Фантастические тетради

Затем проанализировать эту среду на предмет полезных свойств, вычленить наиважнейшее, основополагающее свойство (впоследствии получившее название ФЕКТА) и поместить это свойство в иную функциональную среду, более примитивную и безопасную. Чтобы потом, не торопясь и обстоятельно, научиться с ним обращаться, а может быть, и управлять им, - это будет именно то, что нужно. Даже больше чем нужно. Но о скрытых свойствах ФЕКТЫ в те благословенные времена еще толком никто и не подозревал.
      В философской геометрии в связи с этим возникает третья (третичная) фигура - фектариум, включающий в себя точку (икариум), пространство (аллалиум) и самокоординацию - фекту. Если начать скрупулезно адаптировать значение термина "фекта" - можно увязнуть. Первое и самое примитивное, что приходит в голову, - уловить общее в наборе понятий, таких как движение, поиск гармонии, удержание баланса, сообразование, поиск генетических схем, регуляция, субординация... и так далее. В "философской геометрии" это тоже сформулировано предельно абстрактно: самокоординация точки в ограниченном пространстве-времени. Фектация, одним словом, иначе не скажешь. В информатике Ареала фектариум стал символом субстанции личности и теоретической основой ИНИ-поколения в технике. Одно и другое практически было уравнено в своих интеллектуальных потенциалах и какое-то время считалось непревзойденным достижением технического прогресса до появления четвертой фигуры "философской геометрии" - феллалиума, обладающего всеми традиционными свойствами "четных" фигур. К примеру, свойством бесконечной самотрансляции, которое проявлялось уже в скромном двоичном аллалиуме безо всяких роковых перспектив. В четвертичной фигуре заставило Ареал содрогнуться. (Здесь термин "четность" имеет иной смысл, нежели в традиционной математике и означает скорее способность к адекватной самотрансляции. Однако в числовом ряду чередуется с "нечетными" в том же порядке... через раз.) Феллалиум стал теоретической основой ИЗИ-поколения и "философской геометрией", определялся как "самокоординация точки в неограниченном пространстве-времени (фекта, замкнутая на макрополярную среду)". А в информационной инженерии 4-я фигура явила собой некий прототип древнеиндийского Атмана - макросубстанции личности, среды существования естественного информационного пространства; системы, не имеющей пространственно-временных критериев. Не имеющей вообще никаких доступных нам критериев, кроме одного-единственного, до которого в старые добрые времена додумались аритаборцы, - критерия "иммунитета природы". Но сколько-нибудь вразумительно описать работу "иммунитета" в феллалиуме у меня не получится.
      Вернемся к более прозаическому вопросу: как соотносятся между собой микрополярная (фектариумная) и макрополярная (феллалиумная) среда. Очевидно, что самым непосредственным способом, одно, по логике вещей, должно являться подмножеством другого либо логически из него вытекать. У инженеров-информационщиков к этой проблеме имелось несколько подходов: - возможно, макрополярная среда в период своей особой активности и в местах наиболее яркого проявления этой активности испускает "брызги" родственных структур. Эти "выбросы" обладают геометрикой фектариума и на всеглобальность общего абсолюта не претендуют, но сохраняют в себе полезные фекта-свойства; - возможно, микрополярные субстанции, напротив, признаки развития макросреды, пробные камни, имеющие перспективу когда-нибудь окрепнуть и вернуться в первоначальное состояние; - может, это метод освоения макрополярной средой каких-либо чужеродных проявлений окружающего мира - метод анализа физической природы, когда автономная изолированная фекта-структура обеспечивает безопасность общей глобальной системе; - возможно, это способ проникновения внутрь физической природы не только для изучения ее со всех сторон, но и для управления ею, для поддержания над ней контроля; - возможно, микрополярные образования - всего лишь признак деградации субстанции макрополярной... и так далее.
