— Цверги! — воскликнул он странное слово, сам не понимая его значения.

За спиной он услышал, как кто-то тихо плачет. Аленушка…

Киса лежала лицом к стене и вздрагивала от плача. Отходит от вчерашнего, а вот Кирилл так еще и не отошел. Он некоторое время лежал, слушая равномерное, как тиканье часов, всхлипывание Кисы, и пытался точнее охарактеризовать свои ощущения от новой жизни.

Скорее всего, он был похож на циркового медведя, который неожиданно вырвался из клетки, обрел свободу, но тут же стал объектом охоты.

Раньше кому-то нужен был его смешной вид, теперь требовалось его мясо. Пушечное мясо…

— Kiss, что-то очень захотелось жареного мяса.

У тебя случайно нет?

— Пошел ты…

— Странное у тебя похмелье.

— Пошел ты…

Наверное, она ждала, что Марков обнимет ее сзади за плечи, начнет дуть в затылок и говорить ласковые слова. Но Кирилл смотрел на торчащие в разные стороны перья ее волос, загнувшийся воротник рубашки и не ощущал к ней не только нежности, но и жалости.

— Может, ты скажешь, наконец, что случилось? — с трудом выдавил из себя Кирилл. — Кто тебя обидел?

Киса повернула к нему свое помятое лицо, но, перехватив его взгляд, словно посмотрелась в зеркало и быстро отвернулась. Теперь она уже всхлипывала пореже, лежала тихо, прислушивалась, ждала чего-то. Маркова это стало раздражать. Сейчас, когда ему самому требуется помощь, участие, он должен утирать похмельные слезы, угадывать их причину. Он отбросил одеяло и сел.

— Нет, так невозможно…. Хорошо, я виноват.

Я тебя обидел. Прости меня, — проговорил Кирилл, точно прочитал телеграмму.

— Наконец-то ты догадался! — Киса отозвалась с готовностью. — Ты — очень жестокий и равнодушный человек.

— Нет, скорее я — добрый и равнодушный.

Но если тебе так хочется… Так ты меня простила или нет?

Девушка быстро, чтобы он не успел рассмотреть ее некрасивого лица, кинулась к нему и уткнулась в грудь.

— Значит, простила, — прокомментировал ее действие Кирилл. — А раз простила, скажи: чем я тебя так обидел?

Он почувствовал, как ее руки цепляются за него, чтобы превратить объятия в толчок, стиснул ее покрепче и повторил вопрос. Киса ответила не сразу, сначала ему пришлось перетерпеть ее царапанье и щипки, но скоро она сдалась.

— Вчера ты так цинично издевался надо мной, сказала она. — Разве ты не помнишь? Предлагал мне руку и сердце, спрашивал, готова ли я стать твоей женой? Ты думал, что я пьяная вдрабадан, а я все помню.

— И я все помню, потому что не шутил.

Я действительно предлагал тебе стать моей женой и могу повторить тебе это при свете дня.

Солнце будет свидетелем, если тебе недостаточно луны!

— Дурачишься, Кира, а ведь это серьезно.

— Куда уж серьезнее! Завтра подаем заявления…

— Я еще не сказала тебе «да».

— Я это заметил. Послушай, ты меня, вообще, любишь или нет?

— Люблю, — тихо отозвалась Киса.

— Приятно слушать такой твой голосок, нежный и покорный. Можешь еще раз?

— Люблю. Но…

— Никаких «но». Что требовалось услышать, то услышано. Все уже сказано, остаются формальности. Слушай сюда. Кисочка! Я начинаю совершенно новую жизнь. Вчера впервые в жизни я совершил человеческие поступки. Я ушел из дома, ушел из института. Оставил из старой жизни только работу и тебя. Итак, завтра мы идем в ЗАГС, подаем заявления вместе с взяткой, чтобы побыстрее расписали. Свадьба в «Аленушке». Не самая шикарная, но очень веселая.

И срочно делаем двоих детей…

Вдруг Кирилл все понял. Будто Иволгин подошел сзади, дотронулся до плеча и повторил несколько слов из последнего разговора про Кису.

Он обнимал ее, чувствовал ее тело, но оно было немо, пассивно, словно у куклы.

— Неужели этот глупый домовой был прав?!

