Давали "Десять дней, которые потрясли мир" по Джону Риду. Не Бог весть какой интересный материал, но, как говорили все, Любимов сотворил из него нечто потрясающее.
      Даже билетеры были переодеты красногвардейцами, а контрольные ярлычки они накалывали на штыки винтовок, как пропуска в Смольный в кинофильме "Ленин в Октябре". Протягивая свой билет, Павел поморщился: если такой реализм будет и в гардеробе, то не экспроприируют ли пальто?
      Первое действие Павел зевал и ерзал в кресле. Спектакль напомнил ему постановку гоголевской "Женитьбы", описанную у Ильфа и Петрова. Появление легендарного Владимира Высоцкого, весьма колоритно исполнившего давно известную Павлу песенку про толкучий базар, немного его оживило, но потом опять пошла пламенная тягомотина, и Павел твердо решил на второе действие не оставаться.
      Когда перед антрактом дали свет, он огляделся-и замер. В левой ложе сидела Таня и оживленно беседовала с каким-то лысым дядей в импортном бордовом костюме.
      В нем все вскипело. Не разбирая дороги, он устремился в гардероб, набросил на себя пальто и, не застегиваясь, пошел через фойе на выход.
      - Привет.
      Она смотрела на него со спокойной улыбкой, в руке у нее дымилась сигарета.
      - Ты... - сказал он и замолчал, не зная, что сказать дальше.
      - Я на работе, -сказала она. - Сопровождаю делегацию. Извини, что не объяснила.
      Он криво усмехнулся.
      - А тогда, в ресторане, тоже была делегация?
      - Тогда меня упросила Анджелка. Ей не хотелось ужинать наедине со своим Козловым.
      - То есть с Баданом?
      - Какая разница? С козлом, одним словом... "Мальборо" хочешь?
      - Где ты работаешь? - жестко спросил он.
      Таня прищурила один глаз, щелкнула замком сумочки и извлекла вишневого цвета корочки с золотым гербом.
      - Не знаю, обязана ли я отвечать на твой вопрос, но отвечу, потому что тоже люблю во всем ясность. Смотри.
      Она вложила ему в руку раскрытое удостоверение.
      "Министерство культуры РСФСР. Ленинградское областное управление. Захаржевская Татьяна Всеволодовна. Старший референт". Ее фотография. Внушительная подпись. Печать.
      - Но... но ты же еще студентка.
      - Совмещаю. Я не из ленивых.
      - Прости меня... Дай-ка сигарету.
      Они курили и молчали. Для него это было молчание покоя, почти коматозного. Отток адреналина. Он смотрел на нее и понимал, почему молчит она - просто потому, что выдалась минутка, когда можно обойтись без слов.
      "Если она может так молчать со мной, значит..." Дали звонок. Таня выбросила окурок и обернулась к Павлу.
      - Пошли досматривать шедевр?
      Конечно, если бы в ложе рядом с нею... и потом, после спектакля... Но там у нее - работа, и мешать нельзя.
      - Нет, - сказал он, - не хочется. Позвони мне завтра.
      - Послезавтра, - уточнила она и вздохнула. - Я бы тоже ушла, но...
      - Понимаю, - сказал он. - Послезавтра. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе.
      Когда Павел в первый раз "покрутил" на своей аппаратуре алмазики из коллекции Малыхина, он решил, что технику просто зашкалило. Такое случается. Он все проверил, на всякий случай повторил замеры на других приборах. Нет. Еще при первом взгляде на эти камешки интуиция подсказала ему, что тут возможно что-то интересное, но чтобы такое!
      Это могло означать... Что? Новую эру в электронике? Устройство размером с мизинец, начиненное "алмазными" микросхемами, вместо сотни пирамид Хеопса, носящих ныне название ВЦ? Третью промышленную революцию?
      Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон. Пик, у подножья которого он оказался, выше Эвереста, и вершина его теряется в заоблачных высях. И каждый шаг наверх может оказаться последним. Значит, по крайней мере первые шагов пятьдесят - по поверхности, что уже видна отсюда, - надо просчитать с точностью до миллиметра.
