Комиссар Виктор Домнин мне очень пришелся по душе. Он прост, всегда спокоен, рассудителен, поразительно скромен. Для него существуют только интересы дела.
      Иваненко показался мне неприятной личностью. Я узнал, что до войны он был финансовым работником. Иваненко очень аккуратен. Готовясь ко сну, он медленно, какими-то канцелярскими движениями слишком белых для лесного жителя рук отстегивает командирский ремень с портупеями и, аккуратно сложив, кладет его рядом, стараясь никому не мешать. Спать ложится подальше от всех и долго лежит, бесцельно устремив куда-то взгляд. Лицо его ничего не выражает. Никогда не поймешь, как он воспринял ваши слова, ваш совет или приказ, доволен или нет, согласен или протестует.
      В лесной жизни такое поведение даже раздражает. В делах штаба у него царит хаос: нет списка личного состава, неизвестны потери. Странно не вязалась у Иваненко эта личная аккуратность с небрежностью в делах. В отрядах пятого района не существовало паролей. Были случаи, когда полицаи, называя себя партизанами, свободно проходили по партизанским тропам. Начальнику штаба нельзя было отказать в военной подготовке: когда мы предложили ему написать приказ о вступлении в командование, о паролях и некоторых других неотложных делах, Иваненко представил на подпись написанный по всем правилам приказ.
      Я долго говорил с Домниным о начальнике штаба. Веских причин для отстранения его у нас не было.
      Обсудив положение в районе, мы решили созвать командиров отрядов, посоветоваться с ними и получить от них более точные сведения о людях, их боеспособности.
      Вечером в нашей землянке сосновой шишке негде было упасть. Горело несколько свечек, неизвестно откуда добытых пограничниками. Столбом стоял дым от самокруток. Многие партизаны, разувшись, залезли на лежанки.
      Шел оживленный разговор о необходимых мероприятиях. Я слушал и разглядывал лица партизан.
      Ак-мечетцы выглядели нормально, следов особой усталости не было. До моего назначения отряд подчинялся четвертому району и был выдвинут в авангард, ближе к Севастополю.
      Кроме Калашникова, в нашей землянке присутствовали и другие командиры этого отряда, например, от пограничников лейтенант Зинченко Митрофан Никитович - высокий, светло-русый, лобастый, с волевыми плотными губами. Попал он в отряд во время отступления наших войск, в декабрьских боях лично задушил командира карательного отряда, с десятью бойцами пробился через кольцо противника, привлек на себя силы врага и тем самым облегчил положение всего отряда.
      Напротив меня сидел командир Балаклавского отряда Терлецкий, тоже из военных. Высокого роста, худой, подтянутый, чисто выбритый, в полной командирской форме, правда, довольно потрепанной и местами обгоревшей.
      Александр Степанович Терлецкий десять лет служил в Крыму. Прибыл туда молодым красноармейцем, стал младшим командиром. Потом учился и, закончив учение, опять вернулся на Черноморское побережье. Хорошо знает Крым, особенно район Байдары - Севастополь. Исходил эти места вдоль и поперек, охраняя прибрежную границу.
      Оказывается, он не сразу стал командиром отряда. Был рядовым партизаном, пока боевыми делами не доказал, что может руководить людьми в самых сложных условиях.
      Пограничники Черников, Терлецкий, младший сержант Кучеров - сапер пограничной группы - и другие кадровые командиры выделялись своим аккуратным внешним видом.
      У всех присутствующих, я это ясно понял, было одно желание действовать. Это чувствовалось в каждом движении. Мы перебрали всех партизан - ходячих и больных..
      Я сообщил присутствующим о мероприятиях, намеченных штабом района.
      - Севастопольское командование ставит нас в известность о перегруппировке вражеских войск. Мы должны всеми силами этому мешать. Необходимо, во-первых, немедленно послать пять боевых групп на дороги для ударов по врагу. По некоторым данным нашей разведки, немцы не считая в настоящее время партизан боеспособными, ведут себя неосторожно, и этим следовало воспользоваться.
