И все же, признание из него следовало достать. Ради этого Голли пошел бы на все, если бы не услышал от него, наконец, первое сказанное за сегодняшний день сокровенное слово: - Я не знаю, что такое Аритабор. - Подумай. - Честное слово, не знаю. Если б знал, разве б я тебя мучил? Голли уселся рядом с ним. - Хорошо. Я не прошу тебя отвечать. Постарайся просто передать мне свои ощущения. Сделай на меня одну маленькую проекцию своих аритаборских впечатлений, и мы будем разговаривать на одном языке. - Не буду, - испугался Альба, - это убьет тебя. - Может быть, на словах попробуем... - Может быть... что-то фальшивит внутри, как будто... потеряна точка гармонии. Если я потеряю гармонию - я погиб. - Он упал лицом в снег и молчал, пока Голли не приподнял его за плечи. - Эй, профессор, ты так и будешь искать гармонию носом в снегу? - Я думаю, - пробурчал Альба, - и тебе советую делать то же самое. - Ты отморозишь себе нос и будешь пугаться не только зеркал, но и воды в умывальнике... - Отстань, - рассердился Альба, - при чем здесь мой нос, если я сам скоро буду здесь ни при чем. Придумай что-нибудь, Голл Гренс, кроме тебя, мне все равно просить некого. - Ты переоцениваешь способности своих галлюцинаций, Альберт. В другой раз, создавая себе спасителя, старайся как следует. А я пока еще чувство реальности не утратил и представляю себе предел своих возможностей. - Что ты можешь знать о своих возможностях? Ты думаешь, насыпал снега на горку и это предел? - А что сделал ты, для того чтобы убедить меня? Ты ведь даже снега на горку насыпать не способен... Рассерженный Альберт поднялся над сугробом с выражением лица, с которым обычно выходят на ринг боксеры, желая парализовать своего противника взглядом, прежде чем дело дойдет до кулаков. - Зачем!!! - закричал он. - Здесь его и так навалом! Или я должен... - Или убери его вообще и не ори, я прекрасно слышу. - Снег!!! - закричал Альба еще громче. - Убрать??? - Да, - обрадовался Голли, - тебе же это ничего не стоит. А мне работы меньше. Давай-ка сделай так, чтобы к рассвету его здесь не было. - Ты это серьезно? - Вполне. - Хорошо. Господи, с каким же дураком я связался... - Это почему?.. - Потому что... давай-ка спускаться вниз, а то по траве придется топать. Он засуетился, подбирая свои лыжные палки. - Конечно, я должен был догадаться, что ты не найдешь в себе мудрости поверить мне на слово. - Не найду в себе чувства юмора, ты хотел сказать? - Какой же ты все-таки... - Но мы ведь искали тебя... Беспокоились, переживали, - он попытался поддержать Альбу за локоть, пока тот поправлял крепления, но Альба демонстративно повернулся спиной. - Конечно, - согласился он, - куда вы без меня... - Предположим, - злился Голл, спускаясь за ним вслед на Гренсову полянку, - слушай, ты хочешь заставить меня поверить во что? Что моя жизнь - всего лишь твоя прихоть? Что все это в любой момент может прекратиться? Альба остановился так резко, что Голли чуть не сбил его с ног. - Ты любишь дядю Ло? Любишь Феликса и Суфа? Кого ты еще любишь? Неужели так сложно понять - вы нужны мне больше, чем я сам себе нужен. Без вас я ничто. - Знаешь, - улыбнулся Голл, - когда-то давно отец старался мне объяснить, что такое Бог, а я не понимал. И тогда он сказал: "Это оттого, что еще не пришло твое время понять. Когда-нибудь придет..." - Бога нет, - рассердился Альба. - Потому что ты его не придумал? - Я придумал его в детстве, когда не мог без него обойтись. А теперь не знаю, как от него избавиться.