      Точнейший химический анализ - раз. Детальнейшая характеристика месторождения - два. Параметры работы в электроцепи, схемы и компоненты - три. Воздействие сред, особенно низкотемпературных - четыре. Пять. Шесть. Семь.
      И каждое из этих "раз-два-три" развернет свой веер "раз-два-три", а те "раз-два-три" дадут обильные побеги "а-б-в" и так далее. Сад двоящихся дорожек. Или десятерящихся?
      Как говорят американцы: "One thing at a time".
      Все по порядку. Сначала химия. Потом - пробить командировочку на Памир. Действуй, Чернов!
      За ночь южный ветерок разогнал дождевые тучи, и в лужах весело поблескивало утреннее солнышко. Павел встал, потянулся, посмотрел на часы. Половина седьмого. Душ, завтрак, а вместо пробежки - пройтись до института быстрым шагом, и скорей в лабораторию...
      Он допивал кофе, когда на кухню выплыла непричесанная Лидия Тарасовна в полосатом халате и с вечной "беломориной" в зубах. Как всегда, при виде матери настроение у Павла упало на несколько градусов.
      - С добрым утром, ма, - сказал он подчеркнуто весело. - Кофеек на плите. Не курила б ты натощак.
      Лидия Тарасовна смерила сына привычным холодно-обиженным взором и произнесла сипло:
      - Поздравляю, сынок. - Тон у нее был такой, что Павел внутренне съежился, ожидая продолжения типа: "Растили тебя, кормили-одевали, здоровье положили, а ты..."
      - Что случилось, ма?
      - И ты еще спрашиваешь?
      "У всех дети как дети, а ты... - мысленно продолжил Павел. - Опять ария на тему "Мысли только о работе, а на дом родной забил?" Больше вроде упрекнуть не в чем. Хотя когда ее это останавливало?"
      - Ты со своими камнями совсем утратил нормальные жизненные мерки... изрекла она.
      "Начинается".
      - ...и нормальные человеческие свойства.
      "Приехали".
      - Ты даже спрашиваешь меня, с чем я тебя поздравляю. Хотя кому, как не тебе... Ты хоть знаешь, какое сегодня число?
      - Ну, десятое.
      - Не "ну, десятое", а десятое апреля.
      - И что? - Он еще произносил этот вопрос, а ответ уже пришел сам собой. Господи! Сегодня же его собственный день рождения! Двадцать пять лет. Четвертак разменял. Однако... Да, так поздравить может только родная мать...
      - Вспомнил наконец? И какие же у тебя на сегодня планы?
      - Вообще-то я в институт собирался, поработать надо. А вечерком приду, посидим, отметим...
      - А в институт для чего? Замок целовать?
      - Зачем замок?
      - Затем, что сегодня воскресенье. Нет, ты положительно моральный урод.
      - Положительно моральный - уже не так плохо.
      - Не издевайся над матерью! Конечно, никого из друзей ты не пригласил. Откуда у такого друзья? И те, что были, давно поразбежались. Может быть, удосужишься позвать хотя бы ту девушку, что заезжала за тобой на автомобиле? Как ее... Таня. Она производит неплохое впечатление.
      "Ого! И не припомню, чтобы она о ком-нибудь так лестно отзывалась. Тем более за глаза".
      - Боюсь, что она не сможет. Она очень занятой человек.
      - Ну, как знаешь. Только потом, когда на старости лет останешься совсем один, пеняй на себя. - Она выразительно посмотрела на сына и продолжила совсем другим тоном: - Отец на сегодня заказал проднабор. Подвезут к трем. До шести делай что хочешь, но в шесть ноль-ноль чтобы был за столом.
      Она отправилась, а Павел налил себе еще кофе, выпил, быстренько переоделся в уличное и вышел из дому. Институт закрыт - что же, он просто прогуляется, приведет в порядок мысли и чувства, а часиков в девять непременно позвонит Аде. Вдруг Таня все же сумеет выбраться? Чем черт не шутит?
