--Что если нам для начала найти какой-нибудь барчик?
      Найти какой-нибудь барчик в окрестностях крупного аэропорта не проблема, а на время суток в Калифорнии смотрят сквозь пальцы. В семь утра мы без труда раздобыли спиртное.
      Я заказал двойной скотч со льдом, Том-- стаканчик перье, или сарсапариллы, или еще какой-то безалкогольной дряни. Не знаю, что за жидкость была у него в стакане, но она так дьявольски пузырилась, что у меня от одного ее вида разболелась голова.
      --Что еще ты узнал, пока я выяснял отношения с мистером Брайли?
      --Немногое. Карпентер собирается доказать, что у его людей слишком длинный рабочий день, а компьютеры слишком старые, и что нельзя требовать от диспетчера, чтобы он мгновенно переключался, когда компьютер выходит из строя.
      --Все это я уже слышал.
      --И комитет решил тогда, что рабочий день не слишком длинный.
      --Я в том расследовании не участвовал. Я читал отчет.
      Том ничего не ответил. Он знал мое мнение о пресловутом отчете и, по-моему, разделял его, но я к нему в душу не лез. Мой возраст и положение позволяют мне время от времени раскрыть варежку в комитете, особенно когда я считаю, что кто-то ведет нечестную игру. Но Том не обязан разделять мои подрывные воззрения, по крайней мере публично.
      --О'кей. Когда вырубился компьютер?
      --По словам Карпентера, в самый неподходящий момент. Джанс вел что-то около девятнадцати самолетов-- и тут компьютер крякнул, и у парня остался один лишь экран и десять секунд на то, чтобы согласовать сигнал "А" с сигналом "А-прим". Оба сигнала принадлежали самолетам, которые Джанс уже собирался передать Оклендскому пункту управления заходом на посадку. Он не смог различить, где чей сигнал, и дал пилотам неверные указания с точностью до наоборот. Он считал, что уводит их от столкновения. На самом деле он подтолкнул их друг к другу.
      Я живо представил себе эту картину. Мне только трудно ее вам описать, если вы никогда не бывали в окружном центре авиационно-диспетчерской службы в момент перегрузки компьютера. К сожалению, сам я слишком часто видел подобные сцены.
      Вообразите себе, что перед вами экран с четким и ясным изображением, а на нем великое множество всяких линий и точек, и каждая точка помечена рядами цифр. Человеку непосвященному они ни о чем не говорят, но опытный диспетчер опознает по ним самолеты и вдобавок получает массу полезной информации. К примеру, о таких вещах, как высота, скорость воздушного потока, идентификационный номер автоответчика и так далее. Картинку на экране рисует компьютер, и он же обновляет ее каждые две секунды. Вы можете с ней поиграть: скажем, настроить изображение так, чтобы каждый самолет оставлял за собой небольшой хвост постепенно тускнеющих сигналов. Тогда вам с первого взгляда будет ясно, откуда он летит и куда, предположительно, направляется. Вы можете дать компьютеру команду стереть с экрана все лишнее и оставить только проблемную ситуацию. У вас есть маленький курсор-- его можно передвигать по экрану: скажем, подвести к какой-то определенной машине и поговорить с пилотом. Если двум самолетам грозит аварийная ситуация, компьютер заметит это раньше вас и включит сирену тревоги, чтобы вы успели их развести.
      И вдруг из-за перегрузки компьютер вырубается.
      Знаете, что тогда происходит?
      Экран хлопается из стоячего положения в лежачее. И не без причины: дело в том, что сигналы нам нем остались без цифровых пометок. Вы хватаете маленькие пластмассовые жетончики, называемые "козявками", пишете на них цифры жирным карандашом и кладете рядом с каждым сигналом. Когда сигнал смещается, вы передвигаете "козявки" вслед за ним. Разрешающая способность экрана летит ко всем чертям. Такое впечатление, будто перед вами совсем другая картинка. Точно из компьютерного века вы попали в эпоху первых радаров времен второй мировой войны.
