Как-то раз, уже изрядно под газом, он выцыганил у нее целый червонец и в приливе чувств назвал ее "братком". Таня притворно нахмурилась и отвела руку с червонцем в сторону.
      - Да ты, Ларин, уже назюзюканный сверх меры. Какая я тебе "браток"?!
      - Настоящий! Сестренка-то, даже самая клевая, больше трехи не даст.
      Таня рассмеялась и подарила Ванечке второй червонец, призовой.
      И вот теперь это чудо в перьях женится, а Павел специально заехал за ним на факультет, чтобы отовариться к свадьбе в обкомовском распределителе и отвезти продукты на черновскую дачу, где, собственно, и будет гулянка. Не ее, конечно, дело, но лично она таким, как этот Ванечка, вообще запретила бы жениться. Ох, и нахлебается с ним его будущая жена, как ее... Татьяна. Тезка.
      Иное дело Павел... Хоть времени у нее было впритирку, неожиданно для самой себя предложила подбросить их до распределителя, а потом и до Финляндского. Хотелось еще хоть полчасика побыть с ним рядом... Теперь она с ним на равных. Не сомневалась, что сейчас-то уж он ее заметил. Волнение накатило легко и приятно. "Чистый он, как прозрачный" , - подумала Таня. Захотелось умыться самой, . вывернуть себя наизнанку, ополоснуть в прохладных струях дождя и ни о чем не помнить, не думать. Все забыть. Что было и что будет. Сейчас, через час, к вечерочку, поздней ночкой...
      Поставив машину в гараж, Таня побежала в подвал под циркулярный душ. В шкафчике, где она держала шапочку и полотенце, ее ждала записка. "22.30. № З". Таня прочла, вздохнула и встала под душ. Сегодня Папику хочется любви...
      Ужин она организовала так, чтобы сытые и умиротворенные гости начали часам к десяти позевывать и искать повода удалиться на покой. Что ж, покой так покой. Не считаться с волей гостя - не в правилах этого дома. Пожелав всем спокойной ночи, Таня зашла к себе, переоделась в халат и тихо спустилась в подвальный этаж, где были оборудованы душевая и сауна. В предбаннике она сразу жб подошла к особому вишнёвого дерева шкафчику, в котором находились наряды весьма своеобычные.
      Таня отобрала из них те, которые соответствовали "номеру три"...
      Посреди выложенной голубой кафельной плиткой комнаты на биде восседал Шеров в разодранной телогрейке и немереных линялых ситцевых трусах, спущенных на колени. Под белой задницей журчала вода. Таня подошла к нему, уперла руки в бока и заорала благим голосом:
      - Ты чё расселся, дармоед!
      - Ну шо ты, любонька, хай подымаешь? - Изо рта разило крутым перегаром.
      - Нажрался, кобелина!
      Ей хотелось расхохотаться, но это не входило в условия. Попервой, едва захихикав, она получила такую отповедь, что помнила каждое его слово. Хоть и казался тогда пьяным, на деле было все не так. Науку эту усвоила, но и обиды своей не забыла.
      - Лапушка... - осоловело заплетался языком босс. - Иди что покажу... Она подошла ближе.
      - Чё ты показать-то можешь?
      - А ты?
      Руки его развязали штрипки на байковом халате больничного покроя. Халатик распахнулся, открыв глухой блекло-розовый бюстгальтер, прячущий Танину грудь. Застежки из белых пуговиц. Простеган белой суровой ниткой. Длинные салатного цвета панталоны были ей совсем не по размеру. Болтались чуть не до колен. В таком обличье можно увидеть старую торговку на одесском пляже, которая одновременно работает и загорает. Белье фирмы "Сто лет Коминтерну". Шерова же это чрезвычайно возбудило.
      - У-у, кобель!.. - сокрушенно покачала головй на это зрелище Таня и, нагнувшись пониже, медленно закрутила кран биде. Босс с размаху, по-хозяйски, шлепнул ее по заду.
      - Тьфу ты, лошак скаженный! - сплюнула она и, прихватив шланг, тонкой струйкой воды остудила его плоть.