      Голли отчего-то почувствовал себя неловко. То ли оттого, что он допустил бестактность, то ли оттого, что бестактность была допущена по отношению к нему, - для осмысления этого момента он вынужден был взять тайм-аут и так крепко задумался, что вспотел, начал стаскивать с себя куртку. Но только тогда заметил, как среди ночи посветлело небо. Склон холма темнел на глазах, и оставшиеся на нем белесые островки уже сочились струями в низину, а лыжные ботинки по самые щиколотки проваливались в мокрую снежную кашу. Он с хлюпом выдернул лыжу и остался стоять, как цапля, на одной ноге, ощущая на себе удивленный взгляд Альбы. - Что такое? Ты сам просил. - Я, конечно, много чего могу понять, - ответил он, - но не все сразу. И, не попрощавшись с великим творцом видений, побрел пешком в направлении сарая. - Ложись спать, завтра поговорим.
      Глава 24
      Ранним утром Голли как ошпаренный примчался на метеопульт ЦИФа и обнаружил там полусонного Феликса с книгой на коленях. - Что ты здесь делаешь? - удивился Голл. Феликс поглядел на него воспаленными от бессонницы глазами так, как если б это был не Голл, а сорвавшийся в пропасть рогатый йогурт. - Дежурю, - пояснил он. - В чем проблема? Мы же договорились хотя бы изредка контролировать метеопульт. Или мы не собираемся наводить порядок в заповеднике? - На моем ярусе растаял снег! - Правильно, - согласился Матлин, - конец лета по старому календарю. Или мы составляем новые календари? Отец возмущался, и я решил, что хватит его морозить. Голли от изумления застыл на месте. - Когда ты отключил "холодильник"? Сколько часов назад? - Да что случилось, в конце концов? Гренс лося завалил? Не знает, где хранить тушу? - удивился Феликс. - Пусть засолит. - И опять растянулся в кресле, погружаясь в чтение. - Что это за книга? Дай взглянуть. - Голли отобрал у Феликса книгу, из которой пачками посыпались прозрачные пленки, исписанные мелкими значками бонтуанских "иероглифов". - Что за дрянь ты читаешь? Какой это язык? - Ах ты, растяпа, - вздохнул Феликс, подбирая пленки. - Я ничего не понимаю. Что за книга? Где ты ее взял? О чем здесь написано? - Тебя это не касается, - рассердился Матлин, - отдай. - Но Голли не собирался отдавать. - Это психиатрия на немецком языке. - Как это психиатрия меня не касается? - возмутился он. - Можно подумать, я не живу с психами. - Ты ее не переведешь. - Баю переведет... - Балда ты, акрусианин. Ее человек должен переводить, а не Баю. - Человек? - переспросил Голл. - Какой еще человек? Где ты видел здесь человека? Феликс, я серьезно, отдай мне книгу. - Нет, - ответил Феликс, - только после того как закончу работу для Ксара. - Какую работу? Феликс еще раз обреченно вздохнул и начал складывать стопкой пленки с переводами. - Ксара смутило одно обстоятельство... - Какое обстоятельство? - немедленно переспросил Голл. - Есть заболевание, - объяснил Матлин, - связанное с потерей личности, когда человек то и дело подходит к зеркалу, чтобы убедиться, что это он. - Ну... - Ксара интересует, что видит в зеркалах Альберт. Если мы это узнаем... Возможно, попробуем ему помочь. На этот случай он приготовил одно зеркало, небьющееся, но я не знаю... - Мы никогда не узнаем, что он видит в зеркалах. - Если он в самом деле способен управлять своими галлюцинациями, что его в зеркалах пугает? - Боюсь, об этом мы тоже никогда не узнаем. - Я не нашел ничего похожего, - признался Матлин, - приходится верить Ксару на слово: у Альбы психическая аномалия на почве самого себя, но я, черт возьми, не психиатр! - Но ты же считаешь себя человеком... - ответил Голли и вернул книгу. - Как выяснилось, этого мало. - Латин любил рассматривать себя в зеркалах? - О, да! Он мог часами собой любоваться. - Угу, - Голли задумался и пошарил взглядом по панелям метеопульта, - при этом его укачивало в самолетах... - Он терпеть не мог отрываться от земли. Его укачивало даже на качелях в луна-парке. У вас там что-нибудь произошло? - Снег растаял, - ответил Голли, - ничего особенного. Я думал авария... Ты предупреждай в следующий раз. - Садись за пульт сам, - предложил Матлин. - Мне двадцать три яруса сбалансировать надо. Ни глаз, ни рук не хватает. Я уже сам не помню, что у меня где растаяло, а что замерзло... - Расстройства личности... - повторил Голл. - Ты отдай мне свои переводы, когда они будут готовы. А может, этим как раз таки не человек должен заниматься, может, взгляд со стороны будет вернее?.. У меня давно складывается впечатление, что у