- Пошли Пидворко со своим отрядом да начальник штаба района Иваненко. Наверное, больше ста человек... Только опасное дело надумал Красников. Ведь под самый фронт пошли, а фашистов там - ох, как много...
      С восходом луны, немного отдохнув, мы двинулись дальше.
      Слева сверкали зубцы Ай-Петри, точно высеченные из лунного камня. Усыпанные пушистым снегом ветви деревьев искрились в серебристом свете луны.
      На рассвете спустились к Чайному домику. Стояла удивительная тишина. Не верилось, что в тылу у врага.
      Пусто, партизан нигде нет.
      В отдаленной пещере обнаружили три трупа.
      - Айропетян, что это значит? Где же остальные?
      - Что-то случилось, - проговорил Айропетян, переворачивая застывшие тела. - Пойдемте-ка на Адымтюр, к Калашникову, - предложил он.
      Через два часа мы встретили патруль ак-мечетских партизан.
      Землянки отряда разбросаны в густом кизильнике, вдоль горной речушки. Командир отряда Калашников, осанистый, низкорослый, в серой кубанке, похож на заядлого кавалериста. Даже ноги немного кривые.
      Комиссар отряда Кочевой, - видать, человек исключительной аккуратности. Прямо-таки не верится, что он находится в лесу. Блестящие хромовые сапожки, отличная каракулевая капелюшка, гладкое без морщинок лицо. Глаза быстрые, живые.
      - Где Красников и что с отрядами? - спросил я.
      - Слыхал, что на них напали немцы, но точных сведений не имею, ответил Калашников, настороженно ожидая, что я скажу. "Какие причины привели меня в его отряд?" - наверное, это больше всего волновало его сейчас.
      - Да я сам по себе, а Красников действует отдельно, - добавил Калашников.
      - Теперь все будем вместе, - я протянул ему приказ Мокроусова, попросил немедленно разыскать Красникова.
      Калашников изменился в лице.
      - Трудно, всем вместе будет трудно, - недовольно сказал он и пошел выполнять приказ.
      Немного отдохнув, я познакомился с отрядом, о боевой деятельности которого знал до сих пор только из донесений.
      Основной состав Ак-Мечетского отряда во многом напоминал мне партизан Харченко из четвертого района. Народ здесь был преимущественно степной и в горах, в этих густых лесах чувствовал себя не очень по-домашнему. Из двухсот партизан более половины - коренные жители степного Ак-Мечетского* района. Есть еще боевая группа пограничников лейтенанта Черникова.
      _______________
      * Ныне Черноморский.
      В землянке пограничников Черников четко доложил:
      - Погрангруппа Ак-Мечетского партизанского отряда в составе тридцати человек на отдыхе после боевой операции.
      В землянке был образцовый порядок. У стоявших навытяжку пограничников я заметил даже белые подворотнички. Честно говоря, трудно было бы отличить пограничника-партизана от пограничника мирного времени.
      Присмотревшись, я узнал среди пограничников старого знакомого - деда Кравца. Занятный был старик. Не жадный, но очень любит производить всяческий обмен, случается при этом, что и надует, но так все обставит, что виновным ни в коем случае не окажется. Выдумщик страшный, и готов на все, лишь бы быть в центре внимания.
      Сейчас дед был в новой гимнастерке, подпоясанной узким гражданским ремнем. Чисто выбрит, седая бородка подстрижена утюжком.
      - Здравствуй, дед! Как попал сюда?
      - Из Ак-Мечетского отряда перевели за непослухание, - быстро ответил он.
      - Он у дружка, лесника Павлюченко, сапоги стащил, - пояснил шофер Малий, часто бывавший в штабе нашего района связным от ак-мечетцев.
      - А ну, давай, дед, расскажи, как сапоги оттяпал!
      Кравец спрятался в дальнем углу землянки, но как он ни упирался, партизаны вытащили его к столу.
      Только теперь я заметил на старике добротные, густо смазанные жиром юхтовые сапоги.
      - За эти сапоги и попал сюда?
      Дед смущенно кивнул.
      - Неужели украл?