      Папик затрясся, сполз на дол. Взяв шефа под мышки, Таня поволокла его на выход,
      На этом ее роль заканчивалась: кульминировать о Папик предпочитал в одиночку. Так что любовь получалась стерильная, можно сказать, целомудренная. Другой Вадим Ахметович не признавал. Надо полагать, смолоду приучился, используя его же выражение, "минимизировать негативные последствия". Как то дети, дурные болезни, лишние эмоциональные и материальные обязательства, душевный дискомфорт и пустую трату времени. Теперь по-настоящему уже и не может, наверное, да и не хочет, привык. А что - весело и необременительно, и можно отыгрывать роли, на которые в жизни ни за что не подписался бы. Таню же такое положение вещей устраивало идеально...
      Через минут двадцать, совершенно трезвый, он варил ей кофе, как истый дамский угодник после интимной близости.
      - Папик, я замуж хочу, - неожиданно для себя сказала Таня
      Шеров выпрямился и вопросительно пocмотpeл на нее.
      - Замуж вообще или замуж конкретно?
      - Замуж конкретно.
      - М-да, - сказал он. - Не ожидал, хотя ситуация классическая. Что ж, отвечу тоже по классике: "Когда бы жизнь семейным кругом я ограничить захотел..."
      Таня с улыбкой поцеловала Шерова в лоб. Ну и самоуверенность!
      - Папик, милый, ты-то тут при чем?
      - Тогда кто же?
      Она рассказала ему все то немногое, что знала про Павла.
      - Да, - сказал он, немного подумав. - Неожиданно, но очень перспективно. Сын того самого Чернова, обкомовского? Ты уверена?
      - Господи, да я ж у них в доме бывала. Давно, правда.
      - А осилишь?
      - Или! - Таня весело подмигнула.
      - Чем, говоришь, он занимается?
      - Павел? Камнями какими-то. Геолог. Могу разузнать поточнее.
      - Разузнай, пожалуйста... А вообще так у нас с тобой получается: замысел твой я одобряю, но отпустить тебя в ближайший год-два не могу. Ты мне здесь нужнее.
      - Возьми замену.
      - Кого?
      - Анджелу, например. Шеров поморщился.
      - Это после тебя-то?.. Хотя некоторые задатки в ней есть... Что ж, начинай потихонечку вводить в курс дела. Я через годик проэкзаменую, и если справится отпущу тебя.
      - А если его за этот год у меня уведут?
      - Это уже твои проблемы. Постараешься - не уведут.
      II
      Направленность научных изысканий Павла Дмитриевича Чернова определилась благодаря случаю, совершенно анекдотическому.
      Он тогда только что закончил университет и работал на ставке "мнс-бс-бз" (младший научный сотрудник без степени и без звания) в лаборатории, возглавляемой молодым доктором наук Кухаренко. Лаборатория занималась физическими характеристиками промышленных минералов и была загружена множеством заказов от самых различных ведомств. Работы было невпроворот, графики жесткие, зарплата мизерная, но Павла все это устраивало - живя в доме, мягко говоря, обеспеченном и не собираясь пока что обзаводиться собственной семьей, материальных забот он не ведал, да и потребности его были невелики. Работая у Кухаренко, он набирался бесценного опыта, создавал прекрасный задел на будущее - и еще ему очень нравилось то, что лаборатория относилась к числу очень немногих советских научных учреждений, где действовал только "гамбургский счет". Здесь не задерживались ни дураки, ни имитаторы кипучей деятельности, мастера завиральных планов и блистательных отчетов, ни те, кто стремился выдвинуться в науке за счет активной работы по линии месткома или парткома, связей или личного обаяния, ни "местоимения" - люди, замордованные жизнью, распростившиеся со своим профессиональным достоинством или изначально его не имевшие и приходящие на работу только просиживать штаны. Таким здесь очень быстро становилось неуютно, и они спешили подыскать себе какое-нибудь менее обременительное местечко. Не менее важным для Павла было и другое обстоятельство: в лаборатории не придавалось абсолютно никакого значения тому, что он сын "того самого" Чернова. Как-то раз он вышел в коридор покурить и наткнулся на Кухаренко. Вид у шефа был сердитый и озабоченный.
