(5)

Из двух имевшихся в жизни Павла Чернова двигательных мотиваций сейчас пока доминировала одна.

Работа. А точнее – научный азарт.

Второй жизненный маяк – семья – пока светил тускло. Павел пока не видел реальной перспективы, как он вырвется отсюда, из Ред-Рок, и как воссоединится с женой и детьми.

Разумеется, последняя встреча с Таней, их тайный шепотом разговор, их удивительно сладкая близость, – все это возродило в нем угасшую было надежду на семейное счастье.

Но он пока находился в тюрьме, а сроки и условия его освобождения были очерчены зыбко и неконкретно.

Павел к тому же еще и не был до конца уверен в том, что шарашка в Ред-Рок не будет вдруг заменена ему на обычную камеру в обычной тюрьме.

Или того еще хуже…

Где гарантия, что, заметая следы этой очевидно незаконной и подстроенной кем-то аферы с научным исследовательским центром, где работают зэки… Причем зэки по сфабрикованным делам… Где гарантия, что заметая следы, опасаясь огласки, организаторы этой чудовищной мистификации не расстреляют и не закопают здесь в пустыне всех-всех свидетелей?

И это не была паранойя. Это был нормальный страх за свою жизнь, основанный на адекватном анализе ситуации. Все-таки Павел всегда был и оставался ученым. Ученым с рациональной установкой мышления.

И поэтому из двух жизненных мотиваций, семьи и науки, он выбрал теперь более доступную.

Науку.

Свою научную работу.

И подсознательно Павел чувствовал, что, уйдя с головой в работу, он обязательно приблизится и ко второму маяку. К Тане и к детям. Сам он пока не знал как, но чувствовал, что приблизится обязательно. Потому что, хоть и банально это звучит, но в науке и в жизни нет прямых путей, и в упорном исследовательском порыве можно однажды открыть такую дверь, что выведет тебя в совершенно неожиданное место и измерение.

Вот ведь, кто мог подумать, что, начав заниматься импактитами еще в коммунистическом Советском Союзе, он вдруг откроет себе дверь, ведущую в фантастический научный центр посреди Аризонской пустыни? Так почему же не продолжить идти этой дорогой?

И почему не верить, что она выведет своего верного странника в иное – счастливое место, где он обретет радость и покой? Где он вновь встретит свою Татьяну?

И их встреча в Далласе – это был знак доброго Ангела!

Павел затребовал новую установку для экспериментов, включавшую в себя вакуумную камеру, мощнейший пресс и разрядник высоких энергий на миллион электрон-вольт.

Главный энергетик Ред-Рока только присвистнул – это придется новую высоковольтную линию из Техаса сюда вести, потому как местные электростанции такой нагрузки не потянут. Или придется здесь свою мини-атомную электростанцию строить.

Павлу в удорожании проекта не отказали.

И он даже вошел в состояние здорового азарта, когда пытаешься испытать терпение противника, насколько его хватит…

Я еще дороже закажу оборудование – мне дадут. А я еще дороже закажу – мне опять дадут!

А я и еще втрое, вчетверо, впятеро дороже закажу! И мне опять не откажут!

С энергетикой поступили мудро и просто. Вместо того, чтобы строить новую ТЭЦ или тянуть через пустыню демаскирующую секретный центр высоковольтную ЛЭП, в Ред-Рок привезли пару энергетических установок, какие ставятся на атомные подводные лодки.

Павел с головой ушел в эксперименты.

Метеоритное железо, свезенное ему со всех концов света, он давил прессом, сдавливая его до немыслимых в естественной тектонике давлений, бил его разрядами в миллионы электрон-вольт, нагревая, плавил его и потом резко снова охлаждал.

Он повторял опыты в разных комбинациях смены условий.

Давление-температура-разряд.

Разряд-температура-давление и охлаждение.

Температура-разряд…

Но результата пока не было.

