Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»

Поступали в пансион с 8-10 лет и до окончания курса, то есть до 16–17 лет, находились в нем постоянно. В качестве поощрения или в случае каких-либо несчастий в семье разрешалось отпускать воспитанниц домой, но не более чем на 1 день и чаще всего в сопровождении классной дамы (Аладьина, 13–14).

Примером того, насколько трудно бывшим пансионеркам было привыкать к жизни в деревне, может служить история Анны Петровны Скуратовой, окончившей самый престижный в Москве частный пансион мадам Петрозилиус в начале 1820-х годов. Сразу после выхода из пансиона она вышла замуж за Николая Дмитриевича Лукина. Далее предоставим слово подруге Анюты Скуратовой – Наталье Петровне Оболенской (в записи ее дочери):

«После свадьбы молодые уехали в деревню и располагали там поселиться… Прошло так месяца три. Анюта появляется в Москве и сейчас же была у нас; мы ей очень обрадовались, спрашиваем, где она остановилась, надолго ли к нам. Она говорит: "Я живу у m-me Петрозилиус". Трудно было этому поверить, но это было так: Анюта затосковала в деревне, с ней были припадки меланхолии, и она приехала в Москву, поместилась в пансионе Петрозилиус и вела там жизнь совершенно такую, как и прочие воспитанницы пансиона: она спала в дортуаре, ходила в классы и брала уроки музыки» (Сабанеева, 395).

У эмигрантки Фальбала – французское falbala имеет два основных значения. Во-первых, это оборка на платье, а в устной речи – волан. Во-вторых, вообще пышная безвкусная отделка платья. Эмигрантами в России первой четверти XIX века называли главным образом французских аристократов, вынужденных бежать от революции 1789 года и расселившихся по всей Европе. Большое их количество попало в Россию. Часть поступила на русскую службу, остальные вынуждены были зарабатывать на жизнь разными способами, в том числе преподаванием. Ф.Ф. Вигель вспоминал, что самый обычный помещик Пензенской губернии, имевший 300 душ крепостных, нанял в учителя маркиза де Мельвиль (Вигель, 83).

Учившаяся в московских частных пансионах для благородных девиц как раз в первой половине 1820-х гг. Т.П. Пассек с особой теплотой вспоминала пансион эмигрантки mademoiselle Воше: «Когда я поступила в пансион m-lle Воше, там было не больше двадцати пяти девочек, получавших почти домашнее воспитание… Из учителей у нас был только священник, учитель русского языка Лучков и танцмейстер П.И. Йогель. Остальные предметы наук преподавала сама m-lle Воше, все на французском языке» (Пассек, 188).

В нашем случае гордое звание эмигрантки в сочетании с отчаянно вульгарным именем намекает на широко распространенное в то время самозванство. К.Н. Батюшков, которого сестра просила найти в Москве француза-учителя, отвечал так:

«Первое, по справкам моим оказалось, что здесь иностранцев, достойных уважения, мало, особенно французов, что хороший (или то, что называли хорошим, а по-моему, скотина скотиной) не поедет вдаль ни за какую сумму… За тысячу будет пирожник, за две – отставной капрал, за три – школьный учитель из провинции, за пять, за шесть аббат» (Батюшков, 407 и 411).

Очень легко представить, к какой категории учителей относилась «эмигрантка» с фамилией Фальбала!

Глава 5

(Граф Нулин)

(текст)

Она сидит перед окном;

Пред ней открыт четвертый том

Сентиментального романа:

Любовь Элизы и Армана,

Иль Переписка двух семей —

Роман классический, старинный,

Отменно длинный, длинный, длинный,

Нравоучительный и чинный,

Без романтических затей.

(комментарий)

К сожалению, найти роман, который читала Наталья Павловна, не удалось. Между тем его название настолько типично для сентиментальных романов XVIII века, что напоминает искусно исполненную стилизацию под старинный заголовок. В нем содержится не менее четырех отсылок к разным культурным традициям и стереотипам.

