Николай Веревочкин
      Гроза с заячьим хвостиком
      Криминально-бюрократический роман
      Веревочкин Николай Николаевич родился в середине прошлого века в центре рая - районном центре Марьевке Северо-Казахстанской области. Село затопили перед его совершеннолетием. На каникулах в старших классах и сразу после школы работал геодезистом и каменщиком на стройках нового города. Дома эти сейчас превращаются в руины.
      Дальше все, как у всех: учился, работал, служил в армии, снова работал. По профессии журналист. Работал в районной, областной, молодежной, республиканских газетах России и Казахстана. Глубокое и всестороннее изучение жизни, встречи с героями очерков и фельетонов с неотвратимой неизбежностью привели его к профессии художника-карикатуриста.
      Печататься как беллетрист начал поздно. В 1992 году в "Ниве" была напечатана повесть "Грибной дождь в Новостаровке", в 1993 году в "Просторе" - "Жертвенный осел". С тех пор, в основном в этих журналах, опубликовано около двух десятков повестей. Вышли три книги: "Древоград", "Страна без негодяев", "Белая дыра". Сказка "Нарисуй мне золотое сердце" и рассказ "Лешка" из первой книги вошли в хрестоматию "Русская словесность" для 5 класса казахстанских школ. Был лауреатом конкурсов Сороса по номинациям "современная пьеса" ("Ковчег-транзит, или Время строить лодку") и "современный роман" ("Зуб мамонта").
      Уже за неделю до события шепотом передавали черную весть: "Гроза приближается... Гроза непременно будет..." Телефонные провода, по которым проносились эти тихие, но полные зловещих намеков слова, выли по-волчьи, с тоскливым надрывом.
      Ранним майским утром 1982 года группа однообразно одетых и причесанных людей, аналогично сложив руки на чреслах, молчаливо и богобоязненно смотрела в небо, где ничего, кроме обильной синевы, не было. Шутовской аэродромный колпак безжизненно свисал использованным контрацептивом. Буйные травы застыли, словно нарисованные.
      Ничего не предвещало стихийного бедствия, кроме лиц, смотрящих в небо.
      - Летит, - потухшим голосом сказал самый дальнозоркий.
      Люди одновременно подтянули галстуки.
      ***
      Сходя по трапу, инспектор Гроза имел обыкновение останавливаться на последней ступени. Вот и на этот раз он остановился, вставил в тяжелые жесткие губы сигарету с черным фильтром и золотым ободком.
      Ждал.
      Восемь зажигалок вспыхнули одновременно. Гроза выбрал самый длинный язычок пламени и прикурил.
      Чья-то услужливая рука нежно освободила инспектора от тяжести дипломата.
      Едва заметным кивком ответив на приветствия и проигнорировав банальный вопрос об обстоятельствах полета, усталой государственной походкой он двинулся к автомашинам.
      Роста Гроза был не баскетбольного: сто пятьдесят девять сантиметров, с каблуками. Но величественная голова с квадратной копной седых волос, формой и объемом напоминающая десятилитровое ведро, компенсировала этот недостаток. Черты его лица - яростный росчерк молнии, испепеляющий огонь которой неугасимо и страшно сиял в хрустальных, никогда не запотевающих линзах импортных очков. Отдельные злопыхатели утверждали, что у Грозы стопроцентное зрение, но без очков он терял ту арктическую холодность, которая внушала священный трепет. При своем, нельзя сказать, чтобы очень высоком росте, инспектор производил впечатление неприступной вершины, покрытой вечными снегами.
      Если Грозу встречало меньше двух машин и, не дай бог, среди них не было черной, у инспектора портилось настроение.
      А если у инспектора Грозы портилось настроение - начиналось стихийное бедствие, в результате которого у кого-нибудь обязательно летела голова.
      Была такая примета.
      Но на этот раз Грозу встречали три "Волги". И все они были ослепительно черными.
      Официально и торжественно щелкнули дверцы. Так щелкают каблуками изящные парадные лейтенанты. Плавно и стремительно три черных птицы понеслись к городу.
      ***
      Зная патологическую страсть Грозы к отрыванию голов, в области к его приезду заранее намечали жертву.
      Накануне Сам сказал: "В докладе нет ни одного свежего примера. Надо организовать такой пример. Чтобы показательно, как всесторонне скомпрометировавшего. С треском и тарарахом". И, подумав немного, принял решение: "Повезем Грозу к Шпилько. Товарищ в последнее время зарвался. Да и в Центре им недовольны".
      Так сказал Сам.
      ***
      У инспектора Грозы было два кабинета.
      Кабинет в Большом Доме был скромным, если не сказать скудным. Келья, а не кабинет. Одно окно. Один стол. Невзрачный сейф. Три телефона. Кресло и стулья для посетителей. Все.
      Инспектор Гроза больше любил кабинет в области, который как верная жена ждал его месяцами. В его отсутствие никто никогда не садился в это обитое кожей кресло, не опирался локтями на массивную крышку стола, не плевал и не бросал окурки в урну.
      Строго и холодно смотрел со стены, обшитой под дуб, государственный деятель на два до неправдоподобия прозрачных окна.
      И только уборщица, тихая, как привидение, ежевечерне в гулкой тишине опустевшего здания совершала ритуальное действо: смахивала несуществующую пыль с предметов, излучающих суровую государственную значимость.
      Инспектор Гроза открыл кабинет собственным ключом. На столе, как обычно к его приезду, были разложены в привычном для него порядке стопка бумаги, ножницы, клей, резинка, ежиком топорщились идеально отточенные карандаши в миниатюрной вазе, заряженная чернилами с золотистым отливом авторучка в форме ракеты была готова к старту.
      Гроза не спеша сел в кресло, специально для него высоко подкрученное, с подставкой для ног. Закурил. Смачно плюнул в урну.
      Лысый ласковый человек с грустными глазами болонки бочком вошел в кабинет и сообщил:
      - Сам приглашает Вас.
      Жуткое молчание было ему ответом.
      Поспешно исправляя прокол, человек затараторил:
      - Ждет... Если у Вас есть время... У Самого на 10-00 назначена встреча... Может быть, после обеда... Если, конечно...
      Выдержав паузу, Гроза молвил:
      - Быстренько пригласи этого разгильдяя Шушарева.
      ***
      Когда отглаженный благоухающий Шушарев грациозно внес свой живот в кабинет, Гроза что-то сосредоточенно писал.
      Не ответив на приветствие и не поднимая тяжелой головы, приказал:
      - Садись!
      Шушарев сел и минут пятнадцать наблюдал, как пишет инспектор. Гроза строчил, как телетайп. Не поднимая головы, не отрывая руки, не глядя задумчиво в окно. Строчка за строчкой равномерно заполняли мелованную бумагу.
      Кончив писать, Гроза спрятал написанное в сейф. Жутко щелкнул замок.