      - Для операций харч нужен, где его брать? - спросил кто-то.
      - Продукты Ак-Мечетского отряда предназначаются партизанам, идущим на боевые операции. Так решено нами...
      - Решено? - забушевал Калашников, перебивая.
      - Принимать продукты будет комиссар района, - сказал я.
      Калашников отвернулся.
      - Добыть продовольствие у врага, - продолжал я, - мы поручим комиссарам отрядов. Уточняю: уничтожение живой силы и техники врага, захват продовольствия, установление связи с Севастополем, - вот наши ближайшие задачи.
      - Обращаю серьезное внимание на бдительность, - сказал Домнин. - Кто, куда, когда, в каком составе пойдет на операции, будете узнавать с глазу на глаз. В лагере устанавливается единый пароль, который будет меняться ежедневно. Ни один человек не должен без специального разрешения покидать лес. Всем комиссарам отрядов провести партийные собрания, обсудить вопрос о революционной бдительности.
      Разошлись далеко за полночь, оживленные, бодро настроенные. Чувствовалось, что люди стали ближе друг другу.
      Когда все разошлись, я вышел из накуренной землянки подышать свежим воздухом. На востоке поднималась заря. В воздухе пахло пожухлой листвой, завядшим чебрецом. Ко мне подошел комиссар.
      - Ничего, народ хороший, горячится, волнуется. Таким людям надо верить, командир.
      Связной для отправки в Севастополь был подготовлен.
      Район перехода мы наметили у Итальянского кладбища. Простились с Маркиным. Партизаны за это время успели его полюбить. Ничего не скажешь, севастопольцы прислали достойного связного. Прощаясь, мы еще раз уточняли координаты для посадки самолета.
      - Мы будем ждать. Главное - рация с батареями. Расскажи в городе обо всем, что видел своими глазами. Передай обкому партии - людей мы поднимем и будем бить врага под Севастополем. Прощай, - Домнин обнял связного.
      - Прощайте, товарищи. Севастополь всегда будет помнить о вас...
      - До побачення. Ни пуха ни пэра, доходьтэ до севастопольского двора, - сказал Кравец.
      Маркин и два проводника скрылись в тумане.
      Наши первые боевые группы ушли на дороги.
      Лагерь опустел.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Враг спешно готовил переброску пехотной дивизии с Севастопольского участка фронта на Керченское направление. Наши разведчики даже установили путь движения этой дивизии: Байдары - Ялта - Симферополь - Феодосия.
      Необходимо было любыми средствами помешать врагу перебрасывать части, выполнить приказ Севастополя. Решили предупредить четвертый и третий районы, чтобы они смогли тоже ударить по этой дивизии во время ее передвижения. Всего по пути дивизии действовало двадцать два партизанских отряда, так что мы могли рассчитывать на успех. Но первый удар собирался нанести наш район, так как мы находились ближе всего к Севастополю. Этой операцией мы должны были доказать свою боеспособность, вселить уверенность в каждого партизана. Вот почему мы особенно тщательно готовили первую диверсионную группу.
      Задержать гитлеровцев мог только взрыв дороги или важного моста. Эту трудную, опасную и почетную задачу штаб возложил на пограничников, на командира группы лейтенанта Зинченко. Это была самая боевая группа отряда.
      - Ну что ж с того, что ухлопаем несколько фашистов или разобьем машину? Вот толу бы побольше, да ударить так, чтобы толк для Севастополя был, - мечтал сапер Кучеров.
      Нашли для него тол и пожелали доброго пути.
      Через четыре дня они вернулись: мрачные, тихие. Дед Кравец, обросший, угрюмый, тихо говорил:
      - Эх, хлопцы, хлопцы, таких командырив бильшэ нэма на билому свити... Да шо там балакать... Один Кучеров... - дед горестно махнул рукой.
      Случилось вот что.
      При сильном февральском морозе группа партизан пересекла высокогорную яйлу с севера на юг. От Кастрополя до Байдарских ворот вдоль шоссе тянутся отвесные скалы. Партизаны, измученные горной дорогой, долго искали путей к единственному здесь спуску "Чертова лестница". Глубокой ночью они нашли этот спуск и преодолели его, карабкаясь по обледенелым скалам.
