Он смеялся самым искренним, веселым смехом. Будиновский сконфузился и нахмурился.
      - Ну, Маша, что ты такое рассказываешь? Просто, я вожу машинально карандашом по листу, а по твоему рассказу выходит так, что без лошадиных головок я и слушать не могу.
      Марья Михайловна стала оправдываться.
      - Нет, я только говорю, что это все-таки помогает сосредоточиваться. Ведь, правда, как-то легче слушать.
      Сергей несколько раз замолкал и опять прорывался смехом. Таня скучала. Варвара Василье-вна перевела разговор на другое.
      Опять раздался звонок. Вошел господин невысокого роста и худой, с большою, остриженною под гребешок головою и оттопыренными ушами; лицо у него было коричневого, нездорового цвета, летний пиджак болтался на костлявых плечах, как на вешалке.
      - А-а, Алексей Кузьмич! - приветливо протянула Марья Михайловна.- Вот легок на помине. А мы только что говорили о вашей лекции. Все от нее положительно в восторге.
      - Угу! - пробурчал Осьмериков и подошел поздороваться,- подошел, втянув наклонен-ную голову в поднятые плечи, как будто ждал, что Марья Михайловна сейчас ударит его по голове палкою.
      - Ну, здравствуйте,- сказал он сиплым голосом, сел и нервно провел рукой по стриженой голове.- А я слышал от Викентия Францевича, что вы приехали, вот забежал к вам... Да, вот что! Кстати! - Осьмериков тусклыми глазами уставился на Сергея.- Скажите, вы не знаете, Коло-менцев Александр кончает в этом году?
      - Уж кончил, кажется,- небрежно ответил Сергей.- Даже при университете оставлен.
      - А-а! - хрипло произнес Осьмериков.- Дай бог дай бог!
      - Ну, не знаю, чего тут "дай бог". Ведь это полнейшая бездарность.
      Осьмериков своим сиплым, срывающимся голосом возразил:
      - Зато работник! Это гораздо важнее! Для жизни нужны работники, а не одаренные люди... Ох, уж эти мне одаренные люди! Вы мне, пожалуйста, не говорите про них, я им ничего не доверю, никакого дела,- вашим "одаренным людям".
      - Одн-нако! - удивился Сергей.- Уж что-что другое, а бездарность-профессор - это нечто прямо невозможное.
      - Да ведь светочей-то среди них - всего два-три процента, не больше! воскликнул Осьмериков.- А остальные... Вот я недавно был в Москве на физико-математическом съезде. Ужас, ужас!.. У-ужас! - Он поднялся с места и быстро огляделся по сторонам.- Где люди? Нету их. Профессор математики, ученый человек, европейская величина, а заставь его поговорить с ребенком он не может! Слишком сам он большая величина. Ребенок для него - логарифм! Вот этакая коробочка, в которую нужно запихивать знания, пихай! Извольте видеть? Во-от-с!.. А я вам скажу: умный человек не тот, кто умеет логически мыслить, а тот, кто понимает чужую логику и умеет в нее войти. Вот иной раз у меня же в классе. Толкуешь, толкуешь мальчишке,- никак не возьмет в толк. Кто виноват? Я! Я не поймал его логики!.. Вызовешь другого мальца: ты понял? - Понял! - Ну, ступай с ним за доску, объясни ему там... И объяснит. А я вот, старый дурак, не сумел!
      Он снова быстро сел на стул и придвинулся с ним к столу. Сергей неохотно возразил:
      - Так вот, ведь вы, именно, и доказываете, что педагогом может быть только одаренный человек.
      - Нет-с, нет-с, я этого не доказываю! Нужно быть только добросовестным работником, не смотреть на жизнь свысока, не презирать ее! Не презирать чужой души, не презирать чужой логики!
      Осьмериков говорил быстро, нервно и глядел на Сергея тусклыми, как будто бесцветными и в то же время проницательными глазами.
      - Бездарный работник именно на это-то и не способен,- сказал Сергей.
      - Почему нет? Почему нет?
      - Потому что он слишком преклоняется перед...
      - Почему нет?
      - ...перед собственной логикой. Она для него все.
      - Нам нужны "большие дела", на малые мы плюем. Почему нет?
