- Правильно! Мы и не замечаем, як все меняется, - поддержал старого лесника Харченко. - Вот у нас на Украине, в Скадовском районе, выедешь в поле, так поля, - як ваше Черное море: хлиба, хлиба, и плывут по ним комбайны, идут тракторы и машины. А мы кажем: ничего нового. Так привыкли, шо и не пытаем, откуда все берется...
      Старики замолчали. Кравец облокотился на стол и, склонив на руку всклоченную голову, похрапывал. Федосий Степанович вынул кисет и начал набивать остывшую трубку...
      - Шо в Ялте курортники - народ був подходящий? - спросил он.
      - Хороший народ. Я и сам думав, шо рабочего да крестьянского брата в наших краях мало бувае. Потом у водопада Учан-Су разговорился с народом. Люд наш, большинство - рабочие: токари, шахтеры, железнодорожники, ткачи, есть и учителя, колхозники, всякого трудового человека можно встретить. Курортники - разговорчивые. Я привык к ним. Бывало, объезжаю лес на лошадке и все норовлю встретиться с курортниками. Рассказывал им о лесе, о "пьяной роще", - есть такая - корявые сосны покачнулись от оползней и похылылись в разни стороны - туды, сюды, - як пьяни. А то показував сосны. Эх, и сосны тут, - прямые, высокие. Рубят, проклятые фашисты, наши сосны, будто в душу мою гвозди вколачивают. До войны я все деревья знал наперечет. Боже упаси погубить такую сосну! Берегли красоту пуще глаза, все для добрых людей, а теперь...
      Больше я ничего не слыхал, уснул.
      Утром из города пришла дочь Василия Ивановича - Анна Васильевна. Она принесла тревожные новости: недалеко от санатория "Тюзлер" ей встретились вооруженные немецкие группы. На некоторых поворотах и высотах фашисты строят оборону.
      Анна Васильевна работала в Ялте. Боясь за оставшихся в лесу и связанных с нами родителей, она часто посещала их и настаивала на переселении стариков в Ялту. Павлюченко все оттягивал переезд до весны. Зимой непроходимые снега хорошо защищали лесника от частых наездов немцев, но с наступлением тепла вот-вот должна была открыться дорога, и теперь Павлюченко с женой, пожалуй, в самом деле было лучше уйти из этих обжитых мест. Находиться в партизанском отряде семидесятилетним старикам было бы, разумеется, физически слишком тяжело.
      Начав подготовку к взрыву, мы сами предложили старикам уйти в город. Ведь после взрыва каратели непременно заподозрят лесника и не задумываясь расстреляют всю семью.
      Утром мы прощались со славными стариками. Партизаны тепло провожали их, каждый старался засунуть в мешок Марии Павловны кусочек сахара - свою дневную норму, полученную от Федосия Степановича.
      Мы энергично взялись за закладку взрывчатки. Кучер и Кулинич опутывали телефонным кабелем места взрыва и соединяли кабель в одну сеть, концы которой тянулись к домику Василия Ивановича, где был установлен индуктор от старого телефона.
      Автоматчики прикрывали дорогу на семнадцатом километре.
      В штаб прибежал разведчик Малий, взволнованно доложил:
      - Из района санатория "Тозлер" направляются к нам каратели.
      - Много?
      - Две колонны.
      - Задержать!
      - Есть!
      Мы спешили. Весь штаб стал помогать подрывникам.
      Оставив вместо себя старшего, я отправился к саперам.
      Бурные потоки снеговой воды, текущей со склонов скалы Шишко, очень мешали работе наших диверсантов. Промокшие насквозь, партизаны торопились закончить подготовку.
      - Как, Кулинич?
      - Проклятая вода задерживает, давно бы все закончили.
      - Сколько заложили?
      - В пяти местах.
      Мы осмотрели штабеля снарядов. Места для взрыва были подобраны удачно. Взрыв на любом повороте разрушал все нижние опорные стены, и от обвала верхней части дороги неминуемо должна была обрушиться и нижняя часть.
      Встретил Захара Амелинова. Он шел ко мне торопливо, был взволнован.