      - Вот что, Чернов, - сказал Кухаренко, - мне только что звонили из АХУ, к ним поступили шайбы, которые мы заказывали еще в прошлом квартале. Паньшин в командировке, лаборант загрипповал. Так что придется тебе съездить, получить по накладной. Срочно.
      Стеклянные шайбы для электронной микроскопии были предметом дефицитнейшим, и Павел знал, что получить их надо обязательно сегодня. Он тут же надел пальто и отправился на трамвай.
      По пути в АХУ - Административно-хозяйственное управление Академии наук он заглянул в гастроном и купил две бутылки портвейна. При общении с хозяйственниками это могло очень пригодиться. Такого рода операции он проводил, пересиливая колоссальное внутреннее отвращение, и смирял себя лишь тем соображением, что от его чистоплюйства может пострадать важное дело.
      Выстояв очередь в отделе снабжения, Павел сунул в окошко свою накладную.
      - Гражданин, вы что, с Луны свалились? - спросила раздраженная тетя в окошке.
      - Это что-то меняет? - в свою очередь спросил Павел. - Мне бы шайбы получить...
      - Как идиоты, честное слово! И каждому надо объяснять! - взбеленилась тетя и добавила фразу, ставшую девизом советского сервиса: - Вас много, а я одна!
      Павел только усмехнулся. Хамство такого рода - так сказать, функциональное - давно уже не вызывало в нем ничего, кроме жалости к хаму.
      - Если угодно, считайте меня идиотом, - сказал он. - Только объясните, что здесь не так.
      - А то не так, что с января месяца мы принимаем заявки только с отметкой нашего ВЦ! - пролаяла тетка.
      - М-да, - задумчиво сказал Павел. - И последний вопрос: что такое ВЦ?
      - Ну точно, идиот, - констатировала тетка. - ВЦ - это вычислительный центр.
      - Понял. И зачем это надо?
      Тетка всплеснула руками.
      - Да накладную же обсчитать! Финансовый документ!
      И в сердцах захлопнула окошко.
      Павел отошел, развернул накладную, прочитал и расхохотался. Там было написано: "Шайба стеклянная стандартная, Д - 28 мм, 100 шт. Цена 1 шт. 1 р.
      Итого 100 (сто) рублей 00 коп.".
      Он было сунулся обратно в окошко, но передумал. Эта тетя вряд ли поверит, что сто на один можно умножить без машины.
      Где находится ВЦ, Павел узнал без труда, зато на сами поиски ушло без малого полчаса. Павел мотался по извилистым коридорам старого здания, где для того, чтобы попасть в желанный полуподвал, нужно было, пройдя полверсты с тремя поворотами по первому этажу, подняться на третий, спуститься на первый с другого конца, повернуть обратно, свернуть в восьмой коридор налево, спуститься в подвал, пройти до двери с надписью "Посторонним вход воспрещен" и подняться на полэтажа.
      Оказавшись у двери с красной табличкой "ВЦ АН", из-за которой слышалось зловещее гудение, Павел постучал. Никакого ответа. Он постучал еще и еще раз. Никого. Он дернул за ручку и вошел.
      Взору его открылась картина чуть не инфернальная. В удушливой смрадной жаре по обе стороны в бесконечность уходили громадные, до потолка панели с бесчисленными кнопками, индикаторами и мерцающими разными цветами огромными электронными лампами. Панели дрожали, скрипели, визжали, внутри что-то гудело, ухало и стрекотало. Где-то вдали послышался легкий взрыв и звон разбитого стекла. Одна из панелей мигнула и погасла. Последовал громкий страдальческий стон:
      - Опять! Ну сколько можно!..
      Промелькнула тень в развевающемся халате, послышались звуки какой-то возни, неотчетливое, но явно нецензурное бормотание. Что-то треснуло, из-за поворота вылетел сноп искр вместе с обрывком громкой фразы:
      - ...твою мать! Ну и хрен с тобой! Потом наступила относительная тишина. Павел подал голос:
      - Эй!