      Вызвав ласкового человека с грустными глазами, Гроза молвил:
      - Предупреди Самого - Гроза сейчас будет.
      Грустные глаза ласкового человека стали печальными. Он что-то хотел ответить, но пересохшее горло издало звук перекатывающихся камешков.
      - В отпуске был? - спросил Гроза, когда ласковый человек исчез.
      - Время горячее, не до отпуска, - заулыбался Шушарев, обрадованный уже тем, что на него наконец-то обратили внимание.
      - Морда у тебя, Шушарев, розовая и пухлая. С такой мордой отдыхают, а не работают. Но я тебе устрою санаторий, Шушарев. Обещаю.
      Инспектор Гроза одарил Шушарева взглядом, полным мрачных намеков.
      "Какой гад накатал телегу, - лихорадочно размышлял Шушарев, - и что в этой телеге: аморалки, злоупотребления служебным положением или..." От этого "или" Шушарев мгновенно покрылся потом.
      - В правильном направлении соображаешь, Шушарев. Садись и чистосердечно раскаивайся.
      С этими словами Гроза отсчитал тринадцать листов мелованной бумаги и звучно шлепнул ими о край стола.
      Давно ушел инспектор Гроза, а Шушарев все еще потел.
      "Может быть, организовать рыбалку или королевскую охоту? - думал он. Или выехать с бабами в Журавлиную балку? Нет, лучше в сауну. Сувенир? Знать бы страстишку этого карлика, а то подставишь себя... Кто бы мог знать, кому бы позвонить?"
      Под челюстью что-то заныло. Шушарев мягкой ладонью погладил горло и накололся о большой трехъякорный крючок. Он явственно услышал, как потрескивала катушка спиннинга в руках ушедшего Грозы, прочная бесконечная леса тянулась за ним.
      ***
      Инспектор Гроза в сопровождении ласкового человека с печальными глазами шел по коридору. Никого не попадалось им навстречу. Чиновный люд переживал стихийное бедствие в кабинетах, время от времени доносился скрежет ключей и щелканье замков закрываемых изнутри дверей.
      - Значит, говоришь, Сам вызывает? - строго допрашивал сопровождающего Гроза.
      - Приглашает... - робко поправил печальноглазый.
      - Хочешь, мы сейчас зайдем к нему вместе и я сяду к нему на стол?
      - Не хочу! - с религиозным ужасом воскликнул несчастный.
      - Нет, хочешь, - огласил приговор Гроза.
      Безразмерный, полный полированного сияния кабинет с величественными парусами штор был наполнен особым воздухом горных высот. Сам, с грацией мамонта, поднялся навстречу Грозе. От его мощной фигуры исходила убийственная радиация власти. Гроза завидовал высоким, щедро наделенным природой огромными пузами людям. Он знал, что именно из-за отсутствия этих, столь необходимых руководителям качеств ему никогда не сидеть в таком кабинете. Все остальное у него было.
      Сам и Гроза, добродушно перекидываясь малозначащими фразами и улыбаясь, сблизились. После долгого официально-сердечного рукопожатия Сам тяжело опустился в кресло, издавшее сладострастный вздох.
      - Ну так с чем пожаловал? Садись, поговорим.
      Гроза подпрыгнул блохой и уселся на стол.
      Раздался глухой стук. Ласковый человек с печальными глазами, не вынесший надругательства над святыней, лежал на мягкой ковровой дорожке, крестом раскинув руки. Перед его тоскующими глазами покачивался высокий потолок с лепными украшениями.
      Он многого не понимал, этот человек. Не понимал, потому что не знал. Не знал, например, что шесть лет тому назад Сам, еще не будучи Самим, сидел на месте Шушарева и также обильно обливался потом, а тринадцать исписанных им листов до сих пор хранятся в личном архиве Грозы.
      ***
      Обедали в специальном зале для высшего руководства области, который почему-то звали греческим. Зал напоминал большой кабинет, в котором не было портретов. Ритуал принятия пищи носил характер важного государственного дела. У каждого в этом зале было свое место. Сам сидел на председательском. Далее вдоль длинного стола рассаживались по рангам. Для Грозы во время его приездов освобождали место рядом с Самим.
      В этом тихом зале под чинный звон приборов между, казалось бы, случайными разговорами решались важные дела. Дух тайной вечери смешивался с ароматом яств.
      Сам имел легендарную привычку одновременно с приемом пищи курить. Отхлебнет борщ, пророкочет густым голосом реплику, затянется и выпустит изо рта дымный нимб, который вопреки всем законам физики зависает над его бронзовой лысиной и не тает, пока на смену ему не поднимется очередной нимб. Сам вообще слыл простым парнем, который мог ненароком обронить крепкое слово даже в женском обществе.
      - Синеозерка опять план по молоку срывает, - тяжело вздохнул, обильно посыпая перцем борщ, Главный Аграрий. И опечалился.
      Это был идеальный пас. И Сам мощным пушечным ударом послал мяч в ворота.
      - Ничего, - сказал он, - подоим товарища Шпилько - выполним план.
      Шутка понравилась всем, кроме несколько задержавшегося инспектора Грозы. Мрачно пожелав всем приятного аппетита, он с громом оседлал ждавший его стул и углубился в изучение меню.
      За спиной Грозы появился изящный ангел в белом фартучке.
      Инспектор Гроза, отложив меню, обернулся. Все стулья под Грозой скрипели. Тяжелым взглядом от каблучков до накрахмаленного кокошника оглядел он официантку и сделал комплимент Самому.
      - Хорошие кадры подбираешь. Как зовут?
      - Галя, - дружно ответил стол.
      - Ну-ка, Галка, принеси чего-нибудь.
      Официантка густо покраснела и с достоинством удалилась.
      - Очень щепетильная, - предостерег Сам. - Прекрасно знает свое дело.
      Весело звеня приборами, стол дружно продолжал обгладывать косточки товарища Шпилько, когда яростная молния ввергла греческий зал в смятение.
      - Ты что это принесла?!
      От сурового негодующего рыка инспектора Грозы вздрогнуло руководство области и с молчаливым осуждением уставилось на официантку.
      В жуткой тишине был слышен тихий всплеск. Это Сам обронил окурок в борщ. Машинально подцепив окурок ложкой, он тщательно прожевал его и проглотил.
      - Ты что мне принесла, я тебя спрашиваю? - повторил Гроза, уставившись холодными стеклами очков на практически мертвую официантку.
      Жуткая тишина была ему ответом.
      - Ты почему молчишь? Я спрашиваю, что ты принесла?
      - Овощную горку, - прошептала официантка, собираясь упасть в обморок.
      - Знает, а молчит, - с некоторым недоумением промолвил Гроза, обтирая салфеткой идеально чистую вилку.
      Греческий зал облегченно захохотал.
      Шутка понравилась всем.
      Кроме официантки, конечно.