– Намазывать можно, а жрать пока нельзя, – мрачно усмехался Павел, разглядывая отчеты о результатах последних серий эксперимента.

– А если еще нажать на администрацию и попросить устроить в шахте подземный ядерный взрыв? – спросил Павла его помощник Ален Кригер.

– Штаты сейчас в состоянии моратория по ядерным испытаниям, – с сомнением ответил Павел, – хотя…

И он написал докладную.

Написал, и там, в этой докладной, все обосновал: мол, обычными прессами не достичь необходимых значений давления и температуры.

Начальство думало неделю. А потом ответило – готовьте серию образцов для испытаний.

В Конгрессе как раз собирались провести решение о временном выходе США из моратория. Боеголовки на складах требуют выборочных испытаний готовности. Так что интересы нации совпали с научными устремлениями господина Розена.

В Ред-Рок приехала какая-то комиссия.

Судя по всему, комиссия, наделенная самыми-самыми высокими полномочиями.

Три дня на вертолетной площадке возле административного блока под охраной двух автоматчиков, чего доселе здесь никогда не видывали, стояли сразу аж шесть вертолетов самой разнообразной раскраски, от армейской, с ее скромными белыми звездочками по камуфляжным бортам, до Гейл-Блитсовской, с крикливым логотипом «Свитчкрафт».

Три дня комиссия ходила-бродила по лабораторным корпусам, заседала в административном блоке, вызывала руководителей проектов на собеседование.

Ходил на собеседование и Павел, так как совмещал в Ред-Роке немаловажные посты заведующего лабораторией и руководителя самостоятельного проекта.

Спрашивали его комментариев по поводу изысканий. И все пытались получить от Павла определенный ответ: возможен ли положительный результат и уверен ли сам руководитель проекта в положительном результате своей работы?

По всему, Павлу показалось, что комиссия эта представляет нового владельца.

– Уж не собираются ли нас продать? – поделился он сомнениями с начальником лаборатории высоких энергий Диего Гарсией, таким же, как он, зэком на условной отсрочке…

– Только бы не вернули в тюрьму, Господи, только бы не назад в тюрьму! – в ответ прошептал Диего, по-католически справа-налево крестясь двумя пальцами и целуя их после осенения себя крестом…

Потом кто-то из особо осведомленных сказал, что в Ред-Рок сменился владелец.

Это кое-что проясняло.

Но у Павла в груди стала расти тревога. Неужели и правда – опять в тюрьму? А вдруг закончилась вся эта лафа с лабораторией да с импактитами? Вот продадут исследовательский Центр в Ред-Рок, да и закроют его за ненадобностью…

Комиссия улетела.

Лаборатории не закрыли.

Но главного администратора поменяли.

И Павел ничуть не удивился, когда новая администрация Ред-Рок довела до сведения всех работников Центра сообщение о том, что в память о несчастном программисте Костаниди в поселке будет открыта часовня Греческой ортодоксальной церкви.

Освящать часовенку приехал маленький кругленький попик – отец Димитриус.

На молебен собрались все, кто так или иначе сталкивался по работе с несчастным Костаниди.

Пришла и Клэр.

Они уже два месяца как не спали вместе. Да что там – не спали! Не разговаривали, практически.

Но после встречи с Татьяной в Далласской тюрьме Павел перестал бояться их с Клэр взаимоотношений. Ему все стало ясно. Сомнений больше не было.

У него есть жена. У него есть жена и дети. И он сделает все, для того, чтобы вернуться в семью.

Попик кадил кадилом, стлал поклоны, напевая по-гречески псалмы и вознося молитвы.

А когда принялся читать Евангелие, Клэр вдруг подошла к попику и, наклонив голову, повязанную черным газовым платком, подставила ее священнику, и тот продолжал чтение, оперев Священное Писание на голову Клэр.

– Ты разве православная? – спросил ее Павел, когда все стали расходиться.