      И словно этого мало, сигналы, которые вы видите на новом длинноволновом дисплее, могут оказаться совсем не там, где были прежде. Некорректированное изображение радарных данных совершенно не похоже на исправленную компьютером картинку. Вместо изящной штриховки, обозначавшей облака, аккуратно размеченные цифрами с указанием высоты, перед вами расползается зловещее белое пятно, да еще вдобавок сдвинутое куда-то в сторону.
      Если такое случается в час затишья, диспетчеры просто со стоном высыпают на экран "козявки". Если же компьютерный сбой происходит в час пик (а в окружном центре авиационно-диспетчерской службы Окленда-- Сан-Франциско с его тремя коммерческими, тремя военными и невесть каким количеством частных аэродромов час пик практически не прекращается), над залом на две-три минуты повисает гнетущая тишина, в то время как диспетчеры отчаянно пытаются определить, кто есть кто, и припомнить, где находился каждый самолет и не грозило ли кому-нибудь влипнуть, как они выражаются, "в ситуацию".
      Я не большой поклонник эвфемизмов, но этот нахожу весьма удачным. У нас тут, ребята, возникла такая ситуация, что шестьсот человек вот-вот будут размазаны по горе, совсем как большая банка с томатной пастой.
      --И что ты думаешь?-- спросил я у Тома.
      --Слишком рано что-то думать, сам знаешь.-- Том, тем не менее, не отводил взгляда, понимая, что я жду от него выводов не для протокола. И он мне их выдал.-- Я думаю, парню придется туго. Он, можно сказать, новичок, а компьютер у него 1968 года выпуска. В наши дни это все равно что каменный век. Но кто-нибудь обязательно заявит, что Джанс должен был справиться с ситуацией. Другие же справляются!
      --Н-да. Пойдем-ка в ангар.
      Окна в баре были затененные, так что я даже не представлял себе, какой погожий выдался денек, пока не вылез на летное поле и не огляделся. В такие дни мне до зуда в ладонях хочется сжать штурвал моего "стирмана" и взмыть в родной и дикий голубой простор. Воздух был свежий и чистый, почти без ветра. В заливе, несмотря на ранее утро, сновали парусные шлюпки. Даже громадный безобразный мост, переброшенный через залив и соединяющий Окленд с Сан-Франциско, смотрелся неплохо на фоне синего неба. За мостом раскинулся прекраснейший город Америки. А если взглянуть в противоположную сторону, можно было увидеть Оклендские горы и пик Беркли.
      Мы сели в машину Тома и поехали через поле. Отыскать ангар не составляло никакого труда: езжай себе следом за вереницей грузовиков с кучами мусорных мешков в кузовах, и все дела.
      Отряд был уже на месте, за исключением Эли Зайбеля, который отправился осматривать левый двигатель "десятки", отлетевший чуть ли не на пять миль в сторону от места крушения. Мы вошли в ангар, и я подивился тому, как много обломков успели сюда притащить из Ливермора.
      --"Юнайтед" жутко торопится с расчисткой,-- сказал мне Джерри.-Вот все, что мне удалось набросать, прежде чем они уволокли самые крупные части самолета.-- Он протянул мне самодельную схему, где с величайшей дотошностью было отмечено местоположение каждого обломка, превосходившего размерами чемодан.
      Я прекрасно понимал чувства парней из "Юнайтед". Ливермор-местечко оживленное. Какой авиакомпании понравится, если толпы зевак будут слоняться вокруг и разглядывать остатки ее самолета? Поэтому "Юнайтед" быстренько сколотила команду из сотен мусорщиков, и скоро на месте аварии не останется никаких следов.
      Зато ангар превратился в натуральную свалку. Все крупные детали стащили к одной стене, а рядом громоздились тонны и тонны пластиковых мусорных мешков, заляпанных грязью и набитых более мелкими обломками. К тому же начали прибывать части 747-го, и надо было освобождать для них место.
      А потом рассортировать завалы.