      На шоссе было тихо. Изредка проносились мотоциклисты - патрули. Партизаны шли по дороге. Впереди Кравец и проводник Малий.
      - Хлопцы, нимци! - предупреждал дед.
      Партизаны перепрыгивали в кювет и быстро ложились на заснеженную землю.
      Шли они долго, а подходящего объекта для нападения все не было. Партизаны начали ругать деда, обещавшего быстро привести к "стоящему-мосту".
      - Ось тутэчкы, за поворотом, и мост. Чуетэ, журчыть вода, успокаивал дед.
      Приближался рассвет. Зинченко с Кравцом пошли к мосту. Освещенные луной, маячили фигуры часовых.
      Время позднее. Вот-вот начнет светать. Куда деваться? Подняться наверх? Для чего тогда спускались?
      Зинченко уже ругал и деда и себя за то, что согласился искать этот "стоящий мост".
      - А якщо мы сховаемося на день в сарайчику, - предложил дед.
      - Где сарай? Веди.
      Недалеко от дороги, за небольшим холмом, нашли сарай. Он был пуст, под ногами шуршали сухие листья.
      Сарай был удачно расположен в густом кустарнике. Командир колебался. Кравец ждал, и, кажется, ему не хотелось слышать слово "остаемся". Однако это слово было сказано, и через полчаса партизаны разместились в сарае.
      Рассветало, шоссе ожило. Захлопали выстрелы перекликающихся патрулей.
      Партизаны огляделись. Шоссе было от них в каких-нибудь ста метрах. Мелькали машины. Моста не было видно. Слышался только шум реки.
      Дед побледнел. Кто-то заметил, как он трижды перекрестился. Некоторые особенно уставшие партизаны спокойно похрапывали. Сержант Кучеров, сапер группы, деловито перекладывал тол. Дед смотрел на это косо и тихо ругался:
      - Тут черт-те шо, а ты щэ свои цацкы выставыв!
      Зинченко внимательно наблюдал за дорогой, присматривался к проходившим немцам.
      Вдруг он потребовал;
      - Дед, а ну снимай пиджачок! Малий, давай брюки, шапку.
      - Зачем, зачем? - забеспокоились партизаны.
      - Ну, снимай, снимай, - настойчиво приказал командир.
      Дед и Малий разделись. Зинченко примерил одежду, взял мешочек, положил кусочки сахара, соли, табачок. Партизаны догадались...
      - Товарищ командир, зачем? Разрешите, я... я... - послышались голоса.
      - Тише, слушай мой приказ: я переоденусь, пойду по шоссе. Ты, Малий, - старший. Следить за мной, и в случае стрельбы - на помощь.
      - Слухайтэ, я старый чоловик, мэни з рукы! - умолял Кравец, забыв даже свой страх.
      Но командир уже оделся, взял палочку, сгорбился и на глазах у товарищей преобразился.
      - Ну, как?
      - Здорово, - ответили партизаны.
      Зинченко скрылся. Партизаны насторожились, ждали.
      - Присмотревшись к дороге, я заметил, что гражданские проходили свободно. Прошло несколько женщин, старик какой-то, - рассказывал потом своим товарищам командир. - Вот и решил выйти на дорогу, посмотреть мост, чтобы уже ночью взорвать его. На шоссе вышел из кустов со стороны Симеиза. Присматриваюсь. Подбодрился, хотя страх еще не преодолел. На мосту часовые в черной форме. Дохожу. Они машут руками, скорее, мол. Я тороплюсь, а сам не спускаю глаз с моста. Все хорошо, прикинул план диверсии. Надо к мосту речкой подходить, со стороны гор. Часовые меня пропустили, за спиной почему-то смеялись. Пошел к спуску. Прошел десять, двадцать, пятьдесят шагов, навстречу автоматчики.
      - Хальт!
      Иду по-прежнему, не оглядываясь.
      - Русс, хальт, хальт, стой!!
