Эту группу стран объединяет не только общее для всех них развитие по марксистско-социалистической модели в рамках однопартийной системы при решительном уничтожении рыночно-частнособственнических отношений. Они близки между собой в том плане, что следовали и следуют по упомянутому пути наиболее решительно и неуклонно, даже после того, как этот путь убедительно выявил все свои пороки. Правда, две из этих стран, Китай и Вьетнам, сделали необходимые выводы из неудач и провели ряд радикальных реформ, изменивших путь и направление развития при сохранении пока еще идеологического курса и привычной политической системы с соответствующими ей марксистско-социалистической лексикой и лозунгами. Третья, Корея, не сделала этого, отчего ее развитие все более очевидно заходит в тупик.

Все три страны близки друг к другу. В сравнительно недавнем прошлом, всего несколько веков назад, Вьетнам и Корея были вассальными территориями могущественной китайской империи. У всех трех стран единая цивилизационная база, общие исходные ценности и традиции. Но при всем том у каждой, особенно за последние столетия, – своя история, свой путь. Более подробно об этом историческом пути уже говорилось в предшествующих частях работы. Теперь речь пойдет о сравнительно небольшом отрезке их истории, о последних нескольких десятилетиях, когда каждая из этих стран избрала путь развития, ориентированный на марксистскую модель в ее наиболее жесткой, по ряду параметров карикатурной (особенно в Корее), «оруэлловской» модификации. Сейчас перед всеми тремя стоит сложная проблема, как найти выход из тупика. И каждая страна решает эту проблему по-своему.

Что касается Китая, то эта страна после первых нескольких лет восстановления ее экономики и проведения необходимых реформ в 50-х годах нашего века (здесь сыграла огромную роль помощь СССР, хотя эта же помощь привела и к внедрению в структуру Китая жесткой сталинской модели со всеми ее органическими противоречиями и пороками) стала ареной рискованных экспериментов Мао Цзэ-дуна. Первым из них вскоре после XX съезда КПСС был так называемый «большой скачок», в ходе которого Мао стремился противопоставить новому курсу КПСС собственную политическую линию. Суть ее сводилась к стремлению опередить время и обогнать Советский Союз в деле строительства новой жизни. Не имея возможности за короткий срок создать в стране развитую экономическую базу, Мао решил пренебречь этим и свести скачок в будущее к реформе человеческих взаимоотношений, к стимулированию трудового энтузиазма в условиях эгалитарного быта, казарменных форм существования и при крайней степени официальной индоктринации.

Результаты не замедлили сказаться. Уже в конце 1958 г. и еще больше в 1959 г. страна стала испытывать голод. Трудовая активность лишенных земли и всякой собственности крестьян снизилась, прежде бережно хранившиеся на год припасы были беззаботно потреблены в рамках народных коммун за совместными трапезами. Производство было в сильной степени дезорганизовано, причем не только в деревне, но и в городе. В ответ на критику эксперимента со стороны ряда партийных лидеров, в частности Пэн Дэ-хуая, Мао обрушился на партию со всей мощью своего ставшего уже харизматическим авторитета. Вначале это не привело к заметным результатам, а взявшая в свои руки руководство страной партия и, в частности, такие ее деятели, как Лю Шао-ци, сумели несколько выправить положение на рубеже 60-х годов. Но конфликт между Мао и противостоявшими его экспериментам партийными лидерами не прекращался и в конечном счете привел к новому грандиозному эксперименту – к «культурной революции», под знаком которой прошло целое десятилетие – последнее десятилетие жизни Мао (1966—1976). Смысл этого социального эксперимента сводился к стремлению Мао посчитаться с помешавшей ему и поставившей под сомнение его действия партией, что и привело к погромам партийных органов, аппарата власти и всей интеллигенции страны отрядами красногвардейцев-хунвэйбинов. Хунвэйбины свято верили в обожествленного ими вождя и преданно исполняли его указания, сводившиеся в конечном счете к главному: «Открыть огонь по штабам!»