      - Кого еще там черти носят?!
      Прямо на Павла несся высокий очкарик с всклокоченной бородой в мокром рабочем халате. Когда очкарик приблизился, Павел увидел красные, воспаленные глаза и ощутил характерный алкогольный, точнее, похмельный выхлоп.
      - Ну что за мандрапа-пупа? - крикнул встрепанный очкарик.
      - Да вот, - Павел протянул накладную. - Снабженцы к тебе послали. Поставь отметочку.
      Очкарик обалдело посмотрел на Павла и выразительно покрутил пальцем у виска.
      - Ты что, чувак, с дерева упал?
      - С Луны свалился, - сказал Павел, вспомнив разговор с теткой из отдела снабжения.
      - Оно и видно, - сказал встрепанный более спокойным тоном. - У нас очередь на машинное время знаешь какая... В общем, иди откуда пришел...
      - Вот как? - Павел посмотрел на собеседника особым "удавьим" взглядом, который в критических ситуациях получался у него не хуже, чем у отца. Научиться такому взгляду невозможно; Павел его унаследовал.
      Очкарик заметно смутился.
      - Да я не в том смысле... Иди обратно в отдел снабжения. Там в сорок пятом кабинете есть такой Филимон Лукич. Оставь у него бумажку, недели через три отметочка будет...
      - Когда? - недоверчиво спросил Павел.
      - Ну, может, через две. Раньше никак нельзя. Как нам тут БЭСМы поставили, эти ахушники окончательно аху - я извиняюсь - ели. Все свое говно шлют нам на обработку, а у нас по институтам загрузочка будь здоров, и своя тематика имеется... Работаем в три смены, машины не выключаем сутками, пропади они!
      И он в сердцах пнул по ближайшей железной панели.
      - За что ж так-то? - спросил Павел.
      - А ты знаешь, что это за хренотень? - злобно спросил очкарик. - Сплошная кибернетика с математикой, а сокращенно - кебенематика! Одних ламп тысячи три, значит, раз в два дня, по теорверу, одна из них дает дуба. И стоп машина. Запускай программу по новой. А если она длинная - значит еще сутки долой, это как минимум... Короче, ты меня понял. Дуй к Лукичу и раньше двадцать пятого не приходи...
      Павел вздохнул. Он знал, что не только к двадцать пятому, но и к завтрашнему дню на складе не останется ни единой шайбы.
      - Слушай ты, пень, - беззлобно сказал он, протягивая бумажку. - Вникни в содержание, сделай, что надо, а за мной не заржавеет.
      Он расстегнул портфель и показал горлышко бутылки. Взъерошенный математик взял бумагу, не сводя глаз с портфеля.
      - Ты не сюда смотри, ты туда смотри, - сказал Павел, грозя пальцем.
      Очкарик, нахмурив лоб, стал изучать бумагу.
      Потом он тряхнул головой, хихикнул, убежал куда-то вместе с накладной и через минуту вернулся.
      - Вот тебе штамп. Иди получай свои хреновины. А я сейчас программу на твою заявочку составлю. Запущу вне очереди, чтоб никто не придрался...
      - Зачем?
      - Должна ж быть перфокарта и распечатка с машины. Для отчета. Мы с ней на пару шустро работаем. Часика за три справимся.
      - Сто на один умножить? За три часа?
      - Ага, и получить девяносто девять и три в периоде. Принцип цепей. Техника, что ж ты хочешь?
      - Я? Хочу технику потолковей... В общем, я пошел шайбы выколачивать, а на днях, если позволишь, загляну к тебе. Что-то меня твое хозяйство заинтересовало. Держи гонорар...
      Через два часа, собрав пять требуемых подписей, Павел стоял перед кладовщиком, который придирчиво изучал накладную.
      - Непорядок, - сказал наконец кладовщик. - Вот тут не по форме. И тут: "За Сметанина Коммод".
      - Сметанин в отпуске, - сказал Павел, успевший поднабраться кое-каких сведений.