      ***
      На высоком, как великая китайская стена, грейдере, у величественной арки на границе Синеозерского района товарищ Шпилько и другие официальные лица, стоя на обочине, чрезвычайно радушно улыбались черной "Волге". Машина едва виднелась на горизонте. Курортной лодочкой она покачивалась на волнах, залитых асфальтом. Высоко в небе, как бы передавая то, что творилось в душе встречающих, восторженно трепыхался жаворонок.
      Черная "Волга" поравнялась с белой. Укаченный на ухабах Гроза, ласково поддерживаемый за локоть сопровождающим, ступил на твердую землю и неодобрительно посмотрел на жаворонка. Птица, осознав всю неуместность своих трелей, смутилась, камнем упала в высокие придорожные травы, где и притаилась.
      Конечно, Гроза знал кадры курируемой области. Но товарища Шпилько живьем он видел впервые. Да, он знал, что товарищ Шпилько женщина, но чтобы настолько женщина, он не подозревал. Ростом товарищ Шпилько - метр восемьдесят. Коса, сытым удавом свернувшаяся на гордой голове, и высокие каблуки делали ее двухметровой гигантшей. Холодный взор Грозы уперся в женственно-мощные груди, прелесть и объем которых не мог полностью скрыть даже бесполый строгий костюм ответственного работника. Где-то высоко в небе сияли карие глаза, природный румянец заливал щеки, улыбались пухлые губы. Товарищ Шпилько пахла дикой земляникой.
      Нельзя сказать, чтобы инспектор Гроза растерялся. Машинально вставил он в должное место сигарету, однако, поскольку ни у товарища Шпилько, ни у некурящего сопровождающего не было зажигалок, Гроза вернул сигарету в пачку и сказал:
      - Та-а-а-ак...
      Одно слово, но сколько в нем было смысла.
      "Однако Гроза помягчел, - подумал ласковый сопровождающий с печальными глазами, - совсем мягкий стал Гроза".
      Между тем товарищ Шпилько грудным голосом произнесла приличествующие в данных обстоятельствах слова, что-то вроде того, о чем пел жаворонок. В переводе с птичьего это означало: рады приветствовать высокого гостя на земле синеозерской. Ну и так далее.
      Легко развернулась товарищ Шпилько, направляясь к машине, обнаружив при этом такой мощный, такой официально-изящный круп, что Гроза едва не потерял сознание. Ничего подобного за свою жизнь ему не приходилось видеть. Но сквозь прелестный круп товарища Шпилько заледеневшим глазам Грозы просветилось большое персональное дело. Его собственное. Страшным усилием воли Гроза отвернул голову от этого чуда и уставился в бескрайнюю степь. Случилось так, что его взгляд встретился с крошечными глазами жаворонка.
      Когда белая и черная машины влюбленными лебедями уплыли по волнистой дороге в Синеозерку, степь была пуста и безжизненна.
      В придорожных травах вверх лапками лежал мертвый жаворонок.
      От арки до райцентра прилегающие к грейдеру поля являли собой союз передовых методов сельскохозяйственной науки и практики. Черные полосы зяби чередовались с зеленью посевов, над которыми торжественно фонтанировали поливные агрегаты, рассвечивая просторы сотнями радуг. Картина радовала глаз, сердце и желудок. И если бы к райцентру вели лучами несколько сотен грейдеров и по ним хотя бы раз в неделю ездило большое начальство, все поля района выглядели бы так же.
      ***
      С той самой секунды, как крутые бедра товарища Шпилько смутили инспектора, Гроза стремительно глупел. Внешне он стал еще более неприступным и мрачным, на все односложно отвечал: "Та-а-а-ак..." Все более многозначительно.
      Только однажды он как-то отстраненно спросил товарища Шпилько:
      - А есть ли у тебя, секретарь, баня?
      - Баня? - удивилась товарищ Шпилько. - Есть. Как не быть.
      Гроза тряхнул головой, как бы избавляясь от наваждения, и сурово промолвил:
      - Хочу посмотреть, как у тебя люди моются.
      Когда в белом японском плаще с группой официально одетых сопровождающих вошел инспектор Гроза в моечное отделение и спросил: "Жалобы есть?" - в бане стало тихо. Только из парилки доносился веселый мат со стоном, да била в жестяное дно шайки вода из крана. Намылившие головы шепотом спрашивали соседей: "Кто пришел?" Соседи шикали на них и молчали. Грозно осмотрев уныло свисающие детородные органы, инспектор удалился.
      - Шайка без ручек, - выговорил он поджидающей у входа его товарищу Шпилько.
      - В женское отделение пойдете? - спросила товарищ Шпилько.
      Гроза отрицательно покачал головой.
      - Там у нас все шайки с ручками, - отметила товарищ Шпилько.
      После бани Гроза направил свои стопы в милицию.
      Начальник РОВД подполковник Чмак встретил Грозу на крыльце и лихо отрапортовал.
      Гроза потребовал провести его в камеру предварительного заключения.
      - Хочу, - сказал он, - посмотреть, как люди у тебя сидят.
      На вопрос, есть ли жалобы, некто со следом полукеда на правой щеке разодрал на себе майку и нехорошими словами стал ругать советскую власть в целом. Но после того как Гроза пристально посмотрел на него и тихо спросил: "Как фамилия?" - пьянчужка, разрыдавшись, пожаловался на бросившую его жену.
      В камере было тускло от перегара.
      - Плохо работаешь, подполковник, - устало сказал Гроза. Начальник РОВД вытянулся в струнку и рявкнул: "Виноват!"
      - Почему в отделении нет цветов?
      - Слушаюсь!
      В этот день усиленный наряд милиции рыскал по учреждениям районного центра, временно реквизируя горшки с кактусами.
      А инспектору Грозе неотвратимо захотелось посмотреть небьющийся кирпич.
      - Это в другом районе, - осторожно напомнил ласковый сопровождающий.
      Гроза не любил, когда его уличали в ошибках. Гроза знал, что ответственные работники его ранга ошибок не совершают. Он так посмотрел на человека, не знавшего элементарных истин, что тот уже через пять секунд сидел у телефона.
      ***
      Товарищ Браев из далекой Захмелевки посмотрел на часы, прикинул: до Синеозерки 185 верст в один конец.
      - Сколько везти: один, два, машину?
      Ласковый голос в трубке пропел:
      - Один, десять - неубедительно. Ненаглядно как-то. Впрочем, решайте Вы.
      - Есть, - сказал товарищ Браев. Опустил трубку и в сердцах промолвил такое, что даже у людей на портретах завяли уши.
      Через пять секунд он уже разговаривал по телефону с директором кирпичного завода. Соблюдая этикет, поинтересовался его здоровьем, здоровьем жены, детей, других родственников, включая тещу, почившую несколько лет тому назад. Оказалось, что все живы и здоровы, теща чувствует себя прекрасно. Порадовавшись за директора, товарищ Браев перешел к делу, сказал со значением:
      - Товарищи из Центра интересуются твоим небьющимся кирпичом.
