— Я знал — точнее, слышал, — что по округе ходят какие-то нелепые слухи. По крайней мере, я считал их слухами. Поговаривали, что Мэри Стоукс будто бы видела труп. Но поскольку трупа так и не нашли, я пришел к выводу, что она все выдумала.
— Хм… так вы слышали эту историю?
— Да, от миссис Бартон и моей жены — последняя упоминала о ней вскользь. А она не сделала бы ничего подобного, если бы считала эту историю вымыслом.
— Вы решили, что инспектор Смит допрашивал вас в связи с этой историей? Тогда вы еще не знали об убийстве Мэри Стоукс?
— Ровным счетом ничего.
— И о трупе Луизы Роджерз, найденном в доме лесника?
— Я понятия не имел, что там нашли труп.
— Чем вы занимались после разговора с инспектором Смитом?
— Работал в поместье. Почти все это время я провел с пастухом. После ленча я ушел в амбар — мы чиним его, на ферме всегда полно работы. Затем я вернулся и начал убирать со стола — мне предстояло сделать много записей. А потом вошла Агнес и устроила сцену.
— А до этого никто не говорил вам, что в округе произошло два убийства?
— Нет — ни пастух, ни другие два работника, с которыми я говорил. И миссис Бартон тоже ничего не говорила Если хотите, можете спросить у них.
Лэм побарабанил по колену.
— Вернемся к показаниям. Так что же? Вы подтверждаете, что мисс Рипли сказала правду?
— Отчасти.
— Не могли бы вы уточнить, в чем именно она не права?
Грант перелистал протокол, просматривая каждый лис.
— Насчет разговора по телефону все верно.
— Луиза Роджерз действительно звонила вам и пожелала увидеться с вами?
— Да.
— И она приезжала к вам?
— Да.
— А что вы скажете о подслушанном Агнес Рипли разговоре в кабинете?
— Она все перепутала. Лучше я сам объясню вам, что произошло. Женщина, явившаяся сюда, была взволнована, сердилась, говорила на беглом английском, но с сильным иностранным акцентом. Неудивительно, что Агнес многое не поняла. Гостья подробно рассказала, как она бежала из Парижа, как попала под бомбежку — не знаю, где именно. Она добавила, что везла с собой много ценных украшений, и их, по ее словам, украл какой-то англичанин. Как только мне удалось перебить ее, я объяснил, что сожалею, но ее история не имеет ко мне ни малейшего отношения. Вообще-то я выразился не так прямо, но надеялся произвести тот же эффект. Тогда она выпалила совершенно безумную историю про то, что она разглядела и запомнила руку вора. Она заявила, что узнает эту руку, если увидит ее вновь. Я опять спросил, какое отношение это имеет ко мне. Она выразила желание увидеть мои руки, поэтому я выложил их на стол, и она пристально рассмотрела их. Это ее успокоило, и она уехала.
Фрэнк Эбботт записывал показания с бесстрастным выражением лица, которое сейчас очень напоминало портрет леди Эвелин из Эбботтсли. По его мнению, рассказ Гранта звучал вполне правдоподобно.
Лэм поерзал на стуле. Поначалу он сидел ровно и прямо, а теперь подался вперед и положил руку на стол.
— Вы говорите, эта женщина уехала. Что вы делали после ее отъезда?
Грант слабо улыбнулся.
— Начиная с пяти часов? У вас же все записано. Помню, сегодня утром меня расспрашивал инспектор Смит — очевидно, он передал вам все записи. Но я готов повторить свои показания. Я вышел из дома часов в пять, меня не было некоторое время.
— Значит, вы не уехали из дома вместе с Луизой Роджерз?
— Нет.
— Сколько еще времени после ее отъезда вы пробыли дома?
Грант Хатауэй слегка приподнял плечо.
— Несколько минут.
— Чем вы объясните тот факт, что Агнес Рипли не слышала, как вы ушли?
— Боюсь, я не в состоянии объяснять ее заявления.
— Вы ушли пешком или уехали на велосипеде или машине?
— Ушел пешком.
— Куда вы направились?
