4

Последнее слово так и не прозвучало во время обеда, но советники нимало не расстроились, понимая, что зерно посеяно и рано или поздно проклюнется. В конце концов в этом и заключалась их служба: сеять зёрна для урожая, который собирали не они.

Алексич не утаил от Гаврилы Олексича разговора с назначенными отцом пестунами и советниками. Олексичу понравилась идея позаимствовать у монголов опыт тайной разведки, да и к предложению поручить Сбыславу главную роль он отнёсся одобрительно:

— Умеет и улыбаться, и помалкивать. Среди чужих всю жизнь прожил, такое не забывается. Только ты, князь, сам с ним поговори. Больно уж поручение ответственное да не очень почётное.

Сбыслав воспринял поручение без восторга, но и без неудовольствия. Сказал, что понимает важность, но опыта не имеет и что неплохо бы собраться всем посвящённым для обсуждения не столько того, что надо, сколько того, как надо. С этим Александр согласился и, найдя благовидный предлог, собрал всю заинтересованную пятёрку.

— Как? — спросил Ярун, когда выяснил цель тайного совещания. — Думали мы об этом с андой и на том сошлись, что так, чтоб комар носа не подточил.

— На торг Сбыслава не определишь, купцы враз поймут, с кем дело имеют, — сказал Гаврила. — Охота — лучше всего. И удовольствие знатное, и азарт всех равняет, и языки развязываются. Может, князь Александр, тебе Сбыслава ловчим определить?

— Сие преждевременно, — вздохнул Александр. — И должность эта родовитости требует, и помнит Новгород, что ты, Олексич, из Полоцка вместе со Сбыславом вернулся.

— Вот в Полоцке и поискать, — сказал молчавший доселе Чогдар. — На пиру князь Брячислав со мной говорил, а рядом с ним был какой-то Яков.

— То Яков Полочанин, родственник князя Брячислава, — подтвердил Александр. — Его тесть при дочери оставил, супруге моей Александре.

— То и знатно, — подхватил Ярун. — Новгородцы его не знают, а родовитости для чина ему не занимать.

— И Сбыслав при нем — вроде друга-советника, — заметил Александр. — Что ж, попробовать можно.

— Сперва человека надо попробовать, — заметил Чогдар. — Умеет ли он язык за зубами держать.

— Это непременно проверим, — оживился Гаврила. — Яков — парень холостой, и высокий чин ему в молодецкой компании праздновать. Вот туда мы со Сбыславом и напросимся: Сбыслав к гостям присмотрится, а я — к хозяину. Каков во хмелю, каков в трезвости, каков с похмелья. Коль пьян да умен — два угодья в нем!

Через день после этого разговора князь Александр официально назначил Якова Полочанина своим ловчим, а неофициально посоветовал ему во всем полагаться на Сбыслава, поменьше говорить да побольше слушать. И уже на первом дружеском пиру, куда Гаврила Олексич зазвал видную новгородскую молодёжь, Сбыслав быстро сошёлся с самым известным в городе драчуном и забиякой Мишей Прушанином.

— Тут не мечи, а калиты на поясе носят, — презрительно говорил Миша, опрокинув пару кубков доброго вина. — Слава Богу, татары у Игнатьева креста остановились, а то бы бояре наши на позор без боя город сдали. Сам — сын боярский, отца и приятелей его вдосталь наслушался и в городскую дружину ушёл. По мне добрый меч да удаль дороже весов да прибыли, хоть отец и грозится наследства лишить. Плевать мне на его богатства, я с татарами посчитаться должен.

— Где ж ты их найдёшь, Миша? — улыбнулся Сбыслав. — Татары там, где конские табуны пасти можно, им трава нужна, а не земля. А вот немцы, слышал я, как раз до земли охочи. Говорят, уж в псковские земли заглядывают и к новгородским подошли. Конечно, торговые люди поболе об этом знают, им немцы препятствий не чинят.

— Спорят много, когда и до крика. Одни говорят, что, мол, захиреет Великий Новгород без заморской торговли, другие — что Святую Софию на позор немцам отдать все одно что мать родную из дома выгнать, третьи — что меж двух огней мы и из двух зол придётся рано или поздно меньшее выбирать.