вас, землян, что-то не в порядке с головой... - Что случилось? - не понимал Матлин. - Присядь и объясни толком. Голли сел, но от этого растерянное состояние не уменьшилось. - Баю читал оркограммы, оставленные Кальтиатом? - спросил он. - Читал. Ничего нового. То, что мы предполагали. - Ты уверен, что это устроил Раис? - Я уверен, что Раис знал... и хватит об этом. Все! Слышать ничего не хочу. Я отошел от дел, и если кому-то что-то мерещится - я за галлюцинации не отвечаю. Ты лучше скажи, с Альбертом все в порядке? - Пока да. - Чем он занимается? - Отцом. Чем ему еще заниматься? - Вот и чудно. Если они так приглянулись друг другу, пусть живут. Сознание не теряет? - Все в порядке, - повторил Голл, - мы же договорились, если что случится, ты узнаешь первым. Матлин охотно успокоился. - Пишет стихи? - Рисует... и читает папашины мемуары. Слушай, мне позарез нужен был этот снег. - Ради бога! - воскликнул Матлин. - И с морозцем, - добавил Голл. - Да сколько угодно...
      Глава 25
      Ближе к вечеру, когда старший Гренс еще даже не собирался отходить ко сну, Голли поднялся в заповедник, чтобы убедиться... Вчерашние сугробы были возвращены на место. Отец выстругивал ножку для табурета и грелся возле открытой печи. - Тс-с, - прошипел он, - разбудишь... - Он все еще спит? - удивился Голл. - А я думал, кататься пойдем. - Куда еще кататься, - возмутился Гренс, - чего не хватало... Стемнеет скоро. Опять мальчик будет весь в синяках. Вот завтра утром пойдете, но не на этот лысый горб, а во-о-он туда... за озеро, вдоль водопада подниметесь - там спуск отменный, - он указал пальцем куда-то вдаль, сквозь заросшее инеем окно, - только возьми хлопушку, ту, что дядя Суф для тебя смастерил. Подойдет кабан - подстрелишь, и нечего зверье лучами распугивать. От этого мясо портится. - Феликс спрашивает, как тут Альба? - сказал Голл, раздеваясь и усаживаясь возле отца. - Пусть только сунется, - проворчал Гренс, - познакомится с моим последним арбалетом. - Он повертел в руках обструганную болванку и прицелил ее на свет, выискивая кривизну. - Знаешь, что я тебе скажу, с тридцати метров навылет. Клянусь! Только стрелы от старого арбалета к нему не годятся. Надо сделать их чуть тяжелее и отцентровать как следует. Но с тридцати метров... гарантирую. Гренс аккуратно положил деревяшку в корзину, где хранились еще кое-какие фрагменты сломанного табурета вперемешку со стружкой, но взгляд его по-прежнему остался прикованным к промерзлому окну. Будто он, между делом, выявил кривизну рамы, которые шлифовал и выравнивал дольше, чем клал бревна, и которые с момента установки еще ни разу его не разочаровали. - Вот, - прошептал он, - то, что я давно хотел тебе показать. Началось. Или я совсем спятил? - он оторвался от скрипучей скамьи, медленно подплыл к окну и замер, как замирают истинные ценители искусств у экспонатов Третьяковской галереи. - Полюбуйся какой гербарий... На стекле и впрямь прорисовались роскошные букеты экзотических трав, уходящих ветвистыми корнями под срез земной коры, кромкой прочерченной через стекло. - Тебе это ничего не напоминает? - Гренс еще некоторое время задумчиво помаячил у подоконника и так же задумчиво поплыл в комнату Альбы. Вернулся он на цыпочках, в обнимку с тяжелой папкой, где хранились обрывки использованных холстов, не пригодных для нормального рисования. Эти обрывки Альба называл никчемными эскизами, которые получались как поток сознания всякий раз, когда ему надоедало живописать пейзажи с лодкой, вытянутой на озерную отмель, или белые цветы, которые дядя Ло собирал у водопада специально для натюрмортов и которые можно было вовсе не собирать, Альбе достаточно было один раз взглянуть на букет, чтобы больше не отвлекаться от холста. Он без труда мог представить себе, как будет выглядеть охапка цветов в световом интерьере его натюрмортного столика. В такие минуты папа-Гренс поносил на чем свет стоит всю земную медицину: "Какая к черту амнезия? У мальчика феноменальная память! Просто ненормально замечательная!" - И, не дожидаясь окончания работы над картиной, бежал готовить рамку. Свои же потаенные "шедевры" Альба старался не показывать, всякий раз норовил закрасить грунтовкой в целях экономии холста, пока Гренс не запретил это кощунство. А затем он, тайком от автора, начал коллекционировать эскизы, складывая их в отдельную папку. Что-то в них чрезвычайно очаровывало старого Гренса, а что именно - он понять не мог, потому относился к этому виду творчества особенно трепетно.