Бесстрастными глазами, от которых ничто не ускользало, Лэм заметил, как напряглись мышцы лица мистера Хатауэя. Сокращение мышц было кратким, почти мимолетным.
Понимая, что его напряженность заметили, Грант умышленно расслабился. Решение он принял мгновенно. Уж лучше выставить себя на посмешище, чем выслушать обвинение в убийстве, а если выставляешь себя на посмешище, не стоит суетиться. Стараясь не затягивать паузу, он ответил:
— Я дошел до развилки, обогнул Томлинс-фарм и вернулся в Дипинг.
— Вы встретили по дороге Мэри Стоукс?
— Конечно нет, Я никого не видел. Мне хотелось просто пройтись.
— А в Дипинге?
— Ни души.
— Вы долго гуляли, мистер Хатауэй?
— Я вернулся… — он нахмурился, припоминая, — в половине восьмого.
— Хм… Вам понадобилось так много времени, чтобы пройти три-четыре мили?
— Около трех. Нет, я прошел их быстрее.
— Самое большее — за час. А что вы делали остальные полтора часа?
Грант улыбнулся.
— Я был в церкви.
— В пятницу вечером?
Он кивнул.
— Да. Проходя мимо церкви, я услышал звуки органа, и понял, что это упражняется моя жена — она прекрасно играет. Боковая дверь была открыта, я вошел и начал слушать.
— И слушали полтора часа?
— Примерно так. Моя жена покинула церковь в семь, мне понадобилось примерно двадцать пять минут, чтобы дойти до дома от церкви.
— Хм… Миссис Хатауэй сможет подтвердить это?
— Нет. Она меня не видела.
— А кто-нибудь другой может подтвердить, где вы были?
— Боюсь, нет. Миссис Бартон и Агнес уходили — вернее, я полагал, что Агнес нет дома. А она ушла после того, как подслушала наш разговор?
— Да, ушла.
— В таком случае вам придется поверить мне на слово, или не поверить.
Лэм похлопал ладонью по столу. По его мнению, мистер Хатауэй держался весьма уверенно. Странная это история — о том, как он зашел в церковь послушать, как его жена играет на органе. Лучшего алиби он не мог бы выдумать — если дело дойдет до суда, присяжные сочтут объяснение убедительным. Лэм нахмурился и спросил, что делал мистер Хатауэй вечером в субботу девятого, между половиной шестого и девятью-десятью часами.
Мистер Хатауэй вежливо выслушал вопрос, но не пожелал помочь ни себе, ни полиции. Он повторил то, что уже говорил инспектору Смиту. В пятом часу он отправился в Дипинг на велосипеде. По дороге он встретил жену, которая гуляла с собаками, и обменялся с ней парой слов, затем передумал ехать в Дипинг и вернулся домой.
— Вы вернулись в половине пятого?
— Кажется, да.
— И больше никуда не уходили?
— Нет. У меня было много работы.
— Ваша экономка может подтвердить, что вы были дома?
— Я ужинал в половине восьмого. Это могут подтвердить и миссис Бартон, и Агнес. Можно узнать, почему вас интересует именно это время? Неужели убили кого-то еще?
Взгляд Лэма остался непроницаемым.
— Труп Луизы Роджерз перенесли в дом лесника между половиной шестого и шестью часами. Мэри Стоукс увидела его там и бросилась бежать. Если бы она сказала правду, убийцу поймали бы и она осталась бы в живых. Но она не захотела признаться, что побывала в доме лесника, и заявила, что видела труп в другом месте. Убийца спрятал труп в подвале.
Грант слегка побледнел — не сильно, но заметно.
— К ужину я не переодевался, — сказал он. — Миссис Бартон наверняка вспомнит это: моя одежда была в полном порядке. Отсюда следует, что я не копал могилу в подвале и не занимался другой грязной работой. Однако я мог снять одежду, набросить другую, рабочую, а потом опять переодеться. Именно это вы и имели в виду?
Уже произнося эти слова, он почувствовал сомнение. Их спровоцировали досада и инстинкт самосохранения. А выказывать досаду не следовало.
