Интимный кайф эволюции

и Ницше: афиняне заставили белокурую бестию выпить чашу с цекутой за жесткое разграничение в человеке оргиастически-дионисийского и созерцательно-аполлоновского начал, платоновские "Диалоги" пестрели цитатами из "Заратустры", а Сократ, порвав с Вагнером, бродил по немецким рынкам, подрывая своими поисками истины основы кайзеровской Германии, и его базарно-диалогический способ общения оказал впоследствии такое влияние на мюнхенского художника Адольфа Шикльгрубера, что тот основал мистическое общество, члены которого боролись за духовную чистоту своей крови, усаживаясь в темной комнате по двое и обзывая друг друга еврейской свиньей; американская миллиардерша, которую в детстве тиранили религиозные родители, назначила премию в два миллиона долларов тому, кто напишет историю Запада без христианства; бешеным успехом пользовалась книга "Новые исторические открытия", выпущенная цюрихским "Кружком любителей истины" и сообщавшая, что языком средневековых ученых была не латынь, а диалект одной из китайских провинций, автором шекспировских трагедий является беглая монахиня, тайная возлюбленная Шекспира, которую он держал взаперти и поколачивал, если она писала меньше страницы в день, Александр Македонский, разбив Дария, потерял вкус к военным победам, занялся поисками Атлантиды, нашел ее к юго-западу от Гибралтара и успел поднять со дна более десятка мраморных статуй, но погиб от руки наемного убийцы, подосланного спартанским торговцем предметами роскоши, который в суматохе по дешевке скупил найденное, и т.д.
      В Риме для гурманов устраивали пиры Тримальхиона, любителям острых ощущений предлагали спасти обнаженную христианскую девственницу от не очень голодного льва, дамы могли купить ласки разгоряченного схваткой гладиатора, клиенты с манией величия произносили речь Цезаря перед сенатом, проводили ночь Антония с Клеопатрой, в лавровом венке и бренча на кифаре, любовались подожженным по их приказу Римом.
      На Генисаретском озере подпольная турфирма за огромные деньги и под завесой полной секретности предоставляла возможность повторить путь Христа по воде, используя последние достижения техники и привлекая лучших актеров для воссоздания евангельской атмосферы.
      В Афинах с трудом удалось замять скандал, когда была обнаружена попытка захоронить на окраинном кладбище Керамик тело известного политика, пожелавшего лежать под мраморным надгробьем IV века до н.э., чтобы придать посмертному бытию благородство античных пропорций.
      Возникло международное общество "Past world", выступившее с лозунгом: "Прошлого на всех не хватит". Активисты общества развернули широкую кампанию, призывая покончить с профанацией прошлого и его размыванием в бесконечных вариациях, ибо может наступить то, что предсказывал Лем, - исходное прошлое не выдержит безграмотного натиска масс и начнет видоизменяться, задним числом искажая реальность наших дней, или, согласно ослепшему от собственной догадки Борхесу, фиктивная история приведет к фиктивному существованию.
      В ответ парижские литературные снобы создали клуб "Proust's world", выгравировали над входом цитату из Пруста "Никогда не надо бояться зайти слишком далеко, потому что истина - еще дальше" и оповестили мир, что фикция это оборотная сторона реальности, нераздельная с нею и жаждущая своей достоверности, и человек просто обязан пойти ей навстречу, чтобы дать ей возможность реализоваться. Пруст был первым, в ком прошлое прорвалось к настоящему и разделило с ним ложе, человек не мера всех вещей, а место встречи времен. Другие измерения, которые мы высокомерно обзываем фикцией, стучатся в наше сознание, и от нашей способности открыться им зависит дальнейшее выживание человечества.
      Их поддержала новая нью-йоркская газета "Possible News", добавившая, что иммиграция прошлого в современность есть повторение подвига первых белых переселенцев в Америку и в национальных интересах Соединенных Штатов стать лидерами в освоении поливариантной реальности, ибо это стратегически важный ресурс ближайшего будущего.
      Уже перестали вызывать улыбку брачные объявления типа: "Ищу спутника жизни не старше 35 лет, некурящего, живущего в эллинистическую эпоху, способного оценить сочетание современной деловитости и вакхического темперамента. Финансово независима".