Культурная революция дорого обошлась стране и довела экономику КНР до предкризисного состояния. Неудивительно, что после смерти Мао встал вопрос о дальнейшем пути развития. Эксперименты Мао явственно продемонстрировали, что жесткая (сталинская в свое основе) модель социалистического строительства не дает желаемых результатов. Напротив, она оказывается деструктивной. Ее установки выключают созидательную энергию незаинтересованных в плодах своего труда работников и принижают значимость знаний, опыта, высокой творческой квалификации, сконцентрированных в головах образованных слоев населения. Перед преемниками Мао в 1976—1977 гг. во весь рост встала острая жизненная проблема: как выйти из созданного экспериментами тупика, восстановить заинтересованность работника в плодах своего труда и обратить его творческую энергию на благо страны и народа? Выход был найден на путях решительной перестройки всей созданной Мао структуры общественных отношений. Как конкретно это выглядело?

Сегодняшнее более чем миллиардное население страны отчетливо делит свою историю на два различных этапа – до третьего пленума и после него. Третий пленум (декабрь 1978 г.) был той гранью, за которой остались эксперименты Мао, а с ними и вся жесткая сталинская модель существования. Реформы, санкционированные этим пленумом ЦК КПК, положили начало принципиально новым формам бытия и всей системе общественных отношений в огромной стране, измученной десятилетиями непрекращающихся войн, революций и экспериментов. Суть этих реформ до удивления проста, даже банальна: был открыт путь к возвращению заинтересованности труженика в плодах своего труда, для чего были ликвидированы коммуны (китайские колхозы), а земля отдана крестьянам. В стране возникли тысячи, десятки тысяч рынков, коммерция была официально легализована. Что касается города и промышленности, то здесь были сильно ограничены роль государственного плана и централизованного регулирования, созданы возможности для развития кооперативно-коллективного и индивидуального секторов деловой активности и изменена вся система административных связей, финансирования, оптовой продажи и т. п. Директорам государственных предприятий предоставлялись невиданно широкие права и возможности, включая право организации на свой страх и риск дополнительных производств и свободной продажи внеплановой продукции, даже с самостоятельным выходом на внешний рынок, право свободного определения цен на сверхплановую продукцию, право выпуска акций и свободных займов в целях расширения сверхпланового производства и т. д.

Реформы были радикальными и осуществлялись быстро и решительно, для чего первые три года (1979—1981) были объявлены годами реконструкции, а плановые задания на эти годы были сняты либо пересмотрены. Были резко уменьшены ассигнования на военные нужды, а затем заметно сокращена армия, не говоря уже о том, что армейским частям и военной промышленности было вменено в обязанность всемерно содействовать перестройке экономики страны. Были существенно ограничены права и полномочия административных органов, включая и партийные комитеты. Несколько позже было уделено внимание проблемам демократизации жизни общества, необходимым для этого изменениям в системе права, в привычной для однопартийных структур избирательной процедуре.

Результаты реформ сказались столь быстро, что это удивило весь мир. Резко возросло производство продовольствия: к 1984 г. страна вышла на уровень 400 млн. т зерна в год, что вполне достаточно для обеспечения ее гигантского населения необходимым минимумом питания. Активность трудолюбивого китайского крестьянства привела к резкому повышению его благосостояния: за годы после реформы средний жизненный стандарт вырос (если учитывать доход на душу) в два-три раза. И хотя неизбежная в условиях резкого роста рыночного хозяйства инфляция съела часть этого выигрыша, значительная доля его все же осталась и продолжает возрастать. Нечто подобное, хотя и более замедленными темпами, происходит и в китайском городе, где бурное развитие частного и коллективного – приватизированного – секторов хозяйства радикально изменило образ жизни людей, особенно в сфере обслуживания.

Соответственно сильно видоизменился и весь общий стандарт существования. В стране проявились слои зажиточных крестьян и горожан, работающих на рынок. Промышленность в значительной мере тоже обратилась лицом к внутреннему рынку, о чем, в частности, гидетельствует переход автотракторного и автомобильного производства к изготовлению многих сотен тысяч мелких тракторов и грузовичков, приобретаемых в собственность, обеспечивающих механизацию работ на полях и регулярное снабжение городов производимой в деревне продукцией. Ликвидация громоздких и экономически не заинтересованных в плодах своего труда многочисленных посреднических организаций, служб и контор привела к налаживанию прямых связей между заинтересованными сторонами на рыночной и договорной основе. Изменился и общий стандарт поведения людей: отбросив скованные доктриной принципы жизни, они стали свободнее, у них появились личные вкусы, предпочтения, что повело к изменениям в одежде (куда делась униформа времен Мао?), поведении, образе мышления, в стремлении к основам гражданского общества и правового государства.