      Каждая из версий имела множество направлений, равно недоказуемых и равно не допускающих экспериментальных проверок. Первой осмысленной попыткой доказательства в этой крайне мадистоопасной области познания явились опыты ИЗИ-технологий. С той поры всякий лихой экспериментатор должен был раз и навсегда зарубить себе на носу, что практика - не только критерий истины, но и КРИТЕРИЙ ВОЗМОЖНЫХ ОШИБОК. Тогда же вся мадистология Ареала, как по команде, перешла на чисто теоретические методы исследования. ИЗИ-аппаратура, в отличие от ИНИ, обладала одним принципиальным преимуществом: созданные в разных местах разными способами ИЗИ-модификации оказались связанными между собой одним общим фактором - единой "макросубстанцией личности", гораздо более совершенной, чем все вместе взятые ИНИ-прототипы. Колоссальная мощность, иначе говоря, макрополярное включение, подразумевало собой, кроме свойств самотранслирующей "четности", похожей на цепную реакцию прогрессирующих возможностей, еще и свойство универсальной самозащиты: при попытке разрушить точку включения и изъять ее из функциональной среды единая макросубстанция моментально воспроизводила такую же точку, никак не сообразуясь при этом с пространственно-временной координатой. Этот драматический эксперимент стоил Ареалу прорыва еще на одну ступень (по Дуйлю), кажется, с 5-й на 6-ю, и, фигурально выражаясь, встряхнул мозги... Заставил задуматься над перспективой проникновения в физическую природу чего бы то ни было инородного и над тем, стоило ли давать этому "нечто" столь заманчивый шанс? А главное, на чьей стороне в такой ситуации должны выступить разумные существа, наделенные физической плотью? И не являются ли эти существа исключительно способом выражения пограничного паритета двух глобальных монстров? За этим памятным периодом первых и последних ИЗИ-испытаний хронологически следует несколько важных событий. Таких как закрепление постоянно действующих коммуникаций ИИП по всему пространству Ареала; начало информационного, почти симбиотического обмена между всеми расовыми группами и образование расовой системы взаимного контакта, со всеми вытекающими отсюда возможностями. Расовая группа, к которой относятся земляне, получила в этой системе обозначение
      рис. (C2/1)
      - знак, который можно транскрибировать как "вэф", а обозначать таким образом: WW. К этому же знаку WW относятся все упоминавшиеся до сей поры персонажи, за исключением одного-единственного - навигатора бонтуанского корабля-похитителя, ходившего туда-сюда по зоне Акруса. Но если этот навигатор вплотную работает с бонтуанцами, вряд ли его знак в системе слишком далек от нашего.
      Что же произошло с ИЗИ-поколением и каким образом удалось от него избавиться раньше, чем оно заработало на проектную мощность? Как это выглядело со стороны? Все без исключения существовавшие на тот момент цивилизации помнят это событие и описывают его чрезвычайно подробно. Согласно описанию аритаборских очевидцев, это было так: в один момент все находящиеся в действии информационные сети оказались парализованными; каким-то фантастически-невероятным способом ареал оказался насквозь пронизанным новыми каналами колоссальной мощности инфопотока, отключиться от которых было невозможно. По этим каналам в течение долей секунды транслировалась одна информация: "Внимание! Выход во все инфоканалы категорически запрещен!" Но не многие в тот момент догадались, что это был первый и единственный опыт работы ИЗИ. Поколения, не успевшего осознать себя, а тем более заявить о себе, - это был первый писк новорожденного младенца, который неосознанно исполнял волю создателя и держал сигнал тревоги по всему ареалу ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы обнаружить и уничтожить одновременно все его очаги. Все "рабочие органы" на доли секунды оказались отвлеченными. До сих пор считается, что это и стало единственной причиной, не позволившей ИЗИ раз и навсегда выйти из-под контроля. Эта