ГЛАВА СЕДЬМАЯ

НЕБО ЗАВОЛАКИВАЕТ

Только что заря занялась, как оглушительный гул прервал сон пассажиров «Симью». Машина грохотала, палуба трещала от падения тяжелых предметов. Самые упорные сони должны были сдаться. Кляня и ругаясь, все до последнего раньше семи часов утра показались на спардеке, в этот день не подвергавшемся обычному мытью.

Вдоль борта парохода были пришвартованы шаланды, нагруженные мешками с углем, которые лебедка поднимала и спускала в трюм.

– Прекрасно! – сказал Сондерс громким голосом, когда Томпсон проходил около него. – Как будто нельзя было нагрузить уголь двумя часами позже!

Это справедливое замечание встретило отклик.

– Очевидно, что можно было! – энергично поддержал сэр Хамильтон.

– Очевидно! – повторил пастор Кулей, обыкновенно более покладистый, вторя ропоту всех пассажиров.

Томпсон словно ничего не видел и ничего не слышал. Улыбаясь, он проходил через группы и первый смеялся над этим беспокойством. В сущности, утверждал он, нет ничего лучше, как вставать рано! Как не быть обезоруженным этой невозмутимой веселостью?

Программа в этот день объявляла экскурсию на Кальдейру (Котель), обычное название вулкана на Азорских островах. Отъезд состоялся ровно в восемь часов. На набережной стадо ослов в сопровождении погонщиков ожидало пассажиров. Только одни ослы. Шестьдесят пять ослов и шестьдесят пять погонщиков, по человеку на животное.

При виде этого многочисленного ослиного стада среди пассажиров опять поднялись протесты. Ехать на ослах! Многие сначала энергично отказывались. Одни, как, например, пастор, ссылались на ревматизм, другие, как леди Хейлбутз, выдвинули соображения стыдливости, третьи, особенно сэр Хамильтон, говорили о подрыве их достоинства. Сондерс не выставил никакой причины и тем не менее не был робок в своих сетованиях. Томпсону пришлось долго уговаривать их. В продолжение четверти часа крики женщин, ругательства погонщиков, просьбы, оклики, восклицания смешивались в нестройный хор.

В сущности, большинство потешались от всей души. Запертые в течение семи дней, подчиненные военному строю в восьмой, туристы, в общем, обрадовались этой непредвиденной прогулке. Эти чиновники, офицеры, купцы, рантье, составлявшие человеческий груз «Симью», люди все степенные по своему положению и возрасту, чувствовали себя моложе в этот день и, сухопарые или брюхастые, радостно садились верхом на ослов, безразличных ко всему окружающему и смирных. Сондерс, лицо которого становилось все холоднее по мере того, как возрастала веселость его товарищей, последним вскочил в седло, не обмолвившись ни единым словом.

Тигг был первым.

Пока препирательства продолжались, Бесси и Мэри, эти ангелы-хранители, не теряли времени. Последовательно они осмотрели всех шестьдесят пять ослов, испробовали все седла и заручились тремя лучшими верховыми животными с самыми удобными сбруями. Тигг волей-неволей должен был устроиться на одном из этих ослов, после чего девицы Блокхед еще продолжали окружать его своими нежными заботами. Хорошо ли ему? Не недостает ли ему чего-нибудь? Их белые ручки опустили его стремена на необходимую длину. Они сунули бы ему повод в руку, если бы только азорский осел имел эту принадлежность или что-нибудь подобное.

На Азорских островах погонщик осла заменяет поводья. Вооруженный стрекалом, которым управляют животным, он идет сбоку от него. Пускается ли осел слишком быстро или следует по крутому спуску, человек удерживает его просто за хвост.

Когда все были готовы, Томпсон заметил, что три осла не имеют всадников. «Энергичный» трус Джонсон согласно своему обещанию находился среди отсутствующих. Что касается двух других лиц, то это, конечно, были молодожены, со вчерашнего дня куда-то запропастившиеся.

В половине девятого утра кавалькада тронулась в путь. Во главе гарцевал Томпсон, имея сбоку своего адьютанта Робера, а за ними полуэскадрон по два человека в ряд.