      Осьмериков снова порывисто встал и начал оглядываться, как будто собирался немедленно уйти, потом опять сел.
      - "Одаренные люди"!.. О господи! Избави нашу жизнь от одаренных людей! Они-то все и баламутят, они-то и мешают нормальному течению жизни... Вот, я вам прямо скажу: вы - одаренный человек. Я все время видел это, когда вы были моим учеником. И тогда же я сказал себе: для жизни от вас проку не будет... Вас вот в прошлом ходу исключили из Московского университета, через год исключат из Юрьевского. И кончите вы жизнь мелким чинушей в акцизе или сопьетесь с кругу. Почему? Потому что нам нужно "большое дело", обыденный, будничный труд для нас скучен и пошл, к "пай-мальчикам" мы питаем органическое отвращение!
      - Верно! Прямо органическое отвращение питаю!
      Осьмериков обрадовался.
      - Ну, во-от! Не правда, что?.. Серые, обыденные люди для вас не существуют, они для вас - вот тут, под диваном... Милый мой, дорогой! Жизнь жива серыми, тусклыми людьми, ее большое дело творится из малого, скучного и ничтожного!
      Таня встала.
      - Мне пора идти! - сказала она.- Нужно еще поспеть в статистический комитет.
      - Господа! Пойдемте, нам ведь тоже уж давно пора! - обратился Сергей к остальным.
      III
      Они вышли. Вечерело. Вдали еще шумел город, но уже чувствовалась наступающая тишина. По бокам широкой и пустынной Старо-Дворянской улицы тянулись домики, тонувшие в садах. От широкой улицы они казались странно маленькими и низенькими.
      - Кто этот гриб? - спросила Таня.
      Сергей усмехнулся.
      - Осьмериков-то?.. Чистая душа!.. Ведь действительно вся душа светится. Но сколько он народу среди учеников перепортил своею чистою душою!
      - Как душно с ними! - Таня быстро повела плечами.- И какое все кругом маленькое, низенькое, смирное! Совсем вот, как эти домики... И арифметика, и чувства - все какое-то особенное: малое больше большого, серое ярче красного.
      - А как вы нашли Марью Михайловну? - обратилась Варвара Васильевна к Токареву.
      - Какая она стала... мягкая и белая! - улыбнулся Токарев.
      - Страшно! Страшно, как человек меняется! - задумчиво сказала Варвара Васильевна.- Ведь одно лишь имя осталось от прежнего. Что значит семья и дети...
      - Да,- вздохнул Сергей,- много я видал семейных счастий и нахожу, что на свете ничего нет тухлее семейного счастья.
      - И это положительно что-то роковое лежит в женщине,- продолжала Варвара Васильев-на,- ребенок заслоняет от нее весь большой мир... Нет, страшно, страшно!.. Никогда бы не пошла замуж!
      Таня с неопределенною улыбкою возразила:
      - Я не знаю,- отчего? Все зависит от самого человека. Я бы вышла, если бы захотела.
      - Совершенно с вами согласен,- решительно сказал Сергей.- Люди устраивают себе тухлятину. Виноваты в этом только они сами. Почему отсюда следует, что нужно давить себя, связывать, взваливать на себя какие-то аскетические ограничения? Раз это - потребность, то она свята, и бежать от нее стыдно и смешно... Эх, ночь какая будет! Господа, чуете? Давайте, выедем сегодня же. Лошади отдохнули, а ночи теперь лунные, светлые... Заберем всю колонию с собою и поедем.
      У Тани разгорелись глаза.
      - Вот это славно!.. Им всем полезно будет отдохнуть: в Питере жили черт знает как, на голоде сами голодали, а тут уж совсем пооблезли... Превосходно! Все и поедем!
      Когда они пришли в колонию, там все сидели за работой. Сергей объявил:
      - Ну, ребята, одевайтесь! Едем в деревню!
      - Да ну-у? - просиял Борисоглебский.- Вот так здорово! Серьезно?
      Таня оживленно говорила:
      - Статистику заберем с собою, и там можно будет работать! А деревня, говорят, чудесная. Славно недельку проживем.
      Митрыч слабо свистнул и с торжествующим видом запрыгал по комнате, неуклюже подни-мая ножищи в больших сапогах.
      - Чай, и простокваша есть у вас там?.. Собирайся, ребята!
