Без дороги

Вересаев В
Без дороги

      ВИКЕНТИЙ ВЕРЕСАЕВ
      Без дороги
      Повесть
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      20 июня 1892 года. С-цо Касаткино
      Теперь уже три часа ночи. В ушах звучат еще веселые девические голоса, сдерживаемый смех, шепот... Они ушли, в комнате тихо, но самый воздух, кажется, еще дышит этим молодым, разжигающим весельем, и невольная улыбка просится на лицо. Я долго стоял у окна. Начинало светать, в темной, росистой чаще сада была глубокая тишина; где-то далеко, около риги, лаяли собаки... Дунул ветер, на вершине липы обломился сухой сучок и, цепляясь за ветви, упал на дорожку аллеи; из-за сарая потянуло крепким запахом мокрого орешника. Как хорошо! Я стою и не могу насмотреться; душа через край переполнена тихим, безотчетным счастьем.
      И грудь вздыхает радостней и шире,
      И вновь кого-то хочется обнять...*
      * Из стихотворения А. А. Фета "Еще весна,- как будто неземной какой-то дух ночным владеет садом..." (1847).
      Кругом все так близко знакомо - и очертания деревьев, и соломенная крыша сарая, и отпря-женная бочка с водой под липами. Неужели я целых три года не был здесь? Я как будто видел все это вчера. А между тем как долго шло время...
      Да, мало что хорошего вспомнишь за эти прожитые три года. Сидеть в своей раковине, со страхом озираться вокруг, видеть опасность и сознавать, что единственное спасение для тебя - уничтожиться, уничтожиться телом, душою, всем, чтоб ничего от тебя не осталось... Можно ли с этим жить? Невесело сознаваться, но я именно в таком настроении прожил все эти три года.
      "Зачем я от времени зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня"*. Мне часто вспоминаются эти гордые слова Базарова. Вот были люди! Как они верили в себя! А я, кажется, настоящим образом в одно только и верю это именно в неодолимую силу времени. "Зачем я от времени зависеть буду!" Зачем? Оно не отвечает; оно незаметно захватывает тебя и ведет, куда хочет; хорошо, если твой путь лежит туда же, а если нет? Сознавай тогда, что ты идешь не по своей воле, протестуй всем своим существом,- оно все-таки делает по-своему. Я в таком положе-нии и находился. Время тяжелое, глухое и сумрачное со всех сторон охватывало меня, и я со страхом видел, что оно посягает на самое для меня дорогое, посягает на мое миросозерцание, на всю мою душевную жизнь... Гартман** говорит, что убеждения наши - плод "бессознательного", а умом мы к ним лишь подыскиваем более или менее подходящие основания; я чувствовал, что там где-то, в этом неуловимом "бессознательном", шла тайная, предательская, неведомая мне работа и что в один прекрасный день я вдруг окажусь во власти этого "бессознательного". Мысль эта наполняла меня ужасом: я слишком ясно видел, что правда, жизнь все в моем миросозер-цании, что если я его потеряю, я потеряю все.
      * Из VII главы романа И. С. Тургенева "Отцы и дети" (1860).
      ** Гартман Эдуард (1842-1906) - немецкий реакционный философ-идеалист, которого В. И. Ленин назвал "истинно-немецким черносотенцем" (В. И. Ленин, Соч., т. 14, стр. 273).
      То, что происходило кругом, лишь укрепляло меня в убеждении, что страх мой не напрасен, что сила времени - сила страшная и не по плечу человеку. Каким чудом могло случиться, что в такой короткий срок все так изменилось? Самые светлые имена вдруг потускнели, слова самые великие стали пошлыми и смешными; на смену вчерашнему поколению явилось новое, и не верилось: неужели эти - всего только младшие братья, вчерашних. В литературе медленно, но непрерывно шло общее заворачивание фронта, и шло вовсе не во имя каких-либо новых начал, - о нет! Дело было очень ясно: это было лишь ренегатство - ренегатство общее, массовое и, что всего ужаснее, бессознательное. Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие-то "заветы"; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордо-стью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что-то, чему никто не верил... Я с пристальным вниманием следил за всеми этими переменами; обидно становилось за человека, так покорно и бессознательно идущего туда, куда его гонит время. Но при этом я не мог не видеть и всей чудовищной уродливости моего собственного положения: отчаянно стараясь стать выше времени (как будто это возможно!), недо-верчиво встречая всякое новое веяние, я обрекал себя на мертвую неподвижность; мне грозила опасность обратиться в совершенно "обессмысленную щепку" когда-то "победоносного кораб-ля"*. Путаясь все больше в этом безвыходном противоречии, заглушая в душе горькое презрение к себе, я пришел, наконец, к результату, о котором говорил: уничтожиться, уничтожиться совер-шенно единственное для меня спасение.
