Суббота, 2 апреля, полдень
 
      Из всех уголовных дел, в которых Фило Ванс принимал участие в качестве неофициального следователя, самым мрачным, самым необыкновенным и, по-видимому, самым непонятным было дело об убийствах, раскрытием которых Ванс занимался вместе со своим другом Джоном Маркхэмом, нью-йоркским следователем. Оно стало известно как «Дело Епископа». Название очень неудачное, так как в этом списке отвратительных убийств, заставивших массу людей читать стишки из детской книжки, не было ничего клерикального, так же как и фамилии «Бишоп» не носило ни одно лицо, хотя бы отдалённо связанное с этими чудовищными происшествиями. Но до некоторой степени название все-таки оправдывалось, так как убийца пользовался словом «епископ» с самыми преступными намерениями. Именно это слово и привело Ванса к открытию невероятной истины и дало возможность положить конец ряду самых изощрённых в истории полиции преступлений.
      В прекрасный тёплый весенний день, какие иногда случаются в Нью-Йорке в апреле, Ванс завтракал в садике на крыше своей квартиры на 38-й Восточной улице. Было близко к полудню, Ванс работал и читал по ночам, поэтому вставал поздно. Он сидел развалясь в удобном кресле, перед ним на низеньком столике стоял завтрак; грустными глазами смотрел он сверху на вершины деревьев, росших на заднем дворе.
      Уже много лет я был другом и юридическим советником Ванса, кем-то вроде управляющего денежными делами и компаньона. Я покинул нотариальную контору в фирме моего отца «Ван Дайн, Дэвис и Ван Дайн» и посвятил себя ведению дел Ванса, что находил более подходящим для себя, чем сидение в душной конторе; и хотя у меня была собственная квартира в западной части города, большую часть времени я проводил у Ванса.
      В это утро я пришёл очень рано; Ванс ещё не вставал, и, просмотрев счета на первое число месяца, я лениво курил трубку, пока тот завтракал.
      Едва успел Ванс налить себе вторую чашку кофе, как в дверях с переносным телефоном в руках появился Карри, его старый камердинер и поверенный во всех делах.
      — Это звонит м-р Маркхэм, сэр, — извиняющимся тоном сказал старик. — Он требовал вас очень настойчиво, поэтому я и осмелился сказать ему, что вы дома.
      Он поставил аппарат на столик.
      — Хорошо, Карри, — тихо сказал Ванс и взял трубку. — Пусть хоть кто-нибудь нарушит это дьявольское однообразие, — и он заговорил с Маркхэмом: — Ну что, старина, не спишь? А я ем яичницу; хочешь присоединиться? Или просто решил услышать мой голос?
      Вдруг он замолчал, и с его худощавого лица исчезло шутливое выражение. Внешне Ванс был типичным северянином: длинное лицо с резкими чертами, серые, широко расставленные глаза, узкий орлиный нос и прямой удлинённый подбородок. Красиво очерченный рот выделялся на бледном лице. Но была в нем черта какой-то циничной жестокости, делавшая его больше похожим на обитателя Средиземноморья, чем севера. Лицо его, волевое и привлекательное, нельзя было назвать очень красивым. Это скорее лицо мыслителя, отшельника, и строгость его выражения всегда служила преградой между ним и его товарищами.
      Ванс был неподвижен по природе и приучил себя к сдержанности в проявлении чувств, но в это утро я заметил, что он не в состоянии скрыть жадного интереса к тому, что говорилось. Лоб его наморщился. В глазах мелькнуло изумление. Время от времени он давал выход своим чувствам любимыми восклицаниями: «изумительно!» или «необычайно!», или «честное слово!».
      И когда через несколько минут он заговорил сам, в его речи чувствовалось странное возбуждение.
      — О, конечно! — сказал он. — Это, право, безумно… Сейчас оденусь. До свидания.
      Положив трубку на место, он позвонил.
      — Подать серый костюм, — приказал он Карри, — тёмный галстук и шляпу. — Потом он опять принялся за яичницу.
      Через несколько мгновений Ванс вопросительно посмотрел на меня.
      — Вы знаете что-нибудь о стрельбе из лука, Ван? — спросил он.
      Я, конечно, не знал ничего, кроме того, что надо было пускать стрелы в цель, о чем и сказал ему.
      — Ну, вы не очень-то осведомлены, — и он лениво закурил папиросу.
      — Я и сам не могу назваться авторитетом в этом деле, но в Оксфорде я немного упражнялся в стрельбе из этого средневекового оружия. Это не очень интересная забава, гораздо скучнее, чем гольф, и такая же сложная.
      Некоторое время он мечтательно курил.
      — Ван, будьте добры, принесите мне том словаря, где говорится о стрельбе из лука.