      - Гитлеровцы рядом, надо взрывать! Собирай народ в домик лесника.
      Дали команду. Партизаны собрались. У ручки индуктора - начальник штаба ялтинцев Кулинич. Напряженная тишина.
      - Вася, приготовиться!
      Послышался лай собак.
      - Взрывай!
      Кулинич резко повернул ручку, крутнул - тишина. Еще раз... Ни звука.
      - Что случилось? Взрывай! - крикнул я, весь вспотевший от волнения.
      - Не знаю, - Кулинич еще раз повернул ручку, - ни звука. Он бросился к проводам, попробовал на искру.
      - Здесь все в порядке... надо идти ниже, где-то разрыв. А может, фрицы оборвали?!
      Вдруг совсем близко затрещали автоматы.
      В комнату вбежал старик Харченко:
      - Фашисты! Кругом фашисты. Идут сюда!!
      - Комиссар, дорога за тобой, в случае чего, жди нас на скале Шишко, выбегая, крикнул я.
      Кучер, Кравец, Кулинич и Малий, намотав провод, скрылись вслед за комиссаром. Мы с автоматчиками сосредоточились за домиком в крутой балке.
      Вдруг мы услышали стрельбу внизу. Она была сильная и приближалась к нам. Там - дорога, коммиссар, люди... Неужели их обнаружили?
      Группа партизан бросилась вниз. Стрельба все усиливалась. В промежутках я четко слышал крики, потом - частая дробь наших автоматов... Опять крики...
      - Скорише, скорише! - торопил всех Харченко, нагруженный до отказа партизанскими продуктами.
      Прыгая со скалы на скалу, мы через несколько минут встретили раненного в плечо комиссара и Малия.
      - Ну, что?
      - Кравец и Кучер вдоль провода пошли, а мы немцев отогнали.
      - Идем, Малий! - позвали мы партизана и стали спускаться к диверсантам.
      Малий скрылся за каменной глыбой. Мы ждали.
      - Нашел Кучера, а обрыва так и не обнаружили, - вскоре доложил мне Малий.
      Мы проползли еще метров пятнадцать. Скала стояла почти вертикально. Каким-то чудом мы спустились по ней.
      Увидели Кулинича.
      - Что, Вася?
      - Ничего не понимаю. Все в порядке... Крутил, крутил, а взрыва нет.
      Наверху снова раздалась стр1льба.
      - Скорее, скорее!
      - Сашко... Гэй-гэй... Круты, найшов! - послышался внизу крик деда Кравца...
      - Уходи сам, дя-дя Фед-я-я...
      - Круты, кажу, круты!
      - Я к Кравцу, а то взорвется, - кинулся Малий.
      Не успел Малий вскочить на ноги, как стрельба и крики: "Хальт, хальт!" раздались метрах в двадцати от нас, именно там, где орудовал Кравец. В этой трескотне мы четко расслышали взволнованный голос старика:
      - Круты, мать твою сто чертей, фрицы рядом!
      - Что делать? - чуть не плакал Кулинич.
      - Крути! - приказал я.
      Все мысли мои были сконцентрированы на одном: дорога! Отдавая команду, я как-то не думал о том, что и Кравец и мы можем взорваться... Ведь заложены тысячи килограммов взрывчатки!
      - Ложитесь скорее! - кто-то потянул меня к земле.
      - Рот, рот откройте! - вот все, что я успел услышать.
      Нельзя назвать взрывом то, что затем произошло. Что-то титаническое сжало голову, блеснуло пламя, какие-то черные предметы бесшумно летели в воздухе. Я был в полном сознании, глаза видели, но мир стал иным. Воцарилась абсолютная тишина. Я увидел, как Кучер выбрался из-под груды камней, видел косяк луны, вылезший из темной тучи, на снегу появились новые пятна. Кучер жестами объяснял что-то, я отвечал ему громко, но он меня явно не понимал. Тогда я понял: не слышу.
      Не знаю, сколько мне пришлось находиться в таком состоянии, но постепенно слух возвращался. Какой-то шорох. Посторонился. Ниже затемнели тени.
      - Кто?