По прибытии на главную улицу Орты этот отряд из шестидесяти двух всадников и шестидесяти двух пешеходов поневоле произвел сенсацию. Все те обитатели ее, которые не отдавались более утренней неге, появились в дверях и в окнах. В их числе находился церемонный оптик Луис Монтейра. Важно задрапированный в широкий плащ, облокотившись в полной достоинства позе на наличник дверей, он смотрел на движение длинной вереницы туристов; никакие внешние признаки не обнаруживали его возможных душевных волнений. Однако в известный момент эта статуя учтивости, казалось, оживилась, взгляд ее блеснул: проходил сэр Хамильтон!

Хоть и лишенный помощи монокля, баронет, к счастью, узнал своего непреклонного учителя вежливости и скрепя сердце отвесил ему важный поклон. Луис Монтейра ответил на него, согнувшись до земли, и немедленно вошел в свою лавку. Теперь, удовлетворенный, он, без всякого сомнения, готовился приступить к обещанной починке.

Немного спустя туристы прибыли к месту, где улица расходится на две ветви. Только голова колонны вступила направо, как раздался крик, потом топот, сопровождаемые невнятными возгласами. Все остановились, и Томпсон, повернув назад, бросился к месту происшествия.

В одном из последних рядов два тела лежали на неровной мостовой. Одно – ослиное, другое, вряд ли меньшее, – Пипербом из Роттердама.

Последний хоть не ушибся. Томпсон видел, как он спокойно поднялся и печально созерцал несчастное животное.

Азорский осел действительно считается очень крепким, но и его силам есть предел. Этот-то предел Пипербом преступил, и отсюда вследствие разрыва какого-нибудь сосуда или другой причины животное свалилось и больше уже не поднималось.

Не без ужасного шума был констатирован этот факт. Десять минут прошло среди громких восклицаний туристов и возгласов погонщиков, прежде чем несчастного осла решено было оставить в покое. Надо было найти какой-нибудь выход. Не подвергнется ли всякое другое животное той же участи?

– Черт возьми, – вскрикнул Томпсон, – не оставаться же нам здесь до самого вечера! Если одного осла недостаточно, подать двух!

Услышав это предложение, точно переведенное Робером, один из погонщиков с вдохновенным видом хлопнул себя ладонью по лбу и побежал по спуску. Через несколько минут он показался в сопровождении трех товарищей, гнавших четырех новых животных. Странное приспособление в виде кресла, сделанное из толстых палок с ремнями, соединяло двух ослов. Пипербом под рукоплескания попутчиков был поднят на это импровизированное сиденье, и караван мог наконец продолжать путь.

Робер по просьбе Томпсона все-таки справился, каково назначение пары ослов, следовавших порожняком. Спрошенный погонщик измерил глазом внушительный объем своего пассажира.

– Для перемены! – сказал он.

Как ни торопились, пробило девять часов, когда партия снова двинулась. Томпсон приказал старшему поспешить по мере возможности. Нельзя было терять времени, путники желали сделать в оба конца до наступления ночи восемнадцать километров, отделяющих Кальдейру от Орты. Но тот покачал головой с не особенно поощрительным видом, и ослы даже шага больше не сделали. Робер, как мог, успокоил нетерпеливого Томпсона, объяснив ему, что бесполезно пытаться изменить скорость азорского осла. Это животное медленное, зато копыто его твердо ступает и скоро качество это можно будет оценить на трудных тропах, по которым придется взбираться.

– Пока, во всяком случае, дорога хорошая, – пробормотал Томпсон.

Дорога, правда довольно узкая, действительно не представляла особенных трудностей. Проехав по выходе из Орты через прекрасные апельсиновые плантации, партия туристов находилась теперь в широкой долине, окаймленной полями и лугами, усеянными купами буков. Мягкая и правильная отлогость давала ногам животных твердую опору. Но по мере того, как туристы удалялись от моря, вид местности менялся. За буками следовали сначала сосны, жавшиеся одна к другой, потом постепенно всякая растительность прекратилась, и дорога, обратившаяся в тропу, завернула зигзагами на край сузившейся долины.

