Глава 7

КИРИЛЛ ЗАДАЕТСЯ ВОПРОСОМ «ЛЮБИТЬ ИЛИ НЕ ЛЮБИТЬ?», НО ВМЕСТО ПРИЗРАКА ЕМУ ЯВЛЯЕТСЯ ЖИВОЙ ОТЕЦ

У Марковых была большая, можно сказать, шикарная дача, хотя несколько запущенная.

Отец часто говорил, что, уйдя на пенсию, переедет в Солнечное, приведет дом и территорию в порядок и займется, наконец, серьезно семьей. Он надеялся, что с помощью Кирилла она к тому времени удвоится или утроится. Алексей Петрович мечтал собирать всех вместе за большим обеденным столом. Кирилл представлял отца на председательском месте, как тот проводит регулярные планерки, оперативки и летучки с внуками, размахивая вилкой с забытым на зубце маринованным грибочком.

Кирилл поэтому внимательно перечитывал несколько строк о предупреждении беременности в книге «Молодым супругам» и не ленился переводить большую главу на эту же тему из американского пособия «Man and woman». Его очень интересовал этот вопрос, потому что таким образом он показывал розовой мечте отца бордовый кукиш.

Пока же отец был на пике своей карьеры, на дачу Марковы приезжали наездами. Такое нерегулярное хозяйствование чувствовалось и в доме, и на территории. Даже сосны, казалось Кириллу, пробегали через их дачный участок к Финскому заливу и замирали только на время, чтобы их бег не заметили люди.

— Это твоя дача?! — изумились девчонки, стоя перед большим деревянным домом с верандой и балконом, и посмотрели почему-то на Кису.

Кирилл почувствовал, как в их глазах он превращается в кого-то другого.

— Не моя, а моего отца, — ответил Марков.

— А это разве не одно и то же?

— В моем случае совершенно чужое, даже больше, чем совершенно чужое.

Возникла пауза. Ребята стояли перед этим домом, словно перед строгим родителем.

— А вы, что, не знали, что Кирилл у нас тоже буржуин? — Костя Сагиров взбежал на крыльцо и обратился к слушателям с возвышения:

— Иволгин — скрытый буржуй, а Марков — самый настоящий. Правда, Кирилл все время пытается устроить самому себе революцию, экспроприировать самого себя… Ггаждане габочие и матгосы! — закричал он, закладывая одну руку под мышку, а вторую протягивая перед собой. Давайте возьмем штугмом это бугжуйское гнездо! Матгосы пусть газожгут огонь геволюции в печах, а пголетагки накгывают на геволюционный стол. Впегед, товагищи!

С песней «Смело, товарищи, в ногу!» дом был взят штурмом. Парни принесли дров и затопили печи. Девочки стали накрывать на стол в гостиной. Народу было много, и все предпраздничные приготовления совершались споро, гораздо быстрее, чем просыпался после зимней спячки дом, наполнялся теплом и сухим воздухом.

Первые тосты за новорожденного произносились в куртках и шарфах. Веселее трещали дрова в печках, громче и беспорядочнее разговаривали за столом. Скоро в старое плетеное кресло через стол полетели куртки. Кассетник «Филипс», между прочим подарок Маркова-старшего, уже заглушал всех говорящих. Наконец до всех присутствующих дошло, что никого из них не слышно и никто никого уже не слушает.

Тогда все просто стали орать, как мартовские коты, и стучать посудой по столу, подражая голландским гезам из недавно вышедшего на экраны фильма о Тиле Уленшпигеле.

Но эта дикая какофония вдруг оборвалась на самой высокой ноте. В центре комнаты в полном одиночестве танцевала Наташа. Ее танец был удивителен для их глаз и непостижим для их тел. Она вращалась в других плоскостях, ее шаги были запредельно высоки и воздушны.

Едва касаясь грешной земли, она поднималась в воздух, вытягивалась в шпагате над невидимой пропастью. В этот момент ребята чувствовали весь ужас возможного ее падения в бездну, и у всех одновременно замирали сердца. А девушка уже с ожесточением вонзала острые каблуки в деревянный пол, и тело ее содрогалось от вполне земных удовольствий, но преисполненных небесной красотой, которой она успела научиться за время недолгого полета на их глазах…

— Танцуют все! — крикнула Наташа, и вся компания сорвалась с места и задергалась в танце вокруг нее. Киса попыталась повторить несколько Наташиных па и рухнула на пол, некрасиво задергав в воздухе ногами.