      Я не бичую себя, потому что тогда непременно начнешь лгать и преувеличивать; но в этом-то нужно сознаться, - что такое настроение мало способствует уважению к себе. Заглянешь в душу, - так там холодно и темно, так гадко-жалок этот бессильный страх перед окружающим! И кажет-ся тебе, что никто никогда не переживал ничего подобного, что ты - какой-то странный урод, выброшенный на свет теперешним странным, неопределенным временем... Тяжело жить так. Меня спасала только работа; а работы мне, как земскому врачу, было много, особенно в последний год, - работы тяжелой и ответственной. Этого мне и нужно было; всем существом отдаться делу, наркотизироваться им, совершенно забыть себя - вот была моя цель.
      Теперь служба моя кончилась. Кончилась она неожиданно и довольно характерно. Почти против воли я стал в земстве каким-то enfant terrible;** председатель управы не мог равнодушно слышать моего имени. Подоспел голодный тиф; я проработал на эпидемии четыре месяца и в конце апреля свалился сам, а когда поправился... то оказалось, что во мне больше не нуждаются. Дело сложилось так, что я должен был уйти, если не хотел, чтоб мне плевали в лицо... Э, да что вспоминать! Я взял отставку и вот приехал сюда. Забыть все это!..
      * Из лирической драмы А. Н. Майкова "Три смерти" (1852) "...И незаметно ветер крепкий потопит нас среди зыбей, как обессмысленные щепки победоносных кораблей..."
      ** Буквально: ужасный ребенок; здесь - человек, позволяющий себе то, на что другие не отваживаются (франц.).
      Большая зала старинного помещичьего дома, на столе кипит самовар; висячая лампа ярко освещает накрытый ужин, дальше, по углам комнаты, почти совсем темно; под потолком сонно гудят и жужжат стаи мух. Все окна раскрыты настежь, и теплая ночь смотрит в них из сада, зали-того лунным светом; с реки слабо доносятся женский смех и крики, плеск воды.
      Мы ходим с дядей по зале. За эти три года он сильно постарел и растолстел, покрякивает после каждой фразы, но радушен и говорлив по-прежнему; он рассказывает мне о видах на урожай, о начавшемся покосе. Сильная, румяная девка, с платочком на голове и босая, внесла шипящую на сковороде яичницу; по дороге она отстранила локтем полузакрытую дверь; стаи мух под потолком всколыхнулись и загудели сильнее.
      - А вот у нас одно есть, чего у вас нету,- сказал дядя, улыбаясь и смотря на меня своими выпуклыми близорукими глазками.
      - Что это? - спросил я, сдерживая улыбку.
      - Мухи!
      Когда я еще студентом приезжал сюда на лето, дядя каждый раз слово в слово делал это же замечание.
      Тетя Софья Алексеевна воротилась с купанья; еще за две комнаты слышен ее громкий голос, отдающий приказания.
      - Палашка! возьми простыню, повесь на дверь в спальне! Да зовите мальчиков к ужину, где они?.. Котлеты подавайте, варенец, сливки с погреба... Скорей! Где Аринка? А, яичницу уже подали,- говорит она, торопливо входя и садясь к самовару.- Ну, господа, чего же вы ждете? Хотите, чтоб остыла яичница? Садитесь!
      Софья Алексеевна одета в старую синюю блузу, ее лицо сильно загорело, и все-таки она всем своим обликом очень напоминает французскую маркизу прошлого столетия; ее поседевшие воло-сы, пушистою каймою окружающие круглое лицо, выглядят как напудренные.
      - А как же? Разве без барышень можно? - спросил дядя.
