Альманах Мир Приключений - Мир приключений. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

      По аллее шли двое — девушка с распущенными волосами и черноволосый юноша. Они держались за руки, то и дело заглядывая друг другу в глаза.
      Карен последовал за ними. Они обогнули круглую площадку с мраморным фонтаном. Вокруг цвели розы всевозможных цветов и оттенков: чайные, палевые, пунцовые, желтые, белые.
      — Сколько роз! — сказал юноша удивительно знакомым голосом.
      — А мне больше нравятся водяные лилии, — отозвалась девушка. — Пойдем к реке. Их там пропасть.
      Карену очень хотелось увидеть их лица, но юноша и девушка уже сбегали по разбитым, проросшим травой ступенькам — не обгонишь.
      — Ну, кто поплывет за лилиями? — подзадоривала девушка своего спутника насмешливо-веселым голосом.
      Карен наконец увидел ее лицо. В мамином альбоме много фотографий ее молодости, но девушка, которую он сейчас видел, была совсем другая: задорная и непоседливая, насмешливая и еще… упрямая.
      — Сезон купаний прошел, — сказал юноша. — К тому же там тина и водоросли. Запутаться в них было бы неприятно. — Он передернул плечом и попросил: — Давай обойдемся без лилий.
      Юноша был худой, с узким, заостренным к подбородку лицом, с добрыми шоколадного цвета глазами… Карен зачарованно смотрел на него. И, не удержавшись, мысленно потребовал у двойника: «Хочу, чтобы меня увидели!» — «Нельзя». — «На минуточку. Интересно, узнают они меня?» Двойник недовольно вздохнул: «Вот упрямец!»
      …Карен подошел сзади и будто случайно задел юношу. Тот рассеянно обернулся:
      — Тебе чего, мальчик?
      Девушка тоже бросила мимолетный взгляд в его сторону:
      — Смотри, какой голубоглазый… — И тут же, забыв о нем, обратилась к своему спутнику: — Опасно, говоришь? А может, боишься костюм измять или простудиться?
      «Не признали, — разочаровался Карен — и исчез, не вызвав даже переполоха. — Эх, вы, родители…» — Он и сам не подозревал, что его это так обидит.
      А девушка вмиг скинула легкое платье и босоножки и, веером разбрызгивая воду, ворвалась в мирно текущую реку. Не дожидаясь глубины, она плашмя бросилась на воду и поплыла, ритмично вскидывая руки.
      Река была не очень широкая — старое русло Москвы-реки. На противоположном берегу виднелось скошенное поле и островок леса. Берега заросли кустарником, а вода зацвела. То там, то здесь вспыхивали белые и желтые кувшинки на широких лакированных блюдечках листьев. Но кроме кувшинок, из воды торчали остренькие стебли водорослей, предупреждая, что река в этом месте заболочена…
      Еще несколько взмахов, и девушка у цели. Ухватившись обеими руками за уходящий в глубину стебель, она потянула его на себя. Но стебель не только не поддался, но и ее потащил под воду. Девушка захлебнулась, барахтаясь, запуталась в водорослях. Ее голова снова и снова исчезала из виду, а руки беспомощно пенили воду.
      Карен, с ужасом наблюдавший за ней, не сразу заметил, как юноша, скинув только туфли, бросился на выручку. Несколькими сильными, уверенными гребками он настиг ее, подхватил… Теперь они приближались к берегу, он — брассом впереди, она — сзади, держась за его плечи. В зубах юноша держал злосчастную белую кувшинку.
      Он помог строптивой подруге выбраться на берег и вручил ей кувшинку. Затем, отвернувшись, снял намокшие брюки и рубашку и стал выжимать из них воду. Девушка оделась. Чувствуя себя виноватой, тихонько подошла и поцеловала его в щеку. Юноша выпрямился, выронив из рук отяжелевшие от воды брюки, с доброй улыбкой посмотрел ей в глаза.
