Все дальше и глубже ведет нынче свой поиск археология. Давно прошли те времена, когда вполне серьезно доказывалось, что этой научной дисциплине в лучшем случае определена роль служанки при ее величестве Истории.
      Это наука молодая, наука совершенствующаяся, жадно впитывающая в наш век бурного технического развития все новшества, которые она может пустить в дело; наука во многом на стыке других отраслей знания, идущая рука об руку и с этнографией, и с антропологией, и с иными относящимися к человековедению науками.
      …С видимых руин и видимых остатков древних цивилизаций начинала она, с описания отдельных древних загадок и случайных находок. Сейчас без археологического исследования ни шагу нельзя сделать ни в средневековой, ни тем более в древней и древнейшей истории. Археология поднимает такие пласты истории, о которых еще недавно и мечтать нельзя было.
      Подобно Колумбу, проложившему трассу сквозь Атлантику, подобно тому, как Магеллан после долгого и страшного в своей неизвестности плавания вдоль сплошной стеной стоявшего за бортом материка провел чуть ли не ощупью сквозь мрачный и трудный проход свою флотилию и вышел все-таки на простор бескрайних вод, подобно многим иным великим путешественникам, искавшим ключи от больших и малых залов нашего общего дома — Земли, археологи прошлого проторили пути будущим исследователям.
      Но несравненно выросли с той поры задачи — археологии. И поле ее деятельности тоже.
      Физика, химия, математика ныне все теснее налаживают дружбу с археологией, и все большее число технических новинок берут на вооружение археологи.
      Великий век археологии продолжается. Свой, и значительнейший, вклад вносят в познание прошлого и советские исследователи, осуществившие множество крупнейших открытий, которые позволили не только изучить ранее неведомые страницы истории больших и малых народов, но и уяснить особенности развития этих народов, прогресса их экономики и культуры.
      Ряду крупнейших археологических находок последних лет — на Урале, в Хакассии, в Закавказье, в Монголии, Сирии, Греции и других местах, находок, раскрывающих новые горизонты истории, и посвящена эта книга.
      …Вначале, во многих случаях, были лишь легенды. Приподнять завесу тайны над теми или иными загадками истории сумела наука.

      Башкиры, жившие неподалеку от этой пещеры, немало легенд рассказывали о ней. Они называли ее Шульган, что по-русски значит «опустилась», «провалилась», «исчезла» — имелась в виду речка, протекающая через пещеру. Уже в наше время геолог Г. Ф. Вахрушев установил, что речка и в самом деле «проваливается» — в трех километрах севернее входа в пещеру, потом появляется на поверхность. В двух километрах от входа она вновь глубоко уходит в недра горы…
 
      В январе 1760 года, оказавшись по служебным делам на Вознесенском медеплавильном заводе в Башкирии, член-корреспондент Российской Академии наук (заметим, первый ее член-корреспондент, должность была по представлению М. В. Ломоносова только учреждена), коллежский советник Петр Иванович Рычков в разговоре случайно узнает о том, что сравнительно неподалеку, в двенадцати верстах вниз по реке Белой, находится прелюбопытная пещера.
      — Как туда проехать? — спрашивает он.
      — О, это нелегко, — отвечают ему. — Сугробы намело изрядные, нет проезда и по реке. Отложить бы надо поездку, лучше всего до лета.
      Но Рычков — в командировке, у него неотложные дела, когда снова удастся попасть в эти края — неизвестно. Как быть?
      Впоследствии он напишет: «Будучи от Оренбургской губернской канцелярии отправлен в разные Башкирские волости, для некоторого рассмотрения, и быв попутно на оном заводе, побуждаем любопытством, сего 1760 года Генваря 7 числа, нарочно съездить отважился… склонив тутошних, бывших у меня знатных башкирцев лаской и угощением, чтобы верховой своей ездой по глубокому снегу путь мне сделали. Позади их я и бывшие со мной подпоручик, заводской лекарь и еще несколько заводских служителей, также верхами ехали; ибо саньми для глубокого снега проехать никоим образом не можно».
      Двенадцать верст — дорога недальняя. Но двенадцать туда и двенадцать обратно — это уже двадцать четыре. Да и ехали, понятно, не быстро, какое уж там. Поэтому в самой пещере Рычков и его спутники провели немногим более трех часов. Но и этого оказалось достаточным, чтобы понять: пещера удивительно интересна. «Для ее великости и особливого ее состояния, — заметит Рычков, — она подлинно этого достойна, чтобы летней порой прилежнее и обстоятельнее ее испытать, измерить и описать». Рычков был человеком дела. И поэтому, не дожидаясь того времени, когда ему удастся все это осуществить, он, что называется, по горячим следам написал большую статью. Называлась она: «Описание пещеры, находящейся в Оренбургской губернии при р. Белой, которая из всех пещер в Башкирии находящихся за славную и наибольшую почитается».
      Вход в пещеру, говорилось в статье, между двух высоких гор, которые, «разделяясь одна от другой крутостями, или утесами своими, делают небольшое ущелье от р. Белой с правой стороны по течению ее прямо, не далее тридцати пяти или сорока саженей. И в то ущелье, и в самую пещеру проходить и заезжать не только на лошадях, верхами, но и колясками свободно; вместо сухого пути от десяти до пятнадцати сажень надлежит ехать по текущей из пещеры речке».
      Речку, писал Рычков, местные жители называют Шуллюган. А по ней и всю пещеру именуют они Шуллюган-Таш, т. е. каменное строение.
      Двенадцатью днями позднее, 19 января того же года, в далеком Санкт-Петербурге, в канцелярии Академии наук был подписан указ. Один из пунктов указа гласил: «Быть Ивану Лепехину студентом, дать ему шпагу и привести к присяге».
      Помимо шпаги двадцатилетний солдатский сын Иван Лепехин получил зеленый суконный кафтан и камзол.
      Зеленый кафтан полагался хорошим студентам. Нерадивых обряжали в кафтаны серого цвета.
      Лепехин учился отменно. В 1762 году для дальнейшего совершенствования в науках его отправили за границу. Пятью годами позже в Страсбурге он получил диплом доктора медицины, а потом возвратился в Россию. Он станет крупным ученым, будет избран академиком.
      В конце 60-х — начале 70-х годов XVIII века он совершил длительное научное путешествие по России.
 
      Путешествие началось 8 июня 1768 года. И уже первого сентября состоялась встреча Лепехина с жившим в своем имении Спасском на левобережье Волги П. И. Рычковым. Незадолго до того местные ревнители просвещения отказали знаменитому ученому в скромной просьбе: назначить его на свободное место директора Казанской гимназии. («Я не могу быть таков, как они: черное не называю белым, — писал Рычков. — Вот… причины тому, для чего я выдерживаю огорчения и возбуждаю противу себя ненавистников добру».)
      Петр Иванович Рычков принял Ивана Ивановича Лепехина «с особливой, как впоследствии писал последний, благосклонностью и лаской».
      Можно не сомневаться: интересовавшемуся, помимо иного, происхождением и историей пещер Лепехину Рычков, несомненно, рассказал и о своем посещении пещеры Шуллюган-Таш.
 
      27 мая 1770 года Лепехин и сам побывал в этой пещере.
      Весь день он и его спутники бродили по подземным «палатам» и «переулкам». Нагромождения камней, пугающая темнота. Спертый и влажный воздух. Капли воды, отделявшиеся от высоких сводов и падавшие на камни. В своей вышедшей в 1771 году в Петербурге книге «Дневные записки путешествия доктора и Академии наук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского государства» ученый подробно рассказал обо всем этом. Привел Лепехин некоторые цифры, упомянул, что ему и его спутникам удалось побывать и на втором этаже этой огромной двухъярусной пещеры. Особое впечатление произвел на него один из небольших подземных гротов:
      «Сей грот, — писал он, — весьма был удивителен и походил на баснословное царство мертвых: капающая вода делала особливый тихий и жалостливый звук. Стены грота… переменяя белый цвет с черным, приумножали пасмурность сего подземельного места. Посреди вертепа накипел белый четвероугольный столб, вышиной человеку в груди, длиною в три с половиной, а шириною в полтора аршина… Из вертепного свода, который над сим местом был понижен и только саженях в полутора отстоял, висели разновидные капи: иные представляли большие сосули, другие были тонки… иные над столбом стройной работы представляли балдахин».
      «Воды, подчеркивал ученый, создали эту великолепную пещеру, подземные воды, и произошло сие в давным-давно прошедшие времена». Из-за «капей», так считают многие специалисты, пещера и получила русское название — Капова.
 
      Бывали здесь ученые и после Лепехина. Иногда это были отдельные лица, чаще — небольшие экспедиции. Так, в 1896 году здесь работали члены Оренбургского отделения Русского географического общества.
      В советское время изучение пещеры продолжается. В 1923 году ее обследовал Г. Ф. Вахрушев вместе с тремя студентами. Побывал Вахрушев в Каповой и в 1931 году: проводил геологические и гидрогеологические исследования.
      Пещера теперь находилась на территории заповедника. И хотя мало-мальски благоустроенных дорог здесь все еще не было, и добирались к ней по-прежнему сложно, иногда в нее забредали и туристы.
 
      Летом 1959 года зоолог Александр Владимирович Рюмин с несколькими спутниками отправился на Южный Урал. Цель — Капова пещера. Рюмин уже бывал здесь. Но на сей раз его занимали не рачки, не многоножки, хотя, конечно, при случае он, наверное, не упустил бы любопытный экземпляр
      Можно ли в этой крупнейшей на Урале пещере, о которой писали еще П. И. Рычков и И. И. Лепехин, пещере, вошедшей во все энциклопедии, учебники, справочники, найти следы людей палеолита, каменного века — вот что интересовало Рюмина. Жили ли тут некогда люди или хотя. бы изредка навещали эти стены? Теоретически это казалось вполне возможным: пещера большущая, в основном сухая, ничем, во всяком случае, не хуже, чем многие пиренейские, в которых еще в прошлом веке нашли доказательства пребывания древних людей. Но вот практически…
      Предстояло отыскать следы пребывания людей, следы их деятельности: орудия труда, утварь или, если они есть, росписи, сделанные рукой древнего человека. Такие, какие были обнаружены в Юго-Западной Европе, в пещерах Испании и Франции. Это было бы тем интереснее, что на территории СССР подобных пещер — с росписями, относящимися ко временам верхнего палеолита (15–20 тысячелетий назад), никто еще никогда не находил.
      Более того, многие зарубежные ученые высказывали сомнение, существуют ли в Восточной Европе, да и вообще где-либо еще в мире расписные пещеры.
      Задачу, следовательно, можно было бы сформулировать так: жили ли на Урале во времена верхнего палеолита люди? А если жили, то были ли у них расписные пещеры, знали ли они, подобно своим современникам в Западной Европе, высокое реалистическое искусство, которое так много говорит и человеку нашего времени?
      В этой, огромной, со множеством гротов, обрывов, переходов пещере побывало немало народа. Но еще никто не сумел разглядеть здесь что-нибудь похожее на рисунки. Впрочем, может быть, и не искали?
      …Вы входите в гигантскую — высотой метров двадцать! — самой природой вырубленную в скале арку. Широкий проход ведет вглубь. Бежит, плещется неглубокая речка Шульгановка. Гулко отдаются ваши шаги. Сначала даже вполне светло. Темнота начинает сгущаться чуть позже, когда вы пройдете немного вперед. На 300 метров тянутся галереи нижнего этажа. Здесь сыровато, в особенности когда идут дожди и тают снега. Примерно в полутораста метрах от входа слева несколько круто поднимающихся скальных глыб образуют своего рода каменный колодец высотой метров тридцать.
      Он ведет на второй этаж.
      …Попеременно при свете фонариков рассматривают исследователи стены — на нижнем этаже и на верхнем, пытаясь за осклизлыми подтеками, за бесконечной сеткой естественных трещин и царапин найти хоть что-нибудь похожее на древние рисунки.
      И, представьте себе, находят. Иные рядом с вполне современными надписями о том, что здесь побывали такие-то туристы.
      Едва ли не полтора десятка изображений насчитывает Рюмин.
      Сведения о его открытии появляются в газетах, журналах.
 
      Правда, некоторые изображения вызывают сомнение. Ну откуда бы тут взяться саблезубому тигру? Если даже это чудище когда-нибудь здесь и водилось, то ко временам верхнего палеолита — а именно к этим временам, как мы уже упоминали, относятся подобные росписи в Западной Европе, давным бы давно полагалось ему исчезнуть!
      И все же доклад, сделанный Рюминым осенью в Институте археологии в Москве, был выслушан с большим вниманием.
      Для проверки выводов Рюмина и проведения дальнейших работ решили снарядить специальную экспедицию. Ее возглавил известный знаток археологии Урала Отто Николаевич Бадер.
 
      …Один за другим археологи входят под мощные своды скалистой арки. Не спеша идут они.
      Все основательней нависают каменные потолки, дневной свет сменяется полумраком. Потом становится темно. Фонарик освещает известняковые подтеки, им навстречу снизу тянутся столбы и столбики ледяных сталагмитов.
      Вот и стена большого зала на первом этаже. На нее сейчас направлены мощные переносные лампы. Внимательно всматривается руководитель экспедиции, придирчиво, подолгу разглядывает те места на стене, где, по словам Рюмина, изображены тигр и другие звери.
      Увы! Нет тут изображений зверей! Рюмина, вероятно, ввела в заблуждение игра темных и светлых пятен, причудливое переплетение натеков…
      И все-таки экспедиция продолжает поиск.
      И вот оно! Какой-то нанесенный красной краской знак: трапеция, в которую вписан треугольник. Еще одна трапеция. И еще знак, напоминающий по форме лестницу. Конечно, это не изображения зверей, это вообще похоже на какие-то символы. Но символы нанесены на стену рукой человека, побывавшего тут очень давно. Краска побурела, сами изображения еле видны под слоем натеков.
      Нелегко было ученым проникнуть на второй этаж. Мы уже упоминали о вертикальном естественном колодце высотой в добрых 30 метров. К тому же колодец был еще и широким, а стены влажные, и это, конечно, только осложняло дело.
      Но удача! Кто-то из посетителей, побывавших здесь ранее, оставил небольшую приставную лестницу. Она была не очень надежной, но все же можно было хоть как-то продвинуться вперед.
      А дальше — словно при подъеме на скалы: здесь выступ, там выемка. И спасительный конец свисающей сверху мокрой, грязной, в узлах, кем-то закрепленной веревки: с ее помощью удается наконец взобраться наверх.
      Вспоминая, как все это было, Отто Николаевич Бадер напишет: «Карабкаясь по скользкой стене при слабом и мигающем свете фонариков, я довольно живо отдавал себе отчет в весьма реальной возможности, что это, быть может, последний день в моей жизни».
 
      Любая, даже единичная находка того или иного произведения палеолитического искусства — это событие. Здесь, на втором этаже, открытия следовали одно за другим. Целая галерея палеолитических изображений предстала перед учеными.
      Можно было не сомневаться: человек нарисовал мамонта и раскрасил его голову темно-красной охрой. Человеку давней эпохи принадлежит изображение дикой лошади, вымершей тысячелетия назад. И носорога.
      Эти изображения тоже были сделаны охрой — любимой краской древних художников. В том же гроте на противоположной стене — снова три мамонта.
      И еще, и еще…
      Один из спелеологов, вместе с археологами участвовавший в изучении пещеры, впоследствии писал: «Из самого большого и высокого двойного грота Мамонтов наклонный тоннель ведет к небольшому озеру. Есть в Каповой пещере еще две галереи. Но сюда попасть не так-то просто: нужно по-пластунски проползти через узкий лаз, чтобы проникнуть в сказочный мир сталактитовой пещеры. Здесь располагается грот Великан, крупнейший в Каповой пещере, грот Хрустального сталактита, грот Бездны…»
      На правах первопроходцев исследователи щедро оделяли названиями гроты и лабиринты Каповой!
      На верхнем этаже — это следует заметить особо — было значительно суше, чем на нижнем. Не было там и такого числа завалов, обломков скал и каменных глыб, как внизу.
 
      Конечно, впоследствии приспособили лестницы получше, раздобыли и передвижную электростанцию. Но пещера есть пещера, в особенности такая, как Шульган-Таш. Вести в ней исследования было непросто.
      Речь шла об открытиях бесценных!
      Пещерная живопись на Урале? И, следовательно, зримые свидетельства того, что уже 15–20 тысячелетий назад Урал был заселен, что в Оренбуржье жили люди?
      Помимо всего прочего, это означало, что человек стал осваивать данный регион вовсе не по мере отступления последнего ледника, как полагали прежде (т. е. 10–12 тысяч лет назад. — А. В.),а значительно ранее!
      Отто Николаевич Бадер имел все основания написать: «Рисунки служат ценнейшим дополнением для наших представлений о культуре верхнепалеолитических обитателей Урала. Видимо, пещера около 20 тысяч лет назад служила святилищем для охотников, систематически посещавших эти места».
      И ничего удивительного! Такая большая, да еще двухъярусная пещера, с ее бесконечным хитросплетением ходов, укромных гротов и потаенными галереями не могла не привлечь населявших здешние места наших предков. Во всяком случае, в Западной Европе палеолитические пещерные рисунки тоже, как правило, находят в сложных по конфигурации пещерах, расположенных в труднодоступных местах.
      Создается вообще такое впечатление, что древние художники специально выбирали для своих эрмитажей самые отдаленные, потаенные места в подземных гротах. То, что подземные эрмитажи существовали не только в Западной Европе, тоже стало теперь неоспоримым.
      И это так же было важнейшим открытием, которое имело принципиальный характер.
      Ибо оно подтверждало ту точку зрения, что не было единого центра зарождения искусства, что на определен ной стадии развития человечество на многих удаленных друг от друга территориях прошло через одни и те же стадии развития форм общественного сознания.
      А пятью годами позже, в 1965 году, в пещере Кульюрттамак, расположенной неподалеку от Каповой, на глубине около двух метров археологи, возглавляемые О. Н. Бадером, обнаружили слой с остатками костра, костями мамонта и других животных. Помимо изделий из кремня, были найдены кусочки красной минеральной краски. Такой же, как и на рисунках в Каповой пещере.
      В 1980 году рисунки древнекаменного века были обнаружены в Игнатиевской пещере в Челябинской области. Эти росписи, так же как и росписи в Бурановской пещере, — полосы краски и отдельные пятна, по меньшей мере на тысячу лет моложе рисунков Каповой.
 
      Когда нетленные росписи древних людей впервые открыли в Альтамире (в Испании) сто лет назад, никто не хотел верить, что они существуют. И понадобилось немало усилий, прежде чем удалось доказать: все правильно, есть на Земле такое чудо!
 
      В 1879 году дон Марселино Сантьяго Томазо Санц де Саутуола проник в находившуюся неподалеку от его имения в Испании подземную пещеру и не без помощи дочери отыскал там — в ту пору это казалось невероятным — палеолитические росписи.
      Но открытия еще только начинались.
      А дело было так. За одиннадцать лет до этого, в 1868 году принадлежавшая некоему охотнику собака, преследовавшая лисицу, проваливается в узкую каменную щель на склоне холма неподалеку от дома Марселино.
      Охотник не сразу сообразил, куда девался только что стремглав мчавшийся пес, но потом он увидел расселину, услыхал приглушенное тявканье и все понял. Он увеличил отверстие, протиснулся в щель и высвободил своего сеттера.
      Другой на его месте, разыскав собаку, быть может, на том и успокоился бы. Но охотник оказался человеком любознательным. Он решил проверить, куда ведет наклонный узкий ход, в котором он оказался, и вскоре увидел нагромождение камней, закрывавших проход в какую-то пещеру.
      Выбравшись назад, он рассказал о находке друзьям в деревне.
      Прошло, однако, семь лет, прежде чем один арендатор, будучи как-то в гостях у Саутуолы, случайно в разговоре вспомнил о сделанном охотником открытии.
      Взяв с собой двух рабочих, Саутуола отправился к холму. Все было так, как рассказал охотник: заросшая узкая щель на холме, и подземный лаз, и глыбы камней, напрочь закрывавших вход в пещеру.
      Холм назывался Альтамира — Высокий горизонт. И с его вершины были видны окрестные поля с выжженной, иссушенной землей, рощи оливковых деревьев, сложенные из серого известняка крестьянские дома с красными черепичными крышами. И где-то почти на линии горизонта старый средневековый городок Сантильяно дель Мар с узкими и кривыми улочками и белой громадой собора.
      Никто тогда не знал, что отсюда открываются и иные дали, что даже само название холма со временем будет казаться пророческим.
      Дон Саутуола спустился в подземный ход. Но увидев большие и тяжелые камни, чуть ли не наглухо замуровавшие пещеру, не стал заниматься расчисткой. Он лишь немного покопал у основания камней — хотелось узнать, насколько глубоко они сидят в земле. И нашел несколько костей животных.
      Саутуола показал находку приятелю, Хуану Вилланове, профессору геологии в Мадриде. Тот внимательно осмотрел их и сказал: «Кости принадлежат бизону, дикой лошади и давным-давно вымершему гигантскому оленю. А расщеплены они вдоль, — рассудил Вилланова, — очевидно, потому, что кто-то хотел полакомиться костным мозгом… Древние кости, — задумчиво сказал ученый, — очень древние».
 
      Миновало четыре года, прежде чем Саутуола вошел в пещеру. Могло пройти и еще больше, если бы в 1878 году он не побывал на второй Всемирной выставке в Париже. Там среди прочих экспонатов были выставлены только недавно найденные первые орудия труда древних людей.
      Скребки, остроконечники, ножи, резцы из камня.
      И тут же кости животных, расщепленные так же, как и кости из Альтамиры. Все это разожгло воображение Саутуолы.
      Весной 1879 года он принялся за работу. Он не был новичком: уже до этого исследовал несколько пещер и неплохо знал методику раскопок. К тому же успел побеседовать на сей счет с опытными людьми.
      …Примерно в 50 метрах от входа, недалеко от того места, где открывался довольно большой подземный зал, Саутуола увидел коридор, который вел в боковую пещеру. Ход привлекает его внимание, и он решает начать работу именно в этой пещере. Но прежде всего бегло осматривает большой зал. Он находит скелет пещерного медведя, извечного врага людей, и видит на одной из стен какие-то черные, словно краской проведенные полосы.
      Впрочем, последнему Саутуола не придает ровным счетом никакого значения.
      В маленькой пещере, судя по всему, жили люди. Пробираться им сюда было нелегко. Каменные стены узкого коридора очень близко подходили друг к другу, и не более метра отделяло ребристые своды от пола. Потом проход расширялся, а в самой «комнате» можно уже было стоять во весь рост. Земля была утрамбована и хранила следы золы от бесчисленных костров.
      День за днем спускается сюда Саутуола, и все растет число найденных им грубо оббитых кусков кремня, таких же, как орудия древних людей, которые он видел на выставке в Париже. И костей и зубов древних животных.
      — Возьми меня с собой, отец, — просит двенадцатилетняя дочка Мария.
      — Там темно, сыро, холодно, — пробует остановить ее Саутуола.
      Девочка настаивает, и однажды утром Саутуола сдается. Он привычно роется в маленькой пещере, а девочка, которой наскучило наблюдать за его работой, путешествует по подземелью.
      — Папа, — говорит она внезапно, — папа, смотри — быки!
      — Где? — несколько озадаченно спрашивает Саутуола. — Тебе, наверное, показалось.
      — Нет, — говорит девочка, — на потолке, вон там!
      — На потолке?
      Саутуола поднимает глаза — и в самом деле, как он это сам не заметил? — прямо на потолке целое стадо бизонов! Животные резвятся, пасутся, несутся во весь опор. Тут же дикая лошадь, и вепрь, и дикая свинья. В мерцающем свете карбидной лампы все они словно живые.
      Лежа на спине, долго и внимательно разглядывает их Саутуола. И когда он поднимается и дотрагивается рукой до росписей, чувствует: краска местами словно сырая.
 
      Впоследствии поколения исследователей, художников, просто любителей древностей и искусства будут восхищаться немеркнущими красками, удивительной точностью в передаче характерных поз животных, совершенством рисунков, той ролью, которую здесь играют свет и тень, прекрасным знанием художниками перспективы. Впоследствии тома и тома будут написаны об одной только пещере Альтамира, а доисторические росписи, живопись наших пещерных предков будут изучать студенты искусствоведческих факультетов во всем мире. Впоследствии открытие Саутуолы станет — и по праву — считаться одним из основополагающих в науке о человеке.
      Но это все будет потом. А пока Саутуола и Вилланова, с которым они спустились в пещеру на следующий день, как завороженные, смотрят на невиданную картинную галерею.
      Рисунки первобытных людей?
      Похоже, что так. Ведь вход в пещеру был, насколько можно судить, завален в очень далекие времена. Животные — древние, многие из них давным-давно вымерли. А вот куски затвердевшей краски — не такой, как современная. Вот раковина, служившая палитрой!
 
      На каждом шагу исследователи встречались с неожиданностями.
      Большая группа бизонов, которую увидела Мария, была, оказывается, нанесена поверх другой росписи, более примитивной. А на другой стене той же пещеры, между двух буланых с развевающимися гривами во весь свой естественный рост изображенных коней, они видят три отпечатка рук. Один сделан намазанной краской рукой, в двух других случаях обведен контур прижатой к стене ладони…
      По совету Виллановы, Саутуола садится писать отчет о своем открытии. В 1880 году книга выходит в свет. После рассказа о найденных в пещере орудиях и костях древних животных следует описание росписей. Есть в книге и репродукции. Их сделал приглашенный Саутуолой художник, глухой мастер, француз.
 
      И начинается скандал.
      Росписи в пещере вовсе не древние. Их исполнил по заказу Саутуолы тот самый художник, который иллюстрировал книгу, — таков слух, пущенный противниками открытия.
      И этому верят, как, впрочем, и рассуждениям о том, что первобытные люди ничем-де не отличались от горилл, а посему, конечно же, рисовать не умели. К тому же, как могли сделанные охрой росписи сохраниться на протяжении тысячелетий в темном, сыром, промозглом подземелье? — спрашивают недруги Саутуолы. Росписи были найдены, когда владелец Альтамиры посетил пещеру во второй раз, через четыре года после того, как он побывал там впервые, утверждают они. Недаром художник, давний знакомый владельца Альтамиры, жил у него в те годы.
 
      Отважно отстаивал открытия Саутуолы Вилланова. Он выступал на конгрессах, говорил о том, что ни один современный художник просто не сумел бы так детально, с таким знанием анатомии изобразить животных, населявших землю в глубокой древности. Что большая раковина, служившая палитрой, и бесформенные затвердевшие куски краски, изготовленной из охры, животного жира и древесной сажи, были найдены в тех же слоях, что и орудия и кости животных, которые изображены на рисунках. Объяснял, доказывал, пытался образумить своих противников.
      Но тщетно. Заговор молчания был ему ответом.
      Трудны бывают ступени прогресса и отнюдь не всегда гладки.
 
      …Древность, каменный век даже для многих ученых в ту пору были еще понятием совершенно неопределенным. Исследования только начинались, и пока многого не знали, не могли знать даже самые прогрессивные из них.
      Утверждение, будто у древних людей было искусство, расходилось с представлениями о происхождении и эволюции человека. В каменном веке, настаивали противники Виллановы, жили примитивные люди, которые не умели рисовать. Тот, кто доказывает противоположное, льет воду на мельницу старых воззрений, помогает ретроградам.
      В вышедшей в 1883 году монографии самого известного в те годы французского археолога и антрополога Габриеля де Мортилье «Предыстория» на 624 страницах перечислялись все, буквально все сделанные до того времени находки, имевшие отношение к первобытной истории человека. В том числе и находки, осуществленные Саутуолой: древние орудия, древние кости.
      Лишь об одном не сообщил Мортилье: об открытии палеолитической живописи — и все в той же Альтамире, где вел свои раскопки Саутуола.
 
      Что удивительного: ведь именно Мортилье в своем письме от 19 мая 1881 года (оно было сравнительно недавно разыскано в архивах Института палеонтологии человека в Париже) писал профессору первобытной истории Тулузского университета Картальяку о том, что рисунки в Альтамире «сделаны с единственной целью: заставить посмеяться над легковерными историками древности весь мир».
 
      Испугавшись за свою академическую карьеру, Вилланова отошел от затеянного дела.
      А Саутуола замкнулся в себе. Газеты, которые еще недавно превозносили его, теперь помещали на него карикатуры.
      В защиту Саутуолы попытался было выступить художник, который иллюстрировал его книгу. Он клялся, что все обвинения облыжны.
      Ему не верили: одна, мол, компания.
      В 1888 году Саутуола умер.
      Пятью годами позже скончался и Вилланова.
      Об Альтамире забыли. Для ученого мира она не существовала.
 
      А между тем вслед за раскрашенной пещерой в Альтамире стали находить и другие — в Испании, во Франции. По иронии судьбы, первую из них — Ла Мут, во Франции — разыскали всего лишь несколько месяцев спустя после смерти Саутуолы.
      …Они все-таки принадлежали древним людям, эти росписи. Так в 1902 году, торжественно отрекшись от прежних взглядов, заявил главный противник Саутуолы профессор Картальяк. Нужно отдать ему справедливость, он сделал все, чтобы восстановить доброе имя первооткрывателя расписных пещер, и публично попросил извинения у его дочери Марии.
      Сейчас в одной только Западной Европе насчитывается более 150 пещер с росписями. В основном они относятся ко временам позднего (верхнего) палеолита!
 
      На каменных сводах пещер, на потолках, на стенах, сделанные сажей и охрой и еще с помощью каких-то других минеральных и растительных красок, секрет которых не раскрыт полностью еще до сих пор, красные, черные, желтые, коричневые, фиолетовые росписи производят неизгладимое впечатление.
      Реалистичность изображений такова, что современные зоологи используют пещерные рисунки как своеобразные и, к слову будь сказано, неповторимые атласы древней фауны.
 
      Многие ученые считают, что в подземных эрмитажах каменного века, в нетленных творениях наших предков мы встречаемся с первобытной мифологией. А в мифологии переплетается все: и реальное и фантастика.
      Мифы — это история человеческого рода, и история зверей, и объяснение явлений природы. Мифы — это своеобразный учебник, это способ сохранения и передачи знаний.
      Настенные росписи, вероятно, в какой-то мере обязаны своим происхождением суевериям, колдовским обрядам. Племени нужно было мясо, и совсем не грех было заколдовать будущую добычу, поразить ее дротиком на стене, чтобы упал на полном бегу на воле пораженный уже не нарисованным, а настоящим дротиком бизон, чтобы не смогли убежать далеко олени, чтобы не ушел, ломая все на своем пути, грозный и злющий дикий кабан…
      Вереницы животных. Многочисленные значки и символы, бесконечные сочетания изображений.
      Нет, единожды увидев, право, не забудешь этих любовно изображенных животных, красоту круторогих, могучеплечих бизонов; игру бликов на гладкой, то коричнево-желтой, то черной, то почти белой шерсти коров из Альтамиры; огромных быков; коней с их иссиня-черными развевающимися гривами — порыв и удаль; заросших шерстью косматых мамонтов, бредущих один за другим, этих живых гор вожделенного мяса.
      Мы уже упоминали: расцвет палеолитической живописи в Западной Европе относится ко временам, отстоящим от наших на 15–20 тысячелетий.
      Примерно к этому же времени, утверждают специалисты, относится и живопись Каповой пещеры.
 
      За многие тысячелетия подземная речка Шульган прорыла в горе огромные полости, расположенные в несколько ярусов.
      И сказочно красивы двухсотметровые скалы у входа в пещеру.
      Ущелье. Заповедный лес. Река Белая.
      Далеко в глубь горы тянется галерея нижнего этажа Каповой пещеры. Постепенно повышаясь, она незаметно оказывается над уровнем реки. На добрых 50 метров взметнулась вверх галерея второго этажа.
      Великое множество переходов, гротов, иные высокие и обширные, с сухим и ровным полом; другие напоминают сказочные ледяные залы.
 
      К середине 60-х годов удалось разыскать в Каповой пещере более трех десятков изображений: мамонты, лошади, носороги.
      Но композиций так и не нашли. Просто отдельные рисунки, в основном контурные. Есть, однако, и силуэтные.
      Из всех известных палеолитических пещерных изображений рисунки в Каповой пещере — так в то время считали ученые — более всего напоминали рисунки из пещеры Нио во Франции. Монохромные — черные — рисунки, выполненные без помощи гравировки.
      О. Н. Бадер так и написал в своей вышедшей в 1965 году книге «Капова пещера». Но это мнение, как выяснится впоследствии, было не совсем верным.
      Не будем, однако, забегать вперед. Скажем лишь, что по технике нанесения рисунки были в какой-то степени близки и к гравированным на кости изображениям, найденным на палеолитической стоянке Мальта в Сибири.
      Они не очень крупные, изображения, найденные в Каповой пещере — от полуметра до метра с небольшим. Находятся рисунки на разной высоте, но в общем не очень высоко, почти все можно достать рукой.
      Большинство изображений сохранилось неплохо.
      Особенно выразительны мамонты: при внешней статичности полны внутренней динамики.
 
      Однажды — дело было уже в 1975 году — в кабинете О. Н. Бадера раздался телефонный звонок. Звонили из киностудии «Центрнаучфильм»: просили помочь киногруппе в создании фильма об уникальной пещере. И хотя эта работа не очень-то вписывалась в планы ученого, он не мог не понимать важности задуманного дела: ведь речь шла о том, чтобы запечатлеть, увековечить бесценные шедевры, сделать уникальные творения достоянием миллионов людей.
      Разумеется, он согласился.
 
      Как всегда, в начале съемок работа не очень ладилась. Взять хотя бы электростанцию «лихтваген» — а без света что снимешь! — ее никак не удавалось пристроить поблизости от входа в пещеру.
      Впрочем, может быть, она бы там и встала, но для этого, как не без юмора писал снимавший картину режиссер А. Соколов, следовало с помощью бульдозера выровнять добрых 100 метров в близлежащей лощине, расчистить от камней два брода и подъезд к Каповой.
      Выручили смекалка и подручные средства. «Лихтваген» дотянули до кабеля, а последний перетащили на себе. Перенесли и осветительные приборы, штативы — в общем, все, что полагается, проложили электрокабели по всей длине подземного маршрута к рисункам.
 
      …Такого яркого света Капова пещера не видела ни разу за все 300 тысяч лет своего существования. Работа началась.
 
      Работа началась, и это означало, что в бесчисленные коридоры и лазы Каповой должны были проникнуть осветительная аппаратура и камеры, что их следовало протащить через знакомый нам уже тридцатиметровый колодец с отвесными, гладкими, мокрыми стенами, который ведет на второй ярус пещеры. Но в конце концов и все это было преодолено…
      Приступая к съемкам, операторы попросили расчистить изображение одного из двух найденных в пещере носорогов.
      Каковы же были удивление, восторг, радость присутствующих, когда вдруг выяснилось, что это вовсе и не носорог! Бизон — вот кто был изображен на рисунке. Бизон! Сородич тех могучих животных, которых некогда увидела на сводах пещеры Альтамира, расположенной по меньшей мере в четырех тысячах километрах от Каповой Мария Саутуола.
      Так в Шульган-Таше было сделано новое важное открытие.
      Днем позже удалось обнаружить еще одного мамонта. Не успели его как следует рассмотреть, как снова был найден мамонт. Самый маленький из всех изображенных на этих стенах.
 
      Долгое время на нижнем этаже находили только схематические изображения. И это даже послужило основанием для предположения, что подобные знаки и символы относятся к более ранним временам, чем реалистические рисунки, украшающие гроты и залы второго этажа.
      Сейчас стараниями исследователей к прежним изображениям прибавилось четыре отчетливых рисунка животных! И несколько новых условных знаков.
      Можно не сомневаться: реалистические и условные изображения (ныне на этом сходятся все исследователи Каповой пещеры) представляют собой единый художественный ансамбль. Подобным же образом дело обстоит и в пещерах Испании и Франции. И это существенно уточняет наши представления и о времени и о характере изображений в пещере. В прежние рассуждения вносилась важная поправка: изображения на первом и на втором этажах все-таки относятся к одному времени.
 
      В июне 1976 года к археологам присоединились реставраторы.
      И последовали новые открытия.
      Есть, есть основания полагать — и реставраторы представили тому зримые доказательства, — что все стены нижнего этажа или во всяком случае значительная их часть были расписаны. Соответствующие пробы подтвердили это. Под толстым слоем сталактитов обнаружили фрагменты древних рисунков!
      Еще одно: похоже, что вовсе не одноцветными являются рисунки в пещере, как считали до самого последнего времени. Или по крайней мере — не все рисунки одноцветные. Когда реставратор Александр Гассель принялся расчищать на одной из стен очередной рисунок, он увидел, что изображение это — полихромно. Красная спина животного была обведена черной линией!
      Так, может быть, удивлявшая исследователей одноцветность рисунков в Каповой пещере объясняется тем, что черная краска обводной линии просто размылась и исчезла?
      «Слой краски на рисунках, где черная обводка сохранилась, пишет А. Гассель, — толстый, местами до трех миллиметров, а на ранее известных одноцветных рисунках красочный слой очень тонок. А так как обводящий контур всегда наносился художником поверх основного рисунка, то контур этот исчез вместе с поверхностным слоем краски».
      Звучит несколько категорически, конечно. Но само по себе предположение вполне оправданное.
      Занимает умы реставраторов и вопрос о том, как сохранить расчищенные рисунки. Ведь само собой ясно, что как только рисунок лишится своего защитного слоя, прежде всего, слоя минеральных солей — селенита, опасность гибели бесценных изображений увеличивается.
      Можно ли совладать с бедой?
      Можно, считают реставраторы. Для этого надо селенитовое покрытие обратить в союзника: не удалять его полностью, а лишь утоньшать. Так будут решены одновременно две задачи: бесценное творение и станет доступно обозрению, и останется невредимым.
      Многое еще предстоит сделать в Каповой пещере.
      Как тут не вспомнить, что до сих пор не разысканы описанные И. И. Лепехиным галереи на втором этаже, таинственные «Лепехинские галереи».
 
      А открытия расписных пещер продолжаются!
      В результате тесного сотрудничества советских и монгольских археологов была найдена и исследована еще одна ровесница Альтамиры. Ее обнаружили в Монголии, на берегу реки Хойт-Цинкерийн-Гол.
      Сенсация! Мировое искусство обогатилось еще одной серией дивных изображений, сделанных палеолитическими художниками, да еще обнаруженных в районе, где, по бытовавшим еще совсем недавно представлениям, их не могло и не должно было быть!
      География древних расписных пещер явно расширяется; от Оренбуржья до Монголии еще дальше, чем от Испании до Урала.
      Слоны. Страусы. Маленькие дикие лошади, сильно смахивающие на давних предков лошади Пржевальского. Двугорбые верблюды — бактрианы. Горные бараны.
      Животные, с которыми охотник сталкивается в каждодневной жизни. Помимо всего прочего, эти изображения свидетельствуют о том(что климат в Монголии в те далекие времена был теплым.
 
      Точный, лаконичный контур, уверенной рукой нанесенный на камень. Мастерски переданы не только обличье, но и характерные позы животных. На одном из рисунков древний житель пустыни верблюд изображен с повернутой к зрителю в анфас мордой.
      Итак, в Монголии обнаружен мощный, самостоятельный очаг древнейшего искусства. И это лишний раз свидетельствует о том, что отнюдь не из «единой прародины» шло развитие искусства. Существовал не один центр древнего искусства. Точно так же, как существовало множество центров расселения человека.
 
      Хакассия. Левобережье Енисея. Склоны Кузнецкого Алатау и Западного Саяна. Горы, покрытые хвойными лесами. Минусинский угольный бассейн. Железная руда. Золото…
      Удивительной красоты места. Вечно зеленые пастбища. Быстрые, прозрачные шумливые речки. Высокое голубое небо. И воздух — чистый, свежий, душистый, словно настоянный на разноцветье трав, весь пронизанный солнечными лучами.
      Открытия, сделанные в этом краю совсем недавно, настолько необычны, что дальнейшее их изучение, как отмечают специалисты, может во многом изменить наши представления о людях верхнего палеолита. И внести немало нового в изучение истории искусства.
 
      Когда-то давным-давно в одной из живописнейших долин у восточных отрогов Кузнецкого Алатау, на берегу нынешней речки Белый Июс, в районе нынешней деревушки Малая Сыя, поселились древние люди.
      Прошли тысячелетия. Однажды, уже в наше время — дело было в 1975 году — в Малой Сые оказался изучавший необычные ледовые образования в многочисленных здешних карстовых пещерах молодой гляциолог из Томска Владимир Дмитриев.
      Человек наблюдательный и вдумчивый, он обратил внимание на странную кость. Она не была похожа на кость какого-либо из ныне существующих животных.
      И еще одно насторожило гляциолога: каменные сколы.
 
      В сообщении, которое он отправил в Институт истории, филологии и философии Сибирского отделения Академии наук СССР, ничего не утверждалось. Дмитриев изложил только факты. Рассказал о том, что и кость и сколы были обнаружены на территории глиняного карьера, на окраине Малая Сыя.
      В Новосибирске, в Институте истории, отреагировали быстро. Сначала выслали разведчиков. За ними последовал экспедиционный отряд. Возглавил экспедицию опытный археолог, специалист по археологии Сибири, Монголии, Дальнего Востока, доктор исторических наук В. Е. Ларичев.
      Если бы первые жители деревни Малая Сыя знали, какие богатства скрыты здесь всего лишь под трехметровым слоем земли, они, наверное, назвали бы свою деревню Великой.
      Ибо поистине великие находки сделаны здесь!
      Это стало вполне ясно уже в первый год работы экспедиции. Последующие сезоны подтвердили: открытия достаточно любопытны.
 
      Напомним: вопрос о том, когда появился гомо сапиенс, или, как теперь нередко его называют, гомо сапиенс сапиенс, дабы не путать с неандертальцами, которых стали именовать гомо сапиенс неандерталенсис, один из самых сложных в антропологии.
      Еще сравнительно недавно, каких-нибудь 10–12 лет назад, его возраст определяли в 35–37 тысячелетий.
      Сейчас есть и сомневающиеся. Их немало. И доводы, которые они приводят, достаточно серьезны.
      1969 год стал в археологии годом гомо сапиенса. И одновременно годом новых горизонтов в истории палеолита.
      Когда Раймонд Дарт, человек, открывший австралопитеков, в которых многие исследователи видят родственную людям ветвь, в 1942 году объявил, что им найден в Африке, в скалах Свазиленда примерно сорокапятитысячелетней давности захоронение ребенка современного типа, это сочли чудачеством ученого.
      Шла вторая мировая война. И было, разумеется, не до того, чтобы проверять и перепроверять новые факты о происхождении человека. Пусть даже современного вида. Тем более, говорят противники Дарта, что тут что-то напутано. Не должно так быть. Это просто невероятно.
      Дискуссия продолжается и после войны.
      И выясняется, что Дарт, возможно, не так не прав.
 