      - Можно, можно! Пускай не опаздывают!
      - Нет, это нельзя. Как же ты нас заставляешь нарушить рыцарский кодекс?
      - Да ну, будет тебе! Ведь Митя голоден с дороги. Тоже - рыцарь! сказала Софья Алек-сеевна с чуть заметной усмешкой.
      - Ну, нечего делать: приказано, так надо слушаться. Что ж, сядем, Дмитрий? Вот выпьем водочки - и за яичницу примемся.
      Он поставил рядом две рюмки и стал наливать в них из графинчика полыновку.
      - А как водка будет по-латыни - aqua vitae? - спросил он.
      - Да.
      - Гм! "Вода жизни"...- Дядя несколько времени в раздумье смотрел на наполненные рюмки.- А ведь остроумно придумано! - сказал он, вскидывая на меня глазами, и засмеялся дребезжащим смехом.- Ну, будь здоров!
      Мы чокнулись, выпили и принялись за еду.
      - Где же, однако, барышни наши? - спросил дядя, с аппетитом пережевывая яичницу.- Я беспокоюсь.
      - Ешь яичницу и не беспокойся. Барышни наши уж выкупались,- ответила тетя.
      В саду под окнами раздались голоса, стеклянная дверь балкона звякнула и распахнулась.
      - Ну, вот тебе и барышни наши: слава богу, за полверсты слышно.
      Они шумно вошли в залу. Лица их после купанья свежи и оживленны, темные волосы Наташи влажны, и она длинным покрывалом распустила их по спине. Дядя увидел это и пришел якобы в негодование.
      - Наташа, что это значит, что у тебя волосы распущены?
      - Я ныряла,- быстро ответила она, садясь к столу.
      - Так что ж такое?
      - Соня, передай ветчину... Ну, так вот нужно, чтоб волосы просохли.
      - Зачем это нужно? - изумленно спросил дядя и юмористически поднял брови.- Нет, взрослым девицам вовсе не подобает ходить с распущенными волосами! - сказал он, качая головой.
      Но поучение его пропало даром; все были заняты едой и, удерживаясь от смеха, трунили почему-то над Лидой. Лида краснела и хмурилась, но когда Соня, проговорив: "спасайся, кто может!", вдруг прорвалась хохотом, то и Лида рассмеялась.
      - Что это вы, Лида, в большой опасности находились? - вполголоса спросил я, невольно и сам улыбаясь.
      Наташа быстро взглянула на меня и незаметно повела взглядом на отца; значит, здесь тайна, которую мне объяснят потом.
      - А что же ты, Дмитрий, макарон к котлетам не взял? - спохватился дядя.- Дай я тебе положу.
      Он наложил мне в тарелку макарон.
      - У итальянцев макароны - самое любимое кушанье.- сообщил он мне.
      Очень радушный хозяин дядя, но - признаться - скучновато сидеть между "большими", и, право, я давно знаю, что итальянцы любят макароны.
      Пришли и мальчики. Миша - пятнадцатилетний сильный парень, с мрачным, насупленным лицом - молча сел и сейчас же принялся за яичницу. Петька двумя годами моложе его и на класс старше; это крепыш невысокого роста, с большой головой; он пришел с книгой, сел к столу и, подперев скулы кулаками, стал читать.
      - Ну, Митечка, рассказывай же, что ты это время поделывал,- сказала Софья Алексеевна, кладя мне руку на локоть.
      Наташа подняла было голову и в ожидании устремила на меня глаза. Но мне так не хочется рассказывать...
      - Ей-богу, тетя, ничего нет интересного; служил, лечил - вот и все... А скажите,- я сейчас через Шеметово ехал,- кто это там за околицей новую мельницу поставил?
      - Да это же Устин наш, разве ты не знал? Как же, как же! Уж второй год работает мельни-ца...
      И начался длинный ряд деревенских новостей. В зале уютно, старинные, засиженные мухами часы мерно тикают, в окна светит месяц. Тихо и хорошо на душе. Все эти девчурки-подростки стали теперь взрослыми девушками; какие у них славные лица! Что-то представляет собою моя прежняя "девичья команда"? Так называла их всех Софья Алексеевна, когда я, студентом, приез-жал сюда на лето...
