5

Наполняются трибуны, набирается толпа, объединенная общим чувством предвкушения прекрасного зрелища, готовая к потрясению спортом. Ищут свои места, рассаживаются. Заливает крутые скаты трибун яркими красками летом и одной – черно-серой – поздней осенью. Протискиваются, путаясь и ошибаясь, опоздавшие. Впрочем, почему опоздавшие? До начала еще пятнадцать минут.

Всеобщий вздох: выходят команды. Краткий испуг: вдруг нет кого-то, без кого нельзя, немыслимо. Нет, все в наличии. Идут неторопливо, буднично, катя перед собой мячи. Прежде не было номеров на майках, но узнавали и знали всех – они так непохожи! Артистам же не нужно на спину номеров!

Как можно спутать Гринина, Николаева, Федотова, Боброва, Демина, Кочеткова, Гомеса, Соколова, Бескова, Карцева, Трофимова, Соловьевых, Пономарева, Нетто, Симоняна, Сальникова, Дементьевых! Тогда и ходить сюда не стоит.

Они начинают перекидываться мячами, бьют по воротам. Кое-кто называет это тренировкой – ну что вы, это разминка, они разогреваются, разминаются; Мы смотрим, пытаясь охватить всех.

Гудит гонг – теперь его давно уже нет в футболе. Они покидают поле, но не уходят совсем – вон они там, вдали, у туннеля, за бровкой, обе команды вместе. Появляются судьи. Сколько зависит от них, и прежде всего в боксе, гимнастике, фигурном катании! Но и в футболе тоже. Однако почему на них трусы, гетры, бутсы? Разве они собираются играть? Нет, конечно, но это подчеркивает их близость к игре, они тоже в ней участвуют. Впрочем, случалось видеть судей и в шароварах и в тапочках.

Выходят главный арбитр и два его ассистента, помощника, в недавнем просторечии «махалы», с флагами.

Высшим авторитетом в нашем послевоенном судействе был Николай Латышев. Ошибался ли он? Вероятно. Даже можно вспомнить официально удовлетворенные протесты команд, переигровки. Но это был арбитр исключительного понимания игры, объективности, благородства. Какая-либо предвзятость казалась попросту невозможной. Он, как и другие, судил москвичей с иногородними – это никого не смущало. Теперь судейская бригада должна быть обязательно нейтральной по месту жительства.

Футбольному рефери нелегко: он должен поспевать за игрой, а ритм футбола все учащается. Но обратите внимание – если судит настоящий арбитр, вы его не замечаете, и вдруг остановка, нарушение, а он каким-то непостижимым образом именно там, рядом с происшествием. И так всякий раз. Очень важны его решительность, реакция. На чемпионате мира 1966 года в финальном матче на Уэмбли наш боковой судья Тофик Бахрамов зафиксировал взятие англичанами немецких ворот. А случай был ответственейший, требующий предельной внимательности: мяч ударился в землю уже в воротах, но едва за линией и выскочил обратно в поле. Многие усомнились. Видеозаписи, телеповтора тогда не существовало. Правильность решения Бахрамова документально подтвердилась лишь вечером, после проявления кинопленки.

Строгость футбольных наказаний с каждым годом усиливается. Желтая карточка предупреждения взлетает в руке судьи, казалось бы, за пустячные прегрешения: затяжку с вбрасыванием из аута, умышленную игру рукой, слишком близкую защитную «стенку». При повторении – красная карточка – удаление. Сколько страдали наши команды от чужих судей только потому, что привыкли к попустительству своих!

Строгое, но справедливое судейство публика уважает. Она не терпит растерянности судьи, его неспособности управлять игрой, следующие отсюда новые ошибки. Тогда и звучит – звучал! – тот условный, но такой уничижительный возглас: «Судью на мыло!» – стадионный фольклор, пришедший с улицы, с толкучки конца 20-х – начала 30-х годов. В Италии презрение к слабому, по мнению трибун, судье выражается интеллигентней, ироничней: «Судью к телефону!…» Но суть одна и та же.

Однако собственная власть судей не всегда достаточна, чтобы пресечь злоупотребления. Требуются более решительные меры и в первую очередь изменения в правилах.