      Пришлось остановиться.
      - Аус вайз, паспорт... битте!
      Отвечаю:
      - Нет, господа, нет, я... в Форос, санаторий...
      Один из них пристально смотрит на меня и ломаным русским языком говорит: "Паспорт!", а другой дергает за вещевой мешок.
      - Стойте, стойте, есть паспорт... есть, в кармане!.. - говорю им. Опускаю руку в правый карман и долго вожусь.
      Выхватил свой пистолет да в упор одного, другого. Тут пошла свалка. Немцы с моста ко мне, ну, а партизаны уже рядом...
      ...Партизаны, следя за командиром, страшно волновались. При первом же выстреле они пулей вылетели из сарая, очередями отогнали бегущих гитлеровцев и - к командиру.
      Собрали трофеи: оружие, документы. Все делалось с исключительной быстротой и точностью.
      Фашисты преследовали партизан, но подняться в горы, наверно, побоялись. Сотни пуль со всех сторон бесцельно летели вслед партизанам.
      - Товарищ командир, а як же с мостом? - спрашивал дед. Он был в полном восторге.
      - Так же, как с фашистами, - уничтожим.
      - Я сам пойду к мосту, - храбрился Кравец.
      Стрельба долго не смолкала. Напуганные и удивленные фашисты до поздней ночи шныряли по шоссе.
      Партизаны выжидали, стуча зубами от холода.
      Выяснилось, что второпях забыли тол.
      - Разрешите? - спросил сапер Кучеров командира, желая исправить свое упущение.
      - Иди, да пусть дед с тобой пойдет. Кравец, ты хотел к мосту, вот иди за толом, - усмехнулся командир.
      - Есть! - сверх ожидания бодро ответил дед.
      Самое трудное в опасных условиях - ждать. Холод пронизывал насквозь, одежда казалась ледяной коркой. Партизаны дрожали, ругали Кучерова и деда. Командир, твердо решил с мостом разделаться и без успеха в лес не возвращаться.
      Немцы на шоссе притихли. Все реже нарушали тишину автоматные очереди.
      Уже за полночь партизаны услыхали скрип снега.
      - Кто?
      - Я, - отозвался Кучеров.
      - Где дед?
      - Он там у дороги, на фашиста приглядывается.
      - Малий, Кучеров, за мной! Остальным ждать, - приказал командир. Шли по холодной воде. Падали на скользких камнях. Через полчаса, наконец, нашли деда.
      - Что на мосту?
      - Часовые. Надо ричкой пидходить, шум воды в пользу буде, рекомендовал дед.
      Командир взял с собой Малия и приказал:
      - Кучеров, давай с дедом под мост, а мы, в случае чего, часовых уберем.
      Трудно пересказать все далее случившееся. Да и сами партизаны участники операции вспоминают все, как сон. Знали точно одно - нужно мост взорвать!
      Часовые постукивали коваными сапогами по мосту - грелись. Зинченко и Малий вползли чуть ли не на мост и, следя за каждым часовым, ждали сигнала "готово".
      В шуме журчащей воды вдруг раздался резкий окрик немца:
      - Хальт, хальт! - щелкнул затвор, но командир короткой очередью скосил часового.
      - Скорее, скорее!!
      Откуда-то взялись еще немцы, началась стрельба.
      - Готово! - кричал дед. Он бежал от моста, сжав руками голову.
      Раздался взрыв, партизаны бросились на землю.
      Начали отходить, Кучерова не было.
      - Дед, дед, где сапер? - спросил Зинченко.
      Стуча зубами, Кравец едва вымолвил:
      - Там...
      Опять поползли к мосту и за одной каменной глыбой подобрали тяжело раненного Кучерова.
      - Ванек, дружище, жив?
      Через час партизаны поднимались в горы, неся на руках товарища. Фашисты на дороге все еще палили в белый свет. Рассветало.
      Сменяя друг друга, партизаны несли умирающего сапера.
      Высоко на снежном плато сержант Кучеров попрощался с товарищами.
      - Карточку... достаньте... партбилет...
