Человек наизнанку

Да, почти доступная. Вечно это «почти», в нем-то и загвоздка. Если бы сейчас ты пробежал эти пятьдесят метров, что отделяют тебя от обнаженной девушки, беззаботно купающейся в ручье, и если бы обнаженная девушка была рада тебя видеть, многие проблемы вселенной разрешились бы куда проще. Но так не получится. Никогда. Эти последние пятьдесят метров – непреодолимое препятствие, как в начале, так и в середине, и в конце. Ничего не выйдет.

Камилла с полотенцем на плечах прошла мимо него. Солиман, сидя на земле по-турецки, крепко обхватил руками колени.

Почти доступная. Последние пятьдесят метров – самые трудные на свете.

XIX

Приехав в Авиньон накануне вечером, Жан-Батист Адамберг уже успел найти глухое местечко на другом берегу Роны, идеально подходящее для приведения мыслей в порядок. Где бы ни оказался комиссар, «основной инстинкт» помогал ему в считанные часы отыскать тихий уголок, что было для него жизненной необходимостью. Отправляясь в путешествие, Адамберг никогда не думал о том, где окажется. Он знал, что найдет. Эти безлюдные места, без которых он не мог обходиться, повсюду – независимо от рельефа, климата и растительности – были более или менее одинаковы, что здесь, в Авиньоне, что на другом конце света. Просто следовало найти достаточно пустынное, дикое, скрытое от посторонних глаз место, где можно было без помех расслабиться, достаточно невзрачное, чтобы ни у кого не возникло желания осматривать его и выражать свое восхищение. Захватывающе прекрасные пейзажи сковывают свободу мыслей. Они слишком навязчивы и не позволяют запросто где-нибудь усесться, ни на что не обращая внимания.

Весь день Адамберг провел в комиссариате Авиньона, расставляя ловушки упрямому дельцу, родственнику того молодого человека, который был убит в Париже, на улице Гей-Люссака. Игра только начиналась, не следовало подгонять события. Комиссар втянул парня в странный разговор ни о чем, и постепенно подозреваемый зашел гораздо дальше, чем собирался, словно лодка без весел, плывущая по воле волн. Пока сообразишь, что к чему, уже поздно, до берега не добраться. Адамберг умело опутывал собеседника вопросами, он всегда прибегал к этому приему в трудных случаях, однако когда кто-нибудь из его коллег, например его заместитель и друг Данглар, просил объяснить, в чем заключается его метод, комиссар вставал в тупик. Он не знал. Он просто пользовался этим приемом, когда ему попадались люди, на которых другие методы не действовали. Что это за люди? Ну, например, такие, как этот тип из Авиньона.

Пока что этот парень еще смутно отдавал отчет в том, что комиссар заводит его туда, куда ему заходить не следует, – в опасные воды, где дна не видно. И парень сопротивлялся. Дергался, пытаясь освободиться. Адамберг прикинул, что ему понадобится еще часов двенадцать, чтобы окончательно вывести его из равновесия и сломать. В конце концов он услышит признание в убийстве на улице Гей-Люссака, и на какое-то мгновение его охватит радость, которую он испытывал всякий раз, когда интуиция и рассудок действовали заодно. Адамберг улыбнулся. Он часто сомневался, но только не сейчас. Парень получит сполна, это только вопрос времени.

Отыскав на берегу Роны крохотную полянку, окруженную раскидистыми ивами, в стороне от тропинки, вьющейся по берегу реки, он сел на траву и опустил в воду длинную ветку. Он смотрел, как она гнется под напором течения, а вода бурлит, обходя препятствие, затем вновь спокойно струится, унося опавшие листья. Конечно, это занятие не на всю жизнь.

Он звонил в Париж. Сабрина Монж пока ничего не предпринимала, чтобы его найти. Поняв, что комиссар вечером не вернулся домой, она оставила на посту у двери одну из своих юных рабынь, а сама разбила лагерь у другого выхода, через систему подвалов. Вторая рабыня играла роль агента по снабжению. Однако, не обнаружив Адамберга на следующий день ни с одной, ни с другой стороны, она, как сообщил Данглар, стала проявлять признаки беспокойства.