      - Ишь, зачуял простоквашу, взыграл!.. Ну, забирайте вашу статистику, одевайтесь. А я пойду на постоялый, велю закладывать лошадей.- Сергей ушел.
      Варвара Васильевна сказала:
      - Только, господа, еще одно: нужно будет и Ольгу Петровну взять ссобою, Темпераментову.
      Таня скорбно уронила руки и застонала.
      - Ну, Таня, ну что же делать? Пускай и она немного отдохнет. Ведь совсем, бедная, заработалась за зиму.
      - Отрава! - вздохнул Митрыч.- Аппетита к жизни лишает человека! А что оно, конечно, того... Нужно же и девчонке отдохнуть, это верно.
      В девятом часу вечера из города выехал запряженный тройкою тарантас, битком набитый народом. Сидели на козлах, на приступочках, везде. Сергей правил.
      - Селедки, селедки моченые! - тонким голосом кричал Шеметов, когда навстречу попада-лись проезжие мужики.
      Тарантас выкатил на мягкую дорогу. Заря догорела, взошла луна. Лошади бежали бойко, Сергей ухал и свистал, в тарантасе спорили, пели, смеялись.
      Была глухая ночь, когда гости приехали в Изворовку. Их не ждали. Встала хозяйка Конкор-дия Сергеевна Изворова, суетливая, радушная старушка. Подали молока, простокваши, холодной баранины. Сонные девки натаскали в гостиную свежего сена и постелили гостям постели. Уж светало, когда все - оживленные, веселые и смертельно усталые - залегли спать и заснули мертвецки.
      IV
      Изворовка была старинная барская усадьба - большая и когда-то роскошная, но теперь все в ней разрушалось. На огромном доме крыша проржавела, штукатурка облупилась, службы разваливались. Великолепен был только сад - тенистый и заросший, с кирпичными развалинами оранжерей и бань. Сам Изворов, Василий Васильевич, с утра до вечера пропадал в поле. Он был работник, хозяйничал усердно, но все, что вырабатывал с имения, проигрывал в карты.
      Жизнь для гостей текла привольная. Вставали поздно, купались. Потом пили чай и расхо-дились по саду заниматься. На скамейках аллей, в беседках, на земле под кустами, везде сидели и читали,- в одиночку или вместе. После завтрака играли в крокет или в городки, слушали Катину игру на рояли. Вечером уходили гулять и возвращались поздно ночью. Токарев чувствовал себя очень хорошо в молодой компании и наслаждался жизнью.
      Прошла неделя. Завтра "колония" должна была уезжать. На прощание решили идти куда-нибудь подальше и прогулять всю ночь. Был шестой час вечера. Токарев и студенты сидели с простынями под ближними елками и ждали, когда выкупаются барышни. День был очень жаркий и тихий, в воздухе парило.
      Сергей крикнул:
      - Эй, девицы! Скорей! Прохлаждаются себе уж два часа, а тут кисни... Эй, барышни! Потопли вы там, что ли?
      От террасы быстро прошла по дорожке Таня с простынею на плече и книгою под мышкой.
      - Тэ-тэ-тэ!.. Татьяна Николаевна! Это что же, вы только еще идете
      купаться?
      Таня быстро ответила:
      - Я в одну минуту буду готова, только один раз окунусь.
      - Слушай, Таня, ведь это невозможно,- раздражаясь, сказал Токарев.Ведь кричали тебе купаться,- нет, сидела и читала, а знаешь, что люди ждут. А когда кончают, теперь идешь. Еще полчаса ждать!
      - Ну, вот увидишь, я с ними в одно время ворочусь.- И Таня прошла.
      Токарев прикусил губу, стараясь не показать своего раздражения. Как раз вчера утром он проспал и шел купаться, когда там уже купались, а Таня сидела под елками и ждала. Она энер-гично воспротивилась и не пустила его,- по одиночке будете ходить, так целый день придется тут ждать... А сегодня сама делает то же самое... Шеметов сидел на столе и лениво раскачивал ногами.
      - Черт возьми, голова трещит! Облом этот Митрыч в восемь часов сегодня поднял... Слу-шай, Сережка, убери ты его, пожалуйста, от нас в другую комнату, я с ним, с подлецом, не могу спать.