Он услышал неторопливый приятный голос Лэма, говорящего с деревенским акцентом.
— Вряд ли что-либо подобное пришло бы мне в голову.
Грант засмеялся.
— Но ведь вы об этом подумали, не так ли?
Лэм сменил тему:
— Расскажите о том, что вы делали вечером в субботу шестнадцатого, начиная с половины восьмого.
До этого момента Грант сидел в непринужденной позе, скрестив ноги, свободно сложив руки. Но теперь он вдруг напрягся. Его терпение быстро иссякало. Срывающимся от нетерпения голосом он ответил:
— Боюсь, я почти ничем не смогу вам помочь. Миссис Бартон и Агнес не было дома. Полагаю, они вернулись в половине одиннадцатого, но я не видел их, а они не виде ли меня. Агнес сообщила мне об убийстве Мэри Стоукс примерно в четверть девятого. Как видите, алиби у меня опять нет. Я был здесь, в комнате, но боюсь, никто не сможет подтвердить это. Что будем делать дальше?
— Пока ничего, мистер Хатауэй, — отозвался Лэм. — Я хочу задать вам еще несколько вопросов. Вернемся к Луизе Роджерз. Вы говорите, разговор по телефону мисс Рипли передала верно.
— Да.
— Значит, вечером четвертого января вы были в отеле «Бык» в Ледлингтоне. Может быть, вы объясните, что там произошло?
— На мой взгляд — ничего. Я ездил в Ледстоу, повидаться с другом, Джеймсом Рони. Он живет в Пассфилде. Некоторое время я пробыл у него. Он подвез меня в Ледлингтон к поезду в восемь двадцать, высадил у станции, но оказалось, что поезд уже ушел — должно быть, у Рони отставали часы. Следующий поезд до Лентона ожидался только через полтора часа, вот я и решил зайти в «Бык». У станции я столкнулся со знакомым. Он ждал, что за ним приедут, и предложил подвезти меня. Затем прибыл его шофер, сообщил, что проколота шина, придется менять ее, и предложил всем нам пока побыть в «Быке». Там же во дворе стояла машина.
— Как зовут вашего знакомого, мистер Хатауэй?
— Марк Харлоу. Он живет здесь неподалеку, в Мейнфилде.
Атмосфера в комнате мгновенно стала напряженной. Лицо Фрэнка Эбботта не выразило ровным счетом ничего. Но его мысли бешено завертелись. Значит, Каддл был там… Альберт Каддл был в «Быке», когда Луиза Роджерз выглянула из окна и узнала руку, которая рылась в ее драгоценностях.
Лэм повторил ответ Гранта, но несколько иначе:
— И вы отправились в «Бык» вместе с мистером Харлоу. Как долго вы там пробыли?
— Примерно полчаса.
— Все это время вы с мистером Харлоу были вместе?
— Да, почти. Мы выпили, затем я увидел человека, вместе с которым служил во Франции. Я отошел поговорить с ним. Затем Харлоу решил выйти и проверить, исправна ли машина. Через несколько минут я вышел за ним.
— Во двор?
— Да, там стояла машина.
— У вас есть зажигалка?
— Да, но во дворе отеля «Бык» я ее не ронял.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Я подошел к машине, узнал, что она исправна и Харлоу ждет меня. Я сел в машину и он довез меня до дома.
— Вы говорите «он довез меня» — значит, машину вел сам мистер Харлоу?
— Я просто не так выразился. За рулем сидел Каддл.
— Шофером был Альберт Каддл?
— Да.
— Мистер Хатауэй, вы беседовали с Луизой Роджерз в этом кабинете не менее получаса. Видимо, свет был включен, вы должны были хорошо рассмотреть ее. Постарайтесь описать ее как можно подробнее.
До сих пор выражение лица Гранта не менялось, но теперь он выглядел удивленным.
— Черное пальто, шляпка — конечно, если можно назвать шляпкой плоский блин. Элегантный наряд. Стройные щиколотки, хорошие чулки, добротные туфли…
— Все черное?
— Кроме чулок.
— И все-таки ока была во всем черном? И ничто не оживляло наряд?