– Кажется, она здорово встревожилась, – сказал Данглар. – Мы уж тут гадаем, то ли она убить вас хочет, то ли за вас замуж собралась.

Зато Адамберг не встревожился. Сабрина Монж по-прежнему собиралась его убить.

Он вытащил ветку из воды, прикинул, который час. Его внутренние часы показывали примерно половину девятого. Он забыл послушать радио в восемь часов.

Значит, остался без новостей о гигантском волке.

Положив ветку у самого берега, он немного прикрыл ее травой. Может, ему приятно будет завтра снова взять ее в руки, кто знает? Ветка длинная и достаточно крепкая – очень удобный аргумент в безмолвном споре с рекой. Адамберг встал, неторопливо отряхнул мятые брюки от приставших травинок. Надо бы пойти в город, поближе к толчее и шуму, может, если повезет, удастся найти кафе, куда ходят одни англичане.

Он грустно покачал головой. Жаль, что он пропустил сообщение о гигантском волке.

XX

Сидя по-турецки на плоской вершине скалы, Камилла наблюдала, как ночь окутывает Меркантур. Пес дремал, положив голову на ее ноги в сапогах. Где бы ни бродил ее взгляд, он повсюду натыкался лишь на черные громады гор, величественные и безнадежно печальные.

Рано или поздно горы останутся позади. Рано или поздно Массару придется лишиться их защиты. Наверное. Гипотеза о гараже в Луба довольно любопытная. Однако вполне вероятно, что все они ошибаются. Может быть, у Массара вообще нет никакого маршрута и ему совсем не нужна машина. Может быть, он решил до конца жизни скрываться в горах. Теперь Камилла считала, что это возможно: перед ней простиралась огромная территория, такая же пустынная, как в первые дни после сотворения мира. Семьдесят километров скал и почти девственных лесов, – а сколько на самом деле, если посчитать все подъемы и спуски, все склоны и кручи? В сто раз, в тысячу раз больше. Массар мог стать полновластным хозяином этих просторов, где без труда найдешь и воду, и мясо для зверей, и легкую добычу для себя.

Между тем в горах становилось холодно. Камилла съежилась под курткой. С наступлением ночи температура опустилась до десяти градусов, а к утру, пообещал Полуночник, будет только шесть. И это в конце июня. Она схватила бутылку вина, плеснула немного в стакан. Массару небось холод нипочем. Интересно, а зимние морозы и снега он способен выдержать? При том что укрытием ему будет служить одна только волчья шкура? Ведь он не сможет даже развести огонь: его сразу заметят.

Итак, ему станет холодно. Значит, он рано или поздно спустится в долину. Но необязательно завтра и необязательно в Луба, хотя Полуночник и Солиман в этом твердо убеждены. Их безграничная уверенность приводила Камиллу в замешательство. По-видимому, они ни на секунду не усомнились ни в успехе, ни в общем замысле их довольно странного предприятия. Ей-то самой эта затея казалась то разумной и оправданной, то необдуманной и совершенно бессмысленной.

Что, если Массар останется в Меркантуре до первых серьезных холодов, наступающих в октябре? В таком случае им, его преследователям, придется разбить лагерь на окраине Луба и четыре месяца жить в фургоне для перевозки скота. Никто из них об этом даже не заикнулся, никто и мысли не допускал, что погоня может оказаться напрасной. Это все равно что следить за волком, к которому прикрепили неработающий радиомаяк. Камилла покачала головой, хотя в темноте вряд ли кто-нибудь это видел, подняла воротник куртки и отхлебнула глоток коварного сен-викторского вина. Ее вновь охватили сомнения. Мальчик и старик искренне полагали, что все пойдет как по маслу, но она не разделяла их уверенности. Они втроем, вооружившись картой, преследовали убийцу по пятам, однако ей казалось, что результат этой гонки уже предопределен и впереди их ожидает нечто мрачное, запутанное, страшное. И конечно, опасное.