За последние годы мы стали свидетелями весьма смелых нововведений – в волейболе, баскетболе, хоккее. Так, в хоккее оштрафованная на две минуты команда не имела права производить проброс шайбы к противоположному лицевому борту, в подобных случаях шайба, как обычно, возвращалась для вбрасывания в зону защищающихся. Истинное искусство заключалось в том, чтобы суметь выбросить шайбу, но не до линии ворот противника. И еще – оштрафованный не выходил, после реализации численного большинства, время наказания продолжалось – как сейчас при пятиминутном штрафе.

Менее всего коснулись изменения футбола.

Увеличение ширины и высоты ворот на величину диаметра футбольного мяча, отнесение отметки пенальти еще на один метр – эти предложения трудно даже назвать проектами и вряд ли можно представить их принятыми, хотя исходят они от весьма авторитетных лиц. Впрочем, кто знает!

По-настоящему – при нас – укоренилось лишь одно новшество: наказание за задержку игры вратарем. Сейчас даже странно вспомнить, как совсем еще недавно тянули время голкиперы выигрывающей команды. Вратарь, не. выпуская мяча, долго не вставал с земли. Затем наконец поднимался и начинал кружить по штрафной, ударяя мяч о землю или подбрасывая его в воздух и вновь ловя. Здесь тоже были свои мастера и умельцы. Наконец это было пресечено правилами: вратарь может не расставаться с мячом не более четырех секунд, может сделать с ним, даже ударяя его о землю, не более четырех шагов. Это навело страх, возымело действие. Стадион хором считал шаги: «Раз, два, три, четыре!…» Судьи были безжалостны: лишний шаг – свисток, свободный удар в сторону ворот, с нескольких метров. Теперь, когда вратари не затягивают время, острота расплаты сгладилась, судьи не так строги и смотрят сквозь пальцы на лишний шаг – результат достигнут.

Зато в другом случав судьи стали проявлять явную терпимость. В середине пятидесятых в матче «Спартак» – «Динамо» Хлопотин назначил пенальти в ворота Яшина. Остальные игроки покинули штрафную, Сальников установил мяч, затем подошел к судье, о чем-то коротко поговорил с ним, вернулся к одиннадцатиметровой отметке, пробил и попал в штангу. Защитники подоспели первыми и выбили мяч за границы поля. Динамовские сторонники ликовали, спартаковские печалились. Однако Хлопотин четко указал: перебить. Что тут началось! Игроки окружили судью, размахивали руками. Один Сальников спокойно стоял в штрафной. Страсти улеглись, он опять установил мяч и на этот раз забил гол. Публика недоумевала: почему били дважды, в чем было нарушение? Разъяснилось это позже: Яшин сходил с места, бросался до удара, что запрещается правилами. Заметив за ним этот пробел, Сальников заранее обратил внимание Хлопотина на возможность такой ошибки.

И пошло! Судьи назначали перебивку, когда вратари чисто брали или блестяще парировали труднейшие одиннадцатиметровые. Постепенно и эта полоса миновала, и судьи стали совершенно равнодушны к смещениям вратарей до удара. Просто диву даешься. Особенно заметны эти вратарские вольности при замедленном повторе: иной до удара не только сходит с места, но весь отрывается от земли. Я, грешным делом, даже думал, не отменена ли эта строгость, не сделано ли хоть небольшое послабление. Ведь тяжело, ох как тяжело вратарю, которому бьют пенальти! Может быть это – подсознательное стремление судей к справедливости?

6

Судья, стоя в центре, берет свисток-сирену в рот и протяжно свистит – вызывает команды. И они выходят вновь – преображенные, подтянутые, готовые ко всему. Впереди капитан с красной повязкой выше локтя, за ним вратарь, а дальше в особом своем порядке, по росту или чаще всего в том счастливом для команды варианте, который, как было замечено, приносил удачу. Пожимание рук, разыгрывание ворот: монета вверх – орел или решка. А тем временем выбегают поклонники с цветами. Раньше – на «Динамо»: – их пропускали беспрепятственно, теперь выйти постороннему на поле почти невозможно. Вручают цветы выборочно, своим любимцам, и рвут через поле обратно на трибуну – это был обязательный ритуал, так же как и голуби, бросаемые в небо после каждого, особенно первого, гола своей команды. Ворота разыграны, цветы отдают вратарю, он кладет этот общий букет около штанги. И новый свисток – начали.

