Вот почему к приезду Грозы был выкрашен штакетник на центральной улице райцентра, и местные пьяницы, имевшие обыкновение передвигаться вдоль забора, были похожи на зеленых лягушек. Продавцам было велено надеть кокошники и организовать неделю изобилия, в результате чего торговые точки напоминали пчелиные матки во время роения. И делалось это вовсе не для того, чтобы втереть очки Грозе. Это было рядовое языческое жертвоприношение, сигнализирующее высокому гостю: о ответственный представитель, мы боимся и уважаем тебя, и хотим, чтобы ты знал об этом.
      Остановившись за спиной товарища Шпилько, Гроза возложил длань на ее мягкое плечо и заговорил о бдительности и принципиальности.
      Круги сужались.
      Речь шла о директоре совхоза "Вперед к светлым вершинам", под видом подозрительного эксперимента пытавшегося реставрировать капитализм в одном, отдельно взятом хозяйстве, и о молодом, перспективном, но слабо подкованном политически руководителе района, который за высокими производственными показателями не смог разглядеть пагубной сути явления.
      Суровые, тяжелые, как пули, слова вылетали из уст Грозы. А между тем его сердце буквально плавилось от сдобного тепла, исходящего из плеча товарища Шпилько. Ему страстно захотелось покровительствовать, опекать и наставлять нижестоящего товарища. Инструкция, написанная в стихах, произвела бы менее странное впечатление, чем лицо инспектора Грозы в этот момент.
      Склонившись к уху товарища Шпилько, он горячо шептал:
      - Дело зашло слишком далеко. Но вы можете поправить положение. Кончайте его. Сами. Завтра же.
      Остановись инспектор на этом, отпрянь от спинки кресла, закрой глаза... Да что там - стукни кто-нибудь в дверь, зазвони телефон...
      Всю жизнь Гроза с болью и омерзением будет вспоминать эту секунду. Это розовое ухо товарища Шпилько, луговой аромат ее прически, вздымающуюся грудь.
      Рука инспектора Грозы скользнула вниз, и в следующую секунду сработал неистребимый женский инстинкт.
      Нокаутированный чудовищной пощечиной инспектор Гроза был отброшен к книжным стеллажам и похоронен под полным собранием сочинений.
      Бедная, бедная товарищ Шпилько.
      Искренне верующий настоятель храма, плюнувший в лик божий, человек, потративший все сбережения на строительство дома и поджегший его, испытывали бы меньшее раскаяние.
      Закрывши изнутри двери кабинета, товарищ Шпилько извлекла тело Грозы из-под пыльных томов. Ярко-красный отпечаток пятерни зловещим клеймом светился на побледневшем лице Грозы. Без очков оно было совершенно бабье. Глядя на безвольные черты, товарищ Шпилько испытала оцепенение, как человек, которому внезапно открылась страшная государственная тайна. Очки, к счастью, уцелевшие после сокрушительного удара, были найдены и водружены на нос инспектора. Безжизненное лицо его мгновенно стало властным и неподкупным.
      Набравши полный рот воды, товарищ Шпилько обильно оросила ею грозный лик инспектора.
      Действовала она быстро и решительно. Едва пришедший в сознание, полуоглушенный инспектор был нежно повлечен в комнату отдыха - уютное гнездышко, служившее приложением к кабинету. В приятном полумраке по-домашнему светился фарфор чайного сервиза, на стене вместо государственного деятеля висела репродукция картины Айвазовского, на телевизоре в хрустальной вазочке несерьезно благоухал букет полевых цветов.
      Инспектор был заботливо уложен на кушетку. Присевши на ее краешек, товарищ Шпилько ласково растирала виски медленно отходящему от нокаута высокому гостю. В пылу борьбы за его жизнь строгий костюм сам собой неофициально расстегнулся. Белоснежное пено кружев слепило глаза, упругое бедро согревало.
      - Бедненький, - прошептала она, касаясь кончиками пальцев огненно полыхающей печати на щеке Грозы.
