Соседом Павла по палате оказался молодой чернокожий зэк. Он был веселым болтуном, хотя и страдал от боли, потому как попал в лазарет с переломами двух ребер и ключицы, и поэтому любой смех отдавался в теле Боба, так звали чернокожего соседа, сильнейшими приступами боли.
      Но тем не менее от смеха нет приобретаемого условного рефлекса... И Боб все время болтал без умолку и хохотал, корчась при этом от рези в сломанном подреберье.
      - Тебя как, Пол зовут? Нормально, а меня Боб, ты по первой ходке? Наверное, бухгалтер, за растрату? А я на машине, с ребятами покататься поехал, а она, эта машина не моей оказалась, ты представляешь? - и Боб заходился в корчах от дикой смеси хохота и вызываемой этим смехом боли в ребрах...
      - Тебе сколько припаяли? Восемь? Наверное, много хапнул денежек! А мне за простой угон - пять лет впаяли, представляешь! Потому что в бардачке машины пушку нашли, и на ней якобы мои отпечатки. А из этой пушки якобы при ограблении бензоколонки стреляли... А им - легавым, мы чернокожие все на одно лицо! Меня на опознании посадили рядом с ребятами, этого хрена белого с бензоколонки привели и спрашивают, кто? Покажи! Он на меня пальцем - этот вот... - И Боб снова заржал и задергался. - А это и правда был я! Мы тогда с ребятами здорово обширялись, по три косяка засадили!
      Но к вечеру у Боба настал момент истины.
      Он стал рассказывать Павлу про нужные вещи, которые следовало знать любому прибывающему в Брик-стон.
      - Здесь в Брикстоне три группировки... Белые - снежки, эти особняком. В основном, это байкеры, "адские ангелы". Знаешь? Те, что на "харлеях" ездят. Они все больше качаются и тяжелый рок слушают. "Грэйтфул Дед" и "Джэфферсон Старшип" - такая дрянь, ни один уважающий себя черный слушать не будет! Так они тебя вряд ли возьмут, если ты только себе свастику на члене не выколешь! Или тринадцать, или один процент - это их любимые татуировки... Тринадцать, это значит "Эм" - тринадцатая буква в алфавите, значит, марихуана... А один процент - это один процент полноценности... Понял? Так что, ты со своим бухгалтерским личиком к ним ну никак не подходишь... А к нашим ребятам - к черным братьям - ты само собой тоже никак не годиться, - заржал Боб и снова закорчился от пронзившей его боли.
      - Нас - черных - здесь все боятся, мы здесь мазу держим.
      И даже эти, которых здесь больше, - мексиканцы, они нас тоже уважают и не суются, потому что наши черные братья, они, сам понимаешь...
      И Павел кивнул на всякий случай, мол, понимаю, хоть и была уже ночь и свет в палате был давно уже выключен...
      - А эти, мексиканцы, они как? - спросил Павел,
      - А мексиканцы... - запнулся было Боб, - а мексиканцы они крутые. Они, чуть что, сразу нож под ребра и все дела... Сперва нож под ребра, а потом уже думают... Хуже нас, черномазых, в этом смысле!
      - Да?
      - Угу, но ты к ним тоже никак не впишешься, разве что если на их девке женишься... - и Боб, снова ухая от боли, заржал...
      - Кстати, говоря, эти мексиканцы ждут здесь какого-то богатенького белого, я точно слыхал, богатенького белого, который мексиканочку несовершеннолетнюю пользовал, ты понимаешь? Так вот, они здесь его ждут, и приготовились праздновать с ним свой мексиканский праздник... Не завидую я этому парню, ой не завидую! Мы, черные, мы в этом плане менее горячие. Хочешь, нашу сестренку черную, да ради Бога! А эти... Эти, они как бешеные какие-то становятся... Так что, не завидую я этому парню, ой не завидую...
      Павел не спал почти всю ночь.
      Ум подсказывал ему, что все это подстроено одно к одному.