Я вот сейчас вспоминаю этих людей – не только самых знаменитых – и думаю об образе каждого из них. Было ощущение их прочности, основательности, незыблемости. Казалось, они будут играть вечно. Разумеется, то сопровождает только лучших, избранных. Действительно, почему Пеле, Беккенбауэр, Круифф, Чарльтон годами играли на своем уровне, а иные наши «звезды» на следующий год после взлета и признания уже неузнаваемы, не те? Главная сила профессионалов в спорте заключается в том, что они подходят к делу именно профессионально – в смысле класса и ответственности, не позволяя себе послаблений. Они профессионалы независимо от статута. Яркий пример – хоккеисты Канады. Не обязательно «профи» из НХЛ и ВХА, но и любители и юниоры борются в любых условиях и ситуациях до конца и порою забивают решающую шайбу за секунду до сирены. Эти качества очень были присущи и нашим!

Следом за командами или одновременно выходят тренеры, невидимые постороннему глазу. Садятся на своих скамейках, рядом с помощниками, запасными, врачом. Пытаются скрыть волнение, курят. Когда-то они приходили на игру, как на тренировку, в спортивном костюме. Теперь стиль изменился: белая сорочка, модный галстук. Телекамера время от времени «берет» их – поочередно, той и другой команды. Многих мы знаем давно, видели на поле. И хотя признано, что выдающийся игрок не обязательно тренер, мы не можем не вспомнить: Бесков, Николаев, Бобров, Симонян, Иванов…

Судьба тренера. Я не говорю здесь о разнообразных аспектах их жизни – об отношениях с руководством обществ, о непрочности положения, о непрерывно давящем прессе требований высокого места, о тяготах, мелочах подготовки, отсутствии баз и полей. Наконец, о сложности и напряжении самого тренировочного процесса, об умении быть понятым командой. Один драматург недавно сказал мне о режиссере, ставящем его пьесу: «Думающий режиссер!…» Власть штампа. Еще не хватало, чтобы режиссер был недумающий. То же и здесь – говорят: вдумчивый тренер!

Я опускаю это и многое другое и оставляю только одно – игру. Вы видели на телевизионном экране бледного Валентина Иванова, жадно и беспрерывно затягивающегося сигаретой? Передавали матч киевлян на европейский кубок, и операторы показали – за миг перед тем, как Колотов бьет одиннадцатиметровый, – Лобановского, прикрывшего ладонью глаза.

Или передача второго, дополнительного матча из Ташкента в 1970 году. ЦСКА – московское «Динамо». Накануне – 0:0. Дударенко открывает счет, но затем динамовцы проводят три мяча подряд. До конца игры девятнадцать минут. Бесков и Яшин в твидовых пальто, первый сдержанно-благодушно курит, второй в радостном нетерпении потирает руки: все! И вдруг Володя Федотов забивает гол. 3:2! И тут же, через несколько минут, его сносят в штрафной площади. Пенальти. Резко вскакивает со скамьи тренер армейцев – Николаев. Кто будет бить? Как всегда, Поликарпов. Но забьет ли? Страшный для обеих сторон момент. Поликарпов забивает. А за пять минут до конца мяч – после удара Федотова – непостижимым образом, от случайной неровности поля, перепрыгивает через упавшего Пильгуя. Вот вам двадцать минут в жизни тренера. И не одного – обоих. Думаю, что оба они потратили здесь куда больше нервной энергии, чем в не менее трагическом матче 1948 года, где оба они участвовали, как игроки, в матче с автоголом Кочеткова и решающим мячом Боброва перед самым концом. Шрам от той игры тоже остался в их памяти и душе навсегда, но от этой – глубже, острее. Да и старше стали на двадцать два года – это тоже надо учитывать.

Помнятся игры, помнится главное в них – голы. Но вот мне не раз приходилось встречаться с интереснейшим явлением: многие футболисты с годами забывают, кому и когда они забили тот или иной гол, зато как и при каких обстоятельствах – помнят твердо. Зритель зачастую знает формальную сторону дела лучше их самих. Однако я тоже не могу восстановить сейчас по памяти, в чьи ворота забил в конце сороковых свой знаменитый, классический, хрестоматийный гол Валентин Николаев, хотя при этом присутствовал. Гол головой, в смелом низовом прыжке «рыбкой». Да и какое, в сущности, это имеет значение. Гораздо важнее, что его запомнили, а в последние годы этот прием все чаще стали исполнять те, кого тогда еще не было на свете, – Блохин, Буряк, Колотов.

Многие голы остались все-таки в памяти навсегда, в подробностях. Мяч, забитый в падении, через себя, Пономаревым Хомичу. Непонятно было, как такой грузный, тяжелый центр-таран сумел так быстро и ловко развернуться во вратарской площади.