      Женщины и руководящие работники не просят извинения за допущенные ошибки.
      Они решительно их исправляют. Но в то самое мгновение, когда лицо товарища Шпилько склонилось на расстояние, где проходит граница интима, по-особенному резко и требовательно зазвонил телефон. Он просто зашелся в истерике.
      Звонили из Центра. Товарищу Шпилько было предложено немедленно прибыть.
      Побледнела товарищ Шпилько и застегнула костюм на все пуговицы.
      ***
      Вечером инспектор Гроза был отвезен в один из полуподпольных залов, который имеется при любой совхозной столовой для приема представителей вышестоящей власти. Отделан он был с грубоватыми претензиями на красоту, в настенных росписях эклектически соединялись официоз и фривольность. Здесь были и березки, и красавицы в сарафанах, и мощные трактора, и силосные башни. От блестящих лаком стен, отделанных под дерево, от потолка с вензелями и громоздких люстр убийственной яркости у нормального человека начинала болеть голова.
      Стол поражал обилием блюд. В центре его на подносах дружелюбно улыбались друг другу поросенок и барашек. Они были довольны столь славным завершением недолгой карьеры. Им предстояло быть съеденными большими людьми.
      Крутобедрые коньячные бутылки истекали от истомы. Полыхал фруктово-ягодный пожар. Об апельсины можно было прикуривать сигареты. Пышные горки блинов придавали дастархану нечто домашнее, интимное. Непроизвольно и судорожно дергался кадык при виде казы, чужука и прочих деликатесов, обсыпанных зеленым горошком и сочным слезящимся луком.
      У человека неизбалованного этот стол мог вызвать лишь одну мысль: нажраться бы от пуза и можно помирать.
      Однако Гроза с омерзением скользнул взглядом по живому натюрморту, по этому произведению искусства, которое должно быть варварски уничтожено в ближайшие часы.
      - Убрать, - сказал инспектор.
      В кладбищенской гнетущей тишине без звона исчезли бутылки. Присутствующие за столом были тертыми калачами и понимали, какой это нехороший знак, когда вышестоящий гость отказывается от угощения. "Совсем озверел Гроза", - подумал ласковый сопровождающий, внутренне содрогаясь.
      А Гроза, поднявшись над столом и указуя перстом на горы изобилия, зловещим, яростным шепотом спросил:
      - Хотел бы я знать, за чей счет это все?
      Мертвая тишина была ему ответом.
      Поросенок и барашек перестали улыбаться.
      "Все, - холодея, подумал ласковый сопровождающий, - завтра для синеозерцев наступит последний день Помпеи".
      ***
      - Синеозерка, - промолвил шофер.
      Товарищ Браев поднял тяжелые веки. Его мучил жестокий приступ морской болезни - следствие изнуряюще-медленной езды по бездорожью.
      Он внимательно осмотрел степной простор и не обнаружил признаков человеческого жилья.
      Шофер молча показал пальцем в небо.
      Над ними одинокий домашний голубь отрабатывал фигуры высшего пилотажа.
      Машины остановились у чахлого березового колка, истоптанного домашним скотом, обильно заваленного бытовым и производственным хламом. Ветви тщедушных деревьев были добросовестно оборваны любителями парной бани.
      Участники экспедиции разбрелись по степному оазису с благородной целью полива лесонасаждений, кроме водителя грузовика, который, не изменяя многолетней привычке, оросил задний скат своей машины.
      После чего товарищ Браев пожал мужественную руку милиционера, пропыленного, как внутренность пылесоса.
      - Отдыхай.
      Милиционер козырнул и на бешеной скорости, как молодой жеребец, с которого сняли путы, помчался к далекому горизонту. "И какой же милиционер не любит быстрой езды", - с одобрением подумал товарищ Браев.
      Со штабеля кирпича был сдернут брезентовый полог, и взору товарища Браева предстала печальная картина.