      Восточно-средиземноморские пещеры Табун, Кафзех, Схул давно уже пользуются широчайшей известностью у антропологов всего мира. И не удивительно. Именно здесь в 20—30-х годах нашего века был сделан ряд интереснейших открытий, имевших самое непосредственное, отношение к вопросу о происхождении людей современного типа.
 
      …Первым тут был английский археолог, француз по происхождению, Тюрвиль. На берегу Тивериадского озера он в 1925 году случайно находит обломок человеческого черепа. Обломок не очень большой, но вполне достаточный, чтобы Тюрвиль мог увидеть главное: череп необычный. В нем как-то странно сочетается более или менее определенно выраженный надглазничный валик с более или менее высоким лбом и удлиненными орбитами… Типично неандертальские и типично сапиентные черты.
 
      То же смешение черт археологи видят и в пещерах Мугарет-эс-Схул и Мугарет-эс-Табун, расположенных на западном склоне горы Кармел в Палестине. Только черепа из Табуна отличаются тем, что им как будто скорее свойственны неандертальские черты, а в черепах из Схула преобладают черты человека современного типа.
      Но заметьте, и в том и в другом случае сочетание двух, казалось бы, несовместимых признаков. И это, разумеется, не только в строении черепа. Другие кости тоже достаточно необычны. Вот, к примеру, грудная клетка: в Табуне она в большинстве случаев бочкообразна, что свойственно неандертальцам. И все-таки такое впечатление, что чуть более плоская она, чем у неандертальцев. А у людей, найденных в пещере Схул, еще более плоская, уже напоминающая грудную клетку человека современного типа.
      Найденные в Кармеле ископаемые люди, считает одна группа ученых, — это результат метизации между неандертальцами и человеком современного типа. (Но ведь тогда надо признать существование уже в те отдаленные времена человека современного типа!) Нет, возражают им другие, это просто эволюция в действии: неандертальцы превращаются в человека современного.
      Поди разберись! Если в пещере Табун дело все же обстоит несколько проще, и, как потом напишет советский ученый М. Урысон, «можно допустить прямую связь между ранними западноевропейскими палеоантропами и табунским типом кармельских палеоантропов как двумя последовательными ступенями трансформации палеоантропов в направлении гомо сапиенс», то о населении пещеры Схул высказываются самые разные точки зрения.
 
      Внести какую-нибудь ясность могут только дополнительные раскопки, вполне резонно решает бельгийский исследователь Бернар Вандермейерш.
      В 1965 году возглавляемая им экспедиция, организованная научно-исследовательской лабораторией антропологии при Сорбонне, отправляется в путь.
      Пункт следования — пещера Кафзех близ Назарета.
 
      Как и в Схуле и Табуне, в Кафзехе к тому времени тоже успели побывать исследователи. В 1934–1935 годах Р. Невилль и М. Штекелис разыскали там остатки черепов ископаемых людей.
      Один из черепов восстанавливал крупнейший французский антрополог Анри Валуа.
      Результаты? Объем черепной коробки — 1550 см 3. Довольно значительный надглазничный валик. И в то же время более или менее высокий черепной свод, более или менее нормальный лоб, «убегающим» его не назовешь.
      Все та же примерно картина.
      …Да, здесь есть чем заняться, в Кафзехе. В особенности в «вестибюле», как назвали исследователи своего рода входной коридор, отделенный от пещеры лишь скалистым порогом.
      Так же как и в других пещерах, на несколько метров вглубь уходят слои жизни в пещере Кафзех.
      Три года длятся раскопки. Вскрываемая площадь невелика, каждый раз не больше квадратного метра. 22 слоя насчитывают ученые. Работать адски трудно. Без зубила и молотка тут вообще ничего не сделаешь.
      И все же постепенно накапливаются находки. В том числе и остатки нескольких очагов.
      И три человеческих скелета.
      Первый из них был найден в 1965 году. К сожалению, он был в очень плохом состоянии. По сути, от нега остались только одни фрагменты. Но можно было понять; что покойник лежал на правом боку, с согнутыми в коленях ногами, с головой, направленной на восток. Около останков нашлись кремневые орудия и куски красной охры.
      Все это как будто свидетельствовало о том, что здесь явное погребение с соблюдением определенного похоронного ритуала. Но могилу не рыли, для нее использовали естественное углубление в скале.
      В августе 1967 года археологи добрались до семнадцатого слоя.
      …Сначала они видят остатки скелета взрослого человека. Тут же рядом оказался и скелет мальчика.
      Взрослый человек и ребенок, вероятно, умерли и были захоронены в одно и то же время и в одной и той же могиле.
      Это — редкость. Тем более что семнадцатый слой, как и многие другие слои, изучавшиеся в Кафзехе, содержит мустьерские орудия. И, следовательно, принадлежит ко временам среднего палеолита. А в таком слое двойное захоронение вообще встречается впервые.
      Высвободить скелеты на месте невозможно: слишком тверда порода. Их «вырезают» вместе с куском породы, весь блок заливают гипсом и упаковывают в ящик.
      Ящики отправляют в Париж.
      Там можно будет пустить в ход и ультразвук, и другую новейшую технику.
      Примерно через год исследователи получают первые результаты.
 
      Чего, собственно говоря, можно было ожидать от новонайденных скелетов? Поскольку, как мы уже упоминали, речь шла о среднем палеолите, то это, по всем канонам, могли быть либо неандертальцы, либо «сборные» формы, примерно такие же, какие уже встречались в самом Кафзехе.
      Но получилось иначе.
      Лобная кость высокая, современной конфигурации череп. Нет никаких следов знаменитого «шиньона» неандертальцев, нет и затылочного валика. Затылок закругленный, похожий на затылок современного человека. Орбиты не круглые, как у неандертальца, а более прямоугольные — тоже вполне современной формы.
      Рост — метр восемьдесят. У неандертальца, как правило, — не больше метра шестидесяти пяти.
      Конечно, заметит Б. Вандермейерш, не обошлось и без некоторых примитивных признаков. Грубовата челюсть, видны надглазничные валики. И все же большая часть признаков свидетельствует о том, что перед нами существо, бесспорно, близкое к современным людям.
      Вывод? Вандермейерш формулирует его следующим образом: люди из Кафзеха — это люди современного типа, примитивные еще, но все же современного типа.
      Но тогда получается, что «начало» вида гомо сапиенс сапиенс отодвигается в мустьерскую эпоху! И что его время появления следует датировать не серединой последнего оледенения, как это принято, а примерно началом этого оледенения, а может быть, даже и предшествующей межледниковой эпохой.
      Вместо 35 тысяч лет — все 70 тысяч! На худой конец — 60.
 
      Насколько это верно?
      Мнения высказываются разные. И все же большинство сходится на том, что ставшая канонической схема средний палеолит — неандертальцы, верхний палеолит — человек современного типа нуждается в некоторых коррективах. Похоже, что в среднем палеолите жили не только неандертальцы.
 
      Вот еще тому примеры.
      В бассейне реки Омо в Африке было в последнее время сделано немало интереснейших находок, относящихся к изначальным периодам истории развития человека. Но там же, в 1967 году, сотрудниками знаменитого Луиса Лики, прославившегося открытиями одного из видов доисторических предков человека, так называемого гомо габилиса, были найдены три ископаемых черепа, датированных средним палеолитом. Один из черепов был в весьма плачевном состоянии.
      Два других, хотя и несколько «некомплектные», привлекли внимание английского антрополога Дэя.
      Его выводы таковы: безусловно, люди современного типа, правда, еще примитивного облика. У одного четко выраженный подбородок (это характерная черта представителей гомо сапиенс), относительно современные зубы, закругленный затылок.
      Обладатель второго черепа был носителем черт, которые скорее свойственны сапиентным, как их называют, неандертальцам. Но это, считает Дэй, лишний раз свидетельствует о том, что и в Африке, а не только на Ближнем Востоке, во времена среднего палеолита, 50–60 и более тысяч лет назад, существовали две морфологически несколько отличавшиеся группы. Одна из них — это неандертальцы с сапиентными признаками. Другая же — несомненно, весьма близка к гомо сапиенс сапиенс с некоторыми второстепенными неандерталоидными признаками.
      Многозначительна и одна из последних находок все в том же Кафзехе.
      Там, опять-таки в «вестибюле», у южной стены, на пять метров ниже нынешних слоев исследователи нашли очередное захоронение. Оно было не очень глубоким, ширина — сантиметров 60, а длина — примерно метр. Больше не надо было, хоронили ребенка лет десяти.
      …Он лежал на спине, с головой, чуть повернутой направо, согнутые в локтях руки были прижаты к грудной клетке, пальцы рук немного не доставали до скул. А поверх рук, поперек туловища лежали рога какого-то животного, вероятно, лани. Рядом ученые нашли обломок большой берцовой кости, очевидно, того же животного.
      Нашлась в могиле и охра. Нашлась, и это было уже совсем удивительно, скорлупа от страусовых яиц.
      Захоронение находилось в самых нижних слоях, относящихся к среднему палеолиту.
      Приношения в захоронении мустьерского времени.
      Если это были неандертальцы, то, наверное, очень разумные неандертальцы.
      Еще примеры?
      Франция. В одной из пещер здесь недавно нашли череп, напоминающий современный, но в значительно более древнем слое, чем ему бы полагалось быть — в слое, отстоящем от нас примерно на 90 тысяч лет.
      Да, весьма похоже, что гомо сапиенс объявился и в Европе, и в Африке раньше, чем это представляли себе еще совсем недавно.
      А в Азии? В частности в Сибири?
 
      Когда гомо сапиенс сапиенс, человек разумный, появился на сибирских просторах?
      Вопрос этот непростой. И мнения тут высказывались разные.
      Мы еще вернемся к нему. Сейчас же — небольшое отступление.
      В 1928 году под Иркутском была найдена уже упомянутая нами палеолитическая стоянка Мальт?. Первым ее исследователем стал знаменитый Михаил Михайлович Герасимов — в ту пору начинающий ученый. Антрополог, археолог, скульптор, он впоследствии приобретет известность своими работами по воссозданию скульптурных портретов с помощью разработанного им метода восстановления мягких частей лица по черепу. Вспомните целую галерею его портретов предков человека—питекантропов, неандертальцев; портрет найденного под Владимиром человека из Сунгиря; портреты Тамерлана, Ивана Грозного и многих других. Он станет лауреатом Государственной премии, одним из авторитетнейших наших специалистов.
      Но тогда, в 1928 году, он еще только начинал свои исследования и был немало озадачен зрелостью искусства Мальты, ее замечательными скульптурными изображениями — женщин, птиц, сделанных из кости мамонта. Вообще кость, особенно кость мамонта, а также его бивни использовались в Мальте очень широко. Отменные были тут мастера — косторезы. Чего только не выделывали они из кости: и орудия труда, и бесчисленные украшения: бусы, подвески, пряжки. И костяные фигурки — статуэтки людей, отличавшихся точностью деталей, даже прически, — и те переданы в большинстве случаев.
      Не успели ученые толком изучить удивительную стоянку (тогда, полсотни с лишним лет назад, сам факт наличия в Сибири древнего, относящегося к каменному веку поселения, был в новинку и даже вызывал недоверие: не ошиблись ли исследователи?), как был найден своего рода ее двойник — стоянка Буреть.
      Она находилась всего в 25 километрах от Мальты. Открывший ее в 1936 году академик А. П. Окладников скажет: «Похожа на Мальту, как близнец».
      Одним из важных вопросов, вызывавших разногласия исследователей, был вопрос о датировке этих стоянок.
      Назывались различные цифры! О Бурети говорили, что ее возраст 12–14 тысяч лет.
      И вот новые радиоуглеродные исследования. Проверка велась очень тщательно. Результат такой: 21 тысячелетие!
      А стоянка Мальт? оказалась еще старше. Радиоуглеродный анализ показал: 24–25 тысяч лет!
      Еще несколько фактов.
      В 1965 году в Якутии, за Полярным кругом, на берегу далекой реки Берелех в руки кандидата (ныне доктора) биологических наук В. Е. Флинта попал занятный обломок мамонтового бивня. Привезли его в поселок местные жители, которые нашли и этот обломок, и несколько других километрах в 50 выше по реке, где вода подмыла берег и обнажила древний слой.
      На обломке было хорошо видно изображение мамонта! Штриховое, сделанное достаточно уверенной рукой. Высота фигуры мамонта восемь и семь десятых сантиметра, расстояние от лба до основания хвоста — пять и семь десятых сантиметра.
      Неужели рисунок палеолитического человека?
      Флинт — человек науки. И он не спешит с выводами. Сначала нужно все как следует взвесить. Ведь изображение мамонта мог, к примеру, сделать и наш современник.
      Мог ли?
      Флинт внимательно всматривается в рисунок, пробует царапать обломок. Ничего не получается. Поверхность бивня пропиталась водой, и она не процарапывается, а только проминается. Нет, рисунок явно сделан давно: штрихи, повредившие эмаль, окрашены окислами железа значительно интенсивнее, чем неповрежденные участки эмали.
      И еще одно, главное: мамонт на рисунке изображен так, как его вряд ли смог бы изобразить человек, не видевший это косматое чудище: мамонт сидит, а хвост у него поднят вверх и изогнут. Кто-кто, а уж зоолог Флинт, изучавший повадки диких слонов в Африке, совершенно твердо знает, что эта, казалось бы, неестественная поза вовсе не плод фантазии художника, она очень характерна для этого вида млекопитающих.
      Вывод? Конфигурация хвоста мамонта на рисунке как раз и служит одним из самых существенных доказательств того, что перед нами рисунок палеолитического человека.
      К тому же приходит и О. Н. Бадер: гравировка на берелехском бивне относится ко временам палеолита. И именно О. Н. Бадер обратил внимание на то, что на рисунке, собственно, не одна, а две фигуры мамонтов. Еще точнее: задняя часть принадлежит одному животному, а в передней его части, как подчеркнет ученый, видны два профиля — горбатой спины и головы мамонтов, один короче и ниже, другой — крупнее.
      Какого же времени рисунок?
      На стоянках Северо-Восточной Сибири конца ледниковой эпохи, стоянках так называемой сумнагинской культуры, остатки мамонтов отсутствуют.
      Зато они встречаются в слоях, относящихся к более ранней, так называемой дюктайской культуре. Она обнаружена на обширной территории Северо-Восточной Азии, прежде всего — в Якутии, и существовала примерно до середины II тысячелетия до нашей эры. Кстати говоря, очевидно, именно дюктайцы имели непосредственное отношение к древнейшим этапам заселения Америки.
      Так вот, если даже брать, как говорится, по нижнему краю, то берелехской находке минимум 13 тысяч лет!
 
      Следы дюктайцев в последние 10–12 лет найдены на огромных территориях между Алданом и Беринговым морем. Вполне возможно, считает один из первооткрывателей этой культуры Ю. А. Мочанов, что ее ареал охватывал не только территорию к востоку от Лены и к северу от Амура, но и, очевидно, Сахалин и большую часть Хоккайдо.
      И здесь мы вплотную подходим к интересующему нас вопросу. Ибо, как считает Ю. А. Мочанов, 35–40 тысячелетий назад на территории Восточной Азии завершается формирование человека современного физического облика, обладающего протоамериканоидными чертами. Эти «протоамериканоиды» переходят через Становой хребет и расселяются в бассейне средней Лены. Начиная с 35-го тысячелетия они осваивают обширные территории Якутии и Чукотки. А когда около 20 тысяч лет назад восстанавливается прерванная Воронцовской трансгрессией сухопутная связь Азии с Америкой, туда, вслед стадами мамонтов, бизонов и прочей живности проходит и человек.
      Остановимся. Вопрос о заселении Америки — это самостоятельная тема. Нам важно подчеркнуть одно — представляется, что гомо сапиенс жил в Восточной Сибири много тысяч лет назад.
      …Ничего странного. Давно известно, что по меньшей мере 800 тысяч лет назад (по новейшим данным — и все два миллиона). Азию населяли питекантропы. 500 тысяч лет назад неподалеку от нынешнего Пекина, на холме Драконовых костей, разводили свои костры первобытные люди, получившие с легкой руки канадца Блэка и китайского ученого Пэй Вэньчжуна название синантропов.
      В немыслимо далекие времена уходит прошлое восточноазиатских народов, и в значительно более ранние, чем предполагалось еще совсем недавно, века появились здесь и люди неандертальского обличья, и человек современного вида.
      Когда открыли Мальту и Буреть, многие стали говорить, что найденное здесь — результат деятельности каких-то пришельцев с Запада, которые сумели сохранить старые традиции палеолитического искусства, приобретенные на родине. Конечно, утверждали сторонники этой точки зрения, что-то видоизменилось, но в целом оба памятника — несомненное порождение палеолита Европы.
      Теперь ученые все больше и больше убеждались в том, что подобные суждения поспешны.
      Это не значит, разумеется, что те или иные группы населения не могли проникнуть с европейской территории за Урал и дальше. Это как раз происходило при благоприятных условиях. Значительные передвижения подчас немалых человеческих групп, как справедливо подчеркнул в одной из своих статей доктор исторических наук профессор Н. Я. Мерперт, бесспорно, составляют одну из закономерностей истории. И весьма существенную роль эти передвижения играли начиная еще со времен расселения предков человека и формирования первоначальной ойкумены. Бесконечно разнообразны были человеческие перемещения, миграции. Помимо всего прочего, их результатом было освоение новых территорий, нередко, в особенности на заре человеческой истории, «означавшее подлинное открытие новых миров».
      Все это так, конечно. Несомненно и то, как свидетельствует академик А. П. Окладников, что маленькие группы переселенцев — первобытных охотников на мамонта, северного оленя и носорога — доходили и до Байкала. Но…
 
      В 1961 году в Сибири, на Алтае была сделана еще одна находка. В Горно-Алтайске, у подножия возвышающейся над городом горки, как расскажет впоследствии А. П. Окладников, археологам удалось обнаружить слой с очень примитивными каменными орудиями.
      Палеомагнитный анализ — один из самых точных методов определения дат, употребляемых в современном естествознании, показал, что возраст верхней границы слоя глины, в котором найдены орудия, составляет не менее 300 тысяч лет, а нижний приближается к… миллиону.
      «Своими находками мы вовсе не собирались «обижать» синантропа или питекантропа, — заметит Алексей Павлович Окладников. — Однако стало ясно, что Сибирь, Алтай являлись одним из центров, где, возможно, происходило формирование человека». И добавит: «Этот факт потрясающий, одно из достижений нашей археологии 60-х, 70-х годов. Открылась грандиозная панорама истории человека в Сибири — от древнейшего архантропа к неандертальцу, затем к жителю верхнего палеолита Мальты и Бурети, многочисленным поселениям неолита с их многообразной и сложной культурой…»
      Пятнадцатью годами позже последовали открытия в Малой Сые.
 
      …Пока близ Малой Сыи основные раскопки еще впереди. Но и того, что найдено, с лихвой хватает, чтобы понять: здесь, на берегах Белого Июса, судьбе было угодно послать нам, людям XX века, поистине бесценные сведения о людях, населявших Южную Хакассию 20–30 тысячелетий назад.
 
      Оказалось, что раскапываемое поселение занимало большую — для людей древнекаменного века — территорию: несколько тысяч квадратных метров. И насколько можно было судить, это было не временное стойбище. Крупный поселок, а по палеолитическим масштабам, как пишет В. Е. Ларичев, подлинный «город», своеобразный культурный центр в благодатной Алтае-Саянской горной стране. «Дома» — полуземлянки буквально лепились друг к другу.
      Люди ледниковой эпохи Сибири были неплохими строителями. «Сначала, — рассказывает В. Е. Ларичев, — выкапывался округлый котлован землянки. Наиболее углубленная часть его располагалась в центре, а менее глубокая полоса, шириной 1,5–2 м, образовывала уступ, или, как его называют иначе, «плечики». Они шли по кругу центральной части котлована и представляли собой нечто вроде «лежанок», где проводили большую часть времени обитатели дома. В этих «лежанках» на равном расстоянии друг от друга выкапывались ямки для очагов, по-видимому, для каждого семейства свои собственные. Около горящих костров выполнялась самая разнообразная работа — здесь, судя по костям, хозяйки готовили еду, охотники кололи камень, резали кость и рог, кроили шкуры».
      Большую часть ножей, скребков, шильев, резцов, игл археологи нашли в основном на лежанках, прилегавших, как мы уже знаем, к очагам.
      Найти следы опорных конструкций крыши исследователям не удалось. По мнению В. Е. Ларичева, она был, земляной, куполообразной.
      И еще одно: входили в землянку, очевидно, через крышу! Здесь явно жили охотничьи, но оседлые племена с развитой и достаточно сложной культурой. Об этом свидетельствовали и орудия. Хотя им были присущи свои оригинальные черты, в целом они нисколько не уступали аналогичным орудиям Европы.
 
      …В красивой горной долине Кузнецкого Алатау сюрпризам, казалось, не будет конца.
      Представьте себе удивление исследователей, когда им все чаще стали попадаться… многоцветные кусочки краски: красная, желтая, малиновая, черная, зеленая, фиолетовая. А вскоре стало понятно, из какого сырья изготовлялась краска. Это были гематитовые и магнетитовые железные руды. И залежи малахита с вкраплениями медной руды.
      Руда при помощи каменных отбойников дробилась, а затем полученные кусочки растирали специальными терками. Полученный порошок смешивался с животным жиром.
      До выплавки металла, до начал металлургии должны были пройти еще века и века. Но не с этих ли давних времен ведет человек свое знакомство с рудами?
      Еще одно новейшее открытие: при раскопках палеолитического поселения Толбага в Забайкалье — дело происходило в 1979 году — археологи нашли скульптурное изображение головы медведя. Древний мастер прекрасно владел резцом. Приподнятый кверху кончик носа медведя, оттопыренная нижняя губа, маленькие глаза — все это передано удивительно точно. Медвежий «портрет» был, как пишут сделавшие открытие специалисты, изготовлен из зубовидного отростка второго шейного позвонка шерстистого носорога.
      Само поселение состояло из нескольких наземных жилищ округлой или овальной формы. Внутри жилищ археологи нашли остатки очагов. Близ одного из очагов и лежало скульптурное изображение головы медведя.
      Возраст — не менее тридцати тысяч лет.
      Все дальше вглубь уходят в Сибири следы человека разумного. И весьма похоже, что господствовавшие недавно представления, будто истоки древнейшей культуры каменного века Сибири нужно искать вне ее границ — к югу или к Западу, на просторах Центральной Азии и в Казахстане, нуждаются в основательной корректировке.
      В свете новых открытий вполне оправданной представляется мысль, высказанная В. Е. Ларичевым: «Пришло время ставить на очередь дня интереснейшую проблему зарождения и формирования верхнепалеолитической культуры Сибири в ее границах».

      20 октября 1933 года в Париже состоялся короткий телефонный разговор между Рене Дюссаном, хранителем восточных древностей музея в Лувре, и уже в ту пору известным знатоком древней истории Ближнего Восток Андре Парро.
      — Можете ли вы немедленно выехать в Абу-Кемаль? — спросил тогда Дюссан.
      — Немедленно, это как? В течение двух недель? — вежливо осведомился Парро. — Быстрее ведь не получится. Собраться надо. Добраться до Сирии. Да и там тоже намучаешься с дорогой.
      Век космических скоростей был еще впереди. Самолеты в Бейрут летали от случая к случаю. В основном туда ездили железной дорогой, пароходами. В экспедиционной практике использовали верблюдов и ослов.
      А ведь ослам случалось и заупрямиться.
      Для понимания последующих событий стоит учесть два обстоятельства. Первое, что на слоеный пирог с самой неожиданной начинкой похожи земли Сирии. Издавна живут тут люди, на протяжении последних десяти тысячелетий сменяли друг друга, впрочем, как и в соседнем Ираке, различные племена и народы, в том числе аккадцы и митанни, хетты, арамейцы, ассирийцы, вавилоняне, медеи, персы. Проходили тут и армии Александра Македонского, а после неожиданной его смерти весь здешний регион попал под тяжелую руку Селевка — одного из удачливых военачальников Александра. В 64 году уже нашей эры в Сирию вторглись римские легионы. Сирийское царство Селевкидов было уничтожено, страна стала римской провинцией.
      Крестный путь древней страны, чье выгоднейшее географическое положение — на пересечении морских и торговых путей — притягивало алчные взоры завоевателей чуть ли не всех времен, продолжался.
      В XII веке на земли Сирии пришли крестоносцы, потом ею завладели египетские властители. Их сменили — и на целых 400 лет — турецкие захватчики. И лишь в 1920 году, после того как Турция, сражавшаяся во время первой мировой войны на стороне Германии, потерпела оглушительное поражение, Сирия по Версальскому миру была объявлена самостоятельным государством. Правда (колониальная система в ту пору действовала еще довольно исправно), под протекторатом Франции. И французским капиталистам очень не хотелось упускать завидные богатства здешней земли.
      Естественно, что «опекуны» ввели в Сирию некоторый контингент войск, занявших стратегически важные пункты. В ряде мест были учреждены военные комендатуры.
      И еще об одном хотелось бы напомнить: холм Телль-Харрири, а это был большой и давно всем известный холм, находится в Северном Двуречье, примерно в 120 километрах южнее слияния Хабура и Евфрата.
 
      В первых числах августа все того же, теперь кажущегося таким далеким 1933 года лейтенант Кабан, офицер специальных служб при комендатуре в городке Абу-Кемаль вблизи границы с Ираком, совершая обычный объезд своего участка, увидел на склоне холма Телль-Харрири группу бедуинов, искавших, как они ему объяснили, большой камень.
      Камень был нужен для надгробной плиты умершему сородичу. Искали они уже давно, однако здесь, в пустыне, найти его было непросто. Посоветовав все-таки поискать в другом месте, — может, там повезет — Кабан продолжил свой путь.
      Но несколько дней спустя к нему вдруг пришел один из бедуинов и спросил, что делать с найденным человеком.
      Кабан вновь едет к Телль-Харрири. Вот склон холма — и впрямь послушались его совета бедуины, принялись копать в другом месте. А вот и человек — большая, в человеческий рост высеченная из камня фигура. Голов нет. Руки скрещены — такое впечатление, что «человек» просит о чем-то или, быть может, кого-то.
      По низу скульптуры виднелась какая-то клинописная надпись.
      С помощью сослуживцев Кабан перевозит найденный монумент в Абу-Кемаль.
      300 килограммов весила скульптура.
      О находке лейтенант, как и положено, доложил по начальству.
      Местные французские власти связались с Парижем, там обратились в Лувр.
      Конечным итогом всех этих действий явилось то, что Андре Парро оказался во главе небольшой экспедиции выехавшей в Телль-Харрири.
 
      Вскоре после начала раскопок обнаружилось место древнего паломничества.
      Взорам исследователей открылся храм, вернее остатки некогда находившегося тут храма Иштар, богини войны и плодородия. Стали попадаться и культовые статуэтки, изображавшие мужчин и женщин, поклоняющихся божествам. В их числе «управитель» по имени Эвхил, «мельник» Идинерум.
      И тогда же — Парро точно приводит дату: 23 января 1934 года — они разыскали еще одну статуэтку. Она была сделана из красивого белого камня, чуть больше четверти метра высотой, и изображала идущего с молитвенно-скрещенными руками человека. Узкая диадема поддерживала собранные в пучок на затылке волосы. У человека, была длинная ухоженная бородка — в XIX веке такие бородки называли эспаньолками. И хотя поврежденные нос и губы несколько обезображивали лицо, в целом он производил впечатление лукавого и тертого господина вполне себе на уме.
      На левом плече статуэтки — короткая строчка надписи, исполненная все той же клинописью. (Когда Нибур 1780 году привез первые образцы клинописи в Европу и до расшифровки ее было еще далеко, ученые мужи никак не хотели принять ее всерьез. «Это выглядит так, будто по мокрому песку проскакали воробьи», — полупрезрительно говорили они.) Надпись свидетельствовала, что в камне запечатлен «Ламчи-Мари, царь Мари, великого Ишшаку».
      Царь Мари. Не означало ли это, что здесь, под холмом, названным в честь известного арабского поэта, таятся остатки давно уже возбуждавшего любопытство и интерес специалистов древнего города Мари, знаменитого Мари, неуловимого Мари, казалось, напрочь исчезнувшего с земной поверхности?
      А находки продолжались. Археологи обнаружили несколько маленьких, сделанных из алебастра женских фигурок. Одна из женщин восседала на троне. На женщинах были длинные, до пят, ворсистые платья. И высокие расширяющиеся кверху головные уборы без полей. Нашлись и многочисленные священные сосуды. Позднее в двух помещениях храма — вероятно, некогда там жили жрецы — сыскалось множество относящихся к середине третьего тысячелетия бус из лапис-лазури с нацепленными на них амулетами — вырезанными из перламутра совами, рыбами, птицами.
      А на каменных скамейках по сторонам храма верующие оставили множество статуй и статуэток в молитвенных позах — чтобы боги не забывали и после того, как уходили люди, их просьб.
      Имя этого города не единожды встречалось в давних документах. Судя по ним, город возник где-то в начале четвертого тысячелетия до нашей эры. Но уже в первой трети третьего тысячелетия, после двух или трех столетий расцвета, успехи его были приостановлены, и весьма резко, соперниками, обосновавшимися на юге, — то ли царем Лагаша Эаннаду (около 2850 г. до н. э.), то ли царем Саргоном Аккадским (около 2750 г. до н. э.).
      Более или менее достоверно одно: вначале Мари вынужден был покориться Эаннаду, потом Саргону и, наконец, Нарамсину.
      На три или четыре столетия — так свидетельствуют источники — воцаряется тишина.
      Вновь о Мари начинают говорить во времена третьей династии города Ура, около 2300 года до нашей эры. Некий Ишта-Ира становится царем города Изин, соперника Ура. В конце концов Изину удается одержать верх над Уром. К этому времени относится и новый взлет Мари.
      Занимая ключевые позиции на Среднем Евфрате опираясь на родственную династию в Изине, находящемся километрах в 700 к югу, правители Мари осуществляют контроль едва ли не над всей Южной Месопотамией и над торговыми путями, которые ведут из Анатолии (ныне территория Турции) в Персидский залив.
      От тех и несколько более ранних времен сохранилось немало работ художников и ремесленников, увы, в своем большинстве безымянных. Но так хороши утварь, предметы обихода, драгоценности, так подчас совершенны, что еще сто лет назад, когда были найдены следы этой древней цивилизации, им отвели почетное место своих коллекциях музеи Востока и Запада.
      А между тем основные находки были еще впереди они нам добавили немало новых сведений о том, что представляло собой государство Мари.
      Эти сведения были получены в ходе многолетних раскопок, осуществленных экспедицией Парро.
 
      Пять сезонов успели до начала второй мировой войн поработать на холме Телль-Харрири Парро и его товарищи. Двое из них — архитектор-реставратор и фотограф — стали жертвами несчастного случая. В 1951 году раскопки продолжили.
      20 лет раскапывали археологи древний холм в пустынном уголке Сирии. И открыли поистине фантастические вещи.
      20 сезонов раскопок! И все же до сих пор не исчерпаны богатства, которые таит Телль-Харрири.
 
      Итак, мы остановились на том, что Мари вошел в силу и стал одним из поистине великолепных центров цивилизаций, некогда существовавших на берегах Евфрата.
      Но судьба переменчива.
      Проходит время, и в Вавилоне, старом недруге, давнем сопернике, воцаряется новая династия. Шаг за шагом, не торопясь, но и не отклоняясь от намеченных целей, она укрепляет свои позиции.
      Такое впечатление (не исключено, что в этом повинна нехватка источников), будто Мари первоначально лишь наблюдает за действиями Хаммурапи, когда тот захватывает Урук, затем Изин. Впрочем, некоторые данные позволяют считать, что город участвовал в коалиции, направленной против Вавилона. Возглавлял ее Рим-Син, властитель Ларсы.
      Но коалиция потерпела поражение. Рим-Син лишается и столицы и трона.
      Властитель Мари Симрилим не сомневается в том, что и над его городом нависла смертельная опасность.
      И действительно, хотя некоторое время Хаммурапи еще шлет ласковые письма «своему брату Симрилиму», он лишь выжидает удачный момент. И когда этот момент настает, его войска начинают поход.
      Движется пехота, вооруженная копьями, боевыми топорами и серпами. Едут боевые колесницы, те, кто сражается на них, вооружены луками. В специальных ящиках хранятся стрелы с различными наконечниками: кремневыми или из твердых пород дерева.
      …33-й год царствования Хаммурапи. Войска Вавилона держат путь строго на северо-восток.
      25 километров в сутки. Привал. И — снова вперед.
      В точно намеченный срок боевые подразделения Хаммурапи начинают осаду Мари.
      Мы не знаем, упорно ли сопротивлялся город. Известно только, что вскоре Хаммурапи объявил о своей победе.
      Удалось ли городу откупиться, отвлекли ли Хаммурапи другие дела и планы, или просто не к его выгоде сложились обстоятельства, но он милостиво обошелся с Мари, во всяком случае не разрушил его. Не исключено, что он просто счел это для себя в то время невыгодным. Так или иначе, но Хаммурапи оставляет его в покое. Однако ненадолго.
      …На 35-м году своего 43-летнего правления (ок. 1792–1750 гг. до н. э.) властитель Вавилона наносит еще один, на сей раз поистине сокрушительный удар ненавистному городу.
      «По велению Ану и Энлила (двух главных божеств — бога неба и бога Земли) он разрушил стены Мари». Так сказано в одном из сохранившихся текстов того времени.
      Захватчики сожгли царский дворец. Они разграбили и уничтожили посад, сровняв с землей домишки городской бедноты; нанесли жестокий урон кварталам ремесленников.
      Город был уничтожен.
      …Казалось, сама земля, прикрывая следы разбоя еще хранила память о злосчастном дне.
      От наружных городских стен едва ли не на всем из протяжении сохранились лишь остатки насыпи. Пред ставшие перед учеными руины дворца были опалены огнем. На кое-где уцелевших стенах, казалось, еще играют отблески сгубившего их пламени. В огромном зале — следы гигантского костра, разожженного некогда захватчиками и придавленного тяжестью обрушившихся потолочных балок и алебастровой лепнины.
      И такой же раззор, грабеж, неистовство пламени, красноречивые следы вражьей злобы открылись археологам в святилище Иштар. В одном из колодцев найдена изуродованная статуэтка: ее лицо расплющено ударами молотка. Всласть поиздевались чужеземцы и над большой статуей, сделанной из долговечного диорита. Отдельные обломки этой статуи были найдены все в том же колодце, остальные раскиданы.
      И с бешеной злобой рушат, ломают, уничтожают воины Хаммурапи запечатленные в глине клинописные донесения, счета, расписки, хранившиеся в апартаментах царя.
 
      Через 39 веков, уже в нашем столетии, знаменитому немецкому археологу Роберту Кольдевею довелось раскопать Вавилон эпохи наивысшего его расцвета — Вавилон эпохи «царя царей» Навуходоносора. Кольдевей сделав при этом три ошеломляющие находки. Он обнаружил сад легендарной царицы Семирамиды, Вавилонскую башню и «Дорогу процессий» в честь бога Мардука. Помимо этого, Кольдевей отыскал в Вавилоне вывезенные из Мари, угодившие, так сказать, в плен статуи некоторых царей поверженного города.
 
      Бывшая столица Среднего Евфрата после нанесенного поражения уже никогда не сумела подняться.
      Примерно десять веков спустя, во времена ассирийского владычества, в Мари находилась резиденция губернатора. Город в те годы ничего особенного собой не представлял. Привлекательным было лишь его географическое положение: на перекрестке торговых дорог, на берегу Евфрата.
      Но канули в Лету и ассирийцы. Песок, ветры заносят руины былого Мари.
      Проходят века и века. И, наконец, теряются в безбрежной Сирийской пустыне с ее бесчисленными теллями даже следы Мари.
      Медленно струится в этом царстве желтых песков и голубого неба, под испепеляюще жарким солнцем время.
      …1933 год. Мари найден!
 
      Можно много и подробно рассказывать о результатах раскопок Парро и его коллег, приоткрывших интереснейшую страницу древней истории Сирии, поведавших нам о величии и падении одного из центров здешних начальных цивилизаций. Города, где соприкоснулись шумерский мир и мир эгейский. Столицы царства на краю Сирийской пустыни, но одновременно и на берегу — кстати сказать, на правом берегу — Евфрата. Заметим: все мало-мальски значительные поселения и в древности — Ашарах, Дура-Эуропос, Хана, и в наше время — Деир, Абу-Кемаль, Анах — возвышаются именно на правом берегу этой самой большой реки Передней Азии. Евфрат берет начало в Турции и несет свои воды сквозь Сирию и Ирак, вместе с Тигром орошая земли древней Месопотамии.
      Но вот что самое главное: раскопки позволили добыть много новых, ранее неведомых науке, а потому и особенно заманчивых для исследователей данных, относящихся к одной из малоизученных эпох истории человечества. Эпох, где каждый факт нередко дороже золота. Впрочем, стоит ли вообще сравнивать переменчивую ценность желтого металла с поистине бесценными сокровищами знания?
 
      «Мы разыскали, напишет впоследствии Парро, 15 храмов самых различных божеств этой политеистической цивилизации со множеством культовых скульптур. И хотя большинство из них предстало перед нами в виде обломков, многие тем не менее удалось реставрировать. Но наибольшее впечатление производили храм богини Иштар, раскопанный еще до войны и датируемый третьим тысячелетием до нашей эры, и остатки огромного дворца, занимавшего территорию по меньшей мере в 2,5 гектара, возведенного в XIX–XVIII вв. до н. э. Здесь находилась резиденция династии, представителем которой и был царь Симрилим — тот самый, что вел войны с Хаммурапи и пал жертвой вавилонского владыки.
      Еще в 1936 году превосходно сохранившиеся стен дворца (сейчас они, увы, превратились в руины) достигали пяти метров в высоту!»
      …Около трехсот помещений и внутренних двориков насчитали исследователи, и, судя по всему, те, кто строил этот огромный дворец, придерживались одного основного правила: они группировали вокруг того или иного открытого двора множество комнат и помещений, обычно сообщавшихся друг с другом. Двор этот служил и источником света, поскольку окон — на нижнем этаже уж определенно — не было. Может быть, отсутствие окон объяснялось климатом?
      Конечно, десятилетиями строился дворцовый комплекс, работали тут, вероятно, поколения архитекторов, и остается только удивляться, как гармонично «подстраивались» к ансамблю последующие сооружения. Правда, материалы, находившиеся в распоряжении зодчих, на отличались разнообразием: кирпич-сырец для стен, обожженный кирпич на плиточное покрытие, гипс для полов в помещениях, которые отделывались особенно тщательно.
      Стены, имеющие в центральной части три, иногда четыре метра в ширину, покрывались своего рода облицовкой — смесью глины с изрубленной соломой. Это покрытие, когда оно ветшало, недолго было и восстановить — ремонтные работы были не слишком хлопотными!
 
      Входили во дворец через единственные ворота, расположенные с северной стороны. Его легко было охранять и наверное, удобно защищать. Миновав наружную лестницу с ее каменными плитами, несколько ходов, переходов дворов, посетитель попадал в главный двор. 49 метров имел этот двор в длину, 33 — в ширину.
      Лестница с несколькими ступенями вела в зал, разукрашенный фресками.
      Это здесь собирались некогда те, кто имел доступ в королю (придворные, послы иноземных держав, богатые купцы, члены администрации), в ожидании приема. Здесь был центр царства.
      Апартаменты царя находились в северо-восточной части дворца. Хорошо защищенные с наружной стороны стенами высотой в семь, десять, а порой и пятнадцать метров, они были связаны между собой изнутри узкими проходами со множеством перегородок. Анфилада комнат вела из внутренних покоев монарха в тронный зал, находившийся всего в восьмидесяти метрах от опочивальни, причем царь мог проделать этот путь будучи практически невидимым.
      Помещения для царских чиновников, частные покои, ванные комнаты — обычно с двумя терракотовыми ваннами тут же специальные, сделанные из битума сидения с подлокотниками — для массажей. Целая система отводных сооружений. Когда уже в наши дни однажды случился ливень, и казалось, вскрытые археологами помещения неминуемо затопит, ничего подобного не произошло: система сработала отменно.
      И к большому удивлению исследователей — вполне современного типа туалеты с канализацией, напоминающие те, что повсеместно можно увидеть и до сих пор на вокзалах, с небольшими, сделанными из асфальта подставками для ног.
      Главная кухня помещалась рядом с одним из внутренних двориков: так и остались сводчатые печи. И бессчетное количество всяких форм и формочек: рыбы, звери, даже царь пустыни лев. Другие формы украшены геометрическими узорами. Нашлось здесь и множество блюд — среди них и прямоугольные и круглые.
      Чудо как хороша была эта разукрашенная всякого рода рельефными изображениями древняя утварь. Человек ведет козу. В стремительном броске лев настигает здоровенного быка. Птицы в полете. Еж в поисках пищи вместе с целым выводком ежат. Порой целыми группами собаки, шакалы, газели…
      В нескольких метрах от кухни находилась обширная зона складов и кладовых. В одном месте так и остались на века 11 больших амфор, стоявших на длинной подставке вдоль стены. К ним вели маленькие ступени.
 
      Было найдено множество святилищ. Одно находилось в самом центре дворика. Извлекли археологи из подземных кладовых большую статую богини Иштар. Голова и руки у нее были отбиты; однако недостающие фрагменты удалось сыскать. И перед исследователями предстала богиня с вазой в руках. Благодаря системе сообщающихся сосудов из вазы могла литься вода. Богиня плодородия!
      Обнаружена и статуя бритоголового мужчины с бородой, завитой в локоны. Глаза у него, как и у многих других статуэток, инкрустированы лапис-лазурью. Найден также слепок с лица молодого человека — в святилище, относящемся к третьему тысячелетию.
      На многочисленных фресках — сцены жертвоприношений; некоторые фрески украшены геометрическими узорами.
      А на полу Тронного зала археологи обнаружили большую, в человеческий рост статую правителя Иштупилима, сброшенную с пьедестала, видимо, в тот черный для Мари день, когда город стал добычей вавилонской солдатни.
      И было найдено великое множество глиняных табличек — архив правителей царства Мари. Это, вероятно, самое ценное из всех богатств, обнаруженных в Мари экспедицией, возглавлявшейся Андре Парро.
 