Кирилл встряхнул девушку, отодвинул от себя, чтобы заглянуть ей в глаза, приподнял ее за плечи. Она смотрела вниз на висевшую на одной нитке пуговицу ее ковбойской рубашки.

— Дай мне твою ладонь! Не надо, ну ее к черту! Что я говорю? Скажи мне правду! Ничего кроме правды. Тьфу ты! У тебя не будет детей? Или как это? Ты не сможешь рожать?

Так? Не может этого быть!

— Почему не может?! — закричала Киса так, что соседи опять застучали по трубе отопления. — Что же тут удивительного?! Ты слышал когда-нибудь про неудачные аборты? Ты знаешь, вообще, что такое аборт? Это когда вырезают живое, когда оно становится мясом…

А когда вырезают живое, то живого уже нет! Ты понял?!

— Но ведь всем женщинам делают аборты.

Вон, тете Нине, я слышал…

— Пошел ты со своей тетей Ниной к дяде Феде! Передавай ей привет от нерожденных детей. Значит, ей повезло, а мне нет. Только и всего.

Герои Ремарка, может, были правы насчет рома? А может, ром и был главным героем «Трех товарищей»? И никто еще об этом не догадался?

— Послушай, Кира, — Киса неожиданно перешла на спокойный тон, — я, кажется, догадываюсь. Ты же мне столько раз говорил про армию, про то, что ты поступал в институт, только чтобы не идти в армию. Так? Теперь ты ушел из института и от своего папочки — большого начальника. Теперь твоей военной кафедрой, бронью должна стать я? Я должна срочно родить тебе двоих детей, как свиноматка, а пока ты будешь прятаться от военкомата. Я тебя правильно поняла?

— Ты не Kiss, а тетя Броня, — попробовал отшутиться Кирилл, но опоздал.

— Тебе не повезло, — тем же бесстрастным, уверенным голосом сказала Киса. — Инкубатор из меня не получается. Придется тебе поискать другую бронь. Можешь, например, под дурика закосить. Скажи, Дима все это прочитал у меня на ладони?

— В том-то и дело. Бред какой-то! Или дикое совпадение…

— Это, вообще-то, не так важно. Все равно все на этом заканчивается.

— Что заканчивается? Не говори глупости.

Я от своих слов не отказываюсь, предложение свое назад не забираю. Завтра идем расписываться.

— Никуда мы не пойдем. Мне не нужны благородные порывы, которые со временем превратятся в ненависть, запои и побои. Все правильно. Так оно и должно было произойти. Я, правда, надеялась, что немного попозже. Сказка оказалась очень короткой, закончилась на самом интересном месте.

Они еще говорили какие-то слова, вскакивали, ходили по комнате, смотрели в окно, но оба уже понимали, что их общая сказка действительно закончилась, и в закрывающемся занавесе уже осталась небольшая щелочка, в которую кому-то из них пора уходить…

«Свобода приходит нагая…» Чьи же это стихи? Ну конечно! Велимир Хлебников!

Как хорошо вспомнить то, что мучает тебя который день. «О, рассмейтесь, смехачи!» А хочет ли он этой «нагой свободы»? Ведь ее получить очень просто. Надо только доехать до «Пушкинской» или «Владимирской», пройти по Загородному проспекту и самому явиться во Фрунзенский военкомат. Добровольцем. Берите, я готов! А там учебка где-нибудь в Чите, а потом Афганистан. Детская фантазия о собственной смерти показалась ему еще слаще. Теперь ему, помимо поникшей головы отца, представились еще и хмурое лицо Сагирова, растерянное Иволгина, плачущая навзрыд Киса, может, грустная Наташа… Вряд ли, конечно, но мечтать, так мечтать… Любовь с первого взгляда и тому подобное…

Кажется, он начал понимать, что подтолкнуло Женю Невского к этому шагу. Только сам он был не готов. «Все на свете, все на свете знают, счастья нет, и в который раз в руке сжимают пистолет. И в который раз, смеясь и плача, вновь живут. Ночь, как ночь, ведь решена задача — все умрут…»

А у него даже пистолета нет. И не достанешь папаша говорил, что нашел однажды на улице дамский пистолет, выброшенный, видимо, каким-то осторожным гражданином. В детстве Кирилл не раз слышал эту историю. Отец нарочно для него красочно описывал этот «вальтер» или «браунинг» (не будучи спецом, Алексей Петрович каждый раз называл оружие другим именем), так что Кириллу казалось, что он уже держал в руке эту маленькую блестящую смертоносную игрушку, будто ощущал ее тяжесть и холод. Но отец тоже был осторожным человеком и, не задумываясь ни на секунду, от, нес находку в милицию.