      Молодежь рассылала по Интернету во все концы приглашения: "С 20 по 22 июля тусуемся под Льежем. В программе: 1. Ужас безоружного кроманьонца перед разъяренным мамонтом. 2. Экстаз Эхнатона, встречающего восходящее солнце. 3. Возбуждение толпы, берущей приступом Бастилию. 4. Вечерняя молитва отшельника в Фиваиде. 5. Восторг самурая во время харакири. По ходу принимаются дополнения к программе". Молодые дурачились на природе, воскрешая глубинные переживания прошлого и наполняя их своей юной энергией - время молодело в ответ и курчавилось, как золотое руно, раскрывая под каждым завитком дикое, не прирученное человеком время, не обжитое историей и хронологией.
      Появилась новая, высокооплачиваемая профессия "paster", специалист по погружению в прошлое, сочетающий доскональное знание эпохи с навыками гипнотизера. За час, проведенный под его руководством, клиент проживал бурную, полную приключений и опасностей жизнь конника в войске Тамерлана или золотоискателя в Клондайке и умиротворенно возвращался в свой размеренный быт.
      После того как группа чикагских бизнесменов-трудоголиков выписала колдуна с одного из полинезийских островов и вместо традиционной карточной игры в загородном клубе стала по субботам отплясывать у костра в набедренных повязках под пологом леса, что существенно повысило их работоспособность и благотворно повлияло на отношения с подчиненными, начались серьезные научные исследования о возможном использовании эмоциональных резервов прошлого для дальнейшей интенсификации труда.
      Профессор пражского университета, любящая жена и мать троих детей, несколько лет прожила двойной жизнью, осуществляя в тени своего супружеского счастья любовь Элоизы к Абеляру - трагическая страсть французских любовников XII века, вынужденных расстаться и уйти в монастырь, полыхала в ее буднях, и, отдаваясь ласкам мужа, она страдала от разлуки и средневекового обскурантизма. Результатом явилась книга "Одухотворение оргазма с помощью прошлого", в которой она описала свой опыт и проследила роль несчастной любви в формировании европейского рационализма. Этот трехсотстраничный труд стал настольным руководством миллионов женщин и послужил толчком к всплеску феминистского движения "За одухотворенный секс".
      Некоторые начали ставить себе памятники при жизни, чтобы придать своему недавнему прошлому монументальность, другие, наоборот, отрицали всякое прошлое, и собственное, и общечеловеческое, утверждая, что актуально только будущее, которое наступает ежесекундно и поглощает человека целиком.
      Но ревнители будущего безнадежно проигрывали пассеистам в богатстве знаний и ощущений.
      Прошлое продолжало обогащаться за счет притока свежих сил из настоящего люди, не испытывающие творческого порыва в привычной повседневности, смещая свой внутренний фокус в другие эпохи, создавали величайшие произведения античности и средневековья: новые трагедии и статуи наживую вписывались в резонирующее пространство, углубляя прошлое и раскрывая его неистощимость.
      Мы живем в огромной тени несбывшегося, писал 82-летний фермер-филателист из-под Эйндховена, только в нашем роду, домашняя летопись которого ведется с 1642 года, двое из-за бедности не смогли учиться живописи, еще один, погибший на войне, обещал развиться в незаурядного музыканта, а по крайней мере трое из-за разных жизненных препон не стали учеными. Наша семья всегда отличалась склонностью к созерцанию и глубокому труду, роющему колодец с любовью и вдохновением, и только жестокость обстоятельств помешала нам подарить миру выдающихся людей. Но ведь каждый род прошел через свои взлеты и падения, в каждом роду войны, эпидемии и неблагосклонность судьбы выкашивали невинных и лучших, каждый род недодал человечеству свою благую часть. Мы в долгу перед нашими предками, ибо живем во времена, более открытые и чуткие к человеку.
      Правнук фермера-филателиста, безусый студент-биолог, организовал среди молодых голландцев общество "Дадим шанс нашим предкам!" и призвал восстановить историческую справедливость - если история была мачехой нашим предкам, то мы станем их любящими родителями, пойдем им навстречу и извлечем их из забвения. Молодые отыскивали в прошлом семьи яркого неудачника или сгинувшего бунтаря и параллельно своей проживали его жизнь, ощущая, как кровь подсказывает и направляет - хранящаяся в ней информация обретала судьбу и благоухание, заполняя своей неведомой свободой, лучезарно-темной и с шелестом крыльев, внутреннее пространство смельчака, делящего настоящее на двоих.