      Я принёс книгу, и почти на полчаса он погрузился в чтение главы о стрелковых обществах, турнирах, состязаниях и о знаменитых американских лучниках. Наконец он выпрямился в кресле. Очевидно, он нашёл что-то смутившее его и заставившее работать его быстрый ум.
      — Это просто безумие, Ван, — сказал он, устремив глаза в пространство — Средневековая трагедия в современном Нью-Йорке! Клянусь Юпитером!.. — Он внезапно выпрямился. — Нет, это совершеннейший абсурд. Я поддался безумию маркхэмовых сообщений… — Он выпил ещё кофе, но по выражению его лица я видел, что он не может освободиться от овладевшей им идеи.
      — Окажите ещё одну услугу, Ван, — наконец сказал он, — принесите мне немецкий словарь и собрание детских стихотворений Стивенсона.
      Когда я принёс оба тома, он посмотрел одно слово в словаре и отложил книгу в сторону.
      — К несчастью, это именно так, хотя я все время знал это.
      Потом он отыскал в огромном томе Стивенсона отдел детских стихотворений. Через несколько минут он закрыл эту книгу и, вытянувшись в кресле, стал пускать к потолку длинные колеблющиеся ленты дыма.
      — Этого не может быть, — как будто возражая самому себе, сказал он. — Это слишком фантастично, что-то демоническое, совершенно извращённое… Волшебная сказка в кровавых тонах… Нечто, противоречащее разуму… Немыслимое, как чёрная магия или колдовство. Это прямо безумие…
      Он посмотрел на часы и вышел из комнаты, предоставив мне размышлять о причинах его необычного волнения. Трактат о стрельбе из лука, немецкий словарь, собрание детских стихотворений, непонятные восклицания Ванса о безумии и фантастике — какая могла быть связь между всем этим? Я пытался подыскать объяснение, но безуспешно. Да и не удивительно, что мне это не удалось. Даже когда открылась правда, когда, через недели, она явилась в подтверждении несомненных доказательств, нормальный человеческий ум отказывался воспринять её, до того она была невероятна, до того омерзительна.
      Ванс вскоре прервал мои размышления. Он был одет для выхода на улицу и, по-видимому, нетерпеливо ожидал задерживавшегося Маркхэма.
      — Знаете, мне очень хотелось чего-нибудь интересного, какого-нибудь славного, захватывающего преступления, — заметил он, — но, честное слово, я вовсе не хотел такого кошмара. Если бы я не знал так хорошо Маркхэма, я бы заподозрил его в том, что он издевается надо мной.
      Когда через несколько минут Маркхэм поднялся в садик на крыше, было более чем ясно, что он очень озабочен. Выражение его лица было мрачным, обычная приветливость заменилась сухой официальностью. Маркхэм и Ванс уже пятнадцать лет были близкими друзьями, хотя по природе это были антиподы: один — суровый, быстрый, смелый, прямой, тягостно серьёзный; другой — капризный, циничный, любезный, смотревший свысока на житейские мелочи. Они хорошо дополняли друг друга, и как часто на такой основе строится неразрывная, долговременная близость!
      В течение четырех лет Маркхэм был участковым следователем Нью-Йорка, за это время он много раз обращался к Вансу за советом в важнейших делах, и Ванс никогда не обманывал доверия к своей способности правильно мыслить и схватывать все на лету. Действительно, Ванс раскрыл большое число крупных преступлений, случившихся во время четырехлетнего пребывания Маркхэма на службе. Знание человеческой природы, большая начитанность, культурность, острота логической мысли, чуткость к скрытой под обманчивой внешностью истине делали его в высшей степени пригодным к работе следователем, он и выполнял её неофициально в тех процессах, которые велись Маркхэмом.
      Поэтому ничего нет удивительного, что в «Деле Епископа» Маркхэм с самого начала обратился к Вансу. Я заметил, что все больше и больше он полагался на помощь друга в расследовании уголовных преступлений; в данном случае было особенно удачно, что он обратился к Вансу, потому что только благодаря его глубокому знанию ненормальных проявлений человеческого разума удалось раскрыть страшный, безумный план и узнать, кто его задумал и выполнил.
      — Может быть, все это просто мистификация, — говорил Маркхэм без всякой, впрочем, убеждённости. — Но я подумал, что, может быть, ты захочешь…
      — О конечно! — Ванс саркастически улыбнулся Маркхэму. — Присядь на минутку и расскажи мне толком всю историю. Труп ведь не убежит. И гораздо лучше привести в некоторый порядок все нам известное, прежде чем заняться остальным. Кто является, например, сторонами в этом деле? И почему обратились прямо к следователю уже через час после смерти жертвы? Все, что ты мне говорил, кажется величайшей бессмыслицей.
      Маркхэм в раздумье сел на край стула и внимательно осмотрел кончик своей сигары.