      - Сейчас я тебе кое-что покажу, - сообщил он Голли и углубился в папку, перебирая пласт за пластом, - вот, к примеру. - Гренс поставил на подоконник феерическую картину лошадиных плясок, нанесенных алыми штрихами на темный фон холста. Никаких силуэтов, ни одной четкой детали, будто гривы и копыта сами собой вырывались из языков пламени и застывали, чтобы в следующую секунду исчезнуть. - Видишь? Те же приемы. Те же свободные линии. Никакого насилия... А впечатление! В высшей степени импрессионизм! Или взгляни хотя бы на эти водоросли, - Гренс прилепил к стене еще один эскиз, - обрати внимание, как у него переплетаются стебли, будто они растут на холсте. Ты сможешь изобразить что-либо подобное? Голли готов был возразить, но отца уже посетила идея, и у сына не хватило духа пресечь ее на корню. - Попробуй. Ничего от тебя не отвалится. - Гренс захлопнул папку, выудил из тумбы неровный "квадрат" загрунтованного холста и высыпал на него из чашки точеные угольки, которые Альба в процессе рисунка отшлифовал до блеска. Но, не найдя среди них ни одного бракованного, тут же сложил все обратно и выставил перед сыном банку с коричневой краской, которую ему было не жаль израсходовать на ерунду. Воткнул в банку йогуртовую кисточку и подбодрил Голли. - Давай, мой мальчик, попробуй... - а сам, накинув тулуп, вооружился острой лопаткой и вышел из дома.
      Вернулся он так быстро, что Голли не успел закончить даже первый самостоятельно нарисованный лопух в своей жизни. Он успел лишь скромно набросать его контур на краешке холста и только приготовился раскрасить, как отец вернулся, сжимая в кулаке букет примороженной травы, которую он не поленился выкопать из-под снега вместе с корешками. - Так... так, поглядим что у нас получилось. - Гренс приподнял шедевр Голли над столом и краска тонкими струями устремилась на его фартук, который и без того мало отличался от палитры неопрятного художника. - Это именно то, что я от тебя ожидал, - вздохнул Гренс, - ни одной естественной линии, не считая, конечно, подтеков, - он аккуратно обтер фартуком кляксы на столе. - А теперь взгляни, как это надо делать, - и, отобрав у Голли банку с краской, решительно погрузил в нее выкопанный букет, хорошенько взболтал, вынул и отжал в помойное ведро, как половую тряпку. - Ну-ка, разойдись! Голли только успел отпрыгнуть от стола, как отец, проскакав через всю кухню, с размаха шлепнул букет на холст, согнул холст пополам и взгромоздился на этот бутерброд, как на трон, ухватившись руками за столешницу, чтобы придать своему телу больше веса, и испустил при этом воинственный вопль самурая. Затем с чувством исполненного долга слез со стола, развернул слипшийся холст и выбросил в печь использованный гербарий как компрометирующую улику. - Видишь разницу, - с удовлетворением произнес он, разглядывая четыре парно симметричные кляксы, одинаково непохожие на свои растительные прототипы. Оба Гренса застыли перед этим произведением в глубоком недоумении, из которого их вывел внезапный скрип двери. - Вы дрались? - спросил Альба, потирая заспанные глаза. - Иди, сынок, посмотри, как мы рисуем, - позвал его старший Гренс, лучше, чем ты. Альба подошел, но, увидев сюрреалистические букеты, один сюрреалистичней другого, так расхохотался, что больше не смог заснуть. И до поздней ночи, на пару со счастливым дядюшкой Ло, расписывал изнанки холстов, обучая своего опекуна приемам "никчемного рисования". - Вы опять думаете, дядя Ло, - доносилось то и дело из раскрытой форточки кухни. - Не надо думать. Не надо представлять себе заранее что получится, вы же не дом строите. Не надо смотреть на линию, доверяйте своей руке! А Голли, отпросившись по делам, молча сидел под окном на перевернутом корыте и обшаривал фиолетовым взглядом то голубое небо, то снежную поляну, то лысые елочки, торчащие из-под снега у самого подножья холма.
