Время объявлять тревогу третьей степени. Некоторые рабочие, просто обезумев от перевозбуждения, не выражающегося в действиях, начинают исполнять пляску страха. Движения их крайне неритмичны: прыжки, щелканье мандибулами, плевки… Другие, в полной истерике, бегут по коридорам и кусают все, что шевелится. Извращенный результат страха: Город, не в силах уничтожить нападающий объект, начинает уничтожать себя сам.

Катаклизм локализовался на западном верхнем пятнадцатом этаже, но тревога третьей степени привела весь Город в боевую готовность. Рабочие спускаются в самые глубокие подземелья, чтобы спрятать от опасности яйца. Им навстречу идут тесные ряды солдат с поднятыми мандибулами.

За все то время, пока сменялись бесчисленные поколения, Муравьиный Город научился обороняться от таких неприятностей. Среди мечущейся толпы муравьи из касты артиллеристов строятся в отряды и определяют первоочередные задачи.

Они окружают самый уязвимый участок дятла: шею. Они становятся в позицию близкого огня. Их брюшки нацеливаются на птицу. Огонь! Изо всей силы своих сфинктеров они выстреливают струями сверхконцентрированной муравьиной кислоты.

У птицы возникает неожиданное и болезненное ощущение, будто ее шея затянута шарфом из булавок. Птица борется, хочет освободиться. Но она зашла слишком далеко. Ее крылья увязли в земле и веточках купола. Она снова атакует языком, пытаясь убить как можно больше крошечных противников.

Новый отряд солдат принимает эстафету. Огонь! Дятел дергается. Сейчас это уже не булавки, а иглы. Он нервно стучит клювом. Огонь! Кислота брызгает снова. Птица дрожит, ей уже трудно дышать. Огонь! Кислота разъедает нервные окончания. Птица в западне.

Стрельба прекращается. Отовсюду бегут солдаты с широкими мандибулами, они проникают в раны, оставленные кислотой. С другой стороны остатков купола на поверхность земли вырывается легион солдат, он находит хвост птицы и начинает буравить самый пахучий участок: анальное отверстие. Инженерные войска быстро расширяют проход и проникают во внутренности птицы.

Первому отряду удалось прорвать кожу на горле. Когда потекла красная кровь, выделение феромонов тревоги прекратилось. Битва выиграна. В горле проделано широкое отверстие, туда устремляются целые батальоны. В гортани птицы еще остались живые муравьи. Их спасают.

Потом солдаты проникают внутрь головы, ища ходы, которые им позволят достичь мозга. Один рабочий находит дорогу: сонная артерия. Надо еще определить нужную: ведущую от сердца к мозгу, а не наоборот. Вот она! Четыре солдата рассекают трубопровод и бросаются в красную жидкость.

Увлекаемые сердечным потоком, они скоро достигают середины полушарий мозга. Сейчас они примутся за серое вещество.

Зеленый дятел, обезумев от боли, перекатывается с боку на бок, но он ничего не может сделать с захватчиками, разъедающими его внутренности. Группа муравьев проникла в легкие и выделяет там кислоту. Птица заходится кашлем.

Целый армейский корпус проникает в пищевод, чтобы в пищеварительной системе осуществить стыковку со своими коллегами из анального отверстия, быстро поднимающимися по толстой кишке, разрушая по дороге все органы, до которых можно дотянуться мандибулами. Они копают живое мясо, как они обычно копают землю, берут последовательно приступом зоб, печень, сердце, селезенку и поджелудочную железу так, как они берут крепости.

Иногда несколько муравьев тонут в неожиданном потоке крови или лимфы. Но это случается только с неосторожными, не знающими, где и как нужно надрезать.

Остальные методично продвигаются вперед среди черной и красной плоти. Они умеют отпрянуть, чтобы их не раздавили спазмы. Они избегают участков, где находится желчь или желудочный сок.

В конце концов две армии воссоединяются на уровне почек. Птица все еще жива. Ее сердце, исполосованное мандибулами, продолжает посылать кровь по разрушенной системе труб.

Рабочие, не дожидаясь последнего вздоха жертвы, формируют цепочки, передающие из лапок в лапки куски еще трепещущего мяса. Ничто не может устоять перед маленькими хирургами. Когда они начинают распиливать части мозга, дятла сотрясает последняя конвульсия.

Весь Город сбегается, чтобы освежевать монстра. Коридоры кишат муравьями, прижимающими к себе кто перышко, кто пушинку в качестве сувенира.

Уже принялись за работу отряды каменщиков. Они будут реконструировать пострадавшие купол и коридоры.

Со стороны создается впечатление того, что муравейник ест птицу. Проглотив ее, он ее переваривает, распределяет ее плоть и жир, ее перья и кожу в те уголки, где они будут полезнее всего для Города.

Генезис: Как создавалась муравьиная цивилизация? Чтобы это понять, надо вернуться на сотни миллионов лет назад, к тому моменту, когда на Земле начала зарождаться жизнь.

Насекомые появились одними из первых.

Они казались плохо приспособленными к окружающему миру. Маленькие, хрупкие, они были идеальной добычей для хищников. Чтобы выжить, некоторые из них, например саранча, выбрали путь размножения. Они откладывали так много яиц, что обязательно должны были пережить все.

Другие, например осы и пчелы, выбрали яд, передавая через поколения отравленные жала, делающие их устрашающими.

Третьи, например тараканы, выбрали несъедобность. Специальная железа придавала их плоти такой отвратительный вкус, что никто не хотел их есть.

