День XXI

Скажите, добрые мои, не противозаконно ли думать, что для усовершенствования люди и все их отношения должны быть вылиты в одну форму? Отчего встречал я подобные идеи? – «Что тут за премудрость! – говорит недовольный. – Для чего иному жизнь награда, а другому наказание?» – Если бы я жил до жизни, я отвечал бы ему, но этого, кажется, со мною не случилось.

Бедный кусок прекрасного мрамора! ты не попал в руки Фидия [261], как бы тебе дивились!… ты попал в ограду, в столб, в помост на ступень!… никто не смотрит на тебя, а все попирают ногами!… Бедный кусок прекрасного мрамора! Но что ж делать, утешься, это для разнообразия;-а вечное движение?– для существования;-а существование?-для разрушения;– а разрушение?-для начала;-а начало?-для конца!-а конец?-для связи; а связь?-для соединения;-а соединение?-для рождения; и т. д. говорит мудрый, и очень доволен собою… Поверь, нужно только долготерпение: со временем попадешь, подобно древнему камню, в музеум, и тогда прояснится снова твоя наружность.

CLX главу я поместил для того, что ей предназначено было существовать, и именно в том самом виде, в каком она помещена. Всем недостаткам и несовершенствам ее не я причиною… Прекрасная мысль подобна мрамору; и если она попадает под руку не Фидию, а простому каменщику, то он обтешет ее против всех правил скульптуры.

Тут кто-то подкрался ко мне сзади и закрыл глаза мне руками…

Да, потери, общей нам потери! Если бы было мне время и в сердце моем был Бахчисарайский фонтан, я бы на этом месте непременно построил бассейн и наполнил бы его слезами! но…

Здесь не в моде гулять пешком, да и невозможно гулять пешком от узких улиц, от неровности деревянной мостовой, от удушливой пыли, от грязи, от брызгов проезжающих экипажей… Зато здесь в моде гулять в бутках [263].

К вечеру букарестские красавицы в уборной перед приманчивым трюмо снимают с локонов металлические папильотки, омывают лицо девственным молоком; искусственный румянец загорается на ланитах, как стыдливость; брови чернеют; под ресницами является черта томности; талию сковывает корсет…

Далее что?– Далее… Красавицы накладывают на голову прозрачный ток; жемчужные нитки, как змеи, вьются в волосах;… на шею золотую цепь; к груди радужную бабочку; к поясу ключ; за пояс часы sotteuse [266]; па руку готическое ожерелье, эластические перчатки, лорнет; а платье… а его гарнировка… а рукава а l'ange qui vole! [267]…все так цветно, так новомодно, так придумано!

Madame la marchande de modes [268], как оживленная картинка из Journal de Dames [269], хлопочет около красавиц Юга, прикалывает, пришпиливает, стягивает, вливает в душу вкус, истинное образование тела и гармонию одежды…

Наконец туалет кончен. Арнаут входит. «Бутка гата!» [270]– говорит он, и вот маленькие ножки в атласных башмачках переносят легкую румынку в коляску венскую. Кучер в венгерской, испещренной шнурками одежде, в этеристской шапке вытянул вожжи, бич хлопнул, жеребцы встряхнули гривами, взвились, сбруя загремела, коляска заколебалась, пролетела ворота и плавно пустилась по улице в рядах других… Прелестная румынка довольна, счастлива.

Таким образом тянутся вдоль Букареста сотни экипажей, как движущиеся оранжереи. Звуки: Кали имера – cac! [271] Хош – гэлдын! Сара – буна! Вечер добрый! Bon soir! Guten Abend! [272] Wie befinden Sie… Sie… Sie… Sie… Sich? [273] сливаются со стуком колес и продолжаются да утомления.

Это одно из видимых наслаждений прекрасного здешнего пола.

Вечер давно уже настал, милые мои читатели! я пожелал бы вам сладкого сна; по воображение мое еще так живо, деятельно… занесло меня в гости к бояру валахскому.

