Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Особо одаренная особа - Высшее образование для сироты, или родственники прилагаются

ModernLib.Net / Вересень Мария / Высшее образование для сироты, или родственники прилагаются - Чтение (стр. 3)
Автор: Вересень Мария
Жанр:
Серия: Особо одаренная особа

 

 


      Мы безропотно, как мыши, пойманные на распутном поедании сыра, пошли понуро из директорского кабинета.
      Алия сунула Феофилакту Транквиллиновичу меч, я — тяжелую серую книгу, которую, оказывается, судорожно сжимала в белых от ужаса пережитого пальчиках. Мавка молча отрыгнула в ладонь директора огромный голубой карбункул.
      Вид у директора при этом был такой, словно ему скормили на обед любимейшего друга. Он дернул кадыком, глядя, как по пальцам текут слюнки, и что-то утробно промычал. Стошнило же почему-то Офелию Марковну.
 
      Вечер для нас был тягостен и безобразно длинен. К нам заходили все за всякой ерундой, лишь бы взглянуть на героинь дня. Летавицы окидывали нас мимолетным цепким взглядом в поисках следов побоев. Демоны пытались глянуть глубже — кто-то пустил слух, что нас пороли. Все склонялись к мысли, что наша троица уж не жилицы, учителя только решают, как нас уморить.
      После ужина, кряхтя и горестно стеная, появился Гомункулус.
      — Я поживу у вас, пока хозяина не откопают, — заявил он, кидая собранный мешок на стул и по-хозяйски окидывая взглядом комнату.
      — Чего это? — насупилась Алия, подозревая в крысе чересчур наглого самца.
      — Спокойно. — Ничуть не смутившийся от ее грозного вида Гомункулус развязал мешок. — Во-первых, Верее надо помочь писать доклад. Во-вторых, вы дом мой развалили. В-третьих, я вас буду охранять.
      И, глядя в непонимающие глаза лаквиллки, усмехнулся.
      — Феофилакт согнал всю дворовую нечисть на раскопки. Они вас всех теперь так любят, ох как любят.
      И, не дожидаясь, пока мы переварим новость, начал обживаться, раскладывая свой нехитрый скарб с хозяйским видом: пинеточки на четыре ноги, вязаный колпак, банный халатик, слоника, качающего головой, и мензурки с чем-то бурым и вонючим. Последними на свет появились разнокалиберные чесалки.
      — Даже не думай, — буркнула в ответ на его вопросительный взгляд Алия, а мавка покраснела и захихикала.
      — Ладно, разберемся, — уже более радостно проговорил крыс и, взобравшись на стол, стал рассматривать прибор для письма. — М-да, не мой размерчик.
      — Сама напишу, — спохватилась Я. — А ты точно знаешь, что писать?
      — Я триста лет в архиве, милая, — по-барски похлопал меня хвостом по руке крыс.
      — Бумагу жрал, — хмыкнула Алия.
      — Ой, ладно вам, — отмахнулся крыс от глупых инсинуаций и, заложив лапы за спину, прошел туда-сюда, как заправский педагог на лекции.
      — Значит, так. Пиши. В году семь тысяч сто восемьдесят шестом…
 