система называлась "аварийной технологией испытательных включений", возможно, только ее создателю современный Ареал обязан своим вторым рождением. Посредники назвали это событие попыткой вмешательства Природы в структуру самое себя. В Аритаборских интерпретациях оно носит название "зеркального эффекта" - искусственно вызванного "иммунитета природы". Дуйль и его многочисленные последователи считают это провалившейся попыткой включения в ЕИП и связывают с этим включением один из критических барьеров. По их мнению, этот барьер должен был отбросить цивилизацию на уровень протофактуры или уничтожить вообще. Астариане, потомки хабронитов, из своего исторически печального опыта выводят довольно оптимистическое умозаключение: "такие события заставляют нас чувствовать свое присутствие в этом мире". Действительно, после потрясения от ИЗИ-эффекта самодостаточный, пресыщенный и без меры самоуспокоенный Ареал получил мощнейший пинок... Достаточно перечислить только направления новых исследований, наметившихся вскоре после события. Сюда можно отнести образование крупнейших фактурологических исследовательских центров (ЦИФов), превративших фактурологию из развлечения в интереснейшую науку; науки коммуникационных и информационных адаптаций, сделавших общую сеть доступной для любого уровня восприятия всех расовых групп. Та же самая идентифология, покоившаяся в аритаборском небытии, расползлась по Ареалу и стала интенсивно накручивать на себя новые направления наук. По прошествии нескольких миллионов лет можно было смело утверждать, что зеркальный ИЗИ-эффект положил начало совершенно новой эпохе. Эпохе, которую можно сравнить разве что со второй молодостью порочной дамы, способной принести в жертву красоте собственное неродившееся дитя.
      Глава 5
      На подлете к ЦИФу Матлин совершенно расслабился, даже позволил себе надолго отлучаться из пилотской. Двухнедельное путешествие подходило к концу, и все вокруг было подозрительно благополучно. Можно сказать, слишком хорошо для того, чтобы расслабиться окончательно. Так хорошо, что дальше могло быть только хуже. Альба вел себя достойно. Факт космического перелета никоим образом его не потряс и не вызвал псевдоностальгических воспоминаний. Он обстоятельно обошел корабль, вовсе не так, как это в свое время делал Матлин. Он не задал ни единого лишнего вопроса, не пытался совать пальцы куда не следует, не проявил ни малейшего интереса к панораме открытого космоса, которая возникала всякий раз при торможении или перестройке в сети транзита. Его не впечатлил даже вид удаляющейся "наша-Галактики", которую Феликс демонстрировал специально для него. - Я видел в кино кое-что покруче, - сказал Альба. - Не слишком-то она похожа... Ты уверен, что это наша Галактика? В первый же день ему все наскучило, и он нашел себе укромное место в лабораторном отсеке, где обычно было темно, тепло и где можно было спать без спальника на мягких полочках. Бытовой отсек, которым пользовались нормальные гуманоиды, отчего-то напоминал ему дурдом; на верхней палубе он боялся заблудиться, к тому же слабая гравитация вызывала у него приступы тошноты; а в пилотском отсеке, по его глубокому и совершенно правильному убеждению, ему совершенно нечего было делать. Собственно, распорядок его дня не сильно отличался от "дачного". Разве что рисовать было нечем, да и обстановка не располагала. Но спать он укладывался аккуратно два раза в сутки; изысканной пищи не требовал, а прожевав витаминный брикет, решил, что это очень даже вкусно. Несколько раз Феликс пытался увлечь его разъяснением каких-то жизненно необходимых нюансов. К примеру, как выйти из герметичного контура корабля, когда они прибудут на место... Как можно в любой момент найти друг друга по связи; насколько проще и удобнее общаться со здешним компьютером, чем, скажем, с тем, который он видел у Шуры Бочарова; как образуется пространственная панорама и как на ней можно рисовать трехмерные картинки... Все это Альбе было