– Нет, папа и мама были католики.

– А где ты подглядела это? – Павел запнулся, подыскивая слова.

– Как ведут себя православные?

– Ну да.

– Сама догадалась, – ответила Клэр с грустной улыбкой.

Они постояли немного.

– Может, зайдешь как-нибудь? – спросила Клэр.

– Если быть честным, не обещаю, что зайду, – ответил Павел.

Он хотел теперь быть честным. Честным перед Татьяной.

На испытания в штат Невада Павел, естественно, не поехал. Туда отправили образцы метеоритного железа.

Через неделю их должны были привезти назад.

На успех Павел не рассчитывал, предвидя, что результат будет тот же. Намазывать можно, а кушать – нельзя.

Павел чувствовал, что заходит в тупик. И прежде всего, раздражало, что нет теории. Экспериментальная часть исследования, лишенная теории, – это дорога наобум. Это дорога слепого в темном лесу.

Павел усмехнулся, припомнив непристойный анекдот. Про то, как одноглазый повел слепцов в деревню на дискотеку… Забавный такой анекдот, хотя и глупый! Концовка там смешная, когда одноглазый единственным оком своим на сук напоролся, он вскрикнул: – «Ну все! Пришли, ребята!» А слепцы обрадовались и закричали: – «Здравствуйте, девочки!»

В общем, тоже… Пришли! Ничего не получается. А вообще – может ли получиться?

Но если в природе существуют природные космические брызги с идеальными гироскопическими свойствами, то их можно воссоздать? Но тогда, если так рассуждать, можно воссоздать и человека, и интеллект, и живую клетку из неживой органики, и душу….. Так что сам факт существования чего-то в природе – еще не основание для того, чтобы утверждать, что человек может.

И Павел приуныл. И Павел затосковал по Алтаю. А впрочем, это была мысль.

Если не получается с общей теорией импактитов, и если начальство такое щедрое, что не остановилось даже перед Конгрессом и перед миллиардными затратами, то почему бы не раскрутить это начальство на приятный вояж?

И Павел сел писать новую докладную, повторно обосновывая необходимость экспедиции на Алтай.

Через два дня его вызвали к новому главному администратору.

В океанариуме, стеклянная стенка которого выходила в громадную белоснежную приемную, мирно плавали тропические рыбки разнообразнейших расцветок.

(6)

– Ну скажи, ну не мучь меня, я же вижу по твоему лицу, что ты знаешь, – рукой, затянутой в красную до локтя перчатку, Татьяна тронула Фитцсиммонса за рукав.

Колин усмехнулся краешками губ…

Он это умел делать так красиво, что, когда камера наезжала на его лицо самым крупным планом, сидящие в зале девушки переставали жевать свой поп-корн и, не отдавая себе отчета, мысленно изменяли своим парням и своим мужьям с обладателем этой неуловимой, как у Джоконды, улыбки.

Колин усмехнулся и не ответил.

Они ехали на церемонию.

Впереди, рядом с шофером, отделенный от салона толстым звуконепроницаемым стеклом, сидел старший бодигард Колина. Как и положено бодигарду – в черном похоронном костюме, белой сорочке, повязанной черным галстуком и в черных светозащитных очках. Бодигард постоянно что-то говорил в свою «воки-токи», помогая водителю выдерживать график движения. Лимузин с Колином и Татьяной должен был прибыть точно в семнадцать часов сорок четыре минуты. Ни секундой раньше – ни секундой позже, потому как парад прибытия звезд на церемонию выдерживался самым строгим образом.

Машины подъезжали к красной дорожке славы одна за одной, и на выход каждой новой пары звезд по регламенту отпускалось ровно шестьдесят секунд…

Конвейер славы работал как часы, не хуже, чем на заводах «Дженерал моторс», каждую минуту выдавая под вспышки фотографов папарацци новую парочку – одну другой краше и славней.