      Утро началось с истошного визга мавки. Потом к нему добавился многоэтажный мат Алии. А перекрыл все это трубный рев как минимум дракона.
      Я приоткрыла один глаз и тотчас зажмурилась. Посреди нашей комнатки сопел, волнуясь и нервничая, могучий племенной бугай Бориска. Зверь крутого нрава и дурной славы, красный, как пожар, чернорогий, как демон, и, конечно, злющий, словно черт.
      Ни окна наши, ни двери пропустить эту громаду не могли, и я сразу поняла: вот она, расплата, которой нас пугал Гомункул. А копки там еще на две недели.
      — Надо что-то делать, — проговорила Алия, прыгая на одной ноге и пытаясь попасть в штанину. Мы с Лейей тоже судорожно натягивали вещи, которые Гомункулус выкидывал нам по одной из комнаты в коридор, куда мы выскочили.
      Шнырять крысу под ногами племенного зверя было страшно, а с нашими вещами в зубах и лапах еще и неудобно. Но он честно искупал вину. Раз пообещал трем доверчивым девушкам охранять их от происков, значит, держи слово. Не можешь справиться, расхлебывай. И крыс скучнел, прикидывая на пальцах, сколько дней ему с нами возиться.
      — Слушайте, может, мне переехать? — поинтересовался Гомункул, вываливаясь из оккупированной зверем комнатенки.
      — Я тебе перееду. Я тебя самого перееду, — с обидой сказала Алия, проявив редкую непоследовательность.
      — Он какает! — зарыдала Лейя. В ее голосе звенело отчаяние.
      — Бык-производитель производит только навоз, — сообщил, появляясь пред наши светлы очи, Анжело.
      Мы четверо дружно заскрипели на него зубами.
      — Нам не нравятся такие шутки, молодой человек. — Крыс вздулся пузырем и даже попытался встать Анжело на ногу.
      — Но-но. Я с миром. — Демон задрал руки и крылья. — Рагуил велел забрать доклад и намекнуть, что прогула тебе не поставит на сегодня.
      — За что такие пряники? — прищурилась недоверчивая Алия.
      Но демон начал посвистывать, разглядывать потолок и шаркать ножкой — короче, изображал дурака, пока не получил от вилколака шеям. Потом они еще сколько-то боролись, пока Анжело не наигрался вволю и не выложил как на духу, что демонам вообще нравятся погромы. Что большому количеству демонов требуются и соответственные разрушения. Что демоны вообще не могут жить в болотном спокойствии. И что последний раз, когда они собрались всей семьей вместе, Приключилась аж Последняя Битва богов.
      — Одним словом, дерзайте, — заключил демон и исчез. А Бориска, осознав, наконец, что он в неволе, бросился на дверь. Мы с визгами скатились вниз по лестнице, оставив возмущенно галдящий этаж разбираться с быком.
      Через час Гомункулус, упав рядом со мной на лавку, обессиленно доложил, что зверя вывели, а разрушения мне теперь придется оплачивать Школе до старости и еще немного после смерти. Мерзкая дворовая нечисть стрясла с крыса денег на выпивку, и теперь из парка доносились визг И пляски веселой гулянки.
      — Ну все, — безнадежно махнул лапой Гомункулус. — Теперь до утра пить будут, а утром опять Бориску притащат.
      — Не надо Бориску.
      — Самому страшно. Ты комнату видала?
      Я в ужасе затрясла головой.
      — И не ходи. Летавицы загрызут. — Он горестно вцепился в хвост зубами, подсчитывая нанесенные ему убытки. — И где я им столько деньжищ возьму, чтоб каждый день вином поить?
 