Во-первых, конструкция типа: «любовь такой-то и такого-то» была чрезвычайно распространена во второй половине XVIII века. Из десятков романов с такими заголовками около двадцати было переведено на русский язык. Вот названия только двух: Пьер Бошан «Любовь Исмены и Исмениаса» и Жан Лафонтен «Любовь Псиши и Купидона». Оба романа вышли на русском языке в одном и том же году – 1769.

Во-вторых, в традиции даже не сентиментального, а классического романа XVII века, было давать двойной заголовок, обе части которого соединялись через или. Возьмем почти наугад несколько романов, переведенных на русский – подряд, год за годом:

1789 г. Жан Демаре: «Несчастная любовь, или Приключение Мелентеса и Арианны, одной знаменитой сицилианки»;

1790 г. Жан Жак Бартелеми: «Любовь Кариты и Полидора, или Разные приключения двух великолепных любовников»;

1791 г. Анонимный автор: «Любовь Анделутеда и Уардии, или Несчастные приключения двух судьбою гонимых страстных любовников, через свое постоянство достигших желаемого предмета».

В-третьих, жанр переписки, вошедший в моду в середине XVIII века (но появившийся значительно раньше), стал своего рода «визитной карточкой» нравоучительного романа. Так, из семи романов, в заглавии которых есть имя Элиза или его вариации, опубликованных в последней трети ХVIII века, в четырех использован прием переписки. В 1789 г. на русский язык были переведены и сразу стали популярными «Письма Йорика к Элизе», в которых под именем Йорика, выступал писатель Лоуренс Стерн, автор сентиментальных романов: «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие Йорика по Франции и Италии».

Наконец, в-четвертых, имя героини – Элиза – явный и безусловно узнаваемый знак сентиментальной прозы. С этим именем (Элиза, Элоиза, Луиза, а в русской традиции Елиза или Лиза) связана особая культурная традиция, корнями уходящая в европейское средневековье. Начало ей было положено в XII веке в переписке философа и богослова Пьера Абеляра с его возлюбленной семнадцатилетней Элоизой. В ответных письмах Элоизы впервые в европейской литературе соединяются понятия «любовь» и «свобода», в противовес «несвободе» – браку и монастырю. Строки, которые мы приведем ниже, предвосхитили главную тенденцию в развитии европейского романа и опередили время на 400–500 лет:

«Бог свидетель, – пишет Элоиза, – что я никогда ничего не искала в тебе, кроме тебя самого; я желала иметь тебя, а не то, что принадлежит тебе. Я не стремлюсь ни к брачному союзу, ни к получению подарков… И хотя наименование супруги представляется мне более священным и прочным, мне всегда было приятней называться твоей подругой, или, если ты не оскорбился, – твоею сожительницей или любовницей» (Абеляр, 67).

Шестьсот лет спустя Жан-Жак Руссо написал роман о страсти, служащей извинением нарушению семейных приличий и религиозных догм. Название романа – «Юлия, или Новая Элоиза». Преемственность литературной традиции подчеркивала и избранная Руссо форма романа-переписки. После выхода «Новой Элоизы» имя Элизы-Лизы стало символом любви, разрывающей сеть традиционной морали и светских «приличий» (Топоров).

Что же до Натальи Павловны, то ее упорное стремление дочитать роман до конца говорит по крайней мере о двух вещах. Первая: она отчасти отождествляет себя с Элизой – героиней сентиментального романа, и скорее всего видит в семейной жизни препятствие для «подлинной» и «высокой» любви. Вторая: поведение героини во всех последующих сценах будет во многом определяться теми стереотипами, которые намертво утвердились в сентиментальной прозе XVIII века. В частности, ухаживание в ней предполагает длительный процесс, обширную переписку, тайные свидания, долгие беседы, робкое, а затем пылкое, но «в рамках», проявление страсти, борьбу «долга» и «чувств» и т. д.