— А куда мне этот пистолет?! — объяснял он недоумевающему сыну, который по малости лет не мог уразуметь, как можно было добровольно расстаться с таким сокровищем. — В ворон, что ли, стрелять?!

Так что оружием Кирилл Марков не располагал. Ничего, сказал он, мрачно усмехаясь. Скоро в его распоряжении будет автомат Калашникова, а если особенно повезет — то и пострелять придется. В Афганистане.

Может, даже понравится. Лермонтов, вон, тоже — воевал! Другие способы расстаться со ставшей слишком сложной и неуютной жизнью, Маркова не устраивали. Интересно, думал он что выбрал Невский?! Если действительно выбрал, а не просто.., исчез. Как это заманчиво на самом деле — исчезнуть, стать другим человеком, сменить, подобно шпиону, имя, придумать себе прошлое — легенду и начать жить заново!

Только сложно, почти невозможно. Сейчас, когда он всерьез задумался над подобной перспективой для себя любимого, стало очевидно, что Невскому этот фокус бы не удался. Не тот человек. Не тот случай.

И куда потом?! В ад, к остальным суицидникам — там и повстречаемся, может. А может, и нет! Кто его знает, что там — за смертью…

Кирилл уже шел по Загородному. Он был полон решимости попрощаться со всем нажитым за эти годы, начать совершенно другую, ни на что не похожую жизнь. Оставалось пройти метров двести.

Вот и переулок, который сворачивал с проспекта к военкомату. Кирилл сделал несколько шагов и остановился. Высокие слепые стены стискивали проход с двух сторон. Он показался Кириллу очень тесным, а кусочек голубого весеннего неба слишком далеким. Чем тебе не гроб с открытой для прощания крышкой? Сейчас будут прощаться, целовать в лоб.

Сагиров, Иволгин, Киса, Наташа… Неожиданно в фантазии Кирилла приоткрылась какая-то боковая дверь и появился Саша Акентьев, Переплет. Взгляд его был, как всегда, холодным и отстраненным. Тонкие губы сложились в улыбку. Марков вышел на Загородный, нашел исправный телефон-автомат и позвонил Акентьеву. Он был уверен, что Переплет ему поможет…

Вечером он шел по набережной Фонтанки, отсчитывая дома. Потом он также считал дворы. Позвонил Марков в дверь без крыльца и почти без порога, которая казалась почти нарисованной на стене под аркой. Ему открыл высокий мужчина с узким лицом и длинными волосами пшеничного цвета, стянутыми сзади в хвост.

— Ты — Кирилл? — спросил он через порог, тряхнул головой, приглашая войти. — Я — Стас.

Бухало принес? Если нет, проходи сразу в комнату. А коль принес чего, то на кухню.

Кирилл принес. На кухне у невыключенной газовой плиты сидела, подтянув ноги на табурет, миниатюрная девушка в огромных очках.

Она, не отрываясь, смотрела на синее пламя.

— Знакомьтесь. Кирилл… Брюнхильда…

— Почему Брюнхильда? — не удержался от вопроса Марков.

— Из-за параметров, — ответил Стас.

— Понятно, — кивнул головой гость.

Марков сразу почувствовал, что вопросы в этой квартире как-то не звучат. Все надо принимать спокойно, ничему не удивляться.

Стас и его жена Вика-Брюнхильда работали дворниками, а их квартира была дворницкой.

В единственной комнате ничего не было, кроме двухэтажной кровати. Впрочем, здесь не жили, а только спали. Все вещи вперемешку с дворницким инструментом размещались в коридоре.

