Завещание Колумба

      - Жалко было?
      - Жалко, - твердо повторила она. - Ведь мы с Клавой выросли вместе. Она не всегда такая лютая была. Она замечательная была...
      - Когда же она перестала быть замечательной? - поинтересовался я.
      - А - а, это давняя история! Мы ведь дружили со школы. И с Костей, ее мужем, я дружила. Да вот пока не случилась вся эта глупость...
      - Какая глупость? - спросил я.
      - Настя ведь не Костина дочка, - сказала она тихо.
      - То есть как? - не понял я.
      - Как - как! Прожили они с Костей несколько лет хорошо, а потом Клава встретила человека, который всю ее жизнь направил по - другому.
      - А, что за человек? - спросил я.
      - Клава работала официанткой в столовой горсовета, и приехала какая-то центральная комиссия. Командовал в ней Александр Петрович Еременко. Ну, конечно, тогда он еще не был заммииистра, но и в те поры крупный был тоже начальник. Познакомился с Клавой, пошутил, поговорил и сглазился - полюбил. А сам он был еще в расцвете, в силе, во власти. Клавка от него совсем обезумела. Может быть, тот и женился бы на ней, да ведь как в жизни бывает предложили ему повышение большое, а там семья, дети, положение. Кто же это понял бы его не успели на пост назначить, а он старую жену бросил! Вот так они и - прожили много лет на два дома...
      - А Костя Салтыков об этом знал?
      - Ну, не сразу, конечно, но узнал. Когда Настя родилась, то Клавдия сказала ему, что это не его дочка и она от него уходит. Запил он поначалу, конечно, горевал долго, а потом пришел к Клавке: давай, мол, начнем все по новому, девочку все равно любить буду, раз тебя люблю, моя дочка будет, забудем все, начнем жизнь сначала. Простил он Клавдию за этот грех, а она хоть и согласилась, а жить с ним толком больше не могла и не принимала его прощения. Он ей и с добротой своей не нужен был - Клава тогда Еременко любила. Ну, и он ей, конечно, помогал. Устроил в Москву на какие-то специальные курсы. Вернулась сюда - назначили ее замдиректора магазина, потом в горпищеторг, а потом уже она сама пошла - власть, силу, авторитет в городе набирала двумя руками, стала директором Дома торговли, а это у нас фигура самая заметная...
      - А сейчас эта связь существует? - спросил я.
      - Нет, там все кончилось, но Клавдия за эти годы стала совсем другим человеком. Система торговли - возможности, блаты, услуги, взятки, люди на подхвате всегда, - изломалась она вся.
      - А вы с ней говорили раньше об этом?
      - Не судья я ей. Мы с - ней прожили целую жизнь вместе. Я ведь у них в доме, когда сиротой осталась, несколько лет прожила. Я в Ярославле в пединституте училась - мне родители Клавдины посылки продуктовые слали, - на стипендию-то в двадцать рублей не проживешь. Не могла я им этого забыть никогда...
      - Выходит, вы видели, как Клавдия разрушается на глазах, и ничего не пытались сделать?
      - А, что я могла сделать? Она меня и слушать не хотела. Я ее совестить пытаюсь, а она смеется: мол, маленькие подарки поддерживают большие дружбы Клавдия давно считала, что меня по всем статьям перегнала. Наверное, и правда это.
      - Скажите, Екатерина Сергеевна, а Настя Салтыкова знает, что Константин ей неродной отец?
      - Нет, не знает. Да он ей и есть родной. Всю жизнь был отцом. И когда он в суд подал, требуя, чтобы Настя с ним жила, ведь это он от большой любви к девочке сделал. Не хотел, чтобы она Клавкину судьбу повторила. Сердцем знала я, что прав Костя, а не могла Клаву тогда предать. Отношения уже с Еременко совсем распадались, и это бы ее просто убило. И не могла она Настю отдать и не хотела, потому, что без ума ее любит. От такой любви и пошла она на это ужасное дело. Да и Есаков ее сильно подбивал на всякие пакости. Ведь моложе он ее много, боялась, что это последняя ее связь, на нем женская жизнь ее кончается.
      Она подумала, помолчала и сказала:
      - Трудно мне судить ее. Она ведь Настю, помимо всего, хотела устроить в Москву в институт, чтобы девочка с Петькой Есаковым поменьше общалась. Душа тревожилась у нее: парень он молодой, здоровый, бессмысленный, а девка-то взрослая уже, не хотела Клавдия, чтобы они вместе толклись в одной квартире. Надеялась, что Настя уедет в Москву, выучится, свою жизнь сложит ловчее и красивее, чем у нее самой, а все вот так страшно обернулось...
      Я спросил ее:
      - А Коростылев знал, что Костя неродной отец девочке?
      Она удивленно взглянула на меня.
      - Конечно, знал. Он ведь Костю уважал очень и к Насте хорошо относился, был уверен, что только с Костей она человеком станет... а теперь, что уж говорить, - махнула рукой и горько заплакала.
      Около дома Владилен собирал машину в дорогу. Резиновой растяжкой пауком он пристегивал чемоданы на никелированном крышном багажнике. Дети уже сидели в кабине, а Лариса стояла с сумкой в руках у распахнутой дверцы. Я притормозил у забора, заросшего кустами бирючины и ракитника, вылез из "Жигулей" и сказал Барсу: "Пошли". Пес настороженно взглянул на меня и плотнее забился в угол заднего сиденья, а Владилен нацепил последний крючок, с пыхтением соскочил с подножки, повернулся ко мне:
      - Бегать надо по утрам, живот отрастил, дышать трудно...