Ироническое отношение Пушкина к сентиментальной прозе отчетливо видно из его письма к брату Льву, написанному за год до «Графа Нулина», в ноябре 1824 г.: «…читаю "Кларису", мочи нет какая скучная дура!» (X – 110). Имелся в виду один из самых знаменитых романов XVIII века «Клариса, или История молодой леди, показывающая бедствия, проистекающие из непредусмотрительного отношения, как родителей, так и детей к браку». Этот эпистолярный роман Сэмюэля Ричардсона, написанный в 1747–1748 гг., предвосхитил явление сентиментализма и был читаем всю вторую половину XVIII в. В начале XIX в. такие романы (но, прежде всего, «Новая Элоиза») имели беспрекословный авторитет в России. Приведем лишь два свидетельства глубочайшего влияния романа Руссо на умы русских образованных дворян начала XIX века: Первое – от Н.Н. Муравьева-Карского:

«Мне тогда было 16 лет. (…) попалась мне в руки «Новая Элоиза» Руссо. Чувствительность, выражающаяся в сих письмах, растрогало мое сердце, по природе впечатлительное… Слог Жан-Жака увлекал меня, и я поверил всему, что он говорит. Не менее того чтение Руссо отчасти образовало мои нравственные наклонности и обратило их к добру; но со времени чтения сего я потерял всякую охоту к службе, получил отвращение к занятиям, предался созерцательности и обленился. Я перемогал свою лень при исполнении обязанностей и стал уже помышлять об отставке» (Муравьев-Карский, 75).

Второе – из круга В.А. Жуковского:

«По признанию Андрея Тургенева, ближайшего друга Жуковского, Руссо был как бы наставником молодого поэта. «Новая Элоиза» воспринималась в тургеневском кружке, куда входил и Жуковский, как «code de moral'» во всем – в любви, в добродетели, в должностной, общественной и частной жизни» (Жуковский и литература, 290).

Однако появление романтической прозы постепенно оттеснило их на обочину европейской, а к концу 1820-х годов – и российской литературной жизни.

Пред ней открыт четвертый том – упомянутый выше роман Ричардсона «Клариса» вышел в семи томах. «Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена» – в девяти. Так что «четвертый том» романа, который читает Наталья Павловна, отнюдь не означает, что он последний.

Роман классический, старинный – все что написано в этом комментарии чуть выше неизбежно должно нас привести к выводу, что роман, читаемый Натальей Павловной написан во Франции или Англии между 40-ми и 60-ми годами XVIII века и переведен на русский язык не позднее 90-х годов того же века.

Отменно длинный, длинный, длинный – для того, чтобы читатель лучше понял, что стоит за этой строкой, приведем (из каталога Российской национальной библиотеки) объем нескольких из упомянутых выше «классических» романов, изданных, в русских переводах, в Санкт-Петербурге в конце XVIII – начале XIX веков, по томам:

Самюэль Ричардсон. «Достопамятная жизнь девицы Кларисы Гарлов, истинная повесть». Книга издана в 1791–1792 годах. Часть 1 – 306 стр., часть 2 – 422; часть 3 – 419 стр., часть 4 – 384, часть 5 – 382 стр., часть 6 – 356.

Лоренс Стерн «Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена». Роман издан в 1804–1807 годах. Том 1 – 251 стр., том 2 – 248 стр., том 3. – 239 стр., т 4. – 228 стр., том 5 – 194 стр., том 6. – 208 стр.

Жан Жак Руссо «Новая Элоиза». Издание 1820–1821 годов. Том 1 – 312 стр., том 2 – 279 с тр., т. 3. – 235 стр., том 4 – 214 стр., том 5 – 212 стр., том. 6 – 265 стр., том 7 – 310 стр., том 8. – 232 стр., том 9. – 226 стр., том. 10 – 198 стр.

Глава 6

(Граф Нулин)

(текст)

Наталья Павловна сначала

Его внимательно читала,

Но скоро как-то развлеклась

Перед окном возникшей дракой

Козла с дворовою собакой

И ею тихо занялась.

Кругом мальчишки хохотали.

Меж тем печально, под окном,

Индейки с криком выступали

Вослед за мокрым петухом;

Три утки полоскались в луже;

Шла баба через грязный двор

Белье повесить на забор;

Погода становилась хуже

Казалось снег идти хотел…

Вдруг колокольчик зазвенел.