— А сам как думаешь?

— Немцы, какие ни есть, но — христиане. А татары — язычники поганые. Что ж тут думать?

— Жил я среди этих язычников. Жадны, грубы, спесью надуты, грабить горазды и нас за людей не считают.

— Вот!

— Только ни земли, ни веры нашей не трогают. У них закон строгий: чужих богов не обижать. Да и в Новгород они не полезут, далеко слишком. А до немцев — рукой подать.

Миша тогда отмолчался, перевёл разговор на другую тему, а через несколько дней новый княжеский ловчий устроил охоту. К тому времени Чогдар соорудил монгольский лук — длиннее русского и тугой до невозможности. Даже богатыри вроде Гаврилы Олексича и Миши с трудом сгибали его, но — русским способом, тетивой, а не левой рукой, и стрелы их летели пока что мимо цели. Вот тут-то Сбыслав и блеснул мастерством, вызвав не только удивление, но и огромное уважение. А когда показал своё уменье пользоваться арканом, чего совершенно не знали новгородцы, слава лучшего охотника сразу закрепилась за ним. Из никому не известного дружинника князя Александра он вдруг стал человеком видным и авторитетным, и теперь уж каждому лестно было поговорить с ним.

Так сложилась охотничья компания, попасть в которую хотелось многим. И Александр, и посадник щедро выдавали разрешения на охоту в своих угодьях, особенно если к этой охоте желали примкнуть разного рода почётные гости, в том числе и иностранные, часто посещавшие Новгород по торговым делам.

Сбыслав передавал все затеянные или услышанные им разговоры слово в слово Гавриле Олексичу. Память была отменной, но главное заключалось в том, что Сбыслав не считал себя вправе самому решать, что достойно размышлений и княжьих ушей, а что — нет. Право это принадлежало его начальнику, с детских лет имевшему прямой доступ к Александру в любое время. Олексич был человеком весьма осмотрительным, а потому стал приглашать Сбыслава к себе домой, где и выслушивал его доклады без опасения, что их услышит кто-либо другой. Однажды это совпало с обедом, и Гаврила, выслушав подчинённого, пригласил его к столу:

— Сестра моя, Марфуша. Матушка наша у старшей сестры проживает, ну а меня Марфуша обихаживает. Жаль, что с тобой охотиться не может, хорошим была бы помощником.

— Помощником? — спросил Сбыслав, с трудом отрывая взгляд от задумчивого, трагически строгого лица девушки.

— Ты говорил, что вчера беседу на немецком языке слышал да не понял ни слова. А Марфуша немецкому обучена.

— Я три языка знаю, могу и четвёртый выучить, — сказал Сбыслав и тут же пожалел, что сказал, потому что начал краснеть.

— А что? — оживился Олексич. — Дело полезное. Может, поможешь нам, сестра?

— Попробую, — тихо сказала девушка.

5

— Крещёный чудин тебя спрашивает, князь, — доложил любимый слуга Александра Ратмир. — Именем Филипп. Говорит, что великий князь Ярослав велел…

— Зови, — оживился князь. — Закусить в малой трапезной накрой.

Вошёл ижорский старейшина Филипп-Пелгусий: рослый, степенный, немолодой. Молча перекрестился на образ в углу, молча отдал поклон.

— Здравствуй, Филипп. Или Пелгусий? Как лучше называть?

— Лучше Пелгусием. С детства привык.

— Не застыл в дороге?

— Медвежья шуба и старые кости согреет.

— А старый мёд и того пуще!

Ратмир был ловок, быстр и исполнителен, и разговор князь продолжил уже за трапезой. Подняв первый кубок за отцова крестника, сразу же перешёл к делу:

— Что о шведах слыхать?

— Сунулись было к финнам да в снегах завязли, это знаю точно. Среди финнов смущение, кое-кто и в шведскую сторону поглядывает, известия точные. Думаю, как море вскроется, кораблями пойдут. Это бы проверить не худо, князь Александр.