      …Карен долго еще блаженно улыбался, лежа в постели, не зная, что улыбается точно так же, как его отец. Двойник помог ему поскорее уснуть, но весь следующий день на уроках, на переменках и по дороге домой он думал о двух влюбленных у незнакомой реки, думал радостно и удивленно. Ему всегда казалось, что отец и мать любят только их с братом, что для того они и созданы, чтобы заботиться о них, растить, воспитывать… пусть даже наказывать. И может быть, впервые за десять лет своей жизни Карен понял, что родители любят еще и друг друга, что у них есть своя собственная жизнь. И странно, он не почувствовал себя обделенным.
      Вечером, когда папа устроился с газетой перед телевизором в своем неизменном кресле, мама еще возилась на кухне с посудой, а брат убежал на целый вечер, Карен неслышно проскользнул в столовую и остановился в дверях, глядя на отца совсем иначе, чем обычно, будто видел его впервые.
      Отец, не замечая присутствия сына, шуршал ворохом газет, профессиональным взглядом находя нужное и оставляя без внимания второстепенное, одновременно прислушиваясь к бодрому голосу диктора. Густые черные волосы того юноши теперь отступили к затылку, обнажив округлую умную макушку, и кое-где поседели. Животик объемисто выступал под тренировочным костюмом. Кожа у подбородка и под глазами ослабла — лицо утратило юношескую заостренность. Зато шоколадные глаза в окружении морщинок приобрели успокоенность и мудрость. Карен стоял и стоял у двери и не мог отвести от отца взгляд. Ему казалось, что за эти минуты он повзрослел на несколько лет и узнал о жизни гораздо больше, чем за все прошедшие годы.
      Наконец отец заметил Карена. Привлеченный необычным поведением сына, он отложил газету и подозвал его к себе.
      — Чего тебе, сынок? — сказал он вдруг точно таким же голосом, как там, у реки.
      — Теперь-то ты знаешь, что я — твой сын? — укоризненно заметил Карен.
      Отец удивленно посмотрел на него:
      — Ты хочешь, чтобы я поиграл с тобой в шахматы?
      — Нет.
      — Так чего же ты хочешь?
      — Скажи, папа, ты ведь не думал о своем костюме, когда вытаскивал маму из реки?
      Отец не сразу сообразил, о чем он говорит.
      — А если бы ты не бросился за нею, она бы утонула?
      — Ах, эта мама! Зачем она рассказывает тебе такие старые вещи, — отмахнулся отец.
      — Наверное, потому, что ты больше не спасаешь ее и не достаешь из реки кувшинок, — сказал Карен и неслышно выскользнул из комнаты, совсем озадачив отца, который забыл про газеты и, сам того не замечая, погрузился в воспоминания.

* * *

      У Карена несколько дней болела голова, и мама решила сводить его к знакомому экстрасенсу. Папе она не хотела об этом говорить, потому что, если бы он узнал про экстрасенса, дело кончилось бы скандалом.
      Экстрасенсом оказался молодой бородатый парень, одетый по моде, но мятый и нечесаный. От него пахло французским одеколоном. Он сидел, широко расставив мясистые ноги, отчего брюки на нем, казалось, вот-вот лопнут.
      — Посмотрите сынишку, пожалуйста. — Голос мамы зазвучал вдруг как-то жалобно.
      — Отчего не посмотреть, — низким басом сказал бородач. — Поди-ка сюда, братец. Встань тут.
      Зажав Карена между колен, экстрасенс стал водить широченной ладонью в нескольких сантиметрах над его головой, вдоль и поперек тела, хмурясь и наклоняя голову набок, будто к чему-то прислушиваясь.
      — Ясно, — наконец глубокомысленно заявил он. — Воспаление мозга. А еще вот тут, — он пнул пальцем Карену под ребро. — Тут непорядок.
      — Где?! — вскочила обомлевшая от ужаса мать.
      — Селезенку проверяла? Не функционирует.
      — Да не было у него никогда ничего такого, — бормотала мать, бледнея. — Как же я проглядела!
      — Не пугайся. Вылечим. Твое счастье, что ко мне пришла. Врачи… — Он презрительно поморщился. — Врачи бы не помогли. Что они, бедные, понимают? Запутались совсем. Лечить разучились. Ну, в общем, так… Будешь водить ко мне месяц. Через день. Все как рукой снимет… — пошутил он, любовно поглядев на свою руку.