      - Не знаю, не знаю, - заявил кладовщик. - Мне не докладывались.
      -У меня и другой документ есть, - сказал Павел и вытащил вторую бутылку.
      Так он заполучил дефицитные шайбы, знакомство с программистом Шурой Неприятных и тему для серьезных размышлений...
      Потом Павел занимался своей текущей работой, Другими делами, но исподволь все возвращался к сцене в вычислительном центре, вспоминал собственные слова: "Хочу технику потолковее". То он ловил себя на том, что смотрит на физические свойства разных минералов с позиции того, нельзя ли их каким-то образом использовать в микросхемах или в чем-то подобном, чем можно заменить вакуумные лампы, то вдруг, гуляя по парку, с удивлением слышал собственный голос, повторяющий:
      "Может, не кремний, не металлы а, скажем, углерод". Однажды ему приснилось, что он раскрывает толстую книгу, на переплете которой написано:
      "Сверхпроводимость".
      Постепенно эти разрозненные сигнальчики свелись в некую предварительную гипотезу. Павел обложился специальной литературой, кое-что просчитал, прикинул. Гипотеза стала обретать четкость.
      Весной он подал. документы в аспирантуру - почему-то Горного института. Летом, во время отпуска, он увязался в экспедицию, проводимую одним из заказчиков лаборатории Кухаренко по кимберлитовым брекчиям Якутии.
      Его потянуло на алмазы. Коллеги недоумевали: предмет, невероятно притягательный для обывателя, но для серьезного ученого - очень так себе.
      Получив заявление Павла об увольнении, Кухаренко вызвал его на ковер. Разговор в кабинете продолжался четыре часа, потом они вместе вышли на улицу и незаметно отмахали полгорода, споря, махая руками, вворачивая в беседу такие термины, что прохожие озирались на них с некоторой опаской - уж не с Пряжки ли сбежали милостивые государи?
      Прощаясь возле Витебского вокзала, Кухаренко сказал:
      - На мой взгляд, ваши шансы на успех примерно один к четырем. Я бы на такое соотношение не пошел. Вы, судя по всему - другое дело. Дерзайте.
      И крепко пожал Павлу руку.
      Вступительные в аспирантуру Павел сдал легко, почти незаметно для себя. На новом месте его вновь обдало позабытым душком, липким и неприятным: его вновь воспринимали исключительно как сына "того самого" Чернова. Противно, конечно, но по большому счету не так уж важно - людей, так его воспринимавших, он уважать не мог, а стоит ли брать в голову, как тебя воспринимают те, которых ты не уважаешь? Более того, этот нюансик даже помог ему - он в мгновение ока обзавелся идеальным научным руководителем. То был седовласый почтенный академик, все время которого уходило на всяческие симпозиумы, президиумы, коллегии и, эпизодически, на собственно науку. Своим аспирантам он предоставлял полную свободу, ничего им не навязывал, работ их не читал. Защищались у него все - тупицам "помогали" подчиненные академику научные работники.
      По этой же причине у Павла там не появилось новых друзей, даже приятелей, за одним, пожалуй, исключением. Здесь был случай даже забавный - Малыхин, комсомольский вожак откуда-то с Урала, явно рвался зацепиться за город и за институт, сделать хорошую карьеру. Он с первых дней начал обхаживать Павла, набиваясь ему в друзья. Это было так очевидно, так наивно и простодушно, что Павлу сделалось даже смешно - и он чуть-чуть допустил к себе Малыхина и изредка захаживал к нему в общежитие перекинуться в картишки или выпить винца и послушать малыхинские излияния по части организации безоблачного будущего. Первый раз это было накануне Нового года, второй раз - в конце февраля, через месяц после исторической свадьбы Ванечки Ларина у них на даче.