(комментарий)

События этой части развиваются на барском дворе. Двор (или задний двор) начинался сразу за домом, у его заднего крыльца, и заканчивался садом и теплицами (у богачей и любителей – оранжереей). Границы двора формировались хозяйственными постройками. У самого заднего крыльца барского дома обычно ставилась кухня. Ее никогда не располагали в доме, чтобы снизить опасность пожара и избежать распространения в доме специфических запахов. Рядом с кухней размещались амбар, кладовая и погреб, далее – птичий двор, огороженный низкой перегородкой (или вообще без нее).

С другой стороны амбара – скотный двор, конюшня, а у охотников – псарня. Последняя была большим испытанием для чувствительных людей, поскольку «заражала воздух нестерпимым зловонием» (ТолстойМ, 106). Напротив дома помещика ставились избы для семейных дворовых. Их размещали по 2–3 семьи в одной избе, выдавая на прожитье месячину – запас продуктов на месяц. Типичное описание барского двора выглядит следующим образом: «двор наш широкий и заросший травой, был окружен небольшими постройками, старыми сараями, кладовой и амбарами» (Полонский, 399).

По сути, именно задний двор был средоточием усадебного быта, там никогда не замирало движение и всегда что-то происходило. Может быть, поэтому Наталья Павловна села с книгой у того окна, что выходило на задний двор (впрочем, этому есть еще как минимум два объяснения).

Но скоро как-то развлеклась

И ею тихо занялась — оба глагола, при помощи которых описывается состояние Натальи Павловны – развлеклась и занялась – имели в то время по нескольку значений. Развлечься означало:

– отвлечься от какого-то дела и заменить его другим; – найти себе какое-нибудь занятие;

– забавляться, потешаться (Даль, IV, 18).

Так, например, когда Чацкий в комедии «Горе от ума» говорит Софье: «Пущусь подалее – простыть, охолодеть, / Не думать о любви, но буду я уметь / Теряться по свету, забыться и развлечься», – он имеет в виду два первых значения, но никак не третье.

Точно так же слово заниматься означало: упражняться, работать, но и тешить, забавлять (Даль, I, 580). Причем приводимые первыми значения были ранними, и потому более укорененными в языке. Следуя этому формальному значению слов развлекаться и забавляться, читатель должен был согласиться с тем, что Наталья Павловна, оставив на время одно дело, перешла к другому. Этой иронической трактовке занятий Натальи Павловны способствуют строки, обрамляющие драку Козла с дворовою собакой: Наталья Павловна сначала / Его внимательно читала (первое дело) и Ею тихо занялась (второе дело).

Сухой и притворно серьезный тон этих фраз способствует смещению и подмене значений, не давая читателю быстро переключиться со строк: Занятий мало ль есть у ней и Своей хозяйственною частью / Не занималася… на второе и более позднее значение слов развлеклась и занялась.

Козла с дворовою собакой – дворовых собак держали для того, чтобы они, днем и ночью вертясь возле дома, лаем предупреждали о приближении чужаков и воришек. В 1819 г. П.А. Вяземский написал два шутливых четверостишья, в которых дворовые собаки выступали в качестве главных персонажей:

«Две собаки»

– «За что ты в спальне спишь, а зябну я в сенях? —

У мопса жирного спросил кобель курчавый.

– За что? – тот отвечал, – вся тайна в двух словах:

Ты в дом для службы взят, а я взят для забавы».

«Битый пес»

«Пес лаял на воров; пса утром отодрали —

За то, что лаем смел тревожить барский сон.

Пес спал в другую ночь; дом воры обокрали:

Отодран пес за то, зачем не лаял он».

Кругом мальчишки хохотали – Слово мальчишки крайне редко встречается в поэзии пушкинской эпохи. В этой связи интересно посмотреть на то, как для чего это слово использовалось и в каком контексте. Вот стихотворение Дениса Давыдова 1807 года, с названием «Мудрость. Анакреонтическая ода»:

«Мы недавно от печали,

Лиза, я да Купидон,

По бокалу осушали

И просили Мудрость вон.

"Детушки, поберегитесь! —

Говорила Мудрость нам. —

Пить не должно; воздержитесь:

Этот сок опасен вам".