      Столовая медленно наполнялась народом. Правда, наполнению мешала яростная склока, устроенная девицами с нашего этажа. Лейя отдувалась за нас за всех, отгавкиваясь от скандалисток, и медленно отступала под натиском превосходящего врага. Я билась головой о столешницу, представляя себе кошмар грядущих дней. Алия сидела безучастная к миру, как истукан на капище, и лишь едва заметно шевелила губами, изредка загибая пальцы. Подсчеты ее длились недолго. Мавку смяли, и разъяренная общественность взяла нас за шкирку как главных и несомненных виновниц превращения этажа в хлев.
      — Веселенькое начало, — вздохнула я, получая в руки тряпку и лопату. У проклятого Бориски, судя по всему, случился острый приступ медвежьей болезни.
      До звонка я драила жилое крыло и лестницы, мавка заливалась в нашей комнате горючими слезами, а Алия с ревом гоняла особенно остроумных недоброжелателей ведром по Школе. Вернулась она красная и злая, но почему-то без ведра, а с бочонком на плече.
      — Все, хватит ерундою заниматься, — решительно заявила она. Без откупа нам в Школе не жить.
      Прихватив с собой зареванную Лейю и мрачного, как дух отчаяния, Гомункула, она отправилась широким шагом завоевателя империй в котельную, царство истопника Злыдня. Нрав у Злыдня соответствовал имечку, но зато всю печную нечисть он держал в кулаке. Одним словом, не последним человеком был (или нечеловеком, тьфу ты пропасть).
      Истопник, как и положено, был черен, кряжист и красноглаз. Маленькие рожки смолено блестели, а шерсть, наоборот, была словно присыпана вся пеплом. Одеждой он, как и Рогач, не пользовался вовсе, стоял посреди котельной с огромной кочергой-шуровкой и покрикивал на юрких бесенят, которые полудюжиной чистили печь. Из огромного ее зева летела сажа. Бесенята сновали туда-сюда с ведрами. Кто-то кричал «И-эх», и в трубе шуршало, словно пробегало стадо мышей.
      Во второй печи ревело пламя, но к привычному гулу огня примешивались песни и покряхтывания «ух, хорошо, эх, хорошо».
      Мы с Лейей прижались друг к другу, как две коровы посреди чужого двора, зато Алия, промаршировав до Злыдня, решительно и даже по-хозяйски потребовала:
      — Ну?
      — Где? — отозвался Злыдень, и лаквиллка показала на сидящего у меня на руках крыса:
      — Вот.
      — Ага, — прищурился рогатый истопник, и не только крысу, но и мне стало нехорошо. Глазки Злыдня показались мне угольями, жар от которых обжигал.
      — Эй, эй, вы что? — Взволнованный таинственной беседой Гомункулус попробовал залезть мне в вырез платья, но, тут же получив по лапам, заверещал: — Невкусный я, не надо меня кушать, дядя Злыдень.
      Но Злыдню было начхать на верещания крысюка. Отдав шуровку Алии, он не спеша дошел до нас и, сдернув Гомункулуса за хвост, заставил его шмякнуться безвольной и на все готовой тушкой на нечистый пол.
      — А ведь и в самом деле гомункулус, — вроде бы как удивился он и, непонятно чему радуясь, громко свистнул, сунув два грязных, заскорузлых пальца в рот. — Шабаш работа! — и рассмеялся. — Гулять будем.
 
      — Приезжал к нам один раз алхимикус, — рассказывала Алия, помешивая ложкой дурно пахнущее варево. Пар поднимался от него такой ядреный, что Гомункул, надышавшись им, уже валялся, сотрясая стены кочегарки пьяным храпом. Злыдень по чуть-чуть добавлял в котел вина, а бесенята следили за конечным, так сказать, Продуктом, смотрели как завороженные на тонкую струйку самогона, льющуюся в бутыль. Лейя им уж и этикетку подписала красной тушью, и парочка рогоголовых металась, не зная, чем к стеклу приклеить гордую и многообещающую надпись про первач. Но главному истопнику сейчас был интересен взвар, загустевающий на дне котла.
      — Поклялся тот алхимикус, что за три тыщи кладней сумеет выпарить из бочки крепкого вина зелена змия.
      — Выпарил?
      — А то. Батя его прямо так в бассейне и держал. Ох, красотища. С вечера воды нальешь, утром уже зелено вино вычерпываешь. Три месяца гуляли всей столицей, пока тетка моя не приехала, Авдотья. — И что? — заинтересовался Злыдень, жадный до всяких жутких историй с мордобоем, как все его собратья. Алия усмехнулась, вспоминая тот веселый год, призналась:
      — Тогда я и решила стать валькирией.
      — А змей чего?
      — Того. Алхимикус бежал, а без крови гомункула другого выпарить папаня не сумел.
      — Кто здесь? — вскочил, разбуженный кошмаром, крыс и уже полусонно и обиженно добавил: — Всех натяну.
      Бесы захохотали в голос, один начал лапками водить над крысом, нашептывая в ухо гадости, пока Гомункул, вскочив, не завопил:
      — Не ешьте меня, я невкусный! — и угорело не вытаращился на нас, не узнавая.
      — Ой, что-то там шевелится! — радостно подпрыгнула мавка, тыча веточкой в котел. Мы все полезли посмотреть, сшибаясь лбами, в результате победителем стал Злыдень.
      — Маленький какой, — сказал он умиленно и, прежде чем Алия раскрыла рот, проворно цапнул змея прямо из котла. — Держи его, он склизкий!
      — Что?
      Змей в самом деле оказался скользкий, он стрелой вылетел из кулака истопника и шлепнулся за шиворот раскрывшей рот и в общем-то ни в чем не виноватой Лейе.
      — Стойте! — Я бросилась к Лейе, желая помочь, но бесы оказались около нее раньше, а она, видя, что с нее сдирают платье, с визгом кинулась вон из кочегарки;
      — Стой!
      — Держи ее!
      — Зме-юка! — понеслось ей вслед.
      Толпа взбешенной нечисти гурьбой погналась за подружкой. Мы припустили следом. А полупьяный крыс, вскочив на мои плечи, завопил:
      — Эгей, гони ее в подвалы!
      Я же только подумала, что наш змееныш скользкий и, скорее всего, сейчас выпадет.
      Так и случилось. Маленький червяк запрыгал по ступеням. Я закричала:
      — Вон он! — и Рогача, степенно выволакивавшего из овощехранилища мешок репы, просто затоптали.
      — Уйдет, лови его! Уйдет! — ярился истопник.
      Я постаралась пробежать по Рогачу как можно аккуратней, а мавка как специально наступила на живот, заставив бедного кладовщика задушенно пищать под каблуком.
      — Ай, потеряли! — убивались бесы.
      — А вы ему воды, он сам всплывет! — неистовствовал пьяный Гомункулус.
      Поняв, что все пропало и грядет беда, я со всех ног пустилась прочь. Но то ли бегала не шибко быстро, то ли уже хлебнувший самогона Злыдень был проворней, но школьный акведук, пускавший жидкую струю водички, так облегчавшую нам жизнь, вдруг заревел смертельно раненной зверюгой и исторг потоп. Стена воды прошлась по этажам, сметая всех, кто зазевался, и обрушилась на наши головы прямо с мусором и дико верещащими соучениками.
      Я словно мышь смотрела на водоворот и не могла пошевелить даже мизинцем. Алия и Лейя уцепились за меня.
      — Вот он, конец, — заскулила я потерянным щенком. И тут открыла рот мавка.
 