Неужели, думаете вы, я буду описывать, как подъехал я к крыльцу, как поднялся на парадную лестницу, как в передней несколько арнаут подбежали ко мне и одному только удалось снять с меня шинель; как я немного приостановился при входе в залу, как вошел в нее, как обратил на себя внимание бомонда [274] букарестского, как облетели взоры мои по наружности присутствующих, как приковалось мое внимание… как приличие отвлекло его… и как подошел я к хозяйке? – совсем нет! я просто скажу вам, что Монтескю [275] измерял деятельность людей по Реомюрову термометру [276], а Волней [277] наложил молчание на уста его. Необходимости, потребности человека есть причины движимости его скорой и медленной. И в состоянии общественности и в состоянии диком люди не деятельны, тяжелы, изнежены, если земля, которую они населяют, роскошна, богата всем, что необходимо для существования… Напротив, недостатки, скупость природы, бесплодность ее вынуждают человека к трудам, к деятельности, к изобретательности, к вечному движению.

Засеял ли бы кто-нибудь, подобно мне, чистое поле, находящееся под его десницею, мыслями, мечтами, событиями и всеми своими понятиями о вещах, если б он – довольствовался настоящим?…, но я обращаюсь к хозяину дома.

Вообразите себе бояра валахского, сидящего на пространном диване. Вот он… Одежда его пышна, разноцветна, роскошна, как на картинке в книге описания костюма народов… Положение его неподвижно, как ваятельное изображение монгольского божества Шагэ-муни [278]… Ноги, как вещь простонародную, он свернул и скрыл под благоденствием и здравием целого своего корпуса. Наружность его скопирована с важности последнего паши, на которого он осмелился взглянуть, приближаясь к нему со страхом и трепетом.

День XXII

Оставляя вас, спутники и спутницы мои, наслаждаться всеми прелестями букарестской жизни, я извиняюсь перед вами и отправляюсь наблюдать движение войск наших.

Что может быть интереснее первой стычки с неприятелем!… Человек добр от природы и никакого не имеет расположения, особенно в минуты рассудка, обращать довременно других и себя в землю и лишать скромную душу ее покрова; но должно видеть, как скоро наполняется он ожесточением против врага, с каким удовольствием истребляет в нем способность жить! Я не говорю уже о варварских военных обычаях и наслаждениях: о печенеге, который предпочитает драгоценной чаше череп неприятельский [279], о янычаре, который прорезывает на теле боковые карманы и вкладывает в них руки мертвеца-врага.

27 числа апреля авангард 7 корпуса достиг до деревни Болдагенешти, в 8 верстах от крепости Браилова. Здесь была первая встреча с неприятелем. Партия Атаманского его императорского величества наследника полка под командою храброго Катасонова настигла отряд турок, выехавший из крепости на фуражировку… 30 турок убиты, 18 взяты в плен.

1-го мая 7-й корпус обложил крепость. 7-го мая принял командование над осадным корпусом его императорское высочество великий князь Михаил Павлович.

В следующий день на стенах браиловских отсветилось присутствие самого государя императора Николая [280].

Первый блистательный подвиг Турецкой кампании принадлежит Дунайской флотилии под командою капитана 1-го ранга Завадовского.

О, помню я, как он нарушил спокойствие ночи на 28-е майя и сладкий сон мой в Хаджи-Капитане!… Как туча, пронесся отчаянный Завадовский мимо крепости и разразился громами посреди флотилии турецкой… Дело сделано!… Неприятельский адмиральский бот и 11 судов с артиллериею взяты в плен, 8 сожжены, разбиты, посажены на мель.

Лучшая награда, по-моему, есть успех в предприятии.

Друзья мои! потомство, будущие герои!… когда-нибудь и вы насмотритесь на храбрость, на мужество, на великие дела и на слабость человеческую!… и вы с почтением взглянете на пятипудовую мортиру, которая, как старая барыня, сидит важно в широких креслах, кашляет и на всех плюет… и вы увидите, как носится под небом бомба, днем, как черный ворон, ночью, как метеор.

Она упала в город, пробила насквозь крышу; она внутри дома; но там ей душно… вот вырвалась она на чистый воздух… и – весь дом на воздухе… Но вот летит другая вслед за ней… и т. д.

