-- А какой номер? -- спросил я.
      -- 157-74-62, -- сказал Мельник и горестно покрутил головой.-- Я теперь этот телефон на всю жизнь запомню. Эх, глупость сделал, жадность сгубила...
      -- Это когда согласился? -- спросил комиссар.
      -- Нет, когда Креста не послушал. Всю жизнь я себя умней других считал, вот и перехитрил, самого себя за спину укусил.
      -- А если бы Креста послушал, думаешь, не нашли бы мы тебя?-- сказал я.
      Мельник посмотрел на меня исподлобья, усмехнулся:
      -- Может, и нашли бы. Только навару вам с меня, как с козла молока. Потолковали бы и отпустили. Говорить было бы не о чем.
      -- Может быть, -- сказал я. -- Никто этого не знает. Ну, давай дальше.
      -- А что было дальше, у скрипача у этого, вы и сами знаете. Сделал я ключи, а рядом со мной как будто бес за верстаком стоит и под руку толкает все время -- сделай для себя ключик, сделай, чего тебе стоит! Раз они так в эту квартиру рвутся, значит, имеют к ней ключи цену. И сделал я еще комплект -- ей-богу, в тот момент я еще и не знал, зачем они мне. Приехал Крест к вечеру, я ему ключи отдаю, а он все ухмыляется. Где же ты, говорит, слыхивал, Степан Андреевич, чтобы по такой цене ключи заказывали? Надо, чтобы ты с Хозяином пошел туда, сам ему дверь отворил. Так ключи же я вам даю! А вдруг не будет замок открываться, спрашивает Крест, тебе на месте ключ подогнать -- полминуты, а Хозяин не может с этим возиться. Ему надо только на мгновенье туда зайти, на бумаги взглянуть и уходить сразу. А ты даже в квартиру не заходи -- отопри и жди, пока он выйдет. И сделать это надо с одного раза -- ходить туда сто раз негоже. Хозяин все рассчитает, когда прийти туда можно, чтобы все, как в банке, аккуратно выходило.
      -- А Хозяин не изъявлял пожеланий познакомиться с вами? -- задал вопрос я.
      -- Крест мне сказал, что я увижу Хозяина один раз в жизни, когда квартиру открывать буду. И не только, упаси бог, ему вопросы задавать, но просто разговаривать чтобы не смел. Если что-нибудь Хозяину понадобится, он у меня сам спросит.
      Комиссар усмехнулся:
      -- Видишь, Тихонов, какой у нас корифей под окнами бродит, а мы с тобой спим спокойно и не чешемся. Мельник сказал:
      -- Он не уголовный -- я это точно знаю. Навидался, слава богу. Он из фраеров. Но власть, видать, агромадную имеет, коли перед ним Крест такой шестеркой бегает. Но это, конечно, я опосля разглядел. А 15-го числа в субботу утром встретились мы с Крестом в городе, и сказал он мне, что вечером пойдем на эту квартиру. И дает записочку мне -- чтобы отправил я телеграмму по адресу. Я спрашиваю -- а на кой телеграмму? Он смеется -облысел ты от годов, Мельник, а ума не нажил. Если придем вечером, а телеграмма внизу в ящике лежит -- значит, пуста квартира, иди себе спокойно. Ну, распрощевались мы до ночи, и поехал я к себе, навел порядок, волновался я, конечно, ведь впервой шел на такое дело. Поужинали мы со старухой, и поехал я в двенадцатом часу в Москву. На Маяковской площади встретил меня Крест, сам веселый, злой... "Автомобиль для тебя личный подготовил", -говорит. И показывает мне "козла" -- вездеходик газов-ский. А тут подъезжает такси, выходит человек, и Крест мне говорит-- Хозяин прибыли собственной персоной. Подбежал к нему Крест, извивается, кал пиявка на шее, что-то шепчет на ухо. А тот молчит, стоит, как камень. Потом, не оглядываясь, пошел в подворотню, а Крест мне показывает -- давай за ним. В подъезде Хозяин открывает дверь лифта, подумал чуть и говорит мне: "Поднимайтесь и открывайте дверь. Я пойду пешком". Ну, короче, когда он поднялся, я уже все замки отпер. Вошел он в темную квартиру и, слышу, из передней велит: "Спускайтесь вниз по лестнице, ждите внизу, на улице". Я и пошел с радостью от греха подальше. Минута прошла -- никак не боле -- смотрю, и он выходит из подъезда, и в руках у него ничего нет. Дошли мы до машины, Крест навстречу: как? -- спрашивает у Хозяина. Тот кивнул только -- порядок. Крест протягивает мне деньги и говорит -- чеши отсюда, завтра к тебе приеду. Влезли они оба в "козла" и уехали в сторону Самотеки.