      С конца стола донесся ярый рев, от которого все вздрогнули.
      - Что такое? - грозно крикнула тетя.- Кто это там?
      - Это - я! - торжественно объявил Петька.
      - Ну, конечно, так и есть: кому же еще? Я тебе, дрянь-мальчишка!
      - Это я читать кончил,- объяснил Петька.
      Дядя поднял голову и, словно только что проснулся, повел кругом глазами.
      - Э... э... Что это? - спросил он, покрякивая.- Должно быть, Петька опять дикие звуки испускает, а?
      Ему никто не ответил. Он крякнул и подложил себе в чай сахару. Петька сидел, развалясь на, стуле, и широко ухмылялся.
      - Крик могучий, крик пернатый... я в своем сердце ощутил... Крик ужасный, крик... неяс-ный... я из себя испустил... Кхе-кхе-кхе! Как хорошо вышло!
      И, совершенно довольный, Петька придвинул к себе тарелку и стал накладывать творогу. Кругом смеялись, а он старательно разминал ложкою творог с сахаром, как будто не о нем совсем шло дело.
      Чай отпили.
      - А что, Вера Николаевна, усладите вы сегодня наш слух своею музыкой? спросил дядя.
      Вера, племянница Софьи Алексеевны,- стройная, худощавая блондинка с матово-бледным лицом и добрыми глазами; она собирается осенью ехать в консерваторию, и, говорят, у нее дей-ствительно есть талант.
      - Да, да, Вера,- сказал я.- Сыграйте-ка что-нибудь после ужина; я в Пожарске столько слышал о вашем таланте.
      Вера встрепенулась.
      - Ах, господи! Митя, я вам наперед говорю: если вы такие вещи говорить будете, я н-ни за что не стану играть!
      - Да не беспокойтесь, пожалуйста, я вот сначала послушаю. Очень может быть, что после этого и не стану говорить,
      Дядя засмеялся и встал из-за стола. - Ну, кажется, все уже кончили. Докажите ему, Вера Николаевна, что и Пожарск может собственных Невтонов рождать!*
      * Пожарск может собственных Невтонов рождать! - Из "Оды на день восшествия на Всерос-сийский престол ее величества государыни императрицы Елисавсты Петровны, 1747 года" М. В. Ломоносова. Невтон - Исаак Ньютон (1643-1727), великий английский физик и математик.
      Все перешли в гостиную. Вера села за рояль, быстро пробежала рукой по клавишам и с размаху сильно ударила пальцем в середине клавиатуры.
      - Что же вам сыграть? - спросила она, повернув ко мне голову.
      - Это всегда так знаменитые музыканты начинают! - почтительно произнес Петька и ткнул указательным пальцем в Верин палец, нажимавший клавишу.
      - Да ну, Петя, будет! - рассмеялась она, стряхивая его руку.
      Тетя отогнала Петьку от рояля.
      Я попросил играть Бетховена. Наташа широко распахнула двери балкона. Из сада потянуло росой и запахом душистого тополя; в акации щелкал запоздалый соловей, и его песня покрылась громкими, дико-оригинальными бетховенскими аккордами. В зале, при свете маленькой лампоч-ки, убирали чай. Дядя сопел на диване и слушал, выкатив глаза.
      Я мало понимаю в музыке; я даже не мог бы сказать, горе или радость выражены в сонате, которую играла Вера; но что-то накипает на сердце от этих чудных, непонятных звуков, и хорошо становится. Вспоминается прошлое; многое в нем кажется теперь чуждым и странным, как будто это другой кто жил за тебя. Я мучился тем, что нет во мне живого огня, я работал, горько смеясь в душе над самим собою... Да полно, прав ли я был? Все жили спокойно и счастливо, а я ушел туда, где много горя, много нужды и так мало поддержки и помощи; знают ли они о тех лишениях, тех нравственных муках, которые мне приходилось там терпеть? А я для этого сознательно отказался от довольной и обеспеченной жизни... И принес я с собой оттуда лишь одно - неизлечимую болезнь, которая сведет меня в могилу.