      Всего лишь навсего небольшая прямоугольная пластинка — в длину тридцать, в ширину — девять, толщиной в два, два с половиной сантиметра. Глиняная табличка с нанесенными на ее поверхности странного вида знаками — клинописью. Материал, который оказало прочнее бумаги, которому не очень страшны пожары, который способен тысячелетиями лежать в земле, ведь глина — это тоже в конце концов земля.
      На этих рукотворных табличках запечатлена бездна премудрости прошедших времен, практически все знания века. В их числе и сведения о том, как жили люди, что ели, как работали, какие события происходили в их время. С помощью этих табличек легче было вести счет, учет и в конечном счете — управлять.
      Насколько беднее были бы наши представления прошлом, если бы не дошли до нас древние эти тексты. А ведь еще полтораста лет назад даже уже обнаруженные клинописные документы казались людям тайной за семью печатями.
      Какой бездной любознательности, каким терпением, какой любовью к делу нужно было обладать исследователям, чтобы добиться первых скромных результатов.
      Здесь все бралось с бою; здесь каждый шаг, даже если он был неверным, в конечном итоге приближал к разгадке. Личное самопожертвование и благородное бескорыстие были само собой разумеющимися. Поколения ученых не жалели ни времени, ни сил во имя истины.
      И если человеческому разуму все же было суждено проникнуть в эпохи, считавшиеся древними и напрочь забытыми уже во времена Древней Греции, если науке удалось отыскать следы древней культуры на нынешних территориях Сирии, Ирака, Ирана, Турции, если из небытия были вызволены Ассирия и Вавилон, открыт Шумер, если удалось разобраться в истории древних хеттов и совершить много других не менее важных деяний, то славу здесь, и по праву, вместе с археологами разделяют филологи и дешифровщики. Их совместными усилиями линия исторического знания, исторического горизонта далеко отодвинута ныне в глубь времен.
 
      Найденные в Мари бесчисленные документы открывают целый неведомый нам мир.
      Они рассказывают о строе и о верованиях, о социальных порядках и разнообразнейших событиях — политических, военных. В них и будничное течение жизни со всеми присущими ей в те времена особенностями. Читаешь эти тексты — и перед тобой словно слепок давным-давно ушедших в небытие дней. И как бы порой ни были несовершенны и неполны содержащиеся здесь сведения, как бы ни были они подчас отрывочны, взятые в целом, все эти указы, расписки, отчеты, установления, предписания и прочее многое позволяют нам понять в истории исчезнувшего с лица земли государства.
      …Мы узнаем, например, что однажды, примерно четыре тысячелетия назад, несколько человек доставили в королевский дворец в Мари какие-то таблички (послания? счета? секретные документы? — тут можно только гадать) и что в награду было им выдано по мере масла наивысшего качества.
      В царской канцелярии Мари господствовал строжайший порядок. Все регистрировалось, все записывалось, все складывалось — чуть не сказал было в папки, но нет — в большие корзины строго по принадлежности. «Родственные» корзины хранились вместе.
      Конечно, отнюдь не всегда предстают документы в этом идеальном порядке перед исследователями. Отнюдь! И разобраться в них — труд, который под силу лишь специалистам очень высокой квалификации.
      Годы жизни уходят у ученых на то, чтобы привести их в порядок, расшифровать, прочесть, понять, сопоставить. Далеко не всегда эти таблички целые, и сколько угодно зияющих лакун, нет продолжения — и все тут; и относятся они нередко к самым разным годам.
      Но эти тексты — уникальны. Найти не отдельные таблички, а целое собрание клинописных текстов — это вообще почти немыслимая удача.
      Не часты и царские надписи, высеченные на камне. Вот, к примеру, каким языком разговаривали владыки Мари в годы, когда царство набирало силы, когда были победоносными были походы и все большую власть приобретала столица царства на Среднем Евфрате: «Если кто-либо, царь или паресп (правитель) уничтожит мои указы (об основании города. — А. В.)или заменит их своим, пусть проклянут его Ану и Энлиль. Пусть бог Шамаш разобьет его оружие и оружие его солдат. Пусть боги обрекут на голод его страну. Пусть всю его жизнь его преследуют неудачи, а власть его оспаривают соперники. И пусть во веки веков станут для него злыми демонами Ану и Энлиль».
      …А вот сообщение о том, что в древнем Мари, оказывается, употребляли 11 сортов растительного масла. И среди них масло из мирта, вечно зеленого кустарника с белыми и розовыми цветами и глянцевитыми листьям, два сорта масла из можжевельника, оливковое масло, масло из кедра и кипариса, масло «для готовки», которое не имело ровным счетом никакого отношения к приготовлению пищи, а служило одним из основных ингредиентов при изготовлении духов и благовоний…
      Среди великого множества сведений, содержащихся в 23 тысячах обнаруженных в Мари табличек (они еще далеко не все расшифрованы), внимание ученых не могли не привлечь сообщения о некоем городе Эбле, явно соперничавшем в свое время с Мари, и даже вроде бы сумевшем в какой-то момент подчинить себе Мари.
      Упоминания об этом городе были известны и до открытия Парро. Они изредка встречались в аккадских, египетских, хеттских документах.
      Но где находился этот город, кому принадлежал, чем был знаменит, никто толком не знал.
      Была и такая версия: Эбла — город анатолийский и, следовательно, искать его нужно на территории нынешней Турции.
      А нашли в Сирии.
 
      Собственно говоря, итальянские археологи во главе с Паоло Маттиэ и Джованни Петтинато вовсе и не искали Эблу. Их просто заинтересовало, что собой представляет холм Мардих, с незапамятных времен возвышавшийся в северной Сирии, на полдороге между древним Угаритом и не менее древним Каркемишем. Кстати, он там отнюдь не единственный, чего-чего, а древних холмов в Сирии хватает. От Алеппо до Телль-Мардиха 60 километров, от сирийского города Халеб — 70.
 
      В 1961 году Андре Парро, оценивая сделанные в Телль-Харрири открытия, написал: «Право, маловероятно, что нам удастся сделать такие находки, которые превзойдут уже осуществленное».
      Он ошибся.
      В 1964–1972 годах его экспедиция на радость науке обнаружила под дворцом второго тысячелетия еще два дворца. Перед людьми XX века предстали, как напишет сам Парро, ни с чем не сравнимые памятники древней архитектуры. «Высота стен ранее известных дворцов Месопотамии в Кише и Эриду, относящихся к третьему тысячелетию, не превышала одного-двух футов. Высота стен вновь найденного дворца достигала 20 футов. Защищенные стенами дворца Симрилима второго тысячелетия, разрушенного Хаммурапи примерно в 1770 году до нашей эры, стены более древнего дворца великолепно сохранились».
      Сделаны были и другие важные открытия. Они добавили немало нового к славе Мари — одного из самых древних и великолепных центров месопотамской цивилизации.
      И в том же 1964 году, когда началась новая эра находок в Мари, археологическая экспедиция под руководством профессора Римского университета Паоло Маттиэ приступила к раскопкам на холме Телль-Мардих.
      Уже первые разведочные шурфы показали, что итальянские археологи сделали счастливый выбор.
      В дальнейшей работе немалое содействие им оказали сирийские коллеги: раскопки велись в тесном сотрудничестве с Отделом древности Сирийской Арабской Республики.
      «Эбла — новонайденная империя» — так озаглавлена вышедшая в Риме в 1977 году книга профессора Паоло Маттиэ. И речь в ней идет об открытиях поистине необычайных.
      «Самые поразительные находки современности», — напишет о экспедиции «Курьер ЮНЕСКО».
      Они действительно превзошли все ожидания ученых. В самом деле, кому могло прийти в голову, что холмом Телль-Мардих (правда, размеры его впечатляют, как-никак площадь холма — 56 гектаров, высота — метров 15–16) скрываются доказательства существования на Древнем Востоке никому ранее не известного государственного образования! Государства, занимавшего в XXV–XXIII веках до нашей эры обширную территорию в Северной Сирии, а возможно, и в Палестине. Державу, чье влияние, и не только экономическое, но, по мнению ряда исследователей, и политическое, распространялось на юге вплоть до Синая, на западе доходило до Кипра, на севере до Каниша, на востоке до Месопотамии.
      Здесь, под холмом Телль-Мардих, найдена столица этого могучего государства. Найдены и свидетельства существования нового, неведомого ранее языка — на нем изъяснялись в этом царстве. И веские доказательства тому, что в середине третьего тысячелетия до нашей эры — это тоже было ново! — сирийская культура, отличавшаяся, как выяснилось, поразительной самобытностью, достигла больших высот и в области урбанизации, и архитектуре, и в художественном видении.
      И многое-многое другое.
      Суммируя итоги проделанных работ, советский историк Н. Я. Мерперт имел все основания написать: «Открыт новый большой город новой, не известной доселе державы древнего мира, новая цивилизация и, наконец, новый язык.
      В таких случаях обычно говорят о новой странице истории человечества».
 
      Итак, в 1964 году на холме Телль-Мардих начинаются раскопки.
      Четыре года спустя здесь находят обломок жертвенном статуи, посвященной богине Иштар. На статуе надпись: «От Иббат-Лина, сына Игриш Хепа, царя — Эблы…» В какой-то мере повторялась история раскопок Мари там ведь тоже найденная статуя с посвятительной надписью помогла определить, что за город лежал пол многометровыми наслоениями холма.
      Раскопки продолжаются. В 1974 году исследователям попались первые 42 глиняные таблички с клинописными текстами. Что касается языка, то специалисты определят: это древнеханаанский. Язык-основа, из которой впоследствии развились аморейский, угарййский, финикийский, древнееврейский и некоторые другие, принадлежащие к северо-западной группе семитских языков.
      А годом позже было сделано, вероятно, самое важное открытие в Эбле: найден царский архив. В нем находилось в общей сложности 16 тысяч испещренных клинописью табличек разной сохранности. Разыскали их в двух комнатах древнего здания. Более четырех тысяч лет пролежали эти документы, и следы рухнувших полок, на которых они некогда хранились, были, как пишет Маттиэ, видны еще вполне явственно.
      В честь города Эбла язык назвали эблаитским. А жителей города нарекли эблаитами.
      Каких только сведений не содержат эти таблички! Здесь счета, отчеты, списки отправленных товаров — в том числе и в дальние города: Библос (близ Бейрута), Ассур (неподалеку от Моссула), в Палестину, в Анатолию; здесь и тексты, относящиеся к сельскому хозяйству — земледелию, животноводству; есть сообщения послов; административные документы: государственные установления, царские указы, эдикты. Обнаружены тексты международных договоров, извлечения из свода законов, военные реляции, приговоры судов, описания обрядов и жертвоприношений. Нет, право, всего найденного не перечислишь. А между тем чтение документов только начинается. Многое до сих пор просто не разобрано: невозможно себе представить, сколько ценных и самых неожиданных сведений таят в себе найденные сокровища. За всем этим — история Эблы, ее политическое устройство, ее общественные порядки. Первые прямые свидетельства о жизни древнесирийского города.
 
      Прочесть обнаруженные тексты, однако, было довольно сложно.
      Вообще-то подавляющее большинство слов в них было шумерским. И это не должно удивлять. Как справедливо напоминает доктор Петтинато, шумеры и их письменность господствовали на Ближнем Востоке добрую тысячу лет. И даже когда в XXIV веке до нашей эры шумеры потерпели поражение и их земли отошли к Аккаду, шумерский язык сохранился повсеместно и шумерская система письменности была приспособлена к другим языкам.
      Но немало было слов на неизвестном языке. К тому же писцы Эблы легко переходили с шумерского на этот до поры до времени абсолютно непонятный нам язык, это тоже не облегчало задачу.
      Ученым, однако, повезло. Среди множества найденных учебных текстов (а в Эбле, как выяснилось, существовала школа писцов — скрибов, причем это самая ранняя из обнаруженных до сих пор подобных школ, находящихся вне пределов шумерских земель) были найдены — и вновь мы должны подчеркнуть: впервые! — двуязычные словари. Три тысячи шумерских слов — и рядом перевод.
      Предоставим слово первооткрывателю Эблы.
      «Основная ценность архивов города, — пишет профессор Маттиэ, — состоит в том, что они дали нам возможность узнать о великом государстве третьего тысячелетия до новой эры, его административном и социально-экономическом устройстве, религиозных верованиях. В более широком плане они открыли для нас совершенно новый неизвестный мир — культуру, ставшую основой для последующих блестящих цивилизаций Сирии. Империя Эбла коренным образом изменяет наши представления о древней истории».
      И еще одно не следует упускать из виду, когда мы говорим о найденных в Эбле письменных сокровищах. Как подчеркнул один из участников экспедиции Маттиэ доктор Гельб, все ранее найденные письменные источники этого времени составляют в общей сложности менее четверти богатств, обнаруженных в столице государства, которое, как это становится ясно, подчинило своему влиянию, а может быть, и господству значительную частым территории Ближнего Востока в середине третьего тысячелетия до нашей эры.
      …Тут сыскались даже некоторые ранее неизвестные фрагменты классического шумерского эпоса о Гильгамеше — пожалуй, первого в истории сказания, в центре которого находятся не боги, а человек. Они записаны на языке эблаитов и относятся ко второму тысячелетию до нашей эры.
      Нет, конечно, те, кто считал, что Эбла — анатолийский город, ошибались. Сирийским был город, это не подлежало сомнению. Но кто мог предположить, что в Сирии в столь далеко от нас отстоящие времена существовали города?
      Разве не было сказано во всех энциклопедиях (и справедливо, ибо наука не располагала иными сведениями), что Сирия в третьем тысячелетии в лучшем случае являла миру отблески влияний соседних, более высоких цивилизаций Двуречья? Что населяли ее в основном кочевые племена, занимавшиеся скотоводством. Что не было здесь предпосылок для образования городов, и соответственно — городской цивилизации.
      Теперь все эти умозрительные теории блекли перед лицом фактов. Нет, неверно, что развивать города, вести торговлю, производить металл, текстиль, керамику и многое иное было в третьем тысячелетии уделом лишь Месопотамии. Совсем об ином свидетельствуют документы, найденные в Эбле.
      Свыше пяти тысяч географических названий населенных пунктов упомянуты в табличках. Отнюдь не пустынной, как это еще недавно представлялось, была Северная Сирия. Наоборот, это был достаточно густо населенный край! Для тех давних времен — просто неправдоподобно густо населенный.
      Факты свидетельствовали: не только деревушки, но и города — и во множестве — существовали на той территории, которую было принято рассматривать как своего рода соединительное звено между двумя блестящими цивилизациями Египта и Месопотамии.
      «Мы вдруг узнали, — напишет уже известный нам сотрудник Маттиэ доктор Петтинато, — что в непосредственной близости от Эблы существовало множество мелких государств… Огромное число городов рисуют совершенно новую картину урбанизации Сирии и Палестины в третьем тысячелетии до новой эры».
      К четвертому тысячелетию до нашей эры относятся следы деревушки, существовавшей на месте Эблы еще до возникновения города.
      Расцвет города наступил позднее. К середине третьего тысячелетия Эбла становится мегаполисом. По подсчетам профессора Маттиэ, в 2400 году до нашей эры в пределах городских стен здесь жило по меньшей мере 30 тысяч человек. А всего вместе с близлежащими поселениями здесь насчитывалось более четверти миллиона человек.
      Это тогда в крепкий узел завязалась вражда между Эблой, вставшей во главе сильной северо-сирийской державы, и государством Аккадом, пришедшим на смену шумерским городам-государствам в Месопотамии.
      Основная забота обоих царств заключалась в том, чтобы нанести друг другу максимальный урон, еще лучше — вообще сжить со света. Основной сферой, где сталкивались их интересы, была река Евфрат. Тяжкое соперничество имело вполне реальное экономическое обоснование. Цари Эблы хотели поставить под свой контроль важнейшие торговые пути. А пути эти, в свою очередь, были жизненно необходимы Месопотамии: по ним поступали металлы из Анатолии и древесина из средиземноморских лесов Сирии. Не давал покоя соперникам и обоюдный рост могущества, в котором каждый усматривал опасность для себя.
      Пользуясь сведениями, полученными во время раскопок, и данными, содержащимися в табличках, Пасоло Маттиэ следующим образом реконструирует дальнейший ход событий.
      Завязавшаяся борьба достигла основательного накала в царствование Саргона Аккадского и завершилась около 2300 года поражением Эблы.
      Неизвестно, был ли город взят войсками Саргона. Скорее всего Саргону это не удалось. Следы разрушений и пожаров прослеживаются в слоях Телль-Мардих относящихся к несколько более поздним временам, что вполне соответствует и сведениям, почерпнутым из письменных источников.
      Саргон, насколько можно судить, ограничился тем, что, обложив Эблу данью, возможно, заставил ее на время отказаться от завоевательных планов. Держава, однако, продолжала существовать, и такое впечатление, что очень уж существенного урона она не понесла.
 
      Но соперничество продолжалось. Примерно около 2250 года до нашей эры Нарамсин, внук Саргона Аккадского, штурмом взял укрепления Эблы и предал город огню.
      Сделав это, он повелел воздвигнуть в свою честь монумент, а на нем высечь горделивые слова: «Нарамсин могущественный завоеватель Эблы, которую раньше никому не удавалось покорить».
      И все-таки Эбла восстала из руин.
      Около 200 лет продолжался следующий период расцвета.
      200 лет — срок немалый. Еше 200 лет удастся властителям Эблы играть активную роль на авансцене истории.
      Потом пришла гибель. «Примерно в 2000 году до нашей эры, — пишет доктор Маттиэ, — Эбла вновь была разрушена. Об этом свидетельствует мощный слой пепла, из которого состоит пласт, относящийся именно к этому времени. Могуществу города был положен конец. Правда, спустя некоторое время Эбла еще раз пережила короткий период расцвета — около 1800 года до нашей эры. Но постепенно город приходил в упадок и через два столетия исчез навсегда».
 
      Во времена расцвета Эбла была связана более чем с пятьюстами поселениями (среди них находились, очевидно, и достаточно крупные).
      Велики были доходы и от торговли — с Египтом, Месопотамией, Ираном. Далеко тянулись торговые караваны, и богатело государство. В нем, напоминаем, четыре с половиной тысячи лет назад было уже введено то, что мы ныне называем государственной монополией — на закупку и продажу благородных металлов, текстильных и гончарных изделий и дерева.
      Дерево была особая статья дохода в Эбле: ведь в нем остро нуждалась безлесная Месопотамия и оно дорого ценилось в Двуречье.
      В Эбле едва ли не впервые в мире был установлен (и поддерживался строго!) государственный контроль за качеством товаров. И контроль за тем, чтобы не нарушались сроки поставок. Существовала и специальная служба, работники которой должны были информировать «деловых людей», «промышленников», торговцев о том, где нуждаются в их товарах и как вообще обстоят дела со сбытом и предложением.
      Эблаитские таблички вообще внесли немало нового в наши представления о городах Передней Азии в древности. Сама Эбла отмечена печатью своеобразия. Недаром идут среди ученых споры о том, как управлялся город. Документы свидетельствуют, что царская власть не была пожизненной. Царя избирали и правил он семь лет…
      И мы находим в табличках упоминания о событиях, имеющих самое непосредственное отношение к истории открытого Парро города Мари.
      Ибо, как теперь выяснилось, история Мари была тесно связана с экспансией, как мы сказали бы сегодня, эблаитской державы. Впрочем, трудно разобраться до конца, кто, собственно, начал первым. Ясно одно: выгодное положение Мари на землях Среднего Евфрата многим не давало жить спокойно.
      Найденные документы запечатлели тот момент, когда в поход против государства Мари отправляются войска Эблы. Конкретная причина? Отказ Мари платить дань.
      Время действия — конец XXIV века до н. э. Требуемая эблаитами сумма — 5 тонн серебра и 500 кг золота.
      Карательная экспедиция заканчивается успешно. Непокорный Эбле властитель Мари теряет свой трон. Царем становится военачальник эблаитских войск.
      Итак, удача Эблы?
      Не будем спешить с выводами. Ибо отнюдь не только противостояние Эблы и Мари определяло положение регионе. Была еще одна мощная сила, и она, разумеет поспешила вмешаться. Царя Аккада, известного уже нам Саргона Аккадского, не могло устроить, что Эбла утверждается на путях, жизненно важных для его державы.
      Саргон предпринимает большой поход и в конечном итоге не только изгоняет эблаитов из Мари, но даже какое-то время подчиняет своему влиянию Эблу.
      Переменчиво воинское счастье. Едва Саргон возвращается в Месопотамию, как все начинается сызнова. Слишком велики ставки в игре. В Эбле происходит государственный переворот. Вновь движутся эблаитские отряды (не исключено, что это были отряды наемников), снова овладевают они городом Мари.
      Саргону не удается противодействовать этому. Такая же неудача ожидает и его преемников. Лишь при Нарамсине, известном уже нам внуке Саргона, Аккад берет реванш.
 
      Еще одна из значительнейших находок последних лет в Сирии — написанные клинописью, или, может быть, правильнее сказать, клинописными знаками ноты. Они обнаружены в Угарите, бывшем некогда столицей Северной Сирии, том самом Угарите, на чей след ученые напали в 30-х годах нашего века — после трех тысячелетий полного забвения.
      Говорят, что именно в Угарите изобрели алфавит. Но то, что уже начиная со второго тысячелетия до нашей эры Угарит был преуспевающим городом, ввозившим медь из Кипра, предметы роскоши — с Крита, широко торговавшим с Египтом, доказано документально.
      По меньшей мере около четырех тысяч лет назад в Угарите, писец нанес на податливую глину музыкальные знаки.
      Расшифровать древние значки было не просто, но ученые сумели это сделать. И в мае 1974 года в одной из консерваторий Калифорнийского университета (США) состоялся необычный концерт. Как бы восстав из небытия, звучала мелодия, заставлявшая трепетать сердца влюбленных примерно в те самые времена, когда не на жизнь, а на смерть шла борьба между Эблой и Аккадом.
      Давно исчезли некогда грозные царства, а песнь любви пусть чудом, пусть случайно — сохранилась, дошла до наших дней.
      Впрочем, некоторые исследователи считают, что вовсе не к земной женщине, а к богине обращена была эта песнь любви.
      Произведение исполнили на лире. Это была реконструкция древнего инструмента, найденного в Сирии еще полвека назад, лиры примерно тех же времен, что и сама песня.
      Но вот что поразило первых слушателей: весь музыкальный строй, лад песни, если, конечно, верна реконструкция, оказались вполне близкими и понятными нам, людям иной эпохи. В основе произведения — та же диатоника (система звуков, образуемых последовательностью основных ступеней лада), что лежит в основе современной европейской музыки.
      Так было совершено еще одно немаловажное открытие — на сей раз относящееся к истории музыки.
      До сих пор считалось, что в основе так называемой западной музыкальной культуры — музыка Древней Греции.
      Поскольку, однако, вроде бы получается, что эта же самая диатоническая лестница существовала задолго до греков, и следы ее найдены, есть все основания считать, что древние греки не изобрели ее, а позаимствовали у ассиро-вавилонян.
 
      Да, немало еще бесценных сокровищ таят в себе бесчисленные телли Сирии. И сопредельный Ирак, расположенный, как известно, на древних землях Месопотамии. Не перестаешь удивляться искрометной творческой силе первых насельников здешних мест, их труду, таланту, их кипучей деятельности!
      И их поистине выдающимся научным открытиям.
      Раскопки в Телль-Хармале в 1977 году подтвердили это блестяще.
      Итак, Телль-Хармаль. Ныне этот холм, под шапкой которого покоятся остатки древнего Шадупума, находится в одном из ближних пригородов Багдада, неподалеку от Тигра, как раз там, где полным ходом идет городское строительство.
      Едва только археологи поняли, какое сокровище скрыто под бурым, выжженным солнцем холмом, они предприняли все необходимое, чтобы спасти руины давным-давно забытого города. И холм и близлежащая территория бы ли объявлены неприкосновенными. Начались раскопки.
      Оказывается, за XVIII веков до Эвклида эрудиты и Телль-Хармаля занимались, к примеру, вопросами изучения равенства треугольников.
      И неплохо преуспели в этом. Впрочем, «академики из Телль-Хармаля», как их назвали исследователи, изучали и многое другое.
      Сегодня мы можем говорить о том, что здесь на протяжении долгого времени находился своего рода научный центр.
      Бесстрастная клинопись сохранила для нас сведения, которые относятся к самым различным областям науки.
      Уточним: похоже, Телль-Хармаль был не только научным центром, но и — что, в общем, характерно для всех времен, — крупным учебным центром.
      «Мы в восторге от наших открытий, — заявил руководивший раскопками профессор Бакир из Багдадского университета, — нам удалось найти величайшее хранилище научных знаний древности».
      Это хранилище свидетельствует: немалая часть достижений человеческой культуры, приписывавшаяся другим, жившим в последующие века народам, на самом деле относится к более ранним временам.
 
      Вот краткий и далеко не полный перечень:
       1. Математика.Математические таблицы (таблицы счисления), четыре арифметических действия, квадратура сегмента, квадратные и кубические корни, отношение окружности к диаметру, известное впоследствии у греков под названием числа ?,и равное, по представлениям телль-хармальцев, 3,1416; элементы алгебры и геометрии.
      Эти люди, жившие за две тысячи лет до нашей эры, пользовались таблицей умножения, таблицами обратных чисел, таблицами квадратов и кубов; они имели даже логарифмы с основанием два. Удалось разыскать доказательства тому, что они знали числовые прогрессии, что им были ведомы проценты и пропорции, что они вычисляли площади и объемы различных фигур — не только шаров и кубов, но и усеченных конусов и пирамид.
       2. Целый комплекс сведений из области астрономии.В Телль-Хармале вели регулярные наблюдения за небом, за солнечными и лунными затмениями; здесь знали календарный год — он всего лишь на три минуты не сходится с нашим; следили за временем и ориентировались в сутках.
       3. Труды по географии, ботанике, зоологиис описанием тех или иных мест, с многочисленными выдержками из сочинений различных авторов.
       4. Законодательство:кодекс, который примерно на два века старше знаменитого кодекса царя Вавилонии Хаммурапи, до самого недавнего времени считавшегося едва ли не самым ранним кодексом законов.
 
      А на одной из глиняных табличек, обнаруженных при раскопках Телль-Хармаля, исследователи увидели «Пифагоровы штаны». По меньшей мере за XIV веков до Пифагора вавилоняне умели использовать (для рациональных чисел) соотношения между сторонами в прямоугольном треугольнике.
      …Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.
 
      Вернемся, однако, снова в Сирию. Вернемся, ибо именно здесь несколько лет назад было сделано еще одно привлекшее всеобщее внимание открытие.
      Еще недавно вряд ли кто-нибудь, кроме жителей близлежащей деревушки, знал о существовании Телль-Морейбета: в конце концов мало ли таких древних холмов насчитывается в Сирии.
      Ныне Морейбет стал знаменит. И не удивительно: сделанные здесь находки открывают новые дали.
      А все началось с того, что было решено построить в Сирии большой современный гидроэнергетический комплекс. Сооружался он с помощью советских специалистов. Плотина должна была перегородить Евфрат; проектом предусматривалось и водохранилище. Это было важно еще и потому, что очень уж необходима здесь вода для орошения. Искусственное море должно было разлиться на 800 километров в длину.
      Мы упоминали, что на прилегающих к Евфрату землях издревле жили люди, и эти земли представляют собой уникальнейшее хранилище сведений о былых цивилизациях. Отдать воде бесценные участки, даже не попытавшись провести раскопки?
      ЮНЕСКО обратилось ко всем странам: необходимо спасти сокровища прошлого, необходимо самым тщательным образом исследовать те телли, которые окажутся на дне будущего водохранилища.
      Археологическая разведка и первые раскопки на начались в 1964–1965 годах. Голландец Морис ван Лоон возглавлял экспедицию Чикагского университета. Под толщей холма Телль-Морейбет удалось найти остатки докерамического поселения, относившегося, насколько можно судить, к концу девятого — началу восьмого тысячелетий до нашей эры.
      В последующие годы раскопки здесь вел французский археолог Жан Канвен.
      Телль-Морейбет находится на левом берегу Евфрата, неподалеку от одноименной деревушки, в 80 километрах от Алеппо.
      Холм имеет 300 метров в длину, 25 — в высоту.
      Ван Лоон вел раскопки с северо-восточной стороны. Канвен начал работы с западной. Ему тоже удалось разыскать следы пребывания людей, относящиеся примерно к тем же временам, что и следы наиболее древних поселенцев в соседней Палестине. Это уже само по себе было достаточно весомым, но Канвен на этом не останавливается. Он продолжает работы, на сей раз с восточной стороны: именно там холм вплотную подходил к реке.
      …В те давние времена, 11 тысяч лет назад, земли вокруг не были такими засушливыми, как ныне. И хотя ландшафты не отличались особым разнообразием, но зелени было достаточно. Кругом паслись стада диких животных: быки, газели, ослы. И произрастали на этих полях рожь и дикая пшеница.
      В конце концов человеку, как известно, удалось «приручить» эти злаки; приручил он и животных. Начался новый этап в жизни людей, в том числе и тех, кто жил в Морейбете. Тогда же люди неолитической эпохи занялись и сооружением долговременных жилищ.
      И такие дома, но только относящиеся к несколько более позднему времени, археологи разыскали в Чатал-Гуюке (Турция) и в ряде других мест.
      Но археологам хотелось найти еще более ранний дом неолитических времен! Как он выглядел бы?
      Сейчас, кажется, можно с большей или меньшей степенью вероятности ответить на этот вопрос — во всяком случае в отношении Сирии.
      …Некогда, видимо, в этих местах бродячие охотники и их соплеменники пользовались легкими, сделанными из ветвей, а возможно и из шкур животных навесами и круглыми хижинами. Вот этот принцип круглой хижины и был, очевидно, взят на вооружение теми рыболовами и оседлыми земледельцами, которые обитали в Телль-Морейбете 11 тысяч лет назад.
      Но, разумеется, дом теперь должен быть более прочным. На смену веткам приходят стволы деревьев. Естественно, соответствующим образом — с помощью тесел — обтесанные и заостренные. Их вкапывали в землю и они как бы составляли основу. А с пола сантиметров на 50–60 пространство между стволами заполнялось глиной. Возможно, что эти глиняные стены перекрывали потом шкурами. Верх хижины, или, может, следует говорить, уже дома, также покрывали шкурами или ветвями.
      Потом эти дома стали модифицироваться. В слоях, относящихся к восьмому тысячелетию, нашли остатки такого круглого дома (диаметром, возможно, метров шесть), разделенного внутри глиняными стенками на сектора — комнаты.
      …Прямоугольной формы дома Чатал-Гуюка, едва ли не древнейшего неолитического города мира, раскопанного в 60-х годах нашего века, появятся позднее.

      …У Агенора, царя богатого финикийского города Сидона, росла дочь, прекрасная, словно бессмертная богиня.
      Европой звали красавицу дочь.
      Однажды рано утром, одевшись в пурпурные одежды; пошла Европа с подругами к берегу моря. Вдруг на поляне, где они резвились, где водили с веселым смехом хороводы, появился бык. Шерсть у него сверкала, словно золото, на лбу горело серебряное пятно, напоминавшее сияние луны, а золотые рога были изогнуты подобно молодому месяцу.
      Он едва касался травы, этот чудесный бык, казавшийся смирным, как ребенок, он был красив и ласков.
      Он лег у ног прекрасной Европы.
      Но как только она, смеясь, села на широкую спину быка, он вскочил и, словно вихрь, помчался прямо в море. Он бросился вместе со своей ношей в волны и поплыл. Сам Посейдон, бог моря, плыл впереди него на своей колеснице, укрощая трезубцем стихию.
      Спокойно безмятежное море, чудесна синь неба. На спине Зевса плывет к берегам Крита красавица Европа.
      Там у нее появятся на свет трое сыновей.
      Старшего из них назовут Миносом.
      …Величайшим художником, скульптором, зодчим был в свое время афинянин Дедал. О нем говорили, что статуи его казались живыми, что именно он изобрел топор и бурав.
      Вынужденный бежать из Афин (рассказывали, что Дедал из зависти убил своего племянника), мастер нашел приют на острове Крит. Здесь, обласканный царем Миносом, Дедал выстроил дворец Лабиринт с такими запутанными ходами, что, раз войдя в него, невозможно было найти выход.
      В Лабиринт Минос заключил сына жены своей Пасифаи, чудовище с телом человека и головой быка — жестокого и злого Минотавра.
      Построил Дедал и много других зданий. Шли годы. Хотя и был Дедал любимцем Миноса, надоело ему на Крите. Подрос уже сын его Икар, а грозный царь все не отпускал зодчего с острова.
      Могуч флот царя Миноса — не уйти от него морем. И по сухопутью не вырвешься с Крита. Лишь над небом не властен Минос, решил Дедал. Лишь небесные дали открыты для бегства.
      И тогда Дедал принялся за работу. Из перьев, скрепленных нитками и воском, изготовил он четыре больших крыла, наподобие птичьих, — два для себя, два для сына. А потом, привязав их за спину, продел руки в петли и поднялся вместе с Икаром в небо — выше всех.
      Но лишь Дедалу суждено было благополучно преодолеть все препятствия. Икар погиб. Он забыл наставления отца и взлетел слишком высоко. Растопили воск палящие лучи солнца, выпали перья из крыльев, и прямо в море упал Икар.
      В его честь назвали это море — между островами Самос, Парос и берегом Малой Азии — Икарийским.
 
      …Прекрасен был юноша Тесей, сын Эгея, властителя Афин, и превосходил силой всех сверстников. До 16 лет воспитывался он у своего деда, царя Арголиды, а потом пришел в Афины, к отцу.
      Пришел он туда в тяжелый для города день. Не только Афины — вся Аттика находилась в этот день в глубоком трауре. Уже в третий раз прибыли в город послы могущественного критского царя Миноса за тяжелой и позорной данью. Семь юношей и семь девушек должны были каждые девять лет посылать Афины на Крит. Там их запирали в Лабиринте, и никому еще не удавалось уйти от человека-быка Минотавра.
      Помочь своему отцу и Афинам решил Тесей. Он понимал: лишь смерть Минотавра может освободить Афины от тяжкой дани. И хотя молил его отец не рисковать собой, Тесей отправился на стоявший в гавани корабль под черными парусами, тот, который должен был плыть на Крит.
      «Если все будет удачно, мы сменим паруса и вернемся под белыми», — сказал он на прощанье отцу.
      Тесею удалось победить Минотавра. И он не погиб в Лабиринте. Ариадна, дочь Миноса, вручила ему в знак любви, клубок ниток, чтобы он не запутался в ходах и переходах. Но не суждено было Ариадне счастье с Тесеем. Она стала женой бога Диониса — так решили боги еще при ее рождении.
      А Тесей, опечаленный утратой, забыл заменить паруса на своем корабле. Увидев, что они черные, с горя бросился с высокой скалы Эгей.
      «Это все сказки, небылицы, легенды, плод неуемной фантазии», — говорили еще не так давно.
 
      Сто с небольшим лет назад, в 1878 году, на одном из холмов южнее Кандии критский купец по имени Минос Калокаиринос нашел несколько предметов, показавшихся ему очень древними. А восьмью годами позже этот же уголок Крита посетил пожилой, худощавый и раздражительный господин, чье имя было уже известно во всем мире — Шлиман. Этот удивительный человек обладал каким-то редкостным чутьем — он, как никто другой, умел отыскивать древности, которые тысячелетиями были скрыты от глаз людских под толщей земли. К тому времени он успел пробудить ото сна Микены и Трою и втянул в спор о греческих древностях ученых многих стран.
      Теперь он подумывал и о раскопках на Крите.
      Но ему так и не удалось их осуществить. Владелец облюбованного им участка запросил было 100 тысяч золотых франков, сумму по тем временам огромную. Шлиман сумел ее сбить. На участке росло много оливковых деревьев. По условию договора, две с половиной тысячи из них отходили к Шлиману. Но владелец передал ему только 888…
      Шлиман отказался от покупки, вместе с тем и от возможности сделать еще одно блестящее открытие.
      Его совершил Артур Эванс
      Через три года после того как Шлиман побывал на Крите, некий хорошо известный руководителям различных археологических обществ торговец древностями попросил аудиенцию у директора Эштон-музея в Оксфорде.
      Занимал эту должность Артур Эванс. Он немало поездил по белу свету и многое повидал еще в молодые годы.
 
      Теперь этот широкоплечий, загорелый тридцативосьмилетний ученый со всевозрастающим удивлением слушал то, что ему рассказывал ловкий антиквар.
      Впрочем, слово «рассказывал» тут не совсем к месту. Точнее было бы сказать — «показывал». Ибо торговец древностями надеялся не столько на свой дар убеждения, сколько на впечатление, которое произведет на господина директора музея та необыкновенная находка, что лежала сейчас на письменном столе перед Эвансом среди других древних безделушек.
      Это была печать. Древняя печать, что само по себе было не так уж удивительно. Любопытным оказалось иное: на всех четырех плоскостях камня вырезаны какие-то знаки, иероглифы, заключенные в овалы.
      Даже без лупы разглядел Эванс воловью голову с высунутым языком, звезду, руку с кинжалом, оленьи рога, похожие на какую-то ветку…
      — Хетты? — неуверенно спросил Эванс у гостя. Тот пожал плечами.
      — Скорее всего Спарта, — ответил он.
      Но в том, что эта печать не из Спарты, Эванс был как раз вполне уверен. Он долго и внимательно изучал во время своих поездок по Греции найденные там древности и ничего похожего не видел.
      Эванс купил печать.
      И, как выяснилось, не зря. Во всяком случае у него было с чем сравнивать свои новые приобретения, когда четырьмя годами позже другой торговец, на этот раз в Афинах, показал ему три или четыре таких же печати.
      — Они с Крита, — утверждал купец.
 
      Эванс любил точность. Именно поэтому он обратился к Адольфу Фуртвенглеру, виднейшему специалисту из Берлинского музея, с просьбой определить, откуда могут быть родом эти печати.
      Ответ Фуртвенглера был краток: «Крит». И он даже прислал Эвансу несколько оттисков таких же печатей.
      «Крит», — ответил и Сейс, знаменитый историк Сейс, в чьей коллекции имелся резной камень — двусторонняя гемма с иероглифами, похожими на те, что были у Эванса.
      В конечном итоге у Эванса оказалось по меньшей мере шестьдесят оттисков с изображениями незнакомых иероглифов. И все они, вернее, все оригиналы были с Крита!
      И Эванс отправился на этот остров.
 
      Высадился он в Кандии, ознакомился с городом, посетил и гору Иду, и гору Дикру, побывал в Мессаре. И повсюду скупал всякие древности, которые жители то ли находили, то ли выкапывали в местах, ведомых только им одним.
      Быть может, именно тогда пришла Эвансу в голову простая мысль: а не покопать ли ему здесь самому?
      Он и займется этим в скором времени, займется так основательно, что посвятит этому все последующие годы своей долгой жизни (Эванс скончался в 1941 году в возрасте 90 лет). И откроет одну из древнейших цивилизаций на свете. Но все это случится немного позже.
      А тогда Эванс все еще находился во власти иероглифов. И находки у него действительно оказались интереснейшие. Он значительно увеличил ту небольшую коллекцию, которую привез с собой на Крит; нашел — удача сопутствовала ему — и другие древние письменные знаки, напоминающие буквы.
      Эванс обратил внимание на то, что интересующие его письменные знаки встречаются не только на геммах и битых глиняных черепках, но и на так называемых молочных камнях — кусках стеатита, которые местные жительницы, нацепив на шнурок, носили в качестве амулетов, безоговорочно веря в их волшебную силу. По местным поверьям, у тех, кто носит такие камни, молоко будет в изобилии.
      Расставаться с амулетами жительницы Крита, как правило, не хотели, но копии снимать давали охотно.
      Столкновения между турками и греками, разыгравшиеся на Крите летом 1896 года, на некоторое время прервали работу Эванса.
 
      Мысль о необходимости начать раскопки на острове преследовала ученого.
      Свои надежды он прежде всего связывал с Киоссом, большим древним городом на Крите, о котором упоминал еще Гомер. И Эванс даже примерно знал, где следует искать этот город. Вблизи от Кандии, на холме Кефала, издавна находили всякое: фрагменты каких-то росписей, черепки, золотые кольца, сосуды из стеатита. На самой вершине холма известный уже нам Минос — не царь, разумеется, а торговец — выкопал из-под земли несколько огромных глиняных сосудов.
      Эванс был полон решимости приобрести интересовавший его участок. И хотя он встретился с теми же препятствиями, что и Шлиман (сначала с ним не хотели иметь дела, потом запросили бешеные деньги), ученый и не думал отступать.
      В 1895 году ему удалось добиться права на раскопки холма. Несколькими годами позднее он стал владельцем участка. Заметим, что он был человеком богатым и мог, подобно Шлиману, на свой страх и риск распоряжаться значительными суммами.
 