      -- А ты? -- спросил комиссар.
      -- А я пошел в сторону улицы Горького, и стала разбирать меня досада. Стоит фатера отпертая, в парадном ни души, вещей там всяких и денег небось навалом. А самое главное -- забрало меня за живое сомнение: если они мне такую деньгу только за погляд отвалили, то здесь чего-то не просто так. И телефон, который я оставил в этой квартире, покоя не давал -- опасался я, что это мне Крест какую-то пакость учудил, только я не понимаю, какую. Ни один вор никаких телефонов оставлять фраерам не станет. И ключи в кармане звякают, как по сердцу ударяют. Тогда я вернулся...
      -- Ну-у, орел! -- ахнул я.
      -- Да, -- твердо повторил Мельник. -- Понял, что обжали они меня, жулье проклятое. Как зашел в кабинет, так и увидел, что шкаф разворочен, и вспомнил, что Крест у меня брал "фомку". Драгоценностей, наверное, камушков разных набрали и денег да сбежали. Ну ладно, я и сам с усам. Взял чемоданы здесь же, набил их, чем под руку попадя -- а там все доброе, бери любое, не прогадаешь. Вырвал листки из книги телефонной, сжег, а пепел на полу растоптал. И ушел. Вот и вся история, чего знал -- рассказал. А теперя можете судить...
      Комиссар закурил сигарету, щелкнул несколько раз зажигалкой, задумчиво глядя на рвущуюся из форсунки струю голубого пламени, невесело хмыкнул:
      -- Н-да, историйка интересная. Что ж, Тихонов, спрашивай -- тебе и карты в руки...
      -- Как выглядел Хозяин? -- спросил я. Мельник свел морщины на лбу:
      -- Как? Обычный он человек, ничем его и не приметишь особенно. Чуть пониже тебя ростом, не толстый. Кепка на глаза надвинута и воротник поднят. Очки большие на нем были -- не то чтобы черные, а темноватые такие.
      -- При встрече вы его сможете опознать?
      -- Кто его знает? -- развел руками Мельник. -- Видел-то я его совсем чуть, и притом все время в темноте.
      -- А Крест? Креста сможешь описать подробно?
      -- Конечно, смогу. Да толку-то что с этого? Вот стоит он перед глазами моими, а тебе-то в мозги его портрет я же не передам!
      -- Это не страшно! -- успокоил я его. -- Прибор у нас есть хороший, и если стоит он у тебя перед глазами, то ты нам его на приборе нарисуешь, как в фотографии.
      Мельник недоверчиво посмотрел на меня:
      -- А почем же ты знаешь, что я рисовать смогу?
      --Тебе и не надо рисовать. Прибор это сам сделает. Сколько лет Кресту, на твой взгляд?
      -- Под пятьдесят примерно. Но парень он крепкий.
      -- А Хозяину?
      -- Не могу я точно сказать -- плохо видел. Но так, по фигуре судя, он еще не старый.
      -- Скажите, Крест приехал к вам на другой день, как обещал?-- спросил я.
      -- Нет. Я думал, что он пропал насовсем. Да и, чего греха таить, рад я был этому, больше рожу его ехидную не видеть. Хоть и жалко, что такой клиент наваристый ушел. Но только через неделю он объявился снова.
      -- Чего сказал?