      - Да он не крал, а так забрал их, - засмеялся Малий. - Видите ли, ему сапоги были нужны, но, чтобы достать их у немцев, на это, конечно, нервы у Кравца слабоваты. Раз послал комиссар его и еще двух партизан в разведку, в сторону Южного берега, а в той стороне живет старый знакомый Кравца лесник Павлюченко. Они двадцать пять лет знакомы, - подчеркнул Малий, поглядывая на сконфуженного деда. - Вот стучатся в домик, и, заметьте, двое наших ребят одеты в немецкую форму, а между ними - босой, связанный партизан. Кто бы это мог быть, а, дядя Федя?
      - Ну, чого ты прыстав, я сам можу розказаты. - Помолчав немного, Кравец решительно начал:
      - Ходыв я в постолах. Воно, конечно, привычно, но колы бачыш, шо други, особенно розвидчыкы, гарно одиваються, галихве там, чоботы, завидки ж беруть. Галихве достав, бушлат е, а чобит нэма, - вот, значить, идэмо. А тут домик Василия Ивановича Павлюченко. И вспомныв я, шо вин до вийны пошыв соби добри чоботы. "Э, - думаю, - колы б попросить, не дасть! Ни, скупый". Потом думаю: "Все равно отнимуть у нього нимци, так пусть уж лучше мэни достануться". Ну, пидговорыв хлопцив, - щоб воны - вроди фрицы. Вроди пиймалы мэне босого и ведуть. А у хлопцив мундирование пидходяще. Фрицы та и всэ. Ну, хлопци согласылысь. Вот, значить, стучимся, хлопци кричать:
      - Русс, хальт, майн гот, айн, цвай, драй. Ауф видерзеен.
      Павлюченко открыл двери - нимцы! Хлопцы так мэнэ втолкнулы, шо я аж розтягнувся на полу. Васыль Ивановыч посмотрел на мэнэ, на "нимцив", покачав головою.
      Вот, значить, я лежу на полу, а хлопци силы за стил и всэ мовчать. Потим, чую, жинка Васыля шепче на ухо внучке: "Смотри в окно. Может, партизаны придуть. Дай сигнал, а я картошку пиджарю, задержу фрицев. Надо Федю выручать". И так жалостливо вона подывылась на мэнэ, шо мэни плакать захотилось.
      Кравец попросил разрешения закурить, сел, затянулся самосадом.
      - Ну, вот, значить, пиджарылы картошку. Мои "фрицы" сыдять та так наворачивають, що у мэнэ слюны течуть, а колы Васыль налыв им по чарке самогону, я ужэ ничего не бачыв, голова ходуном пишла. Идять "фрицы" картошку, а мэни невтерпеж, тягне к столу и всэ. А Васыль Ивановыч пидсажуеться до мэнэ, дывыться на мои боси ногы, та и говорить: "Федя, сейчас тоби чоботы дам, хоть и жалко, да не страдать же тоби перед смертью от мороза". Дистав из сундука чоботы и дав мэни. Я натягую, дывлюсь на хлопцив, а воны пидмаргують и смиються. Тильки натягнув я чоботы, як пидбижала внучка и шепчэ бабушке: "Бабушка, идуть партизаны". Та так каже, щоб било чутно мэни. "Эх, думаю, нэладно дило, щэ пристукнуть". Глазами даю "фрицам" понять. Но воны ниякого на мэнэ внимания, продолжають налываться чаем; мабуть по десятому стакану. Тильки успели мы выйти, как и напоролись на своих.
      - Это я со своими ребятами возвращался по приказу комиссара в лагерь и, как всегда, проходя мимо Василия Ивановича, решил зайти погреться, рассказывал дальше командир группы Черников. - Смотрю, в снег воткнута метла. Сигнал! Означает - "опасно". Я рассыпал партизан и - туда. Ну и поймали двух "фрицев" с дедом. Повели в хату. Василий Иванович рассказал мне, что он пережил, когда подумал, что деда Кравца сцапали немцы, продолжал командир. - Я посмотрел на деда, а он сидит на полу, снимает сапоги и плачет, сам себя ругает: "Щоб тэбэ, старый гриховоднык, перва нимэцка пуля погубила! Щоб каминь с Ай-Петри на твою голову звалывся..."