Камилла поднесла к глазам бинокль. В чернильной тьме, окутавшей скалистые склоны, ничего было не разглядеть. Если бы Массар проскользнул в десяти шагах от нее вместе со своими животными, она бы этого не заметила. С собакой ей было спокойнее. Она бы учуяла их задолго до того, как они приблизились к скале. Камилла погрузила пальцы в густую собачью шерсть. Конечно, пес вонял ужасно, но девушка чувствовала к нему признательность за то, что он развалился и дремлет у ее ног. Как же его зовут? Инбербот? Интерсток? Интересно, почему ему нравится спать, положив голову на чьи-нибудь сапоги или ботинки?

Она зажгла фонарь, взглянула на часы, погасила свет. Еще четверть часа, и можно будить Солимана.

Положив левую руку на шею пса, а в правой держа стакан, Камилла смотрела на гору прямо перед собой. Гора, напротив, не удостаивала ее взглядом. Исполненная высокомерия, она просто игнорировала Камиллу.

XXI

Спускаться в предрассветной мгле было не проще, чем карабкаться на перевал, и почти так же долго. Когда Камилла около шести утра остановила грузовик около гаража родственника Массара, руки у нее совсем онемели, а спина не разгибалась. Они добрались до Луба, теперь оставалось только ждать.

Никто из них не заметил Массара в горах, собака всю ночь вела себя спокойно. Полуночник высказал предположение, что оборотень прошел в стороне от них.

Камилла вышла из кабины и отправилась варить кофе. У нее немного слезились глаза. Кажется, Полуночник сильно храпел все пять часов их совместной ночевки, но это ей не очень мешало. В общем она неплохо выспалась на старой пружинной койке в кузове грузовика, насквозь пропитанном овечьей мочой и жиропотом. Хотя было прохладно, пахло по-прежнему ужасно. Рассказанная Бютеем история про то, что запах сам собой улетучивается по дороге, больше напоминала сказку – например, о ковре-самолете. Ночью Камилле снились тревожные сны, вокруг машины слышались какие-то шорохи и потрескивания. Но в кузове царил полный покой, и Солиман, несший стражу всего в двадцати метрах от них, ничего подозрительного не заметил. Инвектор, или как там его, – тоже. Разве что Полуночника, мучимого бессонницей. Он потом объяснил, что иногда ему приходилось всю ночь напролет стоять среди стада овец. Камилла спустилась вниз с полным кофейником и тремя чашками.

– А что это такое на самом деле – овечий жиропот? Это пот или, может быть, жир? – спросила она, залезая в кабину.

– «Выпот жировой, или жиропот, – не раздумывая, отчеканил Солиман, – маслянистая субстанция, смесь выделений сальных и потовых желез овец, служащая для смазки и защиты шерсти».

– Ясно. Спасибо, – сказала Камилла.

Солиман закрыл рот, словно захлопнул книгу, и все трое, держа чашки в руках, снова уставились на железные ворота гаража. Солиман сказал, что три пары глаз куда надежнее, чем одна. Если машина стремительно выедет из гаража, они втроем едва успеют запомнить все необходимые детали. Солиман распределил обязанности: Камилла должна рассмотреть лицо человека за рулем, и Только его, на Полуночника возлагается ответственность за марку и цвет автомобиля, а ему самому достается регистрационный номер. Потом они соберут все детали воедино.

– В начале времен у человека было три глаза, – начал Солиман.

– Черт! Опять ты со своими историями, мы же сейчас заснем! Лучше бы ты помолчал, – накинулся на него Полуночник.