      Вера играла. Ее бледное лицо смотрело сосредоточенно, только в углах губ дрожала лукавая улыбка; пальцы тонких, красивых рук быстро бегали по клавишам... О да! теперь бы и я мог уверенно сказать: сколько задорного, молодого счастья в этих звуках! Они знать не хотят никакого горя: чудно-хороша жизнь, вся она дышит красотою и радостью; к чему же выдумывать себе какие-то муки?.. Вершины тополей, освещенные месяцем, каждым листиком вырисовывались в прозрачном воздухе; за рекою, на склоне горы, темнели дубовые кусты, дальше тянулись поля, окутанные серебристым сумраком. Хорошо там теперь. Дядя по-прежнему сопел, понурив голову Дремлет ли он или слушает?
      Ко мне неслышно подошла Наташа.
      - Митя, пойдем мы сегодня гулять? - шепотом спросила она, близко наклонившись и блестя глазами
      - Конечно! - тихо ответил я.- А что, вам еще и теперь не позволяют гулять по вечерам?
      Наташа с улыбкой наклонила голову, указала взглядом на отца и отошла.
      Пальцы Веры с невозможною быстротою бегали по клавишам; бешено-веселые звуки крутились, захватывали и шаловливо уносили куда-то. Хотелось смеяться, смеяться без конца, и дурачиться, и радоваться тому, что и ты молод... Раздались громовые заключительные аккорды Вера опустила крышку рояля и быстро встала.
      - Славно, Вера, ей-богу, славно! - воскликнул я, обеими руками крепко пожимая ее руки и любуясь ее счастливо улыбавшимся лицом.
      Дядя поднялся с дивана и подошел к нам.
      - Вера Николаевна своей музыкой, как Орфей в аду... укрощает камни...любезно сказал он.
      - Именно, именно, камни укрощает! - с мальчишеским чувством подхватил я.- За вашу музыку я вас сегодня гулять с собой возьму,- шутливо шепнул я ей.
      - Благодарю! - ответила она, улыбаясь.
      Дядя зевнул и вынул часы.
      - Ого! уже скоро одиннадцать!.. Пора и на боковую. Как ты думаешь, Дмитрий? В деревне всегда надо рано ложиться и рано вставать. Покойной ночи! Как это?.. э... э... Leben Sie wohl, essen Sie Kohl, trinken Sie Bier, lieben Sie mir!..* Ххе-хе-хе-хе? - Дядя засмеялся и протянул мне руку.Немцы без бира никогда не обойдутся.
      * Живите хорошо, ешьте капусту, пейте пиво, любите меня! (Немец. поговорка.).
      Он простился и ушел. Я стал перелистывать лежавшую на столе "Ниву"; остальные тоже делали вид, что чем-то заняты. Тетя окинула всех нас взглядом и засмеялась.
      - Ну, Митя, вы, я вижу, гулять собираетесь! - сказала она, лукаво грозя пальцем.
      Я расхохотался и захлопнул "Ниву".
      - Тетя, посмотрите, какая ночь!
      - Да Митечка, ведь ты же больше суток в дороге был! Ну, где тебе еще гулять?
      - Речь тут не обо мне, тетя...
      - Стал ты доктором, а, право, все такой же, как прежде...
      - Ну, значит, позволяете! - заключил я.- А мальчиков можно с собой взять?
      - Э, да уж идите все! - махнула она рукой.- Только, господа, потише, чтоб папка не слышал, а то буря будет... Я велю вам в зале кринку молока оставить: может быть, проголодае-тесь... Прощайте! Счастливого пути!
      Мы спустились в сад.
      - Ну, что же, господа, на лодке поедем? - шепотом спросил я.
      - Конечно, на лодке!.. В Грёково,- быстро сказала Наташа.- Ах, Митя, ночь какая! Прогуляем сегодня до утра?..
      Все были как-то особенно оживлены - даже полная, сонливая Соня, старшая сестра Наташи. Мы свернули в темную боковую аллею; в ней пахло сыростью, и свет месяца еле пробивался сквозь густую листву акаций.
      - Вот, Митя, потеха была сегодня! - смеясь, заговорила Наташа.Выкупались мы перед ужином и переехали в лодке на ту сторону; возвратились назад,- я весла выбросила на берег, выпрыгнула сама и нечаянно ногою оттолкнула лодку. Лида сидела на корме,- вдруг как вскочит: "Ах, господи-батюшки! Спасайся, кто может!" - и как была, одетая,- в воду! - Я испугалась: как бы мы без весел к берегу подъехали? - краснея, стала оправдываться Лида, сестра Веры.