      Свершилось чудо - Таня оказалась не только дома, но и свободна. Ровно в назначенный час она явилась в неброском, но элегантном и дорогом светло-сером костюме-тройке с плиссированной юбочкой до колен. Образ молодой и преуспевающей бизнес-дамы из какого-нибудь американского фильма. Посмотрев на нее, Павел тихо охнул и помчался переодеваться в выходной костюм.
      Танин подарок, который она вручила Павлу пройдя в его комнату, был удивительно созвучен тому облику, который она приняла сегодня: массивные серебряные запонки, булавка для галстука и черная с серебром авторучка подарочный гарнитур от Кельвина Кляйна из Нью-Йорка в добротном футляре тисненой кожи.
      - Ты сошла с ума, - сказал Павел, целуя ее в щеку и ошалевая от аромата духов. - Это подарок для миллионера.
      - Если бы мир был устроен как следует, мы оба были бы трижды миллионерами. Не запрещай мне исправлять ошибки мироздания.
      - Ну погоди же. Не ты одна имеешь на это право. На твой день рождения...
      - Ты опоздал, радость моя. Он был ровно неделю назад.
      - И ты ничего мне не сказала? - с упреком спросил он.
      - Я его не отмечаю с десятого класса.
      - Почему?
      - Не люблю считать годы. Да и некогда.
      - Тогда... тогда позволь мне сделать мой подарок сегодня!
      Он рванулся к своему столу и достал из верхнего ящика тряпичный мешочек, в котором лежал самый крупный из малыхинских алмазов - единственный, который Павел не стал использовать для опытов. Он дрожащими пальцами развязал шнурки и вытряхнул камень Тане на ладонь.
      - Какой интересный! - сказала Таня. - Что это?
      - Вся моя жизнь, - серьезно ответил Павел.
      - Как в кощеевом ларце, в хрустальном яйце?
      - В некотором роде.
      - Спасибо. Выходит, теперь твоя жизнь принадлежит мне? - Таня положила камень обратно в мешочек и завязала шнурки. - Отвернись на секундочку, сказала она Павлу.
      - Все,- через несколько мгновений сказала она. Павел повернулся. Она застегивала верхнюю пуговицу на блузке. - Буду носить у сердца. - Павел шагнул к ней, крепко обнял, прижался губами к ее губам.
      Ее губы ответили - сильно, страстно, требовательно. Она прильнула к нему всем телом, и мир поплыл у него перед глазами.
      - Таня... Таня... - шептал он.
      - Потом, милый, после. - Она сделала шаг назад, уходя из его объятий. Посмотри, я не очень растрепанная?
      - Нет.
      - Теперь три глубоких вдоха - и пошли к твоим. Неудобно, ждут ведь виновника торжества.
      И они прошли в гостиную, где был накрыт праздничный стол. Таня оказалась единственной гостьей, и постепенно внимание всей семьи переключилось на нее, как на единственного свежего человека. Она держалась непринужденно, остроумно и почтительно отвечала на вопросы, которые задавала преимущественно Лидия Тарасовна, сама рассказала несколько интересных историй и вскоре прочно взяла в руки все нити застольной беседы. Таня не отказалась от пары бокалов сухого вина - сегодня она приехала на метро.
      Лидия Тарасовна была очарована ею. Дмитрий Дормидонтович, посидевший с семьей полчасика, а потом удалившийся к себе в кабинет, своего впечатления особо не выказал, но Павел понял, что впечатление это вполне благоприятно. Елка, мрачноватая поначалу, постепенно отошла и активно включилась в дамский диалог матери и Тани. Павел чувствовал, что сестра благодарна Тане за ее появление - Лидия Тарасовна (между собой, а то и при отце, Павел и Елка никогда не называли ее "мамой", а только "мадам" или "оне") все торжества в узком семейном кругу превращала в сущий ад, но при гостях преображалась волшебным образом, особенно если гости эти ей чем-то приглянулись.
      Павел провожал ее до метро самым кружным путем. Постоял с ней возле станции. Невзирая на ее возражения, спустился и поехал вместе с Таней. Выйдя, довел ее до самого дома...
      - Извини, - сказала она, - я не могу пригласить тебя к себе. Уже поздно.
      - Конечно, - сказал он. - Я, наверное, и не стал бы подниматься. Это было бы... неправильно.