      И маленькая Долорес, и обвинение в суде, и угрозы в отношении Татьяны... И теперь вот этот наивный чернокожий Боб с его переломанными ребрами... И кто ж ему ребра переломал? И за что? И как подучили его Павла пугать?
      И все это как называется?
      Психологическим давлением это называется.
      Павел все понимал.
      Но он был сделан из обычной человеческой плоти. И он не претендовал на лавры героя с железными нервами.
      И к утру он уже был готов согласиться на любое предложение той играющей с ним стороны.
      Той играющей стороны, что так затянула этот бесконечно длинный гейм.
      Чья подача?
      Их подача...
      * * *
      И предложение не заставило себя ждать.
      Саймон и Саймон уже на третий после суда день приехали к нему в Брикстон, и свидание с адвокатами состоялось не как всегда - в просматриваемой охранниками и администрацией комнате, а...
      ...а в кабинете директора тюрьмы мистера Аткинсона...
      Такой респект вообще никому и никогда не оказывался. Сам факт того, что Саймон и Саймон беседовали со своим клиентом в кабинете директора, должен был подчеркнуть исключительность этого события как для Павла... так и, может, в еще большей мере - для тюремного начальства!
      Обоих Саймонов так и распирало от сознания некоей причастности к чему-то очень значимому и очень большому, о чем, правда, нельзя говорить напрямик, на что можно только намекать, скашивая глаза к небесам и приговаривая - ну вы ж понимаете, о чем мы говорим!
      Саймоны начали с того, что Павел может не беспокоиться о семье, что миссис Розен устроена как нельзя лучше, что они позаботились не только о безопасности Татьяны, не только перевели на ее счет значительные суммы, но и помогли ей с работой в Голливуде, чтобы ей было легче пройти период так называемой психологической адаптации...
      Это была очень важная и интересная информация.
      Это означало, что те, кто подставил Павла под это страшное испытание, еще не окончили своей игры и что в его положении еще действительно может произойти событие, поворачивающее жизнь из негатива в позитив.
      Павел не верил, что Саймоны могут подать какие-то эффективные апелляции или задействовать связи, выходящие на каких то могущественных политиков, вроде конгрессмена от штата Калифорния, который при определенном раскладе мог бы посодействовать пересмотру дела...
      Но как человек, воспитанный на советском опыте общения с великими и могучими тайными институтами, истинно вершащими людскими судьбами, Павел скорее верил в то, что изменить его положение можно только в обход закона... Как его посадили, инсценировав и под строив все эти липовые обвинения, так и освободить его можно, тоже состроив какую-то большую пребольшую туфту... Это как в сказке. Если царевича заколдовали, то и освободить его от чар можно только таким же колдовством...
      И Павел оказался прав, хотя бы отчасти.
      - Вы что-нибудь слышали о федеральной программе Минюста по модернизации системы исправительных учреждений и рационального использования труда заключенных? - хитро и как-то со значением спросил его старший Саймон.
      Разумеется, Павел ничего ни о какой такой программе и слыхом не слыхивал.
      - А такая программа принята Конгрессом, и мы имеем теперь реальную возможность подать заявку на участие в ней, - сказали Саймоны...
      - А что это значит? - спросил Павел, инстинктивно почуяв здесь какой-то хороший подвох.
      И, полагаясь на свое чутье, он правильно надеялся на то, что наступят лучшие времена.
      - А это значит, - дуэтом сказали Саймоны, - что вам не придется сидеть в камере Брикстон-Призон, а вместо этого вы сможете жить и работать в самых цивилизованных условиях. Причем работать по вашей специальности и жить с комфортом, приличествующим вашим привычкам и статусу...
      Слова эти нежно ласкали Павлово сердце. Он не хочет возвращаться в больничный блок. Он не хочет садиться в камеру. Он не хочет выяснения отношений с мексиканской мафией...
      И уже через десять минут они подписывали шесть копий прошения. Саймоны, словно фокусники, что достают зайчика из цилиндра, вынули из портфеля готовые бланки...
      - Завтра заканчивается ваше медицинское обследование?
      - Через три дня, - честно ответил Павел.