      Оставив в березовом колку половину кирпича, экспедиция со скоростью, предписанной похоронным процессиям, двинулась к конечной цели своего утомительного путешествия.
      ***
      В Синеозерске Грозы не было.
      В Синеозерске вообще никого не было. Окна домов были закрыты ставнями, собаки не лаяли.
      - Товарищ Гроза отбыли в передовое хозяйство "Вперед к светлым вершинам", - проинформировал тихий человек в руководящем здании, тщетно пытавшийся унять дергающуюся в нервном тике щеку, - когда будут, не сообщили.
      - Какие, к черту, вершины в степи, - возмутился товарищ Браев.
      Тихий человек скромно пожал плечами.
      В кабинете директора совхоза "Вперед к светлым вершинам", куда к вечеру, переколов значительную часть алмазов из глины, прибыла экспедиция, трагически пахло валидолом.
      На директоре не было лица, пиджака, галстука и ботинок.
      На окружающую действительность он не реагировал. На вопросы не отвечал. Подперев волосатой рукой многодумную голову, рисовал на собственных приказах чертиков.
      Секретарша, от которой также попахивало валидолом, держась рукой за могучую грудь и прерывисто дыша, повторяла:
      - Ох, что тут было. Ох, что тут было...
      Было что-то до того ужасное, что она не находила слов. Не было таких слов, чтобы описать, что тут было.
      - Валидол-то остался? - спросил побледневший Браев.
      - Весь день всей конторой пьем, - говорила секретарша, капая в стакан пахучую жидкость, - ох, что тут было, ох, что тут было... Главного зоотехника в больницу увезли. До утра доживет ли, - всхлипнула она, подавая стакан. - У главного бухгалтера преждевременные роды начались, агроном заявление по собственному желанию написал.
      Товарищ Браев употребил лекарство и перевел дух.
      - В живых-то кто остался?
      - По отделениям разъехались. Указания товарища Грозы выполнять.
      - Что - сердитый?
      - Ох, сердитый, ох, сердитый...
      - Где же теперь Гроза?
      - Ох, в "Коммунизм" уехал, ох, в "Коммунизм", - сказала эта сердобольная женщина, жалея людей, живущих в "Коммунизме".
      По обезлюдевшей улице центральной усадьбы печальная процессия двинулась в "Коммунизм".
      Ничейный пес Шарик, любимец управленческого аппарата совхоза "Вперед к светлым вершинам", тоскливо смотрел ей вслед. Правый глаз пса дергался. От него тоже пахло валидолом.
      ***
      У дорожного знака "До "Коммунизма" 3 км" "Волга" и грузовик с вечным кирпичом застряли в луже, размеры которой давали ей право быть отмеченной на топографических картах.
      - Надо было объездной дорогой ехать, - сердито кричал водитель грузовика.
      - Так кто ж его знал, - оправдывался водитель легковой.
      Товарищ Браев бережно держал на коленях последний экземпляр из десяти вечных иноземных кирпичей, завернутый в лощеную бумагу.
      Вволю пробуксовав и израсходовав весь запас горючего, они заснули сном отшельников посреди безбрежной лужи.
      Проснувшись среди ночи, товарищ Браев увидел звезды над собой, звезды под собой и долго не мог сообразить, каким образом его персональная машина попала в космическое пространство. Душу грызла мучительная тоска по голубой планете и уютному кабинету.
      Много испытаний пришлось перенести товарищу Браеву в погоне за неуловимым Грозой, всякий раз обнаруживая лишь теплые следы разгрома и заикающихся людей. Но такого ужаса, как в этот ночной час, он не испытывал.
      Обширный круг по Синеозерскому району замкнулся. Но в райцентре он узнал, что товарищ Гроза вылетели самолетом в отдаленный район. Бросив на произвол судьбы грузовик, в кузове которого к этому времени не осталось ни одного целого кирпича, на максимально возможной скорости он рванул вслед за улетевшим самолетом.
