На повороте

      Паровоз оглушительно и протяжно засвистел. В темноте замелькали огни томилинских пригородов. Все поднялись и стали собираться.
      Поезд остановился. Затиснутые в сплошной толпе Токарев, Сергей, Варвара Васильевна и Катя вышли на подъезд.
      - А где же Таня? - спохватилась Варвара Васильевна.
      Сергей посмеивался:
      - Она с мастеровым пошла.
      - Да не может быть! - воскликнул Токарев.
      - Верно! Я видел: он себе взвалил узелок на плечи, она рядом с ним. Прямо с платформы сошли, мимо вокзала.
      У Токарева опустились руки.
      - Черт знает что такое!
      Он в колебании остановился посреди улицы. В стороны тянулись боковые улицы, заселен-ные мастеровщиною - черные, зловещие, без единого огонька.
      - Нужно ее отыскать! Это положительно ненормальный человек: девушка, ночью, одна идет с пьяным, незнакомым человеком, сама не знает куда!
      Сергей засмеялся:
      - Ищи ветра в поле! Ей-богу, молодчина Татьяна Николаевна!
      Они пришли к Варваре Васильевне. Подали самовар, сели пить чай. Сергей говорил:
      - Нет, ей-богу, люблю Татьяну Николаевну! Это пролетарий до мозга костей! Никакие условности для нее не писаны, ничем она не связана, ничего ей не нужно...
      Токарев угрюмо возразил:
      - По-моему, это не пролетарий, а психически больной человек, и ей необходимо лечиться.
      Таня пришла к двенадцати часам ночи - оживленная, радостная, с блестящими глазами. Токарев был так возмущен, что даже не стал ей ничего говорить, и сидел, молча, насупившийся и грустный. Таня не обращала на него внимания.
      VII
      Назавтра, к трем часам, Токарев и студенты пришли к Варваре Васильевне. Тимофей Балуев уже сидел у нее. Тани не было: она в одиннадцать часов ушла к своему вчерашнему знакомцу и еще не возвращалась.
      Балуев, в черной блузе, с застегнутыми у кистей рукавами, сидел за столом, держал на расставленных пальцах блюдечко и пил чай вприкуску. Токарев радостно подошел.
      - Ну, Тимофей Степаныч, здравствуйте! - Они обнялись и крепко, поцеловались три раза накрест.
      - Не думал я, что и вас тут увижу! - сказал Балуев и в замешательстве провел большою рукою по густым волосам.
      Сергей, Шеметов, Борисоглебский и Вегнер назвали себя и почтительно пожали его руку. Токарев глядел на загорелое, обросшее лицо Балуева.
      - Как вы изменились! Встретил бы вас на улице - не узнал бы.
      - Да... Да и я бы вас не признал:
      - Что же, постарел?
      - Пооблиняли как-то... На вид.
      Варвара Васильевна сказала:
      - Ну, садитесь, господа! Пейте чай, закусывайте!
      Сели к столу. Токарев спросил:
      - Вы куда же теперь направляетесь?
      - В Екатеринослав еду. Там товарищи посулились на завод пристроить. Тут, значит, нужно было Варвару Васильевну повидать. А между прочим, вот и вас встретил... Ну, а вы как?
      Он говорил не спеша, подняв брови, и внимательно глядел на Токарева своими маленькими глазами. Студенты и Катя украдкой приглядывались к Балуеву.
      Разговор, как обыкновенно, вначале вязался плохо. Понемногу стал оживляться. Речь зашла об одном из вопросов, горячо обсуждавшихся в последнее время в кружках и деливших единомы-сленных недавно людей на два резко враждебных лагеря. Токарев спросил Балуева, слышал ли он об этом вопросе и как к нему относится.
      - Как же, слышал. Книжки тоже кой-какие читал об этом...- Балуев помолчал.- Думается мне, не с того конца вы подходите к делу. Оно гладко пишется в книжках, логически, а только книжка, знаете, она больше по верхам крутится, больно много сразу захватить хочет. Оно то, да не то выходит. Смотришь в книжку - вот какие вопросы. И в волосы из-за них вцепиться рад всяко-му. А кругом поглядишь - что такое? И вопросы другие, и совсем из-за другого ссориться надо.