      Игра довольно быстро переросла в рискованное единоборство с чужой неповторимостью. Многие отступили, ибо не хватало сил и на собственное "я", вдруг ставшее хрупким и ускользающим, - сравнение оказалось не в его пользу, и надо было спасать его, родное, выросшее из недр собственного существа. Собственная хрупкость пронзала молодое сознание и плоть. Настоящее перестало быть гарантией личной значимости и превратилось в ловушку, куда ты ринулся добровольно, в азарте великодушия и скуки - ты сам подверг сомнению свою единственность и царское достоинство, распахнув свою жизнь перед другим, доверив ему свой вздох и взгляд, вернув ему радость походки и прыжка через лужу, ввергнув его в свободу выбора и поступка.
      Другой пришел во всеоружии прошлого, облагороженного поражением.
      Поражение мерцало, как тайна, в его мощном поле цвели возможности, скрещивая аромат эпохи и смятой постели с тяжеловесной грацией истории, уже потерявшей голову от натиска интерпретаций.
      Некоторые отдались во власть чужого поражения, отказавшись от себя, и плутали в сокровенных глубинах, куда не было доступа баловням Фортуны; в этом плодоносном Элизиуме их тени отбрасывали бесконечное множество теней на внутреннюю поверхность времени и провоцировали его - время становилось беззащитным и податливым, не было четкой границы между ним и человеческой судьбой, оно принимало форму и протяженность индивидуального жребия и вступало в диалог с его носителем - поражение оборачивалось вечностью, творящей со скоростью, которая исключала победу как остановку, грозящую обрушить мироздание.
      Те же, кто выстоял и смог удвоить свое существование, чувствовали, как энергия рода течет в них, нанося духовный опыт на случайный дневной орнамент; предки превращались в непрерывный ряд метафор, на дне которого просвечивала первобытная юность семьи, свирепая и полигамная, - умножение становилось принципом внутренней жизни, и уже начали говорить о новом поколении "я", которое позволит человечеству усваивать прошлое через родовое нисхождение, углубляющее личность до теряющегося в антропогенезе следа.
      И тут активисты "Past world" сделали сенсационное заявление финансируемая ими группа ученых пришла к выводу, что прошлое стало наступать быстрее, отбирая время у настоящего.
      "Прошлое обретает вкус к власти!" - с таким грозным предупреждением выступил по Интерньюс бразильский профессор Оскар Диас, утверждая, что своим безответственным вторжением в прошлое человечество развязывает руки неведомым силам, которые могут необратимо изменить и самого человека, и созданную им цивилизацию.
      Страсти начали накаляться, кое-где даже правительства забили тревогу, ибо уже выпускались учебники и открывались частные школы, трактующие историю столь свободно, что ученики теряли ощущение традиционного культурного контекста, и государство получало не гражданина, знающего свои права и обязанности, а гедониста, развертывающего себя в бесконечных вариациях прошлого и ценящего реальность лишь как физиологический трамплин.
      Наконец решено было провести конференцию в Иерусалиме, в самом центре арабо-еврейского конфликта, на священной земле мировых религий, где прошлое клубилось в повседневном ритме, превращая кухонную утварь и одежды в ревнителей веры, а миллионы людей - в пламя любви и ненависти, оплавлявшее воздух до марева.
      Быстров приехал за несколько дней до начала конференции и поселился на окраине, чтобы проникнуть в местную разновидность прошлого с черного хода.
      Он без устали кружил по улицам, терпеливо пропуская толпы паломников и туристов, сухой раскаленный воздух обжигал даже белки глаз, и ему казалось, что не он глазеет по сторонам, а плотно утрамбованное иерусалимское прошлое использует его как зрачок, сужающийся от нестерпимого блеска солнца, - глубь тысячелетий подглядывала сквозь него за суматошным городом, проявляя плотоядный, уходящий спиралью вниз интерес к каждому прохожему, к той суете сует, которая овеществлялась ежесекундно в соразмерной человеку пластике и завешивала ужас жизни.