      Глава 26
      - Просыпайся, Рафаэль, отец уже храпит. - А я не сплю, - понеслось из-под одеяла. - Правильно, зачем тебе спасть? Потеряешь бдительность. - Как же? - удивился Альба. - Разве я не должен отдыхать от этого кошмара? - Который, заметь, ты сам же устроил. - Это не совсем так. - Да, ты выспался и передумал присваивать себе миссию творца? - Это уже совсем не так... - Одевайся, сегодня я тебя выведу на чистую воду. Альба еще кутался в одеяло и что-то бормотал насчет чистой воды, за которой не обязательно карабкаться на гору. Что приемники здесь все равно не работают и вообще ему все давно надоело. Но Голл Гренс был непоколебим и, проявив упорство, все-таки дотащил полусонного детеныша мадисты до середины холма к одиноко торчащему дереву, на ветках которого все еще болталась пара обмороженных листьев. Под этим деревом папаша Гренс установил скамейку и в былые годы, в приступы беспросветной меланхолии, мог просиживать на ней часами. С годами скамейка основательно вросла в землю, и если бы Голли заранее не соскреб с нее снег, вообще не была бы видна. - Смотри, - Гренс протянул Альбе скрюченный лист, - помнишь, как на Земле называются такие деревья? Альба поднес его к глазам и попытался выпрямить, но лист рассыпался на ладони. - Похоже на вишню, только у вишни листья короче. А красные ягодки на нем были? - Не важно. Твоя задача заключается в том, чтобы к утру оно покрылось хвоей. - Хвоей? - удивился Альба. - Ты до сих пор мне не веришь? - Верю, но если не сможешь - признавайся сразу. - Смогу, - признался Альба, - ты начинаешь злоупотреблять моим покладистым характером. Эти дешевые трюки могут выдать тайну, о которой никто знать не должен. - Последний раз.. не бойся, за деревом все равно никто не наблюдает. Они устроились на скамейке, будто в ожидании чуда, и замолчали. Но Голли распирало от нетерпения и любопытства. - Я тебе не мешаю? - Мне? - переспросил Альба. - Вовсе нет. - Ты так задумался, будто сочиняешь стихотворение. - Если я начну думать, сочиняя стихотворение, не свяжу и двух слов. - А прозу ты не пробовал сочинять? - Нет, - Альба поморщился от отвращения, - это не для меня. - Вот отец, допустим, прозаик. Тоже хорошее творчество. Правда, от этого он возомнил себя летописцем. - Правильно, - согласился он, - проза не похожа на творчество, отчеты... вот и все. Мне не перед кем отчитываться. - Феликс изучил всю твою тетрадь. Ему понравилось. - Я рад. - Он сказал, что отец прав, - что-то есть в твоих стихах... неземное. Только он не может понять что. - И не поймет, - вздохнул Альба, - потому что стихи как раз и есть моя единственная точка соприкосновения с тем, что он называет "земным". - А рисунки? - При чем здесь рисунки? Это всего лишь способ понять, что получилось. Я ведь не могу доверять только человеческим ощущениям. Они, ты же сам знаешь, как обманывают. У меня свои органы чувств. - Что ты анализируешь этими органами? - Я же говорил, фальшь. - В самом деле? В белых цветах тоже может быть фальшь? - В цветах может быть все. Абсолютно все. Я не буду объяснять. Во-первых, ты все равно не поймешь, а во-вторых, ты ведь мне не объяснил, почему твой корабль оказался в Хаброне. Ты мне ничегошеньки не объяснил. - Ты ведь не хочешь понимать мой язык, а как это переводится на твой... я не знаю. - Знаешь. Просто считаешь меня дебилом. - Я считаю, что мы все поторопились, поэтому наделали глупостей... - Нет, нет! - запротестовал Альба. - Ты не должен так говорить. Я сам один во всем виноват. И не хочу переложить на вас вину, а только прошу помочь мне. Я сроду никого ни о чем не просил, но теперь это в ваших интересах. Мне надо только понять. Дальше я сам справлюсь. - А если не поймешь? - Значит, так и буду сидеть на скамейке, наблюдать, как все рушится вокруг. - Расскажи мне