      Сортировка-- не моя забота, но от одного взгляда на эти груды у меня опять разболелась голова. Я начал подозревать, что два двойных скотча в семь утра-- не самая блестящая из моих идей. Пошарив в кармане плаща, я нашел пару таблеток от головной боли. Оглянулся в поисках воды-- и увидел девушку с подносом, уставленным чашками с кофе. Она с каким-то потерянным видом огибала курган из мусорных мешков, все время поглядывая на часы, словно боялась куда-то опоздать.
      --Я бы не отказался от чашечки кофе,-- сказал я.
      Она обернулась и улыбнулась. Вернее, начала улыбаться-- но, оборвав процесс на полпути, застыла, как завороженная.
      Момент был странный до жути. Длилось это не более полусекунды, но мне казалось, что прошел целый час. Так много эмоций отразилось на ее лице за крохотный отрезок времени, что я поначалу решил, будто мне просто померещилось. Потом я уже не был так уверен.
      Она была очень красива. Когда я увидел ее со спины, она показалась мне совсем молоденькой. Но заглянув ей в глаза, я решил, что ей как минимум лет сто. Ерунда, конечно. Где-то около тридцати, не больше. Она была красива той броской, сногсшибательной красотой, от которой у пятнадцатилетних нецелованных мальчиков захватывает дух. Мои пятнадцать давно миновали, но дух захватило только так.
      И вдруг она повернулась и пошла к выходу.
      --Эй!-- крикнул я ей вдогонку.-- А как же мой кофе?
      Она ускорила шаг. Когда до дверей осталась пара метров, она уже просто бежала.
      --Ты всегда так действуешь на женщин?
      Я обернулся и обнаружил за спиною Тома.
      --Ты видел?
      --Да уж. Слушай, раскрой свой секрет. Это скунсовое масло? Или у тебя ширинка расстегнута?
      Он засмеялся, и я посмеялся с ним за компанию, хотя в душе его веселья не разделял.
      Не потому, что чувствовал себя задетым; клянусь, это меня не беспокоило. Ее реакция была слишком нелепой, до абсурда. То есть я, конечно, не Роберт Редфорд, но и не пугало огородное, да и пахло от меня не хуже, чем от любого, кто всю ночь месил сапогами грязь.
      Меня беспокоило совсем другое: женщина, похоже, вовсе не была потерянной. Наоборот-- она искала что-то потерянное.
      И она его нашла.
      Глава 4
      Машина времени
      Свидетельство Луизы Балтимор
      Пора было ехать на почту вскрывать временную капсулу: как ни оттягивай поездку, БК все равно о ней напомнит. Поэтому, прикончив пачку "Лаки", я отправилась на подземке к Федеральному зданию.
      Фед-- одно из древнейших строений в городе, реликт 45-го века, переживший больше ядерных взрывов, чем Гондурасский канал. Цивилизации зарождались и гибли, войны бушевали вокруг его безобразных стен и застилали удушливым дымом небеса, а Фед как стоял, так и стоит до сих пор, массивный и неприступный. Он построен в виде пирамиды, очень похожей на пирамиду Хеопса, с той лишь разницей, что вся фараонова гробница послужила бы вам одним кирпичиком, вздумай вы сложить такого исполина, как Фед.
      Но в наши дни это никому не под силу. Секрет изготовления материала, из которого построено здание, давно и безвозвратно утерян. Да мы и не уверены, что это творение рук человеческих.
      Много лет назад Фед приспособили под хранилище, именуемое в народе "почтой", ибо оно забито посылками, ждущими своих получателей долгие годы, а то и века.
      Почта-- одно из загадочных побочных явлений путешествий во времени. Ее существование лишний раз доказывает, что парадоксы возможны, хотя и строго ограничены. Пинки умерла сегодня для того, чтобы предотвратить нежелательный парадокс, но те, что Вселенная допускает, она буквально отдает нам в руки.