      Но ужас присутствовал, как пыль. Невидимая уличная пыль, растворенная в воздухе и крови, пыль сотворения мира и мелких ослиных шагов.
      Подлинность ужаса свидетельствовало не только сердце, но и холодевшие кончики пальцев, не чувствительные к жаре. То же самое Быстров ощущал, посещая советские концлагеря, историю которых изучал последние несколько лет, - даже в заброшенных лагерях земля и строения излучали пронзительный личностный ужас, исторгавший прошлое в неповторимой гримасе.
      Здешний ужас был роскошнее - как висячие сады Семирамиды в сравнении с кривой березой у ограды из колючей проволоки. Народы утопали в его фундаментальных наслоениях, он притягивал вечность, как молнию, и она ударяла в сознание одиночки, испепеляя инстинкт самосохранения.
      Даже государство здесь было замешано на сладострастии библейского падения вверх, в бездну любви-страха - это сквозило в жестах полицейского, в открытости улиц небу, в бесчисленных смысловых рефлексах, пронизывающих камни и живую плоть до общего трепета, который кровосмешением закона и молитвы задавал темп и созревал в гроздьях судеб.
      Иногда Быстров брал тайм-аут и уходил в толпу, как в горы, где одиночество парит в воздухе и меняет форму, как облако; на такой высоте дышалось полной грудью, и народы пасли жизнь, совершая возлияния у вечернего костра.
      Конференция началась в четверг, душным пасмурным утром, бросающим на кожу слабый перламутровый отсвет.
      Председателем был избран боснийский хирург Али Жугович, сын католика и мусульманки, страстный почитатель Франциска Ассизского. Начинал он как яростный обличитель современного человека, погрязшего в тотальном постмодернизме, когда кишечник, цитируя мозг, смешивает эпохи и стили, а обмен веществ, как пылесос, засасывает все отбросы цивилизации, превращая хомо сапиенса в дурную бесконечность мусорно-музейного конвейера. Но последнее время в его выступлениях сияла тихая нежность Франциска и возлагались надежды, что ему удастся утихомирить страсти и выудить рациональное зерно.
      Мощный лысый череп и живые глаза Жуговича появились над кафедрой. Он окинул зал взглядом орла и мягко вибрирующим голосом заявил, что, может быть, впервые с добиблейских времен в воздухе веет онтологической свежестью. С человеком явно что-то происходит. Но если зарождение человечества мы еще могли списать на креационную вольность Бога, от нас не зависящую, то сейчас, в период осознания коллективной ответственности человечества за самого себя и подвластную ему среду обитания, мы должны с беспощадной трезвостью заглянуть в самую суть происходящих перемен.
      - Здесь, в этом зале, - Жугович сделал округлый жест, - собрались особи, наиболее чуткие к происходящему. Раскроем же сердца перед неведомым, которое мы сами обрушили на свою голову. Только любовь способна вместить и усвоить его сложность.
      Жугович замолчал и открыл свое молчание для других - в нем струились невинность рая и чистота братского сердца; молчание случилось и произошло в каждом, внезапно, как влюбленность, как ослепительная молния, его головокружительная выразительность пронизывала насквозь и уходила дальше, заставляя ощущать спиной и затылком неостановимое движение, в котором был встречный поток - вздох, доносящийся из глубин вечности.
      Молчание достигло совершеннолетия, и Жугович улыбнулся.
      Быстров подхватил эту улыбку непроизвольно, не только лицом, но и всем телом, откликнулись даже мужское естество и пальцы ног; эффект толпы, сидящей полукругом и устремленной к оратору, сработал избыточно, и существование вместе, оптом, обрело столь нежную очевидность, что многие даже смутились. Началось покашливание, мелькали носовые платки.
      На трибуну ворвался лидер "Past world", рыжеволосый, немного женственный красавец с черной бабочкой под кадыком, и тут же вздыбил атмосферу.
      - Прекрасно, что Жугович ткнул нас мордой друг в друга, - выкрикнул он звенящим тенором, - может быть, так мы быстрее осознаем опасность.
      Он предсказал модернизированный апокалипсис, перед которым ужасы канонического лишь детский лепет. Прошлое начало прорастать в настоящее, оно может стать самодостаточным и просто утратить потребность в переходе в настоящее. Равновесие времен нарушено, и могут прорезаться самые изощренные варианты, например, прошлое и будущее будут соприкасаться непосредственно, напрямую, и настоящее уйдет из жизни. "Past world" приняло решение переименоваться в "Present world" и будет драться за настоящее до последнего!