А люди обитали на кухне: пили, курили, беседовали ночи напролет, играли на странных музыкальных инструментах, пели горлом, занимались древнеегипетской йогой фараона Эхнатона…

Утром кто-нибудь выходил во двор с метлой и совком. Причем, это не обязательно был один из супругов. Гораздо чаще их работу выполняли заночевавшие гости. Делали это они для разнообразия, по доброте душевной, а также опасаясь, что нерадивых дворников ЖЭК попросит со служебной площади, и тогда пропадет хорошее место между Моховой и Фонтанкой, куда можно запросто завалиться в любое время суток, где нет вопросов и ответов, а есть радушие, переходящее в равнодушие. Что еще человеку надо?

В первый же вечер Кирилл почувствовал себя почти счастливым. Они пили со Стасом портвейн, говорили про все на свете, почему-то скатываясь на Гоголя и Достоевского, а Брюнхильда мазала по небольшому холсту масляной краской, иногда спрашивая их мнение.

— Ну и хрен с этой армией, — стучал стаканом Стас. — Я не говорю про государство, мне до него нет никакого дела. Я про человека, отдельную личность. Может, кому-то она нужна, армия, вооруженные силы страны, для каких-то целей?

— Генералу нужна, чтобы солдаты построили ему дачу, — отвечал Кирилл, плохо улавливая идею Стаса, вообще уже плохо соображая, но чувствуя себя при этом замечательно. — Прапору, например, чтобы упереть побольше с вещевого или продовольственного склада.

— А солдату? Я про нормальных людей говорю, а не про законченных уродов… Гениально, Брюнхильда! Заброшенность, покинутость у тебя получается. Да! Вижу!..

— Солдату не нужна такая армия, если он не садо и не мазо.

— Ты лучше подумай, — Стас тряс своим пшеничным хвостом, как бегущая рысью лошадь. «Гоголи у вас как грибы растут». Это Белинский сказал спросонья. Достоевский и был таким грибом Гоголя. Ты читал «Двойник» Федора Михайловича?

— Читал, — соврал Кирилл.

— Хорошо. Там, в коридоре, найдешь потом.

Там у нас весь Достоевский под ватником отдыхает… Так вот, Достоевский был грибом Гоголя и не больше того. Тянулся за ним, завидовал, думал, «Двойник» лучше «Мертвых душ».

— Лучше, — согласился Кирилл.

— И близко не лежал. Хоть «Двойник», хоть «Тройник», а выше Гоголя было ему не прыгнуть, грибница мешала. Что надо было делать?

— Чернышевский, — вспомнил Марков. — Сон с Верой Павловной. Надо было ему спать с Верой Павловной…

— Надо было оторваться от грибницы. Понимаешь? А как это сделать?

— Отрывать грибницу нельзя, — пояснил Марков. — Меня дед учил. Надо ее срезать.

— Да. Дед — молодец… Так лучше, Брюнхильда! Ты — гений!.. Достоевскому — каторга. Как отрезало! Вернулся другим писателем. Там — Гоголь, а там — Достоевский. Ему каторга была до зарезу нужна. Благодаря каторге он и стал гением. А кому-то нужна наша долбаная армия с дедовщиной.

— Мне нужна?

— Может, и тебе нужна, — Стас разлил остатки портвейна из последней бутылки.

— Я бы лучше на каторгу с Федором Михайловичем, — сказал Кирилл.

Кирилл спал на втором этаже супружеского ложа, Стас с Брюнхильдой на первом. Кириллу плохо спалось на новом месте. Сначала мешал выпитый портвейн, от которого по плывущей комнате бежали мысли, образы и никак не могли остановиться. Потом на первом этаже послышался мужской храп и одновременно чье-то активное дыхание. Даже здорово пьяного Кирилла это заинтриговало.

Он свесил голову вниз и в свете уличного фонаря, свет которого свободно проникал через окно без занавесок, увидел забавную картину. Стас мирно спал, вытянувшись во всю свою длину. Бодрствующая Брюнхильда самозабвенно прыгала на нем, шумно дыша. В этот момент Стас, общавшийся одновременно с двумя богами — Морфеем и Эросом, громко захрапел, и Брюнхильда тоже простонала, запрокинув голову. Совсем рядом со своим лицом Кирилл увидел огромные стекла очков, отбрасывавшие свет фонарей, и повалился на кровать, сотрясая беззвучным смехом всю двухэтажную конструкцию.