Безусловно, в расписании, прибытия была своя фишка. Она состояла в том, что более знаменитые прибывали позднее менее знаменитых. Поэтому порой на дорожке славы происходили настоящие скандальные потасовки, ради которых свора толпящихся здесь стервятников – журналистов – была готова продать души черту, лишь бы что-нибудь этакое непременно случилось!

Таня вспоминала, как в позапрошлом году здесь, на этой дорожке, обменялись толчками в могучие груди два кумира киноманов – Арнульф Шварценблюхер и Сильвио Ступпонэ. А до этого, такими же тычками в грудки, типа «ты чего, а ты чего!?», обменивались Клодт Дум Дам и Питер Сэйвал…

Но бывало, что и дамочки учиняли скандал. Особенно выходящие в тираж.

Так, говорили, будто однажды сама Мэрилин Монро получила здесь пощечину от Эмми Смит – бывшей любовницы своего режиссера…

– Колин, я вся дрожу, ты хочешь моей смерти, я… да я просто, как пятилетняя девочка, могу описаться от страха и тебя, между прочим, опозорить, так что ты уж лучше скажи, кто? Лиза Стоунло или Натали Дюре?

Колин снова улыбнулся краешками губ.

– Таня, пока не поздно, давай остановимся возле универсама и попросим Винни, пусть сбегает купит для тебя самый большой памперс для взрослых девочек.

Татьяна обиженно отвернулась и надула губки.

Впрочем, бежать или посылать кого-либо за памперсом было уже поздно. Они подъезжали.

Лимузин медленно вырулил в подъездной рукав и уж было пристроился в хвост такому же блестящему автомобилю, который только-только выгрузил роскошную парочку…

– Перед нами Бен Логгарт и Анета Барклоу, а за нами – Энгельберт Лоуретти и Милана Смит, – сказал Колин, натягивая белые перчатки…

Он всегда, готовясь к бесчисленным рукопожатиям, надевал тонкие белые перчатки. Об этом писали.

Винни первым выпрыгнул из машины и, раскрыв заднюю дверцу со стороны Татьяны, встал в сторожевую стойку, по-снайперски поворачивая голову справа налево и обратно.

Мел Корогэн – популярный ведущий с канала Ти-Би-Эн-Эс, играющий сегодня роль встречающего звезд, – подал Татьяне руку. Миллион вспышек, сопровождаемый пулеметной очередью автоматических фото-затворов, чуть было не сбил с ног…

– Миссис Таня Розен и мистер Колин Фитцсиммонс, – объявил Мэл Корогэн…

Таня почувствовала, как сильная рука Колина уверенно взяла ее чуть повыше локтя… И-и-и, пошли!

И они одновременно ступили на красную дорожку…

Еще год назад Тане приснился сон: она идет по красной дорожке славы под руку с Колином Фитцсиммонсом. Этот звездный путь кажется ей бесконечным, и вокруг, не переставая, мигают вспышки фотоаппаратов. И публика истошно вопит, простирая руки в стремлении дотронуться до своего кумира. Если бы не прочные ограждения, толпа разорвала бы кинознаменитостей на кусочки и растащила бы эти кусочки в качестве сувениров на память.