— Только серьги, довольно приметные, похожие на те кольца вечности, которые так нравятся женщинам, уж не знаю почему.
— Хм… пара серег. Вы уверены, что именно пара?
Грант снова удивленно взглянул на него.
— Да, пара серег из тех, что нельзя не заметить.
На этом расспросы о сережках закончились.
Но Лэм не унимался. По какой дороге мистер Хатауэй бежал из Франции? В каком месте он вышел на дорогу, ведущую к Парижу? В каком месте сошел с нее? Все ответы старательно записывались, но мало чем могли помочь — Мишель Ферран не сумел указать, где именно были украдены драгоценности. Но даже при условии совпадения показаний ответы мистера Хатауэя почти не принесли пользы.
— Что сказала Луиза Роджерз, когда попросила показать ваши руки?
— Сказала, что видела свои бриллианты в руке вора. Уверяла, что узнает эту руку. Просила показать мои руки, и я согласился.
— Руку или руки?
— Кажется, руки. И я протянул их перед собой.
— А вы не могли бы показать, как именно?
— Пожалуйста.
И он положил руки на стол. Свет озарил большие ладони изящной формы, загрубевшие от работы. Через суставы указательного и среднего пальцев левой руки тянулся тонкий белый шрам. Если бы не загар, шрам был бы не так заметен.
— Откуда у вас этот шрам, мистер Хатауэй? — живо спросил Лэм.
— Баловался с ножом, когда мне было четырнадцать лет. Должно быть, у вашей миссис Роджерз прекрасное зрение, если она сумела разглядеть этот шрам во дворе «Быка».
Лицо Лэма осталось непроницаемым.
— Если она говорила об этом, то должна была упомянуть, что человек, выронивший зажигалку, искал ее с фонарем, и луч света упал ему на руку. При свете фонаря такой шрам отчетливо виден.
Грантом овладел азарт. Случались моменты, когда он даже наслаждался игрой. Наступил один из них. Он улыбнулся.
— Но про шрам она ничего не говорила — уверяла только, что узнает руку. Как только я показал ей руки, она утратила ко мне интерес и ушла. — Он снова показал ладони. — Должен заметить, инспектор, что в тот вечер в отеле было многолюдно. В баре собралось по меньшей мере человек двадцать. Любой из них мог выронить зажигалку под окном Луизы Роджерз и осветить фонарем руку, которую она ударила.
Лэм без промедления нанес серьезный удар.
— Но она приехала за вами в Дипинг, мистер Хатауэй. Это доказано, как и то, что она беседовала с вами в этой комнате и попросила вас показать руки. А еще доказано, что в тот же вечер Луиза Роджерз была убита — вероятно, вскоре после вашего разговора с ней. Ее труп сначала спрятали в роще Мертвеца, на следующий вечер перенесли в дом лесника и зарыли в подвале. И вы считаете, что остальные двадцать человек, которые побывали в баре «Быка» две недели назад, участвовали в такой цепи событий? У вас нет никакого алиби.
Грант сунул руки в карманы и забренчал связкой ключей.
— Да, я проявил непредусмотрительность. Но тогда я понятия не имел, что кого-то убили. Рискну утверждать, что даже вы не всегда можете обеспечить себе алиби. Что дальше?
Лэм поднялся.
— Мы надеемся найти новые улики. А пока попрошу вас не покидать деревню, мистер Хатауэй.
Грант испытал облегчение и изумился этому.
Глава 29
Сняв трубку, Мэгги Белл услышала только, что миссис Эбботт звонит дочери и сообщает, что на ужин они не придут — полковник Эбботт увлекся игрой в шахматы со священником.
— Поэтому накорми Фрэнка и мисс Силвер.
Фрэнк еще не вернулся. Мэгги могла бы сказать это миссис Эбботт, поскольку мистер Хатауэй дважды звонил мисс Сисели и спрашивал о Фрэнке. Мисс Сисели опередила Мэгги:
— Фрэнк еще не вернулся.
— Тогда накорми мисс Силвер и поужинай сама. Съешь хоть что-нибудь, дорогая, — миссис Эбботт повесила трубку.