Или тоже «Торпедо» – «Динамо» (Москва), но гораздо позднее. Стрельцов подхватил мяч в середине поля и рванулся вперед. Он шел очень мощно и в то же время как бы зигзагами, перекладывая мяч то вправо, то влево. Крижевский бежал параллельно, чуть впереди и почти боком, не решаясь выбрать момент для атаки. Наконец он отважился и бросился в ноги Стрельцову, пытаясь поймать мяч руками (у него была хорошая прыгучесть, и в те времена, когда замена выбывшего вратаря в официальных международных матчах запрещалась, он на всякий случай готовился и на эту роль). Но Стрельцов мгновенно ушел в сторону. Выбежавший из ворот Яшин попытался отбить мяч ногой, Стрельцов обвел и его и спокойно вкатил мяч в сетку.

Гол Понедельника шведам в 1963 году, в официальной игре на первенство Европы. Шведы тогда были сильны, за них выступал один из лучших футболистов континента – К. Хамрин. В Стокгольме ничья – 1:1. Ответный матч в Лужниках. К этому моменту наши вели – 2:1, счет достаточно «скользкий». Понедельник пробил издали, с места левого инсайда. Получилось так, что я сидел точно в фарватере этого удара и сразу понял, что будет гол. Было видно, что мяч идет в ворота левей голкипера и, пробитый с подрезкой, все более отклоняется влево и вверх, в самый угол. Туда он и вонзился.

Чего только не бывает! Игра с венграми, опять же на первенство Европы. В Будапеште наши проигрывают 0:2, в Москве – никто не верил! – побеждают 3:0… Нарушение. Наши бьют слева, вблизи угла штрафной площади. Воронин ставит мяч, но потом оставляет, бежит вперед. Перед воротами чуть не полностью обе команды. Бьет Хурцилава. Он несильно навешивает мяч на ворота. Все стерегут друг друга, а мяч планирует в сетку. Вратарь в последний момент бросается, но уже поздно. Конечно, этот казус следует объяснить растерянностью венгров, не ожидавших от наших такой мощной игры в Москве.

А неоднократно повторенный по всем телеканалам мира показательный гол Блохина в ворота мюнхенской «Баварии», гол, поставивший точку в споре, кто же лучший футболист Европы-75. Блохин, пройдя по левому краю, несколькими движениями раскидал всю знаменитую защиту немцев и пробил в угол, мимо вратаря Майера.

Это всего лишь несколько из запомнившихся, украшающих футбол мячей. Каждый зритель со стажем хранит в памяти свою коллекцию лучших забитых голов. Разумеется, экспонаты этих собраний часто совпадают и повторяются.

На трибунах во время матча идет особая напряженная жизнь. Одни реагируют эмоционально, шумно выражая и проявляя свою причастность к той или иной стороне. Другие предпочитают отмалчиваться. Конечно, поведение их во многом зависит от хода игры, от счета. Случаются перепалки между приверженцами разных команд, порой не слишком уважительные, но часто с весьма остроумными репликами, и применением специфически стадионного жаргона. Вообще-то настоящие зрители ощущают не только игру, но и друг друга.

Спорт рождает удивительное по своей естественности чувство людского единения, близости. Совершенно незнакомые люди, возбужденно обсуждающие перипетии матча, понимающие друг друга вполне. В театре это невозможно. Единство зрительного зала распадается с последней репликой, с опущенным занавесом. А на стадионе людям жаль расставаться. Не говорю уже о комментариях по ходу действия. Когда-то сидящая впереди меня дама – иначе не назовешь – почему-то повернула ко мне голову и сказала: «А Парамонов сегодня не в дугу!…»

Бедный Парамонов!

Однако поведение спортсменов на поле и публики на трибунах было в наши годы сдержаннее, не напоказ, как и вообще, в быту, на улице, что не исключало истинной внутренней страсти.

Тогда было достаточно, если капитан пожмет руку отличившегося. Теперь после гола – высокие прыжки, с ударом кулаком в воздух, бег по дуге, команда, гоняющаяся за виновником восторга, догоняющая его, подминающая под себя. Почти то же самое при забитом одиннадцатиметровом.

Тогда больше ценились невозмутимость, достоинство.