      Митрыч, осклабив лицо, посмеивался.
      - Ты же сам вчера просил разбудить тебя.
      - А сегодня утром я тебя просил не будить... Черт знает, как восемь часов,- хватает и стаскивает с постели. Этакая свинья!
      - А уж Сашка-то тут извивается! - засмеялся Вегнер.- Осторожнее, ты меня запутал!.. Ой, Митрыч, оставь, я очень похудел!.. Бог знает, что говорит, и самым серьезным, озабоченным тоном.
      - Потеха у нас... того... бывает с ними по утрам! - обратился Митрыч к Токареву.- Вечером просят будить: это, говорят, разврат - спать до полудня. Ну, я и стараюсь. Значит, стащишь Сашку с постели, он ругается, а потом вдруг вскочит и бросится немца стаскивать.
      Шеметов сердито говорил:
      - Нет, я, главное, не понимаю, для чего будить! Невыспавшийся человек не в состоянии работать; что же он? Будет только сидеть над книгой и клевать носом. Это все равно, что пустым ведром воду черпать!
      - Гм...- Сергей задумался.- А ты полагаешь, что обыкновенно воду черпают полным ведром?
      - Полным, пустым - мне все равно. Я ваших глупых пословиц вовсе не желаю знать.
      - Он вообще насчет пословиц и цитат любитель,- заметил Вегнер.- Вчера вдруг провоз-глашает:
      На свете много есть, мой друг Горацио,
      Чего нехитрому уму не выдумать и ввек!
      Уверяет, что это Шекспир сказал...*
      Сергей заорал:
      - Эй, вы, девицы! Скоро вы?
      От пруда донесся голос Тани:
      - Сейча-ас.
      Но там все слышались плеск воды и смех.
      * "Гамлет", действие 1, явление 5.
      Токарев кипел. Что за бесцеремонность! Она даже и не считает нужным поторопиться!.. Вообще за эту неделю у Токарева много накопилось против Тани. Приехавшая с ними из Томили-нска Темпераментова была действительно невыносимо скучна, но так третировать человека, как третировала ее Таня, было положительно невозможно. Больше же всего Токарева возмущало в Тане ее невыносимое разгильдяйство,- она приехала сюда, не взяв с собою из одежды решитель-но ничего,- не стоит возиться, а тут без церемонии носила белье и платья Варвары Васильевны и Кати. Так же она относилась и к чужим деньгам: Токарев из своего скудного заработка в Пожарс-ке высылал ей в Петербург денег, чтоб дать возможность кончить курсы; ни разу она не отказалась от денег, хотя могли же быть у нее хоть иногда кой-какие заработки; этою весною она вышла с курсов, ничего ему даже не написала, а деньги от него продолжала получать.
      Наконец, со стороны пруда раздалось:
      - Идите!.. Можно!
      Барышни поднимались по тропинке. Таня сказала Токареву:
      - Ну, видишь, в одно время кончила со всеми!
      Он ничего не ответил и прошел мимо.
      Горячее солнце играло на глади большого пруда, старые ивы на плотине свешивали ветви к воде. От берега шли мостки к купальне, обтянутой ветхою, посеревшею парусиною, но все раздевались на берегу, на лавочках под большою березою
      Шеметов и Сергей лениво разделись и остались сидеть на скамейке. Вегнер уж давно был в воде. Маленький и юркий, он, как рыба, нырял и плескался посредине пруда. Шеметов спросил:
      - Слушай, немец, вода теплая?
      - Приятная! - значительно крикнул Вегнер.
      - Гм...- Шеметов взошел на мостки и попробовал ногою воду.- Да-а, "приятная"!..
      Борисоглебский стоял на берегу - огромный, мускулистый и голый, обросший жесткими черными волосами, с странно щурившимися без очков глазами. Протянув руку вперед, он пел своею глубокою, рычащею октавою:
      Проклятый мир!
      Презренный мир!
      Несчастный,
      Ненавистный мне...
      Ой, черт!..
      Шеметов с мостков брызнул в него водою. Борисоглебский серьезно сказал:
      - Ну, что за свинья! Ведь холодная она, вода-то! - Он потер себе бок и продолжал:
      Несчастный,
      Ненавистный мне мир!..