Через несколько дней предположения Пелгусия нашли косвенные подтверждения. Рижский купец на охотничьей пирушке похвастался выгодным порядком:

— Канаты в Стокгольм поставить подрядился.

— Стало быть, прав Пелгусий, — вздохнул князь, когда Гаврила Олексич доложил ему о подслушанном Сбыславом разговоре. — Могут и к нам летом пожаловать.

— Значит, готовиться надо, князь Александр.

— Отец запретил с западной границы силы снимать. А готовиться, конечно, надо. Коней кормить получше, выездки делать, брони и оружие проверить. Вот ты этим и займись, Олексич, а я с дядьками потолкую.

Потолковал. Советники кое-что уточнили, подумали. Потом Ярун сказал:

— Насчёт того, что с запада войска снимать нельзя, великий князь верно сказал. И немцы обрадуются, и шведы будут знать. Своими силами отбиваться придётся. Много ли их у тебя?

— Дружина моя да новгородская городская. Ею Миша командует. Но небольшая она.

— Вели этому Мише добровольцев набрать. Не скупись, лучше у отца денег займи.

— Денег я у владыки возьму. После победы он их с бояр стребует.

— Молодец, что в победу до битвы веришь! — улыбнулся Ярун.

— Приблизить её этот… Пелгусий может помочь, — сказал Чогдар. — Пусть заранее слушок пустит, что сильно ты его обидел.

— Он — отцовский крестник.

— А ты у него дочь совратил, — очень серьёзно продолжал Чогдар. — Пусть он об этом шведам поплачется.

Александр хмуро молчал, не соглашаясь. И Ярун призадумался, сурово сдвинув брови.

— Обман противника — не обман, а военная хитрость, — вздохнул Чогдар, поняв их внутреннее несогласие. — Пелгусию станут доверять, и ты о шведах многое узнаешь. А узнав, своих людей сбережёшь.

— Только без дочерей, — твёрдо сказал Александр. — Слух в голенище не спрячешь, а я недавно свадьбу сыграл.

— Придумаем что-нибудь, — усмехнулся Чогдар. — Это ведь я так, для примера. Но шведов надо обмануть. Надо, чтоб они в Пелгусия поверили, в стан свой пускали. Тогда и победа придёт.

Александр долго не соглашался. Было в нем рыцарское представление о чести, почерпнутое из сочинений Плутарха, которого он читал запоем ещё в детстве, основанное на молодости, которую ещё не пережил, несмотря на самостоятельность, властность, ответственность и женитьбу. Он избрал своим примером Александра Великого, восхищался им, стремился ему подражать, выискивая в его подвигах только благородство и как-то мимо пропуская все, что не укладывалось в созданный образ, даже убийство Македонским собственного молочного брата Клита, не говоря уж о беспощадности к поверженным. Но довод Чогдара о сбережении его воинов, его ровесников, которых он знал поимённо, перевесил. Именно этот довод победил в нем наивное чувство личной чести, породил представление о чести полководца, в первую очередь отвечающего за судьбу родины и жизнь подвластных ему людей.

— Ваша правда.

Через несколько дней он отправил к Пелгусию Гаврилу Олексича, ясно объяснив ему, чего он должен добиться. Гаврила провёл разговор с ижорским старейшиной с присущим ему тактом и настойчивостью, хотя и путь и переговоры потребовали времени. Сбыславу докладывать оказалось некому, но обучение языку он не прерывал, а Олексич этому не препятствовал.

У каждого человека наступает период могучего стремления любить, и Сбыслав не миновал его. Отрочество и юность он провёл в положении изгоя, поскольку оказался вне общин как бродников, так и татар, с девушками знакомиться ему запрещалось, и единственное возрастное стремление переросло в жажду, в тяготившую его самоцель. Марфуша оказалась первой девушкой, с которой ему довелось не только сидеть за столом, но и разговаривать, сердце было распахнуто настежь, и он влюбился впервые в жизни. И испытывал невероятное счастье и подъем, несмотря на то что объект его любви был по-прежнему отрешён и задумчив. Он просто не замечал этого, считая, что виноват сам, что пока ещё не заслужил её внимания, но не терзался, поскольку не знал, что Марфуша переживает горький период крушения собственной любви.