      Бывает, что и величайшие из человеков бессильно опускают руки. Феофилакт Транквиллинович смотрел на нас, как тот цепной кобель, которому отдали на воспитание особо бестолкового щенка. Он-то понимает, что нас проще прикопать в лесу по-тихому, но совесть клятущая не позволяет.
      — А потом я заморозила всю воду, как нас учил маэстро Флейта, — щебетала Лейя, напрашиваясь на похвалу. Она так и лучилась чувством собственной значимости, пока директор со щемящею тоской смотрел то на мавку, то в окно, где полная луна звала повыть, пустить на волю чувства, отрешиться от бедлама, в который превратилась Школа. Наконец он окончательно отвернулся от окна и стал таращиться стеклянными глазами на заливающуюся соловьихой мавку. Рогач, Гомункулус, Злыдень и еще дюжина бесов почти что разморозились и теперь тихо так сидели в уголке, стараясь не привлекать внимания директора к своим персонам. Другая партия нечисти состояла из дворовых, упившихся на спасательных работах, и тоже тихонечко посапывала в другом углу. В колбе на директорском столе плавал вполне довольный жизнью зеленый змий, всем своим видом как бы говоря, мол, не пора ли махнуть на все рукой и уйти в запой.
 
      — И вот тут вы выступаете вперед. — Офелия Марковна красиво повела рукой, зацепилась широким рукавом за угол стола и опрокинула на нем все, включая золотую клетку с заключенным в нее Гомункулусом.
      — Эй! — завопил крысюк, катясь по столу. — Что за дурацкие шуточки? Меня пытать не велено! — и, пойманный проворной Алией, заорал:
      Парнишку терзал озверевший палач! Клещами рвал белую плоть…
      Учительница задохнулась гневом, а мы поспешно сунули скандалиста под лавку. Кощеиха гордо дернула острым подбородком и, постучав указкой по столу, продолжила внезапно прерванную репетицию, стараясь не замечать истошных воплей заключенного.
      — А ну нишкни! — прикрикнула на крысюка мавка.
      Алия делала вид, что с интересом следит за танцем с саблями, который к празднику по поводу вручения архонов пыталась поставить Офелия. Я из бумаги делала для Лейи лягушат, мавка — цапелек. Получалось здорово, уже целое болото заварганили. По синей глади коряво покрашенного стола плыли белоснежные лилии и разнообразные лодочки, в которых, оказывается, понимала толк Алия, всегда, по ее словам, выигрывавшая дома гонки лодочек по ручьям. Через бумажные кораблики перепрыгивали жабы-переростки. Но вскоре мы так увлеклись прыжками бумажных лягушек на щелбаны, что раскричались и получили от Марковны нагоняй.
      — На мой взгляд, — завела она глаза к потолку, поджимая тонкие бескровные губки, — ваша троица столько наделала глупостей, что должна сидеть тише воды ниже травы, а не срывать школьные репетиции.
 