Что может быть неприятнее дорожных остановок! Выбьются из сил лошади, сломается колесо, переломится ось, трудный переезд, чертов мост, гора, переправа и все, что называется в дороге несносным, досадным, скучным, нестерпимым!

Точно такие же чувства убивают меня, когда остановится мое воображение. Бич и понукание не помогут… Вызывая ад на земле, я иду пешком по чистому полю до следующей главы и тщетно ищу места, где бы поместить всю пустоту, которая наводняет иногда мысли.

В эти глупейшие минуты жизни кажется, что все уже выдумано, все сказано, все написано.

Долго, долго иногда ждешь того времени, в которое душа повторит снова, громче прежнего: мало, мало еще выдумано, мало сказано, мало написано!… В эти минуты так легко писать.

Итак, я беру перо и, исполняя обещание XLV главы, пишу:

Гармония, которую издают уста прелестной женщины, есть звуки согласия, подобного течению Вселенной…

Но прежде, чем стану продолжать, взгляните на эту милую, ангел-читательницу! Если б Прометей жил в наше время, – не с неба похитил бы он чудный огонь, но из глаз ее… Смотрите, она покраснела! так, при создании мира, расцвела в одно мгновение роза!… Грудь ее вздымается… не волны ли это, одетые пеной?

Итак, самые лучшие звуки есть те, которые слышатся в минуту превращения земли в небо, когда одно мгновение вечного блаженства растворяется, по Ганнемановой системе [281], в беспредельном Океане времени, и одна капля сего духовного бальзама изливается в душу человека.

Она добродетельный, непорочный ангел!…

День XXIII

В один из прекрасных утренников мая месяца 1828 года, согласно диспозиции движения Главной квартиры 2-й армии, встал я ранее солнца;… казак подвел моего коня, я сел, опоясал его нагайкой и пустился по дороге в Галац.

Прощай, скромная хижина Хаджи-Капптана, в которой я вкушал первые сладкие сны под грохот осадных орудий!… Прощай, Браилов! я описал бы, как стены и мечети твои пали от грома русского, я описал бы осаду твою по всем правилам, изложенным в Вобане, С. Поле, Фоларде, Белидо-ре, Кегорне, Кормонтане [283],… но обязанность и воображение влекут меня за Дунай.

Пой песню: Едет казак за Дунай… [285]ит. д., т. е. за Балканы, но до которых пор он едет, про то высшее начальство знает.

Однако ж, какая грустная дорога казаку! Во-первых, потому, что он сказал девице прощай, а во-вторых… но все прочие причины в сравнении с цервою – ничто!

За 10 дней до того времени, как русский часовой на бастионе браиловском закричал в первый раз: кто идет! 3 корпус, одушевляемый присутствием мужественного и великодушного русского царя, строил плотину в пять верст длиною через топп и камыши дунайские, строил мост через реку, и как богатырь-великан, перешагнув через все преграды, пошел строить чудеса в областях Балканов.

Здесь некогда и Дарий [286] шел в противную сторону на кочующих скифов, но тогда земной шар был 2336-ю годами моложе и река Дунай называлась Истером, истекавшим из отдаленных мест, где покоится солнце.

Великие события есть ключи, заводящие механизм вечного движения.

Смотрите, как наша батарея о 24-х орудиях осыпает ядрами турецкий берег и неприятельские укрепления! Флотилия Дунайская пронеслась под огнем магометанским под самую крепость Исакчу; лодки запорожцев и баркасы, как стадо лебедей, приплыли к берегу; егерские полки нагрузились и переносятся на противоположную сторону… Но вот огонь усилился, туча дыма налегла на широкий Дунай, все скрылось от взоров, только гром пушек перекатывался по необозримому отдалению, в извилинах Дуная, между скалами, по озерам, по камышам… Но вдруг утихли раскаты грома… его заменил треск беглого ружейного огня… все прояснилось… На Дунае лежит уже понтонный мост, войска и орудия спешат по нем… Солнце пламенеет, ряды штыков блестят, Дунай спокоен, русские в Булгарии, толпы турок, разбросанные страхом, бегут в крепость… Исакча обложена.