      В марте 1900 года Эванс приступил к раскопкам. Он сам впоследствии говорил, что не очень надеялся на крупные открытия: Кносс погиб много тысячелетий назад, весьма возможно, что последующие поколения давно уже по камешку разнесли и остатки домов, и городскую стену.
      Все, однако, обстояло иначе. Убедиться в этом Эвансу и его помощникам удалось буквально в течение ближайших нескольких дней.
      С самого начала здесь не удалось обнаружить никаких предметов или вещей греческих или римских времен. Это могло означать только одно: если под толщей холма покоятся остатки Кносса, остатки древних времен, то они никем не потревожены.
      И они действительно сохранились — и руины дворца, и многое иное.
      …С большим тщанием работают нанятые Эвансом 30 землекопов. Они просеивают и просматривают землю самым внимательным образом. Ни один, даже мельчайший, черепок не ускользнет от археологов.
      Обломки ваз, чашек, плошек, тарелок… Но не только черепки попадаются исследователям. Вот какая-то настенная роспись, вернее, часть росписи — кусочек сада с изображениями ветвей и красивых листьев. Вот кусочек плоского кирпича, или скорее табличка, покрытая письменными знаками и, вероятно, цифрами — чем же иным могут быть повторяющиеся ряды значков, расположенные по горизонтали и вертикали?
      А вот кусок стены, да еще с явными следами пожара! Удастся ли узнать о ней что-нибудь более определенное?
      Несколькими днями позже — новая сенсация. Присмотревшись к остаткам извлеченной на свет штукатурки, покрывавшей некогда стены, исследователи вдруг обнаруживают фрагмент человеческой фигуры в натуральную величину. Девушка? Конечно, присмотритесь только, какая у нее узкая талия!
      Незнакомка с иссиня-черными волосами и коричневатой, загорелой кожей несла высокий, суживающийся книзу сосуд. Правой рукой она держала его за ручку, левой, на уровне пояса, поддерживала снизу. И, судя по тому, как она откинула свой корпус назад, сосуд был нелегким.
      Лишь впоследствии удалось установить, что этот обломок фрески был частью фриза с изображением какого-то, вероятно, праздничного шествия — с цветами, сосудами, ящичками.
      Но скоро оказалось, что и Эванс, и его помощники ошиблись: на найденном обломке был изображен мужчина, вернее юноша. Внимательное изучение подтвердило: на Крите, так же как некогда и в Египте, именно мужчин изображали с красновато-коричневой кожей, а женщин наделяли белой, молочно-белой.
      Месяцем позже в одном из коридоров было найдено еще одно изображение шествия, на сей раз уже не смутно угадываемое по одной-двум фигурам. 22 человека были нарисованы на цоколе стены! И все в натуральную величину. Все без сандалий. Это могло означать только одно: процессия была священной.
      Так выяснилось, что стоит лишь тронуть слежавшуюся, твердую землю холма, как незамедлительно последуют открытия.
      Через две недели после начала раскопок Эванс уже стоял перед остатками строений дворцового вида. А потом рабочие наткнулись на такое, о чем вряд ли кто-нибудь мог мечтать.
      Когда они раскопали небольшое помещение, а в нем углубление длиной в три метра и в два шириной, к которому вели вниз восемь ступеней, Эванс решил, что обнаружена ванная комната. Но рядом оказалось еще одно помещение, примерно в четыре метра шириной и шесть длиной. С трех сторон в этой комнате у стен стояли каменные лавки, в четвертой стене — западной — была дверь, а возле обращенной на север стены археологи увидели нечто совсем неожиданное: высокий каменный трон!
      Сиденье покоилось на высеченных из камня стеблях каких-то растений, соединенных в узел и образующих дугу. Трон оказался весьма удобным: сиденье точно следовало формам человеческого тела. Высокая спинка была накрепко приделана к стене, на ней были изображены волны.
      И такие же две волнистые белые линии археологи увидели на стене. Эти линии гармонировали с ее красным фоном. Здесь же находились изображения двух лежащих грифонов — полуорлов-полульвов. Лапы у грифонов были вытянуты вперед, головы гордо подняты. Между фигурами грифонов — гибкие стебли и цветы папируса.
      Три коричневато-черные блестящие колонны, сужающиеся книзу, отделяли тронный зал от помещения, в котором стояла ванна. Здесь тоже господствовал красный цвет…
      «…Мы вступили в совершенно неизвестный мир, — писал Эванс. — Каждый шаг вперед был шагом в неизвестность. Дворец затмил все то, что мы до этого знали о европейских древностях».
 
      Вскоре после того как исследователи нашли царский трон, они обнаружили мощнейшую кладку стен дворца. И большой прямоугольный центральный двор — 50 на 30 метров. Вокруг него в самых причудливых сочетаниях соединенные коридорами группировались различные постройки и пристройки: залы, жилые помещения, склады.
      Потом пошли другие находки.
      …Во весь опор мчится великолепный бык. Голова у него опущена, шея выгнута, хвост задран. А спереди, обеими руками схватившись за рога, повисла на них девушка с черными локонами. На ней желтый с черными полосами передничек, красные носочки и легкие туфельки с плоской подошвой.
      В смертельно опасном прыжке головой вниз взвихрился над быком, обеими руками касаясь его спины, пружиня и отталкиваясь, молодой атлет. И еще один персонаж сохранился на фреске. Сзади быка, вытянув вперед и разведя немного руки, стоит белокурая женщина, чуть приподнявшись на носки. Кисти рук у нее крепко перетянуты бинтами.
      Артисты? Участники религиозного обряда? Этого никто не знал.
      На фресках, которые разыскал Эванс, были и другие сценки.
      Взирая на прыжки, на странные для нас игры с быками, развлекается публика в ложах балкона. Вот восседают дамы. Они полны любопытства, они оживленно жестикулируют- женщины и девушки славного острова Крит Одни увлечены зрелищем, другие больше заняты собой или друг другом: поправляют прически, критически осматривают туалеты, ведут непринужденные беседы.
      Вот трибуны стадиона: они заполнены. Стадион напоминает современный. А по сути — это классический образец тех спортивных и театральных помещений на открытом воздухе, которые, как думали до Эванса, подарили миру древние греки, но которые, как теперь выяснилось, были ими позаимствованы у древних жителей острова. Так же как и борьба, и бокс. А возможно и олимпийские соревнования.
      Вначале английский археолог предполагал закончить раскопки чуть ли не за один сезон. Шли годы, а работам все не было конца. 40 лет в разных местах острова — на севере, на южном побережье, на востоке — копал Эванс. И все четче вырисовывались перед ним очертания древней цивилизации.
      По праву первооткрывателя Эванс нарек ее минойской.
      «Эванс мог чувствовать себя счастливым, — писала впоследствии его сводная сестра и биограф Джоан Эванс. — Он рассчитывал разыскать несколько оттисков печатей и пару глиняных табличек. Правда, он нашел их, и немало, и даже с различными системами письма (беда заключалась в том, что он не мог их прочесть). Но ему удалось открыть нечто значительно большее: угасшую цивилизацию».
 
      В Кноссе не было тяжелых крепостных стен. Только, быть может, в отдаленные времена дворец напоминал бастион. Но тот Кносский дворец, что все явственнее выступал под заступами археологов, не был защищен ничем, если не считать могущественного критского флота.
      …Видимо, нелегко пришлось кносским мастерам: шли столетия, и возникали все новые и новые строения.
      Их надо было как-то «увязать» друг с другом, соединить с уже существующими. Следовало позаботиться о свете, воздухе, воде. Нужда, как известно, изобретательна. Так, вероятно, появились длинные коридоры и лестничные клетки, связанные со световыми колодцами — источником косвенного освещения: из-за палящего зноя во многих помещениях дворца не делали окон.
      Воздух проникал через специальные вентиляционные устройства, а разветвленная и хорошо организованная подземная водоотводная система выводила излишнюю воду, например дождевую, которая частично использовалась для стирки. Трубы входили одна в другую и скреплялись цементом. Укладывали их с определенным уклоном. Система была так устроена, что чуть ли не в любом месте ее можно было в случае необходимости легко и быстро отремонтировать.
      К ней примыкали сточные трубы от ванн и трубы сливных уборных.
      Нашли исследователи и еще одну систему — единственную в своем роде для столь раннего времени: холодная вода горных источников бежала в Кноссе по закрытым мраморными плитами трубам, и трубы эти использовались в качестве своеобразных холодильников — для мяса, для молока!
      Стоит ли после всего сказанного так уж удивляться акведукам с водой или фонтанам, которых немало насчитывалось в садах и павильонах дворца? Или своего рода караван-сараю, в ста метрах южнее дворца, в котором находился бассейн с проточной водой, стояли корытца для омовения ног и поилки для лошадей и мулов?
 
      Следует сказать сразу: не к одной эпохе относилась цивилизация, выхваченная Эвансом из забвения.
      Города всегда имели привычку расти и вширь, и вглубь, а слои со следами жизни лежат в земле один поверх другого — в той последовательности, в какой сменялись эпохи. При этом, разумеется, в верхних слоях покоятся остатки самых молодых культур, в нижних — наиболее древних.
      Сравнив найденные им при раскопках, хорошо изученные и хорошо датированные изделия и предметы, попавшие на Крит из Египта и Месопотамии (Крит, как выяснилось, имел с ними, и не только с ними, крепкие торговые связи), Эванс сумел установить для своего острова загадок хронологию — хотя бы в самом общем виде. Он выяснил, что раннеминойский период (бронзовый век) уходил вглубь примерно до 3000 года до нашей эры. С 2200 до 1600 года опять-таки до нашей эры продолжался среднеминойский период, а с 1600 до 1200 года до нашей эры — позднеминойский.
      Но это была «лесенка вверх».
      А вниз?
      Под слоями с культурой бронзы на Крите, как и в других местах, оказались слои со следами неолита — новокаменного века.
      Эти слои наглядно свидетельствовали: не на пустом месте, не вдруг возникла минойская цивилизация.
      Как и везде, орудиями первых жителей эгейского мира служили каменные топоры, ножевидные пластины, шила, иглы, проколки из кости. Вначале эти люди жили в основном в пещерах. Впоследствии стали строить и настоящие дома: круглые хижины из обмазанного глиной плетня и прямоугольные, с двумя комнатами, из высушенных на солнце кирпичей.
      Один из крупных современных исследователей профессор Шахермайр считает что земледелию на Крите немало посодействовали выходцы из Сирии, а также из Анатолии (современная Турция) — в ту пору там жили хетты. Но и из Киликии тоже. В конце позднего неолита, по меньшей мере три тысячи лет подряд, волна за волной прибывали оттуда в Грецию и на Крит земледельческие племена, смешиваясь с остатками племен собирателей и охотников, которые некогда оказались в Эгеиде, спасаясь от наступавшего в те времена ледника. Влияние анатолийско-переднеазиатского переселения вполне определенно сказалось уже около 4500 года до нашей эры. Впрочем, наука, исследуя сегодня проблему становления материальной культуры древнего Крита, усматривает здесь влияние и северных районов Африки, Египта и Ливии.
      …Определяющую роль в экономическом расцвете, характерном для Крита середины третьего тысячелетия до нашей эры, сыграли начавшая свой мощный разбег металлургия, а также искусственное орошение, становлением и совершенствованием которого эгейский мир во многом был обязан Двуречью. Оно дало возможность улучшить землепользование, добиться устойчивых урожаев злаков.
      Это в те годы усиливаются связи Крита с Египтом, Кипром, Сирией. Более оживленной становится и торговля с Анатолией и Кикладскими островами.
      Напомним: именно к этому же времени относится начало царских династий в Шумере и Египте, появление здесь монументальных храмов и дворцов, круглой пластики и письмен — клинописи, иероглифов…
 
      Только в 1936 году закончил свой шеститомный труд Эванс. К тому времени он был награжден многими орденами, английскими и иностранными.
      Наверное, не единожды вспоминались во время работы ему строки Гомера, некогда казавшиеся всего лишь поэтической, вольностью: об острове Крите, лежавшем посреди винно-цветного моря прекрасного, о тучных стадах и хлебах, зревших на полях, о девяноста городах: густо населенных людьми…
      «Дворец Миноса на Кноссе» — называлась книга Эванса. И рассказывала она о вещах поистине фантастических.
 
      Фотографии, рисунки, планы… Удивительна и необычна была эта островная культура, удивителен и своеобразен белоснежный, сложенный из известняка дворец — административный, политический и хозяйственный центр критской державы.
      16 тысяч квадратных метров составляла его площадь. В нем было много залов, пристроек, кладовых, соединенных бесконечными лестницами, коридорами, переходами.
      Каким он был — двухэтажным, трехэтажным, четырехэтажным? Трудно сказать что-либо определенное, ведь кроме фундамента ничего не осталось, и те, кто скрещивает по этому поводу в споре мечи, располагают лишь косвенными, не очень достоверными сведениями. Известно одно: кносская знать, как показали современные раскопки, строила дома в несколько этажей.
      Здесь были световые колодцы, о которых мы уже говорили. Большой прямоугольный двор стягивал в единый комплекс все здание и, так сказать, по совместительству служил для всех больших и малых помещений основным источником света.
      Парадный вход находился с юго-западной стороны. К нему вела широкая крытая каменная лестница. Мы уже упоминали и о тронном зале, о помещениях с бассейном для омовения ног и об остатках ванной. Но здесь было множество и других залов и комнат. В том числе так называемый зал Двойного топора.
      …Поражали воображение огромные, в человеческий рост, глиняные сосуды — пифосы, предназначавшиеся для хранения масла и вина. Кладовые с этими сосудами были найдены в подвалах дворца. Рядом размещались склады оружия, «гаражи» боевых колесниц, царская сокровищница. Не меньшее впечатление производила и найденная на одной из стен апартаментов царицы фреска с дельфинами. Удивительно живо были изображены здесь эти занятные животные!
      Покои царицы — замкнутая группа помещений — находились в центре восточной части дворца.
      Сейчас исследователи пришли к заключению, что загадочные знаки Двойного топора, столь распространенные на Крите, равно как и изображения бычьих рогов, имели, очевидно, культовое значение. Поклонялись ли жители древнего Крита своим богам только на вершинах гор, в священных рощах и пещерах? Трудно сказать, но именно в подобных укромных местечках в последние годы археологи нашли немало золотых изображений Двойного топора, бычьих голов, глиняных и мраморных идолов, а также знакомых нам уже камней-печатей.
      Двойные топоры и бычьи рога, справедливо подчеркивает профессор из ГДР Гюнтер Кеншерпер, конечно, наиболее распространенные изображения в древней символике жителей острова. Но, однако, не самые понятные. Вероятно, они действительно иногда обозначали божество; но, пожалуй, чаще — святость места. И уже со времен древней бронзы сохранились свидетельства о существовании на Крите наряду с культом богини Земли и культа быка. Большинство исследователей в настоящее время полагают, правда, что бык не являл собой олицетворения бога. Скорее он был воплощением жертвенного животного.
      Впрочем, многое еще относящееся к культу быка на Крите остается для нас неясным. Но, наверное, не зря все-таки именно в быка превращается в мифе Зевс для того, чтобы доставить на остров Крит красавицу Европу.
      И наверное, был свой — и немалый — смысл в сценах «игр» с быком, поразивших еще воображение Эванса; в бесчисленных изображениях быков на скульптурах, фресках, на сосудах, на изделиях из глины, золота, серебра, бронзы, в том, что множество сосудов изготовлялось в виде бычьих рогов. И в легенде о Минотавре и бросаемых ему па растерзание юношах и девушках, о прекрасном Тесее, убившем Минотавра (не олицетворяло ли это чудище насильственную власть царей Крита?) и освободившем родные Афины…
 
      Народ, населявший этот остров, любил море, во многом был связан с ним. Моряки, рыболовы, скотоводы, пахари составляли значительную часть населения Крита. Здесь умели взращивать неплохие урожаи пшеницы и ячменя, фиников, фиг, винограда, олив, льна. Сажали лук, латук, тыкву, дыни, горох — ив общем сорта не очень отличались от наших современных. Умели сооружать каналы, плотины, водохранилища.
      Искусные ремесленники, критяне строили хорошие суда, мастерски прокладывали водопроводы, знали гончарный круг, обработку дерева, ткачество, отлично могли обходиться с камнем, бронзой, железом, золотом.
      И тому немало свидетельств нашли ученые.
      Вот обнаруженный под фундаментом одного из минойских домов колодец. Он цилиндрической формы, сложен из сырцовых кирпичей и в своеобразном кожухе из хорошо обожженых глиняных, плотно пригнанных друг к другу колец. Каждое кольцо 60 сантиметров в ширину, снабжено в верхней части пазом для следующего кольца и имеет соответствующую метку.
      Такие опознавательные знаки для отдельных деталей — не редкость на Крите. Во всяком случае, они часто встречаются на изделиях среднеминойского периода.
      Между прочим, колодец с его заботливо сконструированным кожухом из глины имел устройство, облегчающее чистку: на многих кирпичах небольшие треугольные выемки — упоры для ног и рук. По ним можно было опуститься в колодец и вновь подняться на поверхность.
      Вот еще занятный факт: критские мастера бронзового века, оказывается, отлично умели освобождать от воды залитые дождем парадные подъезды и лестницы. Как? Они отводили льющуюся с неба воду в канавки-стоки, которые бежали сбоку лестничных ступеней.
      Но эти потоки, естественно, надо было сдерживать. В стоке были устроены уступы: падая с них, вода теряла скорость и силу.
      Еще одна находка. Она была сделана неподалеку от того места, где длинный коридор, который тянется параллельно западным стенам дворца в Кноссе, подходит к лестнице.
      Вынуть эту доску так, чтобы не повредить украшения, было нелегкой задачей. Но все закончилось вполне благополучно: пролежавшая, быть может, более четырех тысячелетий в земле необычная доска попала в руки археологов.
      Она очень красива.
      …Маргаритки из слоновой кости. Четыре небольших круга и четыре побольше на одной стороне, а на противоположной — десять средней величины. 11 поперечных планок, разделяющих игровое поле. И разноцветье материалов: горный хрусталь, слоновая кость, возможно, покрытая в свое время золотом, четыре больших диска — нечто вроде розеток из золота, серебра, лазури…
      Ученые определили: доска эта от столика для игр. Камни для игры, вероятно, хранились в ящиках стола.
      Чтобы сделать такую, нужны были не только линейки с делениями, но и циркули, доски для рисования, грифель. И эскизы, чтобы проверить композицию, сочетание красок. Слоновую кость нужно было вырезать и отполировать, хрусталь отшлифовать, пластинки (из золота и серебра) и проволочки выковать.
      Здесь работало много рук, и руки эти были искусны и умны.
      Немало может рассказать о людях труда того времени, о приемах обработки такая волею судеб дошедшая до нас безделушка. Вероятно, в мастерской резчика, помимо ножичков, пилок, буравов и буравчиков, имелся уже и токарный станок. Возможно, что с помощью соответствующего приспособления шлифовали и камень.
      Златокузнецам необходимы были тигли, щипцы, множество различных молотков и молоточков, наковальни разных размеров, напильники, паяльная лампа и мехи, кроме того, бура и сера. Столярам — топоры и пилы, молотки и долота, резцы и зубила, ножи, некогда они были из камня, а теперь выделывались из бронзы.
      Кстати говоря, почти сразу после начала раскопок Эванс убедился, что жителям острова было ведомо тонкое искусство грануляции: зернью, мельчайшими пупырышками из золота покрывали они безделушки. Это было за тысячу лет до этрусков, древних предшественников римлян, в которых долгое время видели изобретателей грануляции. Делали критские мастера все как полагается: не припаивали золотую зернь, а наваривали ее, зная приемы, позволявшие сохранить четкую форму зерен.
      Да, металлическое ремесло на Крите шагнуло далеко вперед в среднеминойский период по сравнению с более ранними временами. Бронзу научились выплавлять так хорошо и получали ее так много, что из нее делали и тазы, и посуду: котелки на трех тонких ножках и котлы без ножек, кувшины и ковши, чаши и кубки. Но не только из бронзы. Богачи всегда любили золото.
      Как тут не вспомнить знаменитые кубки из Вафио! Правда, их нашли не на Крите, а на греческой земле, в Спарте. Но изготовил их — это теперь ясно — наверняка критский мастер. Об этом свидетельствуют и форма кубков, и украшения, и манера исполнения. Впрочем, не исключено, что их просто привезли с Крита, эти два золотых кубка, лежавших рядом с двумя серебряными в одном захоронении. Когда его весной 1889 года раскопали, здесь нашлось еще копье и 80 круглых аметистовых бусин — остатки ожерелья. И три золотых перстня.
 
      Специалисты посвятили немало восторженных слов этим гравированным кубкам, отметив реалистичность, с которой изображены фигуры людей, стремительное движение разъяренных быков. Но вот что любопытно: Эвансу (ему повезло и в этом!) удалось найти — все в том же Кносском дворце — фреску, где была изображена эта же сценка, что и на втором кубке из Вафио!
 
      Относительно высокое для своего времени развитие ремесла, высокая техника сельского хозяйства послужили фундаментом для расцвета критской культуры, одной из самых древних в мире, о которой с полным основанием следует сказать: она у истоков европейской цивилизации.
      И то, что Крит был островом, вовсе не мешало ему (а может быть, даже помогало) вести обширную торговлю. Мы уже упоминали: Кипр, Сирия, Анатолия, острова Эгеиды. Но не только они. И один из ярких примеров тому известный уже нам игральный столик: ведь слоновую кость доставили либо из Африки, либо из Индии! А лазурь — в природе она встречалась редко, чаще всего она приготавливалась из медного окисла, смешанного с солями кремниевой кислоты, — привозили, вероятно, из Египта.
      Кносский дворец — в этом убедился и Эванс, и занимавшиеся раскопками на Крите после Эванса современные исследователи С. Маринатос, Н. Платон — был самым большим на Крите, но отнюдь не единственным.
      Сейчас уже хорошо известно: примерно к 2000 году до нашей эры в разных уголках Крита князьями Кносса, Феста, Малии были воздвигнуты дворцы — с большим числом комнат, со складскими помещениями, с мастерскими. Стены дворцов украшали фрески.
      Остров был к тому времени — в центральной своей и восточной частях — довольно густо населен. Растущие знания и опыт в области обработки металлов, специализация ремесла, появление довольно обширного круга знати, образование городских центров — таким в общих чертах рисуется положение дел в Критской державе той эпохи.
      Многочисленные дворцы — сейчас ученые раскопали дворец в Малии, а также в Фаистосе, в Закро и в некоторых других местах, строились по единым планам и напоминали (разумеется, они были несколько меньших размеров) дворец в Кноссе. Склады, залы с комнатами, мастерские, жилые помещения, приемные залы располагались с севера на юг вокруг центрального светового колодца. Стены дворца украшала цветная штукатурка. Вплотную к дворцам подходили поселения городского типа. Эти поселения многие ученые рассматривают как древнейшие города Европы.
      …Сейчас мы даже можем себе представить, как выглядели дома на Крите в среднеминойские времена. Археологи нашли в Кноссе фаянсовые тарелки, или, быть может, плитки с несколько схематическим изображением подобных домов. Почти все эти здания имеют три этажа; в центре фасада — входная дверь, с обеих сторон — по два окна. Но так обстояло дело на первом этаже. Остальные украшали три окна. Некоторые дома имели нечто вроде мансард — комнаты под крышей с террасой. Маринатос (он скончался несколько лет назад, несчастный случай произошел на раскопках) сравнивал эти помещения с летними спальными помещениями древних египтян.
 
      Два-три столетия спустя, где-то около 1700 года до нашей эры на Крите грянула катастрофа: скорее всего это было землетрясение.
      Разрушен был дворец в Кноссе. Гибнут и города Мохлосе, Гурния, Паликастро.
      Около 1600 года до нашей эры жизнь снова налаживается. Это время второго, главного периода расцвета Крита, вершина его экономического могущества. Восстанавливаются старые дворцы; перестраиваются, улучшаются. Это происходит и все в том же Кноссе, и в Фесте, и в Гурнии, и в других местах.
      Как ныне установили археологи, дворцы, относящиеся к этой эпохе, были средоточием не только государственной власти. Здесь вершились и религиозные обряды, здесь был центр и экономической жизни.
      На конгрессе историков в 1962 году в Риме было признано, что критские дворцовые хозяйства (а в них трудились ремесленники многих специальностей, рабы) были и своего рода крупными обменными пунктами. В эпоху, когда денег как таковых здесь практически не знали, существование таких пунктов, или, лучше сказать, централей, имело важнейшее значение.
      Добавим, что в результате обмена выработался уже и некий общий эквивалент денег: в ходу были определенного веса слитки из золота, серебра, бронзы. И тоже определенного веса ручные браслеты.
      Естественно, что при обширном обмене велись и бухгалтерские книги — на папирусе, коже, на дощечках. Употреблялись и глиняные таблички — для расписок и различных заметок.
      Подобные таблички, закалившиеся в огне пожаров, губивших дворцы, частично дошли и до наших дней — в Фаистосе, Кноссе, Агиа-Триаде.
      Еще одно открытие последних лет. Помимо дворцовых центров на Крите существовали, оказывается, еще и «господские» дома. Они возводились в 10–15 километрах друг от друга, и в них тоже были складские помещения и службы.
      И на одной только десятикилометровой полосе кносского побережья располагались три больших гавани.
 
      Свой золотой век Крит переживает между 1600 и 1400 годами до нашей эры.
      Самостоятельные ранее города-государства теперь были подчинены единой власти критского царя. Целая сеть дорог со всех концов острова сходилась ко дворцу в Кноссе, к Лабиринту. Грандиозное впечатление производил этот дворец с бесконечным множеством помещений.
 
      Не только Эгейское, но в какой-то мере Средиземное море стало в те времена Критским морем.
      Основу военного и торгового могущества составлял флот. На Крите были первоклассные по тому времени корабли. Историки морского дела считают, что созданная здесь конструкция судна, в которой объединились достоинства древних кикладских гребных лодок и финикийско-египетских парусников, стала принципиального характера новшеством в истории средиземноморского судоходства.
      К этому времени, вероятно, следует отнести свидетельства Геродота и Фукидида о том, что держава Миноса (или Миносов: сейчас ученые все более склоняются к тому, что Минос — имя многих критских царей) владычествует на море и что Минос подчинил своей власти многие земли.
      А потом… потом снова гигантская катастрофа.
 
      Разрушению подверглись многие города: Кносс, Фест, Агиа-Триада, Гурния, Мохлосс, Малия.
      После этого удара Крит уже не поднялся.
      Когда произошла катастрофа?
      Археологи отвечают: вероятно, около 1400 года. Они сопоставили данные, полученные при раскопках соответствующих слоев земли на Крите, и последние упоминания о Крите египтян времен Аменофиса III (1401–1375 годы до нашей эры). Конечно, тут возможно некоторое смещение: не исключено, что они и ошибаются лет на 30–50.
      А вот месяц, когда произошла катастрофа, называют достаточно точно. На остатках критских зданий запечатлены следы дыма и копоти. Это был сильный ветер: он нес дым горизонтально. Когда на Крите бывает такой ветер? Как правило, лишь в конце апреля — начале мая.
      Эванс, посвятивший немало лет изучению причин катастрофы, писал: землетрясение, а потом уже как следствие возник пожар.
      «Люди, — говорит Эванс, — были захвачены врасплох. Судя по следам, все произошло чрезвычайно быстро. Вот, к примеру, тронный зал кносского владыки. Он был найден в состоянии полнейшего беспорядка. В одном из углов лежал опрокинутый большой сосуд от масла, рядом нашлись какие-то культовые сосуды. Вероятно, царь поспешил сюда, чтобы в последний момент свершить какую-то религиозную церемонию. Но не успел ее, очевидно, закончить. Следы насильственно прерванной работы видны и в домах ремесленников, художников».
      Была выдвинута и другая гипотеза: возможно, что гибель дворцов и городов явилась следствием не только сильнейшего землетрясения, но и результатом вражеского нашествия, вторжения на остров враждебных племен. Военная флотилия, писали сторонники этой гипотезы, могла более или менее внезапно оказаться у берегов Крита. Высаженные в различных местах десанты чуть ли не в один и тот же чад начали штурм городов. И закрепив первые успехи, вражеские войска двинулись дальше. Кто были эти захватчики? Вероятнее всего, жившие на материке Греции племена ахейцев.
      «В один из весенних дней середины XV века, — писал английский ученый Джон Пендлбери, — когда дул сильный южный ветер, которому было суждено отнести почти горизонтально к северу языки пламени, в конце апреля или начале мая, настал час расплаты».
      Пендлбери считал: упадок Крита не мог явиться результатом простого разбойничьего набега. Это была хорошо организованная военная экспедиция с определенной политической целью.
      «Удар был ужасающий, — писал он. — В последний момент, когда дворец был окружен врагами и бой шел уже на этажах и языки пламени охватили тронный зал, сюда в сопровождении телохранителей вбежал царь Минос…» В отчаянии он пытался молитвами и жертвоприношениями отвести беду от своего государства. Но тщетно.
      Другой известный современный археолог Джоффри Бибби предположил, что крушение Крита как-то связано с мифом о Тесее.
      «В тот год «праздник быков», — пишет Бибби, — собрались отметить с небывалой дотоле торжественностью. Множество ловких бойцов прибыло из Греции, чтобы принять в нем участие. И эгейские князья вместе со свитой тоже прибыли сюда, чтобы чествовать победителей. Среди них обращал на себя внимание Тесей из Аттики.
      Назавтра должно было состояться главное жертвоприношение. Но оно не состоялось, потому что в полночь мирно почивавшие граждане были разбужены криками о помощи, звуками боя, гудением пламени. Когда они, полуодетые, высыпали на улицы, то увидели, что большой дворец Миноса охвачен огнем.
      Только утром жители отдали себе отчет в том, что произошло. Только утром оставшиеся в живых поняли, что вооруженные люди, заполнившие ночью улицы, окружившие дворец, расправившиеся со многими придворными, — это ахейцы, и среди них многие давние жители греческого квартала в Кноссе».
      Но то, что ахейцы действительно сумели захватить Крит — это наука сейчас бесспорно доказала.
      Помните, мы уже говорили, что в свое время Эванс разыскал довольно много иероглифических символов, имевших некогда хождение на Крите. Именно это и заставило его отправиться на загадочный остров — в «царство ста городов».
      Коллекция каменных печатей и гемм Эванса с этого момента начала быстро расти. Но одновременно ему стали попадаться таблички и предметы, покрытые иными письменами — линейными.
      Здесь так же, как и на ранних табличках, были начертаны примитивные условные изображения — идеограммы. Но эти рисунки имели более простой контур.
      Когда Эванс присмотрелся повнимательнее, он убедился: перед условными изображениями — идеограммами стояли обособленно группы знаков, отделенные друг от друга черточками. Таких знаков насчитывалось не то 87, не то 89: явно недостаточно для письма, где каждое слово обозначается отдельным знаком, то есть для идеографического письма, и, безусловно, слишком много для алфавита. Так ученый пришел к правильному выводу, что перед ним письмо, в котором каждый знак обозначает слог, определенный слог.
      Итак, линейное- слоговое письмо. И между прочим, вовсе не всегда одинаковое.
      Уже с самого начала Эванс заподозрил, что есть таблички более ранние, с одним видом письма, и более поздние — с другим. Те, что казались ему древнее (впоследствии выяснилось, что так оно и было), ученый назвал линейным слоговым письмом «А», остальные он зачислил в класс «Б».
      …Ему, наверное, очень хотелось расшифровать загадочные письмена самому. И он не торопился сделать скопившиеся в его руках богатства всеобщим достоянием. В 1935 году он опубликовал копии примерно ста табличек, написанных линейным письмом «Б». До этого им было обнародовано четырнадцать. А найдено чуть ли не три тысячи!
      Немного опубликовал он и образцов письма «А».
      И может, не так уж не правы английские исследователи Вентрис и Чедвик, которым удалось расшифровать линейное письмо «Б», когда они с горечью писали: «Два поколения ученых были умышленно лишены возможности конструктивно работать над проблемой».
      А проблема была нелегка.
      Неизвестна была система письма. Неизвестен язык, на котором сделаны надписи, а сами записи были очень коротки — две-три строки, по сути, отдельные разрозненные тексты.
      …В тот счастливый для науки день, когда архитектору Майклу Вентрису удалось доказать, что таблички с письмом «Б» написаны на греческом языке, был нащупан путь к исследованию. И не только одной из письменностей, существовавшей на острове Крит в XV веке до нашей эры, но и целого ряда других вопросов, связанных с историей древнего Крита.
      Напомним: в июне 1939 года американский археолог Блеген и грек Курониотис, к своему удивлению, обнаружили при раскопках большого дворца близ Пилоса в Пелопоннесе 600 табличек со знаками критского письма «Б».
 
      Означало ли это, что Пелопоннес входил когда-то в державу Миноса? Или, наоборот, что племена, некогда населявшие материк, принесли свои письмена на Крит?
      Но таблички, разысканные в Пилосе, относились к XII веку до нашей эры (об этом имелось достаточно свидетельств). А найденные на Крите были старше — XV–XIV века!
      И не только в Пилосе оказались таблички с письмом «Б», но и в Микенах. Их обнаружили там при раскопках в 1952 году. И в том же 1952 году Блеген разыскал в Пилосе еще 400 табличек, а двумя годами позже еще 50.
      Но к тому времени уже все было ясно. 10 июля 1952 года Майкл Вентрис выступил со своим знаменитым сообщением о том, что кносские таблички написаны на древнегреческом языке.
      Это могло означать только одно: в XV веке до нашей эры Кноссом правили говорившие на греческом языке чужеземцы. И эти чужеземцы пришли с материка.
      Почему такой вывод? А вот почему: письменность «5» — во многом просто видоизмененная и приспособленная к нуждам греческого языка более древняя минойская письменность «А».
      Вернее, читается линейное письмо «А», в общем, так же, как и письмо «Б». Но язык документов не греческий. Этот и другие факты заставляют думать, что изобрели слоговое письмо «А» (напомним, что оно относится к XVII веку до нашей эры) и древнее письмо «Б» не греки.
      Получается вполне логично: народ, издревле населявший Крит, изобрел свою письменную систему. Два или три века спустя ее приспособили для своих нужд пришельцы из материковой Греции — примерно в тот самый период, когда на Крите произошла катастрофа. Поскольку век спустя аналогичные таблички — критское письмо греческого «наполнения» — оказались в материковой Греции в тех местах, где издавна жили ахейцы, можно было сделать, по крайней мере, два вывода. Первый: ахейцы — несомненно, племя греческого языка. Второй: именно греки-ахейцы обосновались на Крите после катастрофы, увлекшей за собой в небытие минойскую цивилизацию. Весьма возможно, что вторжение нанесло последний удар власти минойских царей.
      Крит был известен в древнем мире еще несколько столетий. Но воспрянуть после нанесенного удара ему не было дано.
      В Микенах же и других городах на материке расцвет культуры продолжался по меньшей мере до XII века до нашей эры. Потом один за другим все крупнейшие центры тогдашней Греции были разграблены и обращены в руины: на смену микенским грекам-ахейцам пришли, прокладывая себе дорогу огнем и мечом, новые захватчики — дорийцы
      Не исключено, что именно нашествие дорийцев стало причиной гибели микенской цивилизации (или, как теперь говорят, объединяя ее с критской, эгейской цивилизацией) Следует только учесть, что уже начиная с XIII–XII веков до нашей эры на Крите наступила эпоха длительного упадка. Возможно, именно внутренние причины облегчили захваты дорийцам.
      Мы уже упоминали: Эванс считал, что могуществу Крита положило конец какое-то грандиознейшее землетрясение. С этого времени, писал он, начался упадок Крита. А был Крит в то время великой державой, такого же примерно ранга и значения, как держава хеттов, как Новое царство в Египте, как Вавилон.
      Впрочем, между Критом и этими странами существовало одно весьма важное различие. Египет, Месопотамия, Хеттское государство были державами континентальными. Крит же — державой морской, своего рода островной империей. И, как положено империи, владел колониями: критские поселения существовали на островах Родос, Тира, Китира, Кос. Жители Крита твердо обосновались в Милете. Морская торговля Крита охватывала все Восточное Средиземноморье — от Греции до Египта, от Спарты до Сицилии.
      …Похоже, что разрушения коснулись не только самой метрополии. Раскопки американских археологов на острове Кос засвидетельствовали: что-то случилось и здесь. Так, в частности, ученые раскопали руины большого здания (22 на 17 метров), несомненно относящиеся к тем временам, когда произошло бедствие на Крите. Аналогичные свидетельства ныне добыты на острове Родос. Найдены остатки разрушенного минойского здания в Трианде. И так же, как и на Косе, черепки свидетельствовали: все та же середина XV века до нашей эры.
      Вот еще несколько относительно недавно ставших известными фактов: на Крите, как мы знаем, были разрушены едва ли не все дворцы и многие поселения. Но преимущественно все-таки те, что находились в центральной части острова и на его восточных землях. Их и не очень отстраивали. Зато после катастрофы увеличивается число деревень на западных землях, растут там города. Население явно переместилось. Почему? Только из-за нашествия племен из Греции? В лучшем случае — лишь отчасти. Мы говорим — в лучшем случае, поскольку в свете полученных в последние годы данных как-то не очень похоже, чтобы виной этому были только завоеватели. Или только землетрясение.
 
      В 1932 году молодой греческий археолог Спиридон Маринатос — мы уже не раз о нем упоминали — раскапывал на острове Крит участок побережья в Амниссосе, в шести километрах от Кносса. По утверждениям древнегреческого историка Страбона, здесь некогда находился арсенал Миноса.
      Был ли там действительно арсенал, сказать трудно. Но монументальную стену из тесаного камня, относящуюся к среднеминойским временам, археологам обнаружить удалось.
      Раскопки продолжались. Неподалеку от стены археологи нашли древнюю виллу, разукрашенную красивыми фресками с изображениями лилий. А на северной стороне раскапываемого холма, прямо у моря, обнаружили остатки древнего колодца и руины какого-то здания.
      С этого здания все и началось. Ибо, к своему удивлению, археологи увидели, что весь первый этаж его буквально усыпан пемзой.
      И вилла, и постройка относились примерно к 1500 году до нашей эры.
      Пемза образуется при вулканических выбросах. И, следовательно, если здание засыпало пенистой вулканической лавой, то это могло явиться результатом только вулканического извержения.
      Ближайший вулкан находился на одном из Кикладских островов, на острове Тире (Санторин)
 
      Двумя годами позже Маринатос выступил с сенсационной гипотезой. Суть ее сводилась к тому, что грозная катастрофа, которая привела к гибели критскую державу и чьи следы ясно прослеживались в древних слоях на всем острове, вероятно, связана с каким-то колоссальным извержением вулкана Тиры.
      «Честно говоря, — писал он впоследствии, — у меня не было иллюзий насчет того, что новая гипотеза будет принята на веру, без достаточно весомых доказательств»
      Для доказательства нужны были серьезные раскопки.
      Но осенью в 1939 году стало уже не до раскопок. Механизм фашистской агрессии был запущен на полную мощность. Гитлеровцы, захватив Грецию, высадили крупный воздушный десант на Крите.
      Лишь в 1964 году смог приступить к проверке своей гипотезы Маринатос.
      Следует заметить, что он, конечно, знал классический труд первого исследователя Тиры француза Фуке, опубликовавшего еще в 1879 году свою книгу «Санторин и его извержения»
      Помимо всего прочего, в ней он рассказывал о том, что под слоем вулканического пепла, покрывавшего остров, ему удалось разыскать следы давних поселений.
      Маринатос всегда придерживался мнения, что исследования на месте для археологов — дело первостепенное.
      Судя по ряду данных, столица древней Тиры должна была находиться на южной оконечности острова — на мысе Акротири. После некоторых колебаний Маринатос остановил свой выбор на маленькой деревушке. Тем более что где-то здесь в свое время работали участники экспедиции Фуке.
      Все шло своим чередом: изучение местности, разведоч ные шурфы. К раскопкам в полном смысле этого слова Маринатос приступил летом 1967 года.
 
      Итак, сравнительно небольшой остров, точнее, группа из пяти островов. Три островка образуют нечто вроде кольца, два других находятся в центре этого кольца. Некогда это был единый остров диаметром около 18 километров. Его венчала широкая конусообразная гора, возвышавшаяся на 1500 метров.
      В свое время остров был известен под именами Каллисте, что означает очень красивый, и Стронгиле — благовонный.
      И не зря — он действительно был красив со своими лесами и оливковыми рощами, весь в фруктовых деревьях и увитый виноградной лозой.
      В более близкие к нам времена остров нарекли Санторином. Называют его также Тирой. Тирой же именуют и самый крупный из островков. Находится он в 130 километрах к северо-северо-востоку от Крита. Несколько большее расстояние отделяет его от побережья Малой Азии.
      Добраться до Санторина можно только морем. Судно проходит между Тирасией и Тирой, и перед вами залив, раскинувшийся на десять километров с севера на юг и на добрых семь километров с востока на запад, внутренний бассейн, огражденный от моря земной толщей трех островов, и в свою очередь, отделенных друг от друга, и на якорь тут не станешь.
      Право же, не нужно быть специалистом, чтобы догадаться: залив — заполненный водой кратер огромного вулкана, а окаймляющие его острова — остатки тверди окружающей кратер стены. Твердь поднимается круто вверх, местами на 250–300 метров. Скалы мощны и живописны — серовато-белые, с черными и темно-красными прослойками.
 
      …К берегу пассажиров доставляют на лодках. Тропинка вьется вверх. Взбираться нелегко. Правда, к услугам путешественников мулы и ослики. Со скал открывается чудесный вид на море, и диковато красив пестрый серпантин дороги. Редкие деревушки, небольшой городок Тира с узкими улочками и сверкающими белизной домами. В глубине острова, на южной вершине горы — монастырь. И тут же радарный пост НАТО. А кругом полоски обработанной земли: ячмень, бобы, помидоры. Местные жители выращивают их не только для себя. Значительную часть вывозят на Крит, в Грецию.
      И куда ни глянешь — бесконечная зелень виноградников.
      Цепкие лозы стелятся по серовато-бурой земле — спрессованной, слежавшейся вулканической пыли.
      Лоза и вулканический пепел (из смеси этого пепла с пемзой получается отличный цемент). Вздыбленные, круто уходящие вверх скалы. Огромные камни, иногда одиночные, чаще по два, по три, а то и целые нагромождения. Седловины гор. Разломы. И голубое, высокое небо над иссиня-голубым морем.
      Люди жили тут издавна.
 
      С каких же пор окаймляют острова Тира, Тирасия и Аспрониса эту огромную, наполненную водой воронку?
      Здесь самое время напомнить, что Санторин, в общем, довольно давно привлек внимание ученых. Первым сюда приехал известный уже нам француз Фуке. Он прибыл на Тирасию в 1866 году. А четырьмя годами позже его соотечественник Горсей занялся изучением Тиры.
      Исследования эти засвидетельствовали, что в свое время, до того, как центральная часть острова ушла под воду, а сам он оказался расчлененным на пять островов и островков, на Тире существовала довольно высокая цивилизация. Ученые разыскали каменные орудия, черепки расписной посуды, в первую очередь кувшинов, нашли сделанные из окаменевших лавовых выбросов жернова, миски, ступы. В некоторых сосудах так и остались навеки ячмень, горох, чечевица. Были найдены и остатки соломы и даже медная пилка, и бараньи и козьи кости. А в одном из домов, раскопанных близ Акротири, к юго-западу от Тиры, обнаружили на стене фресковую роспись.
      Судя по находкам, древние жители Санторина пользовались гирями, знали меры веса, меры длины. Умели они изготавливать гипс, алебастр, умели возводить своды. Высок был уровень ткачества, керамики.
      Изыскания, в частности, проведенные в самые последние годы, помогли ученым получить очень любопытные сведения и несколько иного характера.
 