      Осунувшийся, небритый, он, судорожно сжимая кирпич, мрачно смотрел вниз. В глазах его появились сумасшедшие искорки маньяка. Изредка его губы шептали слова.
      Водитель при этих словах потуплял глаза, как школьница, которой впервые объясняются в любви.
      Самым ласковым из этих слов было: "С-с-с-скотина!"
      Неясно было, кому адресовались эти слова.
      ***
      Гроза не чувствовал себя вполне человеком, если вылет самолета, должного доставить его из области в Центр, не задерживался хотя бы на пятнадцать минут.
      Обычно по итогам командировки он имел долгую беседу с глаза на глаз с Самим.
      - Меня нет, - предупреждал в таких случаях Сам помощника.
      - Гроза у Самого, - со значением передавалось из уст в уста.
      Жизнь на управленческих этажах замирала. Номенклатурные кадры, состоящие сплошь из атеистов, молились Богу, как солдаты в последний день войны, переживающие мистический ужас перед шальной пулей.
      Когда три черных птицы по зеленой волне наконец-то уносили Грозу в аэропорт, от коллективного вздоха облегчения в городе рождался веселый ветерок.
      Грозу доставляли к притомившемуся от ожидания самолету. Открывался особый люк возле кабины пилотов, о существовании которого рядовые пассажиры и не подозревают. Областное начальство влюбленно улыбалось спине Грозы, медленно поднимающемуся по особому трапу...
      И на этот раз, по расчетам Грозы, рейс должен быть задержан не менее чем на час. Долгий предстоял разговор.
      Сам не поднялся навстречу Грозе.
      Слушал в пол-уха.
      Держался нейтрально.
      Улыбался крайне редко и чрезвычайно неискренне.
      То есть он всегда улыбался неискренне. Но вовремя. Прогнозируемо. На этот раз он улыбался тогда, когда не следовало.
      Поведение Самого озадачивало и сбивало с толку. Он молчал, когда нужно было задать вопрос. Перебивал, не дослушав.
      - Какое впечатление произвела на Вас товарищ Шпилько? - спросил как бы между прочим, хотя разговор об этом был еще впереди.
      Что-то странное промелькнуло в интонации, в самой конструкции предложения.
      Но Гроза рубанул сплеча:
      - Вздорная баба...
      Сам внимательно слушал, щурясь от дыма сигареты.
      Заглянула секретарша:
      - Васильев звонит. Соединить?
      Сам кивнул.
      Кто такой Васильев? Гроза лихорадочно перебрал в памяти вышестоящие кадры. Не было среди них Васильева. В животе тревожно забурчало. Из-за какого-то неноменклатурного Васильева Сам прервал беседу с ним, с Грозой.
      Разговор шел о рыбалке.
      Гроза убрал локти со стола.
      Сам раскатисто захохотал, повернувшись к Грозе широкой спиной.
      Гроза затушил едва надкуренную сигарету.
      - Ну, так я тебя слушаю, - сказал Сам, черкая что-то для памяти в перекидном календаре, - развалила район, говоришь. Не доверил бы и ферму, говоришь?
      - Полный провал с молоком, хоть саму дои, - напомнил Гроза шутку Самого.
      Сам сурово взглянул на часы.
      - На самолет не опоздаешь?
      ***
      "Что произошло?" - мучительно думал Гроза, отмечая все новые и новые приметы тихого бунта. Ласковый, предупредительный человек, носивший за ним его папку в поездке по Синеозерскому району, сухо сказал:
      - Дипломат забыли, товарищ Гроза.
      Инспектор жестко взглянул в глаза нахалу, но слова, готовые сорваться с губ, так и не были произнесены. Ласковый человек смотрел с вызовом, руки его были скрещены за спиной. Гроза автоматически потянулся к замочной скважине. Его ключа в дверях Его кабинета не было.
      В аэропорт Грозу везли на старой "Волге". Водитель с охамевшим ласковым человеком всю дорогу, не обращая никакого внимания на Грозу, гадали, что это там стучит в моторе и скоро ли спишут эту развалину.