      Странная эта Лида, молчаливая и застенчивая, она краснеет при самом незначительном обра-щенном, к ней слове.
      - И вся, вся замочилась, выше пояса! - хохотала Наташа.- Пришлось сбегать домой, принести ей сухое платье.
      - "Спасайся, кто может!" Ххо-ххо-ххо! - в восторге засмеялся Петька и обеими руками крепко обнял Лиду за талию.
      - Да ну, Петька, пошел прочь! - с досадой сказала Лида.- Вешается ко всем.
      - Ах, Лида, Лида! За что ты меня ожесточаешь? - меланхолически произнес Петька.- Если бы ты могла знать чувства мужского сердца!
      - Ну, Петька! Шут! - лениво засмеялась Соня.
      Аллея кончалась калиточкой. За нею по косогору спускалась к реке узкая тропинка. Наташа неожиданно положила руки на плечи Веры и вместе с нею быстро побежала под гору.
      - Ай!.. Ната-а-аша!!! - закричала Вера, испуганно смеясь и стараясь остановиться. Петька помчался следом за ними.
      Когда мы сошли к реке, Вера, обессилевшая от смеха и усталости, сидела на лавочке под черемухой и, свесив голову, громко, протяжно охала. Петька сидел рядом и тоже старательно охал.
      - Да ну, Петя... Ради бога!.. Ох! - стонала она, хватаясь за грудь.Будет!.. Ох, не могу!.. О-о-ох!
      - О-о-ох! - вторил Петька.
      Вера морщилась и бессильно махала руками и все-таки смеялась.
      - Ну, Верка, размякла совсем! - презрительно сказала Наташа, стоя на корме лодки.- Настоящая рыба!
      - Господа! Ведь нас не только в доме, а и в Санине слышно,запротестовал я.
      - Ну, садитесь скорей в лодку, а то мы одни уедем! - крикнула Наташа.
      - О-ох, Наташа, Наташа! - вздохнула Вера, поднимаясь и еле бредя к лодке.- Что ты со мною делаешь!
      - Да ну же, садитесь скорей! - повторила Наташа, нетерпеливо раскачивая лодку.
      Мы с Мишей сели за весла, Вера, Соня, Лида и Петька разместились в середине, Наташа - у руля. Лодка, описав полукруг, выплыла на середину неподвижной реки; купальня медленно отош-ла назад и скрылась за выступом. На горе темнел сад, который теперь казался еще гуще, чем днем, а по ту сторону реки, над лугом, высоко в небе стоял месяц, окруженный нежно-синею каймою.
      Лодка шла быстро; вода журчала под носом; не хотелось говорить, отдавшись здоровому ощущению мускульной работы и тишине ночи. Меж деревьев всем широким фасадом выглянул дом с белыми колоннами балкона; окна везде были темны: все уже спят. Слева выдвинулись липы и снова скрыли дом. Сад исчез назади; по обе стороны тянулись луга; берег черною полосою отражался в воде, а дальше по реке играл месяц.
      - Ах, какая чудная луна! - томно вздохнула Вера. Соня засмеялась.
      - Вот, смотри, Митя, она всегда такая: просто не может равнодушно видеть месяца. Раз мы с нею шли в Пожарске через мост: на небе луна тусклая, ничего хорошего; а Вера смотрит: "Ах, великолепная луна!.." Такая сентиментальная!
      - Сентиментальная! А вот Наташа только что говорила, что я - рыба. Разве рыбы бывают сентиментальные? - спросила Вера с своею медленною и доброю улыбкою.
      - Отчего же нет? Высунула рыба нос из воды, смотрит на луну: "Ах, ах! великолепная луна!"
      Соня сострила неожиданно для себя и залилась смехом. Я сложил весла и передохнул.
      - Господа, давайте голоса ночи слушать,- предложила Наташа.- Миша, брось весла.