      Еще студентом этот Малыхин каждое лето наведывался на разработки уральских самоцветов, чемоданами вывозил оттуда яшму, орлец, малахит, реализуя их здесь по каким-то своим каналам и получая неплохой приварок к стипендии. Потом у него вышла какая-то неприятность, и с очередных гастролей он вернулся с пустым чемоданом и побитой рожей. Впрочем, унывал он недолго, распродал оставшийся запасец и переключился на другой регион. Взяв себе тему по памирской хрусталеносной зоне, он свел знакомство с ребятами из душанбинского треста "Самоцветы" и уже два лета выезжал туда в поля. Таким образом он убивал сразу двух зайцев - набирал научный материал и разживался материалом для коммерции. На смену уральским камням пришли лалы, турмалины, топазы, благородная шпинель и гранаты.
      Во время второго визита Павла, как раз, в день стипендии, Малыхин с гордостью слегка подвыпившего человека продемонстрировал ему свою действительно небезынтересную коллекцию. Был среди них один не очень броский камешек, голубой, мутноватый, с трещинками, при виде которого у Павла участился пульс. Он сразу понял, что это за камень, но для проверки легонько провел им по другим камням, по лежавшему рядом стальному ножу. Алмаз.
      Тот алмаз, который Павел держал в руках, явно относился к числу технических и в ювелирном смысле ничего ценного собой не представлял. Но ювелирные достоинства интересовали Павла в последнюю очередь. Цвет! Изменение цвета, как правило, показывает наличие, пусть самое ничтожное, какой-то примеси. А это может дать самое неожиданное изменение физических характеристик. В том числе и тех, которые больше всего интересовали Павла.
      - Ну что? - самодовольно спросил Малыхин. -Понравился алмазик?
      - Занятная штучка, - ответил Павел со всей небрежностью, которую мог осилить. - Тоже оттуда?
      - Ага, - сказал Малыхин. - Прихватил из любопытства.
      - Одолжишь покрутить? - тем же тоном спросил Павел.
      - Зачем одалживать? Дар-рю! - великодушно заявил Малыхин. - У меня таких еще штук несколько. Хоть все бери. Русскому человеку для друга ничего не жаль.
      - Ну я не именинник и не девица, чтоб мне подарки делать, - сказал Павел. - Ты коньячок употребляешь?
      - Я-то? - Малыхин лукаво усмехнулся. - Хороший, под хорошую закусочку, с хорошим человеком. Павел вздохнул.
      - Ладно, - сказал он. - Одевайся. Что тут поблизости есть из приличного? "Фрегат"? "Лукоморье" ?
      Малыхин сморщился.
      - О чем ты говоришь? Какое, к чертям, "Лукоморье"? Сейчас ловим тачку, я тебя в такое место отвезу - закачаешься!
      - В какое?
      - Увидишь. Как говорится, бензин ваш - идеи наши. Если только сегодня Петрович у дверей - мы увидим небо в алмазах...
      В ресторанах Павел бывал нечасто. Несколько раз в студенческие годы, отметить конец сессии или начало учебного года, потом на паре банкетов по разным поводам, на свадьбе у приятеля - и все. Это была не его стихия. Зато Малыхин чувствовал себя, как рыба в воде. Петрович, оказавшийся на службе, мгновенно распахнул перед ним дверь, кинув в очередь алчущих:
      - У товарищей заказано!
      За это Малыхин что-то сунул в выставленную ладошку, и они с немного смущенным Павлом прошествовали в гардероб и далее в зал, встретивший их раскатом балалаек, звоном посуды и нестройным гулом голосов.
      - А-ля рюс. Уважаю! - сказал Малыхин, садясь за свободный столик. Несмотря на очередь за дверями, таких столиков было довольно много.
      Они заказали коньяку, салат, осетрины на вертеле. Малыхин продолжал что-то говорить, но Павел не слушал его. Ему стало скучно. В немилом месте, с немилым человеком, под немилую музыку... "Я готов отдать весь "а-ля рюс", особенно в ресторанном варианте, за..." - неожиданно подумал он. За что же? Ну, хотя бы за "Полет валькирий".
      - Павел? Вот не ожидала...
      Милей этого голоса в природе быть не могло. Он поднял голову, и глаза подтвердили: она.
      С той встречи в январе он не виделся с Таней Захаржевской, но образ ее преследовал его весь месяц, возникая, по большей части, неожиданно, в те минуты, когда он вовсе не думал о ней.