      -- Сказал, что, мол, все в порядке. Хозяин доволен. Я и сообразил, что он не знает о том, что я после них там потрудился. Ну, выпили мы, потолковали. Опосля он сел и написал кому-то два письма. Одно с собой забрал, а второе мне дает: смотри, Степан Андреич, говорит, не забудь -отправь его ровно через три дня. Ровно! Я его спрашиваю -- что за письмо такое? А он смеется -- это, говорит, очень важное письмо, смотри не забудь. По этому письму, говорит, вместо нас, грешных, Хозяин заместителя отправит на Петровку оправдываться. Непонятно это мне, конечно, было, а Крест все загадками говорит: ты Хозяина слушай, он человек умнеющий, зря не сделает. Так коли все шито-крыто, то на кой ляд письма эти посылать? -- спрашиваю я его. Он мне объясняет: милиция на розыске по крупному делу если следов не имеет -- прямо сатанеет. Чего хочешь можно ожидать от них, если им совсем зацепиться не за что. Вот им и надо помочь -- пусть и следы будут, и ответчика им подходящего надо подыскать, пусть занимаются всласть. А времечко-то капает, бежит -- и все от них, и все к нам. А как до конца докопают да вместо дела найдут фигу, им дороги назад нет -- начальство им головы поотрывает за такие ошибочки. Вот и наденут они хомут на того дурака, письмецо который получит. У них там тоже бухгалтерия арапская -- план выполнили, галочку поставили, дело можно закрывать...
      Мельник замолчал, перестал скрипеть карандаш стенографистки, комиссар крутил пальцем на столе зажигалку, я пытался изо всех сил сосредоточиться, найти хотя бы микроскопическую щель. Но бесполезно -- вход в лабиринт был фальшивым, за нарисованной дверью пугающе темнела глухая стена и Минотавр был ненастоящим -- нам подсунули его лысое, угрюмое чучело...
      -- "Только один, неизвестный человек, который использовал меня как щит во всей этой истории с кражей скрипки..." -- сказал я негромко.
      -- Чего ты там бормочешь? -- поднял голову комиссар.
      -- Это Иконников написал в последнем письме. Есть во всей этой истории человек, который точно знает, что мы делаем, и ведет активную контригру. А называется он Хозяин.
      -- Может быть, -- пожал плечами комиссар. -- А может быть, и нет.
      -- Вы полагаете, что есть еще закулисная фигура? Комиссар засмеялся:
      -- Можно подумать, что Хозяин и Крест сидят у нас в приемной, и осталось только разыскать какую-то таинственную закулисную фигуру. Сейчас и эти двое пока что только звук. Ну, по Кресту мы сделаем фоторобот. А Хозяин? Даже примет нет толковых...
      -- А может, запросить центральную картотеку на кличку "Крест"?
      Комиссар махнул рукой:
      -- На двести человек список пришлют. Ты знаешь, что на блатном языке значит "Крест"? Я неопределенно хмыкнул.
      -- "Крест" -- значит вор. Мы с проверкой кандидатов на эту кличку два года будем заниматься.
      -- Что же делать? У нас ведь никаких выходов на них нет!
      Комиссар посмотрел на меня поверх стекол очков.
      -- Слушай, Тихонов, а ты никак растерялся? Ц-ц-ц1 -- защелкал он сочувственно языком.
      -- Тут растеряешься! Голова кругом идет!
      -- Ай-яй-яй! Какая у тебя слабая голова-то, оказывается. Это у тебя от нежного, ласкового отношения к себе...
      -- Допустим. Но дальше-то что?
      -- А дальше, друг мой ситный, думать станем. Имеем мы с тобой композицию из трех человек -- Мельник, Крест, Хозяин, Распределение ролей в преступной группе мы себе представляем. Мозговой центр -- Хозяин, администратор -- Крест, техническое исполнение -- Мельник. Это на стадии подготовки и совершения преступления. Такие сообщества для нас не новость. Но затем начинаются вещи, несколько необычные...
      Я понял, куда клонит комиссар. Я вспомнил его знаменитое отборочное "сито" -- сейчас он начнет методично просеивать людей и факты, попавшие в наше поле зрения.
      -- Да-а, значит, стало нам ясно, что кто-то сбивает следствие с толку. Успешно они действовали?