      Лодка медленно проплыла несколько аршин, постепенно заворачивая вбок, и наконец остано-вилась. Все притихли. Две волны ударились о берега, и поверхность реки замерла. С луга тянуло запахом влажного сена, в Санине лаяли собаки. Где-то далеко заржала лошадь в ночном. Месяц слабо дрожал в синей воде, по поверхности реки расходились круги. Лодка повернула боком и совсем приблизилась к берегу. Дунул ветер и слабо зашелестел в осоке, где-то в траве вдруг забилась муха.
      Я закурил папиросу и стал держать горящую спичку над водой. Из черной глубины быстро вынырнула рыба, оторопело уставилась на огонь выпученными, глупыми глазами и, вильнув хвостом, юркнула назад. Все рассмеялись.
      - Как Вера на луну! - сказала Лида, лукаво дрогнув бровью.
      Все засмеялись сильнее, а Лида покраснела.
      - Ну, господа, дальше можно ехать,- сумрачно проговорил Миша, все время зевавший. Он снова взялся за весла.
      Наташа перебралась с кормы на середину лодки.
      - Митя, расскажи, за что тебя со службы выгнали,- сказала она, с детскою ласкою загляды-вая мне в глаза.
      - За что выгнали? О, голубушка, это история долгая...
      - Ну, все-таки расскажи!..
      Я стал рассказывать. Все теснее сдвинулись вокруг. Между прочим, рассказал я и о своей первой стычке с председателем, после которой я из "преданного своему делу врача" превратился в "наглого и неотесанного фрондера"; приехав в деревню, где был мой пункт, принципал прислал мне следующую собственноручную записку: "Председатель управы желает видеть земского врача Чеканова; обедает у князя Серпуховского". Ну, я ему на обратной стороне его записки ответил: "Земский врач Чеканов не желает видеть председателя управы и обедает у себя дома".
      Все рассмеялись.
      - Что же он? - быстро спросила Наташа.
      - Да ничего. Ответа моего он никому не мог показать, потому что тогда бы прочли и его письмо: ну, а так врачу не пишут.
      - Я не понимаю, Митя, как можно было так ответить,- сказала Вера.- Ведь он же ваш начальник?
      - Да ну, Вера! всегда вот такая! - нетерпеливо повела Наташа плечами.Так что ж такое?
      - Как - что ж такое? Вот из-за этого Митя потерял место. Хорошо еще, что он неженатый человек.
      - Голубушка, Вера, и женатые отказывались от мест, сказал я.- Читали вы в газетах о саратовской истории? Все врачи, как один человек, отказались. А нужно знать, какие это горькие бедняки были, многие с семьями,- подумать жутко!
      Мы несколько времени плыли молча.
      - Свобода вероисповедания...- задумчиво произнес Петька.
      - К чему ты это сказал? - с усмешкою спросила Соня.
      Петька помолчал.
      - К чему я это, правда, сказал? - проговорил он с недоумевающей улыбкой.- А все-таки есть смысл.
      - Какой же?
      - Го-го! Какой! Свобода вероисповедания,- из-за нее в средние века сколько войн происхо-дило.
      - Ну, так что ж?
      - Ну, так вот.
      Я снова сел за весла. Лодка пошла быстрее. Наташа лихорадочно оживилась; она вдруг охва-тила обеими руками Веру и, хохоча, стала душить ее поцелуями. Вера вскрикнула, лодка накрени-лась и чуть не зачерпнула воды. Все сердито напали на Наташу; она, смеясь, села на корму и взя-лась за руль.
      - Господи, вот сумасшедшая девчонка! Я так испугалась! - говорила Вера, оправляя прическу.
      - Скорей, господа, скорей гребите! - говорила Наташа, откидывая распущенные волосы за спину.
      Лодка вдруг с шуршащим шумом врезалась в тростник; нас обдало острым запахом аира, его початки закачались и раздались в стороны.
      - Сильней гребите, сильней! - смеялась Наташа, нетерпеливо топая ногами. Весла путались в упругих корнях аира, лодка медленно двигалась вперед, окруженная сплошною стеною мясис-тых, острых, как иглы, стеблей.Ну, вот, приехали! Вылезайте!
      - Спорить трудно: действительно приехали! - засмеялся я.
      Вера переглянулась с Лидой.
      - Одн-нако! Довольно-таки по-суворовски! - сказала она, поднимаясь.