– Он все видел, – невозмутимо продолжал Солиман. – Он видел далеко и ясно, видел ночью, различал цвета спектра ниже красного и выше фиолетового. Но он не мог проникнуть в мысли своей жены, и это очень печалило человека, а иногда даже выводило из себя. Тогда человек обратился за помощью к болотному богу. Тот предостерег его от неразумного шага, но человек его так умолял, что бог уступил его просьбе. С того дня у человека осталось только два глаза, зато он теперь понимал мысли своей жены. То, что ему открылось, так его удивило, что все остальное в мире он отныне видел как в тумане. Поэтому-то у современных людей такое плохое зрение.

Камилла повернула голову и растерянно взглянула на Солимана.

– Любит он сочинять, – устало и сердито проговорил Полуночник. – Все сочиняет свои африканские истории, думает, с их помощью можно все в мире объяснить. А они ничего не объясняют.

– Как знать, – задумчиво произнесла Камилла.

– Ничего, говорю вам, – упрямо повторил Полуночник – Наоборот, они всё только усложняют.

– Камилла, смотри на гараж, не отвлекайся, – сделал ей замечание Солиман. – Ничего они не усложняют, – продолжал он, повернувшись к Полуночнику. – Эта история о том, почему нужны три человека, чтобы рассмотреть одну-единственную вещь. Просто чтобы было понятно.

– Ну-ну, – отозвался старик.

Было уже десять часов, а из ворот еще не выехала ни одна машина. У Камиллы затекла спина, и она отпросилась немного размяться и пройтись по дороге. К полудню даже Полуночник пал духом.

– Мы его проглядели, – мрачно сказал Солиман.

– Он уже уехал, – предположил Полуночник, – или до сих пор наверху.

– Он может оставаться там неделями, – добавила Камилла.

– Нет, – отрезал Солиман. – Он не станет сидеть на месте.

– Если у него машина, ему необязательно передвигаться по ночам. Он может ехать и днем. Ничто не мешает ему выехать из этого гаража в пять часов вечера или, скажем, осенью.

– Нет, – повторил Солиман. – Он будет перемещаться по ночам, а днем отсыпаться. Звери могут подать голос, например, волк завоет, и тогда их услышат. Слишком рискованно. Кроме того, он ночной человек.

– Так чего мы тогда здесь ждем, тем более что на дворе полдень? – спросила девушка.

Солиман пожал плечами.

– «Надежда…», – начал было он.

– Лучше включи радио, – оборвала его Камилла. – Он не совершал нападения в ночь со вторника на среду, может, сделал это сегодня. Поищи местную радиостанцию.

Солиман долго крутил ручку приемника. Звук то появлялся, то уходил, слышался оглушительный треск.

– Черт бы побрал эти горы! – злобно выругался парень.

– Не говори так о горах, – одернул его Полуночник.

– Ладно, не буду, – поспешно согласился Солиман.

Наконец он поймал какую-то станцию, несколько секунд послушал, потом увеличил громкость.

«…теринар, производивший осмотр предыдущих жертв, с уверенностью заявляет, что речь, по-видимому, идет о том же самом животном – волке необычайно крупных размеров. Как вы помните, уважаемые радиослушатели, за последнее время этот зверь уже несколько раз нападал на овцеводческие фермы, он же стал виновником гибели Сюзанны Рослен, жительницы деревни Сен-Виктор-дю-Мон, попытавшейся его застрелить. На сей раз минувшей ночью волк совершил свое очередное преступление в местечке Тет-дю-Кавалье, в кантоне Фур, департамент Альпы Верхнего Прованса: он напал на стадо и загрыз пять овец. Сотрудники Меркантурского заповедника сошлись во мнении, что это, вероятнее всего, молодой самец, пытающийся отвоевать себе территорию, и надеются, что в ближайшее…»

Камилла протянула руку и нетерпеливо схватила карту.

– Покажи-ка мне, где это местечко, Тет-дю-Кавалье, – попросила она Солимана.

– По ту сторону Меркантура, на севере. Он перевалил через горы.

Солиман торжественно развернул карту и положил ее Камилле на колени.

– Вот тут, среди альпийских лугов. Как раз на красной линии, которую он начертил, в стороне от департаментской трассы, в двух километрах.