 
Тихо догорают в небе звезды!
Голуби воркуют на стене.
Невдомек им, белым и крылатым,
Что лишь эта ночь осталась мне!
Четверо войдут, возьмут под ручки.
Голову обреет мне палач… —
 
 
      затянул очередную песню крыс. Кощеиха не стерпела и, ткнув длинным тощеньким пальчиком в Гомункула, привзвизгнула:
      — А вам, зверь неизвестной породы, и вовсе стоит помалкивать, пока вас на опыты не пустили.
      Вопли протеста заключенного в клетку крыса разом утихли. Однако ж налитым кровью глазом он принялся сверлить Офелию, нервируя и сбивая с мыслей, от чего вся репетиция шла наперекосяк. Актеры сопели, обещая взглядами всей нашей компании устроить вечером темную, а мы в ответ строили зверские рожи, пока Марковна не всхлипнула и не вылетела из актового зала.
      — Доигрались, ослицы? — напустился на нас громадный Фефер-оборотень, изображавший Чернобога.
      — Да набить им буркала, и все дела, — вякнул кто-то из-за его спины, и вся массовка подалась нам навстречу. Лейя взвизгнула, взбираясь на стол с ногами, а мы с Алией вскочили, готовясь принимать бой. Я еще успела замахнуться гомункуловой клеткой на Фефера, но меня сбили с ног и, наверное, намяли бы бока, не появись на пороге директор с зареванной Кощеихой под мышкой.
      Молчаливого его присутствия было довольно, чтобы прекратить побоище. Феофилакт Транквиллинович осмотрел приготовленный к празднику зал. Марковна постаралась на славу, используя дармовой каторжанский труд на благо общества. Стараниями Алии актовая зала блестела как игрушечка. Она с таким остервенением натирала все медные ручечки, финтифлюшки, подсвечники, люстры и канделябры, так яростно «освежала» позолоту, что теперь те сиянием просто слепили. Я тоже приложила руку к этой красоте, отстирывая прокопченные знамена неведомых народов и племен, когда-то клявшихся беречь и поддерживать Школу. Пока я штопала исторические тряпки и подновляла краску на гербах, Лейя наделала праздничных гирлянд, и теперь красно-золотые цветы оплетали стены, каскадами и водопадами струясь по тоненьким колоннам. Только крыс до выяснения его личности бездельничал, сидя в клетке и развлекаясь в основном критикой насчет режиссерских способностей Офелии Марковны.
      Директор не поленился, неспешно пройдясь по зале, заглянуть во все уголки, уважительно помолчал, глядя на рулоны бордовых ковровых дорожек, и не нашел, за что сказать нам злое слово — работали мы как проклятые. Тем более что Гомункул время от времени цитировал по памяти всем присутствующим выдержки из «Уложения о наказаниях». По его словам, жить нам оставалось всего ничего, и исключительно в страшных муках. А такие знания сильно стимулируют.
      Остановившись напротив стола — озера, где мы устраивали лягушачьи бои, Феофилакт Транквиллинович хмыкнул, нажал пальцем бумажного прыгуна и отправил его через весь стол, разом выиграв три щелбана. Алия сглотнула, мавка потупилась, крыс, вцепившись прутья, пискнул:
      — Свободу свободной личности, — и отпрыгнул на всякий случай, вдруг укусит.
      Директор добренько посмотрел на него и улыбнулся:
      — Я думаю, проблема вашей троицы не во вздорных характерах, а в переизбытке свободного времени.
      У меня дрогнули руки, все, теперь заездят нас общественным трудом до смерти. Я глянула в ужасе на подружек в надежде, что они ляпнут что-нибудь, пока директор не придумал для нас очередное задание. Алия тоже все поняла и состроила мне отчаянное лицо, тогда я наступила на ногу Лейе.
      — A-a-a!!! — разразилась воплем мавка, заметила наши с Алией гримасы и заверещала: — А нас в актеры не пускают! А мы тоже хотим!
      Феофилакт Транквиллинович отшатнулся, а Кощеиха растерянно заморгала глазами:
      — Как же не пускают? Я же всех спрашивала, кто желает выступать, записывайтесь. Вы же… вы же не подходили!
      Но мавка не унималась, брызгая во все стороны фонтанами слез, противно вытягивая на одной ноте:
      — Мы-ы бы-ли за-ня-ты-ы!
      — Да!!! — заорал из своей клетки Гомункул. — У нас есть несколько скетчей, которые в легкой и доступной форме объясняют молодому поколению предназначение архонов.
      Даже мы удивленно на него уставились. Крыс отпустил прутья клетки, переводя взгляд с наставника на нас и обратно на наставника, и невинно поинтересовался:
      — А разве нет?
      — Конечно, есть! — возмущенно загалдели мы.
      — Чур я первая выступаю! — запрыгала разом просохшая от слез Лейя, вырвала у кого-то из рук зелененький платочек и полезла на помост, установленный специально для праздника.
      — И чего она будет петь? — заинтересованно проводила ее взглядом Алия.
      — Какая разница? — замороженным голосом откликнулась я, леденея от дурных предчувствий. — Мы следующие. — Показав кулак Гомункулу, я пригрозила: — Ты тоже пойдешь, провокатор!
      — Петь будут все! — отмахнул лапкой крыс и забегал по клетке. Дайте мне бумагу! Дайте мне чернила! Я должен набросать текст и ноты!
      Лейя тем временем, взгромоздившись на помост, просто лучилась счастьем. Завязав на голове платочек и подперев пальцем щеку, она закатила глаза и стала дура дурой.
      — О! Щас споет! — подтолкнула меня локтем Алия. Директор тоже с интересом смотрел на мавку. Лейя вздохнула и, прыгнув козочкой, выдала шедевр:
 