"Бабушка! – сказал плутишка. —

Твой совет законом мне.

Я – послушливый мальчишка,

Но… вот капелька тебе, —

Выпей!" – Бабушка напрасно

Отговаривалась пить.

Как откажешь? Бог прекрасной

Так искусен говорить».

А вот – Иван Андреевич Крылов, басня «Мальчик и Змея»:

«Мальчишка, думая поймать угря,

Схватил Змею и, воззрившись, от страха

Стал бледен, как его рубаха.

Змея, на Мальчика спокойно посмотря:

"Послушай,– говорит,– коль ты умней не будешь,

То дерзость не всегда легко тебе пройдет.

На сей раз бог простит; но берегись вперед

И знай, с кем шутишь!"» (1818–1819).

И там и здесь мальчишка означает – шутник, озорник, шалун. В этом смысле характерен еще один пример. Василий Львович Пушкин, в 1802 г. опубликовал стихотворение «Подражание (Завещание Киприды)». Вот оно:

«Кипpиде вздумалось оставить здешний свет,

Cокpыться в монастырь, и вce cвое именьe

Отдать мне c Хлоeй в награжденье;

Не знаю, кто ей дал совет

В душеприказчики пожаловать Амура,

Не бога – бедокура.

Он Хлоeю пpeльcтяcь, ee обогатил;

Ей отдал радости, забавы, утешенье;

А я в наследство получил

Одни лишь слёзы и мученье!»

Никакого мальчишки в нем нет. Но, при публикации этого стихотворения в полном собрании сочинений в издательстве А. Смирдина (1855 г.), возможно по цензурным соображениям, слово «бог» в строке «Не бога – бедокура» было заменено. Строка теперь выглядела так: «Мальчишку – бедокура», что в полной мере соответствует тому семантическому ряду, который был построен выше.

Вернемся в 1818 год. В послании «К. М.Ф. Орлову (О Рейн…)» В.А. Жуковского есть такие строки:

«Начальник штаба, педагог —

Ты по ланкастерской методе

Мальчишек учишь говорить

О славе, пряниках, природе,

О кубарях и о свободе —

А нас забыл…»

Здесь выделена педагогическая функция Орлова, сторонника, так называемой «ланкастерской» системы взаимного обучения и создававшего в 4-м пехотном корпусе (начальником штаба которого он был) полковые школы. Соответственно, он занят мальчишками, которые, в свою очередь думают о пряниках и кубарях. Детскую игрушку кубарь мы сейчас называем волчком, а «кубарить» или «гонять кубаря» в те времена означал «забавляться, дурить, заниматься пустяками» (Даль, II, 209). Вот и в поэме А.С. Пушкина мальчишки хохочут, а по сути – кубарят, занимаются пустяками. А вместе с ними – и героиня поэмы.

Меж тем печально, под окном,

Индейки с криком выступали

Вослед за мокрым петухом;

Три утки полоскались в луже; — полемическая отсылка к «драматической шутке» В.К. Кюхельбекера «Шекспировы духи». В своеобразном прологе этой небольшой комедии, полученной и прочитанной Пушкиным в первых числах декабря 1825 г., один из персонажей – Поэт – формулирует свое отношение к взаимоотношениям литературы и жизни в таких словах:

«Как сельских девушек, взращенных среди уток,

Гусей и кур, теляток и коров

Равнять с блестящими духами,

Которые, носясь над облаками

Пьют запах и вкушают пыль цветов?

Возьми, раскрой Шекспира…»

Собственно говоря, вся поэма «Граф Нулин» есть не что иное, как буквальное воплощение в жизнь пожелания Поэта, который в эпилоге комедии выступает в качестве alter ego автора. А три утки в луже – это сигнал Кюхельбекеру: вот тебе «шекспировские страсти» среди «теляток и коров».

С другой стороны, у читателя этих строк могла возникнуть ассоциация (и как показала критическая статья Н.М. Надеждина в «Вестнике Европы» – возникла) с комической поэмой В.Л. Пушкина «Опасный сосед» (1811) и, в частности, со строками: «Рубашки на шестах, два медные таза / Кот серый, курица мне бросились в глаза».