Близость зрителей друг другу невольно порождает близость к игрокам. Одностороннюю? Скорее всего. Хотя ведь и спортсмен не может не испытывать родственных, пускай и более обобщенных, чувств к зрителю. У зрителя они резко выражены, конкретны. Вася Карцев, Саня Рагулин… Чувство причастности. Наивное амикошонство болельщика. Право на фамильярность. Он его заслужил. Он в любую погоду, под дождем и снегом, сидел, подняв воротник, надвинув кепочку на глаза, прикрыв спину газетой. Он бывал горько огорчен, разочарован, раздавлен. Он бывал счастлив, он вскакивал, размахивал руками, радостно выкрикивая футбольное прозвище своего любимца.

Да, существует в спорте и это, в особенности прежде существовало. Некоторые прозвища укоренялись на годы, будто из метрик взяты. Одни были элементарно просты, вытекали из фамилии: Пономарь, Бобер, Сало, Стрелец, Число. Другие происходили из особенностей манеры, силуэта, какого-либо неизвестного широкой публике качества: Слон, Гусь, Глухой. Этимологическая основа третьих за давностью лет затушевывалась: Чепец. Нечего говорить о том, что эти клички были общеизвестны.

Дважды я присутствовал при попытке навязывания прозвища новому футболисту. Совсем юного, только что появившегося в «Торпедо» Стрельцова один из посетителей многократно и громогласно называл – Ломовой. Не подхватили. Не было в нем этого, несмотря на тогдашнюю мощь и молодую пробойность.

И еще раз, при явлении на футбольный небосклон ростовского СКА, а в нем – блистающего Виктора Понедельника.

– Давай, Вторник! – сияя, вопил в течение всего матча здоровенный малый. Вероятно, это казалось ему очень остроумным.

– Ты бы еще сказал «Пятница», – заметил наконец кто-то, и читавшие «Робинзона» усмехнулись.

Ошибочное чувство личной близости к известному человеку свойственно многим. Лет двадцать назад или более зашли мы с Бернесом в ресторан поужинать. Хотя мы были голодны, Бернес, я заметил, шел без особой охоты. Очень скоро я понял причину этого. В ресторане гремел оркестр, танцевали. Танцующие пары, очень быстро заметив его, маневрировали таким образом, чтобы подольше находиться рядом с нашим столиком и без помех, в упор, рассматривать знаменитость. Они не собирались упускать свою удачу. Может быть, кто-нибудь и упивался бы этим. Бернес страдал. Наконец музыка замолчала, но подошел некто, нависший над нами, собрался с силами и произнес: «Товарищ Берне, спойте нам. Народ просит…»

Это издержки славы. Киноартисту, лицо которого знают все, деваться некуда.

Спортсмену проще. Футболист далеко – в лицо не всякого узнаешь. Телевидение той поры предпочитало общие планы.

Весной 1962 года тогдашний начальник сборной страны Андрей Старостин пригласил нас с Юрием Трифоновым в Серебряный бор, где находилась команда. Мы не сразу смогли найти их базу, но Трифонов, в детстве, живший летом в Серебряном бору, быстро догадался, где это. Мы подошли к дому, виднеющемуся меж стволов, в глубине участка. На крыльце стоял и, видно, ждал кого-то смазливый чернявый парень в тренировочном костюме.

– Андрей Петрович здесь? – спросили мы, чуть не хором.

– Нет, он еще не приехал.

– Как, откуда? – не поверили мы.

– Из города.

Мы, огорченные, не зная, что делать, медленно пошли к калитке.

– Кто это? – поинтересовался я, имея в виду нашего собеседника.

– По-моему, Воронин, – отвечал Трифонов не очень уверенно.

Навстречу нам от калитки уже спешил Старостин, крича издали:

– Валерий, что же ты гостей не принимаешь!

Вот так. Самого Воронина едва узнали. Не то что на поле.

Мы провели там несколько часов. Гуляли по поселку, обедали вместе с футболистами, сидели вечером а общей гостиной, слушая их разговоры. К Нетто приезжала жена – артистка, потом он, проводив ее, вернулся и сел играть в шахматы с Хусаиновым. Яшин и Иванов обсуждали, стоит ли брать у фирмы «Adidas» бутсы для команды. Фирма предлагала их бесплатно, но с условием, чтобы наши сыграли в них хотя бы один матч финала. Понедельника позвали делать массаж. Масленкин смотрел телевизор.

А сквозь весенний вечер маячила впереди узкая полоска далекой, спокойной еще страны, смутно доносился мощный накат Тихого океана.

Это было время перед чемпионатом мира в Чили. Это была команда «звезд» и в то же время команда «звезда». В 1960 году она выиграла Кубок Европы. И сейчас она была готова.