      Карен рассердился и, поскольку двойник все время бубнил ему разные сведения про экстрасенса, взял да и брякнул:
      — Неправда все это! Здоров я. А вот у вас… у вас все зубы вставные. Все до единого. Протезы. И еще… одна почка… тоже протез. Искусственная.
      Бородач и мама изумленно уставились на него. Но в следующее мгновение мать пришла в негодование:
      — Да как ты смеешь так разговаривать с… со взрослым человеком, который хочет тебе помочь, который…
      — Погоди, погоди, мамаша, — перебил ее бородач. — Мальчик правду сказал. Все именно так и есть. И зубы. И почка.
      — Не может быть! — опешила мать.
      — Сын-то твой — феномен. Вундеркинд. Любимец божий.
      — Вот тебе на… — озадаченно пробормотала мама и вспомнила про затрещину. Теперь кое-что прояснялось.
      …Несколько ночей двойник не отзывался. Карен ругал себя за то, что сказал бородачу про почку и зубы, думая, что двойник не простил его. Но двойник все-таки объявился и как ни в чем не бывало уселся напротив в метре от пола.
      — Ну, наконец-то, — обрадовался Карен. — А то у меня к тебе масса вопросов.
      — Валяй, — отозвался двойник.
      — Я хотел бы знать, что ты делаешь, когда я тебя не вижу.
      — У меня так много дел, что тебе и не счесть.
      — Будто? — усомнился Карен. — Например?
      — Например, я показываю тебе сны.
      — Развлекаешь по ночам?
      — Не совсем. Скажем, тебе ужасно хочется самому водить машину…
      — Еще как хочется…
      — А тебя не пускают. Ты же еще маленький. Тогда во сне я даю тебе возможность всласть посидеть за рулем, почувствовать себя первоклассным водителем. И наутро тебя уже не так мучает невозможность исполнить свое желание. Потому что во сне ты его уже осуществил.
      — Та-ак…
      — Но очень часто тебе только кажется, что ты видишь сон, тогда как на самом деле это не сон, а явь.
      — Не понял?
      — На самом деле мы с тобой отправляемся в самые настоящие путешествия. Вспомни, ты падал когда-нибудь во сне с постели?
      — Конечно, падал. И не раз.
      — Взрослые считают, что когда ребенок падает во сне с кровати, он растет. Ничего подобного! Люди растут в среднем двадцать лет. Получается, нужно падать каждую ночь, а то не вырастешь?
      — Что же происходит на самом деле? — заинтересовался Карен.
      — На самом деле мы с тобой отправляемся в путешествие. По воздуху…
      — Помню! Я много раз летал во сне. Так интересно! Хотелось летать и летать без конца, и просыпаться было ужасно обидно.
      — Летал ты часто, а падал редко. Верно? Падал только в тех случаях, когда неточно приземлялся на постель… Припостеливался, так сказать.
      — И что же, все-все люди летают во сне?
      — Конечно. Но вот беда, не каждый об этом помнит при пробуждении.
      — А что еще ты для меня делаешь? — не унимался Карен.
      — Лечу тебя.
      — Глупости. Меня лечат врачи и мама.
      — В какой-то степени… Но только им тебя не вылечить, если бы с твоей болезнью не боролся я.
      Карен с сомнением посмотрел на него:
      — А ты не врешь?
      — Ну вот еще! — обиделся двойник. — Я не умею врать.
      — Послушай-ка, мы с тобой сегодня что-то заболтались. А как насчет путешествий?
      — В прошлое?
      — Хватит с меня пока прошлого. Давай в будущее. То, что было, уже прошло. Теперь я хочу посмотреть, что будет.
      — Нельзя. — Двойник вздохнул. — Не полагается.
      — Заладил: полагается, не полагается… Не скажу я никому. Клянусь. Только на минуточку. Одним глазком… Хочу посмотреть, каким стану.
      — Ладно уж, — нехотя согласился двойник. — Только смотри, ты поклялся. Никому ни словечка.
      …Карен тяжело ступал по заснеженной улице в окружении группы мужчин и женщин. Лица, обращенные к нему, выражали обожание и восхищение. Были среди них и иностранцы.