Говорила мама мне, клятвы есть обманные, да напрасно
тратила слова,
Затыкала уши я, я ее не слушала и архон с собою не брала!
Ах, мамочка, на саночках каталась я не с тем!
Обещал мне Ванечка за поцелуй по пряничку,
Ах, я ему поверила зачем?
 
 
Бусы в магазине я покупала синие и платок зеленый, как трава,
Но в сапогах сафьяновых зря ждала Степана я,
Ах, мама, мама, как же ты была права!
Ах, мамочка, на саночках каталась я не с тем!
Мне Сережка хвастался, что он будет свататься,
Ах, я ему поверила, зачем? —
 
      звонко впечатав каблучок в сцену, Лейя отвесила всем земной поклон. Присутствующая нечисть зааплодировала, а Офелия Марковна побагровела, словно ей рассказали сальный анекдотец.
      — Давайте, закрепляйте успех, — пробурчал Гомункул и сунул мне сзади в кулак записку. Мы с Алией двумя неуверенно покачивающимися упырями полезли на помост, оттирая с него окрыленную успехом мавку, славшую всем воздушные поцелуйчики.
      — Мы только еще не спелись, — пробасила Алия, косясь в записку. Я быстро пробежалась глазами по микроскопическим буковкам и, выдав зубастую улыбку, жизнерадостно завопила, а школьные музыканты подхватили мотив:
 
Позвала меня подруга: «Слышишь, выходи!
Школой выданный архон тоже прихвати!
Понаехали купцы, барахлом трясут,
За товар заморский свой дорого берут».
Я дела все побросала, золото сгребла,
Ведь давно уже с купцами дел я не вела,
Но «забыла» свой ар хон в кошелек вложить,
Ведь навьи дети не умеют без обмана жить!
 