      В зале раздался смех, а затем аплодисменты.
      Быстров мельком взглянул в окно - облачность рассеивалась, и проступающая голубизна неба обещала зной. Город Библии и туризма своей дневной суетой перекликался с женственным красавцем на трибуне, их диалог был явственен, как погода, и так же непереводим.
      - Можем ли мы гарантировать, что это мгновение обладает подлинностью настоящего? - вкрадчиво спросил рыжеволосый, на секунду его лицо потухло и вспыхнуло снова. - Что мы выявлены в нем полностью? Что его грандиозность актуализирована?
      Он неожиданно спрыгнул с кафедры и галантно помог взойти на нее молодой даме в бело-зеленом, подчеркивающем ее узкое смуглое лицо. Жугович представил ее как Мари-Луизу К., доктора философии из Монтевидео, и звякнул колокольчиком, хотя быстрая смена ораторов уже вызвала тишину - из приоткрытых окон явственно пахнуло летом, оно поплыло по рядам, оседая на губах и ресницах и смягчая мимику налетом полуденной неги, в которой мерцали ночные звезды.
      Мы отсутствуем в своей жизни и отсутствуем сейчас, задумчиво сказала доктор К., это отсутствие началось давно, с первых шагов человечества, и проходит через все эпохи, меняя лишь пластику выражения - если древние мигрировали от себя в мифы, пирамиды, мраморные статуи, отшельничество и т.д., то сейчас мы мигрируем в потребление, виртуальность и изобретаем все новые формы, ибо вынести настоящее очень трудно.
      Быстров кивнул в свое бытие, изрядно потрепанное борьбой с настоящим, и высоко поднятыми руками изобразил бесшумный хлопок, чтобы подбодрить доктора К.
      То, что мы почти всегда отсутствуем в настоящем, продолжала она, используя его как сырье для будущего или спасаясь бегством в прошлое, то, что мы платим за предсказания и антиквариат деньги, украденные у настоящего, лишь подтверждает нашу изначальную неукорененность в нем. Очевидно, что изгнание из рая нужно трактовать как выпадение из настоящего.
      Доктор К. сделала глоток воды из отпотевшего бокала. Ее задумчивость возрастала, словно она сидела на террасе в кресле-качалке и смотрела вдаль Быстрову казалось, что он слышит ее дыхание на этой террасе, легкое поверхностное дыхание человека наедине с собственным зрением, расфокусированным до метафизической всеядности; он машинально подстроился под этот дыхательный ритм, и чужое зрение накрыло его волной, затопив его собственный взгляд, - зрячесть двоилась, порождая свой свет, и Быстров наслаждался ее двусмысленной четкостью.
      Вероятно, непредсказуемость и опасность первобытного существования, продолжала доктор К., делали настоящее столь невыносимым, что сознание удрало в кусты прошлого и будущего, оставив тело лицом к лицу с непереваренным хаосом мгновения. Мировая история, которую мы культивируем, есть история отсутствия, история дезертирства сознания. А то, что происходит в последние годы, это вакханалия, развязанная сознанием, чтобы придать своему бегству масштабность, очередной выверт глобализации.
      Доктор К. вздохнула, порывисто и сладостно, как влюбленная девочка.
      Некое праздничное легкомыслие попробовало на язык присутствующих - по залу прошел слабый шумок оживления, день отступал вглубь, освобождая место для свободы, в которой предметы и желания отбрасывали тень в противоположную сторону и любая катастрофа имела на выходе победителя, имя которого принадлежало каждому в зале - общность имени, как утренняя дымка над озером, возвращала лицам свежесть.
      - Я пытаюсь открыться настоящему прямо сейчас, у вас на глазах, - молодая женщина на кафедре вслушивалась в себя, - но удается ли мне это?
      Быстров обнаружил, что его собственное присутствие в нем самом слабо плеснулось через край и обрело тяжесть воды в ведре; окружающие, здание и Иерусалим погружались в эти воды, расходясь кругами и смывая границы в слепящее пространство, где он был еще незнакомцем и гостем, хотя и догадывался, что все это принадлежит ему по праву рождения.