Белье повесить на забор – еще одно напоминание о своеобразном отношении Натальи Павловны к хозяйственным делам. У «настоящей» помещицы стирка – занятие первостепенное. Ею занималась (в первом значении слова) вся дворня при обязательном наблюдении госпожи. Вершиной «правильного» отношения к стирке было поведение Авдотьи Ивановны Сабуровой (в девичестве княжны Оболенской). Она приобрела голландское «столовое белье» и два раза в год посылала его стирать – в Голландию (Благово, 63).

Вдруг колокольчик зазвенел. – Поддужные колокольчики получили распространение в России во второй половине XVIII века как один из необходимых элементов ямской почты, вытеснив в качестве средства оповещения не привившийся на русской почве европейский почтовый рожок. Тогда (не позже 1770 г.) на дорогах России появились первые тройки, сменившие упряжь цугом, в которой лошадей запрягали (по одной или парами) одну за другой. В тройке коренник, запряженный в дугу, должен бежать рысью, а пристяжные лошади – галопом. Такое сочетание аллюров резко повышало скорость экипажа. Дуга же и ровный бег коренника позволяли использовать колокольчик.

Традиция связывает появление первых колокольчиков с городом Валдай Новгородской губернии (первый датированный колокольчик – 1802 года) Валдайские колокольчики: круглые, с толстыми стенками, диаметром от 90 до 125 см, сделанные из того же бронзового сплава, из которого отливались церковные колокола – стали образцом для других изготовителей (Ганулич1982, 151–153; Ким, 3). Появилась даже специальная форма колокольчика: «Дар Валдая». Ямские колокольчики привязывали сыромятными ремешками к дуге коренника. Число колокольчиков колебалось от одного до девяти, а в упряжь пристяжных лошадей вплетали бубенцы (Ганулич1983, 144–147). Колокольчики особой конической формы – гречишной – подвешивали под шею коренника. В начале XIX в. возникла традиция помещать надписи на поддужных колокольчиках: «Кого люблю, того и дарю», «Сдалеча весточку собою подавай», «Купи, не скупись, сам веселись», «Звону много – веселей дорога», «Езжай – поспешай, звони – утешай».

Почтовых лошадей (за двойную плату) могли использовать для поездок все те, кто хотел ехать быстро. Поэтому звон колокольчика чаще всего означал приближение экипажа с путешественником. Впрочем, несмотря на прямые запрещения, мода на колокольчики быстро распространилась на дворянское и купеческое сословия. В деревне, где нравы были свободней, а контроль – слабее, каждый желающий мог почти беспрепятственно подвязать к дуге коренника свой собственный колокольчик.

Глава 7

(Граф Нулин)

(текст)

Кто долго жил в глуши печальной.

Друзья, тот верно знает сам,

Как сильно колокольчик дальный

Порой волнует сердце нам.

Не друг ли едет запоздалый,

Товарищ юности удалой?..

Уж не она ли?.. Боже мой!

Вот ближе, ближе. Сердце бьется.

Но мимо, мимо звук несется,

Слабей… и смолкнул за горой.

(комментарий)

Данная главка – первое из четырех отступлений в поэме (если не считать заключительного четверостишия) и первое прямое обращение «рассказчика» к читателю. Эта особенность сказовой манеры, отсылающей читателя к устной речи, отчасти заимствована Пушкиным у Лафонтена. Б.В. Томашевский определил три особенности творческой манеры Лафонтена, примененные в «Графе Нулине»: слабая зависимость действия от сюжета, перенесение внимания с него на саму манеру изложения; комическое использование архаизмов; большое количество речей «от автора», «обрамляющих» повествование (Томашевский, 250–251).