      Сергей перемигнулся с Шеметовым и Вегнером, с невинным видом вошел в воду,- и на Митрыча полился целый дождь брызг.
      - Чер-рти!! - зарычал Митрыч и ринулся на них. Вегнер и Сергей, как лягушки, бросились в воду. Шеметов перед носом Митрыча захлопнул дверь купальни и заперся на крючок. Митрыч, сильный, как медведь, плавал плохо и в воде чувствовал себя неуверенно.
      - Погодите вы, черти! Выйдете на берег, я вас каждого заставлю "Проклятый
      мир" спеть!
      Шеметов из купальни крикнул:
      - Ребята! Заключим против него общий морской союз!
      - Идет! - отозвался с середины пруда Сергей.- Лезь в воду, Сашка!
      - Да вода, брат, холодная!
      Борисоглебский на берегу пел:
      Сражался я, искал я смерти,
      Но остался жив...
      Сергей и Вегнер тихо, стараясь не шуметь, подплывали к купальне.
      - Ой, подлецы!.. Карау-ул!! - завопил вдруг в запертой купальне Шеметов под хохот других голосов. Сергей и Вегнер нырнули в купальню и обрызгали Шеметова.
      - Ой!.. Погодите, мне вам что-то нужно сказать! - кричал Шеметов, а вода бурлила в купальне, и брызги взлетали высоко вверх.
      Дверь хлопнула, и Шеметов бомбою вылетел на берег.
      И будешь ты царицей ми-и-ира
      Подруга первая моя...-*
      рявкнул Борисоглебский и, широко расставив руки, облапил Шеметова.
      * Ария из оперы А. Г. Рубинштейна "Демон" (1872), написанной на слова поэмы М. Ю. Лермонтова.
      Шеметов серьезным, озабоченным тоном говорил:
      - Ой, Митрыч, погоди! Что мне тебе нужно сказать!.. Поосторожнее, пожалуйста, я запутался!
      - Он запутался! - смеялись в купальне.
      - Пой: "Проклятый мир!"
      - Убирайся к черту!.. Ах ты, кутья несчастная!
      Шеметов ловко дернулся и охватил Борисоглебского. Началась борьба. Шеметов, ловкий и стройный, искусно увертывался от попыток Митрыча сломить ему спину. Тела переплелись, нап-рягшиеся крепкие мышцы оставляли на коже красные следы. Митрыч с силою налег на Шеметова, тот увернулся и брякнул Митрыча наземь, но Митрыч уж на земле подмял его под себя.
      Задыхаясь, он навалился на Шеметова.
      - А-а, брат!.. Ну, пой: "Проклятый мир!"
      И запустил ему толстый большой палец под ребра.
      - Бо-ольно, Митрошка!
      - Пой: "Проклятый мир!"
      - Ой-ой!.. Кишки выдавишь, свинья!
      - Пой,- сейчас пущу!.. "Прокля-атый мир!.."
      Шеметов неистово завопил:
      - "Проклятый мир!"
      - "Презре-енный мир!.. Несчастный!.." - подсказывал Борисоглебский и ворочал пальцем под ребрами Шеметова.
      - "Презренный мир!.." Ой, Митрофан проклятый, саврас без узды!..
      Митрыч мрачно и сосредоточенно подсказывал:
      - "Несча-астный..."
      - "Несча-астный..."
      - Морской союз идет на континент! - крикнул Сергей.
      Он и Вегнер выскочили из воды и вцепились в Митрыча.
      Четыре тела слились в общую кучу. Они возились и барахтались на траве. Мелькало крас-ное, напряженное лицо Митрыча и его огромные мускулистые руки, охватывавшие сразу двоих, а то и всех троих. Токарев сидел на скамейке, смеялся и смотрел на борьбу. Ему бросилось в глаза злобно-нахмуренное лицо Сергея, придавленного к земле локтем Митрыча. Наконец, Борисоглеб-ского подмяли под низ, и все трое навалились на него.
      Все еще со злым лицом, Сергей запустил ему палец в живот и крикнул:
      - Пой: "Проклятый мир!"
      - "Прокля-атый мир!" - покорно заорал Митрыч - так дико, что галки на ивах всполох-нулись и с криком полетели прочь.
      - Дальше.