      Мы уже упоминали: в Тире издревле существуют карьеры, в которых добывают окаменевший вулканический пепел. Пепел отправляют в Афины, и там он служит для приготовления цемента. Так вот, один из этих карьеров находится в нависшей над морем скале на высоте 25–30 метров. Скала эта состоит из спрессованного, окаменевшего вулканического пепла и пемзы. Попробовали покопать у ее основания. И выяснилось: первоначальный нижний слой не содержит ни пемзы, ни вулканической пыли — обычная коричневатого цвета земля вперемешку с камешками.
      В 1956 году вслед за случившимся на Санторине извержением вулкана здесь произошло очередное землетрясение. Один из карьеров был разрушен. Слои сдвинулись, и вдруг обнаружились остатки каких-то, несомненно, древних построек, а также несколько человеческих костей, человеческих зубов, наконец кусочки дерева.
 
      …Наверное не все знают о радиоуглеродном, или, как его называют специалисты, радиокарбонном методе установления датировок. Тем более что открыт он был относительно недавно, в послевоенные годы.
      Где-то в верхних слоях атмосферы под влиянием космических лучей, идущих из глубин Вселенной, образуется избыток углерода, который, в отличие от обычного, имеет атомный вес не 12, а 14 — С 14. Он вступает в соединение с кислородом. Образуется углекислый газ, в котором содержится радиоактивный углерод.
      Попадая из воздуха в растения или животный организм, он спокойно пребывает там, вступая во взаимодействие с обычным углеродом, и чувствует себя совсем неплохо до тех пор, пока организм живет, пока идут процессы обмена. Но как только организм погибает, доступ новых порций изотопа углерода прекращается. С 14, однако, остается и постепенно, очень медленно начинает распадаться.
      Скорость его распада ученым удалось установить. Она величина постоянная. На этом, собственно, все и построено. Сличая органические остатки и зная, в каких пропорциях по отношению к обычному углероду должен в них находиться С 14, ученые, пользуясь радиоактивным счетчиком, вычисляют, и достаточно точно, когда начался распад, иными словами, когда органическое вещество перестало быть живым.
      Вот к этому исследованию прибегли ученые, работавшие на Санторине. Они подвергли испытанию несколько кусков дерева, извлеченных из-под низших слоев пемзы, и пришли к выводу, что, если взять среднюю цифру, эти кусочки дерева относятся примерно к 1400 году до нашей эры с колебанием в 50–100 лет в ту или иную сторону.
      В 1967 году случилась еще одна находка: обуглившийся ствол небольшого дерева, стоявший вертикально. Это означало, что дерево было живо в тот час, когда его залила лава. Естественно, что датировка приобрела особый интерес.
      С огромным волнением ждал результатов анализа Маринатос. Результат был таков: примерно 1559–1456 годы до нашей эры.
 
      Итак, где-то около 1550 года до нашей эры весь остров — его поля, виноградники, дома — был погребен под мощным слоем пепла. 5 метров 40 сантиметров — такова толщина этого слоя в карьере возле города Тира.
      Потом на какое-то время вулкан прекращает свои бесчинства.
      Тира все еще сохраняет свой изначальный вид. Кальдеры нет и в помине. Обвал не произошел. И вулкан, высота которого в те времена намного превышала тысячу метров (сейчас пик Святого Ильи, самый большой на острове, равен 566 метрам), какое-то-время пребывает в относительном спокойствии.
      …Над упомянутыми нами пяти с половиной метровым слоем пепла видны еще несколько розовых, белых, серых слоев шириной от 5 до 30 сантиметров. Вроде бы ничего опасного. Подобного же мнения, очевидно, придерживались и жители. Отстраиваются города, возводятся новые дома.
      Люди привыкают ко многому. Даже к соседству с вулканами.
      Да и что удивительного! Как свидетельствует известный современный вулканолог Гарун Тазиев, если лавы в силу самого характера их образования, исключающего возможность концентрации металлов, бедны рудами, то зато благодаря им возникают замечательные пахотные земли, обогащенные к тому же выпадающим при каждом извержении вулканическим пеплом. Виноградная лоза, хлебные злаки, рис растут на таких землях прекрасно.
 
      Соседству этому на сей раз, однако, не суждено было оставаться долгим.
      Как показали дальнейшие исследования, над неширокой лентой вулканического слоя находится еще один слой вулканического пепла. В одном из карьеров он достигает 20 метров толщины. Впрочем, на острове нашли и такие места, где он значительно больше.
      В 1967 году на Санторине был найден городок, захороненный под этим слоем вулканического пепла и пемзы. Сначала обнаружили жилой дом, а в нем много совершенно целехонькой глиняной посуды — вазы, тарелки, кувшины, и все они расписаны и явно относятся к минойским временам. Были найдены и обломки ткацкого станка.
      Несколько позже удалось обнаружить фасад виллы, принадлежавшей, очевидно, богатому и знатному человеку.
      Как и на Крите, богачи и здесь обладали немалыми состояниями: оливковое масло и вино были неплохими статьями дохода, солидный капитал давала транзитная морская торговля. Не брезговали, очевидно, и пиратским промыслом: на Кикладах это было в порядке вещей, и недаром лучшие экипажи грозного флота Миноса как правило, состояли из лихих кикладских матросов.
      …Дома знати здесь тоже напоминали критские постройки: удобные, просторные, с большими окнами, с ванными комнатами, всячески украшенные.
      В найденной вилле перед археологами предстали фрески удивительной красоты и своеобразия: лилии, летящие ласточки, быки, антилопы. Даже голубая обезьяна — такие водились только в Африке. На одной из фресок были изображены и раскидистая пальма и голова молодого человека явно негроидного типа.
      Яркие, блестящие, право, нисколько не потерявшие первозданной свежести, прямо-таки сияющие краски. По меньшей мере одно из помещений в каждом доме здесь было сплошь украшено фресками.
      …Будто фантастическое видение возникает перед тобой: дикий уголок горного пейзажа с голыми вершинами скал, на которых — весна пришла! — расцветают лилии. Они словно символизируют буйство весенней природы, празднество всего живого. Красные лилии на диких утесах, благоухание трав, а в чистом небе по одиночке и парами стремительно проносятся ласточки-вестники весны…
      А знаменитые «боксирующие дети». Нет, бой не «взаправдашний», это, конечно, игра. Но отлично переданы не только движения, даже характеры — у одного более решительный, наступательный, у другого более спокойный, хладнокровный.
      А великолепный юноша-рыбак, несущий свой улов, — тонкая талия, правильные черты лица. Впрочем, уж если быть точным, на фреске были изображены два рыбака, но одна роспись сильно пострадала.
      …Еще одна фреска, пожалуй, единственная в своем роде. Это остатки большого фриза. Мы видим две реки, три города и флотилию. Корабли взяли приступом один из городов и теперь победоносно возвращаются назад, все разукрашенные гирляндами. Женщины и дети, стоя на балконах и крышах, бурно приветствуют победителей.
 
      Чем дальше вели свои раскопки археологи, тем яснее выступали перед ними улицы античного города, погребенного разбушевавшимся вулканом. Обнажались коробки домов, близко стоявших друг к другу, точь-в-точь, как и сегодня на островах Эгейского моря. Некоторые дома имели вестибюли со скамьями, были и дома с лоджиями. Высокие оштукатуренные коридоры вели во внутренние комнаты со множеством выступов и ниш. Кухни тоже здесь были такими же, какие можно увидеть ныне в поселках Киклад: с угловыми печами, посудными шкафчиками, кадками, горшками, большими глиняными охладительными ларями.
      …Сначала извергается жидкая плазма, потом пемза вместе с вулканической пылью, затем лапилли, вулканические бомбы.
      Так, очевидно, это начиналось и тогда. Вулкан гудел все сильнее, на десятки метров над его кратером возвышался столб дыма и пламени.
      Потом раздался небывалой силы взрыв.
 
      Вся история островов Эгейского моря, как, впрочем, и история материковой и островной Греции, полна сведениями об опустошительных толчках земной коры. И почти всегда вулканическим игрищам сопутствовали землетрясения. К тому же, нередко извержения сопровождались огромными приливными волнами — цунами. В 1956 году цунами, вызванные пробуждением Тиры, достигли островов, расположенных в 90 километрах от Санторина. Волны были высотой от 25 до 40 метров.
      Цунами, как известно, возникают по разным причинам, в том числе и из-за внезапного опускания или поднятия значительных участков морского дна, из-за оползней на склонах подводных каньонов. Но достаточно часто они бывают вызваны сильными извержениями подводных или прибрежных вулканов. Впечатляющий пример тому — извержение расположенного на одном из островков в Зондском проливе между Явой и Суматрой знаменитого вулкана Кракатау, которое произошло в 1883 году. Сила извержения, начавшегося 20 мая, нарастала на протяжении трех месяцев. 26 августа наступил апогей. За взрывами фантастической силы (они были слышны за тысячу километров) последовали грандиозные обвалы. Извержение породило поистине чудовищную волну, которая стала причиной гибели тысяч и тысяч людей. Пробежав 20 тысяч километров, то есть обогнув половину земного шара и немало натворив на своем пути, она достигла порта Вальпараисо в Южной Америке.
      Вулканологи давно уже считают, что обе группы вулканических островов — в Эгейском море и в районе пролива между Явой и Суматрой — очень схожи. Не будем входить в подробности. Скажем лишь, что «взрыв» Кракатау и послужил исследователям своего рода «моделью» для восстановления того, что, вероятнее всего, произошло в районе Санторина в злополучный майский день 3400 с лишним лет назад.
 
      Чем пристальнее сопоставляли ученые данные, полученные при археологических, геологических, океанографических, вулканологических исследованиях на Санторине, в Эгейском море, на Крите, с последствиями извержения Кракатау, тем яснее становилось им: здесь много общего. С той только разницей, что кальдера — провал, образовавшийся на месте древнего вулкана, на Санторине раз в пять больше, чем на Кракатау. На Санторине он равен 83 квадратным километрам, глубина 300–400 метров; на Кракатау меньше — 22 квадратных километра и 200–300 метров глубина. Слой вулканического пепла на Санторине также значительно толще, чем тот, что был обнаружен при обследовании Кракатау.
      И вот что примечательно. В ходе океанографических исследований в Восточном Средиземноморье трижды (в 1947–1948 годах шведскими исследователями на «Альбатросе», в 1956 и 1958 годах на «Веме») брались геологические пробы дна. 21 из этих проб содержала вулканический пепел. Если нанести на карту районирование проб, то примерно в центре этих выбросов оказывается Тира.
      Оговоримся: океанологи обнаружили вулканический пепел двух видов, относящийся к различным, отдаленным во времени извержениям. Один слой пепла очень древний, извержение произошло примерно 250 веков назад.
      Что же касается другого, то здесь речь идет о значительно более близких к нам временах — XV–XIV веках до нашей эры. И анализ показал: пепел этого слоя по своему составу абсолютно идентичен белому пеплу из карьеров Тиры. Керны, взятые примерно на расстоянии 100 километров от вулкана, в одном случае показали толщину слоя в 78 сантиметров, а в другом — 212. Даже в 700 километрах от Тиры нашелся слой этого пепла.
      Была составлена «карта-схема. Получился довольно правильный эллипс, вытянутый на юго-восток и проходящий через Крит. Причем на Крите эллипс захватывает северные районы, центр острова и восточную его часть.
      Напомним: от Тиры до Крита по прямой 130 километров. Американские ученые Драгослав Нинкович и Брюс Кизен высчитали, что слой пепла в центральных областях Крита и на востоке должен был, судя по донным остаткам, насчитывать не меньше десяти сантиметров. Цифра эта отнюдь не завышена. Десятисантиметрового слоя вулканического пепла, однако, вполне достаточно, чтобы поле не давало урожая несколько лет!
      Но дело было не только в пепле.
      Колоссальное количество магмы вырвалось на свободу во время катастрофы на Санторине, образовалась глубочайшая воронка, хлынули морские воды. Все пошло ходуном, небо было черным. Лапилли, лава, дым, вулканический пепел, пемза, песок, вулканические бомбы, серные газы. Ко всему этому — сейчас сам факт извержения вулкана не вызывает у ученых сомнений — присоединились сильнейшие цунами.
      Известно: цунами, последовавшие за извержением Кракатау, уничтожили много городов и деревень на Яве и Суматре. Средняя высота волны равнялась 15 метрам, местами, возможно, была в два — два с половиной раза больше. Средняя скорость цунами составляла примерно 140 километров в час. Специалисты вычислили, что на Санторине и соответственно на Крите все должно было быть еще более страшным.
      Мы не будем приводить все цифры: их много и некоторые из них спорны. Трудно себе представить, например, что прав ученый, который считает, что высота волны цунами, взявшей старт возле Санторина, равнялась чуть ли не полуторастам метрам! Но даже если и втрое меньше была волна, на чем сходится большинство исследователей, последствия должны были быть ужасающими.
      Петер Хедервари вычислил, что энергия, выделившаяся во время извержения на Санторине, примерно раза в три превысила ту, что выработалась во время извержения на Кракатау (считается, что там было выработано 100000 миллионов киловатт-часов).
      По расчетам другого ученого, Галанопулоса, энергия цунами, возникшая в ходе извержения на Санторине, равнялась, очевидно, половине той энергии, которая выделилась во время чилийского землетрясения в мае 1960 года. А там была действительно «сатанинская пляска». В Пуэрто-Монте и в Вальдивии землетрясение достигло одиннадцати баллов. Хуже бывает только при двенадцатом, последнем балле: «Полное разрушение, предметы подбрасываются в воздух».
      Свыше 50 лет никто не мог разгадать тайны гибели минойского Крита.
      Теперь, наконец, пришла разгадка. Высказанная профессором Маринатосом в 1939 году гипотеза подтверждалась.
      …К подземным толчкам, к содроганиям земли присоединились вулканическая пыль, сжигавшая все на своем пути, и удар вздыбленного моря, пришедшийся в основном по северным и восточным берегам Крита.
      Добавьте к этому обычные в таких случаях эпидемии и голод, а также несомненную гибель значительной части флота и портовых сооружений, вспомните о разрушенных дворцах, городах, деревушках, о погибших посевах, загубленных садах и отравленных реках, дорогах, каналах… Мощный слой вулканического пепла покрыл все острова южной части Киклад, юг Родоса, распространился от Санторина в юго-восточном направлении на многие сотни километров.
      Остатки минойского государства стали легкой добычей ахейцев и других племен Балканского полуострова.
      В 1926 году французы К. Гатефоссе и Ц. Ру опубликовали библиографический справочник об Атлантиде. В него вошли 1700 названий. К 1975 году, судя по некоторым подсчетам, далеко не полный список статей и книг, посвященных знаменитой легенде, составлял около семи тысяч названий.
      Напомним коротко: в своих диалогах «Тимей» и «Критий» древнегреческий философ Платон, живший в 427–347 годах до нашей эры, довольно пространно рассказывает об огромном острове Атлантиде, якобы лежавшем к западу от Геракловых столбов. Этот колоссальный остров погиб внезапно: «…в один день и бедственную ночь… исчез, погрузившись в море». Произошло это, по словам Платона, за 10000 лет до нашей эры. Где находились Геракловы столбы, никто толком не знает. Большинство «атлантоведов» считает, что речь идет о Гибралтарском проливе.
      Специалистам не составило особого труда определить, что многочисленные авторы книг об Атлантиде в основном высказывают следующие предположения.
      1. Все, что рассказывает об Атлантиде Платон, — истинная правда. Атлантида, как показывает и само название, находилась в Атлантическом океане.
      2. Атлантида — отнюдь не легенда, она несомненно существовала. Но вот где? (Дальше следуют бесчисленные варианты, начиная с гор Атласа в Африке и кончая островом Гельголанд в Северном море.) Вариантов так много, что один из ученых еще в XIX веке довольно зло заметил: россказни об Атлантиде представляют собой своего рода каталог человеческой глупости.
      3. Легенда об Атлантиде — типичная компиляция, в ее основе мифы и, возможно, какие-то исторические факты, относящиеся к различным временам и к истории различных народов.
      4. Весь рассказ о погибшем континенте выдуман от начала до конца. Это просто такая занятная форма, которую Платон использовал для изложения своих социально-политических идей. Если бы Платон, подобно Мору, назвал свой остров Утопией, то есть «несуществующим местом», он оказал бы большую услугу потомкам. Уж во всяком случае вопрос о том, существовала ли на самом деле Атлантида, отпал бы сам по себе.
      Давний спор этот начался еще при жизни Платона: ему возражал его собственный ученик, знаменитейший ученый древности Аристотель.
      Окончательно вопрос не решен и до наших дней.
      Но вот что следует сказать сразу и со всей определенностью: геологи и геофизики, многие годы в наш век со всем тщанием исследующие Мировой океан и, в частности, дно Атлантического океана, до сих пор не обнаружили никаких вещественных доказательств существования Атлантиды.
      Это во-первых. Во-вторых, при современном уровне наших знаний об отдаленном прошлом практически невероятным представляется существование такой цивилизации, о которой повествует Платон в X–IX тысячелетиях до нашей эры. В ту эпоху люди повсеместно жили еще в мезолите, практически не зная ни земледелия, ни металла.
      Помните, мы упоминали о том, что вулканолог Фуке в 1866 году обследовал Тирасию, а археолог Горсей в 1870 году — Тиру; оба нашли следы весьма высокой для своего времени цивилизации.
      И вот, основываясь на их открытиях, французский ученый Луи Фигье в 1872 году высказал мысль, что платоновскую Атлантиду следует искать не в Атлантическом океане, а в гораздо более ближних к Греции водам — в Эгейском море. И вообще похоже, что прообразом Атлантиды мог послужить Санторин, часть которого, как все могут убедиться, действительно затоплена морем.
      …1909 год. В самой влиятельной английской газете «Тайме» появляется заметка под интригующим названием: «Погибший материк». В ней говорится, что в основе рассказанной Платоном истории — истинное событие: гибель критской цивилизации. Заметка не подписана.
      Впрочем, четыре года спустя, в 1913 году, «Журнал эллинистических исследований» опубликовал ту же самую статью, но в расширенном виде, на сей раз со ссылками на источники, на работы Эванса, короче, серьезную и солидную статью. Автор — профессор Фрост, один из самых известных английских археологов.
      Погибшая цивилизация атлантов, подчеркивал Фрост, обнаруживает значительные черты сходства с культурой минойского Крита.
      В поддержку Фроста в 1917 году выступил Д. Маккензи. Аналогичную гипотезу выдвинул и американский исследователь Г. Бауэр.
      1947 год. Греческий профессор Кумарис представляет в Эллинское антропологическое общество доклад. Он защищает ту точку зрения, что в рассказе об Атлантиде нашла свое отражение какая-то сильнейшая катастрофа, обратившая на себя внимание египетских жрецов: разбушевалось чуть ли не все Средиземное море, что и было ими записано, выпал черный пепел. Отзвук этих событий мы и находим у Платона, который, несколько преувеличив размеры катастрофы, пишет о том, что под воду ушел в течение суток огромный остров, «больше Ливии (Африки) и Азии, взятых вместе».
      1948 год. На той же самой сессии Эллинского антропологического общества, где был прочитан доклад Кумариса, Спиридон Маринатос высказывает мысль, что в основе платоновской легенды об Атлантиде лежат события, относящиеся к истории различных народов: «Исторические коллизии, стихийные бедствия, происходившие на протяжении добрых 900 лет (с 1500 до 600 года до нашей эры), оказались в основе единого исторического мифа».
      1967–1968 гг. На Санторине, под слоем пемзы и вулканического пепла, толщина которого достигает 30 и более метров, ученые находят остатки известного уже нам поселения — нечто вроде Помпеи бронзового века.
      1969 год. В Лондоне почти одновременно выходят две монографии. Одна — океанографа Дж. Люса «Гибель Атлантиды». Другая — директора Афинского института сейсмологии Ангелоса Галанопулоса и известного английского археолога Э. Бекона «Атлантида». В той и другой книгах рассматриваются все новейшие данные, относящиеся к прошлому и настоящему Санторина.
      Конечный вывод, к которому приходят авторы обеих книг, идентичен: очень похоже, что колоссальное извержение вулкана и последовавшие землетрясения и сильнейшие цунами и нанесли удар великому Криту. И что все это вместе взятое легло в основу известного мифа об Атлантиде.
 
      Между Египтом и Критом были давние связи, и они существовали на протяжении веков. На Крите нашли много египетских предметов, украшений и массу скарабеев — египетских изображений священных жуков. В свою очередь, в Египте обнаружили немало критских сосудов и ваз. Не исключено, что именно о жителях Крита упоминают и некоторые древнеегипетские тексты: они именуются здесь «кефтиу». Кое-где на египетских рисунках, насколько можно судить, сохранились изображения критян.
      Еще одно соображение. У Платона наряду с Атлантидой упоминаются, как известно, и «прочие острова» и «противолежащий материк». Именно на это ссылаются те, кто, подобно покойному советскому атлантологу Н. Ф. Жирову, считает, что «Атлантида находилась в Атлантическом океане, на запад от современного Гибралтарского пролива». Острова — это, мол, Азорские и Антильские, а противолежащий материк — Америка. Но как не вспомнить, что возле Крита тоже находятся «прочие острова», а за ними «противолежащий материк» — Греция!
      Более того! Не было в те времена другой такого ранга морской державы, как Крит.
      В какие именно времена? Ну, конечно, не девять тысяч лет до нашей эры, к которым относит свой рассказ Платон, повествуя о том, что Атлантида собралась напасть на Афины и Египет. Ибо, как вполне справедливо отметил профессор Маринатос, «в те времена не было еще ни Древнего Египта, ни Древней Греции. О Египте как о государстве можно в лучшем случае говорить начиная с пятого тысячелетия до нашей эры, а племена, изъяснявшиеся на греческом языке, появились во втором тысячелетии до нашей эры».
      Если вспомнить, что, по словам Платона, жители Атлантиды знали металлургическое производство, письменность, строили каменные здания, что у них были дворцы и храмы, ипподромы и каналы, портовые сооружения, множество кораблей и соответственно верфи, водохранилища, водопроводы, водоемы, ванны, бани, высокоразвитое сельское хозяйство, что у них уже было государство, то — в свете нынешних исторических данных — речь явно идет о цивилизации бронзового века, цивилизации типа индской или шумерской. Или мы волей-неволей опять возвращаемся все к тому же — к критской! И все станет на место, если посчитать девять тысяч опиской. Не произошла ли она, кстати говоря, потому, что Солон (а все сведения об Атлантиде, как пишет Платон, были получены от его предка — Солона) принял слово-символ, обозначающий сто, за тысячу? (Аналогичная ошибка может случиться и в наши дни. Вот, например, биллион в США и Франции равен тысяче миллионов, в Англии же это миллион миллионов.) А 900 плюс 600 (Солон родился в 639 году до нашей эры и посетил Египет, вероятно, около 600 года), подчеркивают Галанопулос и Бекон, и есть истинная цифра времени расцвета и времени гибели великого Крита.
      Галанопулос высказывает еще одну мысль: по логике вещей, подкрепленной соответствующими расчетами, катастрофа на Крите должна была ощущаться и в Древнем Египте. Во всяком случае, память о стихийных бедствиях, обрушившихся на Египет в XV веке до нашей эры, долго жила в народе.
      Так не последствия ли взрыва на Санторине нашли отзвук в библейской книге «Исход», где рассказывается о «казнях египетских», насланных богом Иеговой на страну фараонов? Речь идет о том, что день превратился в ночь, все вокруг окутала мгла (а это вполне могло случиться, когда тучи вулканического пепла достигли Египта), что выпал «кровавый» дождь (на Санторине обнаружили среди вулканических пород слой пемзы ярко-красного цвета), и тому подобных вещах. Напомним, что, по утверждению Платона, Солону о несчастьях, происшедших с Атлантидой, рассказали египетские жрецы!
      Мы не будем приводить все доводы Галанопулоса, Бекона, Люса и других сторонников их гипотезы. Смысл ее и так ясен.
      Подчеркнем еще раз лишь одно. На основании данных, полученных в последние годы, можно утверждать: где-то между 1500 и 1450 годами до нашей эры на Санторине произошло колоссальное извержение вулкана. Это событие имело самое непосредственное отношение к гибели минойского Крита и, безусловно, облегчило нашествие с материка греческих племен. Возможно, что случившееся имеет какое-то отношение к мифу об Атлантиде.
      Работы надо продолжать: исследования на Санторине и Крите, океанографические исследования в Эгейском море. Ведь помимо всего прочего, под водой находится и немалая часть древнего города, раскопанного Маринатосом на Санторине. А был этот город с населением тысяч в 30, со зданиями в два-три этажа, с отопительной системой, использовавшей теплые воды вулканического острова, с многочисленными мастерскими и складами…
      Они и продолжаются. И, безусловно, принесут нам немало нового.

      В 1868 году некий сорокапятилетний миллионер, закончивший свою коммерческую деятельность, отправился на поиски исчезнувшего древнего царства, о котором кое-что рассказывалось у Гомера — царства ахейцев.
      Известно, удача будет сопутствовать Генриху Шлиману.
      Он разыщет страну Ахиллеса и Агамемнона, найдет Трою, в 1884 году начнет раскапывать Тиринф.
      Но еще за несколько лет до этого, где-то в конце 70-х годов прошлого века, Шлиману приходит в голову идея, суть которой он изложит в прошении, направленном в Российскую императорскую Археологическую комиссию: дозволить ему произвести археологические раскопки в Закавказье — по горному Черноморскому побережью.
      Шлиман знал Россию не понаслышке. Он долгие годы жил в Петербурге и на одной из своих фотографий тех лет собственноручно засвидетельствовал, что является русским потомственным почетным гражданином, купцом первой гильдии и директором Императорского государственного банка в Санкт-Петербурге. Знал он, и вполне свободно, русский язык. Он вообще владел многими языками, учил их самостоятельно, пользуясь собственным методом.
      Плану его, однако, не суждено было сбыться: возможно, захлестнул беспрерывный каскад им же осуществленных открытий, а может быть, помешали и какие-то другие, оставшиеся нам неведомыми причины.
      «Открытый лист» — разрешение на проведение раскопок в Закавказье, в частности в окрестностях Батуми, чуть не полсотни лет спустя, в мае 1917 года, получит известный русский историк древности академик Ф. И. Успенский.
      Так это было. Заметим лишь, что свою просьбу Шлиман мотивировал тем, что его издавна влекла «тесная связь старинной Греции и древней Колхиды».
 
      Рассказывали, что в древней области Беотии, в Средней Греции, правил некогда сын бога ветра Эола, царь Афамант. От богини облаков Нефеллы у него было двое детей — сын Фрикс и дочь Гелла. Потом Афамант разлюбил жену, женился на другой. А мачеха, как и положено мачехе, невзлюбила пасынка и падчерицу и решила погубить их. И едва не осуществила свой замысел: юный Фрикс должен был пасть под ножом жреца. Но перед детьми вдруг предстал златорунный овен (баран), присланный богиней Нефеллой. Сели на овена Фрикс и Гелла, и помчал он их над полями и лесами, над реками, выше гор. Вот уже и море виднеется. Испугалась Гелла, не удержалась на овене и упала прямо в море. С той поры стало оно называться Геллеспонтом, морем Геллы (ныне Дарданеллы).
      А овен с Фриксом продолжил свой путь и достиг берегов Фасиса в далекой Колхиде. Здесь правил сын бога Гелиоса Эет. Когда Фрикс подрос, Эет женил его на своей дочери. Овена же Фрикс, исполняя волю богов, принес в жертву Зевсу. А руно — шкуру — повесил в священной роще. Не смыкая глаз, денно и нощно охранял золотое руно огнедышащий дракон
 
      Между тем в Фессалии, на востоке Северной Греции, брат царя Афаманта воздвиг город. Потом в городе стал править его сын Эсон. Но недолго пользовался властью царь Эсон. Сводный брат Пелий сместил его.
      Когда у Эсона родился сын, бывший царь нарек его Ясоном. Опасаясь, что злодей Пелий погубит младенца, Эсон объявил, что сын его скоропостижно скончался.
      В действительности же он отдал мальчика на воспитание кентавру Хирону. Рос мальчик сильным, крепким. Хирон научил его хорошо владеть мечом и копьем, спускать стрелу с туго натянутой тетивы, чтобы убивала она наповал; словом, научил почти всему тому, что умел и чем владел сам.
      Когда Ясону исполнилось двадцать лет, он пришел к Пелию и потребовал, чтобы тот возвратил ему власть, отнятую у отца.
      За Ясона вступились его дяди, и видя, что дело принимает плохой оборот, Пелий решил схитрить.
      «Ладно, — сказал он, — так и быть, я верну Ясону власть. Возвращу и взятые мной у его отца богатства. Но с одним условием: пусть Ясон умилостивит подземных богов. Фрикс умер в далекой Колхиде. Его тень явилась мне в сновидении и открыла: молит Фрикс, пусть отправится кто-нибудь в Колхиду и завладеет золотым руном. Сам я стар, — сказал Пелий, обращаясь к Ясону, — Ты же молод, полон сил. Сверши это деяние, и будь все по-твоему».
      …Вот тогда-то и кликнул клич Ясон, и на зов его отправиться в страну золотого руна собрались со всех уголков Греции знаменитейшие герои.
      В их числе и Геракл.
      Долго плыли на пятидесятивесельном, легком и быстром, словно чайка, корабле «Арго» лихие мореходы. Побывали они на острове Лемнос, а на одном из полуостровов Мраморного моря выиграли нелегкое сражение у шестируких великанов. В Мизии, на западном берегу Малой Азии, расстались с Гераклом, который по воле великого Зевса должен был возвратиться в Грецию: ему предстояло здесь свершить свои подвиги.
      Продолжая путь, аргонавты проливом вышли в Черное море и поплыли вдоль его берегов, пока не увидели на горизонте синие горы Кавказа и побережье благодатной Колхиды.
      Дойдя до того места, где река Фасис несла свои воды к морю, они поднялись вверх по ее течению и бросили якорь.
      Во владения царя Эета аргонавты прибыли более или менее благополучно.
      Но надо было еще суметь раздобыть руно.
      Не хотелось Эету расставаться с сокровищем.
      Эет предложит Ясону исполнить несколько поручений. Коль справится с ними герой, ну что ж, получит руно. Не сумеет, — значит, не судьба владеть ему бесценным кладом.
      Хитер был Эет: знал, что не под силу смертному выполнить предложенное им. Но в юного красавца-грека влюбилась дочь Эета, волшебница Медея.
      Вы помните миф об Ариадне и Тесее. Здесь, на берегах Колхиды, в столице Эета произошло нечто похожее. В союзника и охранителя Ясона волею судьбы превращается прекрасная Медея.
      …Еще впереди страшные события — она отравит мужа, ее обвинят в убийстве собственных детей. А пока влюбленная в Ясона волшебница Медея, стремясь свести на нет козни Эета, дарит Ясону мазь, приготовленную из сока корней некоего редчайшего растения. Высоко-высоко в горах растет оно, там, где прикованный к скале тяжко страдает великий Прометей. День и ночь терзает его печень орел — капли горячей прометеевой крови и дают жизнь волшебному растению.
      Тот, кто натирался мазью, становился неуязвимым для врагов.
 
      Ясон исполнил все, что потребовал от него Эет. Распахал поле железным плугом, который тащили бронзовоногие чудовища огнедышащие быки. Засеял поле зубами дракона, а когда поле обернулось закованными в доспехи воинами, не дрогнув, вступил с ними в сражение и уничтожил всех до единого.
      И все-таки Эет не сдержал клятву! И, вероятно, так и не добрался бы Ясон до желанного сокровища, если бы ему снова не пришла на помощь златокудрая Медея. Она помогла одолеть чудовище и овладеть драгоценной шкурой.
      …Теперь надо было спешить. В мгновение ока обрубили аргонавты причальные канаты, налегли на весла — и стрелой помчалось судно вниз по течению Фасиса, увозя с собой двойной приз: и Золотое руно, и волшебницу Медею.
      Но вернуться домой той же дорогой, которой они прибыли в Колхиду, аргонавты не рискнули. У одного из участников похода сыскался старый манускрипт, в котором говорилось еще об одном пути из Колхиды в Грецию: не по Черному морю, а по Дунаю — и далее через Адриатику.
      Так и сделали аргонавты. И после ряда приключений благополучно возвратились домой.
      Рассказывали, что на обратном пути они успели основать в Колхиде недалеко от устья Фасиса город.
      Диоскурией нарекли его аргонавты. В честь участников похода, двух братьев, двух кормчих Диоскуров: Полидевка, искуснейшего кулачного бойца, и Кастора, которого никто не мог превзойти в искусстве править колесницей.
 
      Мы никогда не узнаем имя первого человека, выдолбившего ствол дерева и оттолкнувшего его от берега.
      Навеки останется неизвестным имя того, кто первым осмелился покинуть берег, который населяли его родичи или соплеменники, и уйти в море.
      Останется неведомым и имя первого человека, догадавшегося привязать к мачте шкуру или ткань, с тем чтобы использовать силу ветра.
      Мореходство существует испокон веков. Мы можем только гадать, когда именно оно началось.
      Да и что удивительного: издавна говорили, что, быть может, правильнее было бы именовать нашу планету «Вода», или «Море», или «Океан» и рассматривать сушу как некую странную аномалию, занимающую в конце концов не так уж много места в безбрежных просторах Мирового океана.
      Профессор Томас Якобсон из университета в Индиане в США нашел недавно свидетельства тому, что в Греции примерно 90–95 веков назад была уже хорошо известна профессия моряка!
      В Франшти, в Пелопоннесе, в слоях примерно девяти-тысячелетней давности, а может быть, и несколько постарше, он разыскал кусочки обсидиана.
      Как показали исследования, обсидиан этот был «родом» с острова Мелоса (Милоса). И, следовательно, для того чтобы доставить на материк это черное вулканическое стекло, из которого так удобно было выделывать ножи, скребки, тесла и прочие необходимые в хозяйстве предметы (люди еще не знали металлов), была одна дорога — по морю. И преодолеть нужно было 130 километров. А всего древние мореплаватели проделывали минимум 260 километров: 130 туда и 130 обратно.
      Добавим, что эти Улиссы неолита, как называет их Якобсон, уже занимались разведением овец, сеяли хлеб и ловили рыбу: об этом свидетельствуют бараньи и овечьи кости, зерна злаков и косточки тунца, найденные ученым.
      И Крит, и многие другие острова Эгейского моря, и Мальту — это наглядно показали раскопки — люди населяли примерно с IX тысячелетия до нашей эры. Но ведь не посуху они туда добрались!
      В одной из своих статей Тур Хейердал имел все основания написать: человек поднял парус раньше, чем оседлал коня. Он плавал по рекам с шестом и веслами и выходил в открытое море задолго до того, как стал ездить на колесах по дороге.
      Сейчас это не вызывает ни малейших сомнений.
      Кстати говоря, исследования пещеры Франшти помогли разыскать следы древнейших поселенцев Балкан. Пробы, взятые со дна пещеры, засвидетельствовали: за 20 тысяч лет до нашей эры, в эпоху верхнего палеолита, поселились они в этом большом — 200 метров в длину — гроте. Охотились, занимались рыболовством. На протяжении добрых 17 тысяч лет, по сути, без перерывов жили здесь люди — вплоть до третьего тысячелетия до нашей эры.
      За эти тысячелетия менялись и климат, и условия существования, менялись и совершенствовались техника производства орудий, сами орудия. Открывали для себя новые горизонты и люди. Далеко ушли они в развитии от охотников палеолитических времен. В слоях, относящихся к VI тысячелетию до нашей эры, археологи нашли остатки ремесленной мастерской. В ней изготавливали ожерелья из морских ракушек, которые, вероятно, шли на обмен. Нашли каменные зернотерки, хорошо отшлифованные топоры, зубила, скребки.
      …Мы знаем: на протяжении по меньшей мере пяти веков, начиная со второго тысячелетия до нашей эры, на Средиземном море господствовал Крит. В отличие от Египта и Месопотамии, строивших речные суда с округлым днищем, кораблестроители Крита сооружали килевые корабли. Устойчивые и крепкие, позволявшие ходить не только на веслах, но и под парусами, они бороздили Средиземное море из конца в конец.
      На Мальте, где издревле шла торговля, во многих других пунктах на пути из Крита в Африку археологи находят ныне горшки и вазы древних критян. Наведывались критские моряки и в славный город Тарсис, или Таршиш, в споре о котором немало было сломано копий, в том числе уже и в наши времена. До сих пор остается неясным, где именно находился этот пиренейский город — в устье Гвадалквивира, неподалеку ли от Севильи, или в окрестностях позднейшего города Ксерес де ла Фронтера. Но то, что этот крупный, богатый город, своего рода перевалочный торговый пункт, существовал — в этом сейчас ученые не сомневаются. Равно как и в том, что путь туда был хорошо известен кносским морякам.
      Отваживались критские мореходы ходить и к туманным берегам Британии, где находились крупные разработки олова, столь необходимого для получения бронзы; и к неким островам в Атлантике, которые впоследствии древние греки назовут «Счастливыми», уверяя, что на этих островах «…пробегают светло беспечальные дни человека, ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает, сладко-шумно летающий веет зефир, Океаном с легкой прохладой туда посылаемый людям, блаженный». Ныне эти острова известны под именем Канарских.
      Да, еще в давние времена — и этим во многом объяснялось его могущество и великолепие — Крит выступал как держава, ведущая международную торговлю. Эта торговля включала не только обычные в Эгеиде оливковое масло, вино и хлеб, не только бронзовые изделия, не только поистине бесчисленные керамические изделия и не менее изобильные украшения, но и испанское серебро в брусках, корнуэльское олово, прибалтийский янтарь, африканскую слоновую кость. В далекой Англии, в слоях, относящихся к XVII веку до нашей эры, археологи обнаружили металлические бруски, которым была придана бытовавшая в это время на Крите форма ласточкиного хвоста; нашли и украшения, как две капли воды похожие на те, которые Шлиман откопал в Трое.
 
      Соль, кожи, утварь, предметы роскоши, бесконечные изделия ремесла — все то, чем обменивались жившие в Средиземноморье многочисленные племена и народы, товары, доставляемые сюда из других мест, вся эта обширная и необходимая торговля осталась, разумеется, и после того, как сошел с исторической сцены Крит.
      Его место — это доказано новейшими исследованиями — заняли Микены.
      Когда Шлиман сто с небольшим лет назад, раскапывая древний холм, расположенный на том месте, где некогда стоял дворец микенских царей, в одном из его нижних слоев нашел страусовое яйцо, — а страусы, как известно, в Греции никогда не водились, — он многого еще не знал. Ему еще предстояло обнаружить маленькую обезьянку из голубого стекла, на плече которой окажется штемпель владельца безделушки фараона Аменофиса II, царствовавшего примерно с 1448 по 1420 год до нашей эры. Попадется ему и великолепный скарабей, некогда принадлежавший царице Тайе, супруге фараона Аменофиса III (1422–1375 годы до нашей эры).
      Изучение Микен еще только начинается. И Шлиман ничего не ведает ни о существовании великолепной коллекции Микенских ваз, которую еще предстоит найти ученым в сокровищнице Тутмоса III, мужа и престолонаследника знаменитой древнеегипетской царицы Хатшепсут, ни об иных великолепных образцах микенской керамики, которые сыщутся на Кипре, в Сирии, Палестине, на острове Сицилии, на Мальте, в Сардинии, в Испании. Он ничего не знает ни об испанском серебре, ни о прибалтийском янтаре, ни о нубийской слоновой кости, которые вскоре обнаружат в микенских гробницах. Ему и в голову не приходит, что микенские греки — ахейцы, подобно критским мореходам, уже весьма рано отваживались хаживать в открытое море.
 
      На полпути между Аргосом и Коринфским перешейком находятся Микены. Немногое сохранилось здесь от тех времен, когда по этой земле ступали цари. О былом великолепии свидетельствуют лишь руины циклопических стен да главный вход во дворец, так называемые «Львиные ворота», перед которыми в изумлении замирают посетители. Сохранилось и несколько «сокровищниц».
      Еще Шлиман обнаружил в Микенах девять древних гробниц. Пять из них представляли собой шахты-могилы и находились внутри кольца крепостного вала, остальные четыре имели куполообразную форму и находились вне крепостных стен.
      Огромные клады нашел Шлиман в этих могилах. Не так уж в конечном итоге важно, что он ошибся, считая, будто ему «удалось разыскать погребения, в которых были похоронены (об этой трагической истории рассказал Гомер в «Одиссее») один из героев Троянской войны, микенский царь Агамемнон, Кассандра, Эвримедон и их друзья, умерщвленные во время трапезы Клитемнестрой, женой Агамемнона, и ее любовником Эгистом».
      Последующие исследователи исправили его ошибку, погребения были действительно царскими, но они относились к более ранним временам. Вероятнее всего, к XVII веку до нашей эры.
 
      15 золотых диадем насчитал ученый в одной лишь первой могиле, золотые венки и украшения. Потом пошли и другие находки — золотые пластины с великолепным орнаментом из изображений животных, золотые украшения, опять-таки диадемы, украшения из горного хрусталя, геммы из сердолика и аметиста, кубки и ларчики из золота, золотые маски и нагрудные изделия…
      Он нашел перстни с печатями, браслеты, тиары, пояса, множество золотых цветов и пуговиц.
      Описание всего того, что разыскал в микенских гробницах великий искатель, занимает том в 200 с лишним страниц, и немалого формата.
      Это был один из самых богатых кладов, когда-либо изъятых из гробниц умерших царей. Клад примерно такого же ранга, что и знаменитые находки Карнарвона и Картера в Египте, сделанные в гробнице фараона Тутанхамона.
 
      Мы знаем: через два десятка лет после открытий Шлимана приступил к своим раскопкам Эванс. И разыскал немало драгоценных свидетельств высокой минойской цивилизации. Вот тогда и возникла гипотеза, пытавшаяся объяснить богатства микенских гробниц тем обстоятельством (а некоторые предметы, найденные в Микенах и Кноссе, были схожие), что воинственные микенцы, воспользовавшись землетрясением на Крите, разграбили тамошние дворцы. Логично? Казалось бы, да.
      Но новейшие исследования показали: и в находках Шлимана, и в тех, что были сделаны в последующие годы (в 1951 году Пападимитриу нашел в Микенах, в 100 с небольшим метрах от «Львиных ворот», 24 гробницы; нашел он гробницы микенских времен и в Лаконии, и в Пилосе, и в Арголиде), вовсе не так уж много подлинных крито-минойских вещей. Их разыскали, главным образом, в женских погребениях. Да и сами гробницы-то относились к более ранним временам.
      Откуда же раздобыли свое золото ахейцы?
      Один из бытующих ныне в науке ответов на этот вопрос таков: известно, что во времена микенских гробниц-шахт, а их, как мы упоминали, современная наука относит к XVII веку до нашей эры, египтяне пытались освободиться от гиксосов — племен завоевателей, захвативших часть страны на Ниле. Так не воинственные ли ахейцы с их тяжелыми мечами и длинными пиками помогли египтянам стряхнуть чужеземное иго, за что и были вознаграждены?
      На вопрос о том, как попали ахейцы в Египет, приверженцы этой гипотезы отвечают, что, вероятнее всего, им помог критский флот. Не исключено, что он доставил их и обратно.
      Похоже, что какое-то время ахейские земли действительно находились в зависимости от Крита.
      Но, судя по новейшим данным, отнюдь не всегда отношения между Критом и Микенами были враждебными, и многое заимствовали друг у друга эти народы.
      В середине XV века до нашей эры, как мы знаем, микенцы завладели Критом.
 