      Тихо. Спустился ниже. Луна ярко светила сквозь сосны. Темные прогалины. Хорошо. Взорвали-таки!
      По тропе идут двое... точнее, идет один, а на его спине раненый. Пригляделся, узнал - Малий.
      - Что случилось?
      - Деда ранили, - ответил Малий.
      Через несколько часов, собравшись на скале Шишко, мы медленно двинулись по яйле к Заповеднику.
      Взрывом убило двух партизан, семерых ранило. Кравца - тяжело. Его несли на руках.
      К рассвету далеко за нашими спинами показался столб черного дыма. Это гитлеровцы жгли дом Василия Ивановича Павлюченко.
      Кравец поправлялся медленно. За ним ухаживали. Дед томился бездельем - выдумывал сказки, смешные истории и, чем мог, развлекал партизан. Глухота наша прошла, только у двух партизан продолжались еще головные боли и рвота.
      Однажды, когда дед уже начал ходить по лагерю и помогал по хозяйству, нося воду с речушки, с ним встретился Малий. У них состоялся короткий, но самый приятный в жизни старого лесника разговор:
      - Как, дядя Федя, насчет заявления в партию? - спросил Малий.
      - Куды там, мэни надо щэ выкинуть дурь! - безнадежно махнул рукой дед.
      - Напрасно. Я уже приготовил рекомендацию, - и Малий отдал деду листок, на котором за боевые подвиги рекомендовал товарища Кравца в ряды Коммунистической партии.
      Дорога была нами взорвана хорошо, основательно. Фашисты даже в 1944 году могли пользоваться ею очень редко, а восстановить ее капитально им так и не удалось.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Враг подтягивал новые и новые части под Севастополь. Обстановка осложнялась, но авиационная связь наша с городом была регулярной, и как кровеносная система питает самые отдаленные органы тела, так и нас связь с Севастополем питала героизмом.
      Мы не только развернули массовые операции, но, что особенно важно, эти все операции теперь тщательно подготавливались. Отряды прошли суровую боевую школу. Они стали малочисленнее чем прежде, зато намного боеспособнее и закаленнее. Люди научились вести борьбу с минимальной затратой сил. Началась специализация боевых групп, появились "изобретатели", изыскивающие различные методы борьбы с фашистами. Эти методы чаще всего рождались в отрядах третьего района и с удивительной быстротой перенимались всеми другими отрядами.
      Начальник штаба нашего района подполковник Щетинин стянул все отряды к штабу. Это диктовалось, в частности, необходимостью лучшей организации охраны. Так как большинство боевых групп было на операциях, в отрядах оставалось не более 15 - 20 партизан, - количество, явно недостаточное для охраны. Лесной массив Заповедника давал возможность противнику внезапно подойти к тому или другому отряду. Поэтому целесообразней было охранять дальние подступы, самый вход в лес, а отдельно взятый отряд, разумеется, не в силах был это сделать. Сама обстановка требовала от нас создания общей охраны, исключавшей возможность внезапного нападения.
      В апреле - мае 1942 года, после неудавшегося плана "вывода партизан из леса голодом", фашисты систематически посылали на борьбу с нами особые усиленные отряды, но ни один из них не причинил нам большого вреда. Время нас научило многому.
      Вдоль бурной речушки раскинулись шалаши Ялтинского отряда. Лагерь безлюден. После диверсии на дороге Федосий Степанович Харченко совсем сдал. Ноги у него опухли, отекло лицо. Старик не выходил из землянки. Вася Кулинич по-прежнему возился с взрывчаткой. Придя как-то в отряд, я застал Кулинича и Харченко за довольно-таки бурным разговором.
      - Ох, слухай, часовщик, еще раз говорю, пишов бы ты к бису со своими цацками, до добра не докопаешься! - сердито ворчал Харченко. Вася молчал и весь отдался какому-то приспособлению, изобретенному им к партизанской мине.
      - Чего же боитесь, Федосий Степанович? Думаете, мне самому жизнь не дорога? - отшучивался он, продолжая свое дело.