Кирилл остался сидеть за столом. Он был не очень пьян и не слишком трезв, просто Наташин танец понял по-своему. Он внимательно смотрел на красный сапожок, взлетавший выше головы, на гордо посаженную девичью головку, которая даже во время исполнения элементов Канкана и танца живота не теряла королевского величия.

Теперь он знал наверняка, что Кису он не любит, что на каждую красивую девушку всегда найдется другая, еще более красивая, что с этой другой открывается совершенно другой мир, не похожий на предыдущий. А еще танец Наташи показался ему настолько красноречивым, словно Кириллу передавалась этим определенная информация, ключа к которой он, к сожалению, не имел. А кто имел? Может, символисты начала века? Александр Блок потому над ними смеялся, что слышал необъяснимое, а символисты только притворялись, играли в это. Блок-то, конечно, слышал по-настоящему и понимал, может, только не сразу…

Кто-то дотронулся до его плеча.

— Дима? А ты почему не танцуешь? С такой девушкой, как Наташа, тебе придется научиться танцевать и не только это… Вот еще что. Я хотел попросить у тебя прощение за дурацкую идею с обязательной парой. Но теперь вижу, что глупостью этой только помог тебе. Наташа — удивительная девчонка. Такие и не встречаются, вообще-то… Как ты с ней познакомился?

— Познакомили, — вздохнул Иволгин. — Нашлись добрые люди в стране Советов. Просил на один вечер, а мне отдали ее хоть на всю жизнь.

— Наташа не похожа на ту, которую можно сдать в аренду или подарить. Мне кажется, она сама кого хочешь придавит своим красным каблуком. Откуда она вообще?

— Ты же слышал, с Востока, то есть, с Дальнего Востока.

— Я не об этом.

— А о чем?

Марков отмахнулся от вопроса и хлопнул Диму по спине.

— Спасибо тебе, старик, за Пастернака. Это такой подарок… Это как мечту заветную, лекарство для души, принести в коробочке и подарить. Спасибо тебе, Димка, огромное. Я уж при ребятах твой подарок не выделял, сам понимаешь…

— Понимаю, — кивнул Иволгин. — Я очень хотел подарить тебе что-то хорошее, чтобы было больше, чем вещь. Только знаешь что? Мне кажется, что ты не очень-то рад Пастернаку и вообще всему этому… Может, у тебя что-то с Кисой?

— При чем здесь Киса? — Марков даже сморщился, как от водки. — Что вообще может быть с Кисой? С Кисой все понятно на десять лет вперед…

— Ты так думаешь? А по-моему она — несчастная девчонка.

— Глупости. Всем бы быть такими несчастными. С ее внешностью, отдельной квартирой и полом.

— Каким полом?

— Женским, разумеется. В армию у нас баб не берут, Иволгин, чтоб ты знал. Живи, баба, да радуйся…

— Я в электричке видел ее ладонь.

— Да, я помню, ты сказал, что мы не поженимся. Интересно, она тогда расстроилась или когда увидела отцовскую дачу?

— Не в этом дело. По ее ладони выходит, что у нее никогда не будет детей.

— Брось пороть чепуху, Иволгин! Ты что, гинеколог? Чтобы это понять, знаешь, куда надо заглядывать? Тебе рассказать?.. Терпеть не могу, когда начинают делать серьезные выводы из ерунды.

Все это уже в начале двадцатого века проходили.

Тарелки вертели, знамения угадывали… Я думал, ты просто так, чтобы девчонок в дороге развлечь, а ты… Хорошо еще Kiss этого не сказал.

Домовой!.. А Наташе ты гадал по руке? Как там у нее с замужеством? Короче, с кем и когда?

Кирилл хлопнул Диму по полному колену, чтобы предупредить возможную обиду, но тот только вздохнул.