 
Знают взрослые и дети:
Обещанья нечисти — слова на ветер!
Кто без клятвы на архоне наше золото берет,
Или дурачок с рожденья, или просто идиот!
 
 
Мы вдвоем с моей подругой по рядам пойдем,
Поторгуемся с купцами, спеси с них собьем,
За обновки наши станем золотом платить,
Но навьи дети не умеют без обмана жить!
 
 
Вот полез купец в кошель, и глаза на лоб,
Вместо золота лежит там лишь дохлый клоп,
Что орешь ты, дурачина, я ведь не клялась,
Что наутро весь барыш не превратится в грязь!
 
      Мавка не выдержала, завизжала и, ухватив с собою парней, устроила под помостом плясовую:
 
Знают взрослые и дети:
Обещанья нечисти — слова на ветер!
Кто без клятвы на архоне наше золото берет,
Или дурачок с рожденья, или просто идиот!
Вот!
 
      Офелия Марковна, стойко перенеся вид развратного веселья, нервно глянула на кашлянувшего Феофилакта Транквиллиновича, спросившего:
      — И какая из всего этого следует мораль?
      — Мораль щас будет! — уверил его крыс, выходя из клетки с видом князя, несправедливо осужденного, но добившегося свободы. Он кивнул Феферу, и тот, подхватив лиру, начал ему аккомпанировать:
 
Да, друзья, как ни обидно, но конец наш приближается,
Умной нечисти не видно, нечисть просто вырождается.
И великое наследство мы на глупости истратим,
Потому что врем друг другу, вечно пакостим и гадим.
А ведь клятва на архоне — это обращение к богам,
Мудрым, древним и великим, не чета рогатым нам.
И они там, в небесах, слышат все, что мы бормочем,
И рыдают день и ночь, им за нас обидно очень.
Так что прочь нелепый вздор из головы!
Вы уже не просто нечисть — братство вы!
Вы — хранители традиций и последний наш оплот,
Вы ученики великой Школы, покровителем которой сам Архон.
 
      Феофилакт Транквиллинович удовлетворенно крякнул, а Офелия Марковна зааплодировала.
      — Общая идея мне понравилась, — наконец сознался директор, — и я, в общем, не против. Только желательно немного расширить и представить в виде оратории.
      — Во влипли, — шепнула Алия, я ее ущипнула: — Лучше глотки драть, чем спины гнуть.
      — Кстати, — спохватился директор, глядя на Гомункула, — мы же не определились с вашим статусом.
      Гомункул сел на край помоста и, заинтересованно сложив свои лапки, сказал:
      — Я неплохо управился с этой троицей и, думаю, вполне бы мог быть педагогом вашей Школы. История, мифотворчество, музыка, театральное искусство, все это мне вполне по силам. — Он мечтательно закатил глазки, но наставник спустил его на землю:
      — Я хочу предложить вам пост нашего архивариуса. Конечно, после того, как откопают алхимикуса и расчистят подвал.
      Крыс тут же подскочил и, ухватив Феофилакта Транквиллиновича за палец, начал страстно его трясти:
      — Что ж, архивариус так архивариус. Уверяю, я справлюсь. Нет недостойной работы, есть недостойные… э-э… мм… индивидуумы. И дико завизжал. Это Алия наступила на хвост предателю.
 