      -- Довольно-таки.
      -- Вот и я о том же. Они отбрыкивались не вслепую, что было бы глупо и только могло привлечь к ним внимание, а действовали совершенно продуманно, точно, я бы сказал, они активно взаимодействовали со следствием, эффективно дезинформируя его. Что следует из этого?
      -- Они были осведомлены о направлении поиска и состоянии его на отдельных этапах.
      -- Каким образом? -- быстро спросил комиссар.
      -- Я вижу только два пути: утечка информации или преступник уже прошел по делу незамеченным. В процессе допроса он мог негативно представить себе положение вещей.
      Комиссар закурил сигарету, помахал рукой перед глазами, отгоняя дым, помолчал, потом спросил:
      -- Для дальнейших наших размышлений какой путь тебе предпочтительней?
      -- Со всех точек зрения я настаиваю на втором.
      -- Спокойнее, меньше пафоса. Я ведь тоже предпочитаю второй. Правда, он требует самого внимательного изучения объекта их атаки. Почему они предприняли генеральное наступление именно на Иконникова?
      -- По-моему, это очевидно. Иконников много лет находится во враждебных отношениях с Поляковым, он имеет репутацию странного человека с приличной сумасшедшинкой. Поведение его в последние годы просто непонятно, а непонятное всегда вызывает подозрение. Это очевидно, -- повторил я.
      -- Вот тебе это очевидно, а мне нет, -- сказал комиссар и развел руками так, будто извинялся за свою непонятливость. -- Мне это не очевидно. Во всяком случае, на месте Хозяина я бы не счел это серьезной базой для атаки.
      -- Почему?
      -- Потому! Этот вор -- умный и бывалый человек, судя по всему. Он-то знает, что, будь Иконников семь раз странный человек, если он не воровал скрипки, то побьемся мы, побьемся с ним и принесем, как говорится, свои извинения.
      -- Допускаю, что большего им и не надо было -- оттянуть то время, что мы будем топать по неправильному пути.
      -- Не-ет! -- качнул твердо головой комиссар. -- Я думаю, что выбор пал на Иконникова по другой причине.
      -- А именно?
      -- Именно? -- комиссар снял очки, покрутил их на пальце, бросил на стол и быстро сказал: -- Иконников, убитый впоследствии преступниками, и был для них источником информации.
      -- Как? -- не сразу понял я.
      -- Иконникова выбрали потому, что один из воров был ему близким человеком, -- комиссар встал из-за стола, прошелся по кабинету, задумчиво сказал: -- После разговоров с тобой Иконников встречался с этим человеком и подробно пересказывал ему все, что тебя интересовало.
      -- Значит, этот человек должен был хорошо знать и Полякова,-- сказал я. -- Только тогда замыкается вся цепь.
      -- Именно так, -- кивнул комиссар. -- Вот и надо начинать сначала -- по всем твоим спискам отобрать людей, которые хорошо знали и Полякова и Иконникова.
      Я стал быстро вспоминать десятки людей, допрошенных по делу,-большинство из них знали и того и другого.
      -- Это должен быть очень близкий человек, -- сказал комиссар. -- Он прекрасно знает биографии, характеры обоих, он предвидел все возможности "игры" на Иконникова.
      -- Завтра начну, -- сказал я, поднимаясь.
      -- Ты сам с этим не справишься, -- сказал комиссар.
      -- То есть как?
      -- А так -- прорехи в твоих сведениях будут велики. Я думаю, надо выбрать какого-нибудь человека из твоих свидетелей, чтобы он помог тебе сориентироваться в этом сонмище людей. Иначе год будешь ковыряться...
      Комиссар посмотрел на блокнот, нажал кнопку, вошел дежурный.
      -- Мне завтра к одиннадцати в министерство на совещание, приготовьте наш отчет за прошлый год по преступности несовершеннолетних. К пятнадцати часам вызовите начальника розыска из Кировского района, В шестнадцать я жду полковника Арапова со всеми материалами по убийству в Дегунине. В семнадцать слушаем группу Бекина...
      -- В семнадцать тридцать у вас выступление на активе народных дружин, товарищ комиссар, в кинотеатре "Енисей", -- сказал дежурный.