      - Пусть приезжают - покажем, - грустно вздохнул директор.
      - В том-то и дело, что они просят его привезти.
      Директор промычал нечто неопределенное. Ему жаль было расставаться с последним небьющимся кирпичом из тех десяти, что он завез несколько лет назад из соседней братской республики, где проводилась выставка иноземной фирмы.
      Тогда же в районной газете появилась статья "И кувалда не страшна", в которой описывались чудесные качества нового строительного материала, выпуск которого будет налажен в ближайшее время.
      Вскоре заметка "Вечный кирпич" украсила первую полосу областной газеты.
      Республиканская пресса также не оставила без внимания знаменательное событие. "Броня из глины" - так была озаглавлена информация, призывающая коллег перенимать опыт передовых кирпичников.
      "Что вы скажете, читатель, если увидите космическую ракету, построенную... из кирпичей? - игриво спрашивал собкор центральной газеты в заметке "Хоть в космос" и продолжал в том же духе: - А между тем в далекой Захмелевке..." Ну и так далее.
      На каком этапе и каким образом будущее время трансформировалось в настоящее и выпуск небьющегося кирпича в Захмелевке стал фактом, остается загадкой. По телевидению наглядно демонстрировали качество продукции, сбрасывая кирпич с телевышки и называя его не иначе как алмазом из глины.
      А между тем захмелевские кирпичники тщетно пытались воспроизвести аналог зарубежного образца. "Чертовы капиталисты, - ругался нехорошими словами директор, - фальшивый рецепт подсунули". Приезжающие за опытом растащили зарубежные образцы. Последний из них директор спрятал у себя дома в ящике комода, где хранились украшения жены, и стал ждать неминуемого оргвывода. То, что производилось на заводе по иноземному рецепту, значительно уступало по качеству не только иностранцу, но и своему заурядно обожженному собрату.
      Бедный директор ежедневно ругал черта, дернувшего его за язык, готов был каяться и посыпать голову кирпичным крошевом. Однако от этого проклятого кирпича зависела уже репутация района, области, а может быть, и республики. Этот небьющийся паразит с легкостью бронебойного снаряда проник в многочисленные доклады и, говорят, лежал на столе у Самого...
      - Докукарекался? - спросил тихо товарищ Браев и шумно выдохнул в трубку. Словно неумолимый ураган пронесся по вековому лесу, ломая деревья. Товарищи из центра просят показать им машину небьющегося кирпича.
      У директора кирпичного завода сам собой развязался галстук.
      - Значит так, - сказал товарищ Браев, - чтобы к утру была изготовлена партия небьющегося кирпича.
      Галстук сам собой завязался и затянулся на шее до багровых пятен в глазах.
      - Дык, глина, товарищ Браев, того... Разве ж это глина? - промямлил директор.
      - Глина. Мозги у тебя из глины, - рявкнула трубка. - Если хотя бы один кирпич треснет...
      Дальше из трубки посыпались такие ужасные, такие нехорошие и обидные слова, что директор завода залепетал нечто несуразное:
      - Будет сделано, товарищ Браев, уже делаем, товарищ Браев, уже сделано, товарищ Браев...
      Утром следующего дня по дороге в Синеозерск со скоростью пожилого велосипедиста катила зеленая "Волга", задавая темп движения новенькому грузовику. Дно кузова грузовика было устлано соломой, ряды кирпича проложены картоном, сверху штабель накрыт брезентовым пологом. Сзади грузовика тарахтел милицейский мотоцикл.
      Два рыбака долгим взглядом проводили странный кортеж.
      - Чо-то везут, - сказал один, помоложе, - чо бы это?
      Второй многозначительно хмыкнул:
      - Чо, чо. Снаряд неразорвавшийся.
      - Откуда бы это снаряд?
      - Оттуда, - ответил пожилой, давая понять, что ему кое-что известно, но тайной этой он ни с кем делиться не намерен.
      "Какой коварный человек, этот Гроза, - размышлял товарищ Браев. - Это же он специально выехал в Синеозерку. По такой дороге никакой кирпич целым не довезешь. Не изобрело человечество такой кирпич".
      ***
      На что бы ни смотрел Гроза - на сводки и справки, на березовые рощи и фермы КРС, - перед глазами его стояли пышные формы товарища Шпилько. И не мог он избавиться от этого аморального видения. Скажут ему: "Хороший нынче травостой", - а он подумает: "Да, неплохо бы в стогу заночевать". И фантазия рисует товарища Шпилько на этом стогу. "А вот, - говорят, - наш элитный бык, наша гордость". Гроза осмотрит животное и подумает: "Хорошо им, скотам, никакой тебе парткомиссии, никаких оргвыводов". А фантазия... Черт бы ее побрал!
      Товарищ Шпилько тоже думала о Грозе. Она боялась этого сурового маленького человека с большой головой. И, естественно, мысли ее были направлены на то, чтобы показать Грозе район с самой лучшей стороны и скрыть не самое лучшее. Задача была сложная. Очень хорошего в районе было мало. Она и не подозревала, что Гроза наметанным опытным глазом уже определил самое лучшее, что имелось в вверенном ей районе, а именно - саму товарища Шпилько.
      Товарищ Шпилько, лично сопровождая Грозу в его налете на район, задумывалась и о причинах мрачного характера гостя, его легендарной страсти безжалостно крушить кадры.
      Как женщина, воспитывающая двух детей, она интуитивно чувствовала, что детство у Грозы было далеко не безоблачным.
      И действительно, только чудом в детстве товарищ Гроза не захлебнулся соплями. Был он к тому же ябедой, за что частенько получал по шее. Учился Гроза на твердую тройку и ничем, кроме соплей, не блистал.
      Тяжелая жизнь рано выработала у него ряд ценных качеств. Он умел расправиться с обидчиками чужими руками, причем так, что никто об этом не подозревал. Он научился не лезть в воду, не зная броду, и быть полезным сильным людям. И, пальцем никого не тронув, он добивался того, что его боялись. Боялись, не зная, отчего. Просто любой пацан или девчонка, обидевший Грозу словом или действием, непременно попадал в неприятное положение. Причем основательно.
      Он овладел страшным искусством мщения. Его враги безжалостно и жестоко карали друг друга.
      - С сопливыми не целуюсь, - сказала ему девочка Лида.
      - С ябедами не вожусь, - сказал ему мальчик Вова и для убедительности отвесил подзатыльник.
      Это было в восьмом классе. В девятом и Лиду, и Вову с позором исключили из школы. Вова не был сопливым, а Лида не была ябедой. И они не только целовались. Никто не знал, каких трудов стоило Грозе добиться, чтобы Лида и Вова безоглядно полюбили друг друга.
      Да, тяжелое детство было у Грозы. Оттого и характер у него тяжелый.