– Он нас обогнал, – сделала вывод Камилла. – Боже мой, да он всего в восьми километрах от нас!

– Вот дерьмо! – пробурчал Полуночник.

– Что делать будем? – осведомился Солиман.

– Едем, сядем ему на хвост, – скомандовал старик.

– Минуточку, – остановила его Камилла.

Нахмурив брови, она снова прибавила звук у приемника, тихонько потрескивавшего рядом с ней. Солиман хотел заговорить, но Камилла ему не позволила, сердито выставив руку.

«…обнаружив, что он не вернулся, сообщила в полицию. Пострадавший, Жак-Жан Серно, пенсионер шестидесяти шести лет, бывший преподаватель, был найден на рассвете на проселочной дороге неподалеку от Сотрэ, в Изере. Он был чудовищно изуродован, убийца перерезал ему горло. По сведениям, полученным от родственников и знакомых, Жак-Жан Серно вел спокойный образ жизни, и обстоятельства трагедии пока что остаются невыясненными. Прокуратура Гренобля возбудила уголовное дело. Судя по всему, некоторые улики позво…»

– Это к нам не относится, – запротестовал Солиман и спрыгнул наземь. – Сотрэ – ничтожная дыра на краю света, к югу от Гренобля.

– Надо же, ты так хорошо знаешь, что где находится! – изумилась Камилла.

– А словарь на что? – ответил Солиман, без видимых усилий снимая со стенки кузова подвешенный к ней тяжелый мопед.

– Покажи мне, где это, – попросила девушка.

– Здесь. – Солиман коснулся карты кончиком пальца. – Это к нам не относится, Камилла. Не будем же мы заниматься всеми убийствами в округе. Отсюда до того места добрых сто двадцать столбов.

– Может, и так. Только оно тоже на пути Массара, и у того мужика перерезано горло.

– Ну и что? Перерезать горло, задушить – самый лучший способ для убийцы, если у него нет пушки. Забудь ты про этого Серно, не распыляйся, нас интересуют только овцы. Он прошел через Тет-дю-Кавалье. Может, тамошние жители видели его машину.

Солиман несколько метров катил мопед, потом завел его.

– Заберете меня на выезде из поселка, – распорядился он. – Мне нужно сделать покупки: вода, масло, жратва. Поедим по дороге. «Предвидение, – произнес он, удаляясь, – способность видеть будущее. Соответствующее действие».

В половине второго Камилла остановила фургон у обочины департаментской трассы номер 900, на въезде в маленький поселок Ле-Плесс, расположенный у самого пастбища Тет-дю-Кавалье. В Ле-Плессе были старая, крытая железом церквушка, кафе и два десятка ветхих домишек из камней и досок, кое-где замененных бетонными блоками. Кафе существовало благодаря щедрости местных обитателей, а местные обитатели существовали благодаря тому, что у них было их чудесное кафе. Камилла надеялась, что они вполне могли заметить машину, если она останавливалась ночью у дороги.

Полуночник с надменным видом толкнул дверь кафе. Они оказались за пределами его территории, когда миновали перевал Ла-Бонет, и теперь можно было не церемониться. Прежде чем вступать в контакт с чужаками, следовало усвоить одно правило: их надо держать на расстоянии и не слишком им доверять. Старик кивком поприветствовал хозяина и внимательно оглядел темноватое помещение, где обедали шесть или семь человек. Он остановился в углу, рядом с пожилым мужчиной, таким же седым, как он сам, в кепке, сутулым, неподвижно уставившимся в стакан.

– Принеси-ка из машины винца, – попросил Полуночник Солимана, выразительно мотнув головой. – Мне этот тип знаком. Это Мишле, пастух из Сеньоля, он частенько гоняет стадо в окрестностях Тет-дю-Кавалье.

Полуночник с достоинством снял шляпу, взял Камиллу за руку – он впервые прикоснулся к ней за время их путешествия – и величественно прошествовал к столу пастуха.