      Несколько раз ему виделся один и тот же сон: он катит с высокой крутой горы, лыжи легко и уверенно несут его, скорость нарастает, ему жутко и весело. А впереди и внизу маячит ее зимняя джинсовая куртка, а над курткой - копна медных волос. Она не оборачивается, но знает, что он сзади, и машет ему палкой, зовя за собой. Он отталкивается сильней, все набирает скорость, но расстояние не уменьшается, и все не кончается склон. Наконец он отрывается от поверхности и летит, летит - сначала вверх, а потом вниз. Ниже, ниже и быстрее. Тает свет, и перед ним распахивается густеющая чернота, в которой все ярче светятся ее волосы. "Обернись же, посмотри на меня!" - без слов молит он. И вот она поворачивается, и золотое, нестерпимо яркое сияние ее глаз ослепляет его. Он вскрикивает - и просыпается...
      Он ругал себя, что в тот раз не договорился с нею о встрече, не узнал, как можно разыскать ее. Один раз он позвонил на квартиру Захаржевских и спросил Таню. Подошла ее мать, сказала, что Таня там почти не бывает, и поинтересовалась, кто спрашивает и что передать. Отчего-то Павел смутился, как школьник.
      - Я вообще-то Никиту разыскиваю, - сказал он, представившись. - Потерял, понимаете, его московские координаты. Вы не подскажете, как с ним связаться?
      Еще прежде, на каникулах, он несколько раз пытался вывести Ника на разговор о Тане - исподволь, как бы в развитие какой-нибудь другой темы. Ему очень не хотелось раскрывать перед Таниным братцем свою в ней заинтересованность.
      Ник, обычно такой словоохотливый, отмалчивался либо ограничивался короткими, туманными и совсем не добрыми намеками, что побуждало Павла незамедлительно сменить тему.
      Ванечка Ларин, напротив, охотно говорил о Тане, к которой относился с явной симпатией. Но, как выяснилось, знал он о ней немногим больше Павла, да и не особо интересовался - у него была своя Таня. И какая!.. С тех пор как молодожены уехали с дачи в Солнечном, Павел с ними больше не встречался. Все не получалось...
      - Да вот, приятель затащил, - сказал он, как бы оправдываясь и указывая на Малыхина. Тот сидел, радостно вытаращив глаза.
      - Меня, можно сказать, тоже, - с улыбкой сказала Таня. - Перебирайтесь за наш столик. А то там такая тоска.
      Она щелкнула пальцами и бросила подошедшему официанту:
      - Их заказ принесите вон на тот столик. Туда же еще один стул.
      Малыхин с Павлом послушно двинулись вслед за ее шуршащим вечерним платьем к угловому столику, за которым сидели сухопарый средних лет гражданин с козлиной бородкой и хорошенькая пухлая блондинка чуть постарше Тани, с кукольным курносым личиком и алым капризным ртом. Таня подошла к человеку с бородкой и что-то сказала ему на ухо. Тот поднял голову, посмотрел на Таниных спутников и развел руки в стороны.
      - Милости прошу, как говорится. Друзья Тани - наши друзья! - Его противному скрипучему голосу плохо давались радушные интонации. - Бадан Станислав Андреевич, начальник главка, - представился он.
      - Наш гость из Киева, - добавила Таня. - А это моя подруга Анджела.
      - Начинающая актриса, - уточнила Анджела и хихикнула.
      - Чернов Павел Дмитриевич, геолог, - с легким кивком ответил Павел, невольно пародируя речь Бадана. - А это мой коллега, Малыхин Геннадий... как тебя по батюшке?
      - Можно просто Гена, - отчего-то краснея, пролепетал Малыхин.
      Судя по всему, за этим столом мероприятие было в самом разгаре, хотя квадратный мельхиоровый поднос с богатыми закусками - икра, семга, крабы - еще отнюдь не опустел. По кивку Бадана официант принялся разливать по рюмкам водку, раскладывать снедь на чистые тарелки. Павел заметил, что Таня отодвинула рюмку и налила себе фужер фруктового напитка.