      - А як жэ, я дурыть надумав, а воны жизнью рисковали, щоб мэнэ выручить, - вздохнул Кравец.
      - Сапоги, что ж, не отдал?
      - Василий Иванович от радости, что дружок к немцам не попал, подарил ему те сапоги. За всю эту историю дед зачислен на исправление, - закончил рассказ Черников.
      - Ну как, исправляешься? - спросил я, строго оглядывая деда.
      - Добре воюет, добре, - ответило сразу несколько голосов.
      ...Только к вечеру пришел Красников. Он уже знал о моем назначении.
      - Когда будете принимать отряды? - спросил он.
      - Отряды принимать буду с утра, - я крепко пожал ему руку. Выглядел он очень занятно: в красивой, лоснящейся армейской шинели, опоясанный всевозможными ремнями, и в пенсне в золотой оправе. Его многие зовут "комбригом". Позже я узнал, что он сам установил себе такой титул.
      - А где сейчас отряды?
      - Недалеко. Собственно, налицо около двухсот партизан. Первый Севастопольский с Пидворко еще не вернулся с задания.
      - Сколько дней прошло? Может, что случилось?
      - Я тоже обеспокоен их долгим отсутствием. Правда, народ там крепкий, надежный, пошли самые здоровые, и на них возложены все наши надежды...
      ...Дождливым туманным утром мы подошли к скале Орлиный залет, где расположилась стоянка партизан пятого района.
      Нас встретил высокий человек с крупными чертами лица, в красноармейском шлеме и ватнике, представился:
      - Я Виктор Домнин, комиссар района. Я прислан сюда шесть дней назад, - пояснил он. - Здесь придется все начинать снова.
      В это время послышались крики.
      - Товарищи, товарищ начальник, идут... идут!
      - Кто идет?
      - Иваненко, начальник штаба района, и с ним партизаны.
      - Значит, все в порядке! - потирая руки, обрадовался Красников.
      - Хорошего что-то не видно. Людей мало, и идут с пустыми руками, приглядевшись, встревоженно сказал комиссар.
      - Иваненко, где же люди? Где Пидворко? Где продукты? - посыпались вопросы.
      Начальник штаба Иваненко, низенький, худой, с мышиными глазками, отвечал тихим, до тошноты спокойным голосом:
      - Разрешите доложить. Мы два дня шли к Алсу, это почти на линии фронта... Благополучно добрались до базы. Если помните, там есть три ямы, вроде колодцев. Вернее, вход в ямы напоминает колодец, а внутри они расширяются до четырех метров в диаметре. Продукты были на месте. Я выставил часовых. До утра я не мог поднять людей. Устав от ходьбы, они спали. А на рассвете гитлеровцы напали на нас, - рассказывал Иваненко, словно докладывал о дебетах и кредитах на балансовой комиссии.
      - Что ты тянешь, где отряд? - не выдержав, крикнул Домнин.
      - Когда напали, да еще внезапно, понимаете, люди спросонья выскакивали кто куда... Многие, подбитые, падали... Мне удалось выскочить и ползком добраться до кустов. Три дня я потратил на то, чтобы уйти из этого ада. Три дня фашисты шарили кругом. На четвертый день я встретился у деревни Коклуз* вот с этими партизанами. Они сами могут рассказать, Иваненко замолчал, словно замок повесил на губы.
      _______________
      * Теперь с. Богатое Ущелье.
      Меня невероятно возмущало спокойствие этого человека. Но что я мог сказать, видя его впервые в жизни?
      - Возле базы наших убито много, а остальные с Пидворко пошли на запад, - рассказал партизан Божко. - Я слыхал, как Пидворко кричал: "Ребята, за мной, на Севастополь!" Я потерял их из виду и с тремя партизанами спрятался в кустах. Потом мы нашли ещё троих наших, а в лесу уже встретили начальника штаба.
      - Иваненко, значит, отряд погиб. Так, что ли? - прямо спросил Домнин, глядя в глаза начальнику штаба.
      У Иваненко судорожно передернулось лицо.
