— Признаюсь, я предпочитаю считать себя живым. Ты говоришь, что человек имеет право вернуться на Землю. Пройти по пустынным улицам подземных городов, где, наверное, по-прежнему светят неоновые огни и ползут никому не нужные ленты транспортеров. Войти в оставленные жилища, где безотказная автоматика до сих пор поддерживает никому не нужную стерильную чистоту, взять в руки истлевающие книги забытых библиотек — единственные предметы, способные тлеть в этом синтетическом мире. Может, этот человек захочет подняться на поверхность Земли, увидеть, как клубятся в небесах сумеречные облака, услышать, как свистит ветер в оголившихся каркасах небоскребов, прогнувшихся под тяжестью обледеневшего снега. Потом он спустится вниз, а потом… Что он сделает потом?

— Мы не можем этого предсказать. Ведь он человек.

— Вот именно. В лучшем случае он поймет, что усилия, ушедшие на поиски выхода, потрачены зря. А если он решит, что люди сделали ошибку? Ведь кто знает, если бы они нашли в себе больше разума, доброты, понимания, то сумели бы в конце концов создать яркое бытие, от которого бы не стоило уходить в мир иллюзий? Он может так подумать?

— Конечно.

— И что он сделает дальше? Возможно, он захочет пробудить человечество и поведать ему свои откровения?

— Такое тоже может быть. Это похоже на людей. Ты ведешь к тому, что…

— …что самым простым способом окажется уничтожение всех обитаемых миров. Ведь ты знаешь, что такое люди. Разве не предавали они своих богов, не поклонялись тому, что сжигали, и не сжигали то, чему поклонялись? Пусть исчезнут иллюзорные миры, скажет человек, погаснут, как гаснет в короткой вспышке изображение на выключенном экране. И что ему за дело до гибели таких, как мы, если, с его точки зрения, это всего лишь математически смоделированные марионетки, персонажи мира иллюзий?

— Ты не веришь в благоразумие и добрую волю людей?

— Ты сам не веришь в них, ангел. Предвижу другие возражения. Наша вселенная может погибнуть, когда откажет автоматика подземных городов, — но кто знает, когда это случится? Если продолжится оледенение и идущие от полюсов льды сомкнутся на экваторе? Такое может быть, но человечеству даже в лучшие свои времена было не под силу остановить Великое Оледенение. Да, обитаемые миры когда-нибудь погибнут — но такова судьба всякой жизни. А что такое сама реальная Земля, планета людей? Маленький шарик, вращающийся вокруг неприметной звезды, одной из миллиардов звезд своей галактики. А эта галактика тоже один из миллионов разлетающихся обломков Большого Взрыва. Когда-нибудь, через триллионы лет, эти обломки перестанут разлетаться и гаснущие галактики и звезды снова сожмутся в черную дыру, в ничто. Жизнь — это всегда смерть, яркая вспышка между до и после, но это вспышка все, потому что, кроме нее, нет ничего. Гибель нашей вселенной наступит раньше, это может случиться через триста лет, через двести, через сто, но сколько всего произойдет до тех пор, сколько совершится преступлений и подвигов, приключений и авантюр, сколько ее обитателей смогут сказать «я жил», сколько вспыхнет и погаснет звезд. А будет ли лучше людям? Что их ждет на Земле? Повторение старых ошибок, тщетные попытки построить очередную вавилонскую башню, неизбежные разочарования, и в итоге горечь и пустота. Их мир погиб, и глупо надеяться, что он восстанет из пепла. Подумай, ведь от нас зависит, чтобы никто из них не нашел выхода. Пусть все останется как есть. И тогда…»

Старик поднял глаза на звук дверного колокольчика.

— Вот я и пришел за своей книгой! — сказал ему незнакомец. — А не ее ли вы читаете?

Букинист кивнул. Он еще что-то добавил, и его слова остались непонятными ему самому. Незнакомец тоже что-то сказал, и эти слова также вошли в уши и миновали сознание. Старик вдруг почувствовал, что из его жизни уходит какое-то важное «нечто», после чего останется только пустота. Всегда ли благо снятие тяжести с души? Вопрос этот странный заслуживает такого же парадоксального ответа, гласящего, что, когда с души человека снимается последняя тяжесть, может оказаться, что ее больше ничто не удерживает на земле.

Старик вдруг испытал ни с чем не сравнимую тоску. Он вспомнил давешний сон, в котором был огромным змеем, — и верите ли? — в этот момент ему ничего не хотелось больше, чем в самом деле стать гигантской рептилией, обвившей своими кольцами огромный обитаемый диск, непостижимый и чудесный, пусть даже и плоский, как стол. Он будет дремать века и тысячелетия, обняв своим телом живой чудесный мир, а в этом мире будут случаться, сбываться и происходить истории удивительные, странные, непонятные, а также, наоборот, простые, банальные, естественные и объяснимые, и все они будут записываться: на камнях, на глиняных черепках, листках папируса, пергамента и бумаги, электронных дисках, искусственных кристаллах и… Когда же будет записана последняя из этих историй, он должен будет проснуться.

Его мысль была похожа на догадку: неведомый творец судеб давал ему шанс, который он упускал, так толком и не узнав о нем. Немногим дано творить миры, но, кроме того, существует удел нести их на себе или внутри себя — странное счастье Атланта, на чьи плечи навалилась невыносимая тяжесть бытия. Но незнакомец уже уходил, он открывал двери, и…

И старик закричал:

— Подождите!

Незнакомец замер. И медленно оглянулся.

— Вы что-то хотели сказать? — спросил он.

— Да! — выдохнул старик. — Я хотел…

— И что же теперь? — спросил Вольф.

Этот вопрос, пожалуй, был обращен к самому себе. Сидя на столе возле листа ватмана с начатым рисунком, крыса смотрела на него и молчала. В мире, где они оказались, крысы не умели разговаривать. Это был очень прозаический мир.

Вот уже несколько дней Жустин жил в городе, словно созданном для ожидания и скуки. По крайней мере так казалось ему, когда, глядя из окна, он видел картину, каждый раз словно приуроченную к определенному часу дня. Он поселился в старинном доме, фасад которого украшали мрачного вида облупленные чудовища, на здешнем наречии именовавшиеся химерами. Жизнь обитателей города была поделена отметками часового циферблата. По утрам он наблюдал, как они сосредоточенно торопятся на работу, а вечером устало возвращаются домой по улице, мимо магазинных витрин. К наступлению ночи загорались фонари и вывески ночных заведений, походка прохожих становилась неверной и обязательно кого-то били в подворотне. Вольфу не раз приходило в голову, что именно так должно выглядеть преддверие ада, где томятся те, кто не заслужил воздаяния ни за добро, ни за зло.

— Что-то должно случиться, — сказал он вслух.

Крыса ответила ему понимающим взглядом, и он подумал, что это лучший ответ на заданный вопрос.

1999-2000, 2004 гг.