      ***
      В депутатском зале, обильно улыбаясь, его встретил Шушарев. Он убирал с плеч глубоко загрустившего Грозы невидимые пылинки, без умолку нашептывал на ухо анекдоты, кружился вокруг, как февральский кобель, и только что не обнюхивал инспектора.
      Теплая искорка благодарности кольнула заледеневшее сердце Грозы. С одобрением посмотрев на громадное пузо Шушарева, он подумал о том, что со временем из этого непутевого, но простого парня может вырасти перспективный кадр.
      Пригласили на посадку, и Шушарев, усадив покинутого всеми инспектора в микроавтобус, доброжелательной тенью влез следом.
      У трапа он полуобнял жирной лапой Грозу и страстно зашептал:
      - Не обижайте, товарищ Гроза, от всей души, товарищ Гроза, дары природы, товарищ Гроза.
      И вдруг, истекая непереносимым счастьем, троекратно облобызал инспектора. Пистолетный звук поцелуев произвел легкую панику среди пассажиров.
      Оглушенный троекратным прощальным салютом, Гроза вдруг ощутил тяжесть в свободной руке. Взглянув вниз, он обнаружил эмалированное ведро. Крышка была плотно привязана сыромятным ремешком.
      Любвеобильный Шушарев сердечно махал рукой из салона отъезжающего микроавтобуса.
      Отчаянный крик перекрыл шум авиационных турбин.
      - Товарищ Гроза! Товарищ Гроза!
      По взлетной полосе, преследуемый двумя милиционерами, бежал помятый и небритый человек с подозрительным предметом в руках.
      Просверлившись сквозь толпу пассажиров, он протянул Грозе сверток.
      - Вы просили, товарищ Гроза, - сдерживая счастливые слезы, прохрипел этот странный человек.
      - Я просил?
      - Кирпич, товарищ Гроза.
      - Кирпич?
      - Алмаз из глины, товарищ Гроза.
      Инспектор покрылся холодным потом.
      - Уберите свой алмаз, гражданин, - сухо сказал он и отвернулся от беспардонного взяткодателя.
      - Кувалда не страшна, броня из глины, вечный кирпич из Захмелевки, хоть сейчас в космос, материал будущего, - бормотал товарищ Браев в то время, как два дюжих стража порядка оттаскивали его от трапа.
      - Дожили. Психи с алмазами по аэродромам бегают, - пробурчал пожилой пассажир, отпихивая инспектора острым локтем.
      ***
      Рейс задерживался.
      Пассажиры шуршали газетами. Пассажирки красили губы. Пронзительно визжали младенцы.
      Рассеянно взглянув в иллюминатор, Гроза окаменел. По мере развивающихся внизу событий с ним происходила болезненная метаморфоза. В холодных глазах небожителя появилась старушечья тоска, жестяные губы трансформировались в куриную гузку. Еж, лишенный колючек, выглядел бы менее жалко. Никогда не запотевающий хрусталь импортных очков покрылся туманом. Гроза снял очки туман не проходил.
      То, что происходило у трапа, было поистине ужасно.
      Гроза увидел, как Сам открывает дверцу персональной машины и с почтительностью официанта помогает выйти из нее товарищу Шпилько.
      Гроза не узнал товарища Шпилько. В ней появилось нечто, что трудно описать словами и можно только почувствовать - равнодушное достоинство мраморной Венеры, которая не замечает всеобщего обожания и взволнованности простых смертных.
      Бережно поддерживаемое за локоть Самим, во всей умопомрачительной, лишенной пола и возраста, официальной красе ответственное божество ступило на трап.
      ***
      Усаживаясь рядом, товарищ Шпилько покровительственно улыбнулась инспектору.
      Гроза ответил жалкой гримасой, означающей глубокую почтительность.
      - На утверждение? - пролепетал он заплетающимся языком.