      - "Презре-енный мир!.. Несчастный!.. Ненавистный мне мир!.."
      Его выпустили. Все поднялись - красные, взлохмаченные, задыхающиеся. Шеметов поглаживал ладонью бока и возмущался.
      - Этакая гнусная привычка! Чуть что, сейчас палец под девятое ребро,рад, что анатомию знает,- и пой ему: "Проклятый мир..." Да, может быть, я в этот момент совсем не расположен петь?
      - Скоты этакие! Самому мне все брюхо разворочали! - сказал Митрыч.
      - Ну, ребята, довольно возиться! - объявил Шеметов.- Нужно купаться. Чур, не брызга-ться...- Он вздохнул.- Только у меня что-то уж и охота прошла в воду лезть.
      - А раньше большая охота была! - засмеялся Вегнер.
      - Молчи ты, плюгаш паршивый! Предатель! Я с тобою и разговаривать не хочу... Владимир Николаевич,- обратился он к Токареву,- пойдемте в купальню, как полагается приличным людям.
      Он взял Токарева под руку и важно прошел с ним в купальню.
      - Ишь, всю купальню замочили! Порядочному человеку и выкупаться нельзя!
      - Ну, вправду, ребята, чур, не брызгаться! Будет! - сказал Борисоглебский.
      Вегнер и Сергей поплыли на ту сторону пруда. Митрыч три раза окунулся в купальне и вылез в пруд.
      - У-y, пес твою голову отверти! Хорошо!
      Он в восторге гоготал, подпрыгивал и окунался до плеч. Токарев тоже влез в воду. Только Шеметов стоял, опираясь о перекладину купальни, и болтал ногою в воде. Он ворчливо говорил:
      - Ключи у вас здесь какие-то бьют на дне, что ли? Вода какая холодная!
      - Лезь, Сашка, а то опять обрызгаю! - крикнул с того берега Сергей.
      - Я тебе "обрызгаю"! - погрозился Шеметов и вздохнул.- Нет, ей-богу, я нахожу это прямо безнравственным: зачем я буду насиловать свое тело? Я и без того прозяб, инстинкт тянет меня согреться, а какой-то нелепый долг повелевает лезть в холодную воду.
      Митрыч стоял по грудь в воде и мылил голову. Шеметов встрепенулся, тихонько сосколь-знул в купальню и исчез под водою.
      - У-у-уй!!! - завопил Митрыч и шарахнулся к берегу.
      Из воды вынырнуло смеющееся лицо Шеметова.
      - Ну, брат, напугал ты меня! Я думал - рак!
      - "Ра-ак..." Будешь ты вперед "Проклятый мир" заставлять меня петь?
      Сергей крикнул:
      - Ну, ребята, одевайся! Скорей! А то поздно будет!
      Они оделись и пошли к Дому.
      На широкой каменной террасе, заросшей диким плющом, кипел самовар. Все уж пили чай. Конкордия Сергеевна растирала деревянною ложкою горчицу в глиняной миске.
      Катя выставила из-за самовара свое розовое молодое лицо и лукаво спросила:
      - Какую это вы, Шеметов, песню пели на берегу?
      Шеметов вздохнул:
      - Это мы с Митрычем спевались. Дуэт из "Демона". Он Демона пел, а я Тамару,- томно сказал он.- А что, хорошо? Производит эстетическое впечатление?
      - Прелестно! Производит...
      - То-то! - проворчал Шеметов.- А вы думали, что только вы способны доставлять эстетическое наслаждение, разыгрывая своих Шопенгауэров?
      Катя расхохоталась и в восторге забила в ладоши. Варвара Васильевна невинно спросила:
      - А это хороший композитор - Шопенгауэр?
      - Он Шопена хотел сказать! - засмеялась Катя. И все засмеялись. Шеметов презрительно оглядывал их.
      - Смеются!.. Как будто композиторы бывают только в области музыки!
      - А где ж они еще бывают? - спросил Вегнер.
      - Где! Да хоть в философии. Среди твоих немцев есть целый ряд философов-композиторов, - например, тот же Шопенгауэр, Ницше... Платон...
      - Да Платон вовсе не немец.
      - Поэтому я об нем и не говорю. Вот еще - Фихте...