      - Мы постараемся, чтобы завтра в Брикстон приехал чиновник, отвечающий за федеральную программу...
      - Уж постарайтесь, - фыркнул Павел.
      - Мы защищаем ваши интересы, - с одинаковыми улыбками дуэтом пропели Саймоны, прибирая со стола шесть экземпляров прошения.
      А понимал ли Павел, что это была игра?
      Павел задавал себе этот вопрос, но, засыпая под мир но безобидное воркование чернокожего соседа, он вдруг понял, что ему, в принципе, все равно. Как тому персонажу великого Камю. "Ga m'est egal..." <Мне все равно (франц.)>. Ему все равно, игра это или нет.
      В принципе, весь мир - это Голливуд.
      А если перефразировать Шекспира чуть иначе, адаптируя старика к условиям современных электронных игр, то весь мир - это большая игра-стратегия...
      И не один ли черт, реально так все совпало или какой-то великий кукловод так все соорганизовал, руководствуясь своими неведомыми им нижестоящим пешкам - соображениями?
      И какая с обывательски-философской точки зрения разница, кто, в конце концов, и на каком уровне выполняет для тебя функции Бога?
      Бог на небесах с его Книгой Судеб, или заговорщицкий комитет мировых интриганов, сидящий в отеле "Тампа" во Флориде?
      "Только то не все равно, что касается моей физической черной задницы", - так бы сказал этот чернокожий его сосед, умей он так связно выражать свои мысли!
      Так что...
      Так что, едем работать по специальности и жить с комфортом.
      Так думал про себя Павел, убеждая себя в том, что отныне он это... Этранже, Посторонний, которому... Ga m'est egal!
      Он припомнил, что все разговоры с Саймонами напоминали в последнее время детскую игралку в барыню, которая прислала сто рублей...
      Да и нет не говорите, черного и белого не называйте....
      Саймоны многозначительно закатывали к небу глаза и говорили: "Ну, вы же понимаете!"
      И он понимал.
      Ведь не дурак!
      Хотя, хотя, конечно же, дурак!
      Кто ж его просил заглядывать в Изин ноутбук!
      * * *
      На место они летели вертолетом. Обычным старым добрым армейским "Ю-Эйч", который ветераны Вьетнама любовно называли стариной "Хью"...
      Сперва Павлу понравилось лететь в этой армейской, почти лишенной комфорта машине, потому что как и в военной кинохронике вьетнамских шестидесятых, старина "Хью" летел с открытыми боковыми рампами, из которых на лету вертолета в кабину сильно задувало столь необходимой здесь, в Аризонской пустыне, прохладой!
      Но стоило им немного удалиться от частного аэродрома Пойнт-Эндрюс, где прилетевшего из Калифорнии Павла пересадили в вертолет, стоило им пролететь над каменисто красной местностью пять или десять миль, как старший в штатском приказал двум сопровождавшим их военным надеть на глаза Павла черную повязку.
      - Что за фокусы? Что за детектив? - хмыкнул Павел, однако покорился силе, и полет для него продолжался уже втемную.
      Летели около часа.
      В какой то момент в глубине сознания у Павла возникла и стала разрастаться какая-то паранойя - а вдруг сейчас они возьмут, да и выкинут его из вертолета!
      Павел даже припомнил какие-то фильмы и криминальные репортажи, когда пассажиров выбрасывали из летательных аппаратов, чтобы имитировать смерть от несчастного случая.
      Тревога в груди Павла все увеличивалась от того, что начав сопоставлять факты недавнего прошлого, он припомнил и гибель Айзека Гольдмана в автокатастрофе, и взятку наличными, которую ему предлагали в офисе "Блю Спирит", назвав ее не взяткой, а зарплатой для членов клана посвященных...
      "Выкинут меня сейчас, как бедного Айзека, посадят потом в разбитую машину, сбросят с обрыва, а дорожная полиция потом составит протокол", думал Павел, накручивая страх в груди.