      «Чего это они?» — подумал Карен, но его внимание отвлекла ноющая боль в пояснице и суставах. Он с удивлением заметил, как непослушны стали вдруг ноги и как давит плечи толстое драповое пальто. В голове роились какие-то формулы, вереницы цифр и уравнений, обрывки его недавнего выступления на международном конгрессе. Он говорил коллегам что-то очень умное, обсуждал выступления других докладчиков. Когда один из коллег в обращении назвал его профессором, Карен испугался. Он поднес к близоруким глазам руку, но тут же отдернул ее, спрятал в карман. «Что случилось с моими руками?» — подумал он в недоумении: синие вздувшиеся вены под пергаментной морщинистой кожей, утолщившиеся суставы…
      Коллеги, роившиеся вокруг, бомбардировали его вопросами. Он что-то отвечал им. И вдруг заметил у входа в сквер двух школьниц в вязаных шапочках с большими помпонами и мягких сапожках. Девочки о чем-то самозабвенно спорили. Карен, не удержавшись или забывшись, наклонился, застонал от острой боли в пояснице, но все же подхватил пригоршню снега, утрамбовал плотный снежок и, размахнувшись, запустил им в девчонок. Одна из них, вскрикнув, выронила портфель, вертя разгневанно помпоном. Карен хрипло захихикал, указывая на нее пальцем, и захлопал в ладоши. Коллеги и ученики обомлело уставились на него, силясь сложить губы в улыбку. Спохватившись, Карен умолк, смущенно и виновато почесывая маленькую седую бородку.
      «Не хочу больше! — внутренне закричал он двойнику. — Забери меня! Немедленно!»
      Мама, перед тем как лечь спать, зашла к сыну проверить, не сбилось ли одеяло, не раскрылся ли он. Нащупав в темноте плечо Карена, она склонилась и поцеловала его… И тут же, дико вскрикнув, отпрянула — ее губы коснулись жесткой колючей щетины. Вся дрожа, она бросилась к выключателю.
      — Ну-у… ма-ма, — сонно пробормотал Карен, уже принявший свой прежний вид, — выключи свет.
      — Господи… что же это было? Кошмар какой-то. Видно, я переутомилась. — Она выключила свет, постояла за дверью детской. Растерянно пожала плечами и пошла спать.

* * *

      На перемене Карен, как всегда, носился по коридору, валялся по полу, борясь с товарищем, пачкая локти и коленки о натертый соляркой, едко пахнущий пол. Девочки толпились у окон, шептались о чем-то своем, опасливо поглядывая на их возню и в то же время делая вид, что мальчишки для них не существуют.
      — Эй вы там! Кончайте возиться! — тоном взрослой прикрикнула староста.
      Оскорбленные надменным окриком, мальчики, вмиг забыв о собственных распрях, напустились на старосту.
      — Тебе-то какое дело?
      — Командир тут нашелся.
      — Да мы тебя…
      Староста, которую звали Лилит, была маленькая, пухленькая, коротко стриженная. Ее колючие умные глазки чернели на белом личике, будто угольки на голове снеговика.
      — Говорят вам, прекратите, а то классрука позову, — не уступала Лилит.
      Карен лукаво перемигнулся с товарищем, и оба двинулись на старосту. Один рванул ее за локоть, другой сделал ловкую подсечку — пухлый снеговичок мягко плюхнулся на пол. Не удержавшись, расхохотались даже девочки. Громче всех смеялся Карен.
      — Ой, не могу, — заливался он, держась за живот. — Брякнулась, как кюфта. Блямб!
      Одна из девочек, по имени Сона, — худенькая, длинноногая, со светлыми кудряшками и большим голубым бантом — помогла Лилит подняться. На ее платье остались рыжие пятна от солярки.
      — Хулиганы! — гневно сказала Сона, выстреливая в мальчишек растопыренными ресничками. — Нахалы…
      — Кто нахалы? Мы нахалы? Ну, погоди!
      Забияки ринулись в новую атаку. Девочки пронзительно щебечущей стайкой налетели на обидчиков. Потасовка скоро превратилась в общую свалку.
      — Атанда! — крикнул Гагик — недавний противник Каре-на. — Завуч на горизонте.
      Но было поздно. Из дверей учительской показалась пышнотелая дама в облаке медно-красных волос.