      Необычно тихим и смирным голосом Сергей возразил:
      - Но, позвольте, ведь книжки основываются на той же жизни, на тех же жизненных фактах.
      - Верно! "Факты"... Что такое факты? Я вот гляжу в окошко, вижу, лошадь упала, и говорю: тут дорога склизкая,- пожалуйста, не спорьте со мнрю,- сам видал, как лошадь упала. А на дороге этой, может, пыли по щиколку, а лошадь потому упала, что нога подвернулась. Оно, видите ли, коли на факты в окошко смотреть, то и факты-то оказываются фальшивыми. А из этих фактов здоровеннейший гвоздь сделают да в голову его тебе и вгоняют... Намедни был я нелегаль-но в Питере, встретился с одним приятелем старым.- Ты, спрашивает, кто? - Я? (Под густыми усами Балуева мелькнула улыбка.) Али не узнал? Слесарь Тимофей! - Не-ет, я не о том. Ты человек каких взглядов? - Я, говорю... рабочий!
      Все поспешили громко и дружно рассмеяться.
      - Вот и ходит человек с гвоздем в голове. И ведь не в окошко сам глядит, все кругом видит глазами,- а нет! Гвоздь в голове сидит крепко.
      Поднялся общий спор. Приводились "факты", соображения. Балуев, положив на стол руку ладонью вниз, медленно и спокойно возражал. И шестеро споривших были слабы перед ним, как будто они стояли в колеблющемся и уходящем из-под ног болоте, а он среди них - на твердой кочке.
      - А о книжке я только что говорю? Слов нет, она вещь полезная, необходимая,- кто же станет спорить? А только ведь нужно и ее с толком читать,- одно взял, другое бросил. А у нас как? Сшил себе человек кафтан из взглядов и надевает. А кафтан-то ему, может, совсем и не впору. Вот намедни один товарищ мой пишет из Москвы брату своему, мальчонке: Вася, говорит, учись, думай, читай книжки, чтоб ты мог стать "борцом за страдающих и угнетенных"... Во-от! Я думаю, больно уж много книжек сам он начитался, мозги обмозолил себе.
      Сергей в восторге воскликнул:
      - Великолепно!
      Вскочил и быстро заходил по комнате. Митрыч довольно ухмылялся. Остальные недоумева-ли. Токарев осторожно спросил:
      - Что же вы тут находите смешного? По-моему, письмо это, напротив, чрезвычайно трога-тельно.
      - Нет, что ж смешного... Очень даже благородно! А только... За себя будь борцом, и то ладно. А то: мне самому, дескать, ничего не надо, я вот только насчет "страдающих"... Недавно мне тоже один человек совсем это самое говорит...
      Токарев пожал плечами:
      - Я все-таки вас не понимаю!
      - ...один человек - образованный, интеллигентный. И притом состоятельный: чай пьет с булками. Говорит: мне ничего не нужно, мне самому хорошо, я, говорит, если готов работать, то готов работать для других... По моим взглядам, это уж не интеллигентный человек.
      - Но почему же, почему? - настойчиво спросил Токарев.- Деятельность эгоистическая, то есть только для себя, по необходимости будет всегда узкою и темною. Высшая нравственность, напротив, заключается именно в самопожертвовании, когда человек не видит от этого выгоды для самого себя. Самопожертвование! Как я могу жертвовать собою для самого себя? Напротив, чем меньше мои собственные интересы направляют мою деятельность, тем она будет чище, выше, светлее. Ведь это совершенно ясно!
      Балуев, подняв брови, слушал. В глазах его появилось что-то напряженное и растерянное. Он начал возражать. Спор становился все отвлеченнее. И чем отвлеченнее он становился, тем все более книжными и шаблонными становились выражения Балуева. Повеяло серою скукою и теоре-тическою "неинтересностью". Токарев и Варвара Васильевна возражали все бережнее и осторож-нее, стараясь не припирать его к стенке. Балуев встал. Быстро теребя бороду, он заходил по комнате и запинающимся, неуверенным голосом приводил свои, бившие мимо цели, возражения.