Четвертые, например богомолы или ночные бабочки, выбрали маскировку. Похожие на травинки или кору, они были незаметными в негостеприимных природных условиях.

Однако в этих первобытных джунглях многие насекомые не нашли своей «уловки» и, казалось, были обречены на исчезновение.

К этим «пасынкам» прежде всего следует отнести термитов. Появившееся около ста пятидесяти миллионов лет назад на земной поверхности травоядное лесное племя не имело никаких шансов на выживание. Слишком много хищников вокруг, слишком мало дано природой, чтобы дать им отпор…

Что же стало с термитами?

Многие погибли, а выжившие оказались в таком тупике, что сумели вовремя найти оригинальное решение: «Не бороться больше поодиночке, создать группы солидарности. Нашим врагам будет труднее бороться с двадцатью термитами, оказывающими сопротивление, чем с одним, пытающимся спастись бегством». Так термиты встали на путь наивысшей сложности, название которому—социальная организация.

Эти насекомые стали жить маленькими ячейками, сначала семейными: сплотившись вокруг Матери-производительницы. Потом семьи стали деревнями, деревни разрослись и превратились в Города. Их Города из песка и цемента вскоре покрыли всю поверхность земного шара.

Термиты стали первыми разумными хозяевами нашей планеты и ее первым обществом.

Эдмон Уэллс.

«Энциклопедия относительного и абсолютного знания»

Самец № 327 больше не видит двух убийц с запахом скальных камней. Он действительно от них оторвался. Если немного повезет, их может завалить осыпь…

Но надо быть реалистом. До спасения ему еще далеко. У него больше нет никаких опознавательных запахов. Как только он встретит первого воина, его песенка будет спета. Его братья автоматически сочтут его чужеродным телом. Ему даже не дадут ничего объяснить. Выстрел кислотой или удар мандибулами без предупреждения, вот что ждет тех, кто не может выделить опознавательных запахов Федерации.

Это непостижимо. Как же так получилось? Все из-за этих проклятых воинов, как-то связанных с камнями скал. Что на них нашло? Они, наверное, сумасшедшие. Хотя и редко, но бывает, что ошибки в генетическом программировании влекут за собой психологические инциденты такого типа, что-то подобное тому, что случилось с муравьями, которые в истерике нападали на всех во время тревоги третьей степени. Но у этих двоих вид-то был не истерический и не дегенеративный. Казалось даже, что они прекрасно знают, что они делают. Можно даже подумать… Известна только одна ситуация, когда клетки сознательно разрушают другие клетки одного и того же организма. Кормилицы называют это раком. Можно подумать… это были клетки, пораженные раком.

Этот запах камней скалы в таком случае — запах болезни… Тогда снова надо объявлять тревогу. Теперь самец № 327 должен разгадать две тайны: секретное оружие карликов и раковые клетки в Бел-о-кане. А он не может ни с кем поговорить. Надо подумать. Может быть, в нем самом есть какие-то скрытые ресурсы… Надо что-то делать.

Он решил протереть усики. Смачивание (как странно лизать усики, не чувствуя характерного вкуса опознавательных феромонов), протирка, чистка щеткой локтевого сустава, сушка.

Что же делать, черт подери?

Для начала остаться в живых.

Только одно существо может вспомнить его инфракрасный образ, не нуждаясь в опознавательных запахах, это — Мать. Но запретный Город кишит солдатами. Но и другого выхода нет. В конце концов, разве не гласит старая поговорка Бел-о-кана: «Часто в самой гуще опасности ты находишь спасение».

— Эдмон Уэллс не оставил здесь доброй памяти о себе. Кстати, когда он уходил, никто его не уговаривал остаться.

Это сказал пожилой человек с приятным лицом, один из заместителей директора «Суитмилк корпорейшн».

— Но он, кажется, открыл новую пищевую бактерию, усиливающую аромат йогуртов…

— Это да, надо признать, что в химии у него были неожиданные, гениальные озарения. Но не постоянно, иногда.

— У вас с ним были неприятности?

— Честно говоря, нет. Скорее, можно сказать, что он не влился в команду. Он был в стороне. И хотя его бактерия принесла миллионы, я думаю, что никто здесь никогда по-настоящему его не ценил.

— Вы не могли бы выразиться яснее?

— Над командой стоит начальник. Эдмон не выносил начальников, кстати, и никакой другой формы иерархической власти тоже. Он всегда презирал руководителей, которые только «руководят, чтобы руководить, и ничего не производят», как он говорил. Но все мы вынуждены гнуть спину перед нашими начальниками. В этом нет ничего плохого. Так уж заведено. А он становился в позу. Я думаю, что нас, равных ему по положению, это раздражало даже больше, чем самих начальников.

— Почему он уволился?

— Он поссорился с одним из наших заместителей директора из-за одного дела, в котором, должен признать… он был совершенно прав. Этот заместитель директора рылся в его столе, и Эдмон вспылил. Когда он увидел, что все поддерживают его противника, то был вынужден уйти.

— Но вы только что сказали, что он был прав…

— Иногда выгодней трусливо принять сторону знакомого, хотя и неприятного человека, чем храбро защищать чужака, даже симпатичного. У Эдмона здесь друзей не было. Он не обедал с нами, не ходил пропустить стаканчик, он всегда, казалось, витал в облаках.

— А зачем вы признаетесь мне в вашей «трусости»? Вы могли бы мне этого не рассказывать.

— Видите ли… с тех пор, как он умер, я часто говорю себе, что мы все-таки вели себя неправильно. Вы его племянник, я вам все рассказал и немного облегчил душу…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.