      -- Угу, верно. Тогда отложим группу Бекина на послезавтра. А в девятнадцать тридцать пригласите ко мне Колесова, пусть захватит заключение баллистов. Пока все...
      Дежурный вышел, а я взглянул на часы: три ночи. Комиссар устало потянулся, включил приемник. Из динамика рванулась бойкая мелодия и игривый голое предложил послушать по "Маяку" утреннюю передачу "Опять двадцать пять".
      Комиссар засмеялся:
      -- Это, наверное, специально для меня ее прокручивают сначала ночью. Вот когда я начну ее слушать вместе со всеми людьми в семь утра, тогда, значит, в городе все в порядке. Ладно, поехали спать.
      Глава 2 Нельзя злодейство усугублять глупостью
      В 1691 году Антонио Страдивари постиг новый страшный удар: Джузеппе, самый способный из сыновей, работящий, тихий и безропотный, заболел холерой.
      К вечеру молва об этом облетела всю Кремону, и в полночь дом окружила огромная толпа горожан с камнями и факелами в руках. Они требовали отвезти Джузеппе в монастырский барак, а дом вместе с дьявольскими скрипками и колдовскими варевами, которые по ночам варит Страдивари, отравляя округу зловонием, сжечь дотла, чтобы болезнь не перекинулась на весь город.
      Дом был безмолвен, ставни глухо закрыты, ни единого огонька не светило в жилье, и это еще сильнее пугало людей, и от испуга они неистовствовали сильнее. Потом глухо брякнула щеколда и на лестницу вышел Страдивари. В одной руке он держал зажженную свечу, а в другой -- заряженную аркебузу.
      Люди стихли мгновенно, и Страдивари молчал, и над улицей повисла жаркая сердитая тишина, разрезаемая лишь шипением смоляных факелов, и длилось это довольно долго, пока чей-то тонкий визг не взлетел петардой над толпой:
      -- Убейте колдуна! Он всем нам принесет погибель!
      Волной прихлынула толпа к ступеням, свистнул в темноте камень, и с лица мастера цевкой брызнула кровь. Он спокойно отер ее рукавом белой рубахи, и она сразу почернела, будто жадным зубом вырвали из нее клок.
      -- Бей!.. Поджигайте дом!.. Страдивари поднял аркебузу.
      -- Первый, кто сделает шаг по лестнице, умрет, -- сказал негромко Страдивари, и его тихий сипловатый голос перекрыл гам и вопли. Передние остановились, задние продолжали напирать. За спиной Страдивари появился Франческо с мушкетом.
      -- Болезнь моего сына вам ничем не грозит, -- сказал мастер. -- Из этого дома никто не выйдет, пока мой Джузеппе не выздоровеет. Или пока мы все не умрем. Тогда вы сможете прийти и делать здесь все, что вам вздумается. До этого здесь хозяин я, и каждый, кто переступит порог без моего разрешения, умрет...
      Сын лавочника Квадрелли, пьяный, в растерзанной одежде, закричал:
      -- Что вы слушаете колдуна? -- И побежал по лестнице вверх.
      Страдивари, не целясь, вскинул аркебузу, нажал курок. В темноте все увидели желтую дымную вспышку у конца длинного ствола прежде, чем донесся резкий щелчок выстрела. Квадрелли схватился за грудь, на лице его замерло бездумное удивление, потом он медленно осел на ступени и стал съезжать по лестнице вниз, и на каждой ступеньке его голова глухо ударялась о доски, и этот тупой звук будто колышками отделял онемевшую толпу от неподвижно стоявших отца и сына Страдивари.
      Антонио опустил ружье и сказал;
      -- Вы боитесь не болезни, а своего страха, и чтобы избавиться от него, решили убить беззащитного больного человека и уничтожить то, что я искал всю жизнь. Уходите отсюда, иначе вы дорого заплатите...
      Повернулся и вошел в дом. С грохотом захлопнулась дверь, лязгнула щеколда, и все стихло. Толпа очнулась от оцепенения, и люди с криками побежали прочь от проклятого дома...