глубоко безразлично. Он вежливо выслушивал, моментально забывал и никогда не переспрашивал, если в этом не было сиюминутной необходимости. В таких безнадежных ситуациях Матлин не раз вспоминал его отчаянные попытки откровения: "Маме сказали, что в меня вселился бес. Она отвела меня к пастору и тот старался беса изгнать, пока не почувствовал, что скорее из него самого святой дух выйдет... Потом мы отправились к целителю. Целитель говорит: "Ба! Как интересно! Мальчик существует одновременно в нескольких параллельных мирах!" Мама говорит: "Было бы хорошо, если б он научился отличать один параллельный мир от другого". Одни говорят, что это надо развивать, другие говорят, что это надо лечить. Третьи говорят: "Оставьте его в покое, не то хуже будет". - Ты сейчас в каком параллельном мире? - интересовался Матлин, когда чувствовал полное отсутствие своего собеседника. - В твоем, - отвечал Альба. - Что делали врачи, если с тобой случался обморок? - Ничего. Ждали. - Мне тоже надо будет ждать? - Не бойся. Ничего не случится, - уверял Альба и снова прятался в темной лаборатории. Матлин жалел, что не пообщался с доктором Татарским. "Все равно придется начинать с ноля, - думал он, - анамнез ситуации не прояснит. ЦИФовские биоинженеры и те вряд ли возьмутся анализировать психику Альбы, особенно если будут в курсе его наследственных обстоятельств". И верно, скорее они не поверят и возьмутся за психику Матлина, которого уже исследовали миллион раз, однако здоровее его психика от этого не становилась.
      До парка ЦИФа оставались считанные часы, а Матлин так и не придумал достойного оправдания своему поступку. Если бы этот мальчишка категорически заявил ему "Нет!", проявил хотя бы малейшие признаки тревоги. Матлин убрался бы в свой Ареал, если не с чувством исполненного долга, то хотя бы с чистой совестью. Но Альба последовал за ним вполне осознанно. Разве что с некоторой обреченной покорностью перед обстоятельствами, которых сам опасался не меньше, чем Матлин, но объяснить не мог. Матлин снова и снова прослушивал наспех сделанные записи, пока его пациент мирно дремал на лабораторной этажерке: "Мама во всем обвинила себя. Ей кто-то сказал, что, если с раннего детства не заниматься ребенком, вырастет обезьяна. У нее не было времени, к счастью... Я слишком долго учился ходить и разговаривать. Но, знаешь, как... сначала я ничего не понимал. Потом никто не понимал меня. Бабушка махнула рукой, сказала: "От Наташки все равно ничего путного не получится". Знаешь, я рисовать-то начал только потому, что не мог научиться писать... Моментально теряю внимание, и выходят одни каракули наподобие японских иероглифов. Мой дядька Олег всегда был уверен, что я над ними издеваюсь. Он просто не видел меня в раннем детстве. Бабушка говорит, что зрелище было не для слабаков: "Игрушки тебя не интересовали, книжки ты терпеть не мог, плакал, когда тебя брали на руки..." Матлин, анализируя услышанное, запутывался еще больше. Либо малыш Альберт издевался над ним в особо извращенной форме, либо он научился фантазировать так искусно, что сбивал с толку даже самые чувствительные детекторы фальши компьютера. Но Альба больше походил на ласкового пугливого щенка, чем на злодея. А из его фантазий, по убеждению Матлина, даже из самых изощренных, рано или поздно здравый смысл непременно будет извлечен. Иначе к чему вся эта авантюра? "...Я и сам понимаю, что глупо совать нос в чужой бумажник. Да я никогда этого не делал. Оказывается, Шурка только собирался съездить в Брест. Билет купил и передумал. Но я-то точно помню, что мы с тетей Леной провожали его на вокзал". "К вопросу о существовании параллельных миров, отмечал про себя Матлин и все равно ничего не понимал, - либо он действительно "псих", либо я свихнусь сам. Интересно разворачиваются события: чтоб изучать мадистоаномалии фактур, приходится начинать с медицины". "...еще, еще, совсем забыл, я в темноте вижу так же, как при свете, и иногда во сне хожу по палате..."