      — Это что за бесплатное представление в рабочее время? — низким цыганским голосом окликнула она драчунов. — Лили-ит! И ты?! Староста… Моя лучшая ученица… Гордость школы… — Завуч наплывала океанским лайнером, от которого ни сбежать, ни укрыться.
      — Майя Богдасаровна, — тоненько запела лучшая ученица. — Мы не виноваты. Это все они…
      — Ябеда.
      — Выскочка, — прошипели в один голос Гагик с Кареном.
      — Умолкните, негодники! — артистически вскинув руку, прикрикнула Майя Богдасаровна. — Не вынуждайте меня тревожить ваших родителей.
      Давно прозвенел звонок на урок. Ученики разошлись по классам. Только четвертый «А» топтался в дверях, с любопытством прислушиваясь к разносу, учиненному завучем нарушителям дисциплины.
      — Майя Богдасаровна, уже давно звонок дали, — сказала Сусанна — непоседливая бойкая девочка, постоянно болтавшая на уроках и выводившая из себя учителей.
      — Это кто мне напоминает про урок? — возмутилась завуч. — Ученица, которая никого, кроме себя, не признает?
      Карен хихикнул и исподтишка дернул Сусанну за косу.
      — Ой! — вскрикнула та и звонко шлепнула Карена по руке.
      — Опять?! А ну-ка, марш все в класс! Живо!
      — У нас ваш урок, — робко подсказала староста, потому что завуч в административной горячке часто забывала про свои уроки.
      — Знаю, — рассердилась она. И уже миролюбиво спросила: — Русский или литература?
      — Литература! — хором закричал весь класс.
      …Вечером по телевизору показывали интересный фильм, и Карен засиделся позже обычного. Поэтому, забыв даже умыться, он поскорее юркнул в постель. Мама поправила одеяло, открыла форточку и присела на краешек постели.
      — Ну давай, расскажи сказку, — сказал он, сладко зажмуриваясь.
      — Большой ты уже. Пора и так засыпать. Без сказки.
      — Это не я, а ты стала большая, — вздохнул Карен, вспомнив девочку с вороной. И, подумав, добавил: — Вообще-то хорошо… даже замечательно, что ты стала большая. Иначе ты не была бы моей мамой.
      — Что значит — стала? — не поняла мама.
      — И все-таки обидно, что дети вырастают.
      — А ты бы хотел всю жизнь быть маленьким?
      — Если ты обещаешь, что будешь всегда приходить перед сном, чтобы пожелать спокойной ночи, — даже когда я вырасту, — то не хотел бы.
      Мама улыбнулась и склонилась к нему. Когда они вот так тихонько переговаривались перед сном, ей казалось, что сын все еще маленький, теплый клубочек, нуждающийся в ее ласке. Да, наверное, так оно и было. Это днем перед другими он разыгрывал из себя взрослого, стесняясь даже взять ее за руку.
      …На сей раз двойник явился сам, без приглашения, без уговоров. Он бесцеремонно уселся на постель, то ли вторгаясь в сон Карена, то ли заставляя его проснуться. И заявил:
      — Сегодня я тебе сам кое-что покажу.
      …Парень и девушка шли по мосту, зависавшему над ущельем. Остановились, облокотившись о перила, заглянули вниз. Там, на дне ущелья, извивалась голубая речка, будто кем-то оброненная ленточка. Мост был высокий, и ее шум не достигал их слуха. Она молча пенилась, огибая большие валуны, подминая под себя маленькие.
      На одной стороне ущелья зеленым блюдом, гигантским радаром, чем-то не то космическим, не то доисторическим, виднелся стадион. Карен сразу узнал его. На другой стороне — город, подступавший к самому обрыву, вздыбившийся туфовыми многоэтажными громадами. Его город.
      Молодым людям было лет по семнадцать-восемнадцать. И оба были до смерти влюблены друг в друга, хоть и старались не выдать себя. У парня — звонкие голубые глаза, чуть скуластое лицо, спортивная фигура.