      Из его кармана достали партийный билет, фотографию молоденькой женщины с беловолосым малышом на руках.
      - Прощайте... - последним усилием выговорил Кучеров.
      Партизаны хоронили его, забыв усталость, свои успехи, взорванный мост.
      Мы часто не замечаем великое в сердцах окружающих нас людей. И только когда подвиг совершен, когда он дошел до твоего сознания, тогда начинаешь понимать, какой человек жил рядом с тобой, какие люди окружают тебя. Тогда начинаешь понимать, что нет трудностей, которых нельзя преодолеть. Ведь рядовой коммунист Кучеров не побоялся пойти на смерть. Его героический подвиг звал к борьбе.
      Да разве только Кучеров! В тяжелейшие дни войны здесь, в Крыму, как и на всех фронтах Отечественной войны, первое, самое смелое, самое решительное слово принадлежало коммунистам.
      Крымский областной комитет партии направил в партизанские отряды две тысячи коммунистов. Они пришли с заводов, фабрик, колхозов и совхозов и встали на самые трудные и ответственные участки борьбы с врагом. Из числа коммунистов вышли многие талантливые руководители партизанских отрядов тот же Михаил Македонский, организатор внезапных налетов партизан на вражеские гарнизоны, или Николай Кривошта, быстро поднявший на ноги Ялтинский отряд.
      Коммунисты всегда подавали остальным партизанам пример стойкости, мужества и героизма, используя все силы и средства, какие были в нашем распоряжении, для одной цели - разгрома врага, а если враг все же оказывался сильнее, умирали, сражаясь до последней капли крови. Так погибли в бою, спасая свой отряд, коммунисты Тамарлы, Седых, Фадеева. Так, бросившись с последней гранатой на врага, погиб коммунист Пархоменко.
      А вот сейчас, выполняя важное для Севастополя задание, на глазах у товарищей отдал свою жизнь коммунист Кучеров. Он был очень скромным, тихим человеком, - многие из нас даже плохо помнили его лицо. Но его такая же тихая и скромная, но героическая смерть сильно подействовала на партизан.
      Шло время, шли бои, а подвиг Кучерова продолжал жить с нами...
      Взрыв моста был первым ударом по коммуникациям врага, на двое суток задержавшим его продвижение. Партизаны четвертого района уничтожали тылы фашистской дивизии. Особенно активно действовали отряды третьего района: Алуштинский, Евпаторийский. На Кастельском перевале они семь раз нападали на части этой дивизии. Позднее мы узнали, что на участке Зуя - Феодосия на вражеские подразделения напали партизаны первого и второго районов: отряды Генова, Чуба, комиссара Лугового, отряды Федоренко, Куракова, военная группа Лобова, Попова, Городовикова.
      В общей сложности за восемь суток продвижения дивизия двадцать четыре раза подвергалась нападениям партизан, и переброска ее задержалась на пять с лишним суток.
      Операцией пограничников пятый район открыл новый боевой счет. Но, конечно, этого было бы недостаточно, если бы другие партизаны - жители Балаклавы, Севастополя - своими делами не помогли укреплению партизанского "баланса".
      Балаклавцы во главе со своим командиром Терлецким удачно разбили румынский обоз и, что было особенно ценно, провели эту операцию в каких-нибудь четырех километрах от переднего края у штаба румынской бригады.
      - В общем дела понемногу пошли, теперь бы продукты изъять у врага, сказал мне Домнин и, поглубже нахлобучив шлем, добавил: - Я поведу людей на мельницу в Колендо*.
      _______________
      * Теперь с. Подгорное.
      - Виктор, опасно, - усомнился я. - Оттуда до переднего края рукой подать...
      - Опасно, - улыбнулся комиссар. - Меня тревожит, есть ли там мука... Одним словом, через час выходим, - решительно сказал комиссар и пошел готовить партизан в поход.
      ...Колендо, наполовину разрушенная снарядами, которые часто залетали сюда из Севастополя, была едва заметна в известняках, громоздившихся над шумной рекой.