      Но разум оппонировал, возражая этому страху, - а зачем же так сложно-то? Разве нельзя было организовать ему катастрофу там в Калифорнии? И неужели для этого было так необходимо тащить его на край света - в пустыню штата Аризона?
      Наконец, вертолет плюхнулся своими стальными салазками на гравий специальной посадочной площадки. И химеры страха мгновенно растворились, едва охранники сняли повязку с его глаз.
      Яркий свет сперва почти ослепил.
      Он спрыгнул в красноватую пыль. Здравствуй, Ред-Рок! Сколько-то ему Пашке предстоит теперь здесь прожить?
      А жить предстояло не так-то уж и плохо.
      * * *
      - Жить будете в индивидуальном блоке Би-девять, это по Секонд-Драйв, вы легко найдете, - сказал ему главный администратор. - Вот ключи от вашего коттеджа...
      Они сидели в просторном кабинете главного администратора, в кабинете с кондиционером и огромным аквариумом, где плавали хищные океанские рыбы. Павел отметил и волнообразно перемещающегося ската, и небольшую белую акулу, и пару не то мурен, не то барракуд ...
      - Вы можете свободно перемещаться по территории Кэмп Ред-Рок, господин Розен, вы можете пользоваться всеми имеющимися в Кэмп Ред-Рок теннисными кортами, полями для гольфа, бассейном, - администратор слегка запнулся, перечисляя все "плежерз", имевшиеся в арсенале развлечений. - У нас также есть конюшня с лошадьми для верховой езды, есть библиотека и кинотеатр... Вы, кстати, ездите верхом?
      - Я? Нет! - испуганно ответил Павел.
      - Это хорошо, - кивнул администратор и замолчал, задумавшись о своем.
      Павел не понял, почему то, что он не ездит верхом - это хорошо, и принялся разглядывать маленькую белую акулу в аквариуме, как она грациозно переворачивалась на спину, дабы ухватить плавающий у поверхности корм...
      - Вы можете свободно перемещаться по территории Кэмп Ред-Рок, но не можете покидать территорию, - сказал администратор, - а для того чтобы вы, мистер Розен, не волновались, волнуемся ли мы за вас, не зная, где вы находитесь, - администратор улыбнулся улыбкой кинозлодея, - мы попросим вас повсюду носить вот это...
      Администратор протянул Павлу металлический браслет.
      - Наденьте его, прошу вас, - сказал он уже без улыбки, - и не снимайте его вплоть до специального нашего разрешения, о'кэй?
      - О'кэй, - ответил Павел, защелкивая замочек брас лета на своем левом запястье.
      - А теперь, идите, располагайтесь. К работе приступите завтра.
      Павел бросил еще один взгляд на белую акулу и вышел из кабинета.
      Никто его теперь не сопровождал.
      Никто не дышал ему в спину.
      Только браслет на левой руке теперь был его невидимым конвоиром.
      * * *
      Разобрался Павел быстро.
      Найти блок Би-найн по Секонд-драйв было парой пустяков.
      На манер Нью-Йорка все проезды в Кэмп Ред Рок назывались "драйвами" и "роуд". Те, что с севера на юг, - те имели статус "роудов", а те, что с запада на восток, - назывались "драйв"...
      Его проезд был вторым от северной границы Кэмпа. Вдоль асфальтированной дорожки в ряд выстроились аккуратные белые домики, окруженные ювелирно подстриженными зелеными газонами с великолепными то тут, то там розариями, полнящимися настоящими техасскими желтыми розами.
      Фонтанчики дождевальных оросителей газонов то тут, то там, повинуясь своему таймеру, выбрасывали в жаркую голубизну неба тонкие струйки влаги, которые не успев испариться прямо в воздухе, распылялись мелкой аэрозолью, вспыхивали вдруг всеми цветами радуги...
      Это так умиротворяло, что Павел вдруг остановился и подумал, что почти счастлив!
      Счастлив от того, что жив.
      От того, что цел и невредим.
      И что вот смотрит на радугу, вспыхивающую в этих фонтанчиках, любуется желтыми розами - символом Техаса - и радуется жизни...