      - Я за рулем, - сказала она, поймав на себе его взгляд.
      - Ну, со знакомством! - проскрипел Бадан, потирая сухие ладошки...
      "Странная компания, - подумал Павел, когда в нем улеглась горячая волна, поднятая первой рюмкой. - А впрочем, что мне до них? Главное - она здесь". Он отрезал кусочек рыбы и стал жевать, не сводя глаз с Таниных рук...
      - Танцевать хочу, - через некоторое время заявила Анджела. Бадан косо посмотрел на нее. Малыхин икнул, деликатно прикрыв рот салфеткой.
      - Разве под это танцуют? - тихо спросил Павел у Тани. Балалаечники вовсю наяривали "Ваньку-ключника".
      - Ты здесь первый раз? - удивленно спросила Таня. - Тут через дверь другой зал, там вполне современная музыка. И никаких "вишен в саду у дяди Вани".
      - Ты же знаешь, я этого не люблю, - между тем выговаривал Анджеле Бадан.
      - Ну, папочка, ну один разик, - не унималась Анджела. - Вон, кто-нибудь из мальчиков меня пригласит...
      Малыхин, ловя момент, проворно вскочил, хотя тут же пошатнулся.
      - Вы позволите? - обратился он к Бадану. Тот посмотрел на него, на Анджелу и махнул рукой:
      - Только два танца, поняла?
      - Спасибо, папочка!
      Анджела расцеловала Бадана и подхватила Малыхина.
      - Я бы тоже размялась, - сказала Таня, - Ты как?
      - Я плохо танцую, - грустно сказал Павел. - Но люблю.
      - Так пошли. Здесь главное - чтобы хотелось.
      Она взяла Павла за руку, и через короткий коридорчик они вышли в большой зал, где гремела музыка и отплясывали веселые люди.
      - Давай же! - Выведя его на край танцевального пятачка, она положила ему руку на плечо.
      Он взялся ладонью за ее талию, и они закружились.
      "Какая крепкая талия! - подумал он. - Как у балерины. Какие плавные и точные движения. Какая соразмерность частей и гармоничность целого какой гениальный дизайн..."
      О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук искусного художника... Голова твоя на тебе, как Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями. Уста твои как отличное вино.
      "Отчего у меня под ногами плывет и качается пол? Я же почти не пил ничего..." Они возвращались, и вновь приходили потанцевать, и Бадан с Малыхиным, разрезвившись, выпивали за кацапско-хохляцкую дружбу, за погибель мирового империализма и сионизма, подпевали "Калинке" и сами некрасивым дуэтом исполняли "По-пид горою, по-пид зеленою". И надутая Анджела отпаивалась шампанским, как водицей, а потом рыдала у Тани на плече и уверяла, что все мужики - сволочи. И Бадан наскакивал на Павла молодым петушком, бия себя в грудь и визгливо отстаивая свое право "оплатить за все". И под руки пришлось оттаскивать от желтых "Жигулей" и запихивать в такси пьяного Малыхина, который все порывался продолжить увеселения в компании "другана Станьки и зашибенных фемин"...
      Но все это была хмарь, бесовщина, круги на воде. Лишь в самом центре существовала незыблемость, неправдоподобно четкая и насыщенная цветом - ее лицо.
      Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоей миловидностию!
      III
      Встречались они нечасто. У обоих было много работы. Обычно Таня сама звонила Павлу, заезжала за ним домой или в институт, и они убегали в театр, на выставку - мартовская погода не манила на лоно природы. Иногда звонил он, но ни разу не заставал Таню дома. Он разговаривал с Адой Сергеевной и через нее передавал Тане предложение следующем свидании.
      Приехал на гастроли гремевший в те годы театр на Таганке. Дмитрий Дормидонтович отдал свои билеты Павлу. Но накануне спектакля Таня позвонила и сказала, что пойти никак не сможет. Елка, вообще не любившая театр, идти отказалась. Павел все же пошел, а второй билет продал первому же ловцу лишних билетиков - плотная толпа желающих начиналась за несколько кварталов до дворца культуры, где проходили спектакли.