Конечно, на пути реформ были и препятствия. Сопротивлялся привыкший к власти партийный аппарат. Давали о себе знать негативные явления, вызванные к жизни рыночным хозяйством (злоупотребления властью, коррупция, контрабанда, инфляция, социальная напряженность во взаимоотношениях между бедными и процветающими, особенно в деревне, и т. п.). Однако на фоне несомненных успехов и неслыханных темпов экономического роста, до 12—18% в год, а то и выше, все эти негативные явления оставались лишь досадными издержками развития, что и признавалось официально на очередных партийных съездах или сессиях китайского парламента. Съезды и сессии полностью и безоговорочно поддерживали взятый Дэн Сяо-пином и во многом успешно осуществленный благодаря его руководству курс на реформу. Идеологически этот курс был обоснован официальным признанием того несомненного факта, что Китай являет собой отсталую развивающуюся страну и что говорить о серьезном строительстве социализма в таком обществе еще рано. Пока Китай находится на начальном этапе строительства социализма, причем социализма китайского типа. Считалось, что именно этому соответствует избранная страной теперь модель развития со значительным включением элементов рыночного хозяйства и даже частнопредпринимательской деятельности, не говоря уже о весьма существенной роли приватизированного сектора, работающего прежде всего на свободный рынок, функционирующий на конкурентной основе.

К концу 80-х годов реформы в Китае привели страну к примечательным достижениям. Эти достижения измеряются не столько миллионами тонн или штук той или иной продукции, сколько принципиально новым образом жизни людей, их раскованностью и устремленностью вперед, желанием приложить свои усилия ради общей и зримой для всех пользы, ради укрепления быстро развивающейся экономики Китая, ради будущего страны, наконец-то освободившейся от дурмана тотальной индокринации и уверенно идущей к лучшему. Все это проявилось и в уровне жизни людей, и в их внутренней уверенности в себе, и в их отношении к труду. При этом то лучшее, что вышло в Китае на передний план, во многом опиралось на оживившиеся традиции, включая тысячелетиями воспитанную культуру труда – труда заинтересованного, оплаченного, приносящего пользу себе и другим, в конечном счете всем. Сыграли свою роль и привычное, воспитанное конфуцианством отношение к жизни, стремление к достижению социальной гармонии и зависимость этого от собственных усилий, от постоянного движения вперед и самоусовершенствования человека.

Успехи Китая в десятилетие реформ были обусловлены многими причинами. Не исчезли, не были уничтожены экспериментами Маонавыки людей к производительному труду, хотя для этого Мао приложил немало усилий. Сказались века и тысячелетия традиции, что проявилось и в том, как отнесся крестьянин к возвращенвой ему земле. Сыграло свою роль сохранившееся в 900-миллионном крестьянстве отношение к труду. Даже безжалостный разгром противников Мао из штабов, т. е. китайской административной бюрократии, сыграл, как это ни парадоксально, позитивную роль: было резко ослаблено сопротивление реформам, так что Дэн Сяо-пину оказалось сравнительно несложно одолеть сопротивление мощного, но напуганного и измордованного хунвэйбинами отряда китайской партийной и административной бюрократии.

Словом, осуществленная в Китае перестройка экономики оказалась не просто удачным экспериментом. Она стала спасением для Китая, чья судьба в XX в. была крайне драматичной. Однако взятые страной на рубеже 70 – 80-х годов быстрые темпы реформы неожиданно привели ее руководство к проблемам, с которыми справиться оказалось не так-то легко. Но это были проблемы уже не столько экономического, сколько социально-политического и, как следствие, идеологического характера, и в попытке их решения руководство страны начало на рубеже 80 – 90-х годов буксовать, даже пятиться назад. В чем же причины, суть дела?

Убедившись в том, что экономические принципы марксистского социализма с его отрицанием частной собственности и лишением людей заинтересованности в труде ведут к тупику, – а это наглядно и неоспоримо проявилось в ходе гигантских социальных экспериментов Мао, начиная с большого скачка 1958 г., – руководство страны буквально вынуждено было предпринять радикальные реформы с тем, чтобы возродить интерес людей к труду, к его результатам. В этом и была суть реформ, наделивших крестьян собственными участками земли и предоставивших возможность каждому завести собственное дело или принять участие в работе приватизированного предприятия, основанного на так называемой коллективной собственности и получившего права юридического лица.