      - Ты прав.
      Она поцеловала его в губы и легонько оттолкнула от себя.
      - Иди же... Стой. В метро уже не успеешь. У тебя есть на такси?
      - Есть.
      - Правда?
      - Да. Я хочу видеть тебя. Завтра. Каждый день.
      - Завтра я не могу.
      - Когда же?
      - Пока не знаю. Я позвоню тебе.
      Конечно, ни на какое такси у Павла не было, - забыл кошелек, а в карманах бренчала только мелочь, - и он пошел пешком через весь ночной город и добрел к себе на Черную Речку только под утро. Спать он не ложился вовсе и уже к восьми утра был в институте - бодрый, свежий, счастливый, готовый к трудам.
      Она не позвонила. Ни завтра, ни через день, ни через неделю. Он, должно быть, совсем надоел Аде своими звонками. Апрель был ужасен, и Павел спасался только работой, стараясь как можно меньше бывать дома. На первомайские праздники он уехал в Солнечное и заперся там на даче, обложившись расчетами и выкладками. Точно так же он поступил и на День Победы. К исходу мая он почти перестал возвращаться в город, благо дела уже не требовали постоянного его присутствия. Ада позвонила ему прямо на дачу.
      - Павел, здравствуйте, я звоню по поручению Тани. Она просила извиниться перед вами. У нее была срочная дальняя командировка, и она там заболела...
      - Что, что с ней? Скажите!
      - Нет, не волнуйтесь, теперь уже все в порядке. Только из-за болезни она задержалась, смогла прилететь только на полдня и снова уехала.
      - Куда? Надолго?
      - За границу. До конца июня. Понимаете, это ее первая заграничная поездка...
      Павел застонал.
      - Вы... вы ей передайте... Впрочем, нет, не надо, я сам ей напишу.
      - Напишете?
      - Да. Я скоро улетаю. В экспедицию на Памир.
      - Надо же! Ну счастливого вам пути и счастливого возвращения. Мы обе будем ждать вас.
      - Спасибо.
      Павел повесил трубку.
      IV
      На ранчо все шло тихо-мирно, своим чередом. Но в конце апреля появился гость, которому суждено было стать последним для Тани.
      Это был высокий, толстый, седой и очень вальяжный грузин лет шестидесяти. Он прибыл в отсутствие Шерова, которого на ранчо ожидали со дня на день. Получив предварительные указания от хозяина, Джабраил распорядился принять гостя по высшему разряду.
      Гость привез с собой бочонок великолепного полусладкого вина и несколько бутылок коньяка с рельефным позолоченным профилем Шота Руставели. Этот двадцатипятилетней выдержки коньяк прославился тем, что никто и никогда не видел его на прилавках какого бы то ни было советского магазина.
      Тане он велел называть его "дядей Афто", от похода в Эрмитаж и театры отказался, альбом с девочками просмотрел с интересом, но от их услуг тоже отказался, зато с удовольствием прогулялся с Таней по островам, подернутым первой нежной зеленью. Обедал и ужинал он на ранчо.
      На второй вечер, когда они остались в гостиной одни, он накрыл руку Тани своей большой волосатой ладонью и выразительно посмотрел в глаза. Таня приготовилась дать вежливый отпор, но по интонациям дяди Афто поняла, что дело тут совсем в другом.
      - Знаешь, дэвочка, - сказал он. - Моя дочь Нино вышла замуж за мингрела, рыжего, как пламя, и подарила мне внучку Кэтэван, по-русски Катя. Ты, дэвочка, очень похожа на мою Катю. Когда я тебя увидел здесь, мое старое сердце заныло. Я не понимаю, объясни мне, ты - жена Вадима?
      - Нет.
      - Ты любишь его?
      - Нет. Я у него работаю.
      - Извини, но разве это работа для хорошей девушки? Тебе нужно найти порядочного, надежного человека, выйти за него замуж и подарить ему много красивых и умных детей...
      В голосе дяди Афто была какая-то магическая сила, которой Таня не могла противостоять; у нее язык не поворачивался сказать этому старому прохвосту, что это не его ума дело.
      - У меня есть жених, - тихо сказала она. - Это очень хороший человек.