      — Черт возьми, Ванс, не делай из этого Удольфской тайны. Преступление достаточно ясное. Способ убийства, конечно, необыкновенный, но за последнее время стрельба из лука вошла в моду. В каждом городе, в каждом колледже упражняются в стрельбе из лука.
      — Совершенно согласен. Но убивали из лука Робинов в очень отдалённые времена.
      Глаза Маркхэма сузились, он испытующе посмотрел на Ванса.
      — Тебе тоже пришло это в голову?
      — Пришло ли мне это на ум? Да эта мысль вспыхнула в моем мозгу в ту минуту, как ты назвал имя жертвы. — Ванс несколько раз затянулся. — Кто убил Кок-Робина? Да ещё стрелой из лука!.. Удивительно, как эти стишки, заученные в детстве, долго держатся в памяти. Между прочим, как зовут м-ра Робина?
      — Кажется, Джозеф.
      — Неназидательно и невнушительно… А второе имя?
      — Послушай, Ванс, — раздражённо сказал Маркхэм, — какое имеет отношение к делу второе имя убитого?
      — Ни малейшего. Но если уж сходить с ума, так до конца. Обрывки разума не имеют никакой цены.
      Он позвонил Карри и послал его за телефонной книжкой. Маркхэм протестовал, но Ванс сделал вид, что не слышит, и когда книжка появилась, он несколько минут рылся в ней.
      — Покойный жил на Риверсайдской аллее? — наконец спросил он, остановив палец на найденном имени.
      — Думаю, что так.
      — Хорошо, очень хорошо! — Ванс закрыл книгу и устремил торжествующий взор на участкового следователя. — Маркхэм, — медленно заговорил он, — в телефонном списке только один Джозеф Робин. Он живёт на Риверсайдской аллее и его второе имя — Кокрейн.
      — Что за вздор? — голос Маркхэма почти дрожал от ярости. — Ну, пусть его зовут Кокрейн; неужели ты серьёзно предполагаешь, что этот факт имеет какое-нибудь отношение к убийству?
      — Честное слово, старина, я ничего не предполагаю. — Ванс слегка пожал плечами. — Я только отмечаю, так сказать, некоторые факты в связи с этим случаем. Вот как обстоит дело: м-р Джозеф Кокрейн Робин, то есть Кок-Робин, убит стрелой из лука. Не кажется ли это даже твоему юридическому уму чертовски странным?
      — Нет! — коротко бросил Маркхэм. — Имя покойного очень обыкновенное, и удивительно, что благодаря этому воскрешению стрельбы из лука не убито или не ранено множество людей в стране. Кроме того, очень возможно, что смерть Робина является просто несчастным случаем.
      — Не убедительно! — Ванс укоризненно покачал головой. — Этот факт, даже если так и произошло на самом деле, нисколько не разъясняет положения, а делает его ещё более странным. Из тысяч поклонников стрельбы из лука в нашей прекрасной стране только один, по имени Кок-Робин, случайно убит стрелою! Это уже пахнет чем-то потусторонним… Неужели ты веришь в привидения и злых духов?
      — Мне, значит, надо быть медиумом, чтобы допустить возможность совпадения обстоятельств?
      — Милый мой! Совпадения не могут тянуться бесконечно. Во всяком случае, теперешнее положение несравненно сложнее, чем ты предполагаешь. Например, по телефону ты сообщил мне, что последний человек, видевший Робина перед его смертью, именуется Сперлингом.
      — Какой же скрытый смысл заключается в этом факте?
      — Может быть, ты знаешь, что значит по-немецки «Sperling»? — кротко спросил Ванс.
      — Я ведь окончил высшую школу, — ответил Маркхэм. Вдруг глаза его широко раскрылись, и все тело напряглось.
      Ванс подвинул к нему немецкий словарь.
      — Все-таки отыщи это слово. Мы должны быть точными. Сам я его уже нашёл. Я боялся, что воображение моё слишком разыгралось, и мне захотелось увидеть слово, написанным чёрным по белому.
      Маркхэм молча раскрыл книгу и пробежал страницу глазами. Остановившись несколько мгновений на слове, он решительно выпрямился, как будто стряхивая с себя наваждение. Затем заговорил вызывающим, враждебным голосом.
      — «Sperling» значит воробей. Каждый школьник знает это. Что же из этого?
      — Все! — Ванс медленно закурил другую папиросу. — И каждый школьник знает старинные детские стишки «Смерть и погребение Кок-Робина», ну так как же? — Он поддразнивающе посмотрел на Маркхэма, стоявшего неподвижно под солнечными лучами. — Раз уж ты стараешься показать, что тебе неизвестно это классическое произведение, то разреши мне продекламировать первую строфу.