Тогда-то ослы показали, на что они способны. Хорошо управляемые своими хозяевами, подгонявшими их криками и стрекалами, добрые животные в продолжение полутора часов поднимались, ни разу не оступившись, на скалистую и осыпающуюся кручу.

Во время подъема Пипербом оказался в критическом положении. При крутых поворотах его гамак не раз повисал вне намеченной тропы. Он оставался невозмутим, надо признаться, и если испытывал какой-нибудь страх, то все-таки ни на миг не переставал потягивать свою трубку.

Достигнув вершины по этой трудной тропе, туристы выехали в новую долину, гораздо более обширную, чем предыдущая, и разворачивавшуюся в подобие окруженного холмами плато. Тут Пипербом пересел в другое кресло, дабы дать заслуженный отдых восьми ослиным ногам.

Когда путники огляделись вокруг, то подумали, что перенесены в другой край. Всюду замечались признаки естественного богатства и человеческой беспечности. Со всех сторон была плодородная земля, которую нерадивые жители предоставили сорным травам. Только несколько полей с волчьим бобом, маниоком или иньямом зеленело среди окружающего запустения.

За пространством сорных трав следовали пространства, заросшие кустарником, миртом, можжевельником, самшитом, приземистым кедром, пересекаемые и огибаемые тропой. Несколько хижин, скорее лачуг, виднелось на больших промежутках. Только одна деревня, переполненная свиньями и собаками, среди которых туристы с трудом прокладывали себе дорогу, попалась навстречу около половины двенадцатого. Дальше шла пустыня. Редкие обитатели, преимущественно женщины, проходили серьезно и молчаливо, закутанные в широкие плащи, с лицами, спрятанными под отворотами большущих капюшонов. Все говорило о нищете этих островов, жизнь которых вследствие неимения путей сообщения сосредоточивалась на побережье.

Было уже больше часа, когда добрались до крайнего пункта Кальдейры, на высоте 1021 метр. Измученные, умирающие с голоду, путешественники разразились сетованиями. Не одни Хамильтон и Сондерс жаловались теперь на пренебрежение, с которым выполнялась программа. Обладатели лучших желудков обыкновенно оказываются обладателями не лучших характеров, и нет ничего удивительного, что люди, всегда очень мирные, в этот час протестовали в самых пылких выражениях.

Но вдруг все справедливые нарекания были позабыты…

Путешественники взобрались на вершину Кальдейры. Какими бы англичанами, то есть равнодушными, они ни были, они не могли, однако, остаться таковыми перед возвышенным зрелищем, представившимся их взорам.

Под беспредельной лазурью, среди сверкавшего под торжествующим солнцем моря у ног их стлался остров. Он выступал весь в ясных очертаниях со своими второстепенными пиками, уступами, лужайками, ручьями, рифами, окаймленными снежной пеной. Вдали, к северо-востоку, высилась вершина Грасиосы. Ближе и восточнее длинный остров Св. Георгия, казалось, томно вытягивался на волнах, точно убаюкиваемый, а над горами его и долинами неопределенное облако указывало местонахождение Терсера у пределов далекого горизонта. На севере, на западе, на юге не было ничего, кроме безграничной шири. Взор, следуя в этих направлениях по неуклонной кривой, вдруг наталкивался на востоке на гигантскую массу Пико.

Благодаря редкой случайности этот пик, освободившись от туманной мглы, стремительным порывом возносился к светозарному небу. Царственно выступал он на добрую тысячу метров выше своей свиты из скромных гор и, гордый и повелительный, высился на прекрасном фоне ясного дня.

После пятиминутного созерцания опять пустились в дорогу, и в двухстах метрах дальше предстало зрелище другого рода. Перед туристами, выровнившимися в линию на хребте, описывающем правильный круг в шесть километров, открывался кратер вулкана. Тут почва проваливалась, сразу спускалась на протяжение, на которое с таким трудом приходилось подниматься. По бокам этой пропасти в шестьсот метров изломанные ребра шли от центра к окружности, образуя между собой узкие площадки, загроможденные непроницаемой растительностью. В глубине под отвесными лучами солнца сверкало маленькое озеро, где один англичанин от скуки когда-то развел карпов с золотой и серебряной чешуей. Вокруг паслись овцы, белыми пятнами выступая на светло-зеленом склоне травы и еще более светлой зелени кустарников.