      В письме, датированном третьим годом царствования хеттского царя Мурсиля и относящемся ко второй половине XIV века до нашей эры, владыка ахейцев именуется Великим царем. В те времена, следовательно, Аххиява, как называли Микены, по «табели о рангах» находилась в одном ряду с царством хеттов и Древним Египтом. Сохранились письма, свидетельствующие о том, что даже могучий Египет в своей средиземноморской торговле зависел от крито-микенского флота.
      Полтораста лет спустя многое изменилось. Ученым удивительно повезло. Они нашли поистине уникальный документ, по которому мы можем судить о том, когда примерно Аххиява перестала считаться великой державой. На этой чудом дошедшей до нас табличке, найденной на территории современной Турции, в Богазкее, бывшей столице хеттов, и датированной концом XIII века до нашей эры, царь Аххиява вычеркнут из числа великих царей. Ясно видно, что сделали это до обжига, вернее, до того, как табличка затвердела в огне пожара, уничтожившего дворец. Писец написал знакомую стандартную формулу. Его поправили. К концу XIII века до нашей эры в хеттской столице уже не считали необходимым говорить о микенской Греции, о царстве ахеев как о равном по рангу государстве.
      Пройдет еще несколько лет, и прекратит свое существование наголову разгромленное пришлыми «северными народами» царство хеттов. Его цветущие города будут сровнены с землей.
      Лишь Египту удастся отстоять в битве против «северных народов» свою независимость — быть может, в самой крупной битве древности. Она произошла в 1191 году.
      Пятьдесят или семьдесят лет спустя нахлынула вторая волна завоевателей.
      Именно в это время, считают ученые, пришел конец могуществу микенской Греции.
 
      Но весь XIV и большую часть XIII веков до нашей эры древние Микены, златообильные Микены, как их называет Гомер, были сильной державой. В какой-то мере можно даже сказать, что завладевшие Критом ахейцы приняли эстафету от минойцев и сумели ее пронести дальше.
 
      Еще недавно того, кто осмелился бы высказать пожелание заполучить какие-нибудь документы, относящиеся к воспетым Гомером временам, наверняка сочли бы фантазером.
      Сейчас это вовсе не фантастика: по меньшей мере четыре тысячи табличек известного уже нам так называемого линейного письма «Б» с текстами, относящимися к XIII веку до нашей эры, то есть ко временам событий «Илиады» и «Одиссеи», получили ныне в свое распоряжение ученые.
      Эти таблички многое рассказали исследователям. Выяснилось, например, что микенскими являются имена героев Гомера. В табличках встречаются имена и Ахилла, и Афарея, и Нестора, и Тессея, и многих других. Знаменитый греческий Олимп с его сонмом богов, о котором, как ранее считали ученые, впервые рассказал в IX веке до нашей эры в своих поэмах Гомер, а в «Теогонии» — его современник Гесиод, как теперь установлено, был известен еще в микенской Греции, то есть по меньшей мере на полтысячелетия раньше! Таблички упоминают о Зевсе и Гере, Гермесе и Афине, Артемиде и многих других бессмертных. В том числе и о Дионисии, боге вина и веселья. Это опровергает встречающиеся до сих пор даже в специальной литературе утверждения, будто культ Дионисия возник лишь в VIII веке до нашей эры.
 
      Благодаря расшифровке табличек мы имеем теперь поистине бесценные сведения о прошлом. О численности, происхождении и профессиях занятых в тех или иных центрах сельскохозяйственных рабочих и рабов, а также ремесленников; о распределении земли и ее урожайности; о социальном строе (в Пилосе и Кноссе существовали монархии); об уплате налогов, об исполнении повинностей — в том числе и обязанности поставлять боевые колесницы — главную ударную силу микенского войска, коней, боевое снаряжение. Мы находим упоминания о златокузнецах, столярах, кузнецах, поварах, горшечниках, пастухах, портных, ткачах, строителях, даже о враче; распоряжения о постройке судов; об урожае: пшеница, вино, оливковое масло, мед, фиги, лен. Есть данные о численности лошадиного поголовья, поголовья ослов, овец, коз, свиней, отчеты о поставках шерсти (некий королевский чиновник жалуется на то, что он не сумел выполнить поставки, ибо властитель прислал ему явно недостаточное число стригалей).
      Среди множества подобных сведений сохранились и частые упоминания о группах гребцов численностью до сорока человек, и неоднократно отмечаются посылки кораблей с полным экипажем «на Север».
 
      Что в данном случае означает «на Север», мы можем только гадать. Не исключено, что речь идет и о походах к Черному морю, возможно, и о самом Черном море, входящем в Средиземноморский бассейн, и надо думать, с давних пор привлекавшего к себе внимание ахейских мореходов.
      Да и что тут, собственно, было бы странного? Ученые сейчас прекрасно разобрались в том, какую ценность для микенцев могли представлять и представляли богатые земли, прилегающие к нехоженому морю, в которое, насколько можно судить, в ту раннюю пору еще не проникли злейшие соперники ахейцев — финикийцы. Лишь столетием позже развернут они по всему Средиземноморью торговлю стеклом и изделиями из металла, драгоценными вазами и оружием, всякого рода украшениями и безделушками, будут торговать хлебом, вином, тканями.
      Микенцам тоже нужны были новые рынки, нужны были товары, которые можно было бы с выгодой перепродать на материке или на островах Эгейского моря, нужны были новые земли и базы.
      Новейшие открытия советских археологов показывают: не зря ринулись в поисках золотого руна к берегам Колхиды ахейцы! О самом руне у нас еще будет возможность поговорить, а сейчас заметим: новейшие исследования свидетельствуют о том, что уже тогда, в XIII веке до нашей эры (а именно к этому времени относят специалисты экспедицию за руном), на колхидских землях были развиты земледелие и железная металлургия, значительного развития достигло гончарное дело, изготовление льна и льняных тканей, и это развитие основных отраслей ремесла создало экономическую основу для возникновения на территории Колхиды крупных поселений. А уж о корабельном лесе и ряде других необходимых ахейцам товаров и говорить нечего.
      Впрочем, не будем увлекаться: странствия микенских мореходов к юго-восточным и восточным берегам Черного моря, в далекую и богатую страну Эета в ту пору еще только начинались. Миф, вероятно, рассказывает о первых, самых ранних попытках греческого проникновения в Юго-Восточное Причерноморье.
 
      Сейчас становится все более ясным, что в этом давнем-предавнем мифе, право, немало отблесков истинных событий. Археологи сумели доказать: в XIV–XIII веках до нашей эры на греческом материке, на Крите, на Эгейских островах ахейцы укрепляли старые, еще критские торговые связи, прокладывали и новые пути — на Кавказ, в Сицилию, в Тартессос, в Северную Африку; люди и в те времена были гораздо больше связаны между собой, чем это недавно представлялось. В Малой Азии, в Египте, в Западном Средиземноморье археологи нашли следы деятельности микенцев. И думается, что, подводя итоги новым знаниям о микенцах, профессор Кеншерпер из ГДР имел все основания сказать: они были не только умными строителями и смелыми воинами, но и выдающимися мореходами и отменными торговцами. Их флаг развевался на всех в ту пору известных Западу морях.
      …И даже в кажущемся совсем уж фантастическим рассказе о пути, которым Ясон возвратился домой, очевидно, тоже есть доля истины. Существовала некогда, чуть ли не со времен каменного века, старая торговая дорога, которая через Дунай, Саву, Грушевый лес вела к Адриатическому побережью. Тот, кто побывает в этих краях, может сам увидеть остатки доисторического колесного волока на последнем отрезке пути, близ побережья Адриатики.
      Еще одна современная гипотеза, весьма возможно, таящая разгадку тайны Троянской войны.
      Вполне вероятно, что все так оно и было, как рассказывается у Гомера: и роман легкомысленного Париса, сына троянского царя Приама, с чужой женой; и вполне понятное желание Менелая отомстить оскорбителю, постараться вернуть Елену, тем более что она была прекрасна.
      Случались в истории войны из-за любви. Случались и из-за ненависти. По современным представлениям, ненависть в Троянской войне, несомненно, сыграла значительную роль.
      Ненависть, а еще точнее — соперничество. Жестокое, не на жизнь, а на смерть соперничество — между Микенами и Троей.
      Сейчас известно: во второй половине XIII века резко усилилась борьба за господство в Восточном Средиземноморье. Сохранились сведения о налете на Тир, осуществленном ахейцами. Сидон был разграблен все тем же Парисом, Мизия — микенцами. Могущественная Троя, имевшая многочисленных союзников в Малой Азии, конечно же, мешала Микенам. И те, надо думать, приложили все усилия, чтобы побудить своих эгейских союзников выступить в поход против нее. Тем более что во владении Трои находилась приносившая большие доходы черноморская торговля — золото, серебро, железо, киноварь, лес, в том числе и корабельный лес, лен, конопля, сушеная рыба, масло, мед — речь шла о крупной ставке. Находил себе через Причерноморье дорогу в Кносс и нефрит, доставляемый из Китая.
      В одной из современных монографий говорится: «В свете новейших открытий легенда о Троянской войне рассматривается как отражение борьбы ахейцев за свободу путей к берегам Черного моря».
 
      …В бой была брошена вся хозяйственная и экономическая мощь Микен. Гомер называет 1146 кораблей, насчитывает 50000 войск. И это, наверное, не преувеличение: до нас дошли достоверные данные, что несколько десятилетий спустя в решающем сражении против флота «северных народов», напавших на Египет, участвовало 2000 египетских кораблей.
      После победы — а война была, как считают исследователи, в последней трети XIII века — в руки Микен и союзного с ним Родоса перешли ключи от черноморской и малоазиатской торговли.
      Но союзники и наследники Агамемнона недолго радовались победе.
      Около 1200 года до нашей эры начали свой гибельный для микенских греков поход «северные и морские народы».
      Лишь через 300–400 лет, в IX–VIII веках до нашей эры, открывается следующая глава истории Древней Греции. Ибо как ни убийственно было чужеземное завоевание, оно, разумеется, не смогло уничтожить жизнь в Элладе. Пришедшие в конце концов в Грецию аттические и дорические племена восприняли многое из материальной и духовной культуры микенцев.
      Начнут подниматься города Эфес, Смирна, Милет, Сарды. Постепенно вновь набирают силы и Эллада, и области, находившиеся под микенским влиянием в Малой Азии.
      И вновь, словно магнитом, начинает тянуть греков к ближним и дальним землям в Средиземноморье. Вновь снаряжаются корабли, и чуть ли не изо всех греческих портов отправляются в поисках пристанищ жаждущие найти счастье на чужбине, разорившиеся и разоренные крестьяне и ремесленники, мечтающие разбогатеть купцы, готовый на любые приключения портовый люд — моряки. Конечно, делается это не само собой, в основе этого мощного колонизационного потока лежат глубокие внутренние причины. Но факт остается фактом: с VIII века до нашей эры начинается расселение греков по всему Средиземноморью, и, видимо, велики были доходы, разумна, экономически выгодна складывавшаяся система, если, несмотря на все трудности, осмеливались пускаться в свои рискованные путешествия сыны Эллады. На юг, на запад, на север в поисках новых земель, создавая на берегах пункты обмена и торговые фактории, основывая города и прибирая к рукам ближние и дальние территории, иногда изгоняя местное население с насиженных мест, иногда порабощая его, нередко сосуществуя с ним в мире и согласии, деловито и целеустремленно продвигались ионийские, родосские, эфесские, милетские, самосские, хиосские греки, и им сопутствовала удача.
      Это в ту пору, в эпоху Великой греческой колонизации VIII–VI веков до нашей эры, греки основывают колонии в дельте Нила и знаменитые Навкратис и Кирену в Ливии, буквально усыпают своими поселениями Сицилию и все южные области Апеннинского полуострова, и эти поселения в большинстве своем превращаются в богатые, самостоятельные, широко впоследствии известные в истории древнего мира города. И среди них Сибарис (кто не слыхал слова сибарит!), недавно наконец-то найденный археологами, и город Тарент, и Кротон, родом из которого был, как рассказывает легенда, знаменитый силач, жестоко наказанный богами за свою самонадеянность — его растерзал лев, и Кумы, и Акрагант, и Сиракузы. Греческой колонией была и Массилия, порт и поселение в устье Роны, ныне всем знакомый крупнейший французский средиземноморский порт Марсель. Самостоятельное значение имела и целая россыпь других благоденствующих греческих колоний — вплоть до Гибралтарского пролива, в том числе всем известная Ницца — бывшая греческая Никая, Росас в Испании.
 
      …Оно голубое и зеленое, Средиземное море, изумрудное и фиолетовое, не знающее ни отливов, ни приливов, ни сильных постоянных ветров. Это не значит, что здесь не бывает штормов, случаются и шквальные ветры, подчас вздымаются валы — и высоко. Но плохая погода непродолжительна, штормы быстро угасают, волнение преходяще. Солнце появляется здесь, из-за прибрежных гор Сирии и лишь через два часа — так велико море — рассеивает ночной мрак у геркулесовых столпов.
      В древности его называли Великим морем заката, называли Прекрасным морем.
      Конечно, колонизация подготавливалась трудами поколений, конечно, издавна накапливали передававшиеся из рода в род, запечатлеваемые в периплах (руководствах к плаваниям, в которых перечислялись пункты назначения и время, необходимое на то, чтобы проследовать из одного пункта в другой) сведения о заморских землях и населявших их народах и племенах. Западные воды Средиземноморья к тому времени, когда здесь стали образовываться греческие колонии, были известны греческим мореплавателям, надо думать, не намного хуже, чем восточные.
      …С марокканского берега видна была белеющая на горизонте шапка белых снегов Эль-Тейде, крупнейшей горы Канарского архипелага.
      Есть основания думать, что там, на Канарах, был ведомый древним греческим мореплавателям край света — дальше как будто не отваживались плавать в те времена.
      Как тут не вспомнить утверждение знаменитого Страбона, автора написанной в начале I века нашей эры многотомной «Географии»: «Значительная часть путешествий Одиссея, конечно же, происходит в Атлантическом океане».
      К тому же самому выводу пришли, многие современные нам исследователи, в том числе и Карл Бартоломеус, профессор из западногерманского города Эссен. По его мнению, пролив между Сциллой и Харибдой — это вовсе не Мессинский пролив, как обычно считается, а Гибралтарский. Именно там, пишет он, находится единственное место в Средиземном море, где «разница в уровне воды, из-за близости Атлантического океана, достигает четырех метров. А это и пугало древних мореходов».
      И Бартоломеус намечает следующий маршрут. Сначала Одиссей, по его мнению, вышел между геркулесовыми столпами на просторы Атлантики, затем отправился к острову бога солнца Гелиоса — одному из Канарских островов. Владения нимфы Каллипсо — это Азорские острова. А далее, считает ученый, Одиссей попал на остров Гельголанд — именно там после бури нашла его Навсикая.
 
      С VIII века ионийские греки начинают все чаще посещать и Халкидский полуостров. Они основывают ряд колоний на берегах Мраморного моря: Абидос, Византии, Калхедон.
      Затем наступит очередь Синопа. Это уже ближние подступы к Западной Грузии.
      Манящие богатства Колхиды были совсем рядом. Не в силу ли данной ситуации становится в это время, да, собственно, уже и несколько раньше, таким популярным в греческой литературе сказание об аргонавтах?
      Корпора, Карасунт, Трапезунт, основанные вскоре после Синопа, находились уже на землях колхов.
      На какое-то время под натиском киммерийцев греки вынуждены были покинуть эти места.
      Несколько десятилетий спустя они, однако, возвращаются.
 
      Итак, сначала Синоп. По некоторым сведениям, здесь некогда был финикийский порт — впрочем, пока это не доказано. Но то, что здесь отменно ловились тунцы и были выстроены коптильни, работавшие чуть ли не круглый год, — известно. Из двойной гавани Синопа, великодушно предоставлявшего защиту как от жестоких восточных ветров, так и от не менее опасных западных, снова следуют вылазки — шаг за шагом продвигаются греки к востоку, в сторону Колхиды.
      Теперь уже они твердой ногой становятся в Трапе-зунте — по некоторым сведениям, этот порт, приспособленный для пересылки анатолийской руды, издавна был перевалочным пунктом на старом торговом пути, который шел из стран, расположенных на Тигре и Евфрате.
      Археологи установили: если не в конце VII века, то в начале VI на Черноморском побережье Грузии, в Колхиде, возникают первые греческие торговые фактории — в районе современного Батуми; Кобулети — Пичвнари.
      Проходит не так уж много времени, и греки оказываются в районе древнего Фасиса (Риони).
 
      Античные авторы сообщают, что здесь, в устье Фасиса, находился и одноименный город. Утверждалось, что он был колонией милетян.
      Всего античная традиция приписывала Милету, развившему в это время широкую торговую деятельность в водах Восточного Средиземноморья, не то 75, не то 90 колоний.
      Впрочем, сейчас несомненно, что наряду с Милетом значительную роль в освоении берегов Черного моря играли и другие греческие центры Восточного Средиземноморья — Родос, Хиос, Самос.
      Юго-Восточная Колхида, земли возле Трапезунта и Карасунта, славились своими рудными богатствами: железо (а оно было на вес золота), медь, свинец, цинк.
      И золото!
      Знакомый нам уже Страбон в своей «Географии» сказал: «Известны рассказы… о богатстве этого края: золоте, серебре, железе, дающих основу для предположения об истинных причинах похода аргонавтов, причинах, по которым ранее снарядился в плавание Фрикс». И добавил: «Говорят, что там (в Колхиде) потоки сносят золото, и что варвары собирают его при помощи просверленных корней и косматых шкур. Отсюда и сложилась басня о золотом руне».
      Служила — или могла служить — Колхида и важным источником необходимого флоту корабельного леса, смолы, а также льна, пеньки, высококачественной парусины, воска.
      Вначале Понт — Черное море — произвел на греков не слишком благоприятное впечатление. Они даже дали ему прозвище Понт Аксинский, то есть Негостеприимное море. В самом деле, на первых порах Черное море могло показаться более суровым, более холодным по сравнению с теплым Эгейским. В последнем, кстати, то и дело встречаются острова. Впрочем, прошло немного времени, и пришедшие сюда, как говорится, с серьезными намерениями греческие моряки, торговцы, ремесленники убедились в том, что и море-то, право, не из худших, и земли богатые, и с местными племенами и народами торговать можно. И Понт Аксинский стали именовать Понтом Евксинским — морем Гостеприимным.
      …В VI веке дойдет очередь и до Северного Причерноморья. Как справедливо пишет в своей книге «Северное Причерноморье 2000 лет назад» доктор исторических наук Д. Б. Шелов, «вполне реальные экономические интересы влекли греков к северному берегу Понта. Хозяйственное освоение этого района сулило многие выгоды ради которых предприимчивые и расчетливые сыны Эллады готовы были пускаться в трудные плавания к плохо еще известным берегам, претерпевая всякие лишения преодолевая многие опасности».
      Шли к берегам нынешнего Крыма, к устью Днепра, к Дону, к Днестру парусные корабли с высокой кормой и на совесть просмоленными бортами, с ладьей на букс: ре, с высокой рубкой — укрытием для рулевого. За двое-трое суток пересекали уже освоенное море, научились постепенно использовать систему черноморских течений…По меньшей мере на полтысячи лет становится Черное море «Греческим морем».
 
      В середине V века до нашей эры некий уроженец Галикарнасса предпринял путешествие в Скифию для того,
      чтобы собрать сведения о случившемся в 514 году до нашей эры неудачном походе персидского царя Дария I в Северное Причерноморье. Того самого Дария, при котором, как известно, начались греко-персидские войны и о котором рассказывали, что он, осерчав на море за то, что оно разметало его флот (у мыса Афон, в 492 году), велел высечь плетьми неугодную ему водную стихию.
      Фамилия галикарнасца была Геродот.
      Он побывал в Юго-Восточной Фракии, посетил дельту Дуная, осмотрел Ольвию, древнегреческую колонию в устье Буга — близ современного города Николаева, заглянул в Крым и не только проплыл вдоль его берегов, но и самым тщательным образом их замерил; затем добрался до реки Оар в районе нынешнего Бердянска — отсюда в свое время, бросив раненых, персидский царь бежал к Дунаю.
      Находясь на побережье Меотиды (Азовского моря), Геродот в разговоре узнает, что если идти по земле савроматов на юг вдоль берега Понта, то дней через 30 в конечном итоге попадешь в легендарную Колхиду.
      И он отправляется туда.
      Достоверно известно, что он посетил Фасис, оставил свидетельство того, что колхидский лен известен на греческом рынке; усомнился в правильности суждения, будто река Фасис — граница между Европой и Азией, и даже высказал идею о родстве колхов и египтян, поскольку, как он писал, «они (т. е. колхи) и египтяне одни только обрабатывают лен и притом одинаковым способом».
      Впоследствии, рассказывая в своей книге о Передней Азии первой половины VI века до нашей эры, Геродот среди сильных государств наряду с Мидией и Ираном назовет Колхиду.
 
      Колхида и в последующем привлекала внимание историков, географов, путешественников, а во времена римского господства — нередко и государственных чиновников.
      В их записках и книгах сохранились сведения о климатических и природных особенностях Колхидской низменности («страна эта болотистая, жаркая, сырая и лесистая, там во всякое время года бывает много сильных дождей»), говорилось о существовании в низовьях Фасиса в античную эпоху городов и торговых портов и о поселениях местных жителей.
      «Какою славой пользовалась в древности эта страна, — писал Страбон, — показывают мифы, повествующие о походе Ясона».
      Чаще всего в документах упоминались три колхидских города: Фасис, Гионос и Диоскурия.
      Шли годы. Небытие поглотило древние города и древние царства Колхиды.
      Остались легенды. И остались не слишком многоречивые сведения античных авторов.
      Впрочем, как выясняется в последние годы, остались еще и бесценные клады, которые хранила и хранит грузинская земля — древняя Колхида.
      Грузинские археологи ведут сейчас обширные исследования в стране золотого руна.
      И открываются многие полузабытые, а порой и вовсе неизвестные ранее страницы истории древней страны. Ее великолепного ремесла. Ее удивительного искусства. Ее культуры.
      Колхидой (в мифе об аргонавтах — Айя) страна стала называться после того, как в начале VIII века здесь возникло первое крупное политическое образование западно-картвельских племен.
      Здесь где ни копни — в глубь времен ведут древние следы. И многие из этих прочитанных учеными страниц древней книги истории Колхиды — настоящее откровение для исследователей.
 
      Раскопки свидетельствуют: «Колхида уже в конце второго и первой трети первого тысячелетий до нашей эры была одним из основных производителей железа и его экспортеров. Вся предгорная полоса исторической Колхиды была, как показали раскопки, буквально усеяна железоплавильными печами.
      …На холмах, но всегда вблизи воды, в ущельях, оврагах — везде находят ученые железоплавильные мастерские древних колхов. В приморской полосе сырьем служили магнетитовые пески, а в предгорных, богатых железной рудой районах, — гематит.
      По среднему течению рек Чолоки и Очхомурй, в бассейнах рек Хоби — Очхомурй, в зоне среднего течения реки Супса, возле устья которой находятся самые богатые в Восточном Причерноморье залежи магнетитовых песков, в Чорохи (это уже в Южной Колхиде) были обнаружены верой и правдой служившие колхам железо-плавильные печи — горны, выложенные камнями ямы, напоминавшие, как пишет в своей статье «Новооткрытые памятники древнеколхидской металлургии» Д. Хахутайшвили, перевернутую усеченную пирамиду. Дно печи имело полусферическое углубление, в нем скапливался шлак и образовывалась крица. Печь была снабжена воздуходувными мехами, были, разумеется, в этих мастерских наковальни для обработки криц, площадка для хранения запасов огнеупорной глины.
      Очень похоже, что Восточное и Юго-Восточное Причерноморье как раз было той областью, которая (таков один из главных выводов исследователей, и выводов, надо сказать, оглушительно новых) обеспечивала железом не только все Западное Закавказье, но и экспортировала его в такие мощные страны того времени, как Урарту и Ассирия.
      Еще недавно во всех учебниках, в том числе и школьных, распространение железа в Закавказье связывалось с урартской культурой…
      Видимо, недаром первые на побережье Колхиды греческие фактории — Пичвнари, Уреки, Батумис-Цихс, как это сейчас становится ясно, находились вблизи мощных центров металлургического производства (бассейн реки Чолоки, нижнее течение реки Чорохи), чью продукцию знали издревле.
 
      Еще одни раскопки — на так называемом Эшерском городище, что находится километрах в десяти к юго-западу от Сухуми.
      …Терпеливо ведут работу археологи. Они находят в самом нижнем слое каменные орудия — скребки, резцы, скобели, изделия из кости. Селились тут с незапамятных времен люди, благо и до моря недалеко, не больше километра. Находят черепки — местной посуды, но и ввезенной тоже, украшенной розетками, вертикальными черточками, покрытой с внутренней стороны черным и сероватым лаком. К концу VII или во всяком случае к первой половине VI века до нашей эры относятся эти родосско-ионийские сосуды; но попадаются и бронзовые изделия колхидского производства. В более поздних, эллинистических слоях находят черепицу, мукомольные жернова. И снова уйма фрагментов местной и привозной посуды.
      Основные выводы? Вот они: на месте древнего колхского поселения к началу VI века до нашей эры возник греческий эмпорий — торговое поселение. Достоверность этого факта хорошо подтверждается родосско-ионийской привозной посудой. Немного позже сюда начинают поступать и аттические амфоры и вазы. Г. Шамбе, руководивший здешними раскопками, подчеркивает: находки помогли почти на столетие отодвинуть начало истории греко-колхских регулярных взаимоотношений. И очень похоже, что уже с самого возникновения эмпория значительной была роль, которую играли в его деятельности местные племена.
      Но вот еще один любопытный вывод: автор допускает, что «Эшерское поселение было одним из эмпориев, который стал основой Диоскурии».
      О Диоскурии мы еще потолкуем. Сейчас же — об одном из самых значительных археологических открытий последних лет — древнем колхидском городе. Его следы были обнаружены уже давно, но особенно плодотворными оказались новейшие поиски.
 
      Холм был треугольный. Весь в садах и виноградниках, он возвышался на западной окраине небольшого поселка, в живописном ущелье реки Сулори, левого притока Риони, той самой Риони, что была широко известна в древности под именем реки Фасис.
      С двух сторон холм ограждали глубокие овраги, и некогда эта естественная преграда, надо думать, сыграла немалую роль. Хотя, увы, отнюдь не все нападения смогли отбить местные жители. Не раз взметалось тут ввысь пламя, неверным отсветом отражаясь в водах Риони, слышались гортанные выкрики, предсмертный храп коней, тяжкие удары в крепостные ворота огромной, похожей на корабельную мачту балки тарана, снабженной массивным железным наконечником, которому обычно придавали форму бараньей головы.
      Накапливались ли враги в ближних лощинах, окружали ли холм, отрезая его от тылов, шли ли напролом, надеясь на превосходящие силы, — кто может это сейчас точно сказать? Достоверно известно, что по меньшей мере дважды уже в I веке до нашей эры город был взят, разгромлен и разрушен.
      Сначала в 49 году, во время нашествия на Колхиду боспорского царя Фарнака.
      …Праздник в честь Диониса был в разгаре, когда враги начали свой разбойный набег. Солнце уже село, и темнота окутала землю. Ворота удалось захлопнуть, но не сумели уберечься защитники от зажигательных снарядов нападающих. А затем, сотворив пролом в стене, а кое-где и поверх нее, боспорцы проникли внутрь городища.
      Бушевал пожар и шел бой: возле ворот, у святилища с мозаичным полом, рядом со ступенчатым алтарем. Калились и трескались сырцовые кирпичи, с грохотом падали обломки пережженной черепицы, вспыхивали, догорая, деревянные балки перекладин.
 
      Здесь шло в ход все, что попадалось под руку: ножи, дротики и боевые топоры. Здесь рубились мечами и, поднимая на копьях людей, сбрасывали их в темь глубоких оврагов. На помощь ворвавшимся спешили все новые и новые толпы.
      …К утру все было кончено.
 
      Какое-то время — вероятно, года два, жизнь еще теплилась в городе. Часть зданий удалось восстановить. Центральную террасу, на которой стоял город, обнесли новой крепостной стеной.
      Оборонительные стены не помогли. На Колхиду продолжали сыпаться несчастья. Вскоре после Фарнака предпринял свой разбойничий поход Митридат Пергамский.
      …И снова неистовая злоба чужеземных пришельцев выплеснулась над холмом. Город опять оказался во власти надменных, не ведавших жалости врагов.
      В конце концов жители вынуждены были его покинуть.
 
      Никто не селился здесь — ни в римские времена, ни в эпоху Средневековья.
 
      Без малого 300 лет назад откуда-то из северных пределов Грузии пришел в эти места род Авхвледиани. Он облюбовал для поселения треугольный, весь заросший кустарником и лесом холм, господствующий над Рионской долиной.
      Авхвледиановис-гора, холм Авхвледианов — стали его именовать окрестные жители.
      Поселившиеся на холме Авхвледиани пустили на фундаменты торчавшие тут и там обтесанные квадры — остатки давних построек. Использовали они и капители колонн — не пропадать же добру и не везти же камень из-за тридевяти земель.
      И еще одно преимущество имел этот таинственный холм. В сильный дождь потоки воды нет-нет да и вымывали здесь блестки золота: бусины, бляшки, монеты, серьги, и их не в диковину было сыскать.
 
      Иногда находили здесь и клады.
      Так холм получил еще одно наименование. Его стали называть Золотым холмом.
      В 1876 году грузинская, газета «Дроеба» в одной из своих статей с тревогой писала о том, что на холме Авхвледианов «жители тайком друг от друга продают древние предметы. Один из них продал золотую чашу, другой — золотое сито. Кто-то приобрел здесь золотые перстни, в том числе с альмандиновым камнем, на котором было вырезано изображение прекрасного женского лица… Много старого добра должно быть здесь. Кто знает, сколько ценных памятников истории найдено, но утеряно из-за невежества их обладателей, и кто может знать, что еще хранится в недрах этого удивительного холма».
      …Это в том году Шлиман начал раскапывать микенские гробницы.
 
      Холм над Вани начал приобретать известность. О том, что следовало бы здесь начать археологические исследования, говорилось в 1880 году на заседании подготовительного комитета V Всероссийского археологического съезда.
      Девятью годами позже, в 1889 году, по поручению Московского археологического общества начал свои раскопки в этих местах директор Кутаисской гимназии Александр Стоянов. В газетах писали о том, что Стоянову удалось разыскать погребения древнегреческой эпохи.
 
      Но первые действительно научные раскопки здесь начал будущий академик Академии наук Грузинской ССР Е. Такайшвили. Это было в 1896 году.
      В одной из его статей сохранились сведения о каком-то богатом погребении, найденном еще в 70-х годах прошлого века: много золотых браслетов, перстней, серьги, монеты, диадема, золотые конские украшения, золотой жезл, медный котел, ряд других предметов.
      Рассказ об этой находке Е. Такайшвили закончил грустно: никто не ведает, куда подевались сокровища.
      Не все, однако, попадало в руки перекупщиков, переплавлялось или припрятывалось. Кое-что, благодаря самоотверженным действиям археолога, удалось сохранить для науки еще в ту пору. И сейчас в залах Государственного музея Грузии можно увидеть бронзовое изображение орла, золотые монетки, обломки горшков, вазы, привезенные Е. Такайшвили.
 
      Что за город вознесся некогда здесь над долиной Риони?
      Этого никто не знал. Высказывалось предположение: легендарная столица Эета, великий Фасис…
 
      Настоящие планомерные археологические раскопки начались здесь лишь в 1947 году. Руководила ими первая в Грузии женщина-археолог Нино Виссарионовна Хоттариа.
      Они сразу увенчались успехом. В дальней, свободной от построек части холма, на небольшом пустыре археологи обнаружили остатки сложенной из каменных блоков лестницы. И остатки алтаря. И несколько погребений, из коих, одно было совсем удивительным.
      В самом деле — в трудолюбиво высеченном в здешнем твердом скальном грунте углублении оказалась захоронена небольшая — тридцати двух сантиметров высотой — железная фигурка человечка. В ушах висели довольно крупные золотые серьги, на шее был золотой обруч. Некогда статуэтку покрывал льняной погребальный саван. Саван истлел, сохранились лишь украшавшие его розетки и бляшки.
      Талисман? Символическое захоронение погибшего где-то на чужбине человека?
      Споры продолжаются и сейчас: немалую сумятицу в головах ученых посеял черный человечек.
 
      Описывая холм Авхвледиани, Е. Такайшвили в свое время писал: «Этот небольшой холм напоминает мне знаменитую Митридатову гору в Керчи (на ее вершине, не желая попасть в руки врагов, в I веке до нашей эры покончил с собой боспорский царь Митридат VI Евпатор. — А. В.).Не сомневаюсь, что при будущих раскопках этого городища античной эпохи будут сделаны выдающиеся открытия».
      Слова его оказались пророческими.
 
      Работать тут археологам сложно: ведь место плотно заселено, копают не сплошными площадями, как обычно, а выборочно, сообразуясь с условиями. Часть — и преинтересных открытий удалось осуществить благодаря тому, что местные власти решили расширить проселочную дорогу. Рабочие обнаружили остатки каменных стен и фундаментов. И уж тогда на законном, так сказать, основании за дело взялись археологи. Немало удивительных и ценных находок увидели свет благодаря тому, что сдался на уговоры исследователей местный колхозник Чачиа Авхвледиани. Махнул рукой старик и согласился: пусть ведут ученые свои изыскания на том месте, где находится его курятник да пара грядок лука.
      …Здесь были следы жизни и деятельности людей, населявших Золотой холм еще в VIII–VII веках до нашей эры. Чернолощеные котлы довольно больших размеров и маленькие горшки, кувшины и другие сосуды, украшенные треугольниками и ромбовидными узорами. А вот остатков жилищ того времени археологи пока не нашли. Почему? Возможно, они уничтожены в последующие века, деревянные ведь были постройки. Но кто знает, может быть, эти находки еще и впереди.
      Богатые погребения, деревянные святилища, бесконечно разнообразная керамика, в том числе и привезенная — это уже последующие века, VI–IV столетия до нашей эры, время расцвета Колхидского царства.
      Город, стоявший у слияния Сулори и Риони, был в это время значительным политическим и экономическим центром государства, занимавшего земли почти всей Западной Грузии — от приморской полосы (Батуми, Сухуми) до Суранского хребта.
      И богатым центром!
 
      Вот описание одного только захоронения, найденного археологами в Вани в 1969 году, захоронения, принадлежавшего, видимо, знатной колхидянке.
      Мы заимствуем его из книги многолетнего руководителя археологической экспедиции в Вани, профессора Отара Давидовича Лордкипанидзе «Город — храм Колхиды», посвященной открытиям на холме Золотого руна.
      «Голова усопшей была увенчана роскошной золотой диадемой, на ромбовидных пластинах которой вычеканены сцены борьбы зверей. К диадеме были пристегнуты изящные золотые лучеобразные серьги с розетками, изображениями птиц и пирамидками из тончайшей зерни. В ушах были великолепные золотые серьги с ажурными сферическими подвесками, сплошь покрытые тончайшей зернью.
      Среди украшений — пять различных ожерелий, составленных из золотых подвесок в виде миниатюрных фигурок птиц и головок барана, из початкообразных и барабановидных подвесок, чередующихся с гладкими или ребристыми сферическими бусинками.
      Но самое прекрасное ожерелье — из золотых черепашек, панцири которых украшены мельчайшей зернью. Глаза зверушек инкрустированы вставками из белого непрозрачного стекла.
      Руку ниже локтя охватывали золотые браслеты со скульптурными изображениями кабанов и головками баранов, на пальцах красовались пять золотых перстней, один из них, со щитком, представлял собой печать. На поясе были нашиты геральдические символы — пластинчатые золотые фигурки орлов с распростертыми крыльями…»
      Чего только не было найдено в оставшемся неразграбленном захоронении, хотя и пытались это сделать. По чистой случайности разведочная траншея — бороздка шириной в 25 сантиметров — прошла, как впоследствии выяснилось, по единственному пустому месту погребения!
      В неблизкий путь усопшую снабдили запасом еды. В юго-восточном углу погребения в больших колхидских мисках так и остались кости: домашнего гуся, козы, свиньи, поросенка, даже коровы. В юго-западном углу стояли бронзовые колхидские котлы для приготовления пищи.
      А всего более 20 различных ваз и кувшинов колхидского производства нашли здесь исследователи — с черно-лощеной поверхностью, сохранившей свой блеск, украшенных волнистыми линиями, ромбовидными узорами, насечками в елочку. Спустя столько веков, они радовали глаз, свидетельствуя о высоком искусстве колхидских горшечников.
      Но археологи разыскали и множество привозных изделий: бронзовый кувшин; похожий на сковородку сосуд с небольшой прямой ручкой — изображением обнаженной юношеской фигуры»; серебряный котел, украшенный скульптурными изображениями льва и баранов; несколько киликов — сосудов для вина, в том числе и два серебряных; сосуды для благовоний и среди них — стеклянные, так называемые финикийские кубки, на сей раз, однако, как замечает О. Д. Лордкипанидзе, изготовленные, по-видимому, в Египте.
      Ученым не составило большого труда определить, что такие сосуды были в ходу примерно во второй четверти V века до нашей эры.
      И, следовательно, женщина была захоронена никак не раньше этого времени. Вернее всего — во второй половине века Перикла и Фидия.
      От саркофага остались лишь гвозди. Вот по этим гвоздям, вернее, по их расположению и удалось выяснить его размеры. Длина — три метра, ширина — два с четвертью, высота — метра полтора.
 
      Следует сказать, что в высеченной в скалистом грунте погребальной яме, где было найдено захоронение, находились еще три захоронения, но уже более скромные.
      Кому они принадлежали? Слугам? Домочадцам? Рабыням?
      …У северной стены погребальной ямы лежал хорошо сохранившийся скелет лошади.
 
      …Бежит, бежит быстротечное время.
      Во второй половине III века до нашей эры иным становится город. Мощные оборонительные стены, укрепленные башни. Здесь воздвигают каменные храмы, строят святилища с черепичными кровлями и украшенные скульптурами, воздвигают и алтари.
      Но вот какая странность: в слоях, относящихся к последним векам существования города, то есть к III–I до нашей эры, исследователи не находят следов жилищ.
      Они утверждают: на холме в III–I веках до нашей эры сооружали только общественные здания! А жилые кварталы, относящиеся к этому времени, располагались, насколько можно судить, ниже, у слияния Риони и Сулори.
      Похоже, что город превращается в храмовый центр
      Таким, каким, скажем, были Дельфы в Греции. Или Олимпия.
      Могло ли так быть?
      В принципе не исключено, конечно, Но нужны дополнительные исследования. Они и ведутся в городе.
      Кстати, как назывался город?
      То, что это вовсе не Фасис, как предполагали ранее, стало понятно давно.
      О. Д. Лордкипанидзе, а с ним согласны едва ли не все исследователи, считает, что археологам посчастливилось разыскать город-храм, упоминание о котором имеется у Страбона, город, в котором в последние века до нашей эры находилось святилище богини Левкотеи. Страбон писал, что город был взят приступом (собственно говоря, он был дважды взят), разрушен и сожжен.
      …У городских ворот, на постаменте статуи богини-хранительницы и сейчас видна надпись: «Молю тебя, владычица».
 
      У нас нет точных данных о том, как выглядела Диоскурия. Известно лишь то, что город славился красотой и богатством. Он благоденствовал и процветал на протяжении по меньшей мере четырех столетий.
      Древний торговый путь шел от Диоскурии в глубь современной Абхазии и далее, через Клухорский перевал на Северный Кавказ.
      Не только с народами и племенами, населявшими Кавказ, торговали жители Диоскурии, но и с другими греческими колониями и, конечно, с Грецией. Даже собственную монету чеканил город.
      В I веке до нашей эры, разгромив Боспорское царство Митридата VI Евпатора, римские легионы Помпея вторглись на Кавказское побережье. Они захватили Колхидское царство, напали на Иберию, лежащую к востоку от Колхиды.
      Минуло еще около двух столетий. В 134 году нашей эры правитель римской провинции Каппадокии, по повелению императора Адриана, проехал по всему побережью Колхиды.
      Случаю оказалось угодным, что его подробный отчет с перечислением виденных им поселений, с дотошными записями обо всем, что он видел в пути — о реках, кораблях, дорогах, бурях, дошел до нас.
      Среди прочего в отчете содержится следующая запись:
      «… мы успели раньше полдня прибыть в Себастополис… Себастополис основан милетянами. Прежде он назывался Диоскурией».
      По словам историка Прокопия Кесарийского, византийский император Юстиниан «возобновил и расширил этот самый Себастополис, обнес его стенами».
      В XIV–XV веках здесь находилась генуэзская фактория — ее именуют Сан-Себастьян, Севаст, Себастополис. Но фактория не была прямой преемницей римского города.
 
      Первым на Западе упомянул о том, что древний Себастополис был взят морем, итальянский историк Арханджело Ламберто.
      О городе, исчезнувшем в морских волнах, рассказывали, естественно, и в Грузии. Многие даже называли место, где находился этот город — там, где сейчас Сухуми. И уверяли, что в тихую погоду на дне Сухумской бухты видны остатки домов и улиц. В 1864 году в Сухуми море выбросило на берег «золотую корону в виде круга толщиной в гусиное перо и с привесками».
      Впрочем, и до этого и после этого довольно часто на берегу находили древние монеты — золотые, серебряные, медные — и поделки из металла. В земле при постройке домов, да и при других обстоятельствах нередки были находки древней утвари, украшений, черепков.
 