      Холод, точно от присутствия какого-то невидимого призрака, пробежал по моей спине, когда Ванс повторил с детства знакомые строки:
 
Кто Кок-Робина убил?
— Я, — отозвался воробей.
— Из лука я своей стрелой
Кок-Робина убил.
 

       Суббота, 2 апреля, 12 часов 30 минут пополудни
 
      Маркхэм медленно перевёл взгляд опять на Ванса.
      — Это же безумие, — произнёс он так, точно встретился с чем-то необъяснимым.
      — Ну, ну! — Ванс слегка помахал рукою. — Это плагиат, я первый так сказал! — Он старался шутливостью преодолеть собственное недоумение. — Наверно, тут есть и влюблённая, оплакивающая смерть Робина. Может, ты помнишь куплет:
      А кто же будет горевать?
      Голубка отвечала: — Я!
      Погибла ведь любовь моя,
      Так буду горевать…
      Голова Маркхэма слегка закинулась назад, пальцы барабанили по столу.
      — Боже милостивый, Ванс! Действительно, в этом деле есть и молодая девушка. Очень может быть, что в основе тут лежит ревность.
      — Ах, представь себе! Боюсь, что дело это постепенно разовьётся в живые картины для воспитанников детских садов. Но задача наша облегчается. Нам остаётся только найти муху.
      — Муху?
      — Ну да. Разве ты забыл, Маркхэм? —
      Кто видел, как он умирал?
      Сказала муха: — Я!
      Моим маленьким глазком
      Я видела, как он умирал.
      — Спустимся на землю! — резко сказал Маркхэм. — Это ведь не детская игра. Это серьёзное дело.
      Ванс рассеянно кивнул головой.
      — Часто в жизни детская игра превращается в самое серьёзное дело. А это мне не нравится, совсем не нравится. Слишком много в этом деле ребячества, но свойственного ребёнку, родившемуся старым, с повреждённым рассудком. Это что-то отвратительно извращённое. — Он глубоко втянул дым папиросы. — Сообщи мне подробности, надо же разобраться, каково наше положение в этом опрокинутом вверх ногами мире.
      — У меня немного подробностей. Я уже почти все передал тебе по телефону. Перед тем как говорить с тобой, профессор Диллард вызвал меня.
      — Диллард? Неужели профессор Бертран Диллард?
      — Он самый. Трагедия произошла в его доме. Ты знаешь его?
      — Лично не знаком, знаю постольку, поскольку он известен как величайший из живущих физиков и математиков. У меня собраны почти все его книги. Как же случилось, что он вызвал тебя?
      — Я знаком с ним уже около двадцати лет. В Колумбийском университете я слушал у него курс математики, а позже вёл кое-какие судебные дела для него. Когда нашли тело Робина, он тотчас же позвонил мне. Это было около половины двенадцатого. Я вызвал из уголовного бюро сержанта Хэса и передал ему дело, сказав при этом, что скоро приеду сам. Потом я позвонил тебе. Сержант и его люди ожидают меня у Дилларда.
      — А какая там домашняя атмосфера?
      — Профессор, как тебе известно, покинул кафедру девять лет назад. С тех пор он живёт на 75-й Западной улице, близ Риверсайдской аллеи. Он взял к себе пятнадцатилетнюю девочку, дочь брата. Теперь ей около двадцати пяти лет. У него также живёт его протеже, Сигурд Арнессон, мой товарищ по университету. Профессор его усыновил, когда он был ещё юношей. Теперь Арнессону около сорока лет, он преподаёт математику в Колумбийском университете. Его привезли трехлетним ребёнком из Норвегии, а через пять лет он стал круглым сиротой. Он, можно сказать, математический гений, и, вероятно, Диллард, заметив в нем будущего математика и физика, усыновил его.
      — Я слышал об Арнессоне, о его последней книге. Итак, данное трио, Диллард, Арнессон и молодая девушка, живёт одиноко?
      — С двумя прислугами. У Дилларда, по-видимому, очень приличное состояние, и они совсем не одиноки. Этот дом является святилищем для математиков, а кроме того, у девицы, любительницы спорта, составилось своё небольшое общество. Я несколько раз бывал там и всегда находил гостей — то серьёзных студентов в библиотеке, то шумливых молодых людей внизу в гостиной.
      — А Робин?
      — Он принадлежал к компании Белл Диллард — так, помятый жизнью молодой человек из общества, получивший несколько призов за стрельбу из лука.
      — Да, я знаю. Я прочёл его имя в этой книге о стрельбе из лука. Он несколько раз выходил победителем на соревнованиях. Я также отметил, что м-р Сперлинг участвовал в нескольких турнирах. И мисс Диллард тоже стреляет из лука, притом со страстным увлечением. Она и устроила Стрелковый риверсайдский клуб. Настоящая арена находится в Скарделе, в доме м-ра Сперлинга, но мисс Диллард устроила площадку для упражнений в стрельбе на боковом дворе в доме профессора. На этой площадке и был убит Робин.