      ***
      Резкая любовная боль пронзила Грозу раскаленным шампуром. Чувство, смертельно опасное для ответственных работников. Аморальное чувство. Человек, чьи мысли постоянно заняты особью противоположного пола, теряет способность неуклонно проводить в жизнь руководящие указания вышестоящих. То есть теряет принципиальность. Поддаться этому чувству - все равно, что быть завербованным агентурой вражеской разведки.
      Инспектор Гроза имел четкую установку товарища Тюлькина относительно товарища Шпилько. Мнение товарища Тюлькина совпадало с мнением руководства области.
      Но ему не хотелось есть товарища Шпилько с потрохами.
      Вот уже пять минут он сидел напротив товарища Шпилько в пустом кабинете и мрачно смотрел, как пышно колышется ее грудь. Сердце Грозы словно под контрастным душем попеременно погружалось то в холод поднебесных инструкций, то в жар разрушительного чувства.
      Настенные часы сурово отсчитывали попусту растрачиваемые секунды. Мелодичным голосом товарищ Шпилько делилась трудностями, возникшими в ходе случной кампании, объясняла причины, повлекшие за собой высокий процент яловости поголовья. Но инспектор Гроза не мог сосредоточиться. До его ушей доходила лишь мелодия.
      Гроза думал о вещах посторонних, далеких от сельского хозяйства. Он думал о муже товарища Шпилько, бухгалтере райфо. Должно быть, несчастный человек, лишенный мужского достоинства. Готовит ужин, пеленки стирает. И этот безответственный, возможно, даже беспартийный тип каждую ночь спит с первым руководителем района. Эта мысль покоробила Грозу. Товарищ Шпилько, значит, руководит, дает, понимаешь, установки, читает доклады, снимает, в конце концов, с должности, а в это же время какой-то рядовой гражданин... Противоестественно, просто подрыв авторитета властей. Наглость какая. Никакой субординации, элементарное неуважение.
      Инспектор Гроза удивлялся глупости природы. Кроме мужчин и женщин, логика вещей требовала создания особой породы людей - руководителей, лишенных низменных потребностей. Вот это были бы кадры! Никакая аморалка к ним не прилипла бы. Хорошо бы, если к тому же они бы не испытывали потребности в еде, были лишены всех этих гадких отправлений организма.
      А между тем пышная грудь товарища Шпилько все колыхалась и колыхалась, и звуки ее голоса, вливаясь через уши Грозы, наполняли его пьянящим, легкомысленным настроением. Одежды стали тесны инспектору.
      Неожиданно для себя он возложил свои маленькие сухие ладошки на полные руки товарища Шпилько и задушевным голосом проповедника сказал:
      - Все мы люди, все мы не без недостатков.
      Товарищу Шпилько это было хорошо известно. Но она так же хорошо знала, что именно повинную голову с наибольшей вероятностью сечет меч. "Дудки, подумала она, - ты меня на мякине не проведешь", - и приготовилась до последнего защищать кресло, на котором в данный момент сидела.
      А Гроза все ходил и ходил вокруг да около в прямом и переносном смысле.
      Как маленькая холодная Луна, он вращался вокруг т-образного стола, за которым восседала в тревожном предчувствии товарищ Шпилько, и развивал мысль о взаимосвязи доверия и ответственности.
      Конечно, товарищ Шпилько догадывалась, что сам по себе Гроза явление малозначащее. Она справедливо полагала, что Там, наверху, он вообще мелкий ноль без палочки. Пожилой мальчик на побегушках. А его молниеносные, опустошительные командировки, сопровождающиеся раскатами грома небесного, лишь следствие атмосферного электричества вышевисящих туч. И тем не менее она боялась его. Страх был особенный, языческий.
      Так, наверное, боялись какого-нибудь пропитанного жиром истукана наши волосатые предки и падали ниц перед каким-то бездомным котенком со слезящимися глазами египтяне.
      Не перед куском трухлявого дерева или полудохлым котенком, а перед грозным и непонятным, что стояло за ними.
      К тому же товарищ Гроза был не просто мечом карающим. Товарищ Гроза мог сформировать мнение - маленькую искорку, из которой и рождается роковая молния.
      Вот почему к приезду Грозы был выкрашен штакетник на центральной улице райцентра, и местные пьяницы, имевшие обыкновение передвигаться вдоль забора, были похожи на зеленых лягушек. Продавцам было велено надеть кокошники и организовать неделю изобилия, в результате чего торговые точки напоминали пчелиные матки во время роения. И делалось это вовсе не для того, чтобы втереть очки Грозе. Это было рядовое языческое жертвоприношение, сигнализирующее высокому гостю: о ответственный представитель, мы боимся и уважаем тебя, и хотим, чтобы ты знал об этом.
      Остановившись за спиной товарища Шпилько, Гроза возложил длань на ее мягкое плечо и заговорил о бдительности и принципиальности.
      Круги сужались.
      Речь шла о директоре совхоза "Вперед к светлым вершинам", под видом подозрительного эксперимента пытавшегося реставрировать капитализм в одном, отдельно взятом хозяйстве, и о молодом, перспективном, но слабо подкованном политически руководителе района, который за высокими производственными показателями не смог разглядеть пагубной сути явления.
      Суровые, тяжелые, как пули, слова вылетали из уст Грозы. А между тем его сердце буквально плавилось от сдобного тепла, исходящего из плеча товарища Шпилько. Ему страстно захотелось покровительствовать, опекать и наставлять нижестоящего товарища. Инструкция, написанная в стихах, произвела бы менее странное впечатление, чем лицо инспектора Грозы в этот момент.
      Склонившись к уху товарища Шпилько, он горячо шептал:
      - Дело зашло слишком далеко. Но вы можете поправить положение. Кончайте его. Сами. Завтра же.
      Остановись инспектор на этом, отпрянь от спинки кресла, закрой глаза... Да что там - стукни кто-нибудь в дверь, зазвони телефон...
      Всю жизнь Гроза с болью и омерзением будет вспоминать эту секунду. Это розовое ухо товарища Шпилько, луговой аромат ее прически, вздымающуюся грудь.
      Рука инспектора Грозы скользнула вниз, и в следующую секунду сработал неистребимый женский инстинкт.
      Нокаутированный чудовищной пощечиной инспектор Гроза был отброшен к книжным стеллажам и похоронен под полным собранием сочинений.
      Бедная, бедная товарищ Шпилько.
      Искренне верующий настоятель храма, плюнувший в лик божий, человек, потративший все сбережения на строительство дома и поджегший его, испытывали бы меньшее раскаяние.
      Закрывши изнутри двери кабинета, товарищ Шпилько извлекла тело Грозы из-под пыльных томов. Ярко-красный отпечаток пятерни зловещим клеймом светился на побледневшем лице Грозы. Без очков оно было совершенно бабье. Глядя на безвольные черты, товарищ Шпилько испытала оцепенение, как человек, которому внезапно открылась страшная государственная тайна. Очки, к счастью, уцелевшие после сокрушительного удара, были найдены и водружены на нос инспектора. Безжизненное лицо его мгновенно стало властным и неподкупным.