Людям недостаточно просто знать, что они где-то побывали, присутствовали на каком-то знаменательном событии. Им недостаточно помнить о том, как они приобщились к великому, к славе. Каждому хочется иметь при себе вещественные доказательства, которые делают мир воспоминаний материальным, позволяют раз за разом прикасаться к нему не в мечтах, а в реальности, прикасаться рукой к предмету из прошлого. И точно так же фанату хочется иметь дома что-нибудь, принадлежавшее раньше его кумиру: ручку, браслет. Кусочек одежды, оторванный в тот момент, когда толпе удалось прорвать прочный барьер и хищно наброситься на до смерти перепуганную суперстар. Фанат будет часами глазеть на этот лоскуток, с гордостью покажет своим друзьям, тем, кому готов доверить свою сокровенную тайну. А тайна заключается в том, что он вериг: в этом клочке выцветшей от времени ткани, в этой старой ручке живет частичка того, кого он боготворит. И даже когда кумир умирает, эта частичка волшебным образом продолжает существовать. Она нетленна. Она способна пережить и кумира, и даже его фаната, после смерти которого лоскуток продадут на аукционе. Бюстгальтер Мадонны, начальная цена сто тысяч долларов! Кто больше? Сто пятьдесят тысяч! Сто пятьдесят тысяч раз, сто пятьдесят тысяч два! Двести пятьдесят!! Двести пятьдесят раз, двести пятьдесят два… Двести пятьдесят тысяч три!!! Продано! Удар молоточка. И вот лысеющий, страдающий ожирением и одышкой мужчина сжимает в потных от волнения пальцах-сардельках нижнее белье женщины-мечты, обладать которой он не осмеливался даже в самых дерзких мечтах. Тем временем аукцион продолжается. Очередной лот – все тот же заветный лоскуток. Джон Смит, бережно хранивший реликвию на протяжении тридцати лет, скончался месяц назад. Теперь этот обрывок ткани станут мять другие руки. До тех пор, пока он не превратится в пыль, или пока не канет в Лету память о том, с чьего тела он был когда-то сорван.

Во сне Таня шла по бесконечной кроваво-красной дорожке славы. Впереди, на некотором расстоянии – другая пара: известный актер, герой супербоевиков, со спутницей. Эта спутница – кто она? Кажется, Таня ее знает, но точно утверждать нельзя – ведь Татьяне видна только ее спина. Белая обнаженная спина в платье с вырезом по самую попу. Еще чуть-чуть, и будет уже неприлично. В этом умении балансировать на грани и заключается истинный звездный шарм, без которого в Голливуде – никуда.

И вдруг впереди какая-то заминка. Что там та кое? Боже! Какой скандал! Супербоец вступает в потасовку со своим вечным киноконкурентом, выскочившим неизвестно откуда, словно черт из табакерки. Похоже, они забыли, что находятся не на съемочной площадке. Но что делать Татьяне с Колином? На пути славы возникла пробка – остановиться, отойти подальше? Татьяна не успевает принять решения. Женщина, та, что сопровождала терминатора, оборачивается и толкает Таню в грудь. Теперь Татьяна видит: да, это она, ее давняя знакомая. А та с ненавистью на лице продолжает идти на нее. И Тане становится страшно. И в этот момент она просыпается…

Тогда этот сон показался ей странной смесью несбыточных мечтаний и смутных опасений. Тогда она, летя в самолете из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, и предположить не могла, что уже через полгода станет мегастар. Даже помыслить о таком не осмеливалась. Может быть, поэтому этот яркий сон, имевший так мало общего с реальностью, вскоре забылся.

Но этой ночью, накануне церемонии, она увидела его снова. Тот самый сон. И теперь он не выходил у нее из головы. Она старалась отвлечься, думать о другом, и на время ей это удавалось. Однако стоило ей хоть на минуту остаться наедине со своими мыслями, перед глазами сразу появлялась бесконечная кумачовая лента под ногами, вспышки фотоаппаратов, руки возбужденных поклонников и искаженное злобой женское лицо. В последний раз это видение явилось к ней в автомобиле, когда в их разговоре с Колином возникла пауза. И это было уже на подъезде, на подъезде к красной дорожке славы…

Поначалу каждый шаг отдавался у нее в висках, сердце колотилось как ошалелое. «Я сейчас упаду, сейчас ноги откажут мне служить, и я упаду», – стучало в мозгу. Но Татьяна не упала. Поддерживаемая под локоть Фитцсиммонсом, она величественно проплывала мимо нацеленных на нее камер, приветливо улыбаясь истошно кричащим поклонникам. Когда глаза немного привыкли к ослепляющим фотовспышкам, она смогла разглядеть пару, идущую впереди. Таню интересовала женщина. «Не она!» – и как будто гора свалилась с Таниных плеч. На женщине было фиолетовое платье с закрытой спиной. «Какая глупость, испугалась какого-то сна. Ведь Колин же сказал, что перед нами – Анета Барклоу и Бен Логгарт, а на мероприятиях такого уровня в последний момент перестановок не делают». И уже гораздо спокойнее, уверенным шагом, Таня прошла остаток пути.