Следующим позвонил мистер Фрэнк — сказал, что задержится и просил не ждать его.
— Что за чепуха — ты должен поужинать!
— Я повезу шефа обратно в Лентон, там и перекушу. — И повесил трубку.
Мэгги Белл изнывала от скуки.
Следующим был звонок Марка Харлоу к мисс Сисели. Эту пару Мэгги всегда слушала в оба уха. Марк ухаживал за Сисели, это было очевидно. А она держалась холодно, но ведь она уже почти в разводе, значит, у него есть шанс. Мисс Сисели вряд ли помирится с мужем. Слишком уж она горда. Нет, не гордячка, но достоинства ей не занимать.
— Сисели… — произнес мистер Харлоу, и Сисели ответила таким тоном, словно звонок оторвал ее от какого-то дела.
— Что?
— Можно зайти?
— Нет-нет.
— Почему?
— Родителей нет дома.
— А при чем тут они? Я хочу поговорить с вами.
— Вам придется беседовать со мной и мисс Силвер. Вы этого хотите?
— Мы могли бы где-нибудь уединиться.
— Нет.
Марк Харлоу не удовлетворился ответом. Его громкий голос разнесся по всей линии.
— Как вы можете! У вас каменное сердце!
Сисели рассмеялась.
— А как я должна была поступить, будь у меня настоящее, живое сердце?
— Сисели, я взвинчен, из-за этих проклятых убийств! Полиция рыщет повсюду. Вы не поверите, они уже побывали здесь. Хотели выведать все, что я делал, говорил и думал на протяжении двух последних недель. Как будто кто-то может это вспомнить — такое придет в голову разве что полицейскому! В результате у меня не идет работа. Я только начал писать отличный квартет… Ну, вы помните, — и он напел мелодию, которая не понравилась Мэгги. Мисс Сисели тоже не была в восторге и прямо заявила об этом.
— По-моему, не слишком удачная мелодия.
Марк рассердился.
— Вам вечно все не нравится, а я закончил бы квартет, если бы не эта чертова суета! В такой атмосфере я не могу работать. Какой смысл жить в деревне, если даже здесь нет тишины и покоя? Здесь сыро, темно, холодно и до смерти скучно. Я надеялся хотя бы на то, что здесь меня оставят в покое. Если уж убийств не избежать, почему их не совершают в другом месте? Зачем чужаки приезжают сюда и превращают нашу жизнь в ад?
Минуту мисс Сисели молчала, затем заметила:
— А вы эгоист, Марк.
Мистер Харлоу буквально взорвался.
— Это чушь, и вы прекрасно знаете это! Все начинается с тебя самого, не так ли? Каждый человек — центр своей вселенной. А если нет, значит, он ничтожество — это бессмысленно. У него нет ни цели, ни стремлений, он всецело подвержен обстоятельствам. Каждый артист должен быть центром своей вселенной, иначе он ничего не добьется.
— По-моему, это вздор.
Он рассмеялся.
Этого Мэгги не ожидала: после гнева — такой смех. Отсмеявшись, он сказал:
— Вы — самый эгоистичный человек, какого я знаю.
— Нет.
— Именно так!
Мисс Сисели бросила трубку.
Мэгги еще долго с удовольствием вспоминала этот разговор.
Сисели вернулась в маленькую гостиную, где вязала мисс Силвер. Голубая шерстяная кофточка, над которой она трудилась в первые два дня после приезда, теперь покоилась в левом верхнем ящике комода в ее спальне, а вторая, нежно-розовая, быстро приобретала форму. Сисели, которую сначала раздражало благоговение Фрэнка перед вездесущей мисс Силвер, теперь изменила свое мнение о ней. Легко было бы отмахнуться от незваной гостьи, считая ее нудной, — но только в первые пять минут. В дальнейшем мнение о ней не меняли только глупцы и упрямцы, приверженцы собственных идей. Сисели была неглупа. Мисс Силвер сумела произвести на нее впечатление. Сисели с уважением относилась к уму, и заметила, что Фрэнк не только уважает хрупкую пожилую даму, но и питает к ней привязанность. Это было неожиданно и трогательно.