      Антонио вошел в комнату, где в беспамятстве метался Джузеппе, и сказал жене и детям:
      -- В эту комнату больше не входите, сюда буду входить только я. Ты, мать, молись. Мы ни в чем и никогда не нарушали божьих заповедей. Всю жизнь я только трудился -- мне было некогда грешить. Молись, может быть, он услышит твой глас. А вы, ребята, с завтрашнего утра продолжайте работать в мастерской. Болезнь и слабость охотнее нападают на праздных людей. Пророк Исайя сказал: не бойся, ибо я с тобой.
      Всю ночь Антонио варил что-то в мастерской, запах уксуса и хлора заполонил весь дом. Смердящей жидкостью велел всем домашним вытирать руки, протереть все предметы в комнатах, окна и двери. Еду и питье сыну носил только отец, он же прибирал у него, поил его какими-то травами и снадобьями.
      На сороковой день, высохший как скелет, на неверных дрожащих ногах спустился Джузеппе в мастерскую и хрипло сказал:
      -- Отец, час обетования пробил. Господь оставил мне жизнь для служения ему. Я прошу вас благословить меня -- я должен удалиться от мира...
      Антонио Страдивари в ногах валялся у сына, рыдал, стоя перед ним на коленях, умолял не спешить, подумать еще раз.
      Через месяц Джузеппе Страдивари, еще не окрепший после болезни, облачившись во власяницу, с непокрытой головой, захватив из дома лишь краюху хлеба, ушел в Парму. Вскоре стало известно, что он пострижен и принял послушание.
      Великий мастер потерял еще одного сына...
      С годами Антонио Страдивари охватила не-изъяснимая страсть к любым, пускай самым бессмысленным вычислениям. Часами он сидел с грифельной доской и выводил на ней длинные колонки цифр. Он считал проценты в банках на свой капитал, суммы, которые должны поступить на принятые заказы, он высчитывал кривые, образующие наилучшую форму скрипки, и расходы на еду. В этот горестный год ему исполнилось сорок семь лет, и накануне своего дня рождения он подсчитал, что простоял у верстака ровно десять тысяч дней и сделал свыше четырехсот инструментов. Им овладела навязчивая идея, что надо привести все дела в абсолютный порядок, потому что человек не знает своего часа. С маниакальной настойчивостью он целыми днями считал. Прикидывая однажды, сколько надо будет заплатить за турецкий корабельный лес, который он хотел использовать для скрипок -- эти доски сушились и выдерживались десятилетиями, Страдивари стал прикидывать количество дерева, потребное для одного инструмента. Потом стал считать объем скрипичной коробки, и работа эта была долгая и увлекательная. Дело в том, что сам-то объем незыблем, как собор святого Марка, но образующие его всегда различны. Объем нельзя уменьшить -- скрипка засипит, начнет глухо бубнить. Если увеличить -пронзительно завизжит, басы станут тусклыми и слабыми. А если?..
      Страдивари считал всю ночь, а утром начал строить новую скрипку. Сыновья -- Франческо и Омобоно -- с удивлением смотрели на этого урода. Длинная -- на вершок длиннее обычной, плоская, как раздавленная селедка. Изгиб дек был еле-еле намечен, очень высокая подставка горбом натягивала струны.
      Никогда еще так быстро не работал Страдивари. Он не мог дождаться, когда просохнет на скрипке лак.
      Однажды он снял с сушилки готовую скрипку, приложил ее к щеке и заиграл. В это утро Антонио Страдивари играл на скрипке, которую впоследствии музыканты назвали классической. Звук был огромен, никто никогда не слышал, чтобы скрипка пела таким могучим, серебряным, светлым голосом, никто не знал, что в ней может быть клич боевой трубы и ласковый лепет свирели, что она может кричать безмерным отцовским горем и тихим всхлипыванием матери, что есть в ней смех ребенка, шелест трав, песни птиц, плеск вина и грохот боя, звон сабель и трепет флагов.