о Хаброне. Как тебе удалось из него выбраться? - Это не зрелищно. - Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Что было с тобой в "часах", вспомни. - Ничего. - Там действительно отсутствует время-пространство? - Чудак акрусианин. Я же сказал, там нет ничего. Чтобы появилось время надо иметь точку отсчета, чтобы поставить эту точку - надо иметь пространство. Чтобы сделать пространство - нужно время. - Как же ты это делал? Откуда брал точку? - Из себя, откуда ж еще... если больше ничего нет. - Сколько раз ты это проделывал? - Не помню. Надо посмотреть по медицинской карте. Это не трудно. Трудно потом, когда склонится над тобой какая-нибудь рожа в чепчике и скажет: "Ой, Альбертик очнулся!" Чувствуешь себя кретином. - Наверно, ты сильно им надоел? - Они мне надоели еще больше. - Тебя когда-нибудь били? - За вранье. Вернее, когда им казалось, что я обманываю. - Глупо, - возмутился Голл, - бить мадисту за вранье - все равно что наказывать дерево за то, что оно растет не корнями к небу. - Тебя так уж точно лупили чаще. - Это совсем другое. Меня лупили ни за что. Это зависело не от моего поведения, а от настроения отца. - Ты был нормальным ребенком, акрусианин? - Не очень-то хорошим. А ты? - А я никогда им не был. - Не был или не помнишь? - Сказать тебе честно? Это одно и то же. - Тебе не страшно с этим жить? - Мне страшно оттого, что я не понимаю, зачем живешь ты? Затем, чтобы дождаться момента и убраться в свою пустоту? Почему вы все существуете лишь для того, чтобы погубить себя? Зачем вы стараетесь разрушить то, что не вами создано, разрушить гармонию, для того чтобы убедиться в том, что она существует? Пока на вишне не вырастут шишки, ты не поверишь, что это вишня? - Лучше ты мне объясни... если Аритабор не твое творение, то чье же? - Того, кто хочет меня погубить. Больше я ничего о нем не знаю. Ты ведь, правда, хочешь спасти меня? - Альбертик! Этой цивилизации неизвестно сколько лет. В этом поединке мы обречены. - Нет никаких лет, поверь мне, хоть раз в жизни поверь! Время - это то, чего всегда навалом, - бери, сколько надо, но сделай так, чтобы эта черная дыра не засосала в себя все, что способно жить. - Ты соображаешь, что говоришь? Это все равно, что мне сейчас выйти с палкой против бомбы. - О чем мы торгуемся, Голл? Разве у нас есть выбор? Неужели безумство хуже погибели? Посмотри на Ареал. Он ведь оттого и жив до сих пор, что безумен. Других причин нет. Спроси у кого хочешь... Не доверяешь людям - у Баю, у Ксареса спроси... Они спасаются от той же самой пустоты, в которую тебя затягивает. - Успокойся. - Разве ты не видишь, что я абсолютно спокоен!? - закричал Альба. - Я так рассчитывал на тебя. После Аритабора ты мне казался единственным спасением... - Я сделаю что смогу... Если ты успокоишься и выслушаешь. Альба умолк на полуслове, даже стиснул зубы, чтобы больше не выронить ни единого звука. - Но тебе придется кое-чем пожертвовать ради этого. - Я готов, - кивнул Альба, и Голли положил ему руку на плечо, будто опасаясь, что это нематериальное создание может в любой момент унестись на небеса. - Ты должен поверить в мой реальный мир. Убедить себя в том, что он есть. Смирись, как хочешь, даже если это будет нелегко и получится не сразу. Без этого я бессилен тебе помочь. Альба ничего не ответил, но купол небесный не рухнул на земную твердь, из-под снега не выросли банановые пальмы. Голли представить себе не мог, о чем размышляет Альба, только почувствовал, как рука, лежащая на его плече, непроизвольно напряглась, и никакое усилие воли не могло заставить ее расслабиться. Такого свойства он прежде за собой не замечал, а потому был не на шутку озадачен. - Я попробую, - согласился Альберт. - Вот и хорошо. - Я постараюсь. Так какие у тебя еще есть доказательства существования