Сисели вошла в гостиную, мисс Силвер с улыбкой взглянула на нее, и в этот момент что-то произошло. Сисели вдруг озадаченно спросила:
— Скажите, а вы считаете меня эгоисткой?
Мисс Силвер по-прежнему дружелюбно улыбалась.
— Вам кто-то сказал об этом?
Сисели кивнула.
— Да, Марк Харлоу. Сказал, что более эгоистичного человека, чем я, он не встречал. Вы тоже так считаете?
Мисс Силвер продолжала вязать и улыбаться.
— А какого мнения о себе вы сами?
Сисели присела на пол перед камином, сложила руки на коленях, склонила голову набок и широко открыла глаза, напоминая ребенка, не уверенного, что он твердо заучил урок.
— Не знаю… Об этом я никогда не думала.
— А что думаете сейчас?
— Пожалуй, это правда, — с расстановкой отозвалась она и добавила: — Трудно не стать эгоисткой, когда вокруг все рушится. Об этом думаешь каждую минуту, и значит, думаешь о себе.
Мисс Силвер давно привыкла к тому, что ей поверяют самые сокровенные мысли. За время ее профессиональной карьеры ей не раз доводилось выслушивать самые невероятные признания. Ее не удивило то, что Сисели вдруг разговорилась с ней. Но сама Сисели была ошеломлена — потом, гораздо позднее. А в тот момент разговор казался ей совершенно естественным, избавлял ее от боли.
Мисс Силвер молчала, добродушно глядя на собеседницу. Если бы она заговорила, то рисковала бы подавить порыв Сисели. Но не дождавшись ответа, Сисели продолжала:
— Когда случается что-нибудь плохое, невольно начинаешь думать только о себе. Так случилось и со мной. Наверное, родителей это раздражает.
Мисс Силвер заметила:
— Нелегко видеть любимого человека несчастным и не иметь возможности помочь ему.
Темные брови поднялись над обеспокоенными глазами.
— Мама обожает Гранта. Это несправедливо.
Мисс Силвер кашлянула.
— Для него или для нее?
— Думаю, для обоих, и для меня тоже. Как теще, ей полагается ненавидеть зятя, быть на моей стороне, но она всегда поступает по-своему. От этого мне еще тяжелее. А папу в это дело я не хочу втягивать — он ненавидит скандалы. Среди мужчин это часто встречается, правда? Нет, сами они не ссорятся, но считают, что женщины часто устраивают скандалы по пустякам — и отчасти они правы. Мужчины убеждены, что женщинам свойственно ошибаться. Папа тоже любит Гранта. Он только подумает, что я затеяла ссору из-за пустяка.
Спицы негромко и ободряюще пощелкивали.
— Это правда?
Сисели заморгала, словно ее ударили неожиданно и сильно. Румянец проступил у нее на щеках, и она выкрикнула плачущим голосом:
— Нет, нет! Но нет ничего ужаснее, чем считать, что кто-то любит тебя, а потом узнавать, что он женился на тебе только ради денег, — она смахнула слезы гнева. — И ведь меня предупреждали об этом! Моя бабушка. Дедушка женился на ней из-за денег, и видели бы вы, что с ней стало! Кажется, она любила меня, не знаю почему, но больше она никого не любила. Она поссорилась с обоими сыновьями, терпеть не могла их жен. Маму трудно не любить, но бабушка и ее ненавидела. Она считала, что все охотятся за ее деньгами, кроме меня, да и то потому, что я слишком молода. Так она и написала в завещании: «…моей внучке Сисели, которая еще слишком молода, чтобы быть корыстной». Конечно, только сумасшедший мог бы заподозрить папу в корыстных мотивах. Но бабушка была способна на все. Она сообщила, что хочет завещать состояние мне, и предупредила, что все будут стараться отнять его у меня… — Внезапно кровь отхлынула от ее лица. — А еще она добавила, что я — смуглая худышка, что мужчины вряд ли будут влюбляться в меня, но станут ухаживать и делать предложения из-за денег.
Мисс Силвер кашлянула.