Но в авторских отступлениях в поэме «Граф Нулин» есть одна особенность. Три из них (и заключительная «мораль») соответствуют настроению, в котором пребывает в настоящий момент один из персонажей поэмы. В данном случае тон рассказчика совпадает с настроением Натальи Павловны, «занятой» дракой козла и собаки и безмерно скучающей в глуши печальной. Это тем более заметно, что авторская речь «врезана» в повествование между строк: Вдруг колокольчик зазвенел и Наталья Павловна к балкону бежит…

Не друг ли едет запоздалый,

Товарищ юности удалой?.. – реминисценция на приезд в Михайловское И.И. Пущина. Лицейский друг и сосед по дортуару как никто другой соответствовал этой характеристике. Встреча друзей состоялась 11 января 1825 г. и отозвалась затем в знаменитом послании 1826 года:

«Мой первый друг, мой друг бесценный!

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный

Твой колокольчик огласил…» (II – 341)

Легко заметить лексическую близость послания Пущину и этой части поэмы: обращение к другу (друзьям); колокольчик; друг запоздалый – «друг бесценный»; глушь печальная – «печальный снег».

Тема колокольчика постоянно присутствует и в воспоминании Пущина об этой встрече:

«Скачем опять в гору извилистой тропой – вдруг крутой поворот, и как будто неожиданно вломились с маху в притворенные ворота, при громе колокольца… Комната Александра была возле крыльца, с окном на двор, через которое он увидел меня, услышав колокольчик… Ямщик уже запряг лошадей, колоколец брякал у крыльца, на часах ударило три. Мы еще чокунулись стаканами, но грустно пилось: как будто чувствовалось, что последний раз вместе пьем и пьем на вечную разлуку!» (Пущин, 67–68 и 73).

Письмо от Пущина, в котором тот сообщал о своем отъезде в Петербург, Александр Сергеевич получил за два-три дня до того, как начал писать «Графа Нулина», воскресив память о встрече, случившейся почти год назад.

Уж не она ли?.. Боже мой! – в отличие от предыдущих строк, эти – не более чем литературная мистификация. Можно было бы попробовать угадать, кого из реальных лиц имеет в виду автор в данном случае: Анну или Евпраксию Вульф, Александру Осипову или Анну Керн. Все они жили неподалеку от Михайловского, все были молоды и красивы. В отношении к ним Пушкина прослеживаются элементы романтической игры. Однако Ю.М. Лотман очень убедительно показал, что стихотворные отсылки к «даме сердца» в пушкинских текстах 20-х годов есть не что иное, как сознательная (а отчасти и бессознательная) «мифологизация личности» писателя, прочно связанная с литературно-бытовой традиций романтизма (Лотман1995, 253–256).

… и смолкнул за горой. – В словаре Даля можно найти три значения слова «гора» применительно к реалиям российской средней полосы: а) «горка», то есть холм; б) крутой берег реки; в) кладбище, расположенное на пригорке (Даль, I, 375). Поскольку выше (как мы уже знаем) дана реминисценция на обстоятельства жизни автора, то и гора – принадлежность не только литературного, но и реального пейзажа Михайловского. Уже названия соседних Михайловскому Святогорского монастыря и Тригорского – поместья А.П. Осиповой-Вульф подсказывают нам, что гора (холм) – естественная часть пейзажа. Но любопытно, что в самом Михайловском и вокруг него встречаются все три типа «гор», отмеченных у Даля. Сама усадьба была расположена на крутом берегу (обрыве) реки Сороти, рядом с Михайловским два «именных» холма Воронья гора и Савкина горка, старая часовня Михайловского стояла на Поклонной горке, а невдалеке – холм, «на котором во время оно находилась «скудельня» – место погребения бездомных людей…» (Гейченко, 99 и 132; Васильев, 4–5).

Глава 8

(Граф Нулин)

(текст)

Наталья Павловна к балкону

Бежит, обрадована звону,

Глядит и видит: за рекой,

У мельницы, коляска скачет,

Вот на мосту – к нам точно… нет,

Примечания

1

В скобках указывается дата написания данного произведения, а если она не установлена, то дата первой публикации.

2

Все цитаты из произведений, писем и записок А.С. Пушкина даны по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в десяти томах. 2-e изд. М., 1957. Римскими цифрами обозначен номер тома, арабскими – страницы.

3

Все цитаты даны в переводе Т. Гнедич, по изданию: Байрон Дж. Дон Жуан. Л. 1959.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.