Странник

Второй голос

Нет, это для Земли непонятно!

Первый голос

Как? до какой же степени мы должны любить, например, женщину?

Второй голос

Если б я допустил в истинной любви безумие, я сказал бы, что должно любить более жизни; не по рассудку, согласному с сердцем, мы должны любить избранный предмет, как жизнь свою!… Это кажется очень ясно?

Первый голос

Не совсем! для меня одно только ясно: всякий, кто посвящает себя в рыцари, должен выбирать шлем по голове; потому что если он будет мал – свалится с головы; велик – закроет уши и глаза, а иногда и совсем сядет на шею. Но полно о возвышенной любви. Главный мой совет тебе, юный восторженник: не верь женщинам!

Второй голос

Очень благодарен! тебе остается еще сказать и всем женщинам: не верьте мужчинам!… о, тогда люди будут счастливы, спокойны!… Нет!… я лучше хочу не верить собственным чувствам; вот настоящие льстецы наши, которым верит самолюбие!… Добра и зла в женщинах столько же, сколько и в нас; нрав их…

Первый голос

Их нрав совсем мне не знаком,

Я все считаю лишь по пальцам;

С моим ли маленьким умом

Знать счет сердечным постояльцам?

Прощая слабостям земным,

Характер женщин бесподобен,

Я их люблю, но верить им

Я от природы не способен.

Любовь – оковы, от оков

Так натурален шаг к свободе;

К тому ж благодаря природе

Для бабочек и мотыльков

Так много создано цветов.

К чему бояться изобилья?

Перелетайте, пейте мед,

Покуда радужные крылья

С вас злое время не сорвет!

Теки, век жизни, быстро лейся!

Счастливец! радости лови!

Оковы с чувств и с сердца рви,

Люби, разлюбливай и смейся

Над долговечностью любви!

Второй голос

Конечно! Я с тобой не говорю!… правила сердца развратного!… прощай, дух возмутитель доверенности!…

Первый голос

До свидания!

Наскучив слушать подобный спор, я вскочил с дивана, схватил фуражку и отправился в поход; через несколько мгновений я уже был опять на Дунае.

CLXXXI

Не говоря о подробностях пути от крепости Исакчи до г. Бабадага, я скажу только, что отдельные горы, холмы, долины, покрытые кустарником, скалы Денистепе и лес вправо, влево серебряное озеро Разельм, за ним синее море и, наконец, цветущий май, ясное небо, душистый воздух – все очаровало чувства гостей турецких: поход казался прогулкою, а область Бабадагская – эдемом, но – без гурий.

Во время движения главных сил от Исакчи к Бабадагу отряды были направлены к Тульче, Мачину и Гирсову. Покуда они исполняют свое назначение, мы последуем за императорскою квартирою и за Главною квартирою 2-й армии, через Бейдаут, Сатис-киой до Кара-су.

CLXXXI I

По занятии области Бабадагской Кара-су было назначено местом ожидания первоначальных успехов армии при обложенных крепостях.

Тут, перед Траяновым валом, на отлогом скате левого берега Кара-су, основалась походная столица императора, во всем блеске.

Город шатров с золотыми маковками был обнесен живыми оградами. Чисто было небо, облака боялись помешать солнцу играть на светлых орудиях и штыках русских.

Несколько дней это был лагерь тишины, уподобляющейся расстоянию от молнии до грома, как говорит Байрон. Но вдруг несколько сот орудий грянули в честь взятия крепостей Браилова и Мачина… Солиман-паша и Джиафер-паша первые испытали, что теперь уже не те времена для правоверных мусульман, когда они под владычеством Омара покорили 36 000 городов и крепостей, разрушили 4000 храмов и соорудили 1400 мечетей.