— Это непростительно.
— Такие слова невозможно забыть. Их вспоминаешь в самое неподходящее время, они разъедают душу изнутри, — она перевела дыхание. — Возьмите бедняжку Эллен Каддл. Бабушка оставила ей пятьсот фунтов, а она вышла замуж за Альберта, которому до нее не было никакого дела. Она на пятнадцать лет старше его!
Мисс Силвер негромко кашлянула.
— Опрометчивый поступок. Женщина должна относиться к себе с уважением. Еще Шекспир говорил об этом.
— А она не послушалась. Конечно, я сразу вспомнила предостережение бабушки, но сумела отмахнуться от него. После ее смерти я хотела отдать деньги папе или Фрэнку — предлагала им распоряжаться состоянием, пока я не достигну совершеннолетия, но они отказались. И я поняла, что от предостережения мне не избавиться. Постепенно я убедила себя, что бабушка могла ошибиться. Мы поселились здесь, я стала встречаться с Грантом — он как раз обосновался в Дипсайде. Мне казалось, он влюбился в меня. Я была безумно счастлива и не вспоминала о бабушке. Мы поженились и целых три месяца были счастливы. А потом я узнала, что все дело в деньгах. Бабушка знала, о чем говорила: дело не во мне, а в деньгах. И я вернулась сюда, — она обернулась с горящими щеками. — Об этом я никому не говорила — не знаю, почему я так откровенна с вами. Наверное, просто пришло время выговориться, — она торопливо подошла к пианино и подняла крышку. — Вы не возражаете, если я немного поиграю?
Глава 30
Был уже одиннадцатый час, когда Фрэнк Эбботт вошел в гостиную и застал там вяжущую мисс Силвер и Сисели, играющую на пианино. Она взяла громкий аккорд, дождалась, когда он стихнет и встала.
— Что-нибудь случилось?
— Нет.
Брамбл поднялся со своего места у камина и обнюхал ноги Фрэнка.
— Ты что-нибудь ел?
— Да, спасибо.
— Хочешь кофе?
— Не беспокойся.
— Я все-таки приготовлю кофе.
Она вышла, и Брамбл следом за ней.
Фрэнк присел к огню. Он замерз, устал, ужин был отвратительным. Впервые за все время службы ему досталось такое утомительное дело. Он принялся рассказывать о нем мисс Силвер под успокаивающий аккомпанемент пощелкивающих спиц, с нетерпением ожидая кофе.
Возвращаясь в гостиную с подносом, Сисели услышала из-за двери негромкие голоса. Она поставила поднос на неудобный резной стул, изгнанный в коридор, а потом поступила по примеру Агнес — медленно и осторожно повернула дверную ручку и слегка приоткрыла дверь. Если ее заметят, она войдет с подносом. Если не заметят — узнает, о чем речь. Тем, кто получил приличное воспитание, не подобает подслушивать у дверей. Это настоящий бунт. А она решилась на такое. Какое-то мощное чувство пересилило ее воспитание, и Сисели стало страшно. Она должна была узнать, что происходит.
И почти сразу она все узнала, потому что Фрэнк произнес:
— Завтра утром я уезжаю отсюда. Сегодня в отеле все номера заняты. Шеф предложил мне уехать и попросить прислать кого-нибудь другого, но я решил идти до конца.
Мисс Силвер деликатно кашлянула.
— Думаю, ты поступил правильно. Отказавшись вести это дело, ты публично признал бы мистера Хатауэя виновным.
Левая рука Сисели замерла на дверной ручке, правой она схватилась за косяк.
— Я не могу оставаться здесь, — продолжал Фрэнк. — Он муж Сисели. Но если он виновен, мне жаль ее и Монику.
— А ты думаешь, он виновен?