– Пастух, потерявший свою овцу, – назидательно проговорил он, не выпуская руки Камиллы, – уже не тот человек, каким был прежде. И больше никогда им не будет. Он изменился, и с этим ничего не поделать. У него внутри поселяется злоба.

Полуночник уселся за стол сутулого пастуха и протянул ему руку.

– Ну что, пять, да? – сочувственно произнес он.

Мишле поднял на него пустой взгляд: в голубых глазах пастуха Камилла прочла неподдельное отчаяние. Он поднял левую руку, растопырив пятерню, словно чтобы подтвердить сказанное, и только чуть заметно шевельнул губами в ответ. Полуночник положил ему руку на плечо.

– Все – самки?

Пастух закивал, плотно сжал губы.

– Вот горе-то, – покачал головой Полуночник.

Тут вошел Солиман и поставил на стол бутылку вина. Полуночник молча взял стакан Мишле, недолго думая, выплеснул содержимое в открытое окно и откупорил бутылку белого.

– Сначала выпей, потом поговорим, – приказал он.

– А что, ты хочешь поговорить?

– Угу.

– На тебя непохоже.

– Точно. Непохоже. Выпей-ка.

– Это сен-викторское?

– Угу. Пей.

Пастух опрокинул один за другим два полных до краев стакана, и Полуночник налил ему третий.

– Теперь пей медленно. Соль, принеси и нам стаканы, – сказал он.

Мишле проследил за Солиманом неодобрительным взглядом. Он принадлежал к числу людей, так и не смирившихся с тем, что в Провансе, в их родном краю, среди их овец поселился чернокожий парень. Вот и доигрались, скоро их всех отсюда выживут. Но он был достаточно осторожен и в присутствии Полуночника предпочитал помалкивать: на пятьдесят километров в округе все знали, что любому, кто помянет Солимана недобрым словом, придется познакомиться с ножом Полуночника.

Полуночник разлил вино по стаканам и поставил бутылку.

– Ты что-нибудь видел? – спросил он Мишле.

– Ничего. Только сегодня утром, когда поднялся на пастбище, увидел, что они лежат на земле мертвые. Этот гад даже не собирался их жрать. Просто загрыз, и все. Ради развлечения. Да, Полуночник, эта тварь такая жестокая, даже страшно.

– Знаю, – отозвался Полуночник. – Это она Сюзанну того. Думаешь, это правда он? Можешь поклясться?

– Головой клянусь. Раны с мою руку, во какие, – сообщил пастух, задрав рукав и обнажив локоть.

– Когда ты вчера вернулся с пастбища?

– В десять часов.

– Ты кого-нибудь видел в деревне? Может, машину какую?

– Ты хочешь сказать, кого-нибудь чужого?

– Угу.

– Никого.

– А на дороге – тоже ничего?

– Ничего.

– А Массара ты знаешь?

– Чокнутого с горы Ванс?

– Угу.

– Иногда встречаю его, он ходит к мессе. В вашу церковь он не ходит. Он всегда участвует в крестном ходе в честь святого Иоанна.

– Святоша, значит?

Мишле отвернулся.

– Это вы у себя в Экаре ни в Бога, ни в черта не верите. А чего это ты под Массара копаешь?

– Он исчез пять дней назад.

– Разве он имеет к этому отношение?

Полуночник кивнул.

– Ты хочешь сказать – зверь?.. – растерянно пробормотал Мишле.

– Точно пока нельзя сказать. Мы ищем.

Мишле отпил глоток вина, присвистнул.

– Ты его здесь не видел? – спросил Полуночник.

– В последний раз – на мессе в прошлое воскресенье.

– А про крестный ход можешь рассказать? Массар на самом деле святоша?

Мишле недовольно сморщился:

– Святоша – не то слово. Суеверный он. Поклоны все бьет. Ну, мы-то с вами понимаем.

– Ничего мы не понимаем. Я знаю только, что люди говорят. Что мясо ему в голову ударило. Эта его чертова работа на скотобойне ему все нутро перевернула, вот он и ударился в религию.