      — Ага! И последний, видевший его перед смертью, был м-р Сперлинг? А где же теперь наш Воробей?
      — Не знаю. Перед самой трагедией он был вместе с Робином, а когда нашли тело, его уже не было. Вероятно, у сержанта есть какие-нибудь сведения.
      — А как насчёт ревности, на которую ты указывал? — веки Ванса лениво опустились, и он стал медленно, но тщательно закуривать, что случалось, когда он проявлял глубокий интерес к чему-либо.
      — Профессор Диллард намекнул на существование привязанности Робина к его племяннице, а когда я его спросил, кто такой Сперлинг и какое его положение в доме, он сообщил, что Сперлинг также добивался руки девушки. По телефону я не вникал в подробности, но у меня осталось впечатление, что Робин и Сперлинг были соперниками, и что Робина предпочитали.
      — Итак, Воробей убил Кок-Робина? — Ванс с сомнением покачал головой. — Нет, это не подходит, слишком уж просто. Тут что-нибудь более тёмное и страшное. Между прочим, кто же нашёл Робина?
      — Сам Диллард. Он вышел на балкончик на задней стороне дома и увидел, что Робин лежит на площадке со стрелой в сердце. Он тотчас же спустился вниз с большими затруднениями, так как старик ужасно страдает от подагры, и, увидя, что Робин уже мёртв, позвонил мне. Вот и все мои предварительные сведения.
      — Не блестящее освещение, но все-таки наводящее на мысли. — Ванс встал. — Маркхэм, друг милый, приготовься к чему-нибудь странному и скверному. Исключим случайность и совпадение. Хотя обыкновенная стрела и может пробить одежду и грудную клетку, даже когда она пущена из лука среднего веса, но самый факт убийства, совершённого человеком по фамилии Сперлинг, другого человека, называвшегося Кокрейном Робином, стрелою из лукаисключает случайное совпадение обстоятельств. Действительно, невероятная цепь событий указывает на наличие задуманного с дьявольской хитростью плана.
      Он направился к двери.
      — Пойдём познакомимся поближе с обстановкой преступления.
      Мы поехали в автомобиле Маркхэма и через несколько минут были на 75-й Западной улице. Дом Дилларда, под номером 391, был справа от нас. Между ним и Риверсайдской аллеей возвышался громадный пятнадцатиэтажный дом. Казалось, профессорский домик приютился, как будто прося защиты, в тени этого огромного строения.
      Добротный дом Дилларда был выстроен из серого, потемневшего от непогоды известняка. Участок, на котором стоял дом, был по фасаду длиною в тридцать пять футов, а самый дом занимал двадцать пять футов. Остальные десять футов отделялись от пятнадцатиэтажного дома каменной стеной с широкой железной дверью посередине.
      Несколько ступеней вели с улицы к узкому крыльцу, украшенному четырьмя коринфскими колоннами. Во всю ширину дома во втором этаже тянулся ряд окон с оправленными в свинец стёклами. (Как я потом узнал, это были окна библиотеки). От дома веяло чем-то спокойным, старомодным; ни в коем случае нельзя было предположить, что он является местом отвратительного убийства.
      Два полицейских автомобиля стояли вблизи входа, и дюжина любопытных собралась на улице. Караульный стоял у одной из колонн и скучающе смотрел на толпу.
      Нас впустил старый лакей и повёл в гостиную, налево от передней, где мы нашли сержанта Хэса и двух других людей из уголовного бюро. Сержант курил у стола, засунув большие пальцы в проймы жилета. Он выступил вперёд и дружески протянул руку Маркхэму.
      — Очень рад вашему приходу, сэр, — сказал он, и взгляд его холодных синих глаз как будто несколько смягчился. — Я ждал вас. В этом деле очень много непонятного.
      Он увидел Ванса, и его широкое хитрое лицо засияло добродушной улыбкой.
      — Как поживаете, м-р Ванс? Мне с самого начала казалось, что вас тоже вовлекут в это дело. Чем вы были заняты в последние месяцы?
      Между Вансом и сержантом давно уже установились тёплые отношения, основанные на взаимном уважении и восхищении друг другом.
      Ванс протянул руку, улыбка играла в уголках его рта.
      — По правде сказать, сержант, я пытался восстановить славу афинянина, по имени Менандр. Глупо, не правда ли?
      Хэс презрительно фыркнул.
      — Ну, если уж вы в таком настроении, так, наверное, и здесь добьётесь чего-нибудь убедительного. — В первый раз я слышал комплимент, произнесённый им. Очевидно, кроме восхищения Вансом, он испытывал и некоторое смущение перед ним.