      Он очнулся от оцепенения, когда над его головой низко пророкотал вертолет.
      Павел поглядел, как из едва плюхнувшейся на салазки винтокрылой машины, не армейского "хью", а из комфортной франко-германской "алуэтт", на землю Ред-Рока сошли три джентльмена...
      Один из них особенно привлекал внимание. От него исходила какая-то особая энергия. Невысокого роста, с голым бритым черепом, похожий на монгольского витязя времен Чингисхана...
      Когда джентльмены подошли к группе встречающих, среди которых Павел отметил и главного администратора, их взгляды - взгляды Павла и Чингисхана - скрестились.
      "Так вот он какой, новый босс, - отчего-то подумалось Павлу. - Это вам не Шеров доморощенный, это всерьез... Бр-р!"
      Павел отвернулся.
      * * *
      В домике по адресу Би-найн на Секонд-драйв Павел нашел все, в чем мог нуждаться человек, привыкший к комфорту.
      На нижнем этаже расположились довольно просторная гостиная с мягкой мебелью, стереосистемой и домашним кинотеатром, небольшая кухня столовая и кабинет. А на втором этаже, куда из гостиной вела крутая деревянная лестница, были ванная комната, спаленка и открытая веранда с видом на розарий...
      В холодильнике Павел обнаружил неплохой ассортимент бутылочного немецкого пива и французских сыров. Были и бри, и любимый камамбер марки "каприз де Дье"...
      Павел не удержался от искушения и отщипнул кусочек, тут же отправляя его в рот.
      Он принял душ и, растираясь полотенцем, вышел на открытую веранду. Он стоял в одних трусах и любовался желтыми розами. Они были удивительно кстати здесь в этой жаре! Именно yellow roses of Texas, а не иные, красные или чайные! Он растирал влажную грудь и любовался цветами, как вдруг перехватил на себе взгляд.
      С противоположной стороны дороги, с крыльца домика Си-найн по их Секонд драйв, ему махала симпатичная худенькая девушка.
      Она, по-видимому, только вернулась с пробежки...
      - Хай, - крикнула девушка.
      - Хай, - ответил Павел и тоже улыбнулся.
      Глава двадцатая
      Бог, в любовь пресуществленный?
      (ноябрь 1995, Занаду)
      К полудню следующего дня проглянуло солнце и неуместно радостно заиграло в оконных витражах дома. Обогнув черную сухую чашу бездействующего фонтана, женщина и мальчик, одетые во все черное, вышли на аллею и двинулись в глубь парка. Доносившиеся откуда то сбоку мелодичные звуки сначала сбили с шага, потом заставили оглянуться, наконец, повернуть направо. Там, на ничейном пространстве, где заканчивался регулярный сад и еще не начинался английский парк, столь искусно имитирующий дикую природу, на широком газоне, где, помнится, так славно резвились в серсо и бадминтон, возвышался громадный полосатый шатер шапито. Оттуда то и доносилась музыка. По мере приближения Таня начала различать инструменты - флейта, скрипка или две, виолончель. Исполнялось что-то ненавязчиво классическое, легонькое, если не сказать - легкомысленное.
      Прямо не похороны, а приватное представление для друзей. Старый греховодник и здесь остался верен себе. Покосившись на мальчика, леди Морвен стерла с лица невольно набежавшую улыбку - и заметила, как Ро поспешил сделать то же самое. Даже сердце защемило от внезапно нахлынувшей нежности. Мы с тобой одной крови, малыш...
      Они миновали последнюю полоску опилочной мульчи, сквозь которую несвоевременно проклюнулся нежно-зеленый росточек, перешли каменный мостик, перекинутый через пока еще сухой ров, не задержались возле длинного стола под белоснежной и практичной пластиковой скатертью. В торцах стола стояли одинаковые сервировочные тележки, посередине красовалась громадная серебряная чаша для пунша, возле которой хлопотали двое лакеев в белых передниках поверх малиновых ливрей с золотым галуном. Третий, без передника, молча поклонился и приподнял полог, открывая вход в шатер.