Воин! если ты был при переходе чрез Дунай, то вспомни, как перебежал ты через понтонный мост, взглянул налево в окоп турецкий, направо в оставленный неприятелем редут с безобразными орудиями, как спешил на гору, задыхаясь взобрался на Визирский страшный курган, сел, отдохнул и потом стал смотреть кругом себя… Помнишь ли, как чудна показалась тебе природа? Прямо па север перед собою видел ты все создание переправы, за нею болотистый, покрытый камышом берег и новый проложенный путь, далее село Сатуново, далее степи Буджака и протяжные горы… Вправо – отдаленный Измаил, извилины Дуная, светлые озера, зеленые камыши, синий туман над полосою моря… Влево – дикая крепость Исакча, далее устья Прута и Серета, г. Галац и чуть заметный в дыму Браилов… За тобою – Бабадагский берег; и горы, покрытые лесом, и путь, пролегающий в столицу султапа… Ты очарован, воин! ты утомил взоры, посвятил вздох прошедшему и снова перенесся в заманчивую будущность!…

Кончив день знаком восклицательным, я был доволен собою и заснул так крепко, что если б пламенный поцелуй любви обжег уста мои, я не почувствовал бы ни малейшей боли.

День XXIV

Когда природный ум и неиспорченное сердце нераздельно, дружелюбно владычествовали над человеческим родом, тогда был век золотой.

Настали пылкие лета мира: ум дал волю сердцу; то был век серебряный.

Наконец сердце истощилось, ум взял верх – настал век железный.

Посмотрите же, как царствует холодный ум!… Как светит он в очах человечества;… а в груди кусок железа!… Уж не мудрость а не чувства приводят все в движение, но расчеты ума и сила магнитная!

Силы небесные! оживите сердце!

Предыдущая глава касалась вообще до всего человечества, ибо в отношении собственного сердца я живу еще в веке серебряном.

Все ищет истинной любви; но еще вчерась встретил я одно прелестное романическое существо, которое искало ее, нашло ее и – как Езопов петух [287] – равнодушно посмотрело на найденный алмаз!

После вчерашней встречи с досады я не знаю, чем наполнить CLXXVIII главу; но вы не можете назвать ее пустою: в мире нет пустоты.

Однажды, заброшенный каким-то огорчением, лежал я в темном углу, на диване… Я бы не утонул в размышлении, если б два чудака не спасли меня против воли громким свои спором, происходившим в соседней комнате.

Не толкуй мне, не рассказывай мне!… Возвышенная любовь!… знаю, знаю ее!… Это, мой друг, также обыкновенная, земная любовь, но в оковах; понимаешь!… она состоит из двух… но часто духовная вечно свободна… цепь желаний… препятствия… невозможность… бедное сердце начинает страдать, сострадательная душа разделяет его горе, обиженное, неудовлетворенное желание гонит по крайней мере мысли к недостижимой цели… а воображение – злодейство! О люди, люди!… по всех людей забавнее люди влюбленные!

Несносные слова! и я их выслушал! неужели непонятно тебе, что любовь есть союз Вселенной, невольное влечение однородных, односвойственных существ друг к другу… Это ли непостижимое чувство назвать стремлением прихотливых желаний к удовлетворению?… ее ли назвать произвольной целью и игрой своенравного самолюбия?… Я видел женщин прекрасных, милых; победа над чувствами их льстила бы и самолюбию Рошефокольда [288]; но я смотрел на них, как на существ чуждой земли, которых язык для меня непонятен, обычаи странны… Я видел прелестных, милых женщин; сближенный обстоятельствами, я привыкал к пим, и привычку можно было бы принять за любовь; я бы их любил, но не жертвовал бы для них собою!…

Понятно, не досказывай…далее следует любовь эфирная, или тоска двух существ о том. что, имея одну душу, они имеют и два сердца!…очень понятно! – общая душа стремится сблизить их до невозможности, слить в математическую линию.