      Сергей своим твердым, самоуверенным голосом вмешался в спор и стал защищать высказан-ный Балуевым взгляд. Спор сразу оживился, сделался глубже, ярче и интереснее; и по мере того как он отрывался от осязательной действительности, он становился все ярче и жизненнее. Балуев же, столь сильный своею неотрывностью от жизни, был теперь тускл и сер. Он почти перестал возражать. Горячо и внимательно слушая Сергея, он только сочувственно кивал головою на его возражения.
      Спор начал падать. Всем еще милее и симпатичнее стал Балуев с его серьезным, напряжен-но-вдумывающимся лицом, какое у него было во время спора. Варвара Васильевна сказала:
      - Тимофей Степаныч, ваш чай совсем остыл. Дайте, я вам налью свежего.
      - А вот сейчас! Я этот допью! - Балуев поспешно допил чай и протянул стакан Варваре Васильевне. Сергей предупредительно взял стакан и передал сестре.
      - Скажите, Тимофей Степаныч,- спросил он,- как вы стали вот таким? Вы учились в какой-нибудь школе?
      - До двадцати лет я и грамоте не знал. Приехал в Питер облом обломом. Потом уж самоучкой выучился.
      - А что вас заставило научиться?
      Балуев улыбнулся.
      - Захотел сам французские романы читать. Очень уж они меня заинтересовали. На кварти-ре у нас, как воротимся с работы, один парнишка громко нам "Молодость Генриха Четвертого"* читал,- всю бы ночь слушал. Выучился я, значит, стал читать. Много прочел французских рома-нов, тоже вот фельетонами зачитывался в "Петербургской газете" и "Петербургском листке". Даже нарочно для них в Публичную библиотеку ходил. Ну, а потом поступил я в вечернюю трехкласс-ную школу, кончил там,- после этого, конечно, получил довольно широкий умственный гори-зонт.
      * Серия приключенческих романов французского писателя Понсон дю Террайля (1829-1871), выходивших в Москве в 1874-1875 годах. Он же автор авантюрно-приключенческих романов "Похождения Рокамболя" и "Воскрешение Рокамболя".
      Слушатели украдкою переглянулись. Выражение у всех вызвало умиление.
      - И ведь вот штука какая любопытная! - улыбнулся Балуев.- Помню, читал я "Рокамбо-ля"; два тома прочел, а дальше не мог достать; уж такая меня взяла досада! Что с ним дальше, с этим Рокамболем, случится? Хоть иди на деньги покупай книжку, ей-богу!.. Ну, ладно. Прошло года четыре. Уж Добролюбова прочел, Шелгунова, Глеба Успенского. Вдруг попадается мне продолжение... Желанный! Забрал я книжку домой, думаю,- уж ночь не посплю, а прочту. Стал читать,- пятьдесят страниц прочел и бросил. Такая глупость, такая скучища!.. А все-таки добром я ее помяну всегда, она меня читать приучила. Ну, а час-то который сейчас? - обратился он к Варваре Васильевне.
      Варвара Васильевна вздохнула:
      - Пора идти, а то на поезд опоздаете! А может быть, останетесь до завтра?
      - Нет, нельзя, нужно спешить! Спасибо на угощении. Прощайте!
      В своей черной блузе, в пыльных, отрепанных сапогах, он обошел стол, протягивая всем широкую руку. Катя робко поднялась и - розовая, с внимательными, почтительными глазами - ждала.
      Балуев протянул ей руку. Она вложила в эту грубую, мозолистую руку свою белую, узкую руку и крепко пожала ее. Глаза засветились умилением и радостным смущением.
      Балуев взял со стула свой узелок и вышел в сопровождении Варвары Васильевны.
      Все сидели молча. Варвара Васильевна воротилась.
      - Как он, однако, изменился! - задумчиво произнес Токарев.- И какой он крепкий, цельный - прямо кряжистый какой-то!
      - Да. Ничего нет похожего на прежнее,- сказала Варвара Васильевна.Помните, раньше? Горячий, пылкий,- но совсем как желторотый галчонок; разинул клюв и пихай в него, что хочешь. Ну, а теперь...
      Вегнер печально спросил:
      - А теперь?.. По-моему, это положительно ужасно! Такое отрицание теории - гибель и смерть решительно всему. Мы это поймем, но поймем слишком поздно.