      - Я не могу сказать точно, но катастрофа очевидна...
      Сознаюсь, в первый момент я просто растерялся, не знал, что делать. Говорить? Обнадеживать? Но как? Чем? Я еще не разобрался во всем происходящем. Нужно все-таки время. Надо присмотреться как следует, посоветоваться с комиссаром.
      Некоторые партизаны поглядывали в мою сторону.
      - Товарищи, разрешите представить нового начальника района, - сказал комиссар Домнин.
      - А откуда он? - спросил охрипшим голосом худой, в прожженном ватнике партизан.
      - Я прислан Мокроусовым - командующим партизанским движением Крыма.
      - Это хорошо. А изменится что-нибудь?
      - Как будет с продуктами? - послышались вопросы.
      - Будем бить фашистов, товарищи, и попутно добывать у них все, что нам нужно. Вот пока все. До свидания! - круто повернувшись, я пошел от партизан к Красникову, стоявшему в стороне с начальником штаба Иваненко. Давно прервалась связь с Севастополем? - спросил я Красникова.
      - Месяц тому назад. Радиобатареи вышли... Посылали через линию фронта две группы, но безуспешно - не прошли. Впрочем, рация, кажется, в порядке. Да пусть сам радист доложит. Эй, радист, давай сюда! Позовите Иванова.
      Худой партизан в старом морском бушлате, в заячьей шапке с наушниками медленно подошел к нам.
      - Слушаю вас.
      - Рация в порядке?
      - Рация? Она в порядке, да толку... Батарей нет, - безнадежно отвечал радист. Видно было, что ему надоели эти расспросы.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      После долгих и кровопролитных декабрьских боев в Севастополе наступило относительное затишье. Рассеялся горький дым, расстилавшийся над городом, заслонявший не только солнце, но и огромный купол южного неба.
      Февраль - предвесенний месяц. В это время на юге порой бывают ласковые дни, схожие с майскими. Утро. На Корабельной стороне рвутся редко снаряды. Прилетели вражеские пикировщики и пытались сбросить бомбы на линкор, серой громадой колыхающийся в Южной бухте. Зенитчики встретили пиратов огнем. Сбросив бомбы в воду, самолеты нырнули в пушистый слой облаков, которые плыли и таяли в синем небе.
      Улицы полны народа. Особенно шумно на Графской пристани.
      Здесь узнаются новости, встречаются друзья, земляки. Здесь же вывешивается сводка "На подступах к Севастополю". С военной лаконичностью она сообщает о положении на фронте за последний день.
      Расталкивая локтями толпу, к карте военных действий протискивается пожилая женщина, повязанная белой шалью домашней вязки.
      - Что там, милые, на фронте-то? - спрашивает она.
      - Не шуми, тетка, а слушай. "Вчера на фронте велась редкая, артиллерийская и ружейно-пулеметная перестрелка. Наши снайперы уничтожили 28 фашистов".
      - Ну и слава богу, - перекрестилась женщина. - Видать, спесь-то сбили идолам проклятым. - Она вытащила из-под шали тарелку с жареной рыбой и заголосила:
      - Ставридки! Кому свеженькой ставридки?!
      - Мне, отваливай с десяточек! - остановил ее старший лейтенант, широкоплечий, с раскосыми глазами.
      - Бери, миленький, бери. На вот, парочку даром отдам. Бери, своим ничего не жаль.
      Офицер с покупкой отошел, огляделся по сторонам и жадно набросился на свежую рыбу. После госпитальной пищи из сухарей и консервов рыба показалась очень вкусной.
      Это был Маркин, житель Севастополя. Он более месяца пролежал в подземном госпитале в Инкермане, истосковался по синему небу, морскому простору и улицам любимого города. Все ему было родное: мужественные лица матросов, "мирные" севастопольцы, которые, как и воины, совершали подвиги, дома, выстоявшие в урагане огня, солнце с веселым прищуром, греющее родные камни. Маркин шагал по городу, останавливался у заборов, смотрел, как жители складывали застоявшийся за зиму лед.
      - Идешь и, как солнце, сияешь! - до боли знакомый голос остановил офицера.