      Маркхэм почувствовал неуверенность сержанта и отрывисто спросил:
      — Что же является особенно затруднительным в этом деле?
      — Я не говорил о затруднениях, сэр, — возразил Хэс — Кажется, убийство этой птицы совершено по всем правилам, а я неудовлетворён, черт побери! М-р Маркхэм… это неестественно, это бессмысленно!
      — Думаю, что я вас понимаю. — Маркхэм с одобрением посмотрел на сержанта. — Вы склонны считать Сперлинга виновным в убийстве?
      — Конечно, он виновен, — сказал Хэс. — Но не это меня тревожит. По правде сказать, не нравится мне имя покойника, особенно потому, что убит он был стрелой из лука… — Он остановился, немного сконфуженный. — А вам это не кажется странным, сэр?
      Маркхэм смущённо кивнул головой.
      — Вы, как я вижу, хорошо помните детские стихи, — сказал он и отвернулся.
      Ванс устремил на Хэса лукавый взгляд.
      — Вот вы сказали сейчас «птица», сержант. Очень удачно. Сперлинг, видите ли, по-немецки значит воробей. А ведь вы помните, именно Воробей убил Кок-Робина стрелой…
      Сержант слегка выпучил глаза, губа у него отвисла. Он смотрел на Ванса с почти смешным изумлением.
      — Я говорил, что это очень трудное дело.
      Маркхэм дипломатично вмешался в разговор.
      — Расскажите нам подробности, сержант. Я уверен, что вы уже допросили обитателей дома.
      — Поверхностно, сэр. — Хэс присел на угол стола и закурил погасшую сигару. — Я вас ожидал, я знал, что вы знакомы со старым джентльменом; так что я ограничился обычным допросом. В переулке я поставил человека, чтобы никто не коснулся тела, пока не приедет доктор Доремус, он прибудет сюда после завтрака. Потом я вызвал по телефону дактилоскопистов, они могут прибыть сюда каждую минуту, хотя и не знаю, что им здесь делать…
      — А что же вы скажете о луке, из которого была выпущена смертоносная стрела? — спросил Ванс.
      — Лук был бы для нас лучшей добычей, но старый м-р Диллард поднял его и принёс в комнату. Его пальцы на нем, должно быть, и отпечатались.
      — Но что же со Сперлингом? — спросил Маркхэм.
      — Я узнал его адрес, он живёт в загородном доме; я послал двух моих людей, чтобы они доставили его тотчас же, как найдут. Потом я поговорил со слугами; со стариком, впустившим вас, и с его дочерью, пожилой женщиной, служащей здесь кухаркой. Но никто из них, кажется, ничего не знает или, может быть, не хочет говорить. Потом я попробовал допросить молодую даму, хозяйку дома, но она была так подавлена горем, так плакала, что я решил предоставить вам удовольствие беседовать с ней. Сниткин и Бэрк — он большим пальцем указал на двух сыщиков у окна — обошли подвальный этаж, переулок и задний двор, но вернулись ни с чем. Вот и все, что мне известно. Когда доктор и люди из бюро прибудут сюда и когда я откровенно поговорю со Сперлингом, шар покатится, и дело начнёт разъясняться.
      Ванс испустил громкий вздох.
      — Ужасный вы сангвиник, сержант! Смотрите, не разочаруйтесь, если ваш шар окажется параллелепипедом и не захочет катиться. В этой ребячьей чепухе есть что-то дьявольски страшное, и, если предчувствие не обманывает меня, вам ещё долго придётся играть в жмурки.
      — Да? — Хэс хитро, но доверчиво посмотрел на Ванса. Очевидно, он и сам был более или менее того же мнения.
      — Не позволяйте мистеру Вансу обескураживать вас, сержант, — поддразнил его Маркхэм. — Его всегда увлекает собственное воображение. — Потом с жестом нетерпения он повернулся к двери. — Отправимся лучше осмотреть местность, пока соберутся остальные. Потом я поговорю с профессором и другими членами семейства. Да, вы, сержант, не упомянули м-ра Арнессона, его нет дома?
      — Он в университете, но должен скоро вернуться.
      Маркхэм кивнул и пошёл за сержантом в переднюю. Когда мы проходили по мягким коврам, устилавшим проход в заднюю часть дома, на лестнице послышался шорох, и чистый, хотя и дрожащий, женский голос в полутьме спросил:
      — Это вы, м-р Маркхэм? Дяде показалось, что он узнал ваш голос. Он ожидает вас в библиотеке.
      — Через несколько минут явлюсь к нему, мисс Диллард. — Тон Маркхэма был отеческий и симпатизирующий. — Пожалуйста, останьтесь и вы, я бы хотел видеть вас обоих.
      Девушка шёпотом дала своё согласие и исчезла наверху.