      - Если он хороший человек, зачем он мирится, что ты здесь? Зачем не заберет тебя?
      - Он не знает, что я здесь работаю. И вообще, дядя Афто, я не понимаю, чем так плоха моя работа. Я то же самое делала на каникулах в "Интуристе", а когда получу диплом, наверное, уйду туда совсем. Уверяю вас, я не ложусь под гостей это в мои обязанности не входит...
      - Мне жалко тебя, дэвочка.
      Таня обозлилась - как смеет этот жирный ворюга жалеть ее! - но виду не подала. Дядя Афто с грустью посмотрел на нее и переменил тему разговора. Он так интересно рассказывал про старый Тбилиси, что Таня уже через две минуты совершенно забыла про свою злость.
      Утром, когда дядя Афто еще спал, Джабраил задал Тане особенно крепкий душ Шарко и уже на самом исходе процедуры сказал:
      - Сегодня в город не едешь. Хозяин звонил - он ждет вас с Афто на пикник, часам к двенадцати. Повезешь его к озеру, сразу за озером свернешь налево, на проселок, проедешь километра два. Я там буду ждать.
      - Почему не едешь с нами?
      - Я пораньше поеду. Шашлык готовить надо.
      Утро было теплое, ясное, с обещанием погожего, почти летнего дня. Таня с удовольствием попила кофейку и позволила себе побездельничать в ожидании пробуждения дяди Афто. Шеров время от времени устраивал такие "завтраки на траве", подбирая какое-нибудь живописное местечко. Там всегда бывало весело, а шашлыков, равных тем, которые на таких пикниках мастерил Джабраил, вероятно, не существовало в природе.
      Дядя Афто проснулся не в очень хорошем настроении - ломило спину, давала о себе знать много испытавшая печень. Но, глядя на розовое, оживленное лицо Тани, слушая ее веселый голос, рассказывающий об ожидающих их умопомрачительных шашлыках на лоне весенней природы, и сам постепенно приободрился, помолодел и принялся рассказывать о традициях шашлычного стола. Он продолжал рассказ и сидя рядом с Таней в желтых "Жигулях".
      Промчавшись по шоссе, они сразу за озером свернули на глухой проселок. Проехав по ухабам километра три, Таня с облегчением увидела на обочине темную фигуру Джабраила.
      - Вот и Джаба, - сказала она дяде Афто. - Дальше, наверное, пойдем пешком.
      Она притормозила возле неподвижного Джабраила. Дядя Афто не по годам проворно выбрался из машины, обошел ее спереди и, повернувшись к Джабраилу спиной, галантно нагнулся перед Таниной дверцей, намереваясь распахнуть. Она не успела даже взяться за ручку - в секунду лицо дяди Афто страшно перекосилось, побагровело, руки его стремительно взметнулись к горлу, он выгнулся, отпустив дверцу и отступив на шаг от машины.
      Этот стоп-кадр будет стоять перед глазами Тани до конца дней. Дядя Афто, в последнюю секунду спинным мозгом почувствовавший опасность и успевший-таки просунуть пальцы под велосипедную цепь, которую накинул ему на шею Джабраил. Сведенное судорогой предельного усилия лицо Джабраила. Мужчины стояли совершенно неподвижно, вжимаясь в землю ногами, чтобы не потерять равновесия. Вся сила рук Джабраила шла на то, чтобы сжимать цепь, а Афто не мог вытащить из-под цепи руки, иначе тут же был бы задушен. Глаза обоих выкатывались из. орбит.
      Слабо понимая происходящее, она дернула за ручку, чтобы бежать от этих застывших лиц. Потыкала, всхлипывая, открыть не сумела. Обмякла в полной безысходности от того, что деваться некуда. Она почти явственно услышала в голове негромкий щелчок - и тело перестало подчиняться парализованному разуму, перешло в автономный режим. Таня нашарила под водительским сиденьем монтировку, переползла к незащелкнутой правой дверце, по следам дяди Афто обошла капот и обрушила монтировку на голову старика.