      - Послухайте, товариш начальник района! - обрадовался моему появлению Харченко. - Вин цилый день травит мэнэ. Я боюсь. Хочь бы вернувся кто скорише. Дуже скучно стало. Тильки и радуешься, колы хлопци придут с дила и начнут наперебой рассказывать. Эх, як бы було мэни годкив на двадцять поменьше, не лежав бы я тут и не ругався б с часовщиком, а гуляв бы по дорогам, та фашистов бил, - жаловался Харченко на свою судьбу.
      - А что, разве вы мало врагов уничтожили на своем веку, Федосий Степанович?
      - Оно-то немало, тильки теперь сердце болит - не способно мне лежать, не способно. Вот читав сегодни в севастопольской газете про дивчину Людмилу Павличенко. Вона двести фашистов убила. И пишут, шо сама красива, мабуть и руки нежны, и сердце добре, а на фашистов зла. Вот и думаю про себя: старый ты чорт, мало ты успив зробыть для своих, дуже мало, колы дивчатам надо врага лупить. Воны должны хлопцив любить да дитей рожать.
      ...К вечеру вернулись диверсанты группы Зоренко после многодневного похода по немецким тылам.
      - Как наши запалы, Семен, не подвели? - поинтересовался Кулинич.
      - Ничего, действовали, не отказывали, спасибо.
      - На что же употребил? - торопил Семена я, желавший, как и все, поскорее узнать результаты рейда.
      - На дело. На мосты. - Семен встал и уже по-военному, обращаясь ко мне, отрапортовал:
      - Товарищ начальник района, диверсионная группа Ялтинского отряда под командованием комиссара отряда Кучера взорвала мост с проходившим по нему танком, захватила радиостанцию, уничтожила одну зенитную установку, заминировала дорогу и вернулась без потерь.
      Я заметил, что Семену как-то не по себе.
      - Ты, Зоренко, чего-то не договариваешь?
      - Разрешите мне пойти за Кучером. Что-то его долго нет.
      Зоренко, взяв автомат, быстро вышел из землянки.
      - Чудной он який-то и влюбчивый: пришелся ему комиссар по душе, сказал Харченко и попросил диверсанта зоренковской группы Анатолия Серебрякова: - Ты, хлопче, расскажи, що там наробылы со своим скаженным Семеном, бо дуже богато вин рапортував: и мосты, и танк, и радио, и еще чего-то... Та тильки не бреши.
      - Вышло нас семь человек, - начал рассказывать молодой партизан. Впереди шел, конечно, Семен, рядом наш комиссар. Продвигались быстро, теперь и на яйле снег растаял. К вечеру были у самой дороги. Семен сказал мне шепотом: "Толя, ты с Васильевым будешь патрулировать дорогу". "Как патрулировать?" - спрашиваю. "Васильев знает", - ответил и ушел с комиссаром.
      Я помню, мы зимой ходили на дороги, так тогда - боялись, все прятались куда-то. А тут так просто... Рядом гудят машины, фашисты едут, а мы как дома. Только потом я понял, что не так уж просто воюют Кучер и Семен: они тоже осторожны, только виду не показывают.
      Мы с Васильевым вышли в темноте на дорогу. "Ну, Анатолий, смена патрулей произведена, - говорит мне Васильев. - Гитлеровцы смылись в домики, ночь не для них, будут до утра похрапывать на постели".
      Мы два часа ходили по шоссе, при редком движении машин прятались в кустах. Потом нас отозвали, и мы поднялись в лес. "Вот, говорят, и все дело сделано".
      - Значит, заложили, - перебил Вася.
      - Да, под мост, двадцать штук толовых кирпичей. Ждали часа три. После рассвета пошли машины, но все было спокойно. Потом вдруг слышим лязг. Ка-ак взорвет! Нас бросило на землю, а в горах такой гул пошел!.. Гитлеровцы подняли стрельбу. И в нашу сторону и выше: "Ну, - думаю, - туго будет выходить". Смотрю на своих начальников, а они не спешат подниматься в горы. Начали спускаться еще ниже, прямо к дороге...
      - Вот сукины сыны! - с удовольствием заметил Харченко. У старика по-мальчишески озорно загорелись глаза, он даже с места привстал.