      - Ты смог бы пролежать здесь всю жизнь? - Я? - переспросил Альба, потирая опухшие ото сна веки. - Можно попробовать. Почему бы нет? - А я собрался тебя обрадовать. Мы уже прибыли. Альба пощупал свой манжет на левой руке. - Должна появиться белая полоса? - спросил он. - Верно. - Я должен одеть протектор? Матлин включил павильонный приемник лифта и подошел к Альбе: - Если собираешься выйти в технопарк, действительно нужен протектор. Я же предлагаю сэкономить время. Тем более нас давно ждут. Но Альба все же увлекся "картинками" на манжете, который реагировал на прибытие гораздо ярче и активнее, чем он сам. Так увлекся, что не обратил внимания на фиолетовое кольцо, вырвавшееся из пола и вонзившееся в купол пилотского отсека, заключив путешественников в световой цилиндр. Когда стены цилиндра потемнели, Матлин подтолкнул Альбу вперед: - Выходи. Я должен погасить приемник. Альба шагнул сквозь растворяющуюся стенку лифта, как в клетку с пантерой, и очень удивился. Перед ним был не новый отсек корабля, не технопарк, даже не разверзнувшиеся глубины открытого космоса, а обычная гостиная загородного особняка. За окном зеленела та же весна, с которой он трогательно распростился на Земле, и то же яркое солнце чертило на полу темные полосы оконной рамы с той лишь разницей, что без решеток. - Ну, как? - спросил Феликс. - Нравится? Альба растерянно пожал плечами и огляделся. Именно так, как должен был оглядеться человек, подозревая, что его хорошенько надули. Во всяком случае, эта жилплощадь должна была показаться ему просторнее, чем та, в которой он провел последние две недели. И теперь, стоя посреди комнаты, он будто снова пытался искать себе убежище, но панически его не находил. - Подойди к окну. Альба указал на окно пальцем: - К этому? - Разумеется. "Да что с ним? - думал Матлин. - Он ведет себя так, будто с младенчества адаптировался к рискованным зонам и нажил себе иллюзию безразмерного времени, чтобы взвешивать и обдумывать каждый безобидный шаг". Он пытался понять, что же там, внизу, можно так долго и скрупулезно рассматривать из окна второго этажа, если, уезжая, он не оставил там ровным счетом ничего привлекательного. - Мама дорогая... - прошептал Альба, и для Феликса ситуация начала проясняться. - Один из них натуральный гуманоид, а другой - что-то странное. - Гуманоида зовут Ксарес, - улыбнулся Матлин, - и он прекрасно говорит по-русски. - А этот... белобрысый араб? - Спускайся вниз. Будем знакомиться. Альба нерешительно направился к лестнице и у самой двери парадной подождал Феликса, чтобы предоставить ему возможность выйти первым.
      - Феликс! - воскликнул "белобрысый араб" и кинулся ему навстречу. - Я думал ты не вернешься! Они обнялись, будто не виделись миллион лет, а Альба, на всякий случай, отступил назад, чтобы дать больше простора трогательному излиянию чувств. И отступал до тех пор, пока не наткнулся на дверь, которая предательски лязгнула. От этого вся компания переключила свое внимание на его персону причину всех непредвиденных задержек и томительных ожиданий. - Альберт Белозерский, - представил его Феликс. - Голл Гренс, - ответил "араб" и подошел к Альбе, чтобы пожать ему руку. Как доехали? Вот это да... Не скучали по дороге? Выспались, наверно, на год вперед? Как там Земля?... Как Москва? Как жизнь вообще... Не слишком-то вы торопились обратно. Я уже начал беспокоиться. Феликс, он у тебя разговаривать умеет? - Если ты замолчишь на минутку, - ответил Феликс, - может быть, он успеет вставить слово. Но Альберт никуда не торопился.