      Набравши полный рот воды, товарищ Шпилько обильно оросила ею грозный лик инспектора.
      Действовала она быстро и решительно. Едва пришедший в сознание, полуоглушенный инспектор был нежно повлечен в комнату отдыха - уютное гнездышко, служившее приложением к кабинету. В приятном полумраке по-домашнему светился фарфор чайного сервиза, на стене вместо государственного деятеля висела репродукция картины Айвазовского, на телевизоре в хрустальной вазочке несерьезно благоухал букет полевых цветов.
      Инспектор был заботливо уложен на кушетку. Присевши на ее краешек, товарищ Шпилько ласково растирала виски медленно отходящему от нокаута высокому гостю. В пылу борьбы за его жизнь строгий костюм сам собой неофициально расстегнулся. Белоснежное пено кружев слепило глаза, упругое бедро согревало.
      - Бедненький, - прошептала она, касаясь кончиками пальцев огненно полыхающей печати на щеке Грозы.
      Женщины и руководящие работники не просят извинения за допущенные ошибки.
      Они решительно их исправляют. Но в то самое мгновение, когда лицо товарища Шпилько склонилось на расстояние, где проходит граница интима, по-особенному резко и требовательно зазвонил телефон. Он просто зашелся в истерике.
      Звонили из Центра. Товарищу Шпилько было предложено немедленно прибыть.
      Побледнела товарищ Шпилько и застегнула костюм на все пуговицы.
      ***
      Вечером инспектор Гроза был отвезен в один из полуподпольных залов, который имеется при любой совхозной столовой для приема представителей вышестоящей власти. Отделан он был с грубоватыми претензиями на красоту, в настенных росписях эклектически соединялись официоз и фривольность. Здесь были и березки, и красавицы в сарафанах, и мощные трактора, и силосные башни. От блестящих лаком стен, отделанных под дерево, от потолка с вензелями и громоздких люстр убийственной яркости у нормального человека начинала болеть голова.
      Стол поражал обилием блюд. В центре его на подносах дружелюбно улыбались друг другу поросенок и барашек. Они были довольны столь славным завершением недолгой карьеры. Им предстояло быть съеденными большими людьми.
      Крутобедрые коньячные бутылки истекали от истомы. Полыхал фруктово-ягодный пожар. Об апельсины можно было прикуривать сигареты. Пышные горки блинов придавали дастархану нечто домашнее, интимное. Непроизвольно и судорожно дергался кадык при виде казы, чужука и прочих деликатесов, обсыпанных зеленым горошком и сочным слезящимся луком.
      У человека неизбалованного этот стол мог вызвать лишь одну мысль: нажраться бы от пуза и можно помирать.
      Однако Гроза с омерзением скользнул взглядом по живому натюрморту, по этому произведению искусства, которое должно быть варварски уничтожено в ближайшие часы.
      - Убрать, - сказал инспектор.
      В кладбищенской гнетущей тишине без звона исчезли бутылки. Присутствующие за столом были тертыми калачами и понимали, какой это нехороший знак, когда вышестоящий гость отказывается от угощения. "Совсем озверел Гроза", - подумал ласковый сопровождающий, внутренне содрогаясь.
      А Гроза, поднявшись над столом и указуя перстом на горы изобилия, зловещим, яростным шепотом спросил:
      - Хотел бы я знать, за чей счет это все?
      Мертвая тишина была ему ответом.
      Поросенок и барашек перестали улыбаться.
      "Все, - холодея, подумал ласковый сопровождающий, - завтра для синеозерцев наступит последний день Помпеи".
      ***
      - Синеозерка, - промолвил шофер.
      Товарищ Браев поднял тяжелые веки. Его мучил жестокий приступ морской болезни - следствие изнуряюще-медленной езды по бездорожью.
      Он внимательно осмотрел степной простор и не обнаружил признаков человеческого жилья.
      Шофер молча показал пальцем в небо.
      Над ними одинокий домашний голубь отрабатывал фигуры высшего пилотажа.
      Машины остановились у чахлого березового колка, истоптанного домашним скотом, обильно заваленного бытовым и производственным хламом. Ветви тщедушных деревьев были добросовестно оборваны любителями парной бани.
      Участники экспедиции разбрелись по степному оазису с благородной целью полива лесонасаждений, кроме водителя грузовика, который, не изменяя многолетней привычке, оросил задний скат своей машины.
      После чего товарищ Браев пожал мужественную руку милиционера, пропыленного, как внутренность пылесоса.
      - Отдыхай.
      Милиционер козырнул и на бешеной скорости, как молодой жеребец, с которого сняли путы, помчался к далекому горизонту. "И какой же милиционер не любит быстрой езды", - с одобрением подумал товарищ Браев.
      Со штабеля кирпича был сдернут брезентовый полог, и взору товарища Браева предстала печальная картина.
      Оставив в березовом колку половину кирпича, экспедиция со скоростью, предписанной похоронным процессиям, двинулась к конечной цели своего утомительного путешествия.
      ***
      В Синеозерске Грозы не было.
      В Синеозерске вообще никого не было. Окна домов были закрыты ставнями, собаки не лаяли.
      - Товарищ Гроза отбыли в передовое хозяйство "Вперед к светлым вершинам", - проинформировал тихий человек в руководящем здании, тщетно пытавшийся унять дергающуюся в нервном тике щеку, - когда будут, не сообщили.
      - Какие, к черту, вершины в степи, - возмутился товарищ Браев.
      Тихий человек скромно пожал плечами.
      В кабинете директора совхоза "Вперед к светлым вершинам", куда к вечеру, переколов значительную часть алмазов из глины, прибыла экспедиция, трагически пахло валидолом.
      На директоре не было лица, пиджака, галстука и ботинок.
      На окружающую действительность он не реагировал. На вопросы не отвечал. Подперев волосатой рукой многодумную голову, рисовал на собственных приказах чертиков.
      Секретарша, от которой также попахивало валидолом, держась рукой за могучую грудь и прерывисто дыша, повторяла:
      - Ох, что тут было. Ох, что тут было...
      Было что-то до того ужасное, что она не находила слов. Не было таких слов, чтобы описать, что тут было.
      - Валидол-то остался? - спросил побледневший Браев.
      - Весь день всей конторой пьем, - говорила секретарша, капая в стакан пахучую жидкость, - ох, что тут было, ох, что тут было... Главного зоотехника в больницу увезли. До утра доживет ли, - всхлипнула она, подавая стакан. - У главного бухгалтера преждевременные роды начались, агроном заявление по собственному желанию написал.
      Товарищ Браев употребил лекарство и перевел дух.
      - В живых-то кто остался?
      - По отделениям разъехались. Указания товарища Грозы выполнять.