      Мы пошли к задней двери. Перед нами был узкий проход, оканчивающийся деревянными ступеньками, ведшими в подвальный этаж. Спустившись по этим ступенькам, мы очутились в большой, низкой комнате с дверью, выходившей прямо на площадку с западной стороны дома. Дверь эта была приоткрыта, а в проёме стоял человек из уголовного бюро, поставленный там Хэсом для охраны трупа.
      Комната была, очевидно, когда-то подвалом для провизии, теперь же была переделана, заново выкрашена и служила клубным залом. Цементный пол был покрыт кокосовыми циновками, одна стена целиком была увешана изображениями стрелков различных эпох. В комнате стояло пианино и фонограф, множество удобных плетёных кресел, пёстрый диван, посредине — громадный плетёный стол, заваленный всевозможными спортивными журналами, и небольшой книжный шкаф, заполненный книгами о стрельбе из лука. В углу стояло несколько мишеней, и их позолоченные диски и разноцветные кольца образовывали яркие световые пятна в солнечных лучах, льющихся через окна.
      Часть стены возле двери была завешена длинными луками разного размера и веса, а возле них стоял большой старинный комод с инструментами. Над ним висел маленький шкафчик с разным необходимым в этом деле хламом вроде повязок, перчаток для стрельбы, колышков, наконечников и тетивы. На большой дубовой панели между дверью и западным окном были размещены разнообразные и самые интересные, какие я когда-либо видел, коллекции стрел.
      Эта панель обратила на себя особое внимание Ванса. Он тщательно поправил, подходя к ней, свой монокль.
      — Охотничьи и боевые стрелы, — заметил он. — Обольстительны… А одна из них как будто исчезла. Вынута с большой поспешностью. Медная перекладинка, державшая её на месте, сильно погнута. — На полу стояло несколько колчанов, наполненных стрелами для попадания в мишень. Он нагнулся и, вынув одну из них, протянул её Маркхэму.
      — Не похоже на то, чтобы эта крепкая вещь могла пробить грудь человека, но на расстоянии восьми ярдов она может насквозь пронзить оленя… Почему же не хватает охотничьей стрелы на панели? Очень интересно.
      Маркхэм нахмурился и сжал губы. Я видел: он все ещё цепляется за угасающую надежду, что трагедия является лишь несчастным случаем. Он безнадёжно швырнул стрелу на стол и пошёл к выходу.
      — Посмотрим на тело и место убийства, — сказал он ворчливо.
      Когда мы вышли на тёплое весеннее солнце, я почувствовал себя совершенно изолированным. Узкая, вымощенная площадка напоминала каньон между двумя отвесными каменными берегами. Она была футов на пять ниже уровня улицы, на которую можно было подняться по небольшой лестнице, ведущей к воротам в стене. Ровная, лишённая окон стена многоквартирного дома напротив, поднималась вверх на 150 футов; да и самый дом Дилларда, всего лишь четырехэтажный, по теперешним архитектурным меркам равнялся по высоте шестиэтажному дому. Хотя мы стояли под открытым небом в сердце Нью-Йорка, нас ниоткуда нельзя было увидеть, кроме как из боковых окон диллардовского дома и из выступающего окна дома на 76-й улице, задний двор которого примыкал к участку Дилларда. Дом этот, как мы вскоре узнали, принадлежал некоей миссис Друккер, и ему предназначено было сыграть существенную трагическую роль в деле раскрытия убийства Робина. Несколько больших деревьев замаскировали его задние окна, и только из этого выступающего окна открывался вид на ту часть площадки, где мы стояли.
      Я заметил, что Ванс все время смотрит на это окно и что по лицу его пробегают тени по мере того, как он изучал его. Но только спустя много времени я догадался, что привлекало его внимание.
      Стрельбище простиралось от стены диллардовского участка на 75-й улице до такой же стены друккеровского участка на 76-й улице, где на песчаном ложе возвышалась груда кулей сена. Расстояние между двумя стенами было в 200 футов, что, как я узнал впоследствии, позволяло продлить стрельбище на шестьдесят ярдов, чтобы можно было упражняться на нем в стрельбе на все дистанции, доступные этому средневековому виду оружия.
      Часть высокой железной решётки, разделявшей оба двора в том месте, где она должна была пересекать стрельбище, была снесена. В конце стрельбища с западной стороны друккеровского участка возвышался многоквартирный дом, занимавший угол 75-й улицы и Риверсайдской аллеи. Между этими двумя домами был узкий переулок, отделённый от стрельбища забором, в котором была проделана небольшая дверь с замком.