      - Выносимо ли настоящее в принципе? - на мгновение доктор К. раскрыла выражение лица, как веер, и ее нагота, цивилизованная, смущающаяся своей власти, не знающая бега по холмам и хмельного упоения пляской под луной, проступила сквозь ткань, рефлексируя с утонченностью японского ландшафта. Вот главный вопрос, на который мы должны найти ответ, чтобы иметь реальную точку отсчета.
      Следующие два часа зал был подобен Колизею - ораторы сражались, как львы, и редкие паузы ошеломляли.
      Одни с пеной у рта утверждали, что все игры с прошлым - это профанация индивидуального и отказ от собственной личности, от сократовского "познай самого себя" в пользу паразитизма на чужой жизни, поверхностное обжорство чужими эмоциями, уводящее человека все дальше от самого себя.
      Другие доказывали, что это продолжение сократовской установки, что за два с половиной тысячелетия в человеческом сознании кое-что изменилось, но уважаемые оппоненты умудрились не заметить этого, хотя еще Тейяр постулировал, что мы не просто изменение степени, а изменение природы как результат изменения состояния.
      Слушая и готовясь к своему выступлению, Быстров пытался удержать невесомую пыльцу настоящего, навеянного доктором К.; смотритель зала, включивший кондиционеры и принесший еще несколько бутылок минеральной воды, выглядел аборигеном, обслуживающим понаехавших крикливых археологов, которые раскапывают могилы его предков, чтобы придать историчность его заскорузлым рукам и привычке шмыгать носом.
      Тучный бельгиец, сразу опорожнивший два стакана, дотошно описал методику, по которой его группа исследовала реакцию прошлого на массовые вторжения. Прошлое Запада толерантнее к интервенциям и активнее вступает в контакт, в некоторых случаях зафиксировано явное стремление модернизировать ближний контекст в ответ на регулярное проникновение. В этой части исследование скорее подтвердило выводы Оскара Диаса о том, что прошлое обладает некоей потенцией к развертыванию вперед, вдогонку настоящему, но вряд ли имеет смысл однозначно интерпретировать это как вкус к власти, не исключено, что это всего лишь не известное ранее свойство времени, своего рода инерционный след линейного движения.
      Бельгиец промокнул лоб красным платком, тяжело переступил с ноги на ногу.
      Его слушали внимательно, многие делали записи, но само внимание, окольцовывая, уже претендовало на самостоятельность и неожиданную эксцентричность, как если бы содержимое камня вдруг выбросилось из окна, протестуя против диктата формы и предназначения.
      Прошлое Востока, продолжил бельгиец, почти непроницаемо и держит дистанцию, более того, с увеличением антропологической нагрузки оно как бы становится еще более прошлым, размывает хронологию вглубь, в доисторическое измерение; складывается впечатление, что восточное прошлое блефует с иновременцами, отстаивая свою девственность.
      По залу прошло несколько смешков, но бельгиец был серьезен - мимика утяжеляла его лицо до значительности пирамиды, надвигающейся на путника с каждым шагом.
      Тем самым, сказал он с усилием, мы оказываемся перед угрозой того, что в общем прошлом наступит перекос - прошлое Запада будет накапливать изменения, а прошлое Востока сохранять свою замкнутость. Временная однородность прошлого, если таковая вообще когда-либо существовала, а не является очередной иллюзией, будет нарушена, и может наступить коллапс.
      В зале вызрела новая тишина, смешанная с гулом прошлого.
      Жугович нечаянно звякнул колокольчиком, и тревога его пальцев поплыла прозрачным звоном, отбрасывая слабые блики.
      Члены "Present world" высказались за конструктивный компромисс между прошлым и настоящим и показали пятиминутную пантомиму, прокомментированную доктором К., - прошлое должно быть любовно втянуто в настоящее, и все человечество, начиная с пралюдей, с трудом выговаривающих первые слова, должно участвовать в непосредственном творческом усилии, созидающем настоящее, никто не забыт, ничто не забыто, когда в дело будет пущена каждая мысль, каждое ощущение, каждый поцелуй, история обретет подлинно человеческое измерение - каждый будет носить в себе всю историю от сотворения мира до настоящего момента, индивидуальные мировые истории будут существовать параллельно, образуя полифоническое звучание Истории, вдыхающей личностный аромат каждого и подробности его жизни.