      Голл Гренс оказался на голову выше него и раза в полтора шире в плечах. У Голла Гренса был непривычный звенящий тембр голоса и не совсем человеческие черты лица. Но все это было вскользь... между делом. Альбу сразу и наповал сразили его глаза. Ничего подобного он не видел никогда, нигде, в бреду не мог себе представить, что такое возможно. Они были ярко... ядовито-фиолетового цвета с какой-то дурацкой кошачьей линией разреза и постоянно пульсирующими зрачками. Это удивило Альбу гораздо больше, чем, скажем, если б у его нового знакомого вдруг внезапно выросли рога и клыки. - Я акрусианин, - объяснил Голл Гренс, почувствовав удивление. - А я землянин, - ответил Альба, нарочно делая ударение на последнюю букву "и". - Мой отец тоже землянин, - передразнил его Голл. - Не очень-то похоже... - Ты тоже не вылитая копия своего отца. При упоминании об отцах Ксарес, так и не вступив в разговор, стал медленно удаляться и вскоре совсем исчез в зелени сада. Феликс потрепал Альбу по взъерошенным волосам. - Ну, как? Слегка непривычно? Дышишь нормально? Суставы не болят? Здесь земная гравитация, заметил? Но Альба не реагировал ни на гравитацию, ни на чистоту атмосферы, чем-то напоминающую теплицу, он реагировал только на глаза Голла Гренса, которые с интересом шарили по его лицу, и никак не мог уловить фокуса ядовитого пульсирующего взгляда. Может, акрусианам этот фокус вовсе ни к чему, только теперь Альба начал понимать, что именно неуютное, отталкивающее он почувствовал в Феликсе с первого дня знакомства. Ту же самую странную привычку смотреть в глаза собеседнику, не фокусируя взгляда, будто Альба вовсе не Альба, а некое, ничего не значащее для реального мира, эфирное существо, на котором не держится акрусианский взгляд. Будто акрусианское восприятие окружающего мира происходит какими-то неведомыми землянину обходными путями. - Привыкайте. Очень надеюсь, что вы подружитесь. Голли, я рассчитываю на тебя... Голл Гренс утвердительно кивнул. Какую именно ответственность Матлин возложил на Голла Гренса, Альба не понял, поскольку монолог плавно перешел на непонятный ему язык. Настолько плавно, что Альба ни за что бы не уловил этого перехода, если б не почувствовал, что для несчастного Феликса это стало невероятным облегчением. Много дней он был вынужден держать себя в напряжении, вспоминая русские слова и произнося их с такой безукоризненной точностью, от которой нормальные русские уши давно отвыкли. Но Голл Гренс по-прежнему старательно кивал и отвечал исключительно по-русски: "Ничего страшного...", "не волнуйся", "мы разберемся", "все будет хорошо", "конечно, я понимаю..." Когда Феликс окончательно убедился в том, что Голли осознал... он снова перешел на русский, попрощался с Альбой, пожелал ему хорошенько отдохнуть и, откланявшись в обе стороны, удалился тем же маршрутом, которым только что удалился Ксарес. Голл Гренс проводил его экзотическим взглядом до ближайшего куста, а затем немедленно переключился на Альбу, будто испугался, что эта дорогая игрушка может испортиться, если каждую секунду не облучать ее фиолетовым светом. Вскоре они остались в павильоне одни и имели возможность вдоволь насмотреться друг на друга. - Ты совсем неплохо разговариваешь по-русски, - выдавил из себя Альба и изобразил на лице легкое подобие улыбки, ровно настолько, чтобы не выглядеть ни скучным занудой, ни улыбчивым идиотом. - Это язык моего отца, мой второй родной язык. - Ах, ну да! - вспомнил Альба и, осознав нелепость своего комплимента, занялся построением зрительного образа акрусианской матушки. Голли тем временем покончил с визуальным анализом и решил ощупать новое приобретение Феликса с ног до головы. Притом сделал это квалифицированно с анатомической точки зрения, тщательно сверив каждую мышцу и каждый сустав