CLXXXI II

Вскоре на походной колокольне единственный и звонкий колокольчик возвестил молебствие о взятии крепостей Гирсова, Тульчи, а наконец и Кистенджи. В первой Ишим-паша, во второй Ибрагим-паша, в третьей Абдуллах-бей преклонили свои бунчуки [289] пред знаменами русскими, вручили их победителям и отправились оправдывать неудачи свои пред блистательною Портою.

CLXXXIV

Пред ставкой русского царя развеваются ряды цветных знамен…

Русский царь светел, окружен сынами своими, окружен очами Европы.

Только победные пороховые облака носятся в небе.

Военно-торговый народ собрался толпами; смотрит и удивляется; толки его раздаются на языках: русском, молдавском, булгарском, турецком, сербском, немецком, французском, италианском и греческом.

Представьте себе, милые мои, с каким удовольствием я вспомню на старости лет эту вековую картину! В толпе штабной, в какой-нибудь характеристической группе Бульи [290], видна и физиогномия Странника, на которой, кажется,– начертаны слова: скоро ли проснусь я?

С какою гордостию, отложив перо, трудящееся над описанием будущего, я воссяду посреди добрых моих приятелей и поведаю им события прошедшего следующим образом.

CLXXXV

«В то время, когда…» – при начале рассказа, без сомнения, понюхаю я табаку, зашиплю, как стенные часы, и громко чихну; внимающие гости скажут: желаю здравствовать!… умолкнут… я поблагодарю и буду продолжать рассказ следующим образом:

В то время, когда по хребту Траянова вала, простирающегося в Булгарии, по берегу Кара-су до крепости Кистенджи, называвшейся некогда Истером, а потом Константианой, скакал я вперед…

– Это было, кажется, 8 нюня 1828 г., как известно по истории, – скажет один из моих приятелей, – «о, нет! – прервет другой, – 20-го июня, я очень помню, я читал Валентини! [291]» – Из этого вспыхнет хроническо-хронологический спор, который прервется приездом новых гостей, может быть, и дам; а потому, забыв прошедшее, я предамся вполне настоящему.

CLXXXVI

По известным причинам, по не мне, углубленному единственно в стратегию собственных движений… императорская квартира и Главная квартира 2-й армии перенеслись с первой позиции на Кара-су на вторую позицию, верст около 10 выше, перед озерами… Тут лагерь разбит по всем правилам кастраметации [292].

Но ночь уже настала… ночь тихая. Какая картина!… Лагерные и бивачные огни, рассеянные во мраке, мерцают вокруг вас; они простираются до самого неба, и звезды на горизонте кажутся продолжением огней русского лагеря.

Давно уже эхо задунайское не разносило звонкого русского отзыва!… Перекликайтесь, недремлющие! а я… Монтань [293] сказал: Notre veille est plus endormie que le dormir: notre sagesse moins sage que la folie; nos songes valent mieux que nos discours. [294]

День XXV

CLXXXVII

Ударило семь часов… Утренние лучи ждали уже возвращения моего из области внука Эребова [295]… ожидание их скоро исполнилось. Колесница, запряженная призраками, остановилась у подъезда, и я во всей красоте, как дельфин, показался из волн… пуховых.

Где, думаете вы, был я?

Близ Альпов снежных, там, где Леман

Шумит, бушует между скал;

Где друга Юлии злой демон

На гибель часто искушал [296];

Там – был и я…

CLXXXVIII

Люди, удаленные от мест, где терзают род человеческий неутолимые желания и необузданные страсти, наслаждались некогда красотою природы, тишиною жизни и спокойствием души. Чисто было дыхание их, как воздух Гельвеции [297]. Не было между ними неприязни. Сердца их не уподоблялись островам, разбросанным по океану, а составляли одну землю, одну цепь обычаев, привычек, дружбы и любви.

Девы! девы, которых я вижу и встречаю! если б вы видели уборы и украшения тех дев, о которых я теперь думаю!… Какая роскошь! сколько золота, драгоценностей! какой ослепительный блеск! И ничто не затемняет красоты природной!… Скромность ли затемнит ее?… Какие украшения роскошнее невинности и добродетели?