      Фронт дышал рядом. Вспыхнуло зарево у Итальянского кладбища. Партизаны наблюдали за ночной жизнью самого южного фланга огромного, от Белого до Черного морей, советско-германского фронта. Слева, на Генуэзской крепости мигал огонек - это была конечная точка фронта, дальше - море, а за ним уже турецкие берега.
      Тропа была труднопроходима, время и дожди крепко поработали, чтобы стереть ее. Задыхаясь от усталости, партизаны по шатающимся настилам переходили через пропасти.
      Мельница размещалась в треугольнике, образуемом речкой, обрывистой известковой скалой и обожженным лесом. В черном небе лениво мерцали зимние звезды. За смутно белеющей лентой реки была мельница, там шумела вода.
      Партизаны спустились в долину. От затаившейся ночи многих знобило тревожным внутренним холодком. Партизаны окружили мельницу. Ни крика, ни шороха, только легкий стон пронесся в темноте. Стон шел со сторожевой заставы румын, которая была в окопчике на ближнем от реки бугре, шел предсмертным дыханием. Там действовала группа нападения на охрану.
      Домнин повел партизан в сарай, туда, где должна быть мука... Но ее там не было, в каком-то куточке нашли пудов восемь отрубей и немного пшеницы. Партизаны опоздали: днем пять машин вывезли почти всю муку, как будто румыны были предупреждены о готовящемся на них нападении.
      Неожиданная сильная стрельба встревожила людей. Домнин собрал партизан, прислушался и тихим голосом приказал:
      - Отходить.
      Не успели звезды заметно переменить свои места, как длинная цепь партизан, соблюдая полнейшую тишину, подходила к началу тропы, чтобы подняться по ней и растаять в горной ночи. Тишина и тревога подгоняли людей... Не имели успеха и ак-мечетцы. Комиссар Кочевой не выполнил приказа Домнина и не сумел напасть на обозы. Калашников усиленно гонял людей в разведку. Крепко доставалось и деду Кравцу и Малию, которые забыли, что такое сон, и отдых: все время в разведке.
      Однажды, в погожий, солнечный день, когда все собрались на лагерной поляне, Калашников пришел к нам в штаб.
      Домнин в гимнастерке с засученными рукавами чистил автомат и, заметив идущего, сказал:
      - Калашников как будто с повинной идет.
      - Здравствуйте, - подойдя, нерешительно сказал Калашников.
      - Здравствуйте! Хорошо, что ты пришел, Калашников. Я думаю, тебе нужно расшевелить немного своих партизан, - сказал комиссар. - Мы пограничников в штаб зачисляем. Воевать тебе без них придется, а у твоих ребят что-то боевого духа не чувствуется. Вон Черников, - хороший командир, а пришел пустой. Ругаешь ты его правильно, а ведь подвели его твои же люди. Они из засады почти бежали, оставили Черникова одного, бросив чистить автомат и в упор глядя на Калашникова, говорил комиссар.
      Калашников повернулся ко мне и, став по команде "смирно", спросил:
      - Разрешите напасть на Маркур*?
      _______________
      * Теперь с. Поляна.
      - С какой целью?
      - Напасть отрядом. Уничтожить полицаев, конфисковать их имущество. Известно, что они водили в лес гитлеровцев. Нам передавали, что оккупантов несколько дней в селе не будет.
      - Ну, хорошо, попробуй. Да, пожалуй, я с твоим отрядом пойду, - решил я. - Когда думаешь?
      - Значит, разрешаете? Тогда завтра к вечеру.
      Калашников ушел.
      На следующий день, в сумерках, мы спускались в долину.
      Маленькая деревушка Маркур прижата с запада к огромной скале Орлиный залет. В трех километрах от Маркура - большая деревня Коккозы*. По нашим данным, там стоит крупный вражеский гарнизон. Да и кругом много сел с войсками. Это - второй эшелон противника.
      _______________
      * Теперь с. Соколиное.