Одна из главных сложностей большого спорта – необходимость совпадения пика подготовки спортсмена или команды с основными мировыми событиями – чемпионатами и Олимпиадами. Нужно быть готовым не вообще, а в нужный момент. Это тоже признак уровня и класса. Здесь нашему футболу не слишком везло.

Из всей Олимпиады 1952 года у нас наиболее болезненно восприняли проигрыш именно футболистов, как будто это был чемпионат мира по футболу. Была даже расформирована команда ЦДКА, под флагом которой велась подготовка. В дальнейшем это дорого обошлось нашему футболу.

Причина той неудачи состояла в том, что многие тогдашние асы уже сходили, молодежь еще не имела опыта, команда оказалась недостаточно сыгранной. И хотя отдали все, что могли, не сумели одолеть тех, кто был подготовлен идеально. У меня нет сомнений, что, выйди мы на предыдущую Олимпиаду – в 1948 году, нам не было бы равных. Мы имели тогда два полноценных блестящих состава, что называется, на ходу – ЦДКА и «Динамо», да еще Пономарева, Л. Иванова, тбилисцев.

Наша новая сборная выросла уже к 1955 (победа над ФРГ) – 1956 годам (Олимпиада в Мельбурне). В 1958 году – снова спад, сходящие «звезды», промахи комплектования – и неудача на шведском чемпионате мира, а к 1960-му опять, во второй раз, совпадение «пика» команды с новыми важными соревнованиями – Кубком Европы. По сути, эта же команда готовилась в 1962 году. Любопытно, что все это бурное десятилетие в ее составе неизменно оставался и удерживался только один человек – Игорь Нетто.

Мне кажется, в 1962 году нашу отличную по составу команду подвела тактическая неразворотливость, вялость. Четырех лет не хватило для уяснения бразильской системы. Играть в шестидесятые годы с тремя защитниками было по меньшей мере легкомысленно.

7

Трагедии в спорте. Нет, не гибель – другое. Гибель надежд. Проколы однотрубок у велогонщиков. Поломка лыжных креплений – как случилось у Беляева на Олимпиаде-76 под Инсбруком, и он чуть не половину дистанции стойко шел вприпрыжку, на одной лыже, пока не получил другую. А его все обгоняли и обгоняли. И ведь никто с этим не считался. Следующая Олимпиада через четыре года. Мгновенная невосполнимая нерешительность. Трековику Эдуарду Раппу показалось – может быть, правильно, – что был фальстарт и судьи вернут гонщиков. Но не вернули. Он один остановился. А следующая Олимпиада через четыре года.

Необъяснимые роковые промахи крупных спортсменов. Канадский вратарь Мартин, стоявший против наших совершенно непробиваемо и вдруг пропустивший от Фирсова шайбу, которую тот бросил верхом, не глядя, просто в сторону ворот, чтобы произвести смену.

Шоцикас, получивший нокаутирующий удар на второй секунде боя. Это сродни грубым просчетам, вкусовым провалам и срывам у литераторов высокого уровня.

А не забитые или, наоборот, обидно пропущенные пенальти! «Ломающиеся» из-за этого вратари. В том ташкентском матче 1970 года между «Динамо» и ЦСКА, о котором я уже говорил, в решающий момент был назначен одиннадцатиметровый за снос Федотова. Бить приготовился штатный армейский «пенальтист» Поликарпов. Трудно даже представить себе тяжесть психологического груза, висевшего в этот момент на его плечах и ногах. Вот вам мера ответственности. И тут новый динамовский защитник Антоневич, не выдержав напряжения, подбежал к вратарю Пильгую и напомнил ему, в какой угол Поликарпов обычно бьет. Дело в том, что лишь недавно перешедший в «Динамо» Антоневич несколько лет был в составе ЦСКА И наблюдал постоянное разучивание одиннадцатиметровых Поликарповым. Он это знал досконально. Но он не знал, что лишь в текущем сезоне Поликарпов по совету тренеров тщательно отработал удар в противоположный угол. Так и вышло – Пильгуй начал движение в одну сторону, мяч пошел в другую. Есть от чего прийти в отчаяние и вратарю и советчику.

А автогол Леонида Шмуца! Он, взяв мяч на свою широкую ладонь, чтобы выбросить в поле рукой, размахнулся и уронил его за спину, забросил в собственные ворота. После этого случая он так и не смог оправиться.