      - Давай вместе бегать, - предложил я. - Бежим цугом, залитые утренним уругвайским солнцем, - захватывающее зрелище.
      Он похлопал меня одобрительно по плечу.
      - Все - таки ты удивительно настырный человек! Я ведь не верил, что тебе удастся всю эту историю раскрутить.
      Я смотрел на него - красивого, сытого, хорошо одетого, доброжелательно - снисходительного - и пытался понять, отчего же меня так распирает сказать ему, что-нибудь неприятное, обидное, горькое. Может быть, я ему завидую? но ведь человеческая зависть - это в первую очередь желание поменяться местами в жизни, а я ни за, что и ничем не хотел бы с ним меняться.
      - Твой тесть, Владик, потратил много лет, чтобы научить меня очень трудному делу - терпению думать об одном и том же...
      - Да, это заметно, - кивнул Владилен, помолчал и сказал - Вот ты и додумал телеграмму до конца, что теперь будет?
      - Дальше? Я думаю, их будут судить и сильно накажут, а потом жизнь будет продолжаться...
      - Стас, да не сердись ты так на меня! - усмехнулся Владилен. - Я-то ни в чем не виноват! а расспрашиваю я тебя потому, что мы с Николаем Ивановичем плоховато понимали друг друга. Поэтому я бы хотел лучше понять тебя.
      - А, что непонятного?
      - Система твоих - целей и мотивов. Ты сделал, с моей точки зрения, почти невозможное и выволок за ухо на свет божий эту мерзавку с ее любовничком. Теперь их накажут. Ну, а, что Коростылеву сейчас до этого? Его больше все равно нет...
      - Мы все есть. Это нужно было не Кольянычу, а им всем. - И я показал рукой на город под холмом. - Они должны знать, что сила справедливости в жизни больше ненависти и злоумия. Твой тесть сказал однажды, что смысл моей работы в борьбе гуманистической строгости закона с бесчеловечием вседозволенности.
      Владилен покачал головой:
      - Может быть, может быть...
      Лариса тронула меня за руку и сказала:
      - Стасик, я и не знаю, что теперь с домом станет, с вещами. Нам ведь уезжать надо.
      - Да, действительно, - оживился Владилен. - Прямо ума не приложим, что нам с этим барахлишком делать...
      - Это точно, - согласился я. - Твой тесть по части наследства совсем не постарался.
      - Не в этом дело! - прижал руку к сердцу Владилен. - Выкидывать как-то совестно, а везти в квартиру просто нелепо.
      - Ты не хочешь взять папины книги? - тихо спросила меня Лара. - Их немного, но ему было бы приятно, что книги остались у тебя...
      - Спасибо, Лариска. Если хочешь, я поговорю с Надей Воронцовой, может быть, лучше отдать книги в школу? Это Кольянычу было бы еще приятней...
      - Да - да, конечно! - обрадовалась Лариса. - Будет на душе спокойнее, что ребята пользуются... И сразу же снова озаботилась:
      - Хочу пойти к Дусе спросить: не возьмут ли они Барса? Куда он нам в городе?
      - Не надо, Лара, не беспокойся. Я заберу Барса. У меня к тебе просьба.
      Лара подалась вся ко мне:
      - Что угодно!
      - Я бы хотел, чтобы ты мне отдала завещание Колумба.
      Она всплеснула руками:
      - Конечно, о чем ты говоришь! Нам это все равно девать некуда.
      - Спасибо, Лара, я беру его на время. Когда-нибудь я его верну.
      - Да зачем? Возьми его совсем! Для чего возвращать? Нам оно не нужно..
      - Да, наверное, - сказал я, помолчал и добавил! - Через несколько лет подрастут твои ребята, и я верну им завещание Колумба. Я мечтаю, надеюсь, я верю, что оно им еще очень понадобится...
      - Вы и пришли снова, будто вернулись из моих детских снов и мечтаний, сказала Надя, и смотрела она в сторону, на сбегающую под гору дорогу, будто ждала, что кто-то очень нужный появится в конце бетонной полосы.
      - Я мало похож на сказочного принца, - усмехнулся я.
      - У всех людей свои сказки, - покачала она головой. - И принцы свои... Я знала, что вы когда-нибудь вернетесь...
      - Я вернулся по очень печальному поводу, - напомнил я.
      - Нет, Николай Иванович был болен и стар, и все равно - через год или через три - вы приехали бы прощаться с ним, а сейчас он умер в бою с этой нежитью, нелюдьми, приславшими телеграмму с того света. И вы вернулись из моей детской любви к вам, чтобы добить за него эту нечисть. Спасибо.
      Я положил ей руку на плечо, повернул к себе:
      - Это звучит, как окончание сказки. Мы прощаемся навсегда?
      Она посмотрела мне прямо в глаза, твердо сказала.
      - Нет. Надеюсь, верю, мечтаю...
      Мчалась с рокотом и шелестом по шоссе машина. Барс, еще не поверивший до конца, что едет со мной, дышал сзади еле слышно. Лес, обступивший дорогу, в сумерках был совершенно черный, и белые столбы света от фар будто высверливали в этой густой темноте туннель, по которому со свистом летела наша блестящая жестяная коробочка.
      С ревом гнал я рыжую машину по серому асфальтовому пространству, неслышно летел во времени и про себя повторял непрерывно, чтобы не уснуть:
      "...Наша жизнь ничего не стоит Дорого стоят только наши дела для жизни остальных людей."