      - Мы ползком спустились по кустам к большой водосточной трубе, продолжал рассказ партизан. - Семен полез в нее, мы - за ним. Кругом стрельба, над нами охранники бегают... А когда стемнело, вылезли и пошли... еще ниже, к Гурзуфу. В кустах остановились, перекусили. Семен говорит: "Товарищ комиссар, а помните, Кривошта говорил, что вражеские зенитки в Гурзуфе обстреливают самолеты, которые нам продукты возят?" Комиссар ответил: "Да, не мешает пугнуть их. Они на Балгатуре. Как думаешь, Семен?"
      - Вот який ненасытный! - пришел Харченко в восторг, вся кровь в старике заиграла.
      - ...Ну, пошли мы на Балгатур. Влезли на гору, а там машина с пятиствольной пушкой. Мы сняли патруль, в пушку заложили три гранаты, а четвертой взорвали. Тут кинулись на нас фашисты, что были поблизости. Мы побежали через какие-то заборы, потом парком, долго шли по виноградникам. Под Никитой Зоренко куда-то ушел, а через полчаса вернулся и говорит: "Можно переночевать".
      Мы пошли в казарму Мартьян, к другу Зоренко. И что было интересно - в двадцати метрах от нас жило шестьдесят охранников из деревни Никиты. Так от них пошел слух, что красные под Гурзуфом сбросили пятьдесят десантников.
      Мы здорово смеялись - это же о нас шла речь.
      После обеда охранников отправили на прочес леса, а мы ушли к Никитским воротам и там отлеживались в кустах.
      В общем гитлеровцы нас искали по ту сторону дороги, что ближе к лесу, а мы забрались, можно сказать, к ним в глубокий тыл, чуть не к самому морю.
      Да... Лежим, значит... Вдруг, уже в сумерках почти что, над нами спускается на парашюте какая-то штуковина. На шоссе сейчас же появилась машина, фашисты побежали к месту падения парашюта.
      Мы пробрались туда раньше их. Смотрим - небольшой аппарат. Не успели мы взять его, слышим - фашисты. Комиссар и Семен начали стрелять. Трех гитлеровцев убили, остальные отошли. Мы обыскали убитых, забрали разные бумажки...
      - Где же бумажки? - перебил я Серебрякова.
      - У Васильева с аппаратом.
      - А ну принеси их мне.
      Через несколько минут появились Зоренко, Кучер и Галкин.
      Мы уступили им лучшие места у костра.
      Наевшись и выпив горячего чаю, они мгновенно уснули.
      Серебряков принес аппарат, оказавшийся радиозондом, и документы убитых гитлеровцев.
      Я написал донесение Северскому. Надо было успеть передать документы и трофеи в Севастополь самолетом.
      Переписав начисто донесение, Кривошта вздохнул:
      - Как все просто пишется: взорвали мост, уничтожили танк, зенитную установку, взяли аппарат... А как оно делалось! Товарищ начальник, надо бы подробнее написать все севастопольцам.
      - А на что, отрядный? - перебил его Харченко. - Ты читав у газете там дивчата по сто фашистов убивают, а ты чем хочешь похвалиться? Таких, як мы, там счету нема... Не надо писать, - твердо закончил Харченко.
      Заместитель командующего партизанским движением Крыма Северский и комиссар Никаноров собрали всех действующих под Севастополем партизан на поляне Верхний Аппалах.
      Я впервые увидел наших партизан, собранных в одну массу.
      Стоят строем, отрядами, порайонно. Вот евпаторийцы и их командир Ермаков. Они народ боевой, а их командир - требовательный и заботливый человек. Рядом с тучным Ермаковым - маленький ростом, но смелый, подвижной, дважды раненный в лесу начальник штаба отряда Александр Махнев, которому Северский поручает особо важное задание. За Махневым стоят его диверсанты Вячеслав Бибичев, Николай Гордиенко и другие. Они только за последние десять дней совершили на отрезке дороги между Симферополем и Бахчисараем четырнадцать диверсий. В отряде Ермакова было заложено начало своеобразной горной тактики партизанской войны. В огне сражений выкристаллизовались неуловимые партизанские группы. Шесть-семь партизан с командиром и политруком во главе специализировались на диверсии, были снайперами, отлично умели организовать разведку прифронтовых дорог, гарнизонов.