      - Да, печальная штука! - согласился Сергей.- Но еще печальнее, что покоряет это, пригнетает как-то... Сила чуется.
      Дверь быстро раскрылась. Вошла Таня - запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Оглядела комнату. - Уехал уже?
      - Уехал, конечно.
      - Ах ты господи! Ну, что это!.. Что, что он рассказывал? - жадно обратилась она к Варваре Васильевне и Сергею.
      - Любопытный парень!..- С медленною улыбкою Сергей неподвижно глядел в окно.- Как это он ловко выразился насчет обмозоленных книжкою мозгов! Черт его знает, какой-то совсем особенный душевный строй!
      Таня быстро прошлась по комнате и решительно сказала:
      - Слушайте, Митрыч! Теперь пять минут шестого, поезд отходит без четверти шесть. Поедем на извозчике на вокзал. Вы меня познакомите с ним.
      - Что ж, поедем!
      Они оба вышли.
      VIII
      В дверь раздался стук.
      - Войдите!
      Вошел больничный фельдшер Антон Антоныч, в белом халате и розовом крахмальном воротничке. Был он бледен, на вспотевший лоб падала с головы жирная и мокрая прядь волос.
      - Варвара Васильевна, Никанора привезли: взбесился!
      - Да что вы?.. Никанор? Взбесился-таки?
      - В телеге привезли из деревни, связанного... Я, изволите видеть, дежурный, а доктора нет. Уж не знаю снимать ли его с телеги или доктора подождать. Больно уж бьется, страшно подойти. За доктором-то я послал.
      Варвара Васильевна быстро надевала белый халат
      - Ну, вот еще - ждать! Что ж ему так связанным и лежать?.. Пойдемте!
      Они поспешно вышли.
      Оставшиеся вяло молчали. Было очень жарко. Сергей сидел у окна и читал "Русские ведомо-сти".
      - Духота какая!.. Давайте, господа, на лодке покатаемся! - предложил Шеметов.
      - Что ж, поедем.
      - Только, господа, подождемте Татьяну Николаевну,- сказала Катя.
      Сергей сердито возразил:
      - Ну, вот еще! Ждать ее!.. Она, может быть, только к ночи воротится!
      Лицо его было теперь нервное и раздраженное. Токарев усмехнулся:
      - Я готов пари держать, что она с ним села в вагон, чтоб проехать одну-две станции!
      Где-то с силою хлопнула дверь. В больничном коридоре тяжело затопали ноги. Кто-то хрипло выкрикивал бессвязные слова и хохотал. Слышался громкий и спокойный голос Варвары Васильевны, отдававшей приказания. Шум замер на другом конце коридора.
      Варвара Васильевна вошла в комнату. Катя со страхом спросила:
      - Что это такое? Правда, бешеный человек?
      - Да. Ужасно жалко его! Такой славный был мужик - мягкий, деликатный, просто удиви-тельно! И жена его, Дуняша, такая же... Его три месяца назад укусила бешеная собака. Лежал в больнице, потом его отправили в Москву для прививок. И вот, все-таки взбесился! Буянит, бьется,- пришлось поместить в арестантскую.
      Сергей встал.
      - Ну, господа, идем. Будет ждать! Варя, хочешь с нами? Мы едем на лодке.
      - Отлично! Идемте...
      Они вышли на улицу. У Токарева все еще стоял в ушах дикий хохот больного. Он помор-щился.
      - А должно быть, тяжелое впечатление производят такие больные.
      Варвара Васильевна опустила глаза и глухо ответила:
      - Не знаю, на меня они решительно никакого впечатления не производят. Вот ушла оттуда, и на душе ничего не осталось. Как будто его совсем и не было.
      В городском саду, где отдавались лодки, по случаю праздника происходило гулянье. По пыльным дорожкам двигались нарядные толпы, оркестр в будке играл вальс "Невозвратное время". Токарев сторговал лодку, они сели и поплыли вверх по течению.
      Городской сад остался позади, по берегам тянулись маленькие домики предместья. Потом и они скрылись. По обе стороны реки стеною стояла густая, высокая осока, и за нею не было видно ничего. Солнце село, запад горел алым светом.