Смейтесь, смейтесь, крылатые, которых я вижу и встречаю! О, пошли святой Промысл, чтобы в душе вашей отозвалось хоть на одно мгновение то чувство, которое называется Природою!

Что остается теперь человеку в наслаждение? – одно минутное забвение вечных огорчений.

Ум поглотил сердце… а счастие земное есть удел сердца!

CLXXXIX

Если б кто-нибудь взял на себя право упрекнуть меня, что сердце мое холодно, как лед, – я не буду опровергать упрека клятвами; нет!… пусть сердце мое будет подобно куску льда, принесенному из-за Ледовитого океана, с того места, где на севере стекаются в одну точку все умственные меридианы… пусть оно уподобляется ему!… Может быть, полярный лед так тверд, как кремень, и удар куска об кусок произвел бы искры… но какие искры? – искры любви!… Если кто даст мне хоть одну подобную искру – я буду доволен: что может быть лучше любви искренней?

СХС

Любовь!… Я верю преданиям очаровательного Гезиода [298] и страстной Сафо… Их сердца знали тебя… Я верю им: ты дочь неба и земли!… божество и демон, ясновидящая и слепая, ад и рай, блаженство и страдание!

Соблазн, предатель, искуситель,

Источник тайного огня,

Непостоянный сердца житель,

Коварный дух, оставь меня!

Минутный спутник мне не нужен,

Подобный счастью и судьбе,

Ты вечно верен лишь себе,

С собой лишь постоянно дружен.

Неси сокровища мечты

Тому, кто хочет быть обманут!

Меняй сердца, они цветы,

В них чувства скоро, скоро вянут!

CXCI

Часто, и как часто… после вышеописанного, произнесенного огорченными чувствами монолога вдруг делается резкий переход в нижеследующий:

Она мутит мой дух давно,

Она меня все в омут тянет!

Взгляните… то всплывет, то канет

На очарованное дно!

Мои ли чувства не растают?

Всплывет… и воды заиграют!…

Как колыбель под ней волна!…

Вся в брызгах, как в шатре алмазном,

Лежит раскинувшись она

И возмущает дух соблазном!

О, брошусь в воду!… пыл огня,

Быть может, холод волн потушит…

Но я боюсь… в воде меня

Русалка страстная задушит!… [299]

СХСІІ

Подобно мне, увлекаемому пылким воображением, большая часть людей увлекается пылкими страстями и забывает свои обязанности… но я… я недолго блуждаю по произволу необузданных мыслей!… Вот опять своротил их на большую дорогу. Совсем на землю я не хочу съезжать… Пущусь по седьмому слою воздуха… Проезжая мимо Могуры, я не могу не остановиться на вершине этой знакомой мне горы… Хребет Карпатский и отрасли, расстилающиеся по Венгрии, Галиции, Трансильвании и Молдавии, ясно вижу я перед собою как окаменевшие валы разъяренного океана, озаряемого светлым божеством Зороастра [300]; но не восклицая: «Какая величественная картина!», я очень равнодушно смотрю па необозримое пространство. Подо мною все тихо. Где же люди? Где шумное, вечное движение их и бесконечные заботы? Не видно, не слышно их! как они мирны! не нарушают спокойствия природы!… О, если бы мне теперь было время, я взобрался бы по ступеням воздушным на первое золотообрезное облако, как Юпитер взглянул бы на землю и громовою стрелою на голубом воздухе начертал бы мысль свою о человечестве!

СХСІІІ

Младенческое состояние его… Тут невольно припомнит каждый, как лелеяла его маминька…

Что, если б вы, хоть и шутя,

Ему про котеньку запели;

Тридцатилетнее дитя

Лежал бы смирно в колыбели…

Ах, маминька! я вас люблю!

Я светел в чувствах, без оттенки!

Вы говорите: я пилю?

Так что же, поставьте на коленки!