      Рядом с Евпаторийским - Алуштинский отряд. Им командует Иванов, высокий седой человек с лицом ученого, с сердцем воина. Сейчас он беседует со своим комиссаром Еременко. Лицо у комиссара усталое, только сквозь очки светятся добрые наблюдательные глаза. Еременко бережно протирает очки его преследует постоянный страх перед их потерей. Я продолжаю рассматривать партизан. Вот невысокий, с нависшими бровями, подвижной Павел Макаров - командир Симферопольского отряда. Он обходит своих партизан, подбадривает их, чтобы прямее смотрели и выглядели лучше.
      Павел Васильевич Макаров - человек с романтической душой. В гражданскую войну он был в подполье, работал "адъютантом" у белого генерала Май-Маевского, написал об этом увлекательную книгу, в Крыму его знают многие.
      Начался митинг. В круг вышел комиссар Никаноров, рядом с ним севастопольский летчик Битюцкий, который теперь чуть ли не каждый день садится на наш партизанский аэродром.
      - Товарищи! Враг тянется на Севастополь, готовит штурм. Трудно будет защитникам, трудно будет и нам. Мы слились с севастопольцами воедино. Будем сообща отстаивать город-герой, какие бы тяжелые испытания ни выпали на нашу долю. А пока все на дороги! Уничтожать проклятого фашиста! Помешать ему группироваться! Позор человеку, который в эти трудные дни не отдаст всего себя Родине! - говорит Никаноров. Он обращается к летчику:
      - Товарищ Битюцкий! Передайте севастопольским морякам, пехотинцам, летчикам, артиллеристам и всем, всем нашим людям, что партизаны клянутся отдать силы, уменье, а если нужно, и жизнь, чтобы победить фашистов! Правильно ли я говорю?
      - Правильно! Клянемся!.. - раздался дружный ответ.
      Гулкое эхо прокатилось в горах: Кля-нем-ся!!
      Горячее июньское солнце с безоблачного неба нещадно поливает зноем крымскую землю. Накаленные камни пышут жаром. Многие горные реки пересохли.
      Под ногами шуршат прошлогодние добела высохшие листья.
      - Ку-ку!.. Ку-ку! - кричит в лесных зарослях кукушка.
      Вражеские самолеты стаями летят на Севастополь... Вот уже третий день над городом стоит черная пелена, а в сумерках видны большие языки пламени. Гитлеровцы начали подготовку к штурму.
      Прошли те времена, когда мы ходили на дороги за одной машиной. Теперь выходы только рейдовые. Используя гористую местность и густое сплетение зеленых зарослей, маскируясь и маневрируя, партизаны делают набеги на фашистов в самых неожиданных местах.
      Никого не надо подхлестывать - люди рвутся в бой. Всех зовет Севастополь. В лагерях остались лишь слабые и больные. Возвращаясь с задания, боевые группы отдыхают, а затем, пополнив свои вещевые мешки и запасшись боеприпасами, снова уходят туда, где решается судьба Севастополя.
      Однажды довольный и взволнованный дед Кравец, вернувшийся с первой операции после своего ранения, на которую старик напросился сам, долго глядел на меня, встал было, но, потоптавшись на месте, опять опустился на иглистую землю под сосной. Он все-таки отделался легко, если не считать, что перестал слышать одним ухом и перенес общую контузию. У него теперь частенько подергивалось лицо.
      - Чего ты крутишься, дед?
      - А я хотив спросыть, нельзя нам найты таку вынтовку... Ну, як ее... з биноклем?
      - Снайперскую?
      - Ага!
      - Зачем?
      - Добрэ було б со скалы на спуске по шоферу - бах!.. А машына сама в обрыв тилькы зашэлэстила б... А, товариш командир?
      - Ишь ты, а кто же стрелять умеет?
      - Знайдуться, ей-богу, знайдуться!
      Мысль деда была интересной.