— Тебе понравилась Наташа? — спросил Иволгин напрямик. — Я же тебе сказал, что она, в общем-то, и не моя девушка, а так. Ты можешь за ней спокойно ухаживать и не обидишь меня этим ни капельки. Вон Сагиров вокруг нее джигитом ходит, и Никишкины прыгают, как козлы…

— Иволгин, да ты уже ее ревнуешь! — воскликнул Кирилл.

— Еще чего!

— Да ты посмотрел бы на себя со стороны.

Если бы ты был равнодушен, то не предлагал бы мне за ней ухаживать. Тебе было бы все равно… Слушай, а ты не влюбился часом?! Это было бы для тебя неплохо… Слишком ты, Дима, мягкий, вялый, как твои девственные усы…

Иволгин надулся, усы его смешно задвигались.

— Еще хотел с ним Пастернака обсудить, проворчал Дима. — Специально читал его накануне. «Марбург», «Импровизация…». Ничего не понял. Хотел поговорить, доставить человеку удовольствие — показаться умным, а этот человек говорит такие слова, что…

— ..что усы траурно никнут. Брось, Дим-Вадим, не дуйся. Раз Иволгин начал читать Пастернака, значит, точно влюбился.

— Я еще тогда Наташу не видел.

— А это и необязательно. Сначала человек влюбляется, а уж потом встречает объект любви.

— Вот оно как! — удивился Дима. — Может быть, может быть… Это ты понял на собственном опыте или прочитал где-то?

— На собственном. Только у меня все наоборот. Сначала разлюбил, а потом нашел, кого разлюбил. Так что ты счастливее меня…

— Это я знаю, — ответил Иволгин.

Кирилл посмотрел на него так, словно Дима сказал что-то грубое. За таким взглядом вполне мог последовать хлесткий удар в физиономию.

Иволгин побледнел, почувствовав это, и испуганно посмотрел на друга. Марков сам не понял, почему его так задели слова Димы. Что в них особенного? Что такое вообще счастье и как им можно мериться? Да и не мог этот чудаковатый домовой быть счастливее Маркова разностороннего, талантливого человека, которого любили девушки и деньги. Поэтому ничего обидного не было. Просто слово за слово, получилась глупая фраза.

— Это почему же? — спросил Кирилл, наливая водки Диме и себе.

— Ты не обижайся на меня, Кира, — предупредительно начал Иволгин. — Мне кажется, что тебе что-то мешает свободно жить. Ты пытаешься с этим развязаться, отбросить его, а оно тебя догоняет, цепляется. Но самое страшное, когда оно забывает про тебя, устает с тобой бороться, тогда ты сам останавливаешься и ищешь его, чтобы оно опять настигло тебя и мучило… Вот так ты и живешь.

— Ничего себе, — Марков опрокинул в себя рюмку водки так легко, что решил тут же повторить, — оказывается ты мудрец, философ, психолог!… Ты — дурак Иволгин. Ты втюрился в Наташу по уши, а теперь ревнуешь ее ко мне, потому что эта провинциальная красотка почувствовала во мне богатого жениха. Видел, как выделывалась? Хочешь, попрошу ее сделать мне подарок на день рождения — станцевать голой на столе? А? Думаешь, не станцует? Сейчас скажу ей, что она мне нравится, как никто, и станцует, как миленькая…

Лучше бы он тогда ударил Иволгина. Кирилл видел, как поднялся тот на ноги и пошел к выходу вразвалочку, чуть приседая, на своих тяжелых ногах. Кирилл уже поднимался, чтобы догнать друга, обнять его за плечи, боднуть головой, сказать, что все это глупости, и Дима все очень точно понял и высказал, а он, наоборот, сболтнул злую, черную не правду. Но как раз в этот момент он поймал на себе взгляд Наташи и с удивлением почувствовал недавно проснувшимся в нем мужским чутьем, что сказанная им ложь вполне могла осуществиться в этот вечер. Получалось, что ложь была правдой, или на земле так и устроено, чтобы ложь жила и осуществлялась? Может, это и есть земной закон?