      Страдивари играл на новой скрипке, и слезы катились безостановочно по седой щетине его щек, и он думал о том, что последний раз плакал тридцать лет назад, когда он решил -- жизнь окончена, а жизнь тогда вовсе только начиналась, чтобы он мог пройти школу Амати, родить четырех сыновей, двух потерять и создать такое божественное чудо на исходе своих духовных сил.
      И в этот миг горького, мучительного счастья Антонио Страдивари не знал, что пока еще он прожил только половину своей большой и трудной жизни и что самое важное и самое интересное впереди...
      * * *
      Белаш закурил сигарету и спросил: -- Так я и не понял, вы, что же, мне предлагаете стать вашим добровольным помощником? Это, кажется, так называется?
      -- Мне безразлично, как это называется, -- сказал я. -- Но я должен как-то сориентироваться в этом хаосе людей и их отношений.
      Белаш недоуменно пожал плечами:
      -- А почему вы обратились именно ко мне?
      -- По многим причинам. Вы разумный, интеллигентный человек. Вы в курсе отношений Полякова и Иконникова, наверняка знаете многих из их общих знакомых. Поэтому вы скорее других можете помочь мне отыскать истину...
      Белаш махнул рукой:
      -- Да ну! Борьба за истину вообще вроде перетягивания каната -- у кого сил больше.
      -- В каком смысле?
      -- В любом. Допустим, что мы с вами истину установим. Но Иконников об этом никогда уже не узнает.
      -- Но остается еще Поляков, -- напомнил я. -- Мы еще все остаемся.
      -- А-а! Я хорошо знаю Полякова и могу утверждать, что ему познание истины такой ценой было не нужно.
      -- Мне кажется, вы путаете логические понятия "из-за этого" и "после этого", -- сказал я. -- Я хочу сказать, что Иконников умер не из-за того, что украли скрипку...
      -- А из-за чего? -- взвился Белаш.
      -- Во-первых, не исключено, что это был несчастный случай... -- не спеша начал я. Несмотря на то, что Белашу я верил -- допросами свидетелей и проверкой документов было установлено, что он в день кражи находился в Ленинграде, это был непреложный факт, -- я все равно не хотел без острой необходимости подробно информировать его. Человек такого склада ради красного словца и интересной байки мог разболтать полученные сведения именно в том кругу людей, где, по моим расчетам, мог затаиться вор.
      Белаш твердо перебил меня:
      ---- Не рассказывайте мне сказок. Вы же сами пригласили меня для доверительного разговора? И чтобы найти выход из этого положения, нам надо смотреть фактам в лицо...
      -- А почему вы думаете, что смерть Иконникова -- это обязательно самоубийство? -- спросил я осторожно.
      -- Потому что оценка улик напоминает мне возникновение суеверий. То, чему мы не придаем значения в обычных условиях, в обстановке трагической приобретает зловещий характер.
      -- А именно?
      -- Да не смогу я вам всего этого объяснить сейчас -- ведь предчувствия не могут быть следственным аргументом.
      -- А у вас были предчувствия на этот счет?
      -- Были. После разговора с вами у меня осталось какое-то неприятное ощущение. Не знаю, как это объяснить: я почему-то стал волноваться за Иконникова.
      -- И вы с ним повидались, чтобы сообщить об этом? -- спросил я лениво.
      Белаш тяжело вздохнул:
      -- К сожалению, нет. Ведь у каждого из нас впереди целая вечность, и отрываться от важных дел ради какого-то смутного беспокойства мы не можем. И всегда есть успокоение -- завтра поговорим. Или послезавтра. В крайнем случае, через неделю -- никуда все это не уйдет. И разговор действительно не уходит. А вот самого человека иногда уже... -- он огорченно махнул рукой и снова вздохнул.
      -- Но ведь это было не пустячное дело, -- сказал я. -- Вы-то знали, в какой связи нас интересует Иконников.
      -- Да. Но, несмотря на мои дурные предчувствия, я не представлял, что кончится так страшно.
      -- А как? Как вы это себе представляли?
      -- Ах, чего сейчас об этом говорить! Тут не объяснишь. Надо было знать Иконникова.
      -- В смысле?..