– Что до меня, то я тебе вот что скажу: лучше бы парень в монахи подался. Я слышал, у него никогда женщины не было.

Полуночник снова разлил всем по кругу.

– Ни разу не видел, чтобы он пропустил мессу, – продолжал Мишле. – Свечей покупал на пятнадцать франков каждое воскресенье.

– А это сколько штук?

– Пять. – Мишле растопырил пальцы, как в ответ на вопрос Полуночника о погибших овцах. – Он ставит их в форме буквы «М», вот так. – И он начертил пальцем контур на столе. – «М» значит «Массар», или «Милосердие», или еще что – не знаю, я у него не спрашивал. Честно говоря, мне плевать. Поклоны земные бьет, вот как. Иногда по галерее около хоров все ходит, ходит, то вперед пройдет, то назад попятится, поди знай, что у него в башке, только думаю, что-то не христианское. А то еще схватит кропильницу и станет ее в руках вертеть, представляешь? И снова без конца поклоны бьет. Ну, мы-то с вами понимаем.

– То есть ты хочешь сказать, он со сдвигом.

– Ну, не то чтоб с большим сдвигом, но голова у него явно не в порядке. Да, не в порядке. Но человек он приятный. Никому ничего плохого не сделал.

– Но и хорошего тоже, правда?

– Это так, – согласился Мишле. – Во всяком случае, он ни с кем не разговаривает. Если он и пропал, тебе-то что за дело?

– Плевать мне, что он пропал.

– А что тогда? Зачем ты его ищешь?

– Это он твоих овец порешил.

Мишле изумленно вытаращил глаза, и Полуночник тяжело опустил руку ему на плечо.

– Держи это при себе. Пусть это останется между нами, пастухами.

– Ты хочешь сказать, оборотень?.. – прошептал Мишле.

Полуночник едва заметно кивнул.

– Понятно. Ты что-то заметил?

– Да, кое-что.

– И что же?

– У него нет волос на теле.

Старые пастухи молча смотрели друг на друга, Мишле переваривал информацию. Камилла вздохнула и залпом осушила стакан.

– И теперь ты идешь за ним?

– Угу.

– С ними? – Мишле мотнул головой в сторону Камиллы и Солимана.

– Угу.

– Девушку эту я не знаю, – сказал Мишле, подозрительно взглянув на Камиллу.

– Она не из наших мест, – объяснил Полуночник. – Она с севера.

Мишле чуть приподнял кепку, повернув голову в ее сторону.

– Она ведет грузовик, – добавил Полуночник.

Мишле задумчиво посмотрел сначала на Камиллу, потом на Солимана. Он считал, что спутники у Полуночника очень странные. Но вслух об этом сказать не решился. Никто обычно ничего не говорил Полуночнику ни о Солимане, ни о Сюзанне, ни о женщинах, да и ни о чем другом. Ведь у него был нож.

Мишле наблюдал, как старый пастух надевает шляпу, поднимается из-за стола.

– Спасибо тебе, – сказал Полуночник, улыбнувшись уголками губ. – Предупреди пастухов. Скажи им, что волк направляется на восток, к Гапу и Вейну, потом пойдет на север, к Греноблю. Пусть они остаются ночью с овцами. Пусть берут с собой ружья.

– Ну, мы-то с вами понимаем.

– Пожалуй, да.

– А откуда ты столько о нем знаешь?

Полуночник не ответил и направился к бару. Солиман вышел на улицу, собираясь набрать воды из родника. Было два часа. Камилла вернулась в кабину грузовика и, усевшись на свое место, включила радио.

Минут через пятнадцать она услышала, как Солиман сматывает шланг насоса и укладывает его в кузов грузовика, а Полуночник звенит винными бутылками. Она вышла из кабины, залезла в фургон и села на кровать Солимана.

– Уезжаем отсюда, – сказал Полуночник, усевшись напротив Камиллы. – В этой деревне никто никого не видел. Ни Массара, ни машины, ни волка.