      - Что - сердитый?
      - Ох, сердитый, ох, сердитый...
      - Где же теперь Гроза?
      - Ох, в "Коммунизм" уехал, ох, в "Коммунизм", - сказала эта сердобольная женщина, жалея людей, живущих в "Коммунизме".
      По обезлюдевшей улице центральной усадьбы печальная процессия двинулась в "Коммунизм".
      Ничейный пес Шарик, любимец управленческого аппарата совхоза "Вперед к светлым вершинам", тоскливо смотрел ей вслед. Правый глаз пса дергался. От него тоже пахло валидолом.
      ***
      У дорожного знака "До "Коммунизма" 3 км" "Волга" и грузовик с вечным кирпичом застряли в луже, размеры которой давали ей право быть отмеченной на топографических картах.
      - Надо было объездной дорогой ехать, - сердито кричал водитель грузовика.
      - Так кто ж его знал, - оправдывался водитель легковой.
      Товарищ Браев бережно держал на коленях последний экземпляр из десяти вечных иноземных кирпичей, завернутый в лощеную бумагу.
      Вволю пробуксовав и израсходовав весь запас горючего, они заснули сном отшельников посреди безбрежной лужи.
      Проснувшись среди ночи, товарищ Браев увидел звезды над собой, звезды под собой и долго не мог сообразить, каким образом его персональная машина попала в космическое пространство. Душу грызла мучительная тоска по голубой планете и уютному кабинету.
      Много испытаний пришлось перенести товарищу Браеву в погоне за неуловимым Грозой, всякий раз обнаруживая лишь теплые следы разгрома и заикающихся людей. Но такого ужаса, как в этот ночной час, он не испытывал.
      Обширный круг по Синеозерскому району замкнулся. Но в райцентре он узнал, что товарищ Гроза вылетели самолетом в отдаленный район. Бросив на произвол судьбы грузовик, в кузове которого к этому времени не осталось ни одного целого кирпича, на максимально возможной скорости он рванул вслед за улетевшим самолетом.
      Осунувшийся, небритый, он, судорожно сжимая кирпич, мрачно смотрел вниз. В глазах его появились сумасшедшие искорки маньяка. Изредка его губы шептали слова.
      Водитель при этих словах потуплял глаза, как школьница, которой впервые объясняются в любви.
      Самым ласковым из этих слов было: "С-с-с-скотина!"
      Неясно было, кому адресовались эти слова.
      ***
      Гроза не чувствовал себя вполне человеком, если вылет самолета, должного доставить его из области в Центр, не задерживался хотя бы на пятнадцать минут.
      Обычно по итогам командировки он имел долгую беседу с глаза на глаз с Самим.
      - Меня нет, - предупреждал в таких случаях Сам помощника.
      - Гроза у Самого, - со значением передавалось из уст в уста.
      Жизнь на управленческих этажах замирала. Номенклатурные кадры, состоящие сплошь из атеистов, молились Богу, как солдаты в последний день войны, переживающие мистический ужас перед шальной пулей.
      Когда три черных птицы по зеленой волне наконец-то уносили Грозу в аэропорт, от коллективного вздоха облегчения в городе рождался веселый ветерок.
      Грозу доставляли к притомившемуся от ожидания самолету. Открывался особый люк возле кабины пилотов, о существовании которого рядовые пассажиры и не подозревают. Областное начальство влюбленно улыбалось спине Грозы, медленно поднимающемуся по особому трапу...
      И на этот раз, по расчетам Грозы, рейс должен быть задержан не менее чем на час. Долгий предстоял разговор.
      Сам не поднялся навстречу Грозе.
      Слушал в пол-уха.
      Держался нейтрально.
      Улыбался крайне редко и чрезвычайно неискренне.
      То есть он всегда улыбался неискренне. Но вовремя. Прогнозируемо. На этот раз он улыбался тогда, когда не следовало.
      Поведение Самого озадачивало и сбивало с толку. Он молчал, когда нужно было задать вопрос. Перебивал, не дослушав.
      - Какое впечатление произвела на Вас товарищ Шпилько? - спросил как бы между прочим, хотя разговор об этом был еще впереди.
      Что-то странное промелькнуло в интонации, в самой конструкции предложения.
      Но Гроза рубанул сплеча:
      - Вздорная баба...
      Сам внимательно слушал, щурясь от дыма сигареты.
      Заглянула секретарша:
      - Васильев звонит. Соединить?
      Сам кивнул.
      Кто такой Васильев? Гроза лихорадочно перебрал в памяти вышестоящие кадры. Не было среди них Васильева. В животе тревожно забурчало. Из-за какого-то неноменклатурного Васильева Сам прервал беседу с ним, с Грозой.
      Разговор шел о рыбалке.
      Гроза убрал локти со стола.
      Сам раскатисто захохотал, повернувшись к Грозе широкой спиной.
      Гроза затушил едва надкуренную сигарету.
      - Ну, так я тебя слушаю, - сказал Сам, черкая что-то для памяти в перекидном календаре, - развалила район, говоришь. Не доверил бы и ферму, говоришь?
      - Полный провал с молоком, хоть саму дои, - напомнил Гроза шутку Самого.
      Сам сурово взглянул на часы.
      - На самолет не опоздаешь?
      ***
      "Что произошло?" - мучительно думал Гроза, отмечая все новые и новые приметы тихого бунта. Ласковый, предупредительный человек, носивший за ним его папку в поездке по Синеозерскому району, сухо сказал:
      - Дипломат забыли, товарищ Гроза.
      Инспектор жестко взглянул в глаза нахалу, но слова, готовые сорваться с губ, так и не были произнесены. Ласковый человек смотрел с вызовом, руки его были скрещены за спиной. Гроза автоматически потянулся к замочной скважине. Его ключа в дверях Его кабинета не было.
      В аэропорт Грозу везли на старой "Волге". Водитель с охамевшим ласковым человеком всю дорогу, не обращая никакого внимания на Грозу, гадали, что это там стучит в моторе и скоро ли спишут эту развалину.
      ***
      В депутатском зале, обильно улыбаясь, его встретил Шушарев. Он убирал с плеч глубоко загрустившего Грозы невидимые пылинки, без умолку нашептывал на ухо анекдоты, кружился вокруг, как февральский кобель, и только что не обнюхивал инспектора.
      Теплая искорка благодарности кольнула заледеневшее сердце Грозы. С одобрением посмотрев на громадное пузо Шушарева, он подумал о том, что со временем из этого непутевого, но простого парня может вырасти перспективный кадр.
      Пригласили на посадку, и Шушарев, усадив покинутого всеми инспектора в микроавтобус, доброжелательной тенью влез следом.
      У трапа он полуобнял жирной лапой Грозу и страстно зашептал:
      - Не обижайте, товарищ Гроза, от всей души, товарищ Гроза, дары природы, товарищ Гроза.