      Гори все синим пламенем. Он рухнул, будто подкошенный. Джабраил на мгновение выпустил цепь, чтобы не упасть рядом с Афто, пошевелил занемевшими пальцами, наклонился и уже беспрепятственно сдавил цепью шею Афто. Тот дернулся и замер. Лицо его мгновенно почернело, изо рта вывалился толстый язык.
      Джабраил отпустил цепь, выпрямился, посмотрел на лежащего Афто, снова нагнулся и, ухватив труп под плечи, стащил с проселка.
      - За ноги бери, - прохрипел он, обращаясь к Тане, которая замерла с монтировкой в руках. - Яма близко.
      Таня, двигаясь как робот, подошла и взялась за лодыжки Афто.
      Вдвоем они оттащили покойника метров на пятнадцать в лес, к свежевыкопанной яме, у края которой торчали из кучи земли две короткие саперные лопатки. Они сбросили Афто в эту яму.
      - Помогай, - сказал Джабраил, взявшись за лопатку. - Быстро надо.
      Но она не могла. Едва успев добежать до кустов, она грохнулась на колени, зажимая рот от подступившей рвоты. В голове металось: "Не тварь дрожащая, а право имею!" и еще почему-то: "Зачет,зачет..."
      Когда вернулась, вскопанный участок ничем не отличался от окружающей земли, не успевшей просохнуть после зимы. Танины джинсы и высокие замшевые ботинки, лицо и руки были перепачканы землей и блевотиной.
      - Иди,- сказал Джабраил. - Оботрись какой-нибудь тряпкой в машине и поезжай. Я следы уберу.
      Таня безмолвно вышла к проселку, села в машину и поехала на ранчо.. Оставив машину возле ворот, она ворвалась в дом, чуть не сбив с ног открывшую ей дверь Женщину, взлетела по лестнице к себе в спальню и, как была, рухнула поперек кровати, перепачкав белоснежное покрывало.
      Тело ее несколько раз дернулось в рыданиях, а потом она то ли потеряла сознание, то ли заснула.
      Она не знала, сколько времени провела в забытьи. За окном был еще день теплый, почти летний. Она с омерзением скинула с себя грязные ботинки, джинсы, свитер и в одном белье устремилась в душ. По дороге ей никто не встретился.
      Отмывалась она долго, тщательно, горячей водой и мылом. Когда наконец вышла и стала вытираться, сообразила, что переодеться ей не во что. Она распахнула особый шкафчик, после некоторого раздумья остановилась на богато расшитом халате турецкого султана. Закрывая дверцу, она отчетливо поняла, что больше никогда не раскроет этот шкафчик.
      Сегодня перевернута еще одна страница жизни. Зачет сдан.
      Поднявшись на второй этаж, она услышала приглушенные голоса, доносящиеся из-за чуть приоткрытой двери в конце коридора. Из кабинета Шерова.
      Таня влетела в кабинет, ринулась мимо стоящего Джабраила прямо к письменному столу, перегнулась через стол и влепила Шерову оглушительную пощечину.
      Голова его дернулась, но он тут же вернул ее в исходное положение и, скорбно улыбнувшись, подставил Тане другую щеку.
      - Бей, - сказал он. - Ты имеешь право.
      Занесенная рука Тани остановилась на полпути.
      - Джабочка, - сказал Шеров. - Придержи-ка ее. Только нежненько.
      Джабраил подошел к Тане сзади и заключил ее в железные объятия.
      - Выслушай меня, - сказал Шеров. - Так было надо. Получилось так, что или он - или я. Пришлось идти на крайние меры. Ты не представляешь, кто такой оказался этот Афто...
      - Да насрать мне на вашего Афто! - взорвалась Таня. - Делайте с ним что хотите! Зачем вы меня-то за болвана в эти игры посадили?!
      Шеров переглянулся с Джабраилом.
      - Понимаешь, так тоже было надо, - сказал Шеров. - Если бы мы тебе рассказали, Афто определенно заподозрил бы неладное. Нюх у него был собачий. А ты молодец! Ах, какой молодец!
      - А вы - два козла вонючих! - с жаром сказала Таня.
      - Очень может быть... А вот тебе надо отдохнуть. Хорошо отдохнуть... Джабочка, открой-ка ей ручку до локтя.