      Операцию мы должны были провести быстро и четко. Фронт рядом. Отчетливо видна часть Северной бухты Севастополя, там что-то горит. Разноцветные ракеты обозначают правый фланг противника. Видны пожары севернее Качи. В небе прогудели самолеты. Фейерверк огней стоит над Бахчисараем, ухают зенитки. Вспыхнуло зарево в районе станции Альма.
      По всей Коккозской долине перекликаются выстрелами вражеские патрули. Из деревни доносится лай собак.
      Спуск был тяжелый. Люди падали, ушибались. Остановились мы на окраине. В деревню пошла разведка во главе с Черниковым.
      Вдруг ночной воздух наполнился сплошной трескотней автоматных очередей, пулеметной дробью. Взвились ракеты.
      - Калашников, отходить немедленно, - приказал я.
      Стрельба все сильнее, со всех сторон. Долина ожила. Рой трассирующих пуль над селом. Гул машин приближался.
      Мы наскочили на засаду.
      Только темнота дала нам возможность выкарабкаться из ловушки. Черников у первого же дома был обстрелян. Очевидно, нас предали. Но кто?..
      Усталые, ни с чем, только к рассвету вернулись мы в лагерь.
      Домнин держал отряды в полной боевой готовности.
      Через несколько дней вернулись связные с Маркиным. Обросшие, худые, в изорванной одежде и злые. Не прошли в Севастополь. Они везде натыкались на засады.
      - Понимаете, началось на второй же день. Буквально, где бы мы ни появлялись, - обстрел, обстрел, как будто ждут, проклятые, - докладывал Маркин. Он страшно изменился, нельзя было узнать аккуратного военного-севастопольца.
      Что же делать? Связь нужна и немедленно. Она необходима и нам и Севастополю. Мы с комиссаром долго ломали головы, пока в середине ночи к нам не вошел Айропетян.
      - Слушайте, начальники. Знаете что? Довольно мне болтаться между Центральным штабом и районом. Почему бы мне не пойти туда? Я знаю все места. Сколько лет работал на виноградниках. Все знают!
      - Куда ты собрался в середине ночи, не на Севастополь ли? спрашивает комиссар.
      - Конечно, туда. Вот, втроем...
      - А кто же третий?
      - Терлецкий, пограничник. Кто лучше его знает побережье? Никто. Значит, я, Терлецкий и Маркин. Хорошо будет, мы пройдем!
      Айропетян говорил настойчиво.
      - Куда тебе, ты нежный человек. Вино делать, песни петь - твое дело, - подзадоривал комиссар, намекая на недавний случай, когда Айропетян никак не хотел нести трофейное мясо, убеждая партизан: "Я - винодел, нежный человек. Лучше кавказский песня спою".
      - Я уже решил, - серьезно сказал Айропетян. - Значит, будет так? Я бегу за Терлецким.
      Он скрылся, только постолы прошуршали по снегу.
      - Ну, как, командир, пошлем их? - спросил Домнин.
      - Конечно, лишаться Терлецкого очень жаль, боевой командир. Но никто, кроме него, не пройдет. Он знает местность лучше любого из нас.
      Постучались Терлецкий и Айропетян.
      Лейтенант, по-видимому, не знал, зачем его позвали.
      - Как в отряде? - спросил комиссар, внимательно вглядываясь в лицо командира.
      - Лучше... Вот послал две группы на дорогу, - доложил Терлецкий.
      - Вы не думаете насчет Севастополя? - спросил Домнин.
      - А кто из нас не думает о нем, товарищ комиссар, - вздохнул Терлецкий.
      - Я имею в виду другое: если вам там побывать? Как думаете?
      - Ах, вот в чем дело, - понял лейтенант. Он молча прошелся в узком проходе между лежанками.
      - Ты подумай, лейтенант, не торопись, - сказал я, но он уже вытянулся, приложив руку к козырьку:
      - Лейтенант Терлецкий готов перейти линию фронта.
      - Ты понимаешь, почему выбор пал на тебя? - комиссар усадил Терлецкого рядом с собой.
      - Ясно. Прошу Маркина и еще одного, не больше.
      В уголочке сидел Айропетян. Только теперь он напомнил о своем присутствии.
      - Я готов, товарищ лейтенант.