реального мира? Не дождавшись ответа, Альба поднялся и начал медленно спускаться с холма, а рука Голли осталась висеть в воздухе, пока он с силой не прижал ее к себе и не ощутил долгожданное расслабление мышц. "Все равно у него нос красный от мороза, - рассуждал Голл, - и ботинки отца на нем протекают. К тому же велики... Почему они ему велики? Ведь это не удобно. У него всего лишь аномальный креатив. Это не дает ему права возомнить себя..." - он многозначительно развел руками, возвел взор к небесам и остолбенел. Ветка дерева ощетинилась толстой хвоей. Голли осторожно поднялся и подтянул к себе зеленую лапку, чтобы убедиться, что это не бред, но укололся и вдохнул запах сосновой смолы с привкусом красноватых плодов, которые собирал здесь на варенье каждое лето. И вместо того, чтобы пойти домой спать в сопровождении самых противоречивых видений, опустился на скамейку и просидел неподвижно до рассвета.
      Глава 27
      - Смотри, чего испугался? Все нормально. - Матлин подвел Голли к смотровому стенду ботанической лаборатории, за пультом которого возвышался Ксарес, рассматривая очерченную световым цилиндром сосну. Ландшафт отодвинулся, и панорама показала весь спуск в почвенном разрезе от вершины холма до усадьбы Гренса и ниже, в густой дремучий лес, дотягивающийся до границы нижнего павильона. - Вы намудрили с температурным режимом, - объяснил Ксарес, - вот оно и дало мутацию. - Он еще раз пригляделся к дереву, даже опустил на глаза маску, позволяющую разглядеть каждую иголочку. - Это адаптационный экземпляр; способен мутировать от перепадов температуры. Пройдет время, и на нем опять появятся листья. Мы сделали такие гибриды из нормальных семян, опасаясь, что земные оригиналы не приживутся быстро. А потом поленились убрать. Да и зачем? Если их искусственно не провоцировать, это нормальные деревья. Матлин в ответ на вопросительный взгляд Голли немедленно подтвердил все сказанное как главный ботаник заповедника. А непрошеная сосна как торчала, так и осталась торчать из склона холма, являя собой дополнительный аргумент не в пользу существования реального мира. Но реальный мир тем не менее не собирался сдавать позиций. - Вы абсолютно в этом уверены? Матлин с Ксаром ни на секунду не усомнились в своих гибридах. - Что у вас там происходит, Голл? С тобой все в порядке? - забеспокоился Матлин, будто по выражению лица Голла и так не было видно, что он в отличном порядке и в полной ясности сознания.
      Эту ясность сознания Голл старался сохранить в себе всю дорогу обратно, чтобы тот же самый вопрос не услышать от отца, и дал себе слово, что впредь, покуда Матлин не слезет с ЦИФовских пультов, никаких причин для помутнения рассудка под сводами заповедника возникать не должно. Старший Гренс не обратил на сына внимания, поскольку с раннего утра самозабвенно орудовал рубанком в сарае, создавая гладкие доски для ремонта прогнившего пола баньки. А Альберт столь же самозабвенно выгребал стружку из-под верстака и утаптывал ее в мешок для растопки печи. Старший Гренс на сына даже не взглянул, а лишь только больше насупился и еще яростнее принялся шуровать рубанком. - Тебе помочь, папа? - Обойдемся. - Тогда я приготовлю обед?.. - Не перетрудись, - огрызнулся Гренс, а Альба украдкой подмигнул Голли. - Пойдем вечером за водопад, на дальний спуск? Пока снег еще не растаял. Предложил он. - Этот снег никогда не растает, - проворчал старший Гренс, - здесь наступила вечная мерзлота. У вас в ЦИФе что, теплотрассу разорвало? - Мы больше никуда не пойдем... - ответил Голл, - пока не отремонтируем теплотрассу. - И ушел в дом, плотно закрыв за собою дверь. Но Альба тотчас же направился за ним, волоча полный мешок стружек. - Можете покрасить табурет, - прокричал им вслед Гренс, - только не в доме, а на террасе!