      Перерыв прошел бурно. Даже те, кто уединялся с чашкой кофе, легким поворотом головы обозначая дистанцию, лишь оттеняли возбуждение - споры и смех перекидывались от одной группки к другой с быстротой эпидемии, но Быстров готов был поклясться, что эпицентр нервного подъема лукаво устроился сбоку, как если бы водоворот, покусывая травинку, созерцал с берега, как в его воронку затягивает листья.
      Оксфордский физик Уильямс, суховато-элегантный, с блестящими розовыми ногтями, иронично поздравил мировую общественность с тем, что она так основательно занялась проблемами времени, и подтвердил, что старое узкое понимание реальности должно уступить место расширенному.
      Все, созданное человеком, от техники до завоеваний духа, уже давно начало обособляться, претендуя на независимость и самостоятельность дальнейшего развития, - казалось, что Уильямс с удовлетворением позволяет обособляться своей речи и жестам, своему английскому, осознающему себя средством международного общения и дерзко помышляющему об ином - стать языком-аутсайдером, чтобы вкусить свободу, хипповать, нарисовав цветок на глаголе, курить травку в компании мертвых языков, тоскующих об ушедших в небытие народах, но наслаждающихся досугом: ах, как сладостна беседа непроизносимых слов, пирующих в садах забвения!
      Только теперь стало заметно, что Жугович ведет двойную игру председательствуя с кошачьей гибкостью, он, как незримый столп, возвышается над собой.
      Интенсификация жизни нарастает, говорил Уильямс, абстрактное и искусственное пытается перехватить инициативу у органики, самое сокровенное переживание имеет привкус гамбургера и норовит улизнуть в дансинг, человек мечется, размывая старое естество, уже не вмещающее сложность мира, и отдает свою подлинность.
      Да, существует опасность, Уильямс наклонился вперед и положил стиснутые кулаки на кафедру, опасность, что человек уступит свою творческую роль культуре и цивилизации. Но он же выиграет безмерно, если поможет окружающей среде одухотворяться, ибо идет поиск новых способов существования, адекватных ускорению разбегающейся вселенной.
      Быстров по-охотничьи сузил глаза, - поведение Уильямса дистанцировалось от розовоперстого физика и теперь проделывало путь западноевропейской скульптуры от поликтетовского реализма к лаконичной обтекаемости Мура, использующей пустоту в интересах диалога.
      Жугович оповестил, что заявленный в программе докладчик откладывает свое выступление, и кивнул Быстрову.
      Взойдя на кафедру, Быстров ощутил тоску и волнение, как перед свиданием, и, поморщившись, сказал в микрофон, что главный герой нашего времени - это эволюция, пытающаяся одновременно вочеловечиться и углубить человека до собственной безграничности.
      Подготовленный текст ушел из-под ног, и, падая, Быстров ринулся вперед на ощупь.
      - Я стою на месте коллеги Уильямса, который ушел, не уходя, ибо его присутствие здесь живет полноценной жизнью. Я как гость в этом присутствии, но и наследник, умножающий достояние. Эволюция жаждет катарсиса, который всегда был нашей привилегией, и наращивает присутствие всего во всем, рискуя утерять чувство меры.
      Быстров встретился глазами с Жуговичем - Али блаженствовал, выбегая толпой навстречу и с грацией сирени отдавая аромат; зал был полон ответвлений, и в каждом кресле личность поглощала народ, чтобы встретиться с собой при свидетелях, которые удостоверят, что жизнь лишь повод к свободе, выворачивающей обладание в магию поиска.
      Передернув плечами, Быстров ощутил, что эволюция охвачена нестерпимой страстью к нему, 35-летнему холостяку-историку, страдающему колитом, и замер от страха - можно удовлетворить женщину, но быть любовником сущего, вожделеющего к тебе в полноте реальности...
      Он растерянно оглянулся, но томные, загадочные выражения лиц, плывущие кувшинками по воде, вернули ему мужество, и, обожженный приступом ревности, он рухнул в поток соучастников, пытающихся в любовном поединке решить, кто сущностнее - человек или реальность.
      Сухуми