      Когда я родилась, моя мать уже знала, что на почте меня ожидают три послания. Ей, должно быть, служила утешением мысль о том, что я проживу достаточно долго, чтобы их получить. Во всяком случае, я так надеюсь. Она умерла, рожая меня на свет.
      Для меня мысль о посланиях была большой поддержкой. Дата на первом из них гарантировала жизнь лучше любой страховки. Я должна была дожить до этой даты, чтобы вскрыть первое послание, да и второе тоже. Все они были найдены лет триста тому назад, рядом друг с дружкой.
      Временная капсула-- это ящичек из очень твердого металла величиной с кирпич. Если его потрясти, внутри раздастся стук, потому что в ящичке лежит плоская металлическая пластинка. Снаружи на кирпиче выгравированы имя и дата: "Для имярек. Не вскрывать до такого-то числа".
      Время от времени мы находим подобные капсулы. Обычно их вылавливают из океанских глубин и с помощью датировочной техники определяют, сколько они там пролежали. Как правило, получается около сотни тысяч лет. Все находки складывают в помещения Феда под охраной настолько надежной, насколько БК способен обеспечить. Ни одна из капсул ни при каких обстоятельствах не была еще вскрыта до срока. Я не знаю, что стряслось бы, прочти кто-то послание не вовремя, да и знать не хочу. Путешествия во времени-- такая опасная штука, что водородные бомбы по сравнению с ней выглядят безобидными игрушками для детей и слабоумных. Подумайте сами: ну какой вред способно причинить ядерное оружие? Ну, погибнет миллион-другой человек, всего делов-то. А с помощью путешествий во времени мы можем уничтожить всю Вселенную-- по крайней мере, так гласит теория. Никто особенно и не стремился проверить ее на практике.
      Когда временную капсулу вскрывают, там находят послание-зачастую весьма и весьма загадочное.
      На моей первой капсуле стояла сегодняшняя дата, а также час, минута и секунда. Вторая капсула датирована несколькими днями позже. А третья...
      Три послания в мой адрес превращали меня в своего рода знаменитость. Никто до сих пор трех посланий не получал. И я вам не советую, особенно если у вас нервы не железные. Моя третья капсула тревожила людей вот уже три столетия кряду. На ней единственной не стояла точная дата. А написано было так: "Для Луизы Балтимор. Не вскрывать до Последнего Дня".
      Что, черт возьми, означает "Последний День"? Вроде как довольно определенно сказано-- и вместе с тем до ужаса загадочно.
      Пришлось смириться с мыслью, что, когда он придет, я его узнаю.
      --Эй, ты, долбанутый!
      --Да слышу я, слышу. Ты как раз вовремя. Но капсулу получишь по звонку, не раньше.
      --Да, конечно. Сколько осталось ждать, скажи точно.
      --Минуты две-три.
      Такой "точный" ответ БК выдал исключительно чтобы позлить меня, я уверена. И какого черта я позволяю этой машине над собой измываться-- мне что, других неприятностей в жизни мало?
      Похоже на то. И все-таки... Как-то я попробовала перейти на подобострастный вариант-- и возненавидела БК пуще прежнего.
      Меня не назовешь большой поклонницей машин.
      Кирпич лежал на прозрачном столике у противоположной стены. Казалось бы-- чего проще, подходи и бери. Но я прекрасно знала, что на расстоянии двадцати метров от посылки меня трижды парализуют, а на расстоянии пяти-- убьют. Когда БК говорит "по звонку", он ничуть не преувеличивает.
      Кроме меня на почте было несколько человек, в том числе и знакомых. Очевидно, пришли за меня поболеть. Среди них был и "репортер" Хильди Джонстаун в своей неизменной фетровой шляпе, из-под полей которой торчал потрепанный пропуск представителя прессы. Он издает газетенку, передаваемую из рук в руки примерно тысячью читателей. То есть он просто склеивает ее из листов бумаги и пишет чернилами текст, выводя печатные буквы. Последний вздох некогда престижной профессии. Кому нужны в наше время репортеры? Новости-- это плохие новости по определению.