Программа заключала, между прочим, спуск в глубь потухшего кратера. Тем не менее по причине позднего часа Томпсон осмелился предложить на этот раз нарушить правило. Понятно, многие этому воспротивились. Остальные, большинство, склонялись в пользу скорейшего возвращения на пароход. Непредвиденная новость! Сэр Хамильтон оказался самым ярым нарушителем закона! Дело в том, что положение баронета и вправду было слишком жалкое. Тщетно следил он в направлении указательного пальца Робера, тщетно оборачивался к Пико, острову Св. Георгия, Грасиосе, Терсеру, наконец, к озеру, лежавшему в глубине торы; лишенный необходимого монокля, он ничего не видел из всех этих чудес, а восхищение природой для него еще меньше, чем для всякого другого, могло уравновесить страдания желудка.

Большинство, как водится, одержало верх, и кавалькада двинулась по пройденному пути в обратном направлении. Впрочем, это потребовало меньше времени. В четверть третьего туристы уже достигли встреченной раньше деревни. Там им предстоял завтрак. Так заявил Томпсон.

Самые бесстрашные встревожились, проникнув в эту жалкую деревню, едва насчитывавшую дюжину лачуг. Все спрашивали себя, каким образом Томпсон мог когда-либо надеяться найти здесь завтрак на столько ртов, ожесточенных продолжительным голодом. Однако вскоре можно было убедиться, что главный администратор не имел никаких предварительных сведений на этот счет и что он при решении назревшей трудной проблемы рассчитывал исключительно на свое счастье.

Караван остановился посреди расширявшейся тропинки, образовавшей единственную улицу деревни. Ослы, погонщики, туристы неподвижно ждали, окруженные сборищем свиней и собак, вперемежку с детишками, обладавшими тупым выражением лица, число которых делало честь легендарной плодовитости азорских жен.

Долго Томпсон обводил вокруг себя тоскливым взглядом, наконец принял решение. Позвав на помощь Робера, он направился к самой большой хижине, у дверей которой стоял, облокотившись, человек с разбойничьей физиономией, смотревший на необычное для него зрелище английского каравана. Не без труда удалось Роберу понять ужасное наречие этого крестьянина. Однако он кое-как столковался, и Томпсон имел возможность объявить, что завтрак будет подан через час.

В ответ на сообщение раздался громкий ропот. Это значило выход из границ. Томпсон должен был употребить все свое красноречие. Переходя от одного к другому, он расточал самые деликатные любезности, самые лестные комплименты. Только бы ему дали час сроку. Он объявлял, что завтрак будет готов к половине четвертого.

Крестьянин торопливо удалился. Немного позже он вернулся в сопровождении двух мужчин-туземцев и пяти или шести женщин. Все они вели животных, которые должны были пойти в пищу и между которыми находилась корова с изящными рогами, ростом не выше восьмидесяти сантиметров, то есть почти с большую собаку.

– Это корова с Корво, – пояснил Робер. – Остров этот известен разведением волов превосходной, но мелкой породы.

Стадо и погонщики его исчезли внутри ограды. Через час Томпсон мог возвестить, что завтрак готов.

Только немногим из туристов удалось найти место в хижине. Другие по мере возможности устроились на открытом воздухе – кто на дверном пороге, кто на большом камне. Каждый держал на коленях тыкву. Что касается ложек и вилок, то о них нечего было и думать.

Видя эти приготовления, Сондерс радовался в душе. Возможно ли, в самом деле, чтобы приличные люди терпели ту невероятную бесцеремонность, с которой Томпсон третировал их? Готовились протесты, вопли, драмы. Сондерс при мысли об этом чувствовал себя прекрасно.

И в самом деле, казалось, гнев закипал в сердце пассажиров. Говорили они мало. Недостаточное предварительное изучение плана экскурсии, полное отсутствие организации – очевидно, все эти оплошности и фантазии главного администратора встречали очень плохой прием.