      Шеров встал, подошел к тумбочке, достал оттуда железную коробку и извлек из нее полиэтиленовый шприц и ампулу с темно-красной жидкостью. Таня забилась в руках Джабраила, но тот держал крепко. Пальцы Шерова нащупали вену на локтевом изгибе и ловко ввели шприц. Таня перестала сопротивляться.
      - Это... это яд? - упавшим голосом спросила она.
      Шеров улыбнулся.
      - Танечка, ты нас за каких-то негодяев держишь. Ты погоди, сейчас тебе будет так хорошо...
      И действительно, секунд через десять комната наклонилась и нежно-нежно отплыла куда-то вдаль. К Тане приблизился висящий над столом Шерова пейзаж с лесной дорогой. Она воспарила над своим телом и плавно опустилась на теплую, мягкую дорогу. Над ней шумели вековые дубы, играя тенями листьев на ее прохладной коже. Она сделала один легкий шаг, другой, потом обернулась и посмотрела вверх. Половину неба занимало колеблющееся в дымке лицо Шерова.
      - Папик! - блаженно простонала она. - Я тебя люблю! Ты убил меня...
      Джабраил растерянно сжимал в руках обмякшее тело Тани.
      - Джабочка, отнеси ее, пожалуйста, на кроватку, - сказал Шеров. - Пусть девочка отдохнет хорошенько. Я с ней потом поговорю.
      Таня проспала двое суток. Когда она открыла глаза, у изголовья сидел Шеров и нежно держал ее за руку.
      - Проснулась, хорошая моя? - спросил он. - На-ка.
      Он поднес к ее губам стакан с какой-то мутной жидкостью.
      - Не очень вкусно, но надо выпить, - сказал он.
      Таня послушно выпила горьковатую, но не такую уж противную жидкость. Почти мгновенно с глаз ее сошла пелена, сознание сделалось ясным и чрезвычайно активным. Она приподнялась и села.
      - Ты сделала для меня больше, чем можешь представить себе, - сказал Шеров. - Я твой Должник. Как минимум, ты заслужила хорошую премию и длинный отпуск. Вот, - сказал он, протягивая ей конверт.
      Таня раскрыла конверт. В нем лежала нераспечатанная пачка денег, заграничный паспорт на ее имя, билет на самолет до Одессы и путевка в круиз
      "Одесса-Ленинград" вокруг Европы.
      - Теплоход отходит двадцать восьмого мая, - сказал Шеров. Варна-Стамбул-Афины-Неаполь - Рим - Мальта - Марсель - Барселона - Лиссабон Гавр - Париж - Гавр - Лондон - Копенгаген - Гамбург - Стокгольм - Хельсинки Ленинград. Всего двадцать четыре дня. Придется тебе сдавать сессию досрочно. Впрочем, у тебя почти месяц на подготовку. Потом можешь отдыхать на свое усмотрение. Раньше пятнадцатого августа я тебя не жду. А это твои отпускные.
      Он протянул ей еще одну пачку.
      Таня положила деньги и все остальное на подушку, выпрыгнула из постели и закружилась по комнате, увлекая за собой Шерова. "Имею право. Имею право на все!"
      - Папик, хочу шампанского! - смеясь, заявила она.
      - Что ж, прошу в гостиную. Потом переодевайся, собирай вещички, и Джаба отвезет тебя к матери. Поживешь пока дома.
      - Так надо?
      - Так надо. Пошли пить шампанское.
      V
      Павел Чернов, Малыхин и крепкий белобрысый усач млели на брезентовых шезлонгах на белом галечном берегу возле облепиховой рощи и смотрели на грязно-молочные воды пограничной реки Пяндж, с равномерным шумом проносящиеся перед ними.
      - Все же благодать тут у вас, капитан Серега, - громко, перекрывая шум, сказал Павел. - Воздух свежий, вроде и жара за тридцать, а незаметно совсем ветерок. Зелень какая-никакая.