      - Потом возьмем "миксер" и полетаем по заповеднику? - приставал Альберт к Голлу Гренсу, неподвижно стоящему у замерзшего окна. - Найдем место, где не будет свидетелей. - Он бросил мешок и встал рядом, пытаясь угадать направление задумчивого фиолетового взгляда: то ли на черную тучу, висящую над самой крышей, то ли сквозь нее далеко-далеко... - Ты ведь точно знаешь, где можно... - Что можно? - перебил его Голл. - Тебе можно только писать стихи, свежий воздух на тебя дурно действует. А я уже ничего не знаю... Что можно? Где можно? Нигде нельзя! Я могу не заметить... - он неожиданно замолчал, будто опасаясь сболтнуть лишнее. - ...Разорванный круг, - продолжил Альба, Все зима да зима. Просто вырастут дети моих подруг, И постареют дома. Но когда меня спросят: А где ж ты был? Не пора ли начать?.. Это очень коварный зигзаг судьбы Можно не отвечать...
      Лицо Голли по-прежнему оставалось невозмутимым и безучастным. Альба с сочувствием поглядел на него и продолжил:
      Я готов был догнать Свой последний вагон И не дать вам уйти. Только кто мог подумать, что поезд в пути Над землей полетит? Только кто мог поверить, Что вещие сны - не сплошное вранье? Если знать наперед все изломы судьбы, Куда бежать от нее? Значит, говоришь, Феликсу нравится мое творчество? - Он стал слишком сентиментальным, - ответил Голли. - Скучает по Земле? - Возможно. - Он хотел бы вернуться? - Мне кажется, да. - И забыть все, что было здесь? - Но ведь ты не знаешь, что ждало его там! - Знаю. - Замолчи, Альберт! Я не намерен обсуждать с тобой эти темы. - Я думал о твоей вчерашней просьбе... Пытался представить себе, что чувствуешь ты. Так что ори, сколько хочешь, я на акрусиан больше не обижаюсь. Представляю, как это ужасно чувствовать себя беспомощным в моем шизофреническом мире. Чувствовать, что ты в нем никто... - Перестань. - Если только взять и представить себе серьезно, что с тобой происходит... Кто ты, что делаешь здесь, что творится вокруг... Да от этого же рехнуться можно! - Либо ты заткнешься, - прошипел Голл, - либо я уйду. - Ты слышишь, Феликс! - громко произнес Альба. - Мы по разные стороны веры. Ты знаешь, как карается вероотступничество... с другой стороны? Гренс в ужасе обернулся к нему. - А тебе, акрусианин, уже надоело играть со мной в "золотую рыбку"? О чем ты попросишь меня на этот раз? - Я пошел красить табурет, а ты можешь перекрасить небо, если делать нечего. - В какой цвет? - В какой хочешь. Я пошел помогать отцу. - Голли оторвал взгляд от тучи и направился к дверям. - Ступай... помогай. Слышал лязг да грохот? Это он не рубанок, это он зуб на тебя точил.
      Глава 28
      С того дня Голли уже ни на что не был способен. Ни на ремонт бани, ни на покраску табурета, ни на разъяснительные беседы с кем бы то ни было, даже с самим собой. Он снял с корабля Суфа поисковое оборудование, установил его на Перру и, как одержимый, от восхода до заката прочесывал все 23 яруса заповедника с намерением выявить хотя бы один работающий ЦИФовский "наблюдатель". Но ничего, кроме дежурных трансляторов, не обнаружил, несмотря на то, что местное оборудование изучил еще в детстве. Он был уверен, что Феликс заподозрил в его поведении неладное.