      Шеметов, как столб, стоял на скамейке и смотрел вдоль реки. Катя сказала:
      - Сережа, Вегнер! Столкните, пожалуйста, Шеметова в воду: он мне заслоняет вид.
      Сергей, молчаливый и нахмуренный, сидел на корме и не пошевелился. Вегнер сделал дви-жение, как будто собирался толкнуть Шеметова. Шеметов исподлобья выразительно взглянул на него и грозно засучил рукав.
      - Посмотрю, кто на это решится!
      Не родилась та рука заколдованная
      Ни в боярском роду, ни в купеческом!..*
      Он стоял в ожидании, сжимая кулаки. Потом сел и самодовольно сказал:
      - Вот что значит вовремя привести подходящий стих! Никто не осмелился!
      Токарев греб и задумчиво глядел себе в ноги. Балуев произвел на него сильное впечатление. Он испытывал смутный стыд за себя и пренебрежение к окружающим. В голове проносились воспоминания из студенческого времени. Потом припомнилась сцена из ибсеновского "Гюнта"**. Задорный Пер-Гюнт схватывается в темноте с невидимым существом и спрашивает его: "Кто ты?" И голос Великой Кривой отвечает: "Я - я сама! Можешь ли и ты это сказать про себя?.."
      * Из "Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашни-кова" (1838) М. Ю. Лермонтова.
      ** Драматическая поэма норвежского драматурга Генриха Иоганна Ибсена "Пер-Гюнт" (1866), действие 2.
      Шеметов острил и шутливо пикировался с Катей. Варвара Васильевна и Вегнер смеялись. Сергей молчал и со скучающим, брезгливым видом смотрел на них.
      - А Сережа сидит, как будто уксусу с горчицей наелся! - засмеялась Катя.
      Сергей сумрачно ответил:
      - Не вижу, чему смеяться. Ваши остроты нахожу ужасно неостроумными.
      Вдруг Катя насторожилась:
      - Что это?
      Далеко в осоке отрывисто и грустно ухала выпь - странными, гулкими звуками, как будто в пустую кадушку.
      - Выпь,- коротко сказал Сергей.
      - Какие оригинальные у нее звуки! Что-то такое загадочное!
      Шеметов невинно спросил Сергея:
      - А что такое выпь... рыба или птица?
      Сергей молча отвернулся, наклонился с кормы и опустил руку в воду.
      - Это он выпь хочет выловить, показать нам! - догадался Шеметов.
      - Нет, брат, выпь ловить я тебя самого в воду спущу! - злобно ответил Сергей.
      Варвара Васильевна засмеялась:
      - Нет, Сереже положительно нужно дать валерьянки! Его сегодня какая-то
      блоха укусила.
      Сергей обратился к Токареву:
      - Владимир Николаевич, дайте мне погрести!
      Он сел на весла и яро принялся грести. Лодка пошла быстрее. Сергей работал, склонив голову и напрягаясь, весла трещали в его руках. Он греб минут с десять. Потом остановился, отер пот с раскрасневшегося лба и вдруг со сконфуженною улыбкою сказал:
      - Однако какой из меня со временем выйдет паскудный старичишка!
      Все засмеялись.
      - Черт знает что такое!..- Сергей помолчал и задумчиво заговорил:Ужасно гнусное впечатление оставила во мне сегодняшняя встреча! Может ли быть что-нибудь противнее? Сидит он - спокойный, уверенный в себе. А мы вокруг него - млеющие, умиленные, лебезящие. И какое характерное с нашей стороны отношение: мягкая снисходительность с высоты своего теоретического величия и в то же время чисто холопское пресмыкание перед ним. Как же! Ведь он - "носитель"! А мы - что мы такое? Пустота, которая стыдится себя и тоскует по нем, "носите-ле". Жизнь, дескать, только там, а там ты чужой, органически не связан... Какая гадость! Почему он так гордо несет свою голову, живет сам собою, а я только вздыхаю и поглядываю на него?
      В конце концов я сам себе исторический факт. Я - интеллигент. Что ж из того? Я не желаю стыдиться этого, я желаю признать себя. Он хорош, не спорю. Я верю в него и уважаю его. Но прежде всего хочу верить в себя.
      - А этой веры нет и не может быть,- грустно возразила Варвара Васильевна.