      Ученых давно уже интересовало, где ж все-таки находилась древняя Диоскурия. На том месте, где нынче привольно раскинулся красивый, яркий, цветущий Сухуми? Или же где-то в стороне от него?
      Спорили, опираясь главным образом на свидетельства древних писателей и путешественников. К единому выводу прийти не могли. В основном из-за того, что сами авторы по-разному оценивали расстояние, скажем, от того же Питиуса (Пицунды) до Диоскурии. Удивительного тут ничего нет, нередко ведь расстояние определяли «на глазок» с моря, плывя на корабле. А случалось и так, что спрямлялась дорога или менялась конфигурация берега.
      Никто, разумеется, не утверждал, что Диоскурия находилась далеко от Сухуми. Но все же некоторые исследователи доказывали, будто следы Диоскурии следует искать на левом берегу реки Кодор, возле мыса Искурия (Скурга), что находится в двух десятках километров южнее современного Сухуми. Бралось это, разумеется, не «с потолка». Приводились аргументы, в ряде случаев они казались достаточно весомыми.
      В 1874 году известный в то время археолог Брунн, скрупулезно проанализировав все имевшиеся в его распоряжении данные, пришел к выводу, что Диоскурию все-таки надо искать в Сухуми. Еще точнее: Сухуми находится на том месте, где некогда располагалась Диоскурия.
      Двумя годами позже большой энтузиаст изучения древностей Абхазии историк и краевед Владимир Чернявский поддержал Брунна. Но высказал при этом мысль, что остатки города следует прежде всего искать в море. Вместе с двумя помощниками, Метаксой и Шангиреем, он занялся поиском остатков древних сооружений на дне Сухумской бухты.
      Одну из своих находок он назвал замком. «Замок этот, — писал Чернявский, — имеет два сомкнутых отделения, одно совершенно круглой формы, другое — четырехугольное, последнее более разрушено».
      В 90-х годах XIX века неподалеку от Сухуми, на берегу реки Келасури, впадающей в Черное море, был найден клад: древние монеты, в том числе и монеты, увидевшие свет в Диоскурии в первые века нашей эры.
      Около 30 лет назад физрук одного из сухумских санаториев Юрий Мовчан обнаружил на дне Сухумской бухты плиту. Было это неподалеку от того места, где речка Басла впадает в море.
      Находка была редкостной. Мовчану на помощь пришло еще несколько человек, в том числе и всем нам ныне хорошо известный Юрий Александрович Сенкевич, в ту пору студент первого курса Военно-медицинской академии. Общими усилиями плиту вытащили на берег. И вот тут-то выяснилось, что Мовчану посчастливилось найти удивительной красоты мраморную надгробную стелу.
      …Она и в самом деле очень красива, эта без малого двух метров в высоту, чуть расширяющаяся книзу серовато-белая плита с чудесной барельефной сценкой: молодая женщина, сидя в кресле, нежно прощается с сыном. Положив ему руку на плечо, глядит она не наглядится на него перед разлукой. На заднем плане еще одна женская фигура с ящиком на плече. Возможно, что это служанка.
      Левый край стелы был обломан. Но и в таком виде она производила сильнейшее впечатление.
      Удалось установить: ее изготовили в V веке до нашей эры в Греции. Стелу нашли в море. Это навело ученых на мысль, что пора продолжить те поиски, которые начал еще Чернявский.
      Между прочим, именно возле устья Баслетки волны частенько выбрасывали древние монеты, черепки, иногда и погребальную утварь.
      Может быть, тут некогда находился некрополь?
      Сейчас, после целого ряда находок, в том числе и древних руин Себастополиса (часть из них обнаружена на берегу, часть — в море, и это один и тот же комплекс), мало кто из исследователей сомневается в том, что Диоскурия находится на дне Сухумской бухты.
 
      Авторы вышедшей в 1978 году книги «Тонущие города» Г. Разумов и М. Хасин объясняют это подмывом и оползневым опусканием берега, его сдвигом к морю, который, как они пишут, «происходил и три, и две, и тысячу лет назад, и происходит сейчас».
 
      Есть и другие гипотезы. Археолог и краевед Л. Соловьев считает, что две с половиной тысячи лет назад, когда пришли сюда милетские купцы, Сухумской бухты вообще не было. Ее место занимала низменность, на которой находилась общая дельта рек Келасури и Гумисты. Соответственно по-иному выглядела и линия древнего берега. Его легко представить себе, если мысленно соединить окрестности нынешнего Гумистинского мыса и устье реки Маджарки. На песчаном берегу рядом с гаванью, считает Л. Соловьев, находились крепость и склады, а позади сама Диоскурия.
      Сначала переменила свое русло Гумиста — ушла на шесть километров к западу. Повысился, пусть не очень значительно, уровень моря. Оно прорвало песчаные валы и перешло в наступление на город. Свою роль, несомненно, сыграли и оползни. Это хорошо видно на примере Севастопольской крепости: она частично «сползла» в море.
      Но наступлением моря и оползнями, пишет Л. Соловьев, тут всего не объяснишь. Известно, дно в Сухумской бухте резко уходит вглубь. В 500 метрах от берега глубина достигает 100 с лишним метров.
      Быть может, всему причиной какая-то тектоническая катастрофа? И сравнительно недавняя? Надо ли считать случайностью, что в абхазских преданиях сохранились сведения о сильнейшем землетрясении в городе чужеземцев, городе, который поглотило море?
      Исследования продолжаются. В последние годы грузинские археологи ведут раскопки во многих областях древней Колхиды. И в свете их открытий Колхида (напомним, расцвет Колхидского царства приходится на VI–IV века до нашей эры; потом оно слабеет, его восточные области попадают под влияние восточно-грузинского царства Иберии) все больше предстает перед нами как один из высокоразвитых очагов цивилизации древнего Кавказа.
      То обстоятельство, что греческая колонизация в Колхиде носила преимущественно торговый характер, не вызывает как будто сейчас сомнений.
      И вполне закономерным представляется предположение, что в Колхиде не было таких самостоятельных греческих городов-государств, полисов, как в Северном Причерноморье Ольвия или, скажем, Херсонес, или, если брать юго-восточное Причерноморье, — Синоп. Ясно и то, что не возникло тут и «второго Боспорского царства» — смешанного многоплеменного образования, ведущую роль в котором играли греки.
      Похоже, что греческие поселения в Колхиде — и, думается, что О. Д. Лордкипанидзе имеет основание защищать эту мысль, представляли собой торговые колонии, или эмпории, основанные при местных крупных поселениях городского типа. Но всюду ли так было? И как быть с такими, например, сообщениями античных писателей: «Себастополис раньше назывался Диоскурией. Основан милетянами»; «При входе в реку на левой стороне Фасиса лежит основанный милетянами эллинский город, называемый «Фасисом», в котором, как говорят, сходятся шестьдесят племен, говорящих на разных языках, в их числе и варвары из Индии и Бактрианы»?
      До сих пор не разыскан еще этот знаменитый Фасис, город, о котором сообщал чуть ли не каждый второй греческий автор. По всем выкладкам получается, что Фасис — это Поти, во всяком случае, Фасис византийского времени находился на восточной окраине нынешнего Поти. Но где находился древний Фасис? Античные авторы единодушны: у устья реки Фасис (Риони). Однако, ныне именно там — Поти. И никаких следов древнего Фасиса!
      Устье, правда, могло переместиться.
      Сейчас доказано, русло Фасиса часто перемещалось. Происходил и процесс наращивания суши. Поэтому ровным счетом нет ничего удивительного в том, что археологи ныне ищут город километрах в 20 к востоку от Поти, поскольку все уже согласились с тем; что к моменту возникновения Фасиса на территории нынешнего Поти существовал морской залив, — это доказали геологи.
      Да, Фасис пока не найден. Его не так-то и легко найти — ведь топь, болото, заросли сейчас в тех местах, где предположительно находилась некогда столица Колхиды. А вот систему крупных колхских поселений VI–IV веков до нашей эры на землях между реками Пичори и нижним течением Риони — нашли. В болотистой почве здесь отлично сохранились сложенные срубом стены, полы из плетеных прутьев, ограда, деревянные переметы.
      Еще Плиний писал о том, что царь колхов Савлак добыл огромное количество золота и серебра в земле племени сванов.
      …Чуть ли не до наших времен золото в Сванетии добывали, опуская в быстрые горные ручьи и речки овечьи шкуры.

      Лето в тот год выдалось на диво дождливое и ненастное. Приготовленный для сигнальных костров хворост был насквозь мокрым, его не успевали подсушивать. Пенные валы с грохотом и шумом накатывались на берега и с неистовым ревом уходили назад.
      …Капитан небольшой грузовой барки, которая шла из Корнуэлла во Францию, уже проделал большую часть пути, когда внезапно из-за крутой волны вынырнул французский патрульный корабль. «Эй, приятель, — окликнули капитана. — Коли дорожишь жизнью, возвращайся назад. В проливе испанцы!»
      Было 29 июня 1588 года.
      Корнуэлец молча продолжил путь. Часа через три он заметил на горизонте целый лес мачт.
      Корнуэлец все шел вперед.
      В какой-то момент от эскадры отделились три флага и пошли на сближение с баркой.
      Хозяин барки повернул назад.
      «Я шел во Францию за солью, — доложил он члену парламента, депутату от Корнуэлла Френсису Годольфину, — когда заметил испанскую эскадру. Я насчитал девять больших кораблей, от 500 до 800 тонн, и несколько других, поменьше».
      Несколькими часами позднее его слова подтвердил еще один корнуэльский моряк. В проливе вражеские корабли. В одном месте он насчитал шесть парусов, в другом пятнадцать.
      Можно было не сомневаться: это — Армада.
 
      Великое противостояние между Испанией и Англией, начавшееся в конце 50-х годов, значительно усилилось в 60-х и 70-х годах XVI века.
      Эпоха колониальных захватов продолжалась. Шла борьба за источники сырья, рынки сбыта, сферы приложения капитала. Но до решительной схватки между двумя странами дело не доходило, не было большой войны.
      Малая шла полным ходом.
      В мае 1572 получивший еще за два года до этого от королевы Елизаветы каперское свидетельство, то есть свидетельство, дававшее ему «право» на самостоятельные пиратские действия, английский моряк Френсис Дрейк — в ту пору ему было 26 лет — на двух небольших кораблях вышел из Плимута.
      Он пересек Атлантику и, войдя в «исконно» испанские воды, приблизился к Панаме. По имевшимся у Дрейка сведениям, в гавань Номбре де Дьос должен был прибыть за очередным грузом Золотой флот — испанская эскадра, доставлявшая в мадридскую казну захваченные в Новом Свете сокровища.
      У Дрейка было всего 62 человека, из них лишь 40 имели огнестрельное оружие. Это не помешало лихому пирату, оставив под покровом ночи свои корабли в неприметной бухте, войти в Номбре де Дьос и атаковать местный гарнизон. Разумеется, в конечном итоге Дрейку пришлось отступить, силы были слишком неравны. Но победа досталась испанцам тяжелой ценой.
      К тому же англичане успели разграбить стоявшее на рейде испанское судно.
      Следует еще одно нападение, на этот раз на караван, направлявшийся из Панамы в Номбре де Дьос. И вновь не слишком удачно: испанцы сумели спасти свое золото. Дрейку достается лишь мука, правда в довольно изрядном количестве.
      И все же Дрейк берет реванш: в окрестностях Номбре де Дьоса в его руки попадает около семи тонн серебра.
      Что с того, что до своих кораблей не добралась и половина нападающих, что в Англию из 73 человек первоначально входивших в экипаж, вернется всего лишь 30. Они привезут огромное богатство! И весть о том что считавшееся наглухо закрытым испанцами для чужеземных кораблей море оказалось на поверку не таким уж закрытым!
      Вскоре после прибытия Дрейка в Англии создается некое акционерное общество. Членами этого общества становятся несколько знатных сановников. Свой пай вносит и королева: 400 фунтов стерлингов.
      На полученные деньги Дрейк оснащает пять кораблей, он подбирает опытных моряков и, покинув Плимут 13 декабря 1577 года, уже 20 августа 1578 года входит в Магелланов пролив.
      Этот едва ли не самый сложный и коварный на свете пролив, практически в ту пору не исследованный и представляющий нешуточную опасность для судов и в наши дни, Дрейк благополучно проходит всего за 20 дней!
      Нареченный Тихим (это имя ему дал Магеллан), океан встречает эскадру сильнейшим штормом. Из пяти кораблей у Дрейка остается лишь один — «Золотая лань», тот самый, на котором находится он сам. Впрочем, буря угоняет его судно далеко на юг. Убедившись, что за Огненной землей — тоже море (пролив, отделяющий Огненную землю от Антарктиды, впоследствии — и справедливо — назовут его именем), Дрейк разворачивает корабль и устремляется на север — к Вальпараисо, Кальяо, Акапулько, богатым испанским портам на Тихоокеанском побережье.
      И начинается нечто совершенно удивительное.
      Настолько неожиданно появление английского корсара, настолько дерзки учиненные им налеты, что паника охватывает все побережье.
      В гавани Вальпараисо Дрейк захватывает испанский корабль и даже на какое-то время овладевает городом. В Кальяо он разграбил девять кораблей. В Лиме, столице Перу, посреди ночи поднят с постели сам вице-король, на центральной площади города, Пласа майор, в спешке были собраны войска.
      Из Кальяо Дрейк двинулся дальше — к северу. Он разграбил еще несколько прибрежных городов, затем направился к вожделенным берегам Панамы и Мексики. И тут ему снова повезло: он захватил испанский корабль, который шел с грузом золота. Полторы с лишним тонны одного только золота, не говоря уж о целой груде серебра!
      …Как ни старались испанские власти изловить удачливого пирата, сколько кораблей ни посылали ему вдогонку — все было тщетно. Дрейк ушел от преследователей. По пути, все поднимаясь на север, он захватывает и грабит в Акапулько, в Мексике, еще один испанский галион. Затем пересекает Тихий океан и, обогнув мыс Доброй Надежды, в сентябре 1580 года благополучно возвращается в Англию.
      Так было совершено второе (после Магеллана) кругосветное плавание.
      Историки подсчитали: каждый фунт, вложенный в экспедицию сиятельными акционерами, принес им 139 фунтов чистой прибыли! Одна лишь королева получила на свой пай 80 тысяч фунтов! И это не считая подарков. В их числе была богатейшая корона, которую Дрейк преподнес Елизавете I.
      Испанский посол писал Филиппу, что в этой удивительно красивой короне помимо прочих украшений было пять изумрудов: «…три из них овальной формы, величиной с мизинец и совершенно прозрачны, а остальные два круглые, поменьше».
      По поручению испанского короля посол заявляет протест и требует, чтобы Дрейк понес суровое наказание. В ответном послании королевского совета Англии было сказано: «Его королевское величество Филипп II не может воспрепятствовать посещениям Индий (так по старинке называли Новый Свет. — А. В.)англичанами. Посему последним не возбраняется совершать туда путешествия — на свой собственный страх и риск. И уж коли им в целости и сохранности удается возвратиться, то его Величество не должно просить, чтобы королева их наказала».
      Но дела обстояли так, что испанский король был не в силах помешать не только проникновению англичан «в Индии», но даже и на территорию собственной Испании. И в этом бывшему соправителю английской королевы Марии Кровавой, чьим мужем он был, и претенденту на руку Елизаветы, чьим мужем он так и не стал, пришлось убедиться довольно быстро.
      «Золото Америки погубило Испанию», — скажет впоследствии один из испанских экономистов XVII века. Как ни парадоксально звучат эти слова, они безусловно верны. Золото, из-за которого были загублены целые цивилизации, осуждены на пожизненное рабство миллионы людей в Перу, Мексике, Венесуэле, Колумбии; золото, в погоне за которым, творя бесчисленные преступления, прошли с мечом и крестом чуть ли не весь Новый Свет все эти Писарро, Кортесы, Бильбао, Орельяно, Альмагри и прочие захватчики и завоеватели; золото, которое каждый год на десятках судов под военным конвоем привозили из Америки в Испанию — пот и кровь ограбленных индейцев; неслыханное по своим размерам богатство, оказавшее колоссальное влияние на торговлю, промышленное производство, мореплавание едва ли не всей Западной Европы, для самой Испании стало бедствием.
      Потому что, как отметил Маркс, «под звон мечей в потоках золота, в зловещем зареве костров инквизиции исчезли испанские вольности». Потому что пока рыцари наживы, не щадя ни своей, ни чужой крови, ослепленные видениями сказочной золотоносной страны; Эльдорадо, вторгались в инкские и ацтекские города, прорубались сквозь джунгли Амазонки, устраивали повальные грабежи в Чиапасе и на Эспаньоле — везде, где только ступала нога белого пришельца, испанская корона сумела создать систему казенных привилегий и соответствующего государственного надзора, выгодные для королевской казны, но чрезвычайно стеснительные для торгового сословия, ремесел, земледелия.
 
      Так и не достигнув расцвета, клонится в Испании к упадку мануфактурное производство. Земля, за которой осуществляется скверный уход, не дает урожая. Растут государственные долги — ежегодно тратятся доходы пяти будущих лет на бесконечные войны, на подкупы чужеземных князей и кардиналов, на внешнеполитические заговоры по всей Европе: очень уж хотелось Филиппу стать владыкой мира и насадить на всех известных к тому времени материках единую, разумеется, испанскую веру. И катастрофически падает цена звонкого металла.
      Она еще кажется невиданно мощной и удачливой, эта колоссальная империя (к которой в сентябре 1581 года Филипп II присоединил и Португалию со всеми ее колониями), но на самом деле уже начинает утрачивать свои прежние позиции.
      Пока этот необратимый процесс только начинается, и о закате Испанской империи начнут говорить позже. Но уже все знают, что испанские войска вынуждены отступать в маленьких, казалось бы, таких слабых Нидерландах. Ничего не могут поделать испанцы и со все усиливающейся островной монархией, с которой уже со времен Генриха VIII (1509–1547) приходится — и чем дальше, тем больше — считаться европейским владыкам.
      В отличие от Испании в ней растет производство, все большую роль начинает играть торговля. Англия уже в какой-то степени становится всеевропейской мастерской, а британские купцы бороздят воды Северной Атлантики, торгуют с Московией, добрались до Гвинеи, основали фактории в Вирджинии, проникли в Бенгальский залив.
      Первыми начав колониальные завоевания, Испания и Португалия захватили огромные территории и овладели основными морскими путями, преградив своим соперникам доступ в Америку, Африку, Азию.
      В Англии понимали: пробиться к богатейшим рынкам мира, захватить колонии, можно только подорвав испанскую монополию. Для этого, считали в Англии, хороши все средства: разбой, грабеж, захват опорных пунктов, пиратские рейды, подкупы, внешнеполитические авантюры, войны — какая, собственно, разница, когда дело идет о том, чтобы сокрушить соперника и пробиться в благодатные земли, откуда целые флотилии из года в год везли золото, перец, мускатный орех, имбирь, сандаловое дерево, когда необходимо прибрать к рукам сулившие огромные доходы территории.
      …Как грибы после дождя, растут в Англии, с легкой руки сэра Френсиса Дрейка (он был произведен в рыцари и сама королева опоясала его золотой шпагой!), различные акционерные компании, куда вкладывает капиталы не только купечество, но и многочисленные представители знати.
      Верткие, быстроходные, хорошо вооруженные корабли бороздят воды Атлантики, угрожают Золотому флоту Испании, устраивают набеги на испанские колонии. Появляются новые имена: Мартин Фробишер, Томас Кавендиш, Ричард Хокинс, сын знаменитого Джона Хокинса, у которого начинал свою карьеру Дрейк, Уолтер Рэли.
      Да, Англия явно становится опасным соперником И в этом, конечно, отдают себе отчет в Испании.
 
      В январе 1584 года из Лондона выдворяют испанского посла: он участвовал в заговоре, направленном против Елизаветы.
      Годом позже по распоряжению Филиппа II в испанских гаванях задерживают все находившиеся там английские суда.
      Следует контршаг. Флотилия из 25 кораблей под командованием Дрейка выходит в море. Задача — нанести удар по испанским опорным пунктам.
      27 сентября 1584 года Дрейк врывается в гавань Виго на северо-западном берегу Испании. Он надеялся застать здесь корабли Золотого флота, но Золотой флот в тот год опоздал. Английский адмирал ведет свою эскадру к островам Зеленого мыса, добирается до Сант-Доминго. Оттуда направляется в Картахену, берет штурмом эту крупную перевалочную базу испанцев; получает «отступные» — 110 тысяч дукатов, наносит у берегов Флориды «визит» еще одному испанскому городу, а затем благополучно возвращается в Плимут.
      …Взбешенный Филипп II просит адмирала Санта-Крус, которому за год до этого было приказано разработать общий план вторжения в Англию, представить свои расчеты.
      «Необходимы, — отвечает адмирал, — флот и десантные части. Семь тысяч моряков, 55 тысяч солдат, 130 орудий, 596 кораблей. Необходимы 1600 лошадей, 1400 мулов. Необходимы мука, мясо, обувь, порох, ядра, оружие, амуниция».
      Но прежде всего нужны деньги.
      План рассматривается, обсуждается и соответственно несколько видоизменяется. Нет, общая посылка остается: вторжение. Меняется кое-что в тактике. Вместо того чтобы вести всю массу войск из дома, считает король, следует усилить флотилию (перед тем как она атакует Англию) воинскими частями из армии, находящейся в Нидерландах. Командует армией испанский наместник Александр Фарнезе, герцог Пармский, одержавший в 1585 году ряд побед во Фландрии и Брабанте. Ему вменяется в обязанность самому позаботиться о десантных средствах для своих войск: пусть строит их на месте, пусть реквизирует. Армада (такое наименование получает гигантская эскадра, которая пойдет к берегам Англии) I уничтожит или оттеснит английский флот, а затем совместно с десантными частями герцога Пармы нанесет удар. Основное направление — Лондон.
      Филипп II даже назначает срок: 1587 год. Но, во-первых, при кажущейся логичности принятого решения ударная мощь Армады как таковой ослабевала. Новый план расчленял ее силы, вводил промежуточную «соединительную» операцию. Успех всей операции в целом теперь в значительной мере зависел от того, удастся ли соединить флот и армию. Конечно, Армаде оставили значительное число морских пехотинцев — 19 тысяч, но все-таки это не была подавляющая все и вся (как мыслилось вначале) армия, которая самостоятельно могла бы осуществить вторжение в Англию. Нелегко было обеспечить четкую координацию соединения, нелегко было наладить «мост» и охранять его от наскоков врага.
      Во-вторых, хотя вышеизложенный план и выглядел более или менее гладко на бумаге, он страдал еще и тем существенным недостатком, что не хватало кораблей, амуниции, боеприпасов — короче, многое еще надо было построить, создать, собрать, а это тоже было не так просто. Не хватало времени, не хватало средств.
      В-третьих, Англия, которая через своих агентов была прекрасно осведомлена о том, что Испания начала лихорадочную подготовку к большой войне, тоже, разумеется, предприняла контрмеры. Елизавете необходимо было выиграть время для собственных военных приготовлений, необходимо было и максимально ослабить ударную силу врага.
      И то и другое было выполнено довольно успешно. Прежде всего, Елизавета великолепно использовала финансовые затруднения испанской короны: денег теперь требовалось, в связи со снаряжением Армады, особенно много, приходилось прибегать к иностранным займам, расплачиваться векселями. С помощью английских дельцов и биржевиков, тесно связанных со всеми денежными воротилами Европы, кредиторы Испании в один отнюдь не радостный для Филиппа день предъявили к оплате эти векселя.
      Экономическая диверсия удалась на славу. Испанский король был чуть ли не повсеместно объявлен банкротом а отсутствие денег, разумеется, неблагоприятно сказалось и на темпах подготовки всей операции.
      Но сводная сестра бывшей жены Филиппа II нанесла ему еще один удар.
      …И на этот раз английской эскадрой командовал Френсис Дрейк. Первоначальное задание заключалось в том, чтобы блокировать испанское побережье, мешая подвозу необходимых Армаде грузов. Но Дрейк сделал больше. Хотя Армада снаряжалась в различных гаванях Испании и Португалии, наиболее значительным центром подготовки операции был Кадис. Вот в сей центр и ворвался английский флотоводец. Испанцы не досчитались нескольких десятков судов.
      И хотя герцогу Парме удалось захватить во Фландрии еще один порт, расширив тем самым плацдарм для нападения, сроки вторжения в Англию пришлось перенести на год: Испания не была готова. Но все шло к большой войне. И это знали в обеих столицах.
 
      В январе 1588 года скончался адмирал маркиз Санта Крус. Его преемником Филипп II назначает одного из самых знатных вельмож Испании — герцога Медину-Сидонию. Как ни доказывал герцог, что он ровным счетом ничего не смыслит ни в вопросах навигации, ни в морских сражениях (он так и писал королю: «Я невежда и в том и в другом»), как ни убеждал, что задуманная операция («столь грандиозная и столь важная») ему не по плечу, как ни ссылался на скверное состояние здоровья и на то, что страдает морской болезнью, король остался при своем мнении. Не потому, что переоценил способности герцога (в помощь ему он назначил двух опытных капитанов). Просто он считал, что возглавлять такой поход, быть его, Филиппа, личным представителем может только человек очень знатного рода.
      Медине-Сидонии были вручены инструкции. В них, среди прочего, было сказано, что «если даже в наши воды пожалует Дрейк, вам не следует возвращаться назад. В том случае, если он вас настигнет, вы примете бой. Вы вступите в бой также и в том случае, если встретите противника у входа в Ла-Манш. Насколько мне известно, силы противника разъединены. Этим надо воспользоваться, с тем чтобы разгромить английские эскадры по одиночке».
      Помимо — простых инструкций существовала еще секретная. В ней говорилось:
      «Если богу будет угодно даровать нам успех, вы должны твердо придерживаться предписаний, данных в моей общей инструкции. Но коли, за грехи наши, дело обернется иначе и герцог Парма не сумеет осуществить высадку в Англии или вы не сумеете с ним соединиться, вам надлежит овладеть островом Уайт, который как будто не слишком защищен. Как только вы завладеете островом, вы позаботитесь о его обороне с тем, чтобы обеспечить Армаде прочную базу для ее последующих действий».
      К секретной инструкции был приложен еще один пакет, опечатанный сургучом. Его надлежало передать Парме: «…либо после того, как войска высадятся в Англии, либо же в том случае, если возникнет сомнение в успехе десантирования». При любых иных обстоятельствах пакет следовало возвратить королю не вскрывая.
      В документе было сказано: «В том случае, если мы не сумеем добиться победы с помощью оружия… если переговоры окажутся делом резонным, вы приложите все силы, дабы сохранить престиж Армады, и в своих действиях будете руководствоваться следующими тремя пунктами, на которые я особенно обращаю ваше внимание.
      1. В Англии как английским, так и иноземным католикам должно быть разрешено свободное отправление обрядов католической религии. Эмигрантам будет разрешен выезд.
      2. Англичане возвращают все города, занятые ими в Нидерландах.
      3. Они возмещают убытки, нанесенные моим владениям и моим подданным, убытки, которые могут быть оценены в весьма крупные суммы. (Вы можете в случае необходимости не упоминать о третьем пункте либо же использовать его как средство добиться первых двух.)»
      Филипп II был не против, на худой конец, использовать Армаду как средство давления: держать Англию в напряжении, а тем временем выторговать выгодные Испании условия мира — это тоже входило в его планы
      Верил ли он сам в их исполнимость? Трудно сказать Несомненно одно. Бесконечные королевские указания, приказания, установления, распоряжения, предписания, до мелочей регламентирующие все и вся, давно уже не могли изменить естественный ход событий даже в его собственной стране.
      …В Лиссабоне Медина-Сидония с солдатской откровенностью, обращаясь к офицерам, морякам и солдатам писал: «В Англии нас ожидает гигантская добыча, огромные ценности».
      Но дела с подготовкой Армады обстояли неважно Все же в начале мая 1588 года Филипп II распорядился приступить к боевым действиям.
      В конечном итоге в состав соединенных флотилий Испании, Португалии и Неаполитанского королевства, составивших Армаду, вошло 130 кораблей, в том числе четыре больших португальских галеры. Были и относительно новые по своему типу военные суда — галионы. Их насчитывалось 10 в португальской флотилии и 10 в кастильской. В последнюю входило также четыре корабля с высокими бортами, несколько устаревшей конструкции. В составе Армады находились и облегченные галионы, так называемые галеассы, их было четыре и все неаполитанские.
      Помимо галер, галеасе и галионов, в Армаде насчитывалось четыре эскадры переоборудованных под военные крупных торговых судов, вооруженных каждое несколькими пушками: эскадра Бискайи (10 кораблей), эскадра Андалузии (9 кораблей и одна урка), эскадра Гуипиской (тот же состав), эскадра Леванта (10 кораблей, на одном из которых, галионе «Рата Энкоронада», шел дон Алонсо де Лейва, командующий морской пехотой).
      Входили в состав Армады и 23 урки с солдатами, амуницией, повозками, оружием, лошадьми, мулами. Две урки были оборудованы под госпитали.
      Были, разумеется, еще и суда-разведчики, суда для связи. В целом Армада была достаточно грозным флотом, хотя и довольно разнокалиберным, да и с пушками дела обстояли не совсем благополучно: многие устарели. При абордажной борьбе преимущество, конечно, было бы на стороне испанцев, как-никак они имели на борту более восьми тысяч матросов, чуть ли не 19 тысяч морских пехотинцев.
 
      Под командованием герцога Пармы находилось 60 тысяч закаленных в боях воинов. Половина из них предназначалась для вторжения в Англию.
      В приказе, подписанном Алонсо Перес де Гусманом эль Буэно, маркизом де Сан-Лукар де Баррамеда, графом де Ньебла, герцогом Мединой-Сидонией, было сказано: «Ни при каких обстоятельствах ни один из кораблей Армады не должен без моего на то разрешения покидать строй или задерживаться где бы то ни было. В том случае, если какой-нибудь корабль будет застигнут штормом и увлечен в сторону до того, как удастся обогнуть мыс Финистер, пусть идет прямо в Корунью. Нарушение сего приказа будет караться смертью…
      Возвращение того или иного отставшего от Армады корабля в Испанию запрещается, виновные будут казнены, их имущество конфисковано».
      Но приказы, как известно, выполняются не всегда. До Коруньи — порта сбора — от Лиссабона два дня пути. Армада ползла (другого слова тут не подберешь), едва ли не три недели: резко штормило.
      «Половина моего флота рассеяна бурей, — сообщил Филиппу II Медина-Сидония. — Значительная часть провизии пропала, оставшихся запасов едва хватит на два месяца. Люди обескуражены… Не следует строить иллюзий, мы отнюдь не на высоте положения».
      В тот день, когда послание Медины-Сидонии прибыло в Мадрид, Филипп II получил еще одно письмо, на сей раз от герцога Пармы: «Медина-Сидония рассчитывает, что я могу выйти со своей флотилией ему навстречу. Это не так, и я был бы весьма обеспокоен, если бы оказался вынужденным считаться с тем, что от этого зависит проводимая герцогом операция — не должно быть никаких кривотолков: я рассчитываю получить 6 тысяч солдат Армады. Что же касается соединения наших сил, то не следует упускать из виду, что с моими небольшими плоскодонными тихоходными кораблями, рассчитанными на передвижение по рекам, а вовсе не по морю, я не могу себе позволить отклониться от обусловленного пути, т. е. от самого короткого пути. В противном случает англичане или бунтовщики (восставшие голландцы. — А. В.)могут нанести нам поражение. Кстати, именно этими соображениями и руководствовалось Ваше Величество в своих предписаниях относительно того, что обеспечение безопасности контингентов войск, предназначенных для высадки, возлагается на Армаду».
      Тем временем транспорты и урки Армады крейсировали между Сцилли и Корнуэллом в поисках своего генерал-капитана, который вместо того чтобы пребывать там, где ему было положено по диспозиции, творил в Корунье суд и расправу над дезертирами.
      Именно между Сцилли и Уэссеном и заметил девять больших испанских кораблей 29 июня хозяин барки из Корнуэлла.
      «Армада за шесть дней, если будет хорошая погода сумеет дойти до избранного места сражения»;— писал в те дни Медине-Сидонии король.
      Все, однако, обстояло далеко не так просто, как это издалека представлялось Филиппу.
      «…Я с основной группой нахожусь посредине Ла-Манша, сэр Фрэнсис Дрейк с 20 большими кораблями и четырьмя или пятью пинассами находится в районе Уэссена, а Хокинс — под Сцилли», — сообщал 7 июля командующий английским флотом лорд Ховард.
      Военные действия все еще не начинались. Но разведка велась, и довольно усиленная. Между 6 и 18 июля Ховард даже попытался осуществить серьезную вылазку: более 60 кораблей, из них по меньшей мере 12 больших, появились примерно в 100 километрах к северу от Ллана. Но им не удалось перехватить испанские транспорты: помешал ветер. Английским кораблям, направлявшимся в Корунью, пришлось развернуться и с полдороги возвратиться домой.
      Между тем ветер, заставивший Ховарда вернуться в Портсмут, оказался благоприятным для Армады. 22 июля (12 по принятому в Англии календарю) герцог Медина-Сидония, которому, наконец, удалось собрать воедино свой флот, вышел, пользуясь попутным ветром из Коруньи.
      25 июля Медина-Сидония послал на быстроходной пинассе офицера связи к герцогу Парме. Офицер должен был сообщить, что операция началась и что Армада уже три дня, используя благоприятный ветер, идет к Англии.
      …С морем в это лето действительно творилось что-то неладное. Не успела пинасса скрыться из глаз, как начался очередной шторм. Армаду разметало по всему Бискайскому заливу. Волны, казалось, вздымались под самое небо, потоки воды обрушивались на палубы. 28 июля не досчитались сорока кораблей: их отнесло к мысу Лизард юго-западной оконечности Англии.
      Туда и направилась Армада.
      29 в четыре часа пополудни показался английский берег. На «Сан-Мартине», испанском флагманском корабле, подняли королевский штандарт и хоругви с изображением Христа и девы Марии, отслужили торжественный молебен.
      …Нигде, сколько ни всматривались впередсмотрящие, не было ни одного английского корабля.
      Но испанцев заметили. То тут, то там на побережье зажглись костры, дым столбом шел к небу, оповещая жителей о появлении неприятеля.
      Если во времена отца Елизаветы I, Генриха VIII, в первой половине века английские суда никогда не удалялись от своих баз на такое расстояние, чтобы при благоприятном ветре не суметь вернуться назад в течение 24 часов, то теперь, 40 лет спустя, плавание в течение четырех — шести месяцев было для английских моряков вполне привычным делом.
      Баталия, которой суждено было разыграться в Ла-Манше, олицетворяла собой не только степень накала, до которого был доведен конфликт между Испанией и Англией. Здесь назревало столкновение и между двумя в корне различными тактиками, между противоположными принципами вооружения и оснащения военных кораблей.
      Англичане в общей сложности вооружили 147 кораблей. Армада, мы уже упоминали об этом, насчитывала 130 кораблей, из коих в Ла-Манш пришло 124.
      Численно армия испанцев превосходила английскую вдвое: 30 тысяч человек против 15 тысяч. Но если у испанцев было больше солдат, то профессиональных моряков у них насчитывалось значительно меньше, чем у англичан. И еще одна цифра: на испанских кораблях служило 180 священников, а офицеров-пушкарей было всего лишь 167.
      Если говорить о больших кораблях, то оба флота обладали примерно равными возможностями. Но входившие в английскую эскадру торговые суда, многие из которых были полупиратскими, несли лучшее вооружение. У англичан в общем преобладали суда средней величины и мелкие корабли.
      И еще один существенный момент. В английском флоте служили только англичане. Так же обстояло дело и с солдатами. И все они обороняли родину от вторжения захватчиков. Надо ли объяснять, что это давало Англии определенные преимущества.
      29 июня, в тот день, когда Армада вышла к английским берегам, Ховард сообщил в Лондон, что испанский флот замечен возле мыса Лизард. «Ветер юго-западный, и он мешает английским кораблям, большая часть которых находится в Портсмуте, выйти в море». Враг был у ворот. Теперь нельзя было терять ни минуты.
 
      Погрузив лишь боеприпасы и оставив в порту значительную часть продовольствия, английские моряки, несмотря на то, что ветер по-прежнему оставался крайне неблагоприятным, сумели вывести большую часть кораблей — 54 из 100 (к ним потом присоединились еще 13) и избежать ловушки, в которую они могли бы угодить, если бы Медина-Сидония решился на блокаду Портсмута.
      Впоследствии Ховард напишет: «Мы сделали все, что было в наших силах, дабы неблагоприятный для нас ветер не смог нам помешать». Англичане сделали больше: они атаковали испанский флот.
      …Англичане шли в атаку, и на кораблях все было готово к бою. Они шли в атаку, и в этом сражении впервые в истории в полный голос заговорят пушки.
 
      В последующие годы возникнет теория подобного боя. Все более многочисленными станут случаи практического применения данной теории. А тогда все в какой-то мере было впервые, ибо последнее предшествовавшее этому большое морское сражение, битва при Лепанто (1571 год), было традиционной абордажной схваткой, не более, и ничего принципиально нового в историю военно-морских сражений не внесло.
 
      …Впереди английских галионов, без труда настигая Армаду, несся авангардный корабль. За ним шла первая группа английских кораблей. Промчавшись на больших скоростях мимо испанской эскадры, англичане открыли огонь.
      Конечно, далеко не все снаряды попали в цель. Но те, что попали, сделали свое дело. Они рвались на палубах, надстройках, пробивали борты, убивали и калечили людей.
      Затем последовал удар, нанесенный еще одной группой английских кораблей, и вновь испанцы понесли урон.
      Англичане произвели около двух тысяч выстрелов, испанцы всего лишь 700 и потеряли два больших корабля. Один из них был флагманом андалузской флотилии. Его захватил Дрейк. На корабле находилась немалая часть принадлежавшей Армаде казны — 55 тысяч золотых дукатов. У Дрейка был прямо нюх на подобного рода трофеи.
      Но битва под Портсмутом была лишь первой пробой сил.
      Армада продолжала свой путь.
 
      Армада продолжала свой путь, а англичане не менее упорно стремились развить свой успех. В принципе речь шла не о том, чтобы разгромить испанский флот, это вряд ли было осуществимо. Не давать врагу покоя, не допустить высадки десанта, не дать Медине-Сидонии соединиться с герцогом Пармой — вот в чем видели свою задачу английские флотоводцы. И в этом смысле битва под Портлендом, разыгравшаяся на следующий день после битвы под Портсмутом, была также удачна для англичан, хотя она и не нанесла испанцам особого урона.
      …Вновь и вновь пытаются сблизиться с английскими кораблями испанские эскадры. И безуспешно. Испанские суда отвечают огнем на огонь, но у них мало орудий, и эти орудия во многом уступают английским кулевринам, более скорострельным и дальнобойным.
      И снова бой, 15 июля, на сей раз возле острова Уайт. Атаку начали англичане. И задача, которую они себе ставили, была все той же — отогнать Армаду, помешать ей высадить десант.
      Схватка была жаркой. Постепенно в ходе сражения оба флота отдалялись от берегов к северо-востоку.
      Тотчас после окончания боя Медина-Сидония направил Парме офицера связи со срочными письмами. «Если противник и дальше будет применять свою тактику и навязывать нам бесконечные бои, — писал он, — мне в самое ближайшее время понадобятся порох и ядра, и рассчитывать в этом я могу только на вас». А на следующее утро он обратился к герцогу Парме с просьбой послать на помощь Армаде 40 кораблей.
      Естественно, что эти послания отнюдь не привели Парму в восторг. Ведь по первоначальной диспозиции именно Армада должна быть проложить дорогу его войскам и охранять их во время высадки. Теперь же его просили снабдить Армаду боеприпасами и вдобавок предоставить ей корабли.
      Но у Пармы их просто не было! В лучшем случае он мог бы набрать штук 12, и то не морских, а речных тихоходов.
      В воскресенье, 28 июля, на военном совете англичане приняли решение применить брандеры.
 
      С восьми небольших кораблей выгрузили продовольствие, а трюмы заполнили порохом. Ровно в полночь, по заранее обусловленному сигналу, брандеры снялись с якоря. Остальное должны были доделать ветер и течение. Как только брандеры приблизились к испанской эскадре, их подожгли. Матросы попрыгали в шлюпки.
      Корабли-факелы. Среди испанцев поднялась паника. Капитаны пытались вывести свои суда из опасного места и, как всегда в таких случаях, мешали друг другу.
      В суматохе изрядно пострадала адмиральская галеасса «Сан Лоренцо». Ущерб был причинен и другим кораблям. Но главное, как засвидетельствовал один из испанских офицеров, заключалось в следующем: с помощью брандеров англичанам удалось достичь того, к чему они, собственно, стремились. Когда наступил рассвет, испанские корабли оказались рассеянными во все стороны.
      Английские «морские псы» бросились вслед Армаде.
      …Очередной бой продолжался с девяти утра до шести вечера. Англичане делали все возможное, чтобы избежать абордажной борьбы и максимально использовать свои превосходные пушки. Но испанцы держались стойко, и Ховарду так и не удалось загнать их флот на мели. Все же испанские корабли оказались вынужденными отойти от Дюнкерка и удалиться в море.
      В журнал боевых действий Армады была внесена запись: «Герцог не хотел уходить из Ла-Манша и считал, что флот следует развернуть, с тем, чтобы он преградил дорогу врагу. Но штурманы единодушно заявили, что это невозможно, ибо море и ветры неблагоприятны для подобного маневра, что следует выйти в Северное море, иначе Армаде грозит опасность сесть на мель. И, следовательно, нельзя было избежать того, чтобы выйти из Ла-Манша, в котором корабли не сумели бы защищаться достаточно успешно из-за повреждений, полученных во время боев, и нехватки боеприпасов».
      А напряженная ситуация все еще сохраняется. Английские флотоводцы по-прежнему считают Армаду мощной силой, и нет никаких гарантий, что испанские эскадры вновь не войдут в Ла-Манш. Со своей стороны, испанские моряки, кляня погоду, ветры и течения, с опаской говорят о быстроходных и вертких английских кораблях, неотступно следующих по пятам за Армадой.
      И ни та ни другая сторона не знает, что противник уже весьма основательно измотан, выбился из сил. Внешне это, может быть, и не очень заметно, хотя есть и потери. Еще много кораблей в Армаде, еще много у нее морской пехоты; еще многочисленны и английские корабли.
      Но на совещании, которое созвал Медина-Сидония, выясняется, что у Армады осталось мало пороха, в особенности на больших кораблях, и, следовательно, боеспособность ее значительно подорвана: непривычно, непредвиденно много стреляли из пушек все эти дни в испанском флоте.
 