Он решил не останавливать Иволгина, только взглянул на закрывшуюся дверь, соображая, что сказать ребятам, чтобы не испортить праздника, а главное, чтобы Наташа… Но в ней Кирилл почему-то был даже больше уверен, чем в Кисе.

Марков не успел ничего придумать, даже отвести взгляд от двери, как она раскрылась, и показалось огорченное, но отчего-то еще и испуганное лицо Иволгина.

— Кира, твой отец приехал…

Глава 8

КИРИЛЛ МАРКОВ НЕ ЛЮБИТ И ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ ВСЕГО, А КИСА ЛЮБИТ И ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ САМОГО КИРИЛЛА

Кириллу не раз приходилось случайно слышать, как какая-нибудь из родственниц или подруг матери говорила, что Алексей Петрович внешне гораздо интереснее своего сына. Наверное, так оно и было. Седые волнистые волосы, зачесанные назад, благородный нос и волевой подбородок. Серые внимательные глаза пронизывающе смотрят сейчас на Кирилла. Такое впечатление, что отца проектировали и строили на его кораблестроительном объединении по заказу Северного флота, а потом решили оставить у себя в качестве образца. Наверное, толстухи с пышными бюстами из различных профкомов и райкомов ухаживают за отцом, ловят его в коридорах и фойе, в перерывах заседаний и конференций, может, влюбляются…

Впервые Кирилл подумал, что у отца может быть какая-то личная жизнь, может, вообще, интимная. Отца в той жизни он даже не представлял, зато в этой видел насквозь. Наверняка ехал, спешил, собирался ворваться неожиданно в самый разгар веселья, хотел устроить скандал, выгнать всю компанию, намеревался швырять вслед одежду, планировал метать вдогонку тарелки с закусками… Но по дороге его разморило, ведь спал директор по пять часов в сутки, а это мало для руководящего организма. Проспал всю дорогу, привалившись головой к дверце машины.

Вон, на лбу красная полоса от резиновой прокладки. Водитель жалел шефа, не будил до самой дачи, въехал во двор и только потом сказал фамильярно:

— Петрович, приехали! Вставай! — И еще добрый дядя Толя добавил наверняка:

— Ты бы не ругал ребят. Ведь день рождения все-таки…

Алексей Петрович продрал глаза, вылез из машины, потянулся, вдохнул соснового воздуха.

Тут Иволгин на него и вышел. Дима был с Алексеем Петровичем знаком, пользовался даже его некоторым уважением за хорошую учебу, домовитость и обстоятельность. Однажды Иволгин, придя в гости к Кириллу, между делом умудрился испечь огромный пирог с рисом и яйцами. Алексею Петровичу высокий и пышный пирог напомнил деревенскую выпечку его бабушки. После этого случая он ставил Диму Иволгина в пример не только сыну, но и жене.

С появлением в дверях Иволгина план отца с летающими тарелками рухнул. Тогда он вызвал сына на переговоры.

Как в фильме про разведчиков, два человека в темных длинных пальто прохаживались между соснами. В отдалении стояла черная «Волга».

— На какие деньги ты устроил этот банкет? спросил Алексей Петрович в роли резидента советской разведки.

— Я, вообще-то, работаю, — ответил Кирилл, молодой агент, ведущий тонкую двойную игру, а потому идущий по лезвию бритвы.

— Интересно знать, что это за работа? Неужели разгружаешь вагоны по ночам?

— Нет, я работаю в кафе, — Кирилл сделал паузу, выбирая нейтральный ответ. — Зарабатываю музыкой.

— Поздравляю, — Алексей Петрович медленно переходил в наступление. — Ты играешь в кабаке перед жрущей и пьющей публикой. Как это у вас называется? Лабаешь… Хотя бы не на барабанах?

— Нет, на клавишных, — соврал Марков-младший.

— И то хорошо. Мама будет довольна, что годы музыкальной школы тебе пригодились хотя бы для этого.

— Я очень благодарен маме, что она помучила меня в свое время.

Алексей Петрович по-хозяйски подошел к забору. Приладил отошедшую доску и пристукнул ее ладонью. Доска подождала, пока отец с сыном отойдут подальше, и отскочила опять.

— Значит, ко мне ты чувство благодарности не испытываешь? — спросил отец напрямую.