      Сергей вызывающе спросил:
      - Почему это? Чем я хуже его? Какая между нами разница?
      - Та разница, что ты вот и теперь уже стал паскудным старичишкой,ворчливо сказал Шеметов.
      Сергей хотел что-то возразить, но нахмурился и замолчал. Он снова взялся за весла и стал усиленно грести.
      Было уже совсем темно, когда они воротились к пристани. В городском саду народу стало еще больше. В пыльном мраке, среди ветвей, блестели разноцветные фонарики, музыка гремела.
      На улицах было пустынно и тихо. Стояла томительная духота, пахло известковою пылью и масляною краской. Сергей все время молчал. Вдруг он сказал:
      - Прощайте, господа, я пойду на вокзал. Поеду с ночным поездом: не стоит ждать до завтра!
      - Сережа, можно и я с тобой? - спросила Катя.
      Сергей хмуро ответил:
      - Как хочешь.
      Они простились и пошли к вокзалу.
      IX
      Шеметов и Вегнер повернули к себе. Токарев пошел с Варварой Васильевной проводить ее до больницы. Звезды ярко мерцали, где-то далеко стучала трещотка ночного сторожа. Варвара Васильевна и Токарев шли по тихой улице, и шаги звонко отдавались за домами.
      Оба задумчиво молчали. Сегодняшняя встреча пробудила в них давнишние воспоминания, они не перекинулись ни словом, но оба знали и чувствовали, что думают об одном и том же.
      Вдруг Варвара Васильевна остановилась:
      - Стойте, что такое?
      На той стороне улицы из раскрытых окон неслись звуки скрипки и рояля. Играли "Легенду" Венявского.
      У Токарева забилось сердце. "Легенда"... Пять лет назад он сидел однажды вечером у Варва-ры Васильевны, в ее убогой комнате на Песках; за тонкою стеною студент консерватории играл эту же "Легенду". На душе сладко щемило, охватывало поэзией, страстно хотелось любви и свет-лого счастья. И как это тогда случилось, Токарев сам не знал,- он схватил Варвару Васильевну за руку; задыхаясь от волнения и счастья, высказал ей все,- высказал, как она бесконечно дорога ему и как он ее любит.
      Из окон широко лились певучие, жалующиеся звуки "Легенды". Токарев взглянул на Варва-ру Васильевну. Она стояла, не шевелясь, с блестящими глазами, и жадно слушала. Где-то вдали с грохотом прокатились дрожки, потом застучала трещотка ночного сторожа. Варвара Васильевна нетерпеливо прошептала:
      - Господи, как мешают!
      Вдали смолкло, и опять по тихой улице поплыли широкие, царственные звуки. Лицо у Варвары Васильевны стало молодое и прекрасное, глаза светились. И Токарев почувствовал - это не музыка приковала ее. В этой музыке он, Токарев, из далекого прошлого говорил ей о любви и счастье, ее душа тянулась к нему, и его сердце горячо билось в ответ. Музыка прекратилась. Варвара Васильевна быстро двинулась дальше.
      - Пойдемте! Другого не нужно слушать! И опять за тихими домами отдавались шаги, и звезды мерцали в темном небе.
      - Помните, Варвара Васильевна?..- начал Токарев.
      Оживленная и счастливая, она поспешно прервала его:
      - Да, да... Только не нужно об этом говорить... Как хорошо кругом, как
      звезды блестят!..
      Они подошли к воротам больницы.
      - Зайдите. Напьемся чаю.
      В ее комнате было темно. Токарев зажег лампу.
      - Посидите, я сейчас схожу в кухню за кипятком. .- Варвара Васильевна что-то вспомнила и в колебании помолчала.- Или вот что,- заговорила она извиняющимся голосом,- подождите минут пять, я только схожу, проведаю сегодняшнего больного.
      - Варвара Васильевна, да это же невозможно! Ну, пожалуйста, я вас прошу.- Он сжал ее руку в своих руках.- Пожалуйста, оставьте на сегодня всех больных! Ведь вы в отпуске, там у вас есть дежурные фельдшера.