– Молодец, – похвалил ее Колин, – первое испытание ты выдержала с честью.

– А что, предстоит второе? – Тане снова показалось, что Колин не договаривает.

– Все может быть. Прояви немного терпения. Ждать осталось недолго.

Их места были в шестом ряду, рядом с центральным проходом.

– Удобно будет выходить на сцену, когда вызовут за «Оскаром», – наклонившись, шепнул ей на ухо Колин.

– Ю киддин – ты шутишь, – с улыбкой отмахнулась от него Татьяна.

Впрочем, снимать с лица улыбку здесь было нельзя. Таков был закон Голливуда. Актер или актриса, если они звезды, должны все время испускать лучи…

– Здесь собрались самые красивые улыбки планеты, – подумала Татьяна, ловя себя на том, что щеки и губы ее уже затекают от напряжения.

– Леди и джентльмены, медам и мсье!..

На сцене слева и справа из-за кулис появились две парочки. В первой, Таня признала лауреатов «Оскара» за лучшие мужскую и женскую роли прошлого года, Милу Йолович и Генри Скайдэггера. А вторые ведущие…

Ой, Татьяна их знала только по учебникам истории Голливуда – Питер Болдуин, да ему уже семьдесят, наверное, и Сара Штакеншнайдер, старая, вечно молодящаяся карга, которая перебывала замужем за всеми оскароносными режиссерами и актерами со времен Пирл-Харбора и Великой американской депрессии.

– Леди и джентльмены, медам и мсье! Мы открываем очередной вечер, посвященный церемонии присуждения премий Американской киноакадемии, этот главный ежегодный праздник Голливуда, штата Калифорния и всей Америки!

Зал разразился аплодисментами…

И Таня вдруг поймала себя на том, что с пионерской искренностью в безумном порыве хлопает в ладоши и тоже кричит что-то вроде индейского «у-у-у-у!»… «Психоз! Настоящий массовый психоз», – подумала она, не забывая при этом об улыбке.

Их снимали со всех точек огромного зала.

Права на прямую трансляцию церемонии куплены ста шестьюдесятью самыми крупными телевизионными компаниями мира. Во всех странах, кроме Ирана, Ливии и Северной Кореи, люди смотрят сейчас, как она – Таня Ларина-Розен – сидит по левую руку от легендарного кинорежиссера и актера Колина Фитцсиммонса…

И даже в бывшем СССР, по каналу ОРТ и каналу НТВ-Плюс, люди сейчас смотрят на нее, и может, даже узнают – глядите, да это же наша Танюша из строительного управления, из нашей общаги стройтреста номер пять!

Слезы катились из Таниных глаз. И это были слезы неподдельного счастья. Она уже не спрашивала Колина, она или Лиза Стоунло получат «Оскара» в номинации за женскую роль… Пускай он не говорит, она-то сама точно теперь знает, что именно ей – Тане – дадут главный приз киноакадемии! По тому что Таня вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, такой маленькой, когда дети бесконечно верят в высшую справедливость, которая заключается в том, что обязательно придет мама, и что ничего плохого – ни с мамой, ни с ней – с маленькой девочкой – случиться не может!

Татьяна словно впала в какой-то транс.

На подиум вызывались лауреаты… По восходящей.

Сперва за анимацию…

Потом за роли второго плана…

Потом за лучшую музыку…

Потом за лучшие спецэффекты… Ба-бах! За лучшие спецэффекты дали их фильму!