— За все это? — Кирилл прочертил рукой по воздуху.

— Ты про дачу?

— Нет, вообще, за подаренный мир… За возможность перемещаться в пространстве и времени среди толстых диполей…

— А, понимаю, — сказал отец, внимательно поглядев на сына. — Ты уже хорошо принял…

Тебя про институт спрашивают, в который я тебя засунул, как слепого, мокрохвостого щенка. Хрен с твоей благодарностью. Ты учиться собираешься или нет?

— Я, кажется, учусь.

— «Кажется!»… Про диполи ты уже хорошо выучил. Молодец… А ты знаешь, что у тебя не будет допуска к летней экзаменационной сессии? Что все кораблестроители уже сдали курсовые по деталям машин и защитили, а ты своего преподавателя еще в глаза не видел? «Кажется…»

Креститься надо, когда кажется. А тебе надо еще и чертить по ночам, а не на фоно лабать за карася! Хорошо сказал?

— Нормально.

— Вот-вот. Ты пойми, Кирилл, что кораблестроительная специальность не только обеспечит тебе кусок стабильного хлеба, а с моей помощью обеспечит еще и карьеру.

Кирилл, услышав про «стабильный хлеб», вспомнил блокадную пайку на фоне глубокого декольте официантки Кати и усмехнулся.

— Семья кораблестроителей Журбиных, — Кирилл перешел в контратаку. — Трудовая династия.

Конфликт поколений сводится к спору: что лучше — заклепка или сварка? А потом спускается на воду ракетный крейсер «Алексей Марков», а я разбиваю о твой борт бутылку шампанского…

Из отца получился бы очень хороший ракетный крейсер. Может быть, даже флагман флота.

— Ты бы лучше поостерегся при мне паясничать, — севшим голосом проговорил отец. — Как бы о твой борт я чего не разбил… Никто тебе никогда не доверит эту почетную роль, потому что ты сам — только пробка от этой бутылки.

Не касайся святых для кораблестроителя понятий! Пластмассовая пробка! Кто ты вообще? Музыкант для кабака? Это уже удивительно. Наверняка кабак какой-нибудь затрапезный. Какой из тебя музыкант? Поэт? Никакой ты не поэт!

Наслушался от своего деда, тоже литератора недоделанного, про способности. Блок, Пастернак…

Все белогвардейцы, антисоветчики, короче, сволочь. И дед твой. Только треплется и дерьмо на огороде мешает. Добавил бы в чан с удобрениями твоего Блока, может быть, что-нибудь и получилось. Вот твоя династия! Шампанское он будет о борт крейсера разбивать! Дерьмо ты будешь со стихами мешать, когда тебя за бездарность из кабака выкинут! Понял?! Бросай заниматься дурью, тебе говорят! Берись за учебу!

Какая там у тебя тема курсовой по деталям машин?

— Кулачковый механизм, — машинально ответил Кирилл, хотя сам уже завелся, как дизель.

— Завтра утром дашь мне свою курсовую. Мои проектировщики тебе ее за час нарисуют. Понял? И хватит, я прикрываю твою казацкую вольницу. Рано тебе еще. С этого дня вот тебе кулачковый механизм…

Перед носом Кирилла сложился огромный волосатый кулак. Размером он был с десятиунцевую боксерскую перчатку. Интеллектуальная дуэль между разведчиками закончилась неожиданно. Резидент показал двойному агенту кулак и пригрозил, что даст ему в морду. Агент решил играть в открытую. Ответный удар должен быть достойным. Надо разить наповал, как в карате.

— Я ухожу из института, — сказал Кирилл. И хватит, я прикрываю твою неограниченную диктатуру. Поздно тебе уже. А кулачковый свой механизм прибереги для партийной конференции. Может, стукнешь когда-нибудь кулаком по столу, не все же аплодировать друг другу.

Удар был хороший, акцентированный, как говорят боксеры, «местом». Алексей Петрович даже качнулся в сторону. Но устоял и попытался изменить тактику по ходу боя.

— Как же ты будешь жить?

— Не волнуйся. Я в день зарабатываю ставку твоего инженера-конструктора, — Кирилл несколько преувеличивал, но не слишком.