      - Я в одну минуту сбегаю. Видите, сегодня дежурный Антон Антоныч: он с десяти часов заляжет спать и не встанет до утра. А больной тяжелый, ему, может быть, что-нибудь нужно... Я сейчас ворочусь!
      - Ну, а можно мне с вами пойти?
      - Отлично! Пойдемте!
      Они пошли по коридору. Варвара Васильевна тихо открыла дверь в арестантскую. В задней ее половине, за решеткою, сидел на полу больной. По эту сторону стоял больничный служитель Иван - бледный, с широко открытыми глазами. Маленькая лампочка горела на стене. Варвара Васильевна шепотом спросила служителя:
      - Ну, что Никанор?
      - После обеда ничего был. Доктор ему лекарства дал, он заснул... А теперь вот сидит, глаза-ми ворочает, да вдруг как начнет головою биться об решетку!.. Все пить просит.
      - А лекарство вечером давали ему?
      - Н-нет...
      Варвара Васильевна и Токарев подошли к решетке. В полумраке сидел на полу огромный человек. Он сидел сгорбившись, с свесившимися на лоб волосами, и раскачивал головою. Варвара Васильевна мягко сказала:
      - Здравствуйте, Никанор! Как поживаете?
      Больной медленно поднял голову и пристально оглядел Варвару Васильевну. На темной бороде клочьями висела подсыхавшая пена. Он хрипло ответил:
      - А как!.. Видно, не больно хорошо!
      - Вы меня знаете?
      - Ну, а как же не знаю!
      - Кто же я?
      - Вы-то? Барышня наша. - Он помолчал и задумчиво потер ладонью край лба. - Скажите вы мне, бога ра ди, - как я сюда попал?
      - Вы в больнице. Вам было худо, и потому вас привезли сюда!
      - Худо? - Больной задумался. - Да, да, я что-то сильно безобразил. Но что я делал - не знаю.
      - Ничего вы не безобразили. Просто у вас сильно болела голова, так сильно, что вы были без памяти. Ну, конечно, когда человек без памяти, то и мечется. Хотите пить? Я вам сейчас дам.
      - А решетка зачем?.. Нет, видно, сильно я безобразил, коли за решетку посадили меня, как зверя...
      Он уныло опустил голову. Лицо стало грустное и хорошее.
      - Посадили вас за решетку, чтоб вы не убежали, если опять будете без памяти,- только для того. Поправитесь и пойдете себе домой.
      Больной вдруг спросил:
      - А где моя жена?
      - Дома.
      - А скажите... Она жива?
      - Конечно, жива и здорова.
      - А ребята?
      - И ребята тоже.
      - Гм...- Больной нахмурился и понурил голову.- Да скажите же мне,- что такое со мною было? - Он начинал волноваться.- Я помню, я что-то сильно безобразил. Вот, вы говори-те, жена моя, Дуняша, здорова... Отчего же ее тут нету?
      - Никанор, какой вы, право, странный! Ведь вы же знаете, у нее в деревне хозяйство, дети, скотина. Не может же она все бросить и идти к вам. Ну, справит дела, утром и придет вас прове-дать.
      - Утром... Нет, это вы меня обманываете!.. Что с женой? - вдруг коротко и решительно спросил он.- Я ей что-нибудь сделал? Убил ее! Не обманывайте вы меня, бога ради!
      - Ну, Никанор, если вы мне не верите, то я уйду. Мне, наконец, обидно: я никогда не лгу, а вы вот мне не верите.
      Больной внимательно слушал.
      - Нет, нет, не уходите, я верю... Ну, а вас, барышня, я не обидел? Помнится, я вам что-то худое сделал.
      - Да нет же, голубчик, ничего вы мне не сделали! Будет разговаривать, вам это вредно... Иван, сходите к смотрителю и принесите бутылку пива.
      Иван вышел. Больной сидел на тюфяке, свесив голову. Лицо его побледнело, он дышал часто и поверхностно.
      - Эх, вот тут больно,- сказал он и показал под ложечку: - дыхать не дает. А пить охота...
      - Вот сейчас принесут пиво, вы выпьете и вам станет легче.
      Срывающимся голосом он вдруг спросил:
      - Скажите, барышня, я... бешеный?
      Варвара Васильевна рассмеялась.