      Тело Робина распростёрлось почти у самого входа в клубную комнату. Несчастный лежал на спине, с раскинутыми руками и слегка согнутыми ногами, головой в сторону 76-й улицы. Робин был человек лет тридцати пяти, среднего роста, довольно полный, лицо у него было круглое, гладко выбритое, с узкими светлыми усами. Он был в спортивном костюме из светло-серой фланели, в голубой шёлковой рубашке и в коричневых башмаках с резиновыми подошвами. Светло-серая шляпа лежала у его ног.
      Возле тела была большая лужа потемневшей крови, принявшая форму громадной указующей руки. Но, что всех нас повергло в ужас, так это тонкая стрела, торчавшая вертикально из левой части его груди.
      Стрела выдавалась, может быть, на двадцать дюймов и там, где она входила в тело, было большое тёмное пятно от сгустившейся крови. Что придавало этому убийству особую нелепость — это красивое оперение стрелы. Перья были ярко-красного цвета, а вокруг стержня две бирюзовые полоски, ещё более украшавшие вестницу смерти. Я чувствовал какую-то нереальность этой трагедии, как будто присутствовал на театральном представлении для детей.
      Ванс стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на труп. Несмотря на кажущуюся небрежность его позы, я видел, что он оживлён, и ум его занят координированием всех факторов развернувшейся перед ним драмы.
      — Чрезвычайно странно. Вот эта стрела, — говорил он, — предназначена для крупной дичи… несомненно, принадлежит этнологической выставке, которую мы только что видели. И выстрел меткий, прямо в сердце без малейшего уклонения. Необыкновенно!.. Маркхэм, это нечеловеческое искусство. Случайный выстрел мог, конечно, сделать то же, но убийца этого молодца исключал всякие случайности. Это крепкая охотничья стрела, выдернутая, очевидно, из панели, указывает на преднамеренность. — Внезапно он нагнулся над телом. — А, вот это интересно! Ложбинка на конце стрелы отломана: стрела не могла держаться на тетиве. — Он повернулся к Хэсу. — Скажите мне, сержант, где профессор нашёл лук? Недалеко от окна клубной залы?
      Хэс вздрогнул.
      — Прямо под окном, м-р Ванс. Теперь он лежит на фортепьяно, в ожидании дактилоскопистов.
      — Боюсь, что они найдут лишь отпечатки пальцев профессора.
      Затем Ванс открыл портсигар и выбрал папиросу.
      — Я даже склонён думать, что и стрела совершенно чиста от отпечатков.
      Хэс пристально посмотрел на Ванса.
      — Что привело вас, м-р Ванс, к мысли, что лук был найден под окном?
      — Мне казалось, что это логически верное для него место, в связи с положением тела м-ра Робина.
      — Убит в упор, вы хотите сказать?
      Ванс покачал головой.
      — Нет, сержант. Я просто отметил тот факт, что ноги покойного направлены к двери в подвальный этаж, и что, хотя его руки вытянуты, ноги согнуты. Разве так падает человек, пронзённый в сердце?
      Хэс задумался.
      — Нет, — допустил он. — Он, наверно, съёжился бы больше, если бы даже упал на спину, но ноги его были бы выпрямлены, а руки прижаты к телу.
      — Именно так. Да посмотрите на его шляпу. Если бы он упал на спину, она была бы позади него, а не у ног.
      — Скажите, Ванс, — резко спросил Маркхэм, — что у вас на уме?
      — О, множество разных вещей. Но все они сводятся к одной совершенно нерациональной мысли, что покойный джентльмен не был убит стрелой из лука.
      — Так зачем же, ради Бога…
      — Совершенно правильно! Зачем вся эта инсценировка? Честное слово, Маркхэм, в этом деле что-то нездешнее, ужасное.
      В это время открылась подвальная дверь, и доктор Доремус в сопровождении сыщика Бэрка вышел на площадку. Он весело раскланялся и всем пожал руки, а потом с упрёком посмотрел на Хэса.
      — Право, сержант, — начал он жалобным тоном, — я только три часа из двадцати четырех отдаю на еду, и вы неизменно избираете один из этих часов, чтобы мучить меня вашими проклятыми трупами. Вы портите мне пищеварение. — Он весело осмотрелся и тихонько свистнул, увидев Робина. — Боже мой! На этот раз вы выбрали для меня фантастическое убийство.
      Он опустился на колени, и его привычные пальцы стали быстро ощупывать труп.
      Маркхэм смотрел сначала на него, а потом повернулся к Хэсу.
      — Пока доктор занят осмотром, я поднимусь наверх и поболтаю с профессором Диллардом. — Потом он обратился к доктору: — Повидайтесь со мною перед уходом.
      — О конечно! — Доремус даже не поднял головы. Он повернул тело на бок и стал ощупывать затылок.

       Суббота, 2 апреля, 1 час 30 минут пополудни
 
      В тот момент, когда мы вошли в холл, приехали из главного управления капитан Дюбуа с сыщиком Беллами