— Не сравнивай деньги, заработанные на заводе, с подачками пьяной шпаны.

— Ты считаешь, что подачки от государства так сильно отличаются от подачек частных лиц?

— Послушай, парень, — вдруг осенило Алексея Петровича, — а ты, часом, не диссидент?

— Поэт, музыкант тебя же не устраивают, почему бы не диссидент?

Отец вдруг будто вспомнил что-то, махнул рукой.

— Какой ты на хрен диссидент! — Он сказал это так, как когда-то говорил матери, бегавшей по дачному участку в поисках сына. — С кем я говорю?! Один глупый треп и ничего больше.

Документы он заберет из института! А про армию ты забыл? Никуда ты не денешься, диссидент.

И как в те годы, лежа на крыше, Кирилл почувствовал к нему детскую ненависть, потому что отец был прав.

— Значит так, Кирилл, — отец поправил шарф и стал застегивать пальто, давая понять, что разговор закончен и сейчас последуют организационные выводы. — Сейчас ты объявляешь своей компании, что банкет закончился, садишься в машину, берем с собой Диму Иволгина, которого, судя по его поникшему виду, ты чем-то обидел, берем еще эту.., дочку декана, то есть твою девушку и едем домой. Мать все приготовила, пришли гости, эти твои тетки, двоюродные сестры.., черт их разберет! Словом, не будем портить тебе праздник. Ну, и мне, конечно… Поехали. Толя, заводи!

Резидент еще не понял, что молодой агент вышел из игры.

— Отец, поезжай без меня. Я останусь с ребятами. Во-первых, они ни в чем не виноваты.

У них тоже праздник. А потом, я принял решение. Может, первый раз в жизни. А поэтому я не отступлюсь. Все так и будет. Я ухожу.

— Ладно, поглядим на тебя, — Алексей Петрович резко, по-военному, повернулся, вырыв в земле две черные ямки, и быстро пошел к машине.

В понедельник, в электричке, по дороге в институт, Кирилл в который раз вспомнил Женю Невского. Сначала появилось чувство стыда, которое было, как привычный вывих. У этого приступа были какие-то новые оттенки, но Марков на этот раз справился с ним довольно быстро.

Больше того, он вышел из приступа в состоянии непоколебимой уверенности. Даже удачная рифма пришла в голову.

В перерыве между лекциями физики, разогнав тряпкой на доске стадо тупых и жирных диполей, Кирилл Марков написал мелом:

Он решил уйти со скандалом, хоть напоследок пострадать за поэзию в техническом вузе.

Физик Миронов попался ему под рифму случайно. Но доцент оказался действительно хорошим мужиком. Он не стал сверять почерк, опрашивать свидетелей, жаловаться в деканат.

Миронов только пристыдил неизвестного поэта, но тому было не привыкать к стыду.

В тот день он ушел с лекций, пил пиво, говорил с какими-то алкашами, тряс кого-то за грудки, словом вел себя очень странно. А потом вернулся в институт и забрал документы.

Когда в кабинете на первом этаже Кирилл забирал аттестат и получал небольшую справку о сданных экзаменах, он ясно почувствовал, как рядом хрустнула шестеренка огромной бездушной машины, сработал кулачковый механизм, закрутились валы, заходили поршни. Летали машин и механизмов пришли в движение по его душу. Гигантский монстр, на мгновение потеряв гражданина Маркова в списке студентов, шарил уже стальными ковшами, щупальцами, зажимами, чтобы схватить и завернуть винтиком в один из своих блоков. Теперь над ним висел не деканат, а военкомат.

На Витебском вокзале Кирилл увидел военный патруль и непроизвольно свернул в сторону. Немного посмеявшись в душе над собой, Марков все же согласился с инстинктом, что пора переходить на нелегальное положение. Начинается игра в прятки, в которой водить предстояло государственной машине. Но пока она стоит лицом к стене и считает до десяти. Еще идет отсчет, и у Кирилла есть время, чтобы спрятаться. А свобода…

Киса была дома. На всю катушку у нее гремело какое-то диско. Соседи тщетно стучали по батарее. На кухонном столе стояла большая бутылка кубинского рома в окружении пепсикольных бутылочек. Киса сидела на табуретке в поношенных джинсах и клетчатой ковбойской рубахе и самозабвенно прикладывалась к стакану.