      - Ладно, насчет снайперской винтовки попросим Севастополь, дадим радиограмму. Отдыхай, дед.
      Мы послали радиограмму, и к вечеру следующего же дня нам привезли три снайперских полуавтомата.
      Харченко долго вертел в руках лакированную новенькую винтовку.
      - Добра штучка и сподручна. Я гарно стреляв из винтовки с оптикой, правда, из трехлинейной... На триста метров в блюдце попадал. Товарищ начальник, а шо, если я пойду? Выберу местечко на дороге и по фашистам... а?
      - Да куда же вам, еле на ногах держитесь?
      - На ногах! Да будь они прокляты, ци сами ногы! А если б я в самом Севастополе був? Ни, я пиду... На карачках поползу... Давайте мэни дида Кравца.
      Взяв пятидневный запас продуктов, два старика отправились к Байдарским воротам на охоту за немецкими шоферами.
      На рассвете седьмого июня небывалая по силе канонада подняла на ноги весь Крым. Начался третий штурм Севастополя.
      С Куйбышевских гор мы наблюдали в бинокль за линией фронта. Виден наш левый фланг - Мекензиевы горы. Черный дым стелется над нами. Горит лес. Вереницы вражеских самолетов, отбомбившись, возвращаются на аэродромы. Внезапно канонада утихает. Вероятно, гитлеровцы пошли в атаку. До нас доносится дробь пулеметов. Наши бьют!
      Целый день гудел фронт.
      Ночью, как всегда, прилетел Битюцкий.
      - Как в городе? - посыпались на него вопросы.
      - Неплохо, товарищи, атаки отбиты. В одном только месте они вклинились на семьсот метров. Ничего, вышибут... Ох, и много же их пошло! Прямо валом валят за танками. Все пьяные. Говорят, немало их положили. Наши все-таки здорово приспособились. Правда, города уже нет. Взорвали, выжгли... После сегодняшней артподготовки мы думали, никого там и в живых не осталось. А как пошли фашисты в атаку, - все наши на месте.
      - Молодцы севастопольцы! - восхищались мы, но тревога нас уже не оставляла. Ведь завтра гитлеровцы снова начнут...
      Действительно, с рассветом началось то же самое.
      Прошло три напряженных дня. День и ночь гудела земля под нашим Севастополем. На большой скорости пролетали "юнкерсы".
      С Севастополем мы имели ежедневную радиосвязь. Иногда с Кавказского фронта прилетали тяжелые самолеты и сбрасывали нам продукты. Десятого июня нам сбросили триста комплектов красноармейского обмундирования, и днем произошел комичный случай.
      Партизаны Алуштинского отряда, увидев наш самолет, как обычно, направились к Верхнему Аппалаху за продуктами и неожиданно обнаружили на всех тропах свежие следы: на мокрой земле отчетливо отпечатались шипы ботинок. А ботинки с шипами были и у фашистов. Алуштинцы не знали, что партизаны уже успели переобуться, и набрались страху, осторожно пробираясь к цели и ведя усиленную разведку.
      Через несколько дней такие же следы сбили с толку гитлеровцев. Решив, что перед ними прошел их отряд, фашисты ни с чем убрались восвояси.
      Северский получил из Севастополя радиограмму и немедленно вызвал меня.
      - Город спрашивает: куда делась из-под Дуванкоя 132-я немецкая дивизия? Просят нас помочь ее разыскать. Как ты думаешь? Кого послать?
      - На такое задание лучше послать женщин - на них охранники меньше обратят внимания.
      Я вспомнил, что в Севастопольском отряде находятся пожилая женщина Климова и ее дочь Аня. До войны Климова работала директором Куйбышевского лесхоза, хорошо знает те районы.
      Мы достали соответствующую одежду и вечером вызвали Климовых. Они охотно согласились помочь Севастополю в таком большом деле, хотя предстоящий поход таил большие опасности. Надо было пробраться к Дуванкою, войти в него. А Дуванкой почти на линии фронта.
      Чтобы ускорить передачу сообщений, мы установили специальную партизанскую цепь.