      - Товарищ Якунин! - бросился Маркин к бывшему секретарю Корабельного райкома партии. - Вы же партизанили?!.
      - Да, потом перешел линию фронта, а сейчас... - Якунин более внимательно посмотрел на Маркина, которого знал чуть ли не с детского возраста, - а сейчас снова собираюсь в лес... Обком партии направляет туда группу связи. Как ты на это смотришь? Нам нужен опытный проводник и подготовленный командир.
      Маркин, подумав, ответил:
      - Пошлет командование - пойду.
      ...За большим полированным столом сидят командующий Черноморским флотом Октябрьский, командующий Приморской армией Петров и секретарь Крымского обкома партии Меньшиков.
      - Связь с партизанами должна быть восстановлена, - говорит Октябрьский, водя карандашом по зеленым пятнам километровки.
      - Нужна надежная рация, нужен радист, - Меньшиков смотрит на командующего. Петров поправляет пенсне, задумывается.
      - Противник намечает перегруппировку войск, - тихим голосом говорит он, - партизаны обязаны помешать этому маневру. Рацию и радиста дадим. Как перебросить связь к партизанам?
      - Рекомендую катер-охотник, - предлагает Октябрьский...
      ...Бухта, сжатая с трех сторон отвесными берегами, все больше погружается в тьму. Тихо всплескивают прибрежные волны. Над заливчиком кочуют обрывки тумана. У маленького причала слегка вздрагивает катер.
      На берегу, вобрав в плечи голову, ходит Маркин, он вглядывается в темноту.
      До отплытия остаются считанные минуты. Маркин с тревогой смотрит на горку, с которой к причалу сбегает мало притоптанная дорожка. Наконец, его зоркие глаза в темноте замечают людей.
      - Эй, берег! - доносится крик.
      - Есть берег!
      Якунин, радист - молодой паренек в ватнике с ящиком за плечами, а за ним секретарь обкома Меньшиков попадают под луч электрического фонарика, направленного на них Маркиным.
      - У вас все готово? - спрашивает лейтенанта Меньшиков.
      - Все.
      Секретарь обкома отводит в сторону его и Якунина.
      - Обком партии и командование надеются на вас. Севастополь ждет связи с партизанами. Помните: с завтрашнего дня мы дни и ночи ждем вас в эфире. Передайте партизанскому командованию - пусть готовят посадочные площадки. Мы пошлем к ним самолеты с продуктами, медикаментами. По выполнении задания возвращайтесь в Севастополь, дайте знать по радио. Мы укажем вам район перехода линии фронта, встретим вас.
      - Будет сделано, товарищ секретарь обкома! - говорит Маркин.
      ...Катер отчалил от берега и вышел в открытое море. Небо спускалось ниже. Поднимался небольшой ветер.
      Маркин и Якунин стоят на палубе, прислушиваются к шуму мотора, к свисту холодного ветра.
      Темная южная ночь, и чем дальше в море, тем сильнее ветер. Он тугими порывами набрасывается на катер, клонит его к воде. Соленые волны гуляют по маленькой палубе.
      Катер уносит группу от родного города в неизвестность. Где, в каких ущельях или пещерах она найдет партизан, затерявшихся в лесах и, наверное, проявляющих очень большую осторожность?
      Море разыгрывается еще сильнее, уже большие волны гуляют по палубе.
      Маркин поднимается на командирский мостик.
      - Правее Голубого залива высадишь нас, - говорит он командиру. Бывал там?
      - А где я не бывал, разве у черта на рогах не сидел, - невесело ответил тот. - Там подводные камни.
      - Знаю. На берег шлюпкой доберемся.
      - Ладно.
      Командир затягивается трубкой, смотрит на компас.
      - Ну и ночка, прямо-таки для турецких контрабандистов, - беспокоится он за свое суденышко... Волны бросают его, как щепку.
      Неожиданно командир приказывает:
      - Лево руля, приглушить мотор!
      Становится тихо, ветер доносит до слуха отчетливый шум мотора.
      - Немецкие охотники, ищут, - говорит командир.
      Вскоре шум пропадает за кормой, катер меняет курс и на полном ходу приближается к Голубому заливу. Связные готовятся к высадке, на маленькую шлюпку укладывают самое необходимое.