      И вдруг, истекая непереносимым счастьем, троекратно облобызал инспектора. Пистолетный звук поцелуев произвел легкую панику среди пассажиров.
      Оглушенный троекратным прощальным салютом, Гроза вдруг ощутил тяжесть в свободной руке. Взглянув вниз, он обнаружил эмалированное ведро. Крышка была плотно привязана сыромятным ремешком.
      Любвеобильный Шушарев сердечно махал рукой из салона отъезжающего микроавтобуса.
      Отчаянный крик перекрыл шум авиационных турбин.
      - Товарищ Гроза! Товарищ Гроза!
      По взлетной полосе, преследуемый двумя милиционерами, бежал помятый и небритый человек с подозрительным предметом в руках.
      Просверлившись сквозь толпу пассажиров, он протянул Грозе сверток.
      - Вы просили, товарищ Гроза, - сдерживая счастливые слезы, прохрипел этот странный человек.
      - Я просил?
      - Кирпич, товарищ Гроза.
      - Кирпич?
      - Алмаз из глины, товарищ Гроза.
      Инспектор покрылся холодным потом.
      - Уберите свой алмаз, гражданин, - сухо сказал он и отвернулся от беспардонного взяткодателя.
      - Кувалда не страшна, броня из глины, вечный кирпич из Захмелевки, хоть сейчас в космос, материал будущего, - бормотал товарищ Браев в то время, как два дюжих стража порядка оттаскивали его от трапа.
      - Дожили. Психи с алмазами по аэродромам бегают, - пробурчал пожилой пассажир, отпихивая инспектора острым локтем.
      ***
      Рейс задерживался.
      Пассажиры шуршали газетами. Пассажирки красили губы. Пронзительно визжали младенцы.
      Рассеянно взглянув в иллюминатор, Гроза окаменел. По мере развивающихся внизу событий с ним происходила болезненная метаморфоза. В холодных глазах небожителя появилась старушечья тоска, жестяные губы трансформировались в куриную гузку. Еж, лишенный колючек, выглядел бы менее жалко. Никогда не запотевающий хрусталь импортных очков покрылся туманом. Гроза снял очки туман не проходил.
      То, что происходило у трапа, было поистине ужасно.
      Гроза увидел, как Сам открывает дверцу персональной машины и с почтительностью официанта помогает выйти из нее товарищу Шпилько.
      Гроза не узнал товарища Шпилько. В ней появилось нечто, что трудно описать словами и можно только почувствовать - равнодушное достоинство мраморной Венеры, которая не замечает всеобщего обожания и взволнованности простых смертных.
      Бережно поддерживаемое за локоть Самим, во всей умопомрачительной, лишенной пола и возраста, официальной красе ответственное божество ступило на трап.
      ***
      Усаживаясь рядом, товарищ Шпилько покровительственно улыбнулась инспектору.
      Гроза ответил жалкой гримасой, означающей глубокую почтительность.
      - На утверждение? - пролепетал он заплетающимся языком.
      - Утвердили, - спокойно ответила она, вытаскивая из дамской сумочки газету. - Будем работать вместе, товарищ Гроза.
      Инспектор сосредоточился и произвел в уме сложнейшее действие кадровых перемещений.
      Результат вычисления потряс. Рядом с ним сидело Руководство, которое не далее как неделю назад он пытался склонить к аморальной связи.
      Перед тем как потерять сознание, инспектор Гроза недопустимо гадко подумал о товарище Тюлькине, ради своекорыстных интересов подставившем его под удар.
      ***
      В аэропорту назначения Гроза убедился в справедливости пословицы, гласящей - беда не приходит одна.
      Его встретили мрачные товарищи с неподкупными лицами и, указав перстами на эмалированное ведро, поинтересовались его содержимым.
      В ведре, как он и утверждал, действительно оказались дары природы. Оно было доверху наполнено зернистой осетринной икрой, тысячелико отразившей постное лицо инспектора.
      "Хорошо еще, что им не удалось всучить мне алмазы", - уныло подумал он, смахивая со лба трясущейся рукой холодные икринки пота.
      ***
      Вот уже несколько лет Гроза служит в одной из тех тихих, безобидных и никому ненужных контор, которые, как грибы после дождя, появляются после очередной реорганизации. У него есть свой столик. Правда, помещение не отличается особым комфортом.
      Начальство приводит его в пример остальным сослуживцам за идеальное делопроизводство. Все бумажки у него разложены по отдельным папочкам, с аккуратными надписями "К докладу", "На контроле", "На подпись".
      Он тщательно работает с документами. Подчищает резиночкой жирные отпечатки пальцев машинистки и карандашную правку, после чего мягким заячьим хвостиком смахивает пыльцу. Чтобы не порвать документ, под каждую скрепку подкладывает "подхалимчик" из плотной розовой бумаги. Причем никогда не вставляет скрепку до упора, чтобы вышестоящему товарищу было удобнее вытаскивать ее, если возникнет такая необходимость.
      Разговаривая по телефону с начальником конторы, он встает с кресла и застывает в полупоклоне. Свободную руку прижимает к бедру.
      Легкомысленные сослуживцы говорят ему с недоумением:
      - Он же все равно не видит.
      На что Гроза убежденно отвечает:
      - Он чувствует.
      Между собой сослуживцы зовут Грозу Зайчиком. Они и не подозревают, какой ужас в свое время наводил он на одну из областей республики. До сих пор мамы этого степного региона успокаивают своих детей страшным шепотом:
      - А вот Гроза приедет...
      И этих магических слов достаточно, чтобы у ревущих моментально высохли слезы, а шалящие успокоились.
      Боятся.
      В бурных политических спорах, которые возникают среди сослуживцев после прочтения утренних газет, Гроза участия не принимает. В это время он или затачивает карандаши, или белоснежным платком протирает очки.
      В столе у Грозы лежит личный листок по учету кадров. Аккуратно наклеена фотография Грозы. Каллиграфическим почерком, без единой помарки заполнены все двадцать граф.
      Он уверен, что рано или поздно понадобится его богатый жизненный опыт.
      Он готов служить любой власти.
      Вместо эпилога
      Уже за неделю до события шепотом передавали черную весть: "Гроза приближается... Гроза непременно будет..." Мобильники, по которым проносились эти тихие, но полные зловещих намеков слова, курлыкали с тоской перелетных птиц.
      Ранним майским утром 2002 года группа однообразно одетых и чрезвычайно озабоченных господ, аналогично сложив руки на чреслах, молчаливо и богобоязненно смотрела в небо, где ничего, кроме обильной синевы, не было. Шутовской аэродромный колпак безжизненно свисал использованным контрацептивом. Буйные травы застыли, словно нарисованные.
      Ничего не предвещало стихийного бедствия, кроме лиц, смотрящих в небо.
      - Летит, - потухшим голосом сказал самый дальнозоркий.
      Люди одновременно подтянули галстуки.