      На следующий день великое событие состоялось. Мы в мантиях, стоя на хорах, тоскливо тянули Гомункулов шедевр, а актеры в масках богов представляли рождение мира и заключение первого договора на архоне. Было так поучительно, что аж скулы сводило. Нет, Лейе понравилось, но то, что вылетало из уст Алии, тянуло на хорошую порку. Я на такое не отважилась и хрипло тянула речитативом нудный текст, ожидая, когда мне наконец-то выдадут эту золотую цацку и отпустят. Так что, когда у меня на шее застегнули цепочку архона, я не испытала ни трепета восторга, ни дрожи соучастности к великому, единственное, что чувствовала, так это то, что у меня ноги гудят и спина разламывается. Свою первую клятву быть верной Школе и братству оттарабанила, как какой-нибудь умрун, тупо повторяющий за некромантом. Алия была в таком настроении, всю дорогу к нашей комнате выпытывая точный текст клятвы, который успела забыть, едва про из неся. И только мавка новорожденной козочкой скакала вокруг нас, восторгаясь тем, все романтично и торжественно.
      Какой-то недомерок, попавшийся на дороге, предложил нам спор архоне. Алия не задумываясь треснула его в лоб и промаршировала по бесчувственному телу, вздохнув:
      — Нет, надо быть скромнее, больше никаких погромов. Только учеба, прогулки на свежем воздухе, посиделки по вечерам. — А Лейя, весело щебетавшая, вдруг ахнула и замерла, уставившись в потолок. — Что? — спросили мы с Алией.
      — А мне один юноша, ну, в общем, клялся в любви. Ведь я могу теперь проверить его слова на архоне!
      — Вали, — напутствовала ее Алия, — давай, резвись, пока подруги умирают от изнеможения.
      — А? А куда сначала бежать?
      — Туда, где твой… этот… юноша, — сказала я.
      — А я сказала, что один? — потерла лоб мавка. — Какая-то я рассеянная стала.
      Но тем не менее рванула со всех ног по коридору прочь. Мы зашли в комнату и плюхнулись на свои кровати и тут же едва не вскочили, услышав из-под шкафа мерзенький голосок:
      — Эй! Не спать! — Гомункул выполз, волоча с собой бутылку из зеленого стекла, ловко вспрыгнул на стул, с него на стол, обгрыз на горлышке сургуч, замусорив нам скатерть, и ловко, с хлопком, вы6ив пробку, заорал: — Ура!
      — Можно, я его придушу? — спросила Алия.
      — Глупые вы еще, потому что молодые, а ведь у вас начинается новая жизнь! Теперь мы все — нечисть! — И крыс поправил на пузе свой огромадный архон.
      — Вот шалопутный, — хмыкнула Алия, отбирая у него вино, — как на такого всерьез обижаться?
      — Действительно, никак, — согласилась я, отвесив крысу знатный щелбан. И, пока он приходил в себя, мы оприходовали половину.
 
      В первую ночь зимних каникул по традиции гадали. Самым популярным средством освещения стали конечно же свечи. Визг мавок разносился по всему нашему девичьему этажу. Гордячки летавицы прикидывались спящими, но все знали, что они гадают втихую. Почти из-за каждой двери доносились загадочные шепотки. Вампирши набрали целую кучу разномастных сапог, прокрадывались на этаж к ученикам мужского пола, кидали по одному в комнаты и, прислушиваясь к чертыханиям, пытались вычислить имя будущего мужа. Когда летающие предметы обуви стали нервировать и парни закрыли двери во всех комнатах, наглые упырицы стали подстерегать их в темных коридорах, в качестве средства для гадания используя те же сапоги. Если влетающий в комнату сапог поражал в основном предметы быта и редко хозяев, то теперь прямое попадание в лоб оглушало и узнать имя стало намного легче.
      Я в гадания не верила, поэтому хоть и не спала, но подобными глупостями не занималась. Лейя, естественно, гадать жаждала всей душой и настраивала сложную систему зеркал, предупредив, что гадающая должна быть одна, и намекая, что, как только она будет готова, безжалостно выгонит нас с Алией в коридор. Алия о женихах не помышляла, собираясь после окончания Школы поступить на факультет валькирий. Дева прыгала по комнате, нанося удары ногой воображаемому противнику. Судя по высоте замаха ног, противником был мужчина. Я лежала на кровати и терзалась лишь одной думкой: как привязать у летавиц к раме окна картофелину на веревочке, не упав с третьего этажа. Конечно, можно попросить кого-нибудь из химер, но они такие грубиянки, могут не только меня выгнать, но еще и летавицам рассказать о моей затее.
      Вообще-то, когда затея родилась, я думала о старосте, но Анжело ворвался к нам в комнату три дня назад и огорошил сообщением:
      — Все, рыжая, ты староста. Правда, командовать тебе временно будет некем. У нас дома заварушка, срочно понадобились бойцы. Заметив Алию, он осклабился: — О, люпус хоминис камрад эст.
      — Чего? — насупилась обидчивая Алия.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29