      Буйным натиском катятся прибрежные волны, а вокруг стоят угрюмые каменистые громады.
      Шлюпку спускают на воду, прощаются. Волна подхватывает ее и поднимает на гребень. Но сильные руки Маркина налегают на весла, поворачивают шлюпку поперек волны и направляют ее к берегу.
      Высаживаются.
      Ветер гудит в расщелинах скал, подгоняет людей. Они торопливо покидают берег и идут по тропе через виноградники и огороды.
      Вдруг из-за соседней скалы взлетает в небо несколько ракет.
      - Ложись! - командует Маркин и первый падает на мерзлую землю.
      Свет вырывает из объятий ночи клочок бушующего моря, серую полосу земли и небо, испещренное редкими белыми точками падающего снега.
      За ракетами следуют трассирующие пули и доносятся пулеметные очереди.
      - Не спят, гады. Надо торопиться, - предлагает Маркин.
      Он идет впереди бесшумной походкой. Радист с первых шагов спотыкается и падает.
      - Ставь ноги крепче, - шепчет ему старший лейтенант.
      Через полчаса подкрались к Севастопольскому шоссе Южного берега Крыма.
      Маркин уходит на разведку, а Якунин и радист выжидают в кустах. От холода и тревог радист стучит зубами. Над самой головой трещат моторы, с полузатемненными фарами по шоссе проскакивают мотоциклисты.
      Возвращается Маркин.
      - Самое время переходить дорогу, патруль только проскочил.
      Первым перебегает дорогу Маркин, присматривается и дает сигнал радисту. Тот делает несколько шагов и... падает.
      - Батареи, батареи... разбил, эх... - кричит он истошным голосом.
      - Тихо, - Маркин подхватывает радиста и несет через дорогу, кладет под кустом. - Можешь идти?
      - Могу, только сильно зашибся. Эх, лучше бы на грудь упал, а то на батареи, - горюет паренек.
      - Лучше бы ты совсем не падал, растяпа, - распекает его Маркин.
      Идут дальше. Чем выше поднимаются, тем глубже снег и свежее. Вокруг на вершинах красуются белые исполинские шапки, окаймленные черными линиями лесов.
      Идут по снежной целине, рассветает. Радист выбивается из сил. Привал.
      - Нам надо переждать до полудня, а потом на яйлу подниматься, - там перекрещиваются все партизанские тропы, - предлагает Якунин.
      С полудня поднимаются на яйлу, попеременно помогают радисту, который оказался слабым ходоком.
      К закату выбрались на западный участок яйлы. Якунин уходит на разведку, а Маркин поит обессилевшего радиста горячей водой.
      Вскоре Якунин возвращается.
      - Напал на тропу... Пойдемте к Чайному домику.
      Тропа все круче. Вот она вьется по кромке обрывистой скалы. Радист бледнеет, руками хватается за снег. Неожиданно он вскрикивает и падает.
      - Д-е-р-ж-и-с-ь! - Маркин бежит на помощь, но поздно. Радист проваливается, как в пучину.
      Маркин и Якунин стоят над бездной, молчат.
      - Э... э... э!.. - кричит Якунин.
      В ответ ни звука...
      Через час Якунин и Маркин находят радиста... Он без дыхания лежит на глыбе диорита... Рация и батареи разбиты.
      - Эх, и везет, черт возьми! - кричит Маркин и закрывает руками лицо.
      - Рация у партизан есть, - успокаивает его Якунин и тянет за рукав. Надо двигаться...
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Вечерние сумерки... Журчит хрустально-чистый родник. По ущелью стелется морозная дымка.
      Отчетливо слышно дыхание Севастопольского фронта. Внизу, в долине облако густого дыма над станцией Сюрень. Это бьют из города наши дальние морские батареи.
      Рядом со мной прохаживается комиссар. Разговор не клеится.
      - Ты, кажется, что-то надумал? - спрашиваю я Домнина.
      - Вот я и надумал, чтобы сняли Красникова и прислали тебя.
      - Вот, оказывается, кому я обязан назначением. Ничего себе, удружил, - невольно улыбнулся я.