— Очень может быть. Об этом я стараюсь не задумываться. Преступником может оказаться и Альберт Каддл. Его подружка обеспечила ему три надежных алиби, но суд не удовлетворится ни одним из них, как только увидит Мейзи. И наконец, Марк Харлоу. Все трое были вместе в отеле «Бык» в ту ночь, когда Луиза Роджерз увидела и узнала руку грабителя. Беда в том, что мы даже не знаем, что именно она увидела. Феррану тоже неизвестна примета. Он сказал только, что Луиза уверяла, будто узнает эту руку. Так и вышло. Кто-то уронил зажигалку во дворе отеля и включил фонарик, чтобы найти ее. Луиза увидела руку неизвестного и поняла, что перед ней грабитель. Она была раздета. К тому времени, как она оделась и сбежала вниз, двое мужчин и шофер уже уехали. Один из них выронил конверт, адресованный Гранту Хатауэю. Поэтому Луиза и приехала сюда. Теперь нам известно, что она беседовала с Хатауэем между половиной пятого и пятью часами восьмого января — то есть перед тем, как ее убили. Часть разговора известна нам благодаря Агнес. Когда миссис Бартон рассчитала ее, она устроила скандал Хатауэю, требуя оставить ее в доме. Ясно, что она безумно влюблена в него…
Мисс Силвер кашлянула и сдержанно заметила, что нет ярости страшнее, чем ярость женщины, чувства которой уязвлены.
— Вы правы. Итак, у Гранта нет ни одного алиби. Он мог убить Луизу прямо в кабинете, хотя это было бы весьма рискованно. Агнес слышала только часть разговора, но потом услышала, как хлопнула дверь и от дома отъехала машина. Возможно, ее вел Грант. К тому времени Луиза могла быть мертва или еще жива. Может, Грант говорит правду: он утверждает, что Луиза уехала одна, а через несколько минут он вышел и направился в церковь, где полтора часа слушал, как Сисели играет на органе. Потом он вернулся домой.
Сисели резко распахнула дверь и внесла в комнату поднос. Ее лицо было бескровным, глаза сверкали. Поставив чашку перед Фрэнком, она вернулась, чтобы закрыть дверь, затем подошла к нему и объявила:
— Я все слышала. Если дело касается Гранта, значит, и меня. Я хочу знать все.
Фрэнк поднял светлую бровь.
— Детка, дорогая…
Она резко перебила:
— Я тебе не детка — я жена Гранта. Если ты рассказал обо всем мисс Силвер, значит, можешь рассказать и мне. Я буду держать язык за зубами, но я должна знать все.
Фрэнк переглянулся с мисс Силвер, и она кивнула.
Сисели топнула ногой.
— А если ты ничего не скажешь, я поеду в Лентон, к старшему инспектору!
Фрэнк коснулся ее руки и почувствовал, что та холодна как лед.
— Хорошо, Сисели, присядь. Не знаю, что ты услышала, поэтому начну с самого начала.
Она слушала, сидя прямо и не сводя глаз с лица Фрэнка. Мисс Силвер вязала. Она уже выслушала часть повествования, но не утратила интереса. Ее мысли работали методично, как спицы, отмечая там спущенную петлю, там неувязку, там — несовпадение. Фрэнк умел излагать суть дела.
Сисели слушала его всем существом. Она вся обратилась в слух. Знакомая комната, собеседники, Брамбл в кресле Моники Эбботт, огонь в камине, тепло, Фрэнк, прихлебывающий кофе, щелканье спиц мисс Силвер — всего этого Сисели не замечала. Весь мир заслонил голос Фрэнка и его так понятные ей рассуждения.
Он дошел до момента, когда Сисели вошла в комнату.
— Итак, у Каддла целых три алиби, которые могут оказаться ложными, а у Гранта — ни одного. И у Марка Харлоу тоже.
Сисели словно очнулась.
— У Марка?
— Он был вместе с ними в «Быке». Мы заезжали к нему после встречи с Грантом. Он говорит, что в пятницу ходил гулять и никого не встретил. Конечно, он вполне мог встретить Луизу и убить ее. Но он говорит, что дошел пешком до Лентона и побывал в кино. В субботу, когда спрятали труп Луизы, он снова ходил на прогулку и опять никого не встретил. В субботу шестнадцатого он встречался со знакомыми в Лентоне. Вернулся домой на машине, которую вел сам. У прислуги был выходной, он ограничился холодным ужином.