Малютка ваш у ваших ног

Почувствовать заставит жалость;

Не принимайте за порок

В ребенке маленькую шалость…

Мамунечка!…

CXCIV

Как иногда приятны сумерки!… Но, боже мой, мне не удалось сего лил пролететь с, читателями и расстояния между слиянием двух математических линий!

День XXVI

CXCV

Как приятно будет мне, добрый, милый товарищ мой, когда ты встретишь, если не меня, то, по крайней мере, мысли мои о всем и всех и воспоминания мои о тех, которых любил и люблю!… Скажи мне, на которой ты теперь ступени лестницы, ведущей к благу?… Куда смотришь ты – на север, на запад, на юг, на восток, на небо или в землю?… испытал ли ты, что такое жизнь?… Однажды мечтал я о жизни и начал писать главу CLII… Всякое начало должно иметь продолжение, и потому:

Существование есть шар; жизнь есть окружности, пересекающие его во всех направлениях; люди есть точки, следующие по этим направлениям.

Хорошо! сказал один из величайших умов неопределенного столетия, взял кусок мела, начертил на стене круг, изображающий шар, провел диаметр AB, потом, перпендикулярно к оному, в равном расстоянии от оконечностей А и В, окружность С и начал говорить следующим образом:

Точки А и В есть крайности наших чувств и страстей. А – крайность добра… В – крайность зла… Окружность CD, находящаяся в равном расстоянии от крайностей, есть единственный путь возможной долговечности.

Человек является на свет из которой-нибудь из точек сей окружности. Если он направлен и постоянно идет по CD, то от зенита [301], или точки рождения, до надира идет он, отдаляясь, усиливаясь, одушевляясь более и более. От надира продолжение пути есть возвращение… Воображая, что удаляется от точки начала жизненного пути, он приближается к ней. Если он дойдет до нее, то это истощенное, иссохшее существо есть тот же младенец, но растянутый временем и наполненный… землею!

О, как блажен тот, кто прошел все плюсы от 0 до 1 и все минусы от единицы до ноля!

Если жизнь отклонилась от направления CD к которому-нибудь из полюсов или крайностей, то очень ясно, что этот путь короче, склонение к возврату ближе, возвращение к состоянию младенчества, или ничтожества, ближе.

– Отчего? – спросите вы…– Оттого,– ответят вам все науки и опытная премудрость,– что все основано на равновесии; что спокойствие духа, здоровье тела и счастие сердца живут в равном расстоянии от неба и земли.

Приближьтесь к одной крайности – вас сожжет излишество животворной силы; приближьтесь к другой – вас убьет излишество удушающей.

CXCVI

Убежденный в предположениях своих тем огнем, который упал с неба на двенадцать глав, я отправлялся ни медленно, ни быстро по той математической прямой линии, которую Галлер [302] мысленно провел от рождения до смерти. Я заметил, что она проходила в равном расстоянии от полюсов и вообще от всех крайностей… Климат был так умерен, что слова: жарко и холодно вывелись бы из употребления. Вправо видел я в разных положениях: добро, любовь, юг, душу, мечту, истину, свет, все, ум, восторженность, привлечение, оксигеи, небо, утомительность от труда, всеведение и т. д.

Влево были: зло, ненависть, север, тело, действительность, ложе, тема, ничто, сердце, умение, отражение, азот, ад, утомительность от бездействия, невежество и т. д.

Но на этом пути так мало было людей, что я должен бы был томиться тоскою уединения, если б какое-то чувство душевного и телесного здоровья не заменяло мне все блестящие призраки, которыми была усеяна природа, лежащая от меня вправо и влево.

CXCVII

Сделав таким образом приложение жизни к геометрии и наскучив не только читателям, но и самому себе, я, однако же, сделал еще одно приложение, а именно: приложил руку к сердцу и произнес:

– О, сердце! скажи мне, я ли причина твоего страдания или ты причина страдания моего?., будь вечно со мною согласно! соглашайся вечно со мною!