      - Ну, ну, припомни, каких ты еще философов слышал,- засмеялся Сергей.Вали: Гегель, Лейбниц, Шеллинг, Кант...
      Шеметов сердито ответил:
      - Нет, они были сухими рационалистами. В них не было этого... порыва, экстаза, что ли...
      - Какой нахал! - вздохнул Вегнер.
      - А каким голосом говорит свирепым, как будто хочет смертоубийство совершить? - воскликнула Варвара Васильевна.
      - Я самым обыкновенным голосом говорю.
      - Да, обыкновенным! - сказала Катя.- Мама, смотри, он тебе голову скусит! Налей ему поскорее чаю, умилостивь его!
      - А, чтоб вас бог любил! - смеялась Конкордия Сергеевна, разливая в стаканы чай.
      Все усердно ели и пили. Пришел Василий Васильевич, загорелый старик в больших сапогах и парусиновом пиджаке. Конкордия Сергеевна налила ему чай в большую, фарфоровую кружку с золотыми инициалами. Василий Васильевич стал пить, не выпуская из рук черешневого мундшту-ка с дымящеюся папиросою. Он молча слушал разговоры, и под его седыми усами пробегала легкая, скрытая усмешка.
      Таня встала.
      - Ну, господа, напились? Пойдемте!
      - Идем!
      V
      Быстрым шагом они шли по дороге среди ржи. Солнце садилось в багровые тучи. Небо было покрыто тяжелыми, лохматыми облаками, на юге стояла синеватая муть.
      Безветренный, неподвижный воздух как будто замер в могильной тишине.
      Сергей, с странным, нервным блеском в глазах, радостно потер руки.
      - Гроза будет! Чуется в воздухе!
      - Господа, пойдемте подальше! - оживленно сказала Таня.- Ведите, Сергей Васильевич!.. Да поскорее, господа, что так медленно?
      Катя засмеялась:
      - Медленно! И так почти бежим.
      - Правда; гроза будет? - встрепенулась Темпераментова.- Так тогда лучше воротиться, захватить калоши; а то все утонем.
      Шеметов проворчал:
      - От утопления калоши не могут спасти.
      Ольга Петровна радостно засмеялась и поправилась:
      - Не от утопления, а чтоб ноги не промочить.
      Митрыч неуклюже шагал по пыли своими большими сапогами. Слегка заикаясь, он заговорил:
      - Не только не спасут калоши, а в них и топиться ходят. У нас в селе, где мой батька пса-ломщиком служил, был поп, у него сын, в семинарии учился со мною. Смирный был мальчишка, того... Скромный. Ну, ладно. Вот раз попал он в компании на ярмарку,- то, другое, и напился вдрызг, до риз положения; не знает, как домой попал. Утром проснулся - голова трещит, лохма-тый; лежит и стонет: "Олёна, а Олёна! Подай мои колоши!.." У нас там, в Олонецкой губернии, на о говорят. Вышел на двор, вцепился в волосы... "О, позор, позор!.. Где мои колоши? Пойду утоплюся!.."
      Катя вдруг воскликнула:
      - Господа, посмотрите, что наверху делается!
      Тучи - низкие, причудливо-лохматые - горели по всему небу яркими красками. Над головою тянулось большое, расплывающееся по краям, облако ярко-красного цвета, далеко на востоке нежно розовели круглые облачка, а их перерезывала черно-лиловая гряда туч. Облако над головою все краснело, как будто наливалось кроваво-красным светом. Небо, покрытое странными, клубящимися тучами, выглядело необычно и грозно.
      - Смотрите, господа, смотрите, какое у Митрыча красное лицо,засмеялась КатяГ
      - Да у вас еще краснее,- возразил Шеметов.
      - У всех, у всех! Господа, посмотрите друг на друга! И дорога! и всё!
      Лица были алы, дорога и рожь казались облитыми, кровью, а зелень пырея на межах выглядела еще зеленее и ярче. На юге темнело, по ржи изредка проносилась быстрая нервная рябь. Потянуло прохладою, груди бодро дышали.
      - Вперед, господа, вперед! - торопила Таня.- Эх, славно!
      Они шли как раз навстречу надвигавшимся с юга тучам. Там поблескивала молния, и слышалось глухое ворчание грома. Облако над головою сузилось, вытянулось и стало лиловым. Все облака наверху стали темнеть.