      - Летом оно ничего, - согласился усатый. - Туристочки-альпинисточки, Гармчашма с ваннами, танцы на веранде. А зимой - хоть волком вой. Холодрыга не хуже Сибири, ветрище, как в трубе. Халатники - и те по своим кибиткам сидят, носу не высовывают. Солдатушек в наряд поднимать - так сердце кровью обливается... Эй, Сидоров, шевелись давай, а то командир от жажды дохнет!
      К ним шустро подбежал солдатик в шортах и поставил у ног каждого по уже откупоренной влажной бутылке пива из тех, что охлаждались в ледяной воде у края речного берега.
      - А на фига ж вам тут, Серега,. стараться? - подал голос Малыхин. - Кому на хрен нужна такая граница и такая заграница?
      - Большому начальству, кому ж еще? Даже местные, из отряда, понимают когда у чечмеков Навруз или еще какой праздник, предупреждают, чтобы не препятствовали воссоединению, так сказать, семей. А тут все друг другу родственники - вот и гуляют туда-сюда. Это только нашему брату, русскому, нельзя. Один шоферюга в Поршневе напился, полез в Пяндж искупаться, вылез не на том берегу, так домой возвращался через Кабул, Москву...
      - Хорошо еще, что не через Магадан, - вставил Малыхин.
      - Это вполне мог бы. Какая-никакая, а граница. Не балуй.
      На другом берегу к самой реке подкатил армейский джип. Из него вылезли трое афганцев в шароварах и круглых шапках в сопровождении смуглого вислоусого офицера в белой форме. Заметив людей, сидящих в шезлонгах, афганцы заулыбались, замахали руками, что-то бесшумно закричали.
      Капитан Серега мгновенно поднялся, надел фуражку, сложил ладони рупором и заорал:
      - Здорово, засранцы!
      С того берега еще оживленнее замахали руками, потом все дружно поклонились, сели в джип и уехали.
      - За что ж ты их так? - отсмеявшись, спросил Павел.
      - А засранцы и есть! Тоже мне, воинство Аллахово! У нас-то тут уж на что раздолбайская служба, а там и вовсе никакая. Они же сами говорят: на что нам границу охранять, если ее за нас шурави охраняют. У них там каждому новобранцу по пять патронов выдают на два года службы, так они их в штаны зашивают, чтобы не потерять. Как службу кончил - так сдать обязан все пять, а не то - сто палок.
      - Шариат! - глубокомысленно заметил Малыхин.
      - Ладно, тут еще хоть какая-то жизнь пограничная идет. По крайней мере начальство рядышком, скучать не даст. А вот у Володьки Селихова на двенадцатой и вовсе смех: с нашей стороны на сто верст голые горы, с ихней на двести. Наряды в основном своих же солдатиков отлавливают, которые нажрались до посинения и не в ту степь укандехали... Вот дальше, на Кызыле, уже плохо Китай. Там на заставе в прошлом году один сержант до того от бдительности свихнулся, что свой же пост перестрелял, а потом сам застрелился. Так что еще порадуешься, что тут тебе Афган, патриархальная идиллия-дебилия - добрый шах, счастливый народ, могучий старший брат под боком... Не, ребята, вам бы точно к Володьке на Харгуш смотаться, вот где лафа. На архаров бы с "газиков" поохотились, рыбалку знатную организовали, хошь с динамитом, хошь по-культурному... А пейзажи там какие - прямо лунные! Здесь, конечно, тоже красиво, но все же чувствуешь, что на Земле еще. А там как на другой планете.
      - Может, через годик, - сказал Павел. - Свои дела я здесь сделал, командировка кончается. Домой пора, к родным микроскопам!
      - Завтра едешь?
      - Завтра.
      - С транспортом определился?
      - Нет пока. Ну да отловлю кого-нибудь. Барахлоо мне потом Малыхин довезет, а образцов у меня килограмм на двадцать, не больше. Справлюсь.
      - А то смотри, у нас как раз на завтра прапор и еще трое из хозчасти в Хорог за продуктами командированы. Могут и тебя прихватить.
      - А что, это выход. Спасибо.
      - Тогда уж и я смотаюсь, - сказал Малыхин. - Тебя провожу, погуляю малость, ребят с базы проведаю, поварешка там у них симпатичная опять же...