– Нет-с, соглашаться каждый раз

Меня рассудок мой не учит!

Поверьте-с, вечный отзыв: да-с!

Когда-нибудь и вам наскучит,

– отвечало мне сердце и забилось сильнее прежнего.

CXCVIII

На это я не только ничего не сказал, но даже ничего бы и не подумал, если б восторги соответствовали степенным летам.

Я был хорош, мне говорила

Про то искательность очей;

Но похвала не обольстила

Души доверчивой моей.

Я был любим, любил нередко,

Но никогда не ревновал

И на себе не испытал,

Что значит женщина-кокетка.

Кому же в этом честь отдам?

По склонностям, природой данным,

Не бывши постоянным сам,

Мне все казалось постоянным.

Бывало…

Но и теперь, пускаясь в путь

За ловким, ветреным народом,

Я загляжусь на что-нибудь

И полюбуюсь мимоходом,

Хотя к степенному лицу

И это несколько некстати;

Но кто ж крылатому слепцу,

Властолюбивому дитяти

Забавных жертв не приносил?

Кого в грехи он не вводил?

CXCIX

Кто заслужил славу истощением сил своих, терпением и временем, тот человек опытный, тот нажил богатство ума; я уважаю, люблю его… хотя и кусок дерева, сгнивая, набирается света.

Но… обязанность зовет меня в этот пространный намет [303], где, как говорит г. Нахимов [304], возвышаются горы бумажные, текут реки чернильные и стада перьев с писком носятся по пространству стола.

СС

С т. а д. [305]

Бумаги с августа, а нет уведомленья

О получении! За эти упущенья

Не вам, сударь, а мне приставят длинный нос!

Чинов.<ник>

Я написал давно уж начерно-с

И дал переписать… что ж делать с писарями!

(Пишет, диктуя самому себе вслух)

«Уведомыть… при сем… имею честь,

Что сума денег мною за номерами

2-м и 5-м, пущенная вами

От 23-го июля… двести шесть

Рублей… получены». Вот-с кончено!

Ст. а д.

Прекрасно!

Вас не учить казенному письму!

Вы пишете так четко, кратко, ясно,

Но вместо суммы вы поставили суму,

Ъ вместо е, еры на место иже!

Скажите мне, любезный филолог,

Вы, верно, слышали, что канцелярский слог

Тем лучше, чем он ниже?

CCI

Но вот Бехтыр-киой!

Пробили поход!… Взгляните, лагерная команда, как саранча, обсыпала все палатки!… кажется, она пожирает их. Взгляните, как исчезает город шатров!… нет его! Весь штаб на конях. Все двинулось вперед! Бесконечные обозы потянулись по извилинам дороги… так скопленная и спущенная вода катится по желобу долины.

Тут видите вы разноцветные дилижансы, дормезы [306], кареты, коляски, дрожки, брички, таратайки, повозки, брашеванки [307], телеги, кухни, фуры, ящики… За ними следуют вьюки – на лошадях, на ослах, на плечах и, наконец, известные всему походному штабу два верблюда… Они везут калмыцкую кибитку. При них отправляются два степных оренбургских уроженца, да толстый Иоган, да бывший константинопольской миссии курьер.

Все это тянется по дороге от Кара-су чрез Махмуд-киой, Муссабей, Азанлар, Гелби-киой – к Базарчику.

ССII

Соединив несколько переходов в один, я уверен, что читатель не почувствует от этого ни малейшей усталости, как гренадер суворовский, который разделил расстояние от земли до неба только на два солдатских перехода. Я уверен, что, отправясь в этот путь, он сделал его в один переход.

Но, говоря об усталости, я из снисходительности если не к другим, то, по крайней мере, к самому себе, разделяю всякий труд на несколько частей и – для каждой части предназначаю особенный день; следовательно, вы можете себе представить, что солнце отправилось уже на другое полушарие, снабдив частию своего света наместницу свою луну.