      Мне было трудно. Я вспоминал наши первые партизанские бои, вспоминал Македонского, Кривошту. Как бы они поступили, будучи на моем месте? Во всяком случае руки бы не опустили.
      - А получилось не плохо! - серьезно сказал Домнин. - Так вот, мне кажется, нам нужно решить три задачи: накормить людей, установить связь с Севастополем, перейти в Заповедник. Командующий нам разрешает.
      - А основная наша задача: бить фашистов, помогать Севастополю. Только боюсь, способны ли сейчас на это партизаны? - спросил я.
      - По-моему, способны. Я приглядывался, беседовал - люди хорошие, много коммунистов. Когда я пришел к ним, они выглядели лучше. Но нам не повезло. На второй же день после моего прихода напали каратели. Люди измотались. Продукты кончились. Красников совсем растерялся. Сначала партизаны ждали, что Иваненко принесет продукты с базы. Но в последние дни все, да и сам Красников, уже перестали надеяться. Я вчера провел партийное собрание, - продолжал комиссар. - И был у меня с народом откровенный разговор. Все коммунисты согласны сейчас же выйти на операцию. Главное добиться того, чтобы люди поверили в себя. А этой веры уже не было и у командования. Подумай, что за бойцы у нас! Ведь они уже больше трех месяцев живут в кромешном аду. Фронт рядом, под боком дивизионные тылы врага, масса гарнизонов, недалеко от нас немецкие дальнобойные батареи.
      Я слушал комиссара и хорошо понимал, что пятый район находится в чрезвычайно сложном положении по сравнению с другими партизанскими районами Крыма.
      - Мы частенько сравниваем наших людей с разведчиками, - продолжал Домнин. - Но когда командир посылает во вражеский тыл своих подчиненных, хотя бы на три дня, вся часть заботится о них. Если они, выполнив задание, возвращаются к своим, - это считается большим подвигом. Их радостно встречают, кормят, отводят в теплые землянки, о них говорят, их награждают. А у нас? Кругом враги, а награда - товарищеское спасибо. Мы сами себе врачи, сами и интенданты... Вот уже более ста дней в тылу врага, почти рядом с фронтом, без связи с Севастополем. Это разве не подвиг? Подвиг, и трудно повторимый. Только советским людям он под силу.
      Домнин замолчал. Потом, как бы извиняясь, добавил:
      - Я, кажется, тебя агитирую?!
      - Это хороший разговор...
      - Правильно, нужный. Ты молодой коммунист, в больших партизанских начальниках не ходил, да и не комиссарил. Нам сразу надо найти веру друг в друга. Найдем, командир?
      - Найдем, комиссар...
      Поднимаясь по крутой тропе, мы с комиссаром встретили деда Кравца. Он, размахивая руками, бежал к нам. Что там случилось?
      - Товариши начальныкы, связь из Севастополя! Ей-богу! Прийшлы военный и гражданський, наш Якунин, той самый, шо фрицив на Чайном домике богато с пулемета положив, - выпалил одним духом старик.
      Мы бросились бегом. У входа в землянку столкнулись с Калашниковым. Он кого-то ругал:
      - Прислали людей, а радио нет!
      - Не может быть?!
      В землянке негде было повернуться.
      Военный без петлиц с трудом сделал шаг в нашу сторону.
      - Вы начальник района? Разрешите доложить: прибыла связь из Севастополя. Высадились в Голубом заливе с катера-охотника. Прошу, протянул он мне два синих, запечатанных сургучом пакета: шифр и расписание работы радиостанции.
      - А где же станция? Как вас зовут?
      - Старший лейтенант Маркин, а рация... Погиб радист, погубил все, товарищ начальник. Нам сказали, у вас есть рация.
      - Кто говорил? Где рация, батареи? - разволновался я. - Эх, какая была возможность установить связь с Севастополем!
      Маркин с виноватым видом смотрел на нас.
      - Как думаете возвращаться обратно и когда?
      - Как и когда прикажете.
      - А вы знаете, что линию фронта пройти невозможно?
      - Пошлете, пойду и перейду, - твердо ответил Маркин.