      Терлецкий посмотрел на винодела, подумал и протянул руку:
      - Пойдем!
      В целях предосторожности мы скрыли от всех партизан истинное задание уходившей тройки. Партизанам было сказано, что Маркин, Терлецкий и Айропетян идут в Центральный штаб. Это было тем более правдоподобно, что путь их до самой яйлы пролегал по тропе, ведущей к штабу.
      Терлецкий решил переходить линию фронта в районе Балаклавы. Это был самый опасный участок, но зато лейтенант знал здесь каждый камешек.
      ...Новые группы ушли на дороги, ушли связные в Севастополь, в Центральный штаб. Комиссар второй день ходит мрачный, о чем-то думает.
      - Что стряслось? Что беспокоит? - наконец я спросил его.
      - Постигла неудача наших связных в Севастополе - раз, маркуровская операция провалилась - два, из колендовской мельницы муку вывезли - три. Что это? Случайность? Нет!
      - Что же ты думаешь?
      - Среди нас есть шпик, вот что думаю.
      Мы насторожились.
      Начальник штаба Иваненко упорно доискивался причины провала маркуровской операции. Перед операцией на связь и разведку в Маркур ходили только дед Кравец и Мамут Кангиев, пришедший к нам после нападения фашистов на Куйбышевский отряд.
      Еще осенью Кангиев принимал участие в бою, когда гитлеровцы напали на партизан у Чайного домика, и после этого много раз бывал на операциях.
      В действиях Кангиева при разведке Маркура Иваненко не нашел ничего подозрительного. Провал, несомненно, шел от молодежной группы. Когда же стали выяснять, откуда молодежная группа могла знать о приходе отряда в Маркур в эту ночь, оказалось, что виноват Кравец.
      Отправившись в разведку с Кангиевым, дед не утерпел-таки и в беседе с одним жителем села проболтался: "Скоро, мол, придем к вам в гости".
      Иваненко арестовал деда и пришел с ним в штаб. Кравец, без оружия, печальный и осунувшийся, стоял рядом с Иваненко. В эту минуту он показался мне глубоким стариком.
      - Что же, Кравец? Ты своей болтовней сорвал операцию. Ты знаешь, что за этом следует? - спросил Иваненко.
      - Знаю, товарищ начальник. Я виноват. Погорячился, - тихо сказал старик.
      - Ты погорячился, а нас в каждом доме засада ждала. Виноват ты, дед. Пусть начальник и комиссар решают твою судьбу, - закончил Иваненко.
      Домнин все слушал молча. Что-то ему не нравилось в этом допросе. Больно ретив был Иваненко, от которого в другое время и слова не услышишь.
      Я тоже думал. Жаль мне было старика. Вспомнилось, как он дрался с фашистами на мосту... Правда, тут же всплывали в памяти злополучные сапоги. Дисциплина слабовата. Своеволен старик, болтлив. Надо подтянуть его, надо и в отрядах укрепить дисциплину... Но не может быть, чтобы такой человек сознательно предал.
      - Вот что, Иваненко. Отпусти деда. Пусть у нас при штабе побудет, приказал комиссар.
      - Как же так? Мы порядка не наведем, если такое прощать, разволновался Иваненко.
      - Отпусти, - коротко приказал я. - Верни ему оружие.
      Когда Иваненко отдал деду оружие, Кравец запрыгал от радости, как ребенок, крепко прижимая к груди автомат.
      Иваненко и дед ушли, Домнин посмотрел на меня.
      - Что ты думаешь? - спросил я его.
      - Думаю, что Иваненко особенно доверять нельзя.
      - Основание?
      - Пока подозрение, что трусоват, слабоват. Я анализировал его поход за продуктами, допрашивал партизан. Иваненко на базах показал себя безвольным командиром, спасал только свою шкуру...
      - Тогда надо его отстранить от штаба.
      - Да, надо.
      - А в данном случае почему старается? - спросил я.
      - Чувствует, что тучи над ним сгущаются, вот и выслуживается. Кравца наказать надо, но не методом Иваненко.