со своим общетеоретическим представлением о землянах. Альба не возражал: во-первых, акрусианам как-то надо было расширять научный кругозор; во-вторых, пауза в разговоре от этого перестала быть столь бестолковой; в-третьих, караул кричать здесь все равно было некому. И, наконец, Альбе самому было интересно, зачем это инопланетянин вырядился в походный брезентовый костюм стройотрядовского фасона и в горные ботинки с шипами. Но прежде чем запустить пятерню в оттопыренный кармашек с логотипом МИФИ, следовало убедиться, что противоположная сторона осталась довольна результатами первого контакта. Но Голл Гренс остался крайне недоволен. Он даже губы надул от досады и совершенно по-человечески покачал головой. - Очень, очень паршиво. Просто никуда не годится. - Почему же? - испугался Альба. - Тридцать километров по горам ты не пройдешь. И на себе... - Голли приподнял его на полметра от земли и легонько потряс, очевидно, надеясь, что от этого все лишнее должно отвалиться, - ...и на себе тебя тащить неудобно. Ай-яй-яй, и одного тебя здесь не оставишь. - Дойду, - обиделся Альба, - я выносливый. Может, не быстро, но точно дойду. Голли испугался, что его новому знакомому сделалось дурно от одной мысли, что его оставят в заброшенном особняке без стакана простокваши, а на одних лишь витаминных брикетах. Оттого он и молотит чепуху. - Дойду, дойду, - успокаивал его Альба. Он что, по-русски перестал понимать? Он не знает, что лучше сдохнуть в горах от усталости, чем в кровати от ожиданий? До чего ж тупой гуманоид! Давай поворачивайся и иди! Гуманоид действительно повернулся, но прежде чем пойти, улыбнулся так вкрадчиво и задушевно, будто оттаял от глубокой заморозки. - Альберт Белозерский... - произнес он, - вот это да... Ну, идем.
      Глава 6
      Выбравшись из зарослей сада, Голли остановился, чтоб еще раз оглядеть Альбу. Но Альба был нарочито бодр и энергичен, несмотря на то, что обещанная гора еще только-только начинала подниматься над горизонтом. - Вот здесь, - объяснил Голли, - проходит граница верхнего и нижнего павильона, которая когда-то менялась, в зависимости от успеха боевых действий. Проходить ее надо строго по тропе, а еще лучше - иди по моим следам, иначе выскочишь на другой ярус и вообще не выберешься. Эту тропу я вытоптал сам. Альба послушно пристроился вслед за ним и даже остановился, чтобы закатать штанины, а заодно почтить память павших в этой совершенно непонятной ему войне. - Там, наверху, - спросил он, - обитает племя людоедов? - Вот именно, - подтвердил Голли и захохотал, - это племя называется "мой папаша". Они с Феликсом в прежние времена устроили здесь настоящие боевые действия. И дрались бы до сих пор, если б я не растащил их. Сейчас между ними дипломатическая война, но я люблю обоих. Я вообще люблю землян. - За что? - удивился Альба. - За что... - Голли задумался, пытаясь вникнуть в самую сердцевину этого неожиданного для него вопроса. Похоже, задуматься на эту тему ему пришлось впервые. - Они искренни. Самые искренние существа из всех, что я знаю. А я, поверь, повидал их немало, - важно произнес он и прибавил шагу по узкой кромке "пограничной полосы". - Из-за чего же они дрались, твои земляне? - Это длинная история, - отмахнулся Гренс. - Сначала они любили друг друга. Учились в одной школе, сидели за одной партой. Когда выросли, поняли, что стали совершенно разными людьми, но искренне желали друг другу добра... каждый по-своему. Началось с того, что Феликс не позволил отцу достойно умереть, как он выразился, "вытянул за шнурки с того света", когда отец уже морально был готов там остаться... морально и физически. Мой бедный отец до последнего момента не мог поверить, что это не Земля. А когда поверил, они рассорились насмерть. Феликс долго терпел, прощал, но не