      Еще вопрос, удастся ли ему сделать репортаж. Порой в посланиях сказано, что вы можете поделиться информацией с окружающими. Порой вас предупреждают, чтобы держали язык за зубами. А бывает, что указаний нет никаких: сам решай. Время покажет.
      Ровно в срок БК отдал команду, и кирпич с треском раскрылся. Не скрою: небольшое нервное расстройство я заработала, пока пересекала комнату и оседлала стул. Я вынула пластинку, посмотрела на послание.
      Написано моим почерком. Я не удивилась: они почти всегда написаны почерком адресата.
      Вот что там было сказано:
      На площади Джека Лондона есть хорошие рестораны. Езжай по шоссе на север и гляди на указатели.
      Тебе удастся убедить Совет, если не будешь давить слишком сильно.
      Скажи им, что вылазка имеет жизненно важное значение. Не знаю, так ли это на самом деле, но ты все равно скажи.
      Не трахайся с ним, если не захочешь.
      Расскажи ему про ребенка. Она же просто слизнячка.
      Написано было на амеранглийском двадцатого века. Я прочла послание четыре раза, чтобы убедиться, что ничего не забуду, и чем дольше я на него смотрела, тем крепче сжимала челюсти. В конце концов я встала и сделала шаг назад.
      --Сожги ее к чертовой матери!-- сказала я.
      --Уже сжег!-- откликнулся БК.
      Металлическая пластинка раскалилась добела и начала испаряться. Я, не дожидаясь завершения процесса, повернулась и пошла из зала. Присутствующие провожали меня жадными взорами, но никто не проронил ни слова, даже Хильди.
      Я держалась всю дорогу до дома, пока не зашла в квартиру. Захлопнув за собою дверь, я свалилась на пол. Не знаю, что случилось потом. Что бы это ни было, оно оставило меня без сил и с мокрой физиономией. Шерман уложил меня в постель, ласково погладил и оставил одну. Эта долбаная машина-- мой самый лучший друг за всю жизнь.
      Я никому не собираюсь рассказывать про ребенка. Если Вселенной суждено погибнуть из-за моего молчания, туда ей и дорога.
      Шерман потихоньку вытащил меня из бездны.
      Он-- единственная машина, которой я решилась обзавестись. Было время, когда я презирала роботов типа Шермана. Я считала, что они годятся только для пресыщенных трутней женского пола, жаждущих чего-то новенького. Говоря о роботах, я пользовалась исключительно местоимением "оно" и обзывала их ходячими вибраторами или гуманоидными искусственными членами.
      Заполучив Шермана, я прекратила свои нападки. Он определенно робот мужского рода. Одного взгляда на то, что находится у него между ног, достаточно, чтобы развеять все сомнения.
      Он дал мне... выплакаться. Наконец-то я вспомнила это слово. Нет, плакать мне приходилось и раньше, но в основном от злости, и обычно я не теряю над собой контроля, когда слезы бегут по щекам. Такой беспомощной я не чувствовала себя ни разу. Даже в тот день, когда она умерла.
      Если Шерман и удивился, то вида не подал. Он гладил меня, позволил мне свернуться в клубочек в его объятиях. Мы оба понимали, что его объятия не заменят мне материнской любви, которой мне так недоставало, но будь я проклята, если он не был ее заменителем номер один. Мысль о настоящем мужчине приводит меня в содрогание. Вот уже несколько лет я не была в постели с человеком.
      Ласки Шермана становились все более целеустремленными. Мне казалось, что я не в настроении трахаться, но ему виднее. Его пальцы-- настоящие детекторы лжи. Он читает мои чувства с такой легкостью, будто они напечатаны у меня на коже выпуклым шрифтом Брайля. Шерман перевернул меня на спину и проник в меня.
      Я впала в полузабытье. Он трахал меня три часа, до самого полудня. (Занимался любовью? Не смешите меня. Я, может, человек со странностями, но умом еще не тронулась. Я прекрасно осознаю, что все утро занималась элементарной мастурбацией с помощью лучшей в мире надувной резиновой новинки в натуральную величину.)