      - Ну, что за глупости! Какой же вы бешеный? У вас просто горячка, больше ничего. Я сейчас пойду поить вас,- разве бы я пошла, если бы вы были бешеный?
      Больной замолчал. Мутные глаза смотрели из полумрака на Варвару Васильевну. Вдруг он сказал:
      - Я сейчас во всю силу буду стучать в дверь!
      - Зачем?
      Он вызывающе ответил:
      - А чтоб Дуняша пришла!
      - Я же вам говорила, сейчас ей некогда. Она придет завтра утром, а если что задержит,- в полдни уж непременно.
      - В по-олдни... Ну, теперь я вижу, всё вы врете. Говорили,- утром, а теперь уж на полдни перешли!.. Нет, видно, ее в живых-то нету... Пустите меня, я к ней пойду! - крикнул он, встал и подошел к решетке.
      - Ну, Никанор, если так, то прощайте! Я вам передаю ее же слова, а вы не верите. Если не верите, то нечего и толковать.
      - Нет, постойте, не уходите. Вы скажите только,- придет она?
      - Придет.
      - Ей-богу?
      - Ей-богу.
      - Ну, ладно, буду ждать. А только... Коли она не придет, буду так безобразить, что... И вас не послушаю, никого! - Больной помолчал.- Коли не придет, увидите, что будет! Я попрошу вас к себе сюда...- зловеще протянул он.
      - Зачем?
      - А тогда узнаешь, зачем!.. Значит, вы только утешали меня, обманывали!..
      Больной волновался все больше. В тоске он потер рукою под ребрами.
      - Эх, как больно тут!.. Дайте мне пить! Я пить хочу.
      В арестантскую на цыпочках вошел служитель Иван с бутылкою пива.
      - Вот, извольте!..- В смутном ужасе он покосился на больного и зашептал: - Только я, барышня, ни за что не пойду с вами! Хоть сейчас с места сгоните!
      Варвара Васильевна спросила:
      - Антон Антоныч у себя?
      Она вышла с Токаревым в коридор. Токарев ощущал в спине быструю, мелкую дрожь. Он спросил:
      - Но ведь бешеные, кажется, не могут пить?
      - Нет, пиво им иногда удается проглотить.
      По коридору шел заспанный Антон Антонович, в своих розовых воротничках и
      пиджаке.
      - Антон Антоныч, Никанор пить просит. Не поможете ли вы мне его напоить?
      Фельдшер остановился, поднял брови и забегал глазами по потолку.
      - Мм-м... Знаете что? Подождемте лучше доктора, он ведь скоро придет.
      - Какое же "скоро"? Он приходит в девять утра, а теперь только час ночи.
      - Нет, знаете... Он сегодня раньше придет.
      - Ну, Антон Антоныч, это вы сочиняете! Почему он сегодня раньше придет?.. Скажите, поможете ли мне или нет?
      Антон Антоныч замялся.
      - Знаете... я боюсь! А ну, как он меня укусит! С доктором хоть в огонь пойду, а без него я... извините, боюсь!
      - Как хотите!.. Дело только в том, что одной трудно его напоить.
      Варвара Васильевна беглым взглядом скользнула по лицу Токарева. Токарев внимательно смотрел на фельдшера и с невинным видом играл ключиком от часов.
      Фельдшер помолчал и спросил:
      - Ну, а если я не пойду, то что будет?
      - Что будет! Ничего особенного. Пойду одна.
      Фельдшер с изумлением оглядел ее.
      - Ну, Варвара Васильевна... Как это - одна? Это невозможно!
      - А что же я буду делать? Больной просит пить, а я стану уговаривать его ждать до утра?
      Варвара Васильевна пошла назад. Фельдшер шел за нею следом.
      - Барышня, вы подумайте, ведь это невозможно! Да и на что пить ему? Он все равно не выздоровеет, помрет к завтраму,- с пивом ли, без пива ли...
      Варвара Васильевна, не слушая, говорила:
      - Нужно будет морфия всыпать в пиво.
      Она вошла в арестантскую. Фельдшер, странно сопя носом, в волнении прошелся по кори-дору. Подошел к Токареву, развел дрожащими руками:
      - Я, знаете... не могу этого... У меня жена молодая, ребенок маленький...