Выходил получать «Оскара» их оператор Майк.

Такой смешной в смокинге! Говорил, заикаясь. Благодарил всю команду, благодарил Колина и… И отдельно поблагодарил русского друга – Леонида Рафаловича…

Таня пискнула и закричала: «Браво!»…

Это успех! Их фильм получил «Оскара»! Это больше, чем удача!

Она скосила глаза на Колина… Тот хлопал, улыбаясь уголками губ.

– Дамы и господа, – картинно подбоченясь, наверняка зная цену своим голосу и улыбке, начал Питер Болдуин, – в номинации на лучшую женскую роль представляются…

Когда на экране показывали фрагмент из «Красных рыцарей Андреевского флага», тот фрагмент, где ее героине, Наташе Кутузовой, сообщают, что ее муж – капитан второго ранга Кутузов – погиб, спасая корабль и товарищей, Татьяна вдруг разрыдалась.

Она с совершеннейшей отчетливостью поняла, что это ее сейчас вызовут на подиум. Ее!

И когда Питер раскрывал конверт и разворачивал бумажку с именем, она уже все знала…

Татьяна не помнила, как выходила. В ушах звенел голос Питера Болдуина: «Леди и джентльмены, Таня Розен! Приветствуем нового лауреата!»

– С Богом! – Колин тихонько пожал ей руку, как бы напоминая: я с тобой, вся наша съемочная группа с тобой, мы все безумно за тебя рады.

Таня потом не могла вспомнить, как она встала с кресла, как под гром рукоплесканий выходила на сцену. Казалось, ноги несли ее сами, не согласуясь с ее осознанной волей. Все происходящее казалось каким-то нереальным. Даже тот сон, который она видела этой ночью, был наполнен большим ощущением реальности, чем-то, что происходило с ней в этот момент.

Фейерверк фотовспышек, рев аплодисментов. Она уже на сцене, в самом центре событий, в центре вселенной. А дома сейчас плачут у телевизора ее сыновья и сестренка Лизка. И где-то в далекой России друзья-приятели ее юности, забросив все свои дела, в изумлении таращатся на голубой экран телевизора. И где-то совсем далеко, в другом мире, расстояние до которого измеряется не километрами, а чем-то иным, куда более весомым, в этом другом мире Паша… Видит ли он ее сейчас? Интересно, в тюрьме есть телевизор? Хотя бы радио? Знает ли ее ослик-Пашка, что она в этот миг переживает? Как ей хотелось верить, что он в эту минуту с ней, мыслями и душой – с ней. Стоит рядом на этой сцене и еле переводит дух, прижатый лавиной нахлынувших чувств и эмоций.

Таня на секунду закрыла лицо ладонями. И только тут поняла, что плачет: щеки были мокрыми от слез. Хорошо, что предусмотрительный визажист накрасил ее суперводостойкой косметикой. Как нелепо смотрелась бы она с «Оскаром» в руках и пятнами размазанной туши под глазами! Но Джо Пейнтер не зря считается лучшим гримером Голливуда. В таком деле, как вручение Оскара, он, что называется, собаку съел. Уже больше двадцати лет именно Джо, только Джо и никому другому, доверяют свое лицо главные претендентки на высшую награду.

Время вдруг замедлило ход. Каждая секунда казалась Тане почти вечностью. И она думала, что стоит вот так, спрятав лицо в ладонях, уже неприлично долго. И никак не могла решиться убрать руки и взглянуть на окружающий мир. Было страшно: вдруг чудесное видение растает, рассыплется в пух и прах. Вдруг она сейчас проснется и поймет, что ничего подобного с ней никогда не происходило и не может произойти. Эти бесконечно долгие, как чудилось Тане, терзания, на самом деле длились всего несколько мгновений. Она отняла руки от лица. Да, это была реальность! Она, Таня Розен, Танька Ларина, стоит на сцене перед сотнями фото– и телекамер, и ей рукоплещут лучшие актеры мира. И ее вчерашние недосягаемые киногерои кричат Татьяне «браво». И актрисы, которые еще недавно были для нее воплощением предельного счастья и успеха, который может только выпасть на долю талантливой женщины, в душе кусают локти от зависти. Зависти к ней, Таньке Лариной!