      Сама я почти не принимаю в этом участия. Я всегда веду себя так с Шерманом, Повелителем Молочных Желез; я просто лежу, а он меня имеет.
      А что еще, черт возьми, я могу? Он же абсолютно не способен чувствовать. Шерман-- суперсложный комплекс запрограммированных ответов на раздражители. Он улавливает мои реакции и всегда делает нужные вещи в нужный момент. Он машина. С таким же успехом я могла бы стараться удовлетворить тостер-автомат.
      У Шермана нет лица.
      Сведущий психиатр, он объяснил мне, что это означает с точки зрения психологии. Оказывается, у многих женщин возникает подобное желание-- быть до изнеможения затраханной безликим незнакомцем. На первый взгляд, похоже на желание быть изнасилованной. Но на самом деле все наоборот. Насилие не имеет ничего общего с сексом для женщины и очень мало общего-- для мужчины.
      Шерман не спрашивает меня, чего я хочу. И не спрашивает, когда я хочу, чтобы меня трахнули. Он просто меня берет.
      И я настолько управляю процессом, что мне даже не приходится говорить Шерману, что делать. Каждым своим движением он чутко реагирует на все желания моего тела.
      Шерман-- почти совершенное воплощение идеального любовника.
      Когда я им обзавелась, у него было лицо. Я не могла этого вынести. Я сама выбираю, где и когда себе лгать, и ложь, которую излучало его лицо-- я настоящий человек с настоящими чувствами,-- была не из тех, что мне хотелось видеть. Поэтому я велела ему перестроить голову и сделать ее круглой и гладкой, как яичко. На ощупь его кожу не отличишь от настоящей, в том числе и на голове. Как, впрочем, и мою "кожу".
      Иногда он наклеивает на лицо картинки и изображает из себя какую-нибудь из знаменитостей прошлого. Я перетрахалась с несколькими томами истории. Заскок? Не стану спорить. Однако все зависит от того, в какой среде вы живете и кто вас окружает. Не скажу, что трахаться с Шерманом лучше, чем заниматься любовью с человеком. Но и не хуже. Подчас мне недостает эмоционального компонента; тогда я вспоминаю о Лоренсе, тащу Шермана в постель и употребляю его до полного изнеможения. Что ни говори, а Шерман гораздо надежнее.
      Причины моего предпочтения сложны и мне самой не до конца понятны. Часть из них лежит на поверхности. В мире и без того слишком много возможностей набить себе синяки и шишки, чтобы еще пускаться на поиски любови.
      Другая часть запрятана глубоко, и Шерман-психиатр немало потрудился, выуживая из моего подсозания одну причину за другой. Как выяснилось, я панически боюсь настоящего пениса. Он мог сделать меня беременной, а беременность означала нового ребенка и новые страдания.
      Еще одной причиной была ложь. Мои личные самообманы и обманы окружающих.
      У нас в верхнем времени никогда не знаешь, пользуется ли парень, с которым ты делишь постель, своим собственным аппаратом или искусной подделкой. Звучит грубо, зато правда. Вполне возможно, что его петушок не более настоящий, чем у Шермана. Но не исключено, что у него остались натуральные гениталии. Кожкостюмы затем и существуют, чтобы нельзя было отличить реальность от подделки. А спрашивать о таких вещах более чем не принято.
      Мне же необходимо было знать.
      Не поймите меня превратно: мне не нужен настоящий пенис. Я как раз хочу искусственный. Он безопаснее. А коль скоро я ищу человека, оставшегося мужчиной лишь на генетическом уровне, почему не выбрать Шермана?
      Эмоции, эмоции...
      Да знаю я, что плохо без эмоций. Но я и не жду ничего хорошего. Я всегда знала, что моя жизнь будет гадкой, жестокой и очень короткой. Так ведь никто и не обещал мне другой жизни.
      Бери что дают и крутись как можешь.
      Как я, например.