      -- В манере поведения. Иконников всегда говорил и чувствовал на таком накале, что иногда казалось, будто сей миг он заплачет. Но он ни разу не заплакал, и от этого я ему перестал верить. Мне как-то в голову не приходило, что он способен на такой поступок. А вот смог...
      Белаш замолчал, сердито раздавил окурок сигареты в пепельнице, походил по кабинету, о чем-то раздумывая. Я его не торопил, мне важно было, чтобы он согласился мне помочь. Белаш спросил:
      -- Ну, а конкретно, в чем может выразиться моя помощь?
      -- Мне нужно, чтобы вы постарались вспомнить всех людей, которые поддерживали достаточно близкие отношения и с Поляковым, и с Иконниковым. Не только лично вам знакомых, но даже тех, о которых просто слышали в разговорах...
      -- Ничего себе работенка! -- дернул плечом Белаш. Я промолчал. И Белаш больше ничего не сказал. Он долго думал, потом сказал:
      -- А почему бы вам у Полякова об этом не спросить? Я усмехнулся:
      -- Еще спрошу. Но, помимо перечня людей, мне нужна их характеристика. Так сказать, социально-психологический портрет. И здесь вашему жизненному опыту, интуиции и созерцательной объективности я отдаю предпочтение.
      -- Понятно, -- кивнул Белаш. -- Хорошо, я постараюсь вам помочь. Не по душе мне ковыряться в чужих отношениях, но я это сделаю ради Иконникова.
      -- Почему ради Иконникова?
      -- Мне кажется, перед смертью он догадался, кто мог украсть скрипку. Но не стал говорить об этом. И, по-моему, был не прав. Но мы с ним никогда ни в чем не соглашались, и я обязан сделать ответный ход. Нельзя злодейство усугублять глупостью.
      Я кивнул:
      -- Вполне с вами согласен.
      -- Пишите, -- сказал он. -- Первый: Белаш Григорий Петрович...
      Я поднял на него взгляд. Белаш твердо сказал:
      -- Да-да. Я много лет знаком и с Поляковым, и с Иконниковым, и все мои показания тоже нуждаются в проверке. -- И со смешком добавил: -- А сам я -в социально-психологическом портрете...
      Я пожал плечами и записал его фамилию.
      -- Пишите дальше: скрипач Казаринов, дирижер Станиловский, композитор Шевкуненко, адвокат Рудман, художник Лебедовский, шофер Полякова -Симоненко, виолончелист... парикмахер... -- начал перечислять Белаш.
      -- Итак, двадцать четыре, -- сказала Лаврова.
      Двадцать четыре. Двадцать четыре человека были отобраны нами для тщательной проверки, потому что каждый из них в течение последнего месяца мог общаться и с Поляковым, и с Иконниковым. Лаврова настаивала также на включении в список Раисы Никоновны Филоновой и аспирантки Колесниковой. Я возражал.
      -- Филонова была близка Иконникову, но контактов с Поляковым почти не имела. Колесникова же, наоборот, почти не знала Иконникова.
      -- Так она говорит, во всяком случае, -- заметила Лаврова. -- Между тем я должна вам напомнить, что об Иконникове мы услышали впервые от нее.
      -- Я помню. Но считаю, что это случайность. Как раз если бы Колесникова была хоть как-то причастна к этой истории, ей не надо было упоминать об Иконникове. Она нашла бы другой способ проинформировать нас о его существовании.
      -- Может быть, -- сказала Лаврова, -- Все может быть. Но поскольку вы сами настаивали на том, чтобы не было ни одной щелки, я бы включила еще и Яблонскую -- бывшую жену Иконникова. Да-да!
      -- Ну это уж вы того, слишком!..
      -- Почему? -- удивилась Лаврова. -- Если мы взяли установку на тотальную проверку всех, слышите -- всех, кто мог иметь отношение к делу, то мое предложение только справедливо. Вы взгляните на список.
      Смотреть на список я не хотел, потому что от одного его вида мне становилось тошно. Он подходил скорее для какого-нибудь почетного президиума, чем для перечня фигурантов уголовного дела. Но все эти люди в разное время так или иначе были связаны и с Поляковым, и с Иконниковым...