Ей посчастливилось получать статуэтку из рук легендарной Мерил Стрип. Какое странное совпадение, что именно эту актрису, которую Таня всегда считала первой женщиной в киномире, выбрали для того, чтобы вручить ей «Оскар». Или это не совпадение? Или все так и задумано, и ей прочат столь же славное будущее, такую же долгую и успешную карьеру?

– Прими мои искренние поздравления! Я с удовольствием посмотрела фильм «Красные рыцари Андреевского флага» и уверена: это не последний в твоей жизни «Оскар».

Как просто произнесла эти слова великолепная Мерил. Просто и искренне, как будто говорила со своей старой знакомой.

– Спасибо! Большое спасибо!!

Фигурка показалась Тане удивительно легкой, почти невесомой. Она взяла ее дрожащими от волнения руками и сжала так крепко, будто боялась, что сейчас та выскочит из ее ладоней и упадет. И тогда непременно разобьется. Ведь счастье всегда на поверку оказывается таким хрупким.

Теперь надо было подойти к микрофону и сказать. Что сказать? Что можно сказать, когда в горле застрял ком и в голове царит совершеннейший сумбур? Накануне, на всякий случай, Таня придумала для себя красивую благодарственную речь. Даже репетировала перед зеркалом. Представляла, как она выходит на сцену, поднимает над головой вожделенную статуэтку, так, чтобы всем было видно: всем друзьям и поклонникам, все недругам и недоброжелателям. А потом говорит много замечательных и важных слов. Ее речь звучит складно и торжественно. Таня попыталась вспомнить хоть что-нибудь из подготовленного текста. И не смогла. Ни одного слова.

Тем временем в зале наступила гробовая тишина, нарушить которую должна была именно она. И тогда Таня, мысленно перекрестившись, стала говорить первое, что приходило ей на ум.

Она держала статуэтку, прижимала ее к груди и не стеснялась своих слез.

Спасибо Колину!

– Огромное спасибо моему партнеру и режиссеру, Колину Фитцсиммонсу. Без него у нас бы ничего не получилось. А еще спасибо всем членам нашей большой команды… А еще…

И Татьяна вдруг сказала то, что совсем не планировала говорить.

– А еще, спасибо моему мужу Павлу, за то, что он молился за меня….

И ей показалось, что она на секунду ослепла от сияния огней рампы, усиленных маленькими линзочками из ее слезок.

(7)

– Какая женщина… – проговорил Джо Цорес, непроизвольно сжав подлокотник кресла.

Что-то щелкнуло, и вдохновенное лицо Тани Розен на плоском жидкокристаллическом экране сменилось потной оскаленной харей «титана рестлинга».

Джо растерянно моргнул.

– Слушай, где тут пульт? Я, кажется, случайно переключил программу…

Джо оторвал взгляд от экрана и увидел пультик в руке леди Морвен, развалившейся в соседнем кресле. Он обиженно свел брови.

– Ты зачем?..

Леди Морвен нажала на кнопочку, прибавив звук.

– Ya, asshole, I’ll kick the livin’ shit outa ya! – проревел с экрана ряженый под Бэтмена «титан».

– Понял, да? – Леди Морвен вновь щелкнула пультиком, и изображение исчезло вовсе. – Будешь на других баб заглядываться – все твое добро из тебя выколочу!

– Но я вовсе не заглядывался, я…

– Оценивал разумность нашей инвестиции, – усмехнулась леди Морвен.

– Вот именно! – поспешил подтвердить Джо.