      Разноцветная гирлянда китайских фонариков, протянутая по окружности брезентового купола, светила в четверть силы, поэтому в первые мгновения, пока глаза привыкали к полумраку, леди Морвен не столько разглядела, сколько энергетически ощутила присутствие большого числа молчаливо стоящих людей. Первыми обрели отчетливость силуэты музыкантов, стоящих на возвышении в центре. Она оказалась права - флейта, виолончель, две скрипки, концертные фраки, Моцарт... Вид на то, что размещалось ниже музыкантов, перекрывала высокая плечистая мужская фигура. Леди Морвен сделала полшага в сторону.
      Возвышение, на котором стояли музыканты, оказалось плоской вершиной небольшого грота. Резные воротца грота были плотно прикрыты, а перед ними на странном, отливающим металлом помосте стоял роскошный гроб красного дерева с блистающей медной отдел кой. А в гробу, на белом атласном ложе, покоился строитель и хозяин Занаду.
      Макс Рабе, непревзойденный Мастер Иллюзии, принимал гостей лежа, затаив улыбку, в густой белой бороде и сложив на груди узловатые, побитые старческой "гречкой" гениальные руки.
      У гроба стояли, одна за другой, две обитые красным бархатом скамеечки. На ближней к покойному восседала незнакомая Тане дородная пожилая дама в платье, хоть и траурном по цвету, но пышном и декольтированном несообразно обстоятельствам. Черные, вьющиеся волосы были совсем по-русски подвязаны черным платком. Сидящий с ней рядом Нил Баренцев был одет не более адекватно - в какую-то бархатную толстовку, еще хорошо, что черную. Лиц Таня не разглядела: женщина рыдала, закрывшись кружевным платочком, Нил, отвернувшись, что-то шептал ей на ухо, так что Тане видны были лишь ухо и краешек скулы. На второй скамейке разместились трое - посередине бородатый мужчина лет шестидесяти, чей облик показался Тане смутно знакомым, и две тоже немолодых, но благородно красивых женщины по бокам. Одна из них подняла голову и, увидев Таню, изогнула в подобии улыбки молодые, чувственные губы, и кивнула. Таня мгновенно узнала ее - да и кто не узнал бы кавалерственную даму Роз Сьюэлл, лучшую, по единодушному мнению как критиков, так и публики, леди Макбет и Екатерину Великую британских подмостков. Немного удивленная присутствием здесь великой актрисы, знакомством с которой старый Макс не похвалялся ни разу, Таня сжала руку Нилушки и двинулась к скамейке. Но тут на нее обернулась вторая женщина, и удивление перешло в полнейшее, парализующее изумление. На нее доброжелательно взирала вторая Роз Сьюэлл, ничем, кроме покроя плеч, не отличающаяся от первой.
      Таня замерла, и тут же услышала за спиной вежливое покашливание. По одному этому звуку она узнала старого Спироса, обладавшего умением - высший пилотаж в профессии мажордома! - за исключением нескольких минут в сутки быть абсолютно незаметным.
      - Здравствуй, Спирос, - прошептала Таня.
      - Здравствуйте, ваша светлость, - скорбно прохрипел Спирос. - Прошу вас вместе с юным лордом про следовать за мной. Ваше место - рядом с ближайшими родственниками...
      Ближайшие родственники? Из родственников Макса Рабе Таня встречала лишь милую, но безнадежно маразматическую старушку Евгению, появившуюся здесь где-то между весной восемьдесят восьмого и осенью девяностого, в период долгой разлуки, не Таней инициированной. Старушка бодро музицировала на фортепьяно и называла старика "майне зюссе пюпхен", то бишь, сладенькой куколкой. Посмеиваясь в бороду, Макс пояснил тогда, что сия дама, хоть и сверстница ему, но не сестра и, благодарение Богу, не супруга, а мачеха, вдова его батюшки, почтенного негоцианта, на старости лет сделавшегося падким на молоденьких. После кончины брага, содержавшего старушку, он счел своим долгом принять на себя заботу о ней. Спустя несколько месяцев после этого разговора вдова воссоединилась с супругом и младшим из пасынков в фамильном склепе на муниципальном кладбище городка Штаффхаузен, что на севере Швейцарии. Ни о каких других родственниках греческий затворник и словом не обмолвился...