      Варвара Васильевна сказала:
      - А там-то какая идиллия, посмотрите! На севере, на бирюзово-синем небе, белели легкие облачка, все там было так тихо, мирно и спокойно...
      - Туда посмотреть и потом сразу обернуться сюда - совсем два различных мира.
      Далеко на дороге взвилось большое облако пыли и окутало серевшие над рожью крыши деревни. Видно было, как на горе вдруг забилась старая лозина. Ветер рванул, по ржи побежали большие, раскатистые волны. И опять все стихло. Только слышалось мирное чириканье птичек. Вдали протяжно свистнула иволга.
      - Господа, не присядем ли мы здесь на минутку? - сказала Ольга Петровна.
      У перекрестка дороги шел углом невысокий вал, отгораживавший мужицкие конопляники. По ту сторону дороги высился запущенный сад, сквозь плетень виднелись заросшие дорожки и куртины.
      Таня враждебно оглядела Темпераментову.
      - Ну, вот еще!.. Дальше, господа, дальше пойдем!
      Токарев решительно сказал:
      - Нет, я тоже устал, присядем.
      - Ну, что ж, присядем,- согласилась Варвара Васильевна.
      Ольга Петровна, Катя и Вегнер устало опустились на вал.
      - Погодите, давайте тогда большинством голосов решим,- предложила Таня.
      Токарев возмутился.
      - Я решительно не понимаю, как такие вещи можно решать большинством голосов! Я удивляюсь, у тебя нет самого элементарного чувства товарищества. Многие устали, не могут идти, а ты хочешь большинством голосов заставить их тащиться за собою.
      - Да о чем тут говорить? Отдохнем немного, того... покурим, и пойдем дальше,- примири-тельно произнес Митрыч и сел.
      И все сели. Таня презрительно повела головою.
      - Эх вы, ползучие люди!
      Она продолжала стоять и жадно глядела в надвигавшиеся тучи.
      Черно-синие, тяжелые, они медленно нарастали, поблескивая молниями. Гром доносился уже совсем явственно; за полверсты, на склоне горы, вдруг бешено забилась и зашумела роща, и этот шум было странно слышать рядом с неподвижным, молчащим садом. Вскоре заревел и он; деревья заметались, сверкая изнанкою листьев.
      Сергей продекламировал:
      Ночь будет страшная, и буря будет злая.
      Сольются в мрак и гул и небо и земля...*
      Токарев удивился.
      - Сергей Васильевич, вы знаете Фета?
      * Из стихотворения А. А. Фета "Приметы" (1854-1855).
      Удивился и Сергей.
      - А почему бы мне его не знать? Очень даже его люблю!
      - Сережа, прочти все стихотворение! - коротко сказала Варвара Васильевна, подперев подбородок и глядя вдаль.
      Таня стояла и жадно дышала бодрым, прохладным ветром.
      - Господи, я положительно этого не могу понять!.. Тут настоящая, живая гроза идет, а они сидят и стихи читают про грозу!.. А ну вас! Шеметов, пойдемте вперед! Мы воротимся.
      - Идем! - Шеметов вскочил.
      - А, черт! Я тоже с вами! Чего тут киснуть? - Сергей тоже вскочил.
      Они втроем пошли по дороге навстречу ветру. На юге сверкали яркие зигзаги молний, гром доносился громко, но довольно долго спустя после молний. Далеко на дороге, на свинцовом фоне неба бился под ветром легкий светло-желтый шарф на голове Тани и ярко пестрели красная и синяя рубашки Сергея и Шеметова.
      Митрыч лежал на животе и жевал сухую былинку.
      - А гроза-то замешкается! - лениво сказал он.
      Тучи, действительно, как будто остановились, ветер упал. Наверху вяло двигались клочков-ые облака - серые, бессильные. Наступила тишина - природа словно подозрительно прислуши-валась. Потом вдруг все оживилось. Птицы беззаботно зачирикали.
      Варвара Васильевна глядела на неподвижные тучи.
      - Господи, да ведь они вправду остановились!
      - А те-то, несчастные! - засмеялась Катя. - Смотрите: стоят и ждут!
      Митрыч зычно крикнул: - Эй-эй, ребята! Спектакль отложен, ворочайтесь!