выдержал, после того как отец меня отлупил. С этого и началась война, то есть я хочу сказать, что они впервые подрались. Точнее, не подрались, это Феликс надавал отцу по мозгам и сказал: "Если ты еще раз посмеешь ударить ребенка, я перестану считать тебя человеком". Конечно, это было... - Непедагогично, - помог ему Альба. - Непедагогично, - согласился Голл, - может быть, но Феликс считал, что никто не вправе ударить существо, которое по каким-то моральным или физическим причинам не может ответить тем же. И меня воспитывал соответственно. - Странно, нормальных землян как раз таки учат постоять за себя. - Так то ж нормальных землян. А мне против отца руки распускать - нет! Вдруг зашибу насмерть? Что делать? Ты бы видел, как он вел себя в лаборатории в прошлый раз. Ты бы знал, как Феликсу было стыдно за него. Бионики сказали: "Хватит! Еще раз убьется, ты его сюда не тащи. Лучше закопай, как положено, и воткни осиновый кол". Но Ксарес запретил закапывать. У него на этот счет своя этика. Короче, паршивая может получиться ситуация, безвыходная... Когда отец захотел вернуться на Землю, его не пустили; когда отец захотел вернуться в Акрус, его опять не пустили; потом он сбежал в заповедник, обосновался там и запретил пересекать границу всем, особенно Феликсу. - А ты? - Я то здесь, то там... Не могу же я его бросить. - С тех пор он больше тебя не бил? - Как же... если бы! Я привык. Ему это для нервов полезно, а мне - вместо массажа. Главное, чтоб Феликс не знал. Они такие разные...
      Альба на момент представил себе душераздирающую сцену побоища между Феликсом, олицетворявшим собой до сих пор одно сплошное спокойствие, и неизвестным ему монстром, засевшим в горах. На душе у него похолодело, а в голове образовалась полная каша. Голл Гренс на время замолчал, будто почувствовал, что его подопечному землянину понадобится время, чтобы справиться с новыми впечатлениями. Но дорога была долгой, тропа пошла на подъем, и с каждым шагом Альбе приходилось сильнее упираться в землю скользкими подошвами ботинок. - Отец усыновил меня в 12 лет, по вашему земному календарю - больше двадцати лет тому назад. - Я думал, мы ровесники, - удивился Альба. - А мы ровесники. До 40 лет у акрусиан мальчишеский возраст. По крайней мере, так считает отец. Он был моим учителем в школе и еще в то время в Акрусе наделал скандалов. Представь себе, он заставлял своих учеников приходить к нему лично, рассаживал нас вокруг и рассказывал часами. Он терпеть не мог программ на мозговых стимуляторах и всегда говорил: "Только глядя в глаза, можно чему-то научить". Коллеги считали его ненормальным, а нам нравилось, хоть мы и отставали по времени, рисковали остаться недоучками. Я был самым бестолковым, самым младшим и самым худым учеником в этом классе. Сначала он меня жалел и подкармливал. Потом забрал к себе. - Что он тебе преподавал? - Генезис ранних акрусианских цивилизаций. - Ты уверен, что он землянин? Голли усмехнулся. - Ты не видел моего отца. Тебе Феликс рассказывал что-нибудь о гуминомах? - Нет. - А свою историю в Ареале? - Нет. - Так что ж вы, молчали всю дорогу? - Нет. Изучали его компьютер, но я не научился. - Зря. Без этих, как ты выражаешься, компьютеров здесь, как на Земле без кислорода. Так и будешь всю жизнь сидеть в противогазе. - Он сказал, что нормальным способом меня не научишь. Надо разбираться, что у меня с головой... будто бы это дурная наследственность от отца, которому он много чем обязан, поэтому постарается мне помочь. Я и сам знаю, что это от отца... Но чем Феликс ему обязан, не знаю. Голли ничего не ответил, и Альба, выждав время, перешел в лобовую атаку. - Мне никто никогда ничего не рассказывал о моем настоящем отце. Прожив 18 лет, я впервые встретил человека, который признался в том, что был знаком с ним.