      Спирос провел их мимо скамейки с двумя Роз Сьюэлл и показал на места рядом с толстой дамой и Нилом в толстовке. Отняв от лица платочек, дама взглянула на них и отвернулась. Нил вообще не посмотрел в их сторону.
      Между тем с площадки как-то подозрительно быстро и незаметно исчезли, словно истаяли, музыканты, а на их месте возникла громадная спинка вольтеровского кресла. Медленно, под нестихающие звуки менуэта кресло развернулось к собравшимся.
      Тут уж ахнули все! Ибо в кресле, укутанный клетчатым пледом, сидел господин Рабе собственной персоной. Одновременно - и незаметно! - что-то хитрое произошло с освещением, и гроб с телом Мастера перестал быть виден, словно ушел в толщу черной воды.
      Фигура на возвышении негромко хлопнула в ладоши. Гул мгновенно улегся.
      - То-то, - сказала фигура надтреснутым, но звучным голосом Мастера Иллюзий. - Ну, здравствуйте, родненькие. Спасибо, что заглянули на огонек... Право слово, если вам и впрямь не безразличен этот старый дуралей, то надо только радоваться за такой финал - на девяносто девятом году насыщенной и полнокровной жизни, в ясном уме и доброй памяти, оставив после себя домишко, садик, кой-какой счетец в банке, пару достойных учеников и. славного наследника... Эй, юный лоботряс, я про тебя говорю!..
      Повинуясь движению его руки, луч света упал на Нила-младшего. Парнишка растерянно заморгал, сжал Танин локоть, но быстро совладал с собой, придав лицу бесстрастное выражение.
      - Разрешите, дамы и господа, представить вам четырнадцатого лорда Морвена, нового владельца поместья Занаду. Надеюсь, его светлость удовлетворит последнюю просьбу предшественника, чтобы одну неделю в году, третью неделю ноября, ворота Занаду были открыты для всякого желающего, чтобы в охотку выпить, закусить, славно повеселиться, а заодно помянуть старого Макса, который, ей-богу, прожил жизнь, никому не желая зла, и, уходя, сожалел лишь о том, что так и не сумел пережить этого стервеца Эрнста Юнгера. Я ведь от него так и не дождался благодарности за ящик чудной "метаксы", посланный в прошлом году на его столетие!.. Ну, так как, мальчик, обещаешь?
      Четырнадцатый лорд Морвен слегка наклонил голову.
      - И славно!.. А теперь посидим на дорожку. Только я отправлюсь в путешествие один. Мне пора к Богу, а вам всем, дорогие мои, с Богом. Живите долго. А пока выпейте за помин души.
      Мастер Иллюзий, чуть взмахнув рукой, растаял в темноте. И тут же вспыхнул яркий свет.
      - Вот что придумал! Я же знал, что будет суперфокус, - уверился мальчик, когда вместо гроба все увидели стол, на котором стояли наполненные водкой хрустальные бокалы.
      Невидимый хор грянул Бетховена:
      - Радость, пламя неземное,
      Райский дух, слетевший к нам,
      Опьяненные тобою,
      Мы вошли в твой светлый храм...
      - Ты сближаешь без усилья всех разрозненных враждой, - поднявшись, подхватила полная женщина. У нее оказался потрясающий голос - звучный, сильный, профессионально поставленный, с едва заметным возрастным дребезжанием: - Там, где ты раскинешь крылья, люди - братья меж собой...
      На припеве включились чуть не все присутствующие. Не знавшие немецких слов пели кто по-французски, кто по-английски, не знавшие текста вовсе вдохновенно выводили "а-а-а":
      Обнимитесь, миллионы!
      Слейтесь в радости одной!
      Там, над звездною страной,
      Бог, в любовь пресуществленный...