      Карен незримо приблизился и… слился с ним. И в ту же секунду ощутил прилив нежности к стоящей рядом девушке. Девушка была тоненькая и гибкая, как наполненный соками весенний прутик. Узкое нежное лицо, черные глаза. Такие черные, что, раз заглянув в них, уже невозможно было отвести взгляда. Ветер играл ее длинными тяжелыми волосами. Карену вдруг ужасно захотелось, чтобы девушка поцеловала его. Как мама? Нет, по-другому. Совсем по-другому. Карен-мальчик, непрошенно ворвавшийся в свое взрослое тело, возмутился. Ведь он был непоколебимо уверен, что ни одна женщина, кроме мамы, не смеет целовать его. Но глаза девушки смотрели так трепетно… Он смутился. И чтобы скрыть свое смущение, вдруг вскочил на перила и, к великому ужасу девушки, пошел по ним, балансируя руками над пропастью. Она онемела, не смея закричать, окликнуть его. Ведь один неверный шаг…
      — Немедленно слезь! — прошипел знакомый голос в самое ухо. — Болван.
      Карен покорно спрыгнул с перил, но милиционер, успевший заметить вопиющее нарушение всяких правил, уже быстро приближался к нему, зажав в руке свисток.
      Трусливо бросив себя взрослого на съедение разгневанному милиционеру, Карен постыдно сбежал обратно к себе в постель.
      — Ты доволен? — спрашивал двойник, осуждающе раскачиваясь в воздухе. — Тебе самому понравилась твоя выходка?
      Карен насупился и виновато молчал.
      — А если бы он… ты свалился с моста?
      — Но ты же говорил, что мы не можем влиять ни на прошлое, ни на будущее, — нашелся Карен. — Значит, из-за меня он… я… не мог бы свалиться.
      — Что подумает о нем его девушка?
      — Но ведь они тотчас все забудут. И милиционер, и шоферы проезжавших мимо машин…
      — Ишь какой сообразительный, — смягчился двойник. — Ты хоть понял, кто эта девушка?
      — Откуда мне знать? Я только заметил, что она очень красивая. Я вроде бы даже не встречал таких ни в кино, ни на улице.
      — И все-таки ты хорошо знаешь ее, — настаивал двойник, лукаво улыбаясь улыбкой Карена. — Хочешь, подскажу? Одноклассница она твоя. Ты и сейчас учишься с ней в одном классе.
      — Не болтай глупостей! — вспыхнул Карен. — Не может такого быть. Наши девчонки все противные, вредные и задаваки.
      Двойник продолжал улыбаться, наблюдая за ним.
      — Да нет же! — перебирая в памяти одноклассниц, говорил сам с собой Карен. — Ни одна не похожа на нее. Ну ни капельки. Как ее звали? Какой я дурак! Если бы там, на мосту, я обратился к ней или подумал о ее имени, я бы сейчас его знал. Но которая же из них? Лилит-колобок? Сона? Сусанна? Асмик?… Подскажи, а?
      Он все еще хранил в себе пережитое и такое до сих пор незнакомое чувство нежности и восхищения, с которым тот, большой Карен, смотрел на девушку. И это чувство не давало ему покоя.
      — Ничего я тебе не скажу! — решительно заявил двойник. — Ты обижаешь своих одноклассниц, дерешься с ними. Может быть, теперь, когда ты знаешь, что одна из них станет той самой… единственной, изменишь свое отношение к ним.
      — И не подумаю. — Карен хотел сказать запальчиво, но запальчивости не получилось. Он понял, что двойник прав, что он уже не сможет по-старому обращаться с девчонками, потому что в каждой будет стараться разглядеть ту… — Не хочу больше быть маленьким! — вдруг решил он. — Ты ведь все можешь. Сделай так, чтобы мне сразу стало восемнадцать, чтобы школа уже была позади… Так скучно быть маленьким. Кто хочет, может кричать на тебя, командовать, ничего не разрешать. И уроки делать надоело. Хватит. Не хочу. Перенеси меня обратно на мост и оставь там. А сам тогда, если хочешь, можешь уходить в свою невидимость. Я ни о чем больше тебя не попрошу. Честное слово.
      — Я и не знал, что ты такой эгоист, — спокойно возразил двойник.
      — Эгоист? — удивился Карен. — При чем тут эгоизм? Кому будет плохо, если я сразу стану большим?
      — Твоим родителям в первую очередь. Ты отнимешь у них почти десять лет жизни. Ни за что, ни про что ты состаришь их раньше времени. Хочешь, чтобы волосы твоей мамы поседели, а на лице прибавилось морщин?