      Шерман довел меня до кондиции, которую считал оптимальной в моем нынешнем состоянии, и прекратил свое занятие. Вышел на кухню, приготовил легкие закуски, принес мне их в постель. Я вылезла из кожкостюма, и Шерман помассировал меня, пока я ела.
      Мы потрепались о том о сем. Во время массажа Шерман осмотрел мое тело на предмет новых признаков развития болезни. Он находит их примерно раз в две недели. На сей раз не нашел.
      У вас может сложиться впечатление, что без кожкостюма я похожа на труп, выловленный из канализации после трехмесячного плавания.
      Все не так страшно. Честное слово. От меня не смердит. Кожа у меня мертвецки бледная, но без язв. Гениталии мои собственные. Самое мягкое определение, какое я могу подобрать для своего лица... ну, скажем, истощенное,-- но зеркало от ужаса не треснет. Искусственная нога-- следствие не болезни, а несчастного случая. Не скажу, чтобы я скучала по своей ноге. Протез совсем как настоящий, а работает даже лучше.
      Руки... Руки хуже всего. Руки и моя собственная нога. Это называется парапроказой. Она незаразна. Передается от матери ребенку на генетическом уровне. Недалек тот день, когда я останусь без рук.
      Волосы у меня выпали все до единого, когда мне было девять лет. Я их уже и не помню.
      Самая большая проблема-- внутренности. Внутренние органы у меня поражены в разной степени. Многих уже нет, их заменили искусственными. Какой на очереди-- остается только гадать. Некоторые органы мы умеем заменять точными имитациями, как по функциям, так и по форме. Другие, когда сгниют, требуют взамен целый зал аппаратуры.
      Ну и что? Для двадцатисемилетней женщины своего времени я была образцом цветущего здоровья.
      Надеюсь, вы не думаете, что мы занимались перехватами исключительно ради собственного удовольствия? До вас, надо полагать, уже дошло: это была отчаянная попытка решить проблему окончательного вымирания. Поглядели бы вы на меня без кожкостюма, вмиг уразумели бы, в чем суть проблемы.
      Но поглядеть я вам не дам. Никому, кроме Шермана.
      К тому времени, когда он закончил массаж, я покончила со всеми своими печалями. Я просто не в состоянии удержаться здесь от небольшого панегирика в адрес ребят, придумавших такую замечательную штуку, как кожкостюм. Порежьте его: пойдет кровь. Погладьте его: он реагирует совсем как ваша бывшая кожа или то, что от нее осталось. Вы не воспринимаете его как одежду. Вы его не чувствуете, вы чувствуете с его помощью. Он сам отчасти живой организм: он вступает в своего рода симбиоз с остатками вашего тела.
      И, что самое удобное, он гораздо пластичнее натуральной кожи. При необходимости ему можно придать любую форму. А у перехватчиков такая необходимость возникает нередко.
      Я напялила на кожкостюм какую-то одежку и вышла из квартиры.
      Я живу на восьмидесятом или девяностом этаже жилого комплекса. Точно не знаю, никогда не подсчитывала. Лифты сами везут тебя куда надо. Половина квартир в моем доме пустует.
      Я задержалась на балконе и посмотрела на толпы трутней, фланирующих по атриуму.
      О, мой народ! Такой изящный и такой никчемный.
      Зовите меня морлоком.
      В самом конце девятнадцатого столетия человек по имени Герберт Джордж Уэллс написал книгу. Он ничего не знал о путешествиях во времени и никогда не слыхал о Воротах: его книжка относилась скорее к жанру социально-бытовой зарисовки.
      Но герой этой книги совершил путешествие в будущее и обнаружил там две расы-- морлоков и элоев.
      Мы называем их трутнями. Ну и что? Общаясь между собой, мы, то бишь трудяги, зовем друг друга дебилами, зомби или крепкожопыми. В книге Уэллса элои были изящные и никчемные, зато беззаботные. А звероподобные морлоки вкалывали внизу, в картере общества.