      Я поинтересовался, откуда у него такая уверенность.
      - Мне не привыкать. Я уже трижды переходил.
      Атмосфера немного разрядилась. Мы наперебой стали расспрашивать Маркина о Севастополе.
      - Ну, как город? Все такой же крепкий?
      - А как же! Правда, туговато пришлось нам в конце декабря. Очень уж враг нажимал. Но штурм с 17 декабря по 1 января мы выдержали, а потом сами ударили и даже отогнали гитлеровцев. Говорят, у них ранеными и убитыми более сорока тысяч... Ну, а теперь жизнь налаживается, - продолжал Маркин. - Сам читал объявления: "Жилуправлению требуются дворники". Трамвай ходит. Дома ремонтируют, все как полагается. Недавно московские артисты приезжали.
      - А детей-то эвакуировали? Там мои ребятишки с женой остались, встревоженно спросил радист Иванов.
      Видно, вести из Севастополя его сильно волновали.
      - Многих эвакуировали, но много еще и осталось. Недавно я с секретарем Крымского обкома зашел к полковнику, командиру морской бригады, а он пригласил нас на утренник в детский сад. Детишек там много, песни пели, хороводы водили, угощали нас. Одна беда - вода была плохая, чай грязноватый, да и суп с песочком... Немцы разрушили водопровод. Один малыш, лет пяти, подходит к полковнику: "Дядя, а дядя, ты самый большой начальник? Мне воды чистенькой хочется, такой, как мамка давала". Полковник поднял мальчика и долго смотрел ему в глаза... И дети все-таки дождались воды, чистой, свежей, горной.
      Партизаны ловили каждое слово Маркина. Дед Кравец, пробившись поближе к столу, растроганно поддакивал.
      - Как же воды достали? - спросил кто-то.
      Оказывается, полковник собрал своих моряков и рассказал им о просьбе мальчика: "Ребятушки, из-за проклятых фашистов детишки помои пьют". На участке морской бригады, на передней линии фронта протекает горная речка Черная. Поздней ночью три матроса прикатили с речки бочку с водой почти на глазах у немцев. Конечно, началась перестрелка. Но все-таки моряки доставили воду в детский сад. Долго возились с ребятишками. Когда уходили, сказали:
      - Пейте, ребята, это вода хорошая. Это очень дорогая вода, за нее много заплачено.
      Наступило молчание...
      - Вот видите, товарищи, какие люди защищают Севастополь! Их воля тверже самых современных оборонительных сооружений! - вырвалось у Виктора Домнина.
      Каких только вопросов не задавали партизаны! Каждый справлялся даже о своих родных, как будто Маркин мог всех их знать.
      Я познакомился со спутником Маркина.
      - Разрешите представиться, Якунин, бывший командир группы Севастопольского отряда. Я в декабре месяце оторвался от своих и перешел линию фронта. Теперь - опять к вам.
      - Тот самый, которого после боя у Чайного домика считали убитым? протянул ему руку Домнин. - Секретарь Корабельного райкома партии?
      - Он самый.
      - Так это вы тогда из пулемета уложили столько фашистов? - вспомнил я рассказ деда Кравца об этом бое.
      - Да, мы с товарищами.
      - Что же думаете делать сейчас?
      - Я в вашем распоряжении.
      Деду Кравцу Маркин, видимо, очень понравился. Он слушал его внимательно, то и дело поддакивал и всячески старался чем-нибудь услужить.
      Кравец искренно наслаждался постоянным общением с людьми. Возможно, прожив свыше тридцати лет в лесу, где ему приходилось больше иметь знакомство с деревьями, дед сейчас наверстывал упущенное.
      Весь вечер Кравец не отходил от Маркина. Они даже спать улеглись вместе. Но дед очень хотел, чтобы все видели, как он близок с Маркиным. Стоило Маркину отойти, как дед кричал:
      - Товарищ Маркин, ты нэ курнэш самосадку? Добрый табачок!
      Новая землянка для штаба была готова. Домнин, Красников - теперь уже казначей района - и Иваненко поселились вместе. Маркин так и не расстался с дедом Кравцом.