      — Но почему? — поразился Карен. — При чем тут родители? Я хочу перепрыгнуть через свое детство. Только и всего. И им лучше. Не возиться со мной, не воспитывать. Сразу взрослый, готовый сын. Такой, как сейчас мой старший брат.
      — А эту девочку ты спросил, хочет ли она тоже сразу стать взрослой? А заодно и весь класс. Ведь ты собираешься перескочить в будущее, как если бы эти годы уже прошли. Но время принадлежит не одному тебе. Все, весь земной шар, вся Солнечная система должны были бы передвинуться на столько же лет вперед. Нет, брат, ничего у тебя не получится. Все должно идти своим чередом. Заглянуть в прошлое или будущее — пожалуйста. А вот остаться там… — Двойник умолк, потом, лукаво прищурившись, сказал: — Но если ты уж очень хочешь, ради тебя я мог бы, пожалуй, что-нибудь придумать.
      — Не-ет, — замотал головой Карен, — я уже не хочу. Пусть мои мама и папа и брат подольше останутся молодыми. И остальные тоже. — Вздохнув, он добавил: — Да и в школе не так уж скучно. Как-нибудь дотерплю. Восемь лет не очень много, правда?
      — Молодец. Ты правильно решил. Ты не заставил меня пожалеть, что я — твой двойник. Я откладываю на моих счетах одну косточку вправо.
      — Каких таких счетах? Какую косточку? — удивился Карен.
      — Разве ты не знаешь, что я — твой счетовод?
      — Впервые слышу. Что еще за петрушка такая?
      — Никакая не петрушка, — обиделся двойник, ероша слишком отросшие волосы, точно такие, как у Карена. — Я веду строгий учет твоим делам, твоим поступкам, даже твоим мыслям. Хорошие, добрые я откидываю вправо, а злые, эгоистичные, некрасивые — влево.
      — Зачем?
      — А как же иначе. Если у тебя хорошего накопится в детстве больше, чем плохого, значит, ты, когда вырастешь, будешь хорошим человеком и жизнь тебе будет подарена счастливая. А если плохое перетянет, тогда… тогда все будет наоборот. Мы, двойники, для того к вам, людям, и приставлены, чтобы за хорошее платить хорошим, а за плохое — плохим.
      — Как милиционеры, да? — съязвил разочарованно Карен. — Или как учителя? А я — то думал… Получается, ты — что-то вроде совести?
      — Не что-то вроде, — с достоинством возразил двойник, — а совесть и есть. Ну, то есть быть твоей совестью — моя забота.
      — Что ж получается… когда человек разговаривает сам с собой или сам перед собой в чем-то винится, когда понимает вдруг, что сделал что-то неправильно, все это ваша работа?
      — А ты как думал? Мы помогаем человеку понять, что хорошо, а что плохо, и он нас слушается, если, конечно, не совсем уж плохой человек.
      — Э-э, так неинтересно, — махнул рукой Карен. — Скучно. А я — то думал…
      — Не спеши делать выводы. Быть твоей совестью — одна моя обязанность. А у меня их… не счесть. Прежде всего двойник — самый верный, самый преданный друг человека, который не только делит с ним все горести и радости, но и заботится о нем, защищает его. Лечит — я рассказывал тебе. Развлекает — тоже говорил уже.
      — И что же ты еще можешь? — оживился Карен, поддразнивая его.
      — А что скажешь. Все могу.
      — Проверим, хвастун ты или нет. — Карен поудобнее уселся на кровати. — И хватит в воздухе висеть, на нервы действуешь. Вон стул, сел бы, что ли.
      — Поздно уж. Тебе скоро вставать. Да и все равно, как только начнет светать, я растворюсь. Потому что солнечный свет сильнее меня.
      — Начнет светать? Выходит, я не спал всю ночь, болтая с тобой?
      — Может, спал, а может, не спал, — увильнул от ответа двойник. — Не беспокойся, сонным не будешь.
      — Погоди секундочку, не растворяйся. — Карен попытался схватить его за руку, но поймал воздух, хотя двойник и не подумал сдвинуться с места. Он очень удивился: — Ты призрак? У тебя нет тела?