      Повинуясь общему порыву, запела и Таня. Нил повернул голову и в упор посмотрел на нее.
      У леди Морвен подкосились ноги. Земля качнулась и поплыла куда-то вбок...
      К Тане подошла Роз Сьюэлл и представила сестру-близнеца, Лили Монтгомери, профессора психологии Калифорнийского университета, и писателя Джона. Когда-то в юности они с сестрой основательно поморочили Джона на этом самом острове не без помощи Макса. Потом он об этом написал книгу.
      - Где изрядно наврал... скажем, приукрасил, - усмехнулась Лили. Или то была Роз?
      Таня улыбнулась в ответ.
      - Ну кто же не читал "Кудесника"!
      - Старый кудесник остался верен себе, - заметил Джон. - Продуманный сценарий, трехмерные голографические проекции, светозвуковые приемы, своевременное отвлечение внимания... Однако, ваша светлость, ваш парнишка что-то бледноват, давайте-ка выйдем на воздух...
      Джон решительно взял под руки Лили и Роз и вывел из шатра на лужайку. Таня взяла Ро за руку и направилась следом. Свежий ноябрьский ветерок растрепал не по возрасту густые волосы Джона, и всемирно известный писатель сразу же стал похож на седеющего Мефистофеля.
      Остановились возле стола с пуншем.
      Лакей в переднике молча наполнил кружки горячим ароматным варевом.
      - А где же ваш супруг, неподражаемый лорд Морвен? - осведомилась Роз. - Здоров ли?
      - Благодарю, вполне. Неотложные дела не позволили ему прибыть сюда, но он прислал телеграмму соболезнования и венок.
      Джон поднял кружку и провозгласил:
      - За незабвенного нашего Макса! - Слова свои он сопроводил грустной, должно быть, улыбкой, но на его морщинистом, подвижном лице всякое сокращение мускулов читалось, как сардоническая усмешка. - Как говорится, прах к праху. Он ушел победителем.
      - Победителя определяют судьи... - задумчиво проговорила леди Морвен.
      - Чье существование сомнительно, а критерии непознаваемы, - парировал Джон. - В последнее время я все больше склоняюсь к убеждению, что нет никаких судей, нет никакой вечности, никакого света в конце туннеля и никакого пути назад. Есть черная бездонная пропасть. И все...
      - Мрачноватое убеждение, - с улыбкой заметила Роз Сьюэлл. Или то была Лили Монтгомери?
      - Отнюдь. По крайней мере, гарантировано отсутствие разочарования, когда выяснится, что шоу закончено, и выход на новый уровень правилами игры не предусмотрен...
      Из шатра выходили люди, обмениваясь добрыми словами об усопшем и замечаниями о погоде и здоровье, важно кивали, направлялись к длинному столу с закусками и пуншем в серебряных чашах. Леди Морвен, с кем-то здоровалась, отвечала на чьи-то вопросы, но взгляд ее был устремлен на откинутые полы шатра. Оттуда все выходили и выходили люди, и, наконец, одним из последних показался Нил, поддерживая под руку толстуху в нелепом платье. К нему обратились сразу двое, показывая в направлении стола. Их слов Таня не слышала, но порыв ветра донес до нее холодно-вежливый ответ Нила:
      - Прошу извинить, господа, но маме нездоровится, ей нужен покой...
      Маме? Ну да, конечно же, Ольга Баренцева, блистательная кировская примадонна. О Боже, что с нами делает время...
      Нил, не оборачиваясь, вел мать через сад к дому, а Таня все не могла отвести взгляда от их удаляющихся фигур. Таня прищурила глаза и перевела взгляд на мальчика.
      - Ро, ты знаешь, кто этот человек?
      Нил-маленький дотронулся до ее руки и обыденно отозвался:
      - Да, да, Тата. Это мой отец.
      * * *
      Поминальный ужин закончился, и гости постепенно начали разъезжаться, а те, кто оставался на ночь, разбрелись по своим комнатам. Тех, кого касалась последняя воля усопшего, адвокат пригласил в кабинет.