Чудак Зороастр почитал солнце богом…

К нему мольбы его текли,

Не знал он мысли сокровенной:

Пусть солнце свет и дух земли,

Но солнце ль свет и дух Вселенной?

День XXVII

ССIII

Я сидел с книгой в руках… не помню, читал я или думал о ней… вдруг очутилось предо мной видение, светлое, как мысль об исполнении пламенных надежд и желаний.

Оно

– Конечно, любите вы чтенье?

Я

– Люблю ли?!… я на небесах,

Когда в твоих, мой друг, очах

Читаю чувств изображенье,

Твержу, учу их наизусть!

Их смысл так сладок и приятен!

То привлекателен, как грусть,

То вдруг, как случай, непонятен!

Скажи мне… нет, не говори!…

Но прямо в очи мне смотри!

Я прочитаю…

Взяв на себя труд Шамполиона [308], я скоро раскаялся…

– Нет! – думал я, – разобрать египетский язык дружбы и любви есть египетская работа!… и – отправился в Булгарию.

ССIV

Остановись перед самым Базарджиком, на долине Табан-дере, я еще раз оглянулся назад и потом обратил все свое внимание на город.

Аджи-оглу-базар-джик значит: странствующего сына базар малый… Итак, любезный мой караван, видал ли ты когда-нибудь пустой город?… Вот он… Мне кажется, не только люди и животные, но и все насекомые скрылись из него. Какая пустота! какая мрачность! точно как в сердце, оставленном надеждою.

CCV

Идите по улице – вам никто не встретится. Взойдите на двор – собака не хамкнет. Взойдите в дом – вас не спросят: кто вы? зачем вы? кого вам? Взойдите в гарем… о, как неприятна эта пустота!

Фонтаны не льются, они иссохли. В некоторых вода еще слезит, по она уже горька, как слезы… отравлена.

Вот высокое Джалье; но там уже не слышно: Элинин каризини арзулама! [309]Предместье города, в которое переселялись турки, армяне и булгары базарджикские на жизнь вечную, так велико, как только может себе представить испуганное воображение, не любящее ни покойников, ни кладбищ. Оконечности города и окрестности ею уставлены гранитными и мраморными камнями;…почти на каждом вырезаны разновидные чалмы, означающие звание и состояние мусульманина, отгостившего па земной поверхности.

CCVI

Теперь далее, от Базарджика к Шумле!… Но, милые спутники мои, я отвечаю за безопасность вашу и потому предлагаю вам не рассыпаться, не удаляться от меня!… Дорога до Козлуджи идет лесом… Вот мрачная Ушеплийская долина… толпы турок скитаются по лесам, стерегут неосторожных… Чу? выстрел! пуля просвистала!… залп!… Турки!… И все это мечта, воображение!… Не бойтесь, милые спутницы мои! Под моим предводительством целы и невредимы выйдете вы из опасности! Но…

CCVII

Сердце мое возгорелось духом воинственным!… Дайте мне броню мою! шлем мой пернатый! меч мой, меч мой! на котором начертано золотыми арабскими буквами: Когда Чемидзан [310] перестанет покровительствовать мне, ты, меч мой, будешь защитником моим!…

Доблестные, воинственные читатели и читательницы! великий, бессмертный подвиг предстоит вам!… толпитесь вокруг меня!… Вы, юноши, готовьте пламенное воображение и лорнеты!… Вы, старцы, опытная мудрость, надевайте очки!… Вы, прелестные стрелометательницы, амазонки мои! девы и женщины, правое и левое крыло, дающее крепость центру, запасайтесь огненными взорами!