      - Ничего! Суворов был умный человек. Вылезай! Я вас в грёковской роще ужином накор-млю.
      - Да, если так, то.. Ай, Наташа, осторожнее! Не качай лодку!
      Мы вышли на берег. Спуск весь зарос лозняком и тальником. Приходилось прокладывать дорогу сквозь чащу. Миша и Соня недовольно ворчали на Наташу; Вера шла покорно и только охала, когда оступалась о пенек или тянувшуюся по земле ветку. Петька зато был совершенно доволен: он продирался сквозь кусты куда-то в сторону, вдоль реки, с величайшим удовольствием падал, опять поднимался и уходил все дальше.
      - Не стоните, тут сейчас тропинка должна быть,- сказала Наташа.
      Она остановилась и, подобравши волосы, широким узлом заколола их на затылке.
      - Ах, Митя, если бы ты знал, как я рада, что ты приехал! - вдруг вполголоса сказала она и с быстрой, радостной улыбкой взглянула на меня из-под поднятой руки.
      - Эй, вы... акафисты! - донесся из-за кустов голос Петьки.- Идите сюда: тропинка!
      - Ну, слава богу! - облегченно вздохнула Соня, и все повернули на голос.
      Мы поднялись по тропинке вверх. Над обрывом высились три молодых дубка, а дальше без конца тянулась во все стороны созревавшая рожь. Так и пахнуло в лицо теплом и простором. Внизу слабо дымилась неподвижная река.
      - Ох, устала! - проговорила Вера, опускаясь на траву.- Господа, я не могу дальше идти, нужно отдохнуть... Ох! Садитесь!..
      - Фу ты, безобразие! Как старуха охает! - сказала Наташа.- Сколько раз ты сегодня охнула?
      - Старость приходит, о-ох!..- вздохнула Вера и засмеялась.
      Опершись на локоть, она закинула голову кверху и стала смотреть в небо. Мы все тоже сели. Наташа стояла на самом краю обрыва и смотрела на реку.
      Ветер слабо дул с запада; кругом медленно волновалась рожь. Наташа повернулась и подста-вила лицо навстречу ветру.
      - Господи!.. Наташа, смотри, где ты стоишь! - испуганно вскрикнула Вера.
      Край обрыва надтреснул, и Наташа стояла на земляной глыбе, нависшей над берегом. Ната-ша медленно посмотрела под ноги, потом на Веру; задорный бесенок глянул из ее глаз. Она качну-лась, и глыба под нею дрогнула.
      - Наташа, да сойди же сию минуту,- волновалась Вера.
      - Ну, Верка, не сентиментальничай! - засмеялась Наташа, раскачиваясь на колыхавшейся глыбе.
      - Ах, господи, бешеная девчонка!.. Наташа, ну ради бо-ога!..
      - Наташа, да ты вправду с ума сошла! - воскликнул я, поднимаясь.
      Но в это время глыба сорвалась, и Наташа вместе с нею рухнула вниз. Вера и Соня истерически вскрикнули. Внизу затрещали кусты. Я бросился туда.
      Наташа, оправляя платье, быстро выходила из кустов на тропинку. Одна щека ее разгорелась, глаза ярко блестели.
      - Ну можно ли, Наташа, так?!. Что, ты больно ушиблась?
      - Да ничего же, Митя, что ты! - ответила она, вспыхнув.
      - Не может быть ничего: с этакой вьсоты!.. Эх, Наташа! Если ушиблась, так скажи же.
      - Ах, Митя, какой ты чудак! - рассмеялась она.- Ну, что это - из-за каждого пустяка такую тревогу подымать!
      Она быстро стала подниматься по тропинке вверх.
      - Это бог знает что такое! - сердито встретила ее Соня.- Право, ведь всему есть мера. Этакая глупость!.. Недоставало, чтобы ты себе сломала ногу.
      Наташа широко раскрыла глаза и медленно спросила:
      - Кому до этого дело?
      - Ах, господи! - всплеснула Вера рукам!. - Вот меня всегда в таких случаях возмущает Наташа!.. "Кому дело"! Папе и маме твоим дело, нам всем дело!.. Как это так всегда, постоянно и постоянно о себе одной думать!