      Еще опаснее обстоят дела у англичан. Во время предыдущих сражений было истрачено такое количество боеприпасов, и в первую очередь снарядов, что фактически английские эскадры безоружны. Пусты пороховые погреба, нет ядер — обречены на молчание английские пушки. Ховард шлет послание за посланием в Лондон. В предыдущие дни ему кое-как удалось пополнить необходимые запасы. Сейчас на корабли не поступает ничего. Если Армада решит вернуться, англичанам трудно будет сдержать натиск противника.
 
      …На военном совете испанские капитаны говорят о том, что у них около пяти тысяч раненых и больных, что продовольствия остается в лучшем случае на месяц. Совет принимает решение: «Армада может возвратиться в Ла-Манш, только если погода окажется благоприятной. В противном случае ей придется вернуться в Испанию через Северное море».
      Это — ради проформы. Вопрос решен, и уже вскоре будет зачитан приказ главнокомандующего о том, что Армада следует домой, «огибая Англию, Шотландию и Ирландию».
      …Неподалеку от Оркнейских островов испанские эскадры снова попадают в сильный шторм.
      Начиная с первых чисел сентября 1588 года к комендантам английских гарнизонов в Ирландии стали поступать сведения об испанских судах, находящихся в непосредственной близости от побережья. Говорили о том, что некоторые корабли выбросило на прибрежные скалы что часть кораблей получила сильные повреждения. Сведения были отрывочны, но тем не менее достаточно точны. Впоследствии, когда займутся подсчетами, окажется, что в сентябрьские — октябрьские штормы у скалистых берегов Ирландии потерпели крушение более 20 испанских кораблей!
      …Именно в эти дни распространились слухи, будто у берегов графства Майо флагман Армады «Сан-Мартин» принял на борт спасшегося с затонувшей «Рата Энкоронады» командующего испанской морской пехотой дона Алонсо де Лейва и с ним еще 600 человек.
      Вот это было не совсем так.
      «Сан-Мартин» находился в это время совсем в другом месте, продолжая свой путь в Испанию. Что касается «Рата Энкоронады», то она действительно затонула. И Алонсо де Лейва вместе со всеми теми, кому удалось спастись, пошел вдоль берега к заливу Эли. Там он встретил испанских моряков, потерявших свое судно возле Бродхевена. Очередной шторм пригнал к этим берегам еще два испанских корабля. На один из них, девятисоттонную урку «Дукесса Санта-Анна», и перешел с большинством своих людей де Лейва.
      Несчастье, как известно, не ходит одно. Ветер гнал урку на северо-восток, и в конце концов она, в свою очередь, потерпела крушение в Ольстере, в заливе Лугрос.
      Посланные на разведку четверо матросов доложили, что в 19 милях севернее в одной из бухт находится галеасса «Хирона», зашедшая сюда, чтобы отремонтировать рулевое управление. На нее и перешли все те, кто остался в живых после гибели «Рата Энкоронады», «Дукессы Санта-Анны» и еще одного судна.
      Так на борту «Хироны» — большого, красивого, хотя и изрядно потрепанного бурями корабля — оказались 1300 человек. До поры до времени все шло благополучно. Но возле северной оконечности Ирландии судно попало в очередной шторм.
      Ударившись о подводный риф, «Хирона» затонула почти мгновенно. До берега добрались, по одним данным, девять, по другим — только пять человек.
      Из 130 кораблей Армады домой возвратились лишь 68. Около 20 тысяч матросов, солдат и офицеров нашли смерть в бурных и холодных водах Ла-Манша, Северного моря, в Атлантическом океане — умерли от болезней, от истощения, от ранений, попали в плен, пропали без вести.
      Конечно, можно было обвинить во всех грехах неудачливого герцога Медину-Сидонию и отправить его в родовое поместье. Можно было даже сделать вид, что ничего особенного не произошло — просто испанскому флоту несколько — на то господня воля — не повезло: штормы, бури, ветры.
      На самом деле проигран был не бой, не сражение: была проиграна война.
      «Великое противостояние» закончится в пользу Англии, и именно ей суждено будет к тому времени, когда Испания потеряет почти все свои заморские владения, стать крупнейшей колониальной державой мира.
      Впрочем, и эти времена тоже уже, как известно, миновали
 
      …Не очень широкий желтый ободок лежал, стиснутый с обеих сторон зелеными замшелыми камнями, и аквалангист в первую минуту даже не понял, почудилось ли это ему или на самом деле впервые за 12 лет работ под водой он разыскал на морском дне золото. Но кольцо было действительно золотое, и он убедился в этом, как только взял его в руки. На нем были выгравированы сердце на ладони и слова: «Все, что могу, — тебе».
      У каждого человека бывают свои увлечения. Робер Стенюи с восемнадцати лет занялся подводными исследованиями.
      Шел 1952 год, и уже на весь мир прогремели имена Жак-Ива Кусто и Фредерика Дюма, людей, которые не только изобрели акваланг, но и открыли новую эру в подводных исследованиях.
      В 1964 году Стенюи, к тому времени уже ставший профессиональным аквалангистом, вместе с Джоном Линдбергом (сыном Чарлза Линдберга, летчика, который первым совершил перелет через Атлантический океан) провел два дня на глубине 120 метров, успешно испытав резиновый подводный дом для исследователей океанских глубин. Он участвовал и во многих других экспедициях. Но все больше и больше его внимание привлекала новая наука, возникавшая у него на глазах, — подводная археология. И еще с юношеских лет Стенюи заинтересовала судьба великой Армады, некогда посланной Филиппом II к берегам Англии. История этой Армады в общих чертах была известна, но ни один музей мира не мог похвастаться экспонатами, которые имели бы хоть какое-то отношение к знаменитой испанской флотилии.
 
      Разыскать остатки Армады — такова была цель, которую поставил себе Робер Стенюи. Ведь не может же быть, чтобы море не сохранило никаких следов многочисленных затонувших кораблей, чтобы не удалось найти пушку или ядра, или якорь, или пусть даже гвозди — и они в конечном итоге интересны, если они будут с корабля великой Армады! Ведь в Эгейском море подводным археологам удалось разыскать остатки корабля даже бронзового века. А сколько найдено судов, затонувших в более близкие к нам времена! Почему не попытаться найти остатки галионов Армады?
      То, что у берегов Ирландии погибло множество испанских кораблей и что, следовательно, не худо бы повести поиски именно здесь — это в принципе было ясно. Вопрос заключался в другом: где именно вести поиск?
      Самым дотошным образом собирает Стенюи данные о кораблях, потерпевших крушение у скалистых ирландских берегов. Архивы английские, архивы испанские и прежде всего так называемые «Архивы Индии» в Севилье, переписка различных ведомств времен Филиппа II, дневники, королевские указы и предписания, корабельные журналы, донесения Медины-Сидонии, встречавшиеся в различных документах свидетельства очевидцев — по крупицам собираются сведения.
      Среди множества затонувших галеасс судьба одного была особенно печальной. 1300 человек погибло на нем, и среди них немало представителей знатных испанских родов. Назывался этот корабль «Хирона».
      Еще в 1956 году Стенюи отметил его в своей картотеке двумя восклицательными знаками. Но можно было, как заметит Стенюи, совершенно спокойно добавить и третий: уже хотя бы потому, что не единожды встречались упоминания о «Хироне» в пыльных архивах, и из всех кораблей, пошедших ко дну у побережья Ирландии, этот был, пожалуй, самый большой, наилучшим образом вооруженный. Да и уж очень много людей увлек он за собой в пучину.
      Но где же все-таки он затонул? Сведения, как это часто бывает в таких случаях, за давностью лет и прочими обстоятельствами противоречили друг другу. Часть драгоценностей, очевидно, выбросило на берег. Во всяком случае Стенюи удалось обнаружить упоминания о том, что эсквайр Джеймс Макдонелл, неподалеку от замка которого как будто и потерпела крушение «Хирона», наполнил три сундука драгоценностями.
      Так ли это было на самом деле?
      Ведь и в наше время порой распространяются самые фантастические слухи. Уверяли же «очевидцы», что с корабля XII века до нашей эры, затонувшего возле мыса Гелидонья, подняли золотые слитки, хотя на нем, кроме бронзы и меди, никаких других металлов не было.
      Но дело было, конечно, не в драгоценностях как таковых. Для археологической науки истинным сокровищем явились бы любые материальные остатки корабля великой Армады.
      Надо сказать, что «Хирону» пробовали искать и до Стенюи: у скал Банбойесса в устье реки, которая сейчас называется Буш. У скал Банбойесса, потому, что именно они упоминались в одном из сохранившихся документов.
      И ровным счетом ничего не нашли.
 
      Не так-то просто докопаться до истины, в особенности когда речь идет о событиях, отделенных от нас почти четырьмя столетиями. Поди разберись, напутано ли что-нибудь в документе, неверны ли сведения, приведенные в нем, изменились ли названия, изменилась ли сама местность (бывает ведь и такое!).
      И разве не мог затонувший корабль уйти на такую глубину, где его вообще невозможно сыскать? Его могло занести песком, он мог быть снесен далеко в море; в конце концов исследователи могли просто не разглядеть его остатков под толстым слоем ракушек и гальки. А может быть, неверен сам исходный пункт, то есть, попросту говоря, не там искали?
 
      Стенюи разыскивает и изучает самым внимательным образом старые карты, сравнивает, размышляет и приходит к выводу: те, кто искал корабль, слишком буквально «привязывали» свой поиск к ориентирам, указанным на карте XVI века — замку Данлас и реке Бойз (нынешняя Буш).
      На одной из карт, изданной уже в 1904 году, Стенюи, к своей радости, находит названия, которые почему-то (может быть, просто не видели этой карты?) оставили без внимания его предшественники.
      Но тут же четко написано — Испанская пещера, Испанский порт! А между ними мыс Лакада, тоже отнюдь не ирландское наименование.
      Не здесь ли кроется разгадка тайны?
 
      В тот июньский день 1967 года, когда Стенюи и его приятель Марк Жассинский приехали в облюбованный район, на море разгулялся шторм. Быть может, такой же силы, как в злосчастную ночь с 26 на 27 октября 1588 года, когда ушла под воду «Хирона». Пенные валы с грохотом и шумом разбивались о черные скалы, полукружьем отвесно спускавшиеся к морю. Внизу виднелась полоска пляжа. Мыс Лакада буквально захлестывало волнами.
      Стихия бушевала несколько дней. Потом стало немного потише, и Стенюи с Жассинским подвели надувную шлюпку поближе к внешним рифам. Здесь они бросили якорь, и Стенюи отправился в разведку. Он шел по азимуту, взяв курс на юго-восток, а за ориентир был принят мыс Лакада.
      Нет, право, нужно обладать незаурядным мужеством, чтобы вот так, в совершенно незнакомом месте, мрачном, диковатом, опасном, при все еще продолжающемся волнении моря, уйти на глубину и при плохой видимости (а в тот день она была не более двух-трех метров) упорно искать следы возможного кораблекрушения четырехвековой давности.
      Самое невероятное заключалось в том, что он их действительно нашел. Стенюи это понял в тот момент, когда увидел свинцовую чушку с испанским клеймом XVI века.
      Археолог-аквалангист продолжает свой поиск. Подводная платформа резко уходила вниз по направлению к мысу. И вот тут-то Стенюи увидел полузасыпанную галькой пушку. Бронзовую пушку времен Армады! А несколько поодаль лежала вторая пушка.
      Но и это было еще не все. Рядом, там и сям, виднелись покрытые ржавчиной ядра и, словно для довершения картины, нашлась и медная монета с изображением Филиппа II.
      Как говорят, лиха беда начало. Три дня спустя (море на этот раз было почти совсем спокойным) Стенюи находит еще две монеты. Затем последовал якорь, еще несколько испанских монет — все времени Филиппа II, и, наконец, то золотое кольцо, о котором мы рассказали вначале. Да, видимо, расчеты оказались верными.
      Испанский порт получил свое название недаром.
 
      На следующий год Стенюи увеличивает свою экспедицию. Теперь их уже пять человек, из коих один аквалангист-нефтяник, есть и специалист по работам в затопленных шахтах.
      «Мы начали с того, — расскажет впоследствии Стенюи, — что натянули между двумя пушками веревку и через каждый метр навязали узлы, а перпендикулярно к ней привязали куски другой, белой веревки, показывающей нам, где север, где юг. Затем мы принялись составлять план».
      Экспедиция развернула работу в конце апреля, а уже второго мая удалось разыскать две золотые монетки. Затем со дна была поднята целая пригоршня серебряных и медных монет. Нашли подводные археологи серебряные вилки, золотые пуговицы.
      Потом началась расчистка отдельных участков морского дна. Это означало, что нужно было дробить на куски плотную массу слежавшихся камней и спаявшихся, изъеденных ржавчиной ядер и поднимать их наверх с помощью строп. Этим исследователи обычно занимались в первую половину дня.
      Самое интересное начиналось вечером. В ход снова шли молотки, зубила, кирки, электробур, и тогда нередко происходили чудесные превращения. На месте серой, ноздреватой, похожей на пемзу, слежавшейся массы, помимо гравия, песка, камней, нередко оказывалась и всякая утварь: ложки, вилки, обломки посуды, а то и монеты — золотые, серебряные, медные — дукаты и эскудо, реалы и пиастры. Нашлись несколько золотых цепей — массивных, тяжелых. Испанские гранды любили их. Площадь поисков все расширялась, и все яснее становилось, что море разметало остатки корабля на большое расстояние.
      Титаническую работу проделали аквалангисты. На десятиметровой глубине они исследовали буквально каждую выемку, каждую расселину, с риском для жизни излазили подводную пещеру и действительно кое-что нашли и здесь. По пять-шесть часов в день, благо погода была хорошая и море относительно теплое, ворочали на дне валуны, камни. С помощью установленного на плоту насоса сдвинули на изрядной площади на дне верхний песчаный слой и самым внимательным образом обследовали скальное ложе.
      И все росло число находок. Однажды только лишь за один день Стенюи нашел 15 монет. На них красовались изображения Фердинанда и Изабеллы, Карла V, Филиппа II — королей, правивших Испанией на протяжении столетия — с конца XV и до конца XVI века. Но рекорд продержался недолго — всего лишь около суток: на следующее утро приятель Робера Морис Видаль разыскал 20 монет!
 
      Весной 1969 года экспедиция вновь увеличилась. Теперь в ней участвовало семь человек. День за днем погружаются в море аквалангисты. Правда, иногда приходится прерывать работу из-за штормов. Среди находок — восьмифутовая массивная золотая цепь. Как меланхолически заметил Стенюи, она, вероятно, ускорила гибель своего владельца. Между прочим, в записках Франсиско Куэляра с галеассы «Сан-Педро» рассказывается о гибели некоего Мартино де Аранда, богатого и знатного дворянина, который в момент крушения корабля наполнил карманы золотыми цепями и даже сунул в башмаки золотые монеты. Какое-то очень незначительное время ему удалось продержаться на плаву, цепляясь за деревянную дверь, а потом он пошел ко дну.
      Немало сделали здесь, у скалистых берегов Ирландии, подводные археологи. Им удалось разыскать несколько сотен золотых и серебряных монет, четырехсотлетней давности утварь, пушки, много ядер. Найдено множество золотых медальонов, серебряные распятия. Нашлись на дне «Испанского порта» и оловянные медали с изображением Христа. Вероятно, они принадлежали тем, кто был победнее, возможно, тем галерным рабам, что денно и нощно сидели на веслах, или матросам, а может быть, солдатам — их ведь тоже было немало на галеассе. Разыскали аквалангисты и броши с камнями из лапис-лазури, разыскали флакончики для духов — господам дворянам не нравилась трюмная вонь.
      А главное — определили место гибели «Хироны». И тем самым положили начало научному изучению остатков великой Армады.
      Впрочем… Впрочем, не все так просто в обществе, где живет и работает Робер Стенюи. И не без горечи в одной их написанных им сравнительно недавно статей он говорит: «Вот уже 20 с лишним лет я веду розыски в тиши библиотек и архивных хранилищ, листаю старинные судовые журналы, исписанные выцветшей тушью и чернилами, покрытые пятнами от когда-то пролитого рома и морской воды; разворачиваю ломкие морские карты с раскрашенными вручную розами ветров и фигурками дельфинов; разбираю рапорты, которые два века назад писал дрожащей рукой капитан, объясняя суду, каким именно образом шторм и «божий промысел» погубили его корабль, несмотря на храбрость команды и навигационное умение; расшифровываю описи, заполненные таинственными аббревиатурами; переписываю счета, где длинными столбцами значатся сундуки с казной, ларцы с драгоценностями, ящики серебряной посуды…
      Клад — понятие относительное. Для археолога медная пуговица или мушкетная пуля подчас важнее сундука с монетами. Отыскивая реликвии, я меньше всего думаю об их рыночной стоимости. Когда нашей группе удалось обнаружить на дне холодного Ирландского моря галеассу «Хирону», входивший в состав испанской непобедимой Армады, моею мечтой стало создание музея Армады. Будет бесконечно жаль, если коллекция уникальных находок уплывет с аукциона в частные галереи «любителей» — в Техас, Швейцарию или Аргентину.
      Но, увы, над дальнейшей судьбой этих находок я не властен».
 
      Да будет нам разрешено привести еще одну цитату. Она принадлежит знаменитому Жак-Иву Кусто.
      «Не могу вообразить большей катастрофы для честного капитана, нежели открытие подводного клада. Для начала ему придется посвятить в дело свой экипаж и гарантировать каждому приличную долю, затем, разумеется, он потребует от всех обета молчания. Но после второго стакана, выпитого третьим марсовым в первом же бистро, тайна станет всеобщим достоянием. На этой стадии, если капитану удастся поднять золото с затонувшего испанского галеона, наследники королей и конкистадоров извлекут из домашних захоронений замшелые генеалогические древа, чтобы потребовать по суду свою долю, и немалую. Страны, в чьих территориальных водах сделана находка, попробуют наложить на него эмбарго. И если в конце концов после многолетнего судебного крючкотворства несчастному капитану все же удастся привезти домой несколько дублонов, в него мертвой хваткой вцепится налоговый инспектор — и это уже до гробовой доски. Представьте теперь, как этот человек, потерявший друзей, репутацию и судно, будет проклинать разорившее его золото».
      Вряд ли нуждаются в комментариях эти слова.
 
      Пора, однако, более подробно рассказать об успехах подводной археологии, научной дисциплины, о которой еще совсем недавно никто и не слыхивал по той простой причине, что ее практически не существовало.
      Разумеется, за кладами, попавшими в пучину вод вместе с затонувшими кораблями, при иных ли обстоятельствах, охотились издавна. И вовсе не всегда безуспешно. Судя по некоторым данным, глубоководные погружения начались еще в древности. В давние времена, насколько можно судить, появился и водолазный колокол. У Леонардо да Винчи мы находим эскиз ласт и маски. В XVIII веке существовал и неплохо как-будто работавший аппарат для ныряния. Вот описание этой машины, оставленное самим изобретателем Джоном Летбриджем: «Моя машина сделана из доброго северного дуба. Она совершенно круглая, диаметром около двух с половиной футов в верхней ее части и 18 дюймов в нижней. Вместимость ее приблизительно 30 галлонов. Чтобы противостоять давлению воды, она скреплена как снаружи, так и изнутри железными ободьями. В ней вырезаны два отверстия для рук, а чтобы глазам было куда смотреть, вниз вставлено стекло почти четырех дюймов в диаметре и в дюйм толщиной. Еще два отверстия для доступа воздуха устроены сверху; разумеется, во время погружения они затыкаются. Машина удерживается прочным канатом, рядом с которым проходит «сигнальный шнурок», предназначенный для того, чтобы обеспечивать контакты с помощниками на поверхности. Я залезаю внутрь, ногами вперед, и, пока я просовываю руки в отверстия, крышку крепко-накрепко задраивают снаружи посредством винта.
      …Для того чтобы машина погрузилась в воду, потребны пять квинталов балласта, но достаточно сбросить всего 15 фунтов, как она тут же идет вверх. Пока я внутри, я все время лежу на животе. И часто провожу в таком положении более шести часов кряду. Воздух обновляется на поверхности с помощью кузнечных мехов наконечник коих вставляется в предусмотренные на сей случай отверстия. На глубине, где я пребываю обычно от трех до четырех минут, я могу передвигаться в пределах квадрата со стороной 12 футов. Сотни раз я опускался на глубину до 10 саженей. И достигал даже 12 саженей, но ценой больших затруднений». Как видите, аппарат сделан по последнему слову техники своего времени, а главное — действовал вполне исправно. И тому свидетельство — церковная запись, сохранившаяся в Уолборо в графстве Девоншир, где на приходском кладбище был похоронен автор «прославленной машины для погружения, благодаря которой он добыл со дна моря в разных районах мира 100 тысяч фунтов стерлингов на благо английской торговле, потерянных было во время кораблекрушений».
      Между прочим, Стенюи не был бы Стенюи, если бы он не попытался реконструировать этот дубовый скафандр. И представьте себе — удалось! Сыскались эскизы машины, обнаружились и сведения, в свое время составленные неким сведущим человеком. Конечно, некоторые секреты надо было разгадывать. Далеко не всегда все шло гладко, но все же аппарат построили. Неуклюжий с виду, он оказался вполне маневренным — можно не сомневаться, Джон Летбридж не выдумывал, когда сообщал о том, что он много раз спускался, и с хорошими результатами, под воду — и у берегов Англии, и в Южной Африке, и в Вест-Индии.
      Но особое внимание исследователей подводные поиски привлекли в нашем веке, когда стало ясно, что не только в морях, неподалеку от берегов, но и на дне озер, рек покоятся многие интереснейшие объекты прошлых эпох, в том числе и затопленные или ушедшие под воду селения, иногда — целые города. Не говоря о бесчисленных кораблях, которые, начиная с самых древних времен, оказывались жертвами штормов, бурь, пожаров, рифов, нападений врагов, да мало ли что еще случается с бороздящими морскую стихию судами.
      Вот одна из сравнительно недавних находок (мы уже мельком о ней упоминали), сделанная в 1958 году возле мыса Гелидонья в Эгейском море: остатки корабля XII века до нашей эры, самого древнего из когда-либо найденных под водой кораблей! Судя по всему, корабль принадлежал кузнецу, который совершал плавание вдоль побережья с грузом меди и олова, предназначенных для выплавки бронзы. Не исключено, что помимо этого он собирал лом, пригодный для переплавки. Во всяком случае, в корзине, которую нашли на дне среди слитков, лежали сломанные орудия. Удалось найти и заготовки изделий, маленькую бронзовую наковальню.
      …Досок осталось очень немного; присутствие их скорее угадывалось; но все же их оказалось достаточно для того, чтобы представить себе в общих чертах, где находился корпус корабля, его остов. И в некоторых из найденных деталей оказались аккуратно выточенные отверстия для деревянных шипов: на корабле все крепилось без помощи гвоздей. Нашлись тут и орудия, каменный набалдашник, вероятно от посоха. Рядом лежали гирьки из гематита. Здесь же сделана еще одна интереснейшая находка — цилиндрическая печатка из твердого черного камня с изображением богини, благословляющей двух молящихся. Эта сирийская печать, как выяснилось впоследствии, была по меньшей мере на пять столетий старше самого корабля. А в один поистине прекрасный для исследователей день удалось обнаружить неплохо сохранившиеся куски деревянной распорки судна. И поднять со дна остатки корпуса.
      …Длина судна достигала десяти метров, ширина — двух. Судя по весу найденных слитков и орудий, грузоподъемность его составляла примерно полторы тонны.
      Наряду со всем перечисленным здесь были обнаружены и остатки трапезы — рыбьи и иные кости, косточки от маслин. И три комплекта весов и разновесов.
 
      Корабль шел, вероятно, с острова Кипр. Застигнутый штормом капитан попытался провести его сквозь рифы…
 
      Подводя итоги, руководитель экспедиции, один из ведущих специалистов в области, подводной археологии, американец Джордж Басе напишет: «Самое крупное и наиболее значительное из подобного рода открытий. Оно принадлежит к числу тех, которые дают нам возможность увидеть облик эпохи».
      Еще. примеры?
      Фрегат спустили на воду в 1627 году. Величественный — от киля до клотика грот-мачты высота его составляла 180 футов, трехпалубный, он выглядел очень эффектно со своими 64 пушками, из коих 48 было тяжелых. Лучший боевой корабль шведского флота. В воскресенье 10 августа 1628 года «Ваза» (Ваза — это род, к которому принадлежала правившая в Швеции династия) должен был совершить свое первое плавание на один из островков Стокгольмского архипелага.
      …В Большом Стокгольмском соборе как раз заканчивалась вечерня. Три часа пополудни уже миновало, но четыре еще не наступило. На «Вазе» все было готово к отплытию. Помимо команды и солдат на нем находилось некоторое число женщин и детей: им разрешили прокатиться на корабле.
      Корабль прошел всего несколько сот ярдов, когда внезапно налетел невесть откуда взявшийся шквальный ветер. Флагман накренился так, что вода хлынула в нижние пушечные люки. В одном из документов того времени сказано: «Судно затонуло буквально в течение несколько минут — с парусами, флагами и всем тем, что было на борту». А почему затонуло, об этом спорят и до сих пор.
      Над оставшимися в живых матросами и офицерами учинили суд. Но причина гибели судна так и не была установлена, Одно из предположений — что неправильно распределили груз, балласт и пушки. Остойчивость судна оказалась недостаточной.
 
      Нельзя сказать, что о затонувшем корабле сразу так и забыли. Помнили! В особенности охотники за сокровищами. Но как будто не слишком удачными оказались их первоначальные попытки.
      Позднее инженер Ян Бульмер смог поставить судно, находившееся на 30-метровой глубине, на киль, чем, кстати, сам того не ведая, оказал важную услугу людям XX века.
      В 1664 году были подняты со дна большинство бронзовых украшенных резьбой пушек, многие в тонну или две весом. Ныряльщики облачались в водонепроницаемые кожаные костюмы. Очевидец рассказывал: «Колокол изготавливался из свинца. Он был высотой в четыре фута и два дюйма. На расстоянии 20 дюймов от кромки колокола находилась квадратная платформа из свинца, прикрепленная к колоколу цепями. Именно на нее становился при погружении ныряльщик, вооруженный шестифутовым багром и крюками».
      На дне водолаз пребывал не более четверти часа. Необходимые сигналы он подавал, дергая веревку, привязанную к колоколу. Опасность заключалась в том, чтобы при опускании на дно колокол не накренился иначе воздух мог вытесниться водой. Поэтому-то колокол делали из свинца.
      К середине 50-х годов нашего века, когда Андер Францен взялся за обследование дна Стокгольмской бух ты, точное место гибели корабля уже было забыто Скептики говорили: «Маловероятная затея. Даже в наше время нелегко поднять в целости и сохранности увязшее на 33-метровой глубине в иле судно».
      И все же это было заманчиво! Подумать только корабль XVII века! Неужто так и оставить его на дне. И это при том, что ни течения, ни черви (как показал соответствующие исследования) не нанесли судну никакого вреда. Балтика вообще обладает удивительной особенностью — здесь не водятся, в силу разных причин морские термиты, и деревянные части корабля, как правило, сохраняются хорошо.
 
      Акваланг — «подводные легкие», освободив человек от громоздкого скафандра, от пут воздушных шлангов открыл перед ним широкие горизонты для подводного плавания и подводных исследований. Это было велико изобретение.
      Но акваланги вовсе не вытеснили, да и не могли вытеснить старое, добротное, верное водолазное сооружение. Тяжелые и легкие водолазные костюмы не исчезли. Там где нужно уйти на изрядную глубину и провести какие либо ограниченные в пространстве долговременные работы, ну, допустим, подвести под увязшие в иле остатки корабля стальные тросы, без водолазов не обойтись.
      В Стокгольме был именно такой случай. Прежде всего — так решают специалисты — необходимо проделать шесть ходов в иле, под днищем корабля. Ходы был нужны для того, чтобы подвести стальные тросы — опоясать затонувший фрегат.
      …Они уходили под воду в скафандрах, в обуви с свинцовыми подошвами, в круглых металлических шлемах со стеклами хорошего обзора. Системы подачи воздуха, электроподогревательная система, телефонная связь, спасательный конец, переговорные устройства — все это, равно как и герметичность костюмов, проверялось самым тщательным образом. За поясом у водолазов были ножи, в правой руке они держали брандспойты: мощная водяная струя пробивала дорогу в слежавшемся иле для толстых стальных тросов. Одновременно велись подготовительные работы и на самом корабле.
 
      В общей сложности на поверхность, еще до того как подняли само судно, водолазы доставили более семисот предметов. В том числе и деревянную скульптуру льва с оскаленной пастью, с мощной гривой, готового к прыжку. Она находилась на носу и весила две тонны. Четыре года понадобилось для того, чтобы над морем появилась верхняя палуба «Вазы». Медленно и словно нехотя поднимался из морских глубин корпус судна. Зрелище было необычное.
      Оживающий корабль XVII века во всем своем неповторимом обличье. И тут же железные и резиновые понтоны, подъемные краны, насосы — средства для подъема судов, применяющиеся в наш высокотехнический век. Трудно перечислить всю утварь, орудия, оружие, все предметы, найденные на «Вазе».
      Стояли тут некогда бочки, ящики со смолой и ворванью, с гвоздями, болтами, шурупами и льняное масло, кокосовое волокно, парусина, запасные канаты. В задней части трюма хранился порох. Там находились и снаряды, каменные и свинцовые пушечные ядра. Нашлись лафеты от орудий, кувшины, бадьи, матросские сундучки и многое другое.
      Вовсе не все находки представляли собой музейные редкости, хотя и перекочевали в своем большинстве в музей. Но вот резьба по дереву оказалась уникальной. Такого обилия и великолепия резьбы по дереву ученые, занимающиеся XVII веком, еще не видели.
      На восточном берегу острова Беккхольмен вырос музей. На плавающем железобетонном понтоне — «Ваза». Он почти полностью реставрирован, корабль трехвековой давности с надстройками, мачтами, парусами. В зале поддерживается соответствующая влажность и температура: не так-то легко было добиться, чтобы вытащенное, из моря судно не рассохлось.
      И нет на всем земном шаре другого такого корабля. Видный через стеклянные галереи, стоит он, и не верится, что еще совсем недавно он находился в водяном плену.
 
      Впрочем, недавно появилось сообщение о том, что у берегов Испании на глубине 15–16 метров удалось сыскать полузанесенный илом и песком британский фрегат «Мэри Роз». В свое время он входил в состав одной из эскадр английского корабля Генриха VIII (отца Елизаветы I) и затонул в 1545 году. Как и в случае с «Вазой», осталось неизвестным, почему, так и не успев вступить в, бой, пошел ко дну этот неплохо оснащенный боевой корабль.
 
      Из девяносто одной пушки, находившейся на вооружении «Мэри Роз», подводные археологи обнаружили не более десятка. Лучше обстоит дело с внутренними помещениями корабля: здесь сохранилась и утварь, и оборудование, во многом благодаря слою тонкого донного песка, как бы законсервировавшего их.
 
      Коль речь у нас зашла о Средиземном море, как не вспомнить, что именно здесь — неподалеку от Кипра — была сделана еще одна редчайшая находка. В 1967 году здесь обнаружили остатки пяти погибших кораблей, в их числе оказалось и судно IV века до н. э. Груженое амфорами, оно лежало на глубине 90 метров. Корпус судна для защиты от морских древоточцев был обшит свинцовыми листами. Вот, оказывается, в какую даль времен уходит этот прием.
      …По подсчетам специалистов в одном только Средиземном море, начиная с древнейших времен, затонуло не менее 15 тысяч судов.
 
      Бесспорно утверждение археологов: затонувший корабль — это всегда целый мир, где все, от трюмного груза до гвоздя, скрепляющего обшивку, — неоценимые свидетельства истории. Вода или донный ил подчас прекрасно сохраняют орудия, оружие, утварь — зримые и яркие черты нашего прошлого, материальные свидетельства давно угасших веков.
 
      Не только, разумеется, поиски затонувших кораблей является заботой археологов-подводников. Они уделяют серьезное внимание и ушедшим под воду городам.
      Мы уже рассказывали о Диоскурии. Но вот сравнительно недавно археологи разыскали остатки ушедшего под воду города — на дне моря возле Нового Афона. А в Неаполитанском заливе настала очередь Баи. Городок Бая, он находится чуть западнее Неаполя, нынче ничем особенным не знаменит. А некогда тут был прославленный город-курорт, в котором проводил время «весь Рим», с красивыми прямыми магистралями, город императорских дворцов и богатых вилл.
      «…Ничто не может сравниться со взморьем милой Баи», — писал Гораций. И он был прав: здесь чудесный мягкий климат, много солнца, лес, море, и ко всему этому еще и редкостной красоты вид на голубые воды залива. На берегу и даже в море находилось множество источников минеральной воды, солоноватой, щелочной, сернистой, содержащей известь, подчас такой горячей, что в ней можно было сварить яйца. Говорили, что источники эти помогают при многих недугах. Римские патриции и богачи приезжали сюда лечить ревматизм, ишиас, подагру, желудочные болезни, головные боли, переломы, вывихи. И просто отдыхать.
      Так Бая стала модным курортом. Сановники воздвигали себе виллы не только на берегу, но даже и в самом море — на сваях, на молах, дома с колоннами с резервуарами для воды, со спортивными залами, купальнями. Здесь состязались в том, кто построит самый невиданный, самый оригинальный дворец. Одним из самых богатых был дворец Кая Юлия Цезаря.
      От древней Баи в нынешнем городишке, расположенном в бухте Поццуоли, мало что осталось: древняя Бая — она под землей. Впрочем, не вся. Значительная часть площади, которую в свое время занимал знаменитый курорт, ныне затоплена водами Тирренского моря.
      Рыбаки, да и не только рыбаки давно уже рассказывали о том, что в ясную погоду в море видны стены, колонны и улицы. В 1930 году этими слухами заинтересовались ученые. На дно бухты спустились водолазы. И они действительно обнаружили и здания, и улицы, и подняли наверх много беломраморных и бронзовых статуй.
      Работать тут было трудно. Мало того, что водолазы в те годы трудились в тяжелых доспехах, мутной была здесь вода. Подчас и в полуметре невозможно было что-либо рассмотреть.
      …Прошло 28 лет. В 1958 году некто Раймондо Бухер, аквалангист из Неаполя, вновь напомнил о затонувшем городе, опубликовав репортаж и несколько фотографий. В принципе Бухер не сообщил ничего нового. И все же его репортаж принес известную пользу: древней Баей и историей ее гибели заинтересовался профессор Нино Ламболья, возглавлявший экспериментальный центр подводных исследований.
      В сентябре 1959 года в воды Поццуоли вошел корвет «Дайна». С него были временно сняты пушки и пулеметы, а их место заняли воздушный компрессор, помпы и прочее снаряжение. Все оказалось верным. Перед взором аквалангистов предстали и стены зданий, и колонны, и галереи, и бывшие залы, и каналы, некогда отводившие воду из терм (римских бань), и таверны, и мраморные мозаичные полы, и фрески, и обломки разнообразной посуды, и руины храмов, и даже алтарь.
      …На протяжении более полутора веков гремела слава Баи. В августе 79 года земля пошла ходуном. С ужасом смотрели выбежавшие на улицу люди, как над Везувием к заоблачным высям поднялся похожий на огромный кедр столб дыма.
      Город миновала судьба Помпеи, Геркуланума и Стабии. Здесь не было ливня из лапили, грязевых потоков и потоков лавы, вулканического пепла, не было стелящихся по над улицами, заползающих во все щели ядовитых серных паров. Но в конечном итоге Бая тоже стала жертвой этого извержения, точнее жертвой катаклизмов, связанных, как полагают, с теми тектонико-вулканическими процессами, из-за которых и пришел в неистовство Везувий.
      …Мы не очень хорошо осведомлены о том, что именно произошло с Баей, тем более, что все это случилось не вдруг, а растянулось на годы. Известно, однако, что в начале море на какое-то время отступило от берегов, а суша поднялась, впоследствии начался обратный процесс: море вернулось, а суша принялась медленно опускаться.
      Менялась конфигурация берега. Все ближе подбиралось море к пляжам и площадям города, пока наконец воды не сомкнулись над большей частью Баи.
      Профессору Ламболье и его помощникам удалось составить довольно точный план подводного городка.
      Изыскания пока что приостановлены, и работы не ведутся. Но, может быть, когда-нибудь настанет все-таки черед Баи, как в свое время настал черед Геркуланумы и Помпеи.
      …Всего несколько минут продолжалось землетрясение: три сильных подземных толчка. Затем на город хлынули волны.
      Когда полчаса спустя вновь засверкало солнце и заголубели небеса, от города Порт-Ройала на Ямайке осталось не более десяти акров. А был он в свое время важнейшим торговым центром Карибского бассейна, и слава о нем гремела в Старом и Новом Свете.
      Девять десятых городских зданий (их насчитывалось не менее двух тысяч, и среди них немало двух- и трехэтажных), были разрушены, затоплены или сползли в море. По самым приблизительным подсчетам погибло не менее двух тысяч человек — каждый четвертый житель.
      Установить границы, конфигурацию и площадь города, погрузившегося под воду несколько сот лет назад — трагедия произошла 7 июня 1692 года — задача нелегкая. И все-таки подводные археологи, работавшие тут в 1959–1960 годах, справились с ней превосходно.
      …Три четверти затонувшей площади находится в десяти метрах от поверхности моря. Под толщей воды покоятся не только остатки домов. Подносы и бокалы, керамические кубки, чаши, медные подсвечники и подсвечники из латуни, перевязи, шляпы, гвозди, кастрюли, молотки, топоры, кирки, ножи, шпаги, наконечники для пик, бесконечное множество изделий из дерева, кожи, костей, стекла. Был найден кусочек мела и кусочек графита, широкий плотницкий карандаш и даже обломок грифельной доски с начертанными числами «1, 8, 10, 12».
      Все поднятое на поверхность нуждалось в тщательнейшем уходе. Впрочем, с керамикой, костью, стеклом дело обстояло относительно просто: достаточно было их хорошенько промыть водой. Медные, латунные, свинцовые изделия тоже сначала мыли, а потом, чтобы снять зеленоватую патину, налет на поверхности, появившийся от многолетнего пребывания в воде, чистили губкой из тонкой металлической паутинки. Дерево — а оно обычно после того, как его высушивают, уменьшается в объеме едва ли не на четверть, — покрывали специальным воском.
      Но были еще различные предметы из серебра, железа и олова. И здесь многое надо было изобретать. Очистить оловянные изделия от коралловых наростов быстрее всего удавалось, положив их в ванночку с какой-нибудь кислотой, только не сильной. Следы коррозии исчезали, если очищаемый предмет помещали в ванночку, наполненную горячей водой с содой, или подвергали электролизу.
      Вернемся, однако, снова в Советский Союз.
      Известно: Каспийское море давно уже потеряло связь е Мировым океаном и ныне лежит намного ниже его уровня. Каспий превратился в замкнутый бассейн и чуть ли не всецело зависит от стока вод питающих его рек. Из-за этого на протяжении веков не единожды менялся уровень его собственных вод и, соответственно, не раз оказывались под водой порой весьма обширные прибрежные районы. Потом нередко море отступало, случалось, что возвращалось и вновь. Образовывались и исчезали заливы и проливы, острова и полуострова.
      В начале XIV века в ходе очередной трансгрессии, самой значительной в истории Каспия, уровень вод повысился на десять-двенадцать метров. Море вышло из берегов.
      Это в ту пору затопило поселок Бяндован, который находился километрах в двадцати севернее устья Куры; недавно его обнаружили археологи неподалеку от нынешнего поселка Норд-Ост-Култук и подняли на поверхность остатки каменных жерновов, нашли разрушенные гончарные мастерские, нашли цветную глазурь, изразцы, рисунки, нашли сохранившиеся надписи. Одна из них гласила: «Жизнь мира — любовь». На другой было начертано: «Пока с тобой труд и наука…».
      …Все яснее становится теперь, что почти вдоль всего восточного побережья Каспийского моря на сотни километров тянется отнюдь не мифическая, а вполне реальная «Атлантида», затопленная или частично уже вышедшая из-под воды полоса со множеством древних поселений и городов.
      Конечно, нелегко вести археологический поиск на глубине. Для того чтобы успешно работать, нужна самая современная техника.
      Аквалангисты, специалисты водолазного дела, инженеры-механики, инженеры-электрики, специалисты по фотограмметрии, подводной консервации, дипломированные археологи, конструкторы, врачи, художники — всех и не перечислишь, кто ныне принимает участие в подводных археологических экспедициях. На вооружении у этих экспедиций — и корабли, в том числе и подводные, и компрессоры, и гидромониторы, и эхолоты, и радиопередатчики, и декомпрессионные камеры, и эжекторы, и многое, многое другое.
      Работа идет и на Черном море, и на Каспийском, на Балтике, в проливе Ла-Манш, в Атлантическом океане, в Средиземном и Карибском морях и в других местах. Успехи есть. Но гораздо больше предстоит сделать. Великое множество неоткрытых еще сведений о древнейших, древних временах и Средневековье таят в себе подводные кладовые.
      Вспомним всем известное Ильмень-озеро.
      …По Ильменю, по Волхову — и дальше к югу пролегал некогда знаменитый путь «из варяг в греки», путь, связывавший Северную Европу и земли, занимаемые славянами, с греческим и римским миром.
      По подсчетам доктора исторических наук Б. А. Колчина, на озере Ильмень (а оно славится штормами) в свое время погибли сотни и сотни нормандских судов, славянских стругов, греческих трирем.
      Глубины здесь не очень большие — восемь-десять метров. Не слишком велика и толщина илового покрова. Среди этих сотен затонувших судов, вероятно, есть и хорошо сохранившиеся!
      Как заманчиво было бы их сыскать — корабли викингов, корабли древних славян…
 
      А. С. Варшавский — писатель, кандидат исторических наук — знаком читателям по книгам, посвященным современным открытиям в области археологии, антропологии, этнографии: «Города раскрывают тайны», «Если раскопать холм», «Колумбы каменного века» и др.
 
      Рецензент — Г. Б. Федоров, доктор исторических наук.
 
      Анатолий Варшавский родился в 1920 году. Окончил московский институт истории философии и литературы им. Н. Г. Чернышевского /МИФЛИ/ и аспирантуру МГУ. Кандидат исторических наук. Автор многих книг, посвященных современным открытиям в области археологии, антропологии, этнографии, всеобщей истории: «Города раскрывают тайны», «Если раскопать холм», «Колумбы каменного века», «Следы на дне» и др. Лауреат премии Союза журналистов СССР, лауреат премии общества «Знание».