Реформа быстро дала необходимый эффект, особенно в деревне. Но реализация ее означала крах маоистского, а по большому счету – марксистско-социалистического режима в Китае. Практически Китай достаточно быстрыми темпами возвращался к тем отношениям, которые в нем господствовали до Мао. Структура такого рода уже не раз характеризовалась в предшествующих главах применительно к разным странам и даже в разное время (XIX и XX вв.). Это была переходная структура, которая хранила в себе мощный пласт традиционных форм хозяйства, основанных на привычной восточнодеспотической командно-административной системе отношений с существенной ролью государственного сектора в экономике, и которая в то же время была уже хорошо знакома с рыночно-частнособственническим хозяйством. Возникла она в Китае еще в конце XIX в. и благополучно просуществовала, пережив ряд модификаций, до середины XX в., когда и начала гнуться и ломаться под нажимом экспериментов Мао, целью которых было изжить в этой структуре ее рыночно-частнособственнический пласт, оставив лишь модернизованный в сталинском духе традиционный восточно-деспотический. Крах маоистских экспериментов и всей сталинской модели в ее китайскомаоистской интерпретации как раз и означал возврат к смешанной домаоистской структуре, еще хорошо знакомой массе переживших маоизм китайских тружеников. Возврат, собственно, и обеспечил тот экономический эффект, которому не устают удивляться наблюдатели со стороны: измученный десятилетиями бесплодного труда на обезличенных огосударствленных предприятиях в городе и деревне китайский труженик с охотой взялся за производительный труд на себя. Но у импульса, о котором идет речь, были свои естественные пределы действия, причем очень скоро стало ясно, что пределы уже достигнуты.

Речь о том, что при смешанной экономике с преобладающими еще государственным сектором и командно-административной системой нет условий для подлинного расцвета рынка. И отнюдь не только потому, что в Китае нет демократических свобод.

Такого рода свобод долгие десятилетия не было и на Тайване, они вообще не свойственны традиционной китайской культуре. На Тайване после 1949 г. была достаточно деспотическая власть, по сути та же традиционная командно-административная система. Но коренным отличием ее от пекинской было то, что эта власть – наподобие, скажем, современной турецкой – изначально ориентировалась на еврокапиталистическую модель и потому активно поддерживала процесс становления частного капитала, собственности, предпринимательства. Пекинские власти в ходе реформ после Мао не могли себе позволить Открыто взять курс на капитализм, даже если бы захотели. С 1989 г. они отчетливо видели не внушающий оптимизма пример СССР, вступившего на путь структурной перестройки и быстрыми темпами обретавшего состояние нестабильности. Впрочем они и до этого вполне адекватно ощущали, что любое послабление в сфере социально-политической и идеологической, любая уступка требующим демократических реформ студентам и интеллигентам означали бы не просто дестабилизацию жесткой коммунистической структуры, но и быстрый развал страны. Не забывали они и об ответственности, которую каждый из причастных к власти после этого должен был бы нести.

Собственно, к этому и сводится основная проблема развития страны после успешной реформы и убедительно проявивших себя первых ее результатов. Все дело в том, что у экономического развития по рыночно-частнособственническому пути есть своя жесткая внутренняя логика. Цены отпущены, значительная часть ресурсов и предприятий приватизирована, рынок заработал и набирает обороты. Обороты раскручивают гигантский механизм, который грозит серьезными осложнениями. Любому специалисту понятно, что сколько-нибудь развитый рынок несовместим с авторитарным режимом и с командно-административными формами контроля над страной. Всюду, ще упомянутый рыночный механизм раскручивался, командноадминистративные структуры, до того энергично и целенаправленно его поддерживавшие, должны были уйти, сойти с политической сцены. Так было на Тайване, в Южной Корее, Турции. Необычность Китая в том, что механизм раскрутился, а представляющие командно-административную структуру коммунистические руководители уходить не хотят, да и не могут. В результате возникает эффект перегретого котла, вот-вот готового взорваться.