Гаврила Олексич вернулся уже весной, в самую распутицу, но с добрыми вестями. Пелгусий быстро понял, чего от него хотят, мысль одобрил и сам нашёл предлог для обиды помимо дочери, которой, к слову сказать, у него и не было. Слухи следовало распускать заранее, чтоб стали привычными, но при этом возникало одно неудобство: он лишался возможности лично связываться с князем Александром. Но и это неудобство было в конце концов разрешено:

— Я тебе, Олексич, бересту с сыном пришлю, коли надобность возникнет.

Надобность появилась в самом начале лета: берестяной свиток доставил Олексичу младший сын ижорского старейшины.

«Разреши сон мой, друже. Привиделось мне, будто стою я на берегу озера Нево и вижу судно, а в судне том — князья святые Борис да Глеб в одеждах червлёных. Тревожит меня видение сие».

— Что на словах передать велено?

— Отец ждёт встречи.

— Где?

— Я укажу.

Выезд на встречу обставили, как выезд на охоту. Кроме Якова Полочанина и Сбыслава взяли Ратмира да Савку из младшей дружины, а в охотниках числились сам Александр, Ярун и Чогдар. Гавриле Олексичу князь поручил сделать смотр городской дружины Миши Прушанина, уже пополненной добровольцами, а деньги на вооружение дал владыка Спиридон по личной просьбе князя Александра.

Свидание с Пелгусием состоялось в глухом лесу, куда провёл всадников сын старейшины. В тесной охотничьей избушке с трудом разместились четверо старших. Молодёжь несла охрану, а Ратмир хлопотал у костра с ужином.

— Что шведы пожаловали, из бересты твоей понял, — сказал князь, обняв отцовского крестника. — Много ли пожаловало?

— Изрядно, и ещё ждут, потому и от берега не отходят. Командует зять короля ярл Биргер. Принял он меня, тобою обиженного, обещал заступничество, а просил проводников.

— Кони на берегу?

— На берегу, князь. Пасутся.

— Дозоры сильные?

— Сторожи держат только по Ижоре. По берегам сторожей нет.

— Вот тут-то у них и дырка, — сказал Ярун.

— Тут кто раньше поспеет, — вздохнул Александр. — Мы из Новгорода или помощь из Швеции.

— Когда обедают? — вдруг спросил Чогдар.

— В одиннадцать.

— Много едят?

— Изрядно, сам с ними ел. Набить живот любят.

— Проголодался, дядька Чогдар? — улыбнулся Александр. — Сейчас Ратмир нас на славу угостит, он это умеет.

— Я определил время твоей атаки, князь, — сказал Чогдар. — Двенадцать часов, когда животы набьют. А своим воинам ни ужинать, ни тем паче завтракать не давай, пусть голодными дерутся. Самый сладкий пир — пир победы.

А вскоре после возвращения в Новгород пожаловал посол от ярла Биргера с гордым ультиматумом:

— Я в твоей земле — если можешь, обороняйся!

— В Новгороде все решают посадник, Совет господ, владыка и вече, посол, — спокойно ответил Александр. — На это нужно две недели. Если хочешь, жди здесь, если хочешь, жди там.

— Мы будем ждать две недели.

— Проводить с честью.

— Напрасно ты отпустил его, князь Александр, — с неудовольствием сказал присутствовавший на беседе посадник. — Новгород послов не отпускает.

— А я — отпускаю. Посол — человек подневольный, он передал только то, что ему велено передать.

— Он выведает все о наших силах.

— Каких? — улыбнулся Александр. — В Новгороде моя младшая дружина да новгородская вольница. Он увидит их и доложит Биргеру, что Новгород к битве не готов.

А когда недовольный посадник ушёл, сказал Олексичу:

— Передай Мише, чтоб этой же ночью начал сплавлять свою дружину по Волхову. Через двое суток выступим и мы.

ГЛАВА ШЕСТАЯ