      - Утвердили, - спокойно ответила она, вытаскивая из дамской сумочки газету. - Будем работать вместе, товарищ Гроза.
      Инспектор сосредоточился и произвел в уме сложнейшее действие кадровых перемещений.
      Результат вычисления потряс. Рядом с ним сидело Руководство, которое не далее как неделю назад он пытался склонить к аморальной связи.
      Перед тем как потерять сознание, инспектор Гроза недопустимо гадко подумал о товарище Тюлькине, ради своекорыстных интересов подставившем его под удар.
      ***
      В аэропорту назначения Гроза убедился в справедливости пословицы, гласящей - беда не приходит одна.
      Его встретили мрачные товарищи с неподкупными лицами и, указав перстами на эмалированное ведро, поинтересовались его содержимым.
      В ведре, как он и утверждал, действительно оказались дары природы. Оно было доверху наполнено зернистой осетринной икрой, тысячелико отразившей постное лицо инспектора.
      "Хорошо еще, что им не удалось всучить мне алмазы", - уныло подумал он, смахивая со лба трясущейся рукой холодные икринки пота.
      ***
      Вот уже несколько лет Гроза служит в одной из тех тихих, безобидных и никому ненужных контор, которые, как грибы после дождя, появляются после очередной реорганизации. У него есть свой столик. Правда, помещение не отличается особым комфортом.
      Начальство приводит его в пример остальным сослуживцам за идеальное делопроизводство. Все бумажки у него разложены по отдельным папочкам, с аккуратными надписями "К докладу", "На контроле", "На подпись".
      Он тщательно работает с документами. Подчищает резиночкой жирные отпечатки пальцев машинистки и карандашную правку, после чего мягким заячьим хвостиком смахивает пыльцу. Чтобы не порвать документ, под каждую скрепку подкладывает "подхалимчик" из плотной розовой бумаги. Причем никогда не вставляет скрепку до упора, чтобы вышестоящему товарищу было удобнее вытаскивать ее, если возникнет такая необходимость.
      Разговаривая по телефону с начальником конторы, он встает с кресла и застывает в полупоклоне. Свободную руку прижимает к бедру.
      Легкомысленные сослуживцы говорят ему с недоумением:
      - Он же все равно не видит.
      На что Гроза убежденно отвечает:
      - Он чувствует.
      Между собой сослуживцы зовут Грозу Зайчиком. Они и не подозревают, какой ужас в свое время наводил он на одну из областей республики. До сих пор мамы этого степного региона успокаивают своих детей страшным шепотом:
      - А вот Гроза приедет...
      И этих магических слов достаточно, чтобы у ревущих моментально высохли слезы, а шалящие успокоились.
      Боятся.
      В бурных политических спорах, которые возникают среди сослуживцев после прочтения утренних газет, Гроза участия не принимает. В это время он или затачивает карандаши, или белоснежным платком протирает очки.
      В столе у Грозы лежит личный листок по учету кадров. Аккуратно наклеена фотография Грозы. Каллиграфическим почерком, без единой помарки заполнены все двадцать граф.
      Он уверен, что рано или поздно понадобится его богатый жизненный опыт.
      Он готов служить любой власти.
      Вместо эпилога
      Уже за неделю до события шепотом передавали черную весть: "Гроза приближается... Гроза непременно будет..." Мобильники, по которым проносились эти тихие, но полные зловещих намеков слова, курлыкали с тоской перелетных птиц.
      Ранним майским утром 2002 года группа однообразно одетых и чрезвычайно озабоченных господ, аналогично сложив руки на чреслах, молчаливо и богобоязненно смотрела в небо, где ничего, кроме обильной синевы, не было. Шутовской аэродромный колпак безжизненно свисал использованным контрацептивом. Буйные травы застыли, словно нарисованные.
      Ничего не предвещало стихийного бедствия, кроме лиц, смотрящих в небо.
      - Летит, - потухшим голосом сказал самый дальнозоркий.
      Люди одновременно подтянули галстуки.