— Подбираю идеальную пропорцию, — проговорила Киса сильно заплетающимся языком.

Она плеснула в бокал рома и пепси и протянула его Кириллу.

— Нет, спасибо, — Марков отодвинул ее руку. Пей сама. Я только «Три товарища» прочитал.

— Ну? — не поняла Киса. — Ты хочешь сказать, что не хватает третьего товарища?

— По ходу действия главный герой выпивает такое количество рома, что читатель, в конце концов, слышать о роме уже не может. А ты мне его пить предлагаешь.

— Не читала, — сказала Киса и опрокинула в себя содержимое бокала. — Ага, понятненько.

Много пепси. Дамский вариант.

Киса опять потянулась к бутылке рома, но Кирилл отодвинул ее на край стола.

— Kiss, тебе уже хватит.

— Дай сюда! Ты кто такой, чтобы мне указывать? У меня, может быть, душевный кризис.

Может быть… Каждый советский человек имеет по конституции право на запой. Ты что, не проходил? Я — несчастная женщина, а ты кто такой?

— Ты в самую точку, — Кирилл потер лоб, чувствуя смущение даже перед нетрезвой Кисой. — Суженый, ряженый… Я пришел сделать тебе предложение.

— Какое предложение? — у Кисы на глазах тяжелела голова, и она подперла ее обеими ладонями.

— Какое-какое.., сложноподчиненное.

— Не поняла. Еще разок…

Девушка опять потянулась к бутылке, но на этот раз не дотянулась.

— Дай сюда! Ты стоишь на пути прогресса.

— Слушай, алкоголичка, я прошу твоей нетвердой руки.

Киса посмотрела на него с интересом, но долго сохранять осмысленный взгляд она не могла.

Голова ее стала падать и была поймана хозяйкой за волосы над самым столом.

— Кому приходится предлагать руку и сердце! рассмеялся Кирилл. — Вот жизнь! Невеста неадекватна. Согласны ли вы стать женой Кирилла Алексеевича Маркова?.. Нет ответа. Повторяю вопрос. Согласны ли вы стать женой Кирилла Маркова?

Говоря это, Кирилл оторвал Кису от стола, поднял на руки и понес в комнату.

— Только не тряси меня, — попросила девушка, — и не дави мне на живот.

— Размечталась, — ответил Кирилл, укладывая ее на диван и укрывая пледом.

Потом он вернулся на кухню, попробовал пить ром, ругая при этом Эриха Марию Ремарка.

Но надо было приучаться к напитку «потерянного поколения». Тогда Кирилл изготовил коктейль по кисиному рецепту, выпил его залпом и пошел спать.

Снилось ему, что он прячется под чей-то громкий и неумолимый счет. «Один, два, три…» Кирилл лежал между скатами крыши на даче в Солнечном.

— Он спрятался на крыше, — услышал он торжественный голос отца.

«Четыре, пять, шесть…» Теперь он бежал наперегонки с соснами, помогая себе руками, хватаясь за траву и корни, но все равно отставал от всех. На берегу залива он увидел избушку. «Семь, восемь, девять…» Он бегал вокруг нее, пытаясь отыскать вход, а диполи уже были близко. Приближаясь, они вырастали на глазах, закрывая собою весь мир. Кирилл бил их каким-то чертежным инструментом, но делал это слишком медленно. Инструмент вяз и застревал в их мутных телах, а новые диполи все нарастали и нарастали.

— А где же твоя пара? — услышал он голос Акентьева. — Пара — это смерть. Пропадать без пары нельзя. Где твоя пара, Марков?

Теперь приходилось отмахиваться от его слов.

Когда уже спасения никакого не было, стиснутый со всех сторон Кирилл увидел поднимающееся из воды солнце. «Десять…» Восторг жизни и уверенность в спасении охватили его. Он видел, как червяками расползаются по сторонам диполи, но под солнечными лучами они превращаются в камни.