Стоит напомнить читателю, что «перегрев экономики» как термин вошел в официальную лексику Китая еще в середине 80-х. И термин вполне соответствовал реалиям. Экономика развивалась быстрыми темпами, а административно-политическая структура за ними не поспевала и сознательно делала все, что от нее зависело, дабы умерить темпы развития, грозившие снести все преграды. Создавалась явственная ситуация перенапряжения, рождавшая эффект массового дискомфорта. Производители напирали, управители с трудом сдерживали напор, а отражавшая интеллектуальный потенциал нации интеллигенция начинала все громче требовать демократизации, что на практике означало завуалированные требования к коммунистическому руководству уйти от власти. Требования эти в конце 80-х годов звучали год от года все громче, причем к ним прислушивались влиятельные лица в руководстве, включая генсека КПК Ху Яо-бана и сменившего его на этом посту Чжао Цзы-яна. Беда была в том, что у обоих генсеков не было той власти, что в других коммунистических странах обычно бывала у генеральных секретарей правящей партии. В Китае реальная власть продолжала оставаться в руках формально отошедшего от нее архитектора реформ Дэн Сяо-пина. И именно к нему, к Дэну, апеллировали недовольные партаппаратчики, вполне справедливо видевшие в возможных уступках демократическому напору начало конца режима.

Дэн Сяо-пин, насколько можно понять по ситуации, достаточно долго колебался. Он не мог не сознавать, что требование политических реформ разумно и справедливо, что без них, т. е. без приведения политической, социальной, правовой структуры общества в соответствие с энергичным движением по рыночно-частнособственническому пути, упомянутое движение застопорится, а «перегрев» внутри страны будет способствовать стагнации. Но он не менее четко сознавал – имея к тому же перед глазами то, что происходило в конце 80-х годов в СССР и Восточной Европе, – что согласие на радикальные политические реформы быстро приведет режим к краху с непредсказуемыми последствиями для страны. Выбор между Сциллой и Харибдой был сделан в пользу меньшего, как его понимали коммунистические руководители Китая, зла. Демократическое движение студентов, выплеснувшееся летом 1989 г. на улицы и площади Пекина, было раздавлено проехавшимися по живому на площади Тяньаньмынь танками. Студентов направили по вузам на идеологическое перевоспитание. Снова подняли голову махровые коммунистические реакционеры. Главным козырем обвинителей стали упреки демократам в том, что они – сторонники буржуазного либерализма, какими они в действительности и были (стоит заметить, что сам этот термин, будучи использован в соответствующем контексте, стал в Китае на рубеже 90-х годов не только идеологическим клеймом, но прямо-таки чем-то вроде ругательства).

Экономика Китая после 1989 г. продолжала развиваться, хотя и более сдержанными темпами. Все чаще сталкивалось это развитие с невидимыми преградами и очевидным противодействием, связанным с сохранением правящей однопартийной структуры и административнокомандного режима, отнюдь не отказавшихся от своих лозунгов и принципов. Более того, требование сохранения и усовершенствования «социализма с китайской спецификой» стало привычной нормой официальной лексики, как целиком сохранилась и соответствующая этой лексике манера поведения правящих верхов. А после крушения СССР коммунистические верхи явно с облегчением вздохнули, поздравляя друг друга с их выбором в 1989 г. Впрочем, уже весной 1992 г. все тот же неутомимый Дэн Сяо-пин снова повернул руль в сторону продолжения радикальных реформ. Капитализм и буржуазный либерализм, похоже, скоро уже не будут клеймиться в Китае. Напротив, они станут маяком, ориентиром в пути. Это вполне ясно уже сегодня, в 1993 г.

Совершенно очевидно, что об успехах в движении по пути марксистского социализма не может быть и речи. Что же тогда такое «социализм с китайской спецификой»? Если кто-либо в современном Китае все еще полагает, что это и есть движение страны к светлому будущему в стиле Маркса и Мао, то он ошибается. Сегодня Китай в пути. Конечно, путь может продлиться еще долго – страна огромная и не спешит, даже нарочито тормозит. Но путь уже совершенно определен. Это общий для всего развивающегося мира путь, давно уже реализованный передовыми странами Дальнего Востока с его конфуцианскими цивилизационными ценностями, установками и традиционной моделью поведения. Это путь Японии и Тайваня, Южной Кореи и Сингапура. И разговоры о «социализме с китайской спецификой» в этой связи не более, чем камуфляж. Смысл же лозунга в том, чтобы выиграть время и предотвратить взрывчатый процесс, что так наглядно проявил себя в ходе детоталитаризации иных марксистско-социалистических режимов прежде всего СССР.