– Ни шиша! – подтвердил Солиман, в свою очередь устраиваясь рядом с Камиллой.

В фургоне становилось невыносимо жарко. Со стоек был снят весь брезент, и иногда чувствовалось легкое дуновение ветра. Солиман смотрел, как прядки волос на шее Камиллы чуть заметно поднимаются и опускаются, словно дышат.

– А что-то наверняка было. Например, то, о чем говорил Мишле, – задумчиво проговорил Солиман.

– Мишле – грубиян, – презрительно заметил Полуночник. – Он был невежлив с девушкой.

Старик достал кисет, отсыпал табаку на три папиросы. Несколько раз лизнул листок бумаги, свернул, склеил, протянул готовую самокрутку Камилле. Девушка закурила, вспомнив о Лоуренсе.

– Ну, то, что Мишле говорил о благочестии Массара, о свечах, – продолжал Солиман. – Вероятно, Массар вообще не может обходиться без церкви и свечек, когда кого-то убивает. Вероятно, он где-нибудь неподалеку тоже поставил свечки во искупление греха.

– А как ты узнаешь, что это именно его свечки?

– Мишле же сказал: он расставляет их в форме буквы «М», по пять штук.

– Ты собираешься заезжать во все церкви по дороге?

– Так мы сможем определить его местонахождение. Вряд ли он далеко ушел. Самое большее километров на десять-пятнадцать.

Камилла затянулась сигаретой и задумалась, сложив руки на коленях и не отвечая ему.

– Лично я считаю, что он уже далеко отсюда, – сказала она, помолчав. – Думаю, это он убил пенсионера из Сотрэ.

– Господи, разве мало на свете сумасшедших? – воскликнул Солиман. – А что, по-твоему, он собирался сделать с этим пенсионером?

– То же, что сделал с Сюзанной.

– Сюзанна его раскусила, и он заманил ее в ловушку. С чего ты взяла, что какой-то пенсионер из департамента Изер распознал в нем оборотня?

– Он мог застать его на месте преступления.

– Этот вампир убивает только самок, – пробурчал Полуночник. – Массар не обратил бы внимания на старика. Ни в коем случае, девушка, ни в коем случае.

– Да. Лоуренс тоже так говорит.

– Значит, решено. Осмотрим церкви.

– Лично я отправляюсь в Сотрэ, – заявила Камилла, раздавив окурок на черном полу фургона.

– Ну ты даешь! – растерянно протянул Солиман.

Камилла подняла окурок и выбросила его наружу.

– В Сотрэ мы не поедем! – попытался восстановить порядок Солиман.

– Мы туда едем, потому что машину веду я. В два часа я слушала новости. Серно убили очень странно: ему неведомо чем перерезали горло. Или перегрызли. Они там рассуждали о какой-то бродячей собаке. Просто пока еще не связали это дело с тем, что творится в Меркантуре.

– Это многое меняет, – прошептал Полуночник.

– В котором часу это случилось? – спросил Солиман, поднимаясь. – Это не могло произойти раньше трех часов. Здесь, если верить ветеринару, овцы были убиты в два часа ночи.

– Они не уточняли.

– А тот, убитый, что он делал на улице ночью?

– Поедем, расспросим на месте, – сказала Камилла.

XXII

Чтобы добраться до Сотрэ, Камилле пришлось вновь гнать грузовик в гору, к другому перевалу. Но дорога оказалась не такой трудной, более широкой, ровной, с более плавными поворотами. Здесь начинались совсем другие горы, не похожие на горы Прованса; недоезжая десяти километров до перевала Круа-От, грузовик попал в полосу холодного, густого, как молоко, тумана. Солиман и Полуночник попали в чужие края и теперь озирались с любопытством и настороженностью. Видимость была ограничена, грузовик ехал медленно. Полуночник с чувством превосходства разглядывал низенькие, вытянутые в длину домишки, распластанные на темных склонах. В четыре часа они миновали перевал, а еще через полчаса Камилла доставила их в Сотрэ.