Предводительствуя корпусом таких волонтеров, мне легко пройти весь мир, и покорить Вселенную – перу моему! но это долго, скучно… вооруженною рукою пройдем мы по Булгарии, чрез Балканы, до Константинополя… Подобно набегу какой-нибудь орды, мы пронесемся… нет!… разольемся, как Нил, по владениям Махмуда!… Ожидает ли он нас? успеет ли он издать хати-шериф [311], вызывающий к восстанию на брань против необузданной толпы читателей, напавших на топографическую карту его владений, штурмующих девственную Шумлу, прогуливающихся по р. Тундже, отдыхающих в Эски-Сарае и в лавровых рощах Эдрине и, наконец, осматривающих без спросу все редкости Стамбула?

CCVIII

Подробная карта Турции перед нами. Поле чести открыто. Слава готовит венок Победе. – Друзья мои! «не множество, а мужество» – вот первое правило войны. – «Стадо ослов, предводительствуемых львом, страшнее стада львов, предводительствуемых ослом», – сказал греческий полководец Хабрий [312]. Итак… но сегодня уже поздно.

CCIX

Скинув броню, шлем и меч, я повесил их на одно из дерев, принадлежащих Повелителю правоверных; возвратился туда, где был; надел… разумеется, не римскую тогу… и стал сердиться…

Подле моей комнаты, за деревянной стеною, жил пылкий юноша. Часто исступления сердца его и исступления поэтической души нарушали первый сладкий сон мой. В отмщение за доставленную им мне бессонницу, подобно совести, которая подслушивает человеческие мысли, я приложил ухо к стене.

«Любить пли не любить!» – вскричал он голосом Гамлета [313].

«Себялюбие! предрассудки! закон, установленный папою Григорием Девятым [314]! обязанности! общее мнение… о, сколько препятствий!» – произнес юноша с отчаянием, похожим на отчаяние Лира, когда он говорит: Громы! молнии! вы не дети мои [315]!

«О, если б ты была свободна! если б голос не умер на устах моих, я бы сказал тебе: еще до существования моего я люблю тебя! я люблю тебя теперь! я люблю тебя за гробом Вселенной!…»

– Да! – думал я, – глагол люблю был бы глаголом божественным, если б не спрягался.

«Что мне уверять тебя, – продолжал юноша, – уверения лишают доверенности. Ты прекрасна, добродетельна; ты звезда, ласково светящая, на меня с неба! Два звука, согласованные самою природою! – я и ты! – некогда они были одним существом; но какая-то враждующая сила разорвала его надвое, чтоб со временем, при встрече нашей, насладиться нашим страданием!… [316]

О, долго ль сон коварный длится?

Исчез очарованья мир!

Ты не моя, но ты кумир,

Пред коим вечно мне молиться!»

CCX

Восклицания утихли… все умолкло… Я задумался… гений сна повеял крыльями…

Усни же, милый мой малютка.

Проживший десять тысяч дней

Игралищем слепых страстей,

Рабом послушным предрассудка!

Счастлив, когда в ночной тиши

Ты, как покойник, равнодушен

И сон твой кроток, не нарушен

Болезнью сердца и души!

День XXVIII

CCXI

Этот день я не намерен посвящать ни мирному странствию по Вселенной и по событиям, ни военным походам по Булгарии. Он так хорош, как 1-е маия. Но положим, что он и есть 1-е маия; и потому очень неудивительно, если кто-нибудь пригласит меня ехать вместе за город, в сад, в рощу…

Если слова: поедемте с нами! произнесены голосом, которого эхо отдается в сердце… если эти же слова повторены взором… о, тогда я еду непременно!

ССХII

Если любопытство читателей следует за мною на это гулянье, то… послушайте:

– Неужели? – сказало одно кубическое существо.

– Поверьте! – отвечало другое существо, которого я и описать не умею.

Ах, боже мой, какая жалость!

Тиранить так свою жену!

Ее неопытность и шалость

Считать за грех и за вину!

Ох, эта мне понятий древность!

Вот, умолчи и не злословь

В мужьях всевидящую ревность

И безотвязную любовь!

Несносно!…

«О, это правда! – сказала одна юная дева, прекрасная, как невеста Океании. – Мужчины? – льстецы!… мужья? – тираны!».