      Нельзя иметь все сразу; этот афоризм давно уже потерял свой смысл. Все мы, и трутни и трудяги, изящны снаружи и насквозь прогнили внутри. Просто мы, зомби, вкалываем, а трутни-- нет.
      Я их не осуждаю. Честное слово.
      Существует несколько видов реакции на безвыходную ситуацию.
      Отчаяние и летаргия.
      Ешь-пей-веселись.
      Самоубийство.
      И мой вариант: хватайся за последнюю соломинку в виде путешествий во времени. Этот вариант избирает примерно один из тысячи моих сограждан.
      Самоубийства более популярны. Весной у нас опасно ходить по улицам: того и гляди тебе на голову свалится чье-то тело. Они прыгают поодиночке, парами или целыми веселыми компаниями. Небесные ныряльщики Конца Времен.
      Но самое излюбленное болеутоляющее-- удариться в загул.
      Не могу привести ни одного убедительного довода, доказывающего, что это не самый лучший выход. Для них, я имею в виду. Что до меня-- если бы я могла себе такое позволить, я давно уже стала бы грязной кляксой на тротуаре.
      Загвоздка в том, что грязная клякса ни на волосок не изменила бы мир, убивший моего ребенка. Я вовсе не уверена, что моя работа в этом смысле более эффективна, но она дает хоть какой-то шанс.
      Работать у нас никого не принуждают. Если они не хотят, так нам они и даром не нужны. Хороши бы мы были, если б ходили через Ворота в катастрофы далекого прошлого, волоча за собой насильно призванных рекрутов!
      Работа дает некоторые привилегии, достаточно эфемерные. Дополнительный паек, лекарства, персонального слугу-робота, табак с черного рынка... Вот вроде и все. Ах да! Я имею право убить любого, кто встанет у меня на пути во время работы над проектом Ворот. БК защищает гражданские права трутней, только когда речь идет о межтрутневых распрях. Я же вправе выпускать из них кишки безнаказанно: я могу в приступе бешенства оставить за собой хоть тысячу трупов-- БК мне слова не скажет.
      Обычно я этого не делаю. Хотя иногда по утрам, спеша на работу...
      Если я пришью кого-либо из трудяг, мне лучше заранее обзавестись основательной на то причиной. Но в принципе я имею право убить, если уверена, что смогу оправдаться.
      Наверное, самое главное отличие моего мира от предшествующих тысячелетий человеческой цивилизации заключается в том, что у нас нет правительства. БК поддерживает порядок и ведает текущими делами. Мы-- анархия Конца Времен. Возможно, вам покажется странным такое утверждение из уст человека, занимающего должность руководителя операциями перехвата. Но я просто присвоила себе эту должность, когда она оказалась вакантной. Если кто-то станет на нее претендовать, я ее уступлю.
      В один прекрасный день, когда претендентов больше не останется, можно будет закрывать Ворота.
      Сегодня нам предстоял еще один перехват, запланированный три дня тому назад. Гномы в центре управления все это время уточняли детали, подбирали команду и разрабатывали стратегию. Обычно у нас значительно меньше времени на подготовку: мне приходилось участвовать в перехватах, где на все про все отводилось двадцать минут.
      Этот перехват я буду возглавлять самолично. И опять-таки я себя не назначала. БК выбрал меня потому, что я была похожа на стюардессу, которая всю ночь и большую часть дня перед злополучным полетом проведет одна в номере мотеля. Так будет удобнее начать операцию. У нас это называется "пойти с джокера". Джокером, ясное дело, буду я.
      Звали стюардессу (вернее, бортпроводника, поскольку перехват будет не в 1955, а в эмансипированных 80-х) Мари Сондергард. Работала она в авиакомпании "Пан Америкэн уорлд эруэйз".
      А значит, я проведу целую ночь в Нью-Йорке в полном одиночестве. Я не возражала. Нью-Йорк восьмидесятых-- неплохое местечко. Если вы не способны наслаждаться жизнью там, вам это нигде не грозит.