      Через три дня Севастополю сообщили о местах расположения частей фашистской дивизии.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Надо сказать, что вплоть до последних месяцев мы уделяли недостаточно внимания ведению общей разведки, считая, что гораздо важнее уничтожить автомашину, разбить обоз, взорвать мост, полотно дороги. Теперь Севастополь требовал от нас конкретных и подробных разведывательных данных.
      Сами мы никогда не догадались бы посылать "счетчиков" машин врага, наблюдателей за продвижением его техники по дорогам. Теперь же, по требованию Севастополя, мы ежедневно через маленькую радиостанцию передавали сводки о продвижении войск по шоссе Симферополь - Бахчисарай, Симферополь - Алушта - Ялта с точностью до одной машины.
      И тут пионерами хорошей разведки стали отряды третьего района, потом подтянулись и мы. Между отрядами началось своеобразное соревнование: кто добудет побольше ценных данных о противнике? К началу третьего штурма города руководители нашей разведки Иван Витенко и Федор Якустиди из штаба Северского уже имели коллектив бесстрашных разведчиков и разведчиц.
      В эти дни мы получили лично от Ивана Ефимовича Петрова еще одно важное разведывательное задание.
      Командующий Приморской армией предлагал послать разведчиков в Байдарскую долину. Они должны были пройти через второй эшелон врага, наблюдая за продвижением войск: румынские части идут или немецкие, какие знаки на машинах, на пушках, есть ли танки, сколько их и какие - тяжелые, средние, легкие?
      Командующий торопил, советовал послать на эту операцию женщин, а в качестве проводника - отчаянно смелого человека Кожухаря, который, только что перейдя линию фронта, отдыхал в штабе нашего района.
      В целях ускорения передачи данных Севастополю разведчикам предлагалось пробраться к Балаклаве и под крепостью на берегу моря ночью дождаться рыбачьей лодки, которая и доставит их в Севастополь.
      Севастопольский коммунист Кожухарь партизаном не был, но лес и горы знал отлично.
      По характеру он был молчалив, взгляд острый, как у ястреба.
      Лучшими друзьями Кожухаря были почтовые голуби. С ними он был приветлив, даже нежен. Идя к нам из Севастополя, Кожухарь брал с собой голубей и из лесу отпускал их обратно в город со срочными донесениями. Он даже утверждал, что с голубями переходить линию фронта гораздо спокойнее.
      - Они все чуют, особенно мины. Идешь, бывало, и прислушиваешься. Как зашевелились голубки, значит, - держись... - с полной серьезностью говорил Кожухарь.
      Несмотря на некоторые странности характера Кожухаря, партизаны его любили за смелость и рассудительность в действиях.
      Таким образом, надежный проводник у нас имелся, но где взять разведчиц? Женщин в отрядах вообще было очень мало, да и те в настоящий момент находились на дорогах с боевыми группами.
      Сколько мы с Амелиновым ни ломали головы над севастопольским приказом, оставались только две подходящие кандидатуры: медсестра, маленькая, худенькая девушка Варя и партизанка штаба Аня Куренкова.
      Пожалуй, только они сумеют пойти в долину и разведать ее. Наша медсестра Варя считала себя трусихой. Стоило внезапно затрещать немецким автоматам, как она бледнела, зрачки у нее расширялись, руки тряслись. Однако никто лучше Вари не мог в опасную минуту спрятать больных и раненых партизан. Откуда сила у нее бралась! Маленькими ручками тащила она какого-нибудь огромного "мальчика" - так она называла всех своих подопечных, - частенько плакала от усталости, слабости, но раненых никогда не бросала.
      Умение прятать их у Вари было удивительное. Бывало, так спрячет, что и сама не найдет. После боя партизаны искренне смеялись, когда сестричка бегала от куста к кусту и громко звала:
      - Петя!.. Ваня!!! Куда же я их попрятала? Ребята, помогите!..
      Никто не запомнил ее фамилии. Но Варя была верная дочь Родины. Закончив десятилетку, она набралась где-то элементарных медицинских познаний и стала той славной сестричкой, каких родила война и без которых не обходилась ни одна военная операция. В партизанский отряд Варя пришла с группой "окруженцев" еще в ноябре 1941 года.