      — Это тайна, — отозвался двойник. — Да и тебе все равно не понять.
      — Потому что мал еще? Уже слышали, — съязвил Карен.
      — Не потому. Возраст тут ни при чем. Иные живут всю жизнь, так ни разу и не задумавшись, не попытавшись понять, что такое жизнь и как она устроена. А вот ты, например, с раннего детства был наблюдательным. Я помню, как ты гулял по горам, по лесу, тебя привлекала каждая травинка, каждая букашка. Тебе никогда не скучно в лесу. Будет очень здорово, если ты сумеешь этот интерес сохранить на всю жизнь. Тебе тогда многое откроется.
      — А ты, конечно, знаешь все?
      — Нет, не все. Но многое знаю. Да и тебе жаловаться грех. Ты ведь тоже кое-что увидел с моей помощью из того, что другим и не снилось.
      — Ну, коли так, будь добреньким, помоги с твоей помощью еще одну вещь понять.
      — Летающие тарелки?
      — Ах, ты еще и мысли читаешь!
      — Чудак. Я ведь неотделим от тебя. Мы как бы одно целое.
      — Это хорошо, — решил Карен. — Понимаешь, мы часто спорим с ребятами про летающие тарелки. Одни верят в них, другие — не верят.
      — А сам-то ты во что веришь?
      — Я не знаю. Вот если бы увидеть своими глазами…
      — А покататься на ней не хочешь? — с серьезным видом спросил вдруг двойник. — Могу устроить.
      — Шутишь! — глаза Карена так и вспыхнули.
      — Ни чуточки. Завтра ночью. Жди…
      — Ур-ра-а-а! — закричал Карен, забыв, что все спят.
      В комнату вошла взволнованная мама в длинной ночной сорочке. Увидела сидящего на постели сына.
      — Карь, ты что? — спросила она сонным голосом. — Ты зачем кричал? Плохой сон увидел?
      Карен пробормотал что-то невнятное и завалился на подушку.
      — Господи, теперь во сне говорить начал, — сокрушалась мать. — Что-то с ребенком неладное. Может, прав был экстрасенс? Может, зря я его не послушалась…
      Она коснулась губами лба сына, пощупала ворот пижамы — не влажный ли. Успокоившись, укрыла одеялом до самых ушей и на цыпочках вышла из детской. Карен крепко спал.

* * *

      На следующий день в школе он сам затеял разговор о летающих тарелках:
      — Кто о них что знает — пусть выкладывает.
      — Я слышал, они превращают в пыль самолеты, — заявил Гагик.
      — А я, что база их на Луне, — подхватил другой.
      — Не на Луне, а в Бермудском треугольнике. Они ныряют на дно океана и оттуда же вылетают. И еще, они летают с любой скоростью, поворачивают под любым углом, зависают в воздухе — и все это абсолютно бесшумно.
      — А управляют ими зеленые человечки.
      — Гуманоиды! Карлики и великаны. Хватают людей, затаскивают в свою тарелку и делают над ними всякие страшные опыты, а потом выбрасывают. И эти люди ничего не помнят — у них отнимают память.
      — Бывало, люди не возвращались вовсе.
      — Может, гуманоиды их забирают на свою планету?
      — А может, убивают?
      — Убивают! — убежденно констатировал Гагик. — У-у, гады!
      — Да не верьте вы всяким россказням, — сказал отличник Степа. — Сказки все это. Мой папа ни разу их не видел.
      — Его счастье, — заметил Гагик. — А то бы они его… — Сделав зверское лицо и скрючив когтями пальцы, он продемонстрировал, как бы гуманоиды задушили Степиного папу.
      — В общем, так, — торжественно и звонко перекрыл голоса Карен и сделал паузу, чтобы привлечь всеобщее внимание: — Кто хочет увидеть летающую тарелку, пусть не ложится сегодня до полуночи спать.
      — А ты-то откуда знаешь? — спросил кудрявый, как пуделек, Араик. — Тебе что, по рации про их маршрут сообщают?
      — Да вроде того, — самодовольно заявил Карен, наслаждаясь произведенным впечатлением. — Сегодня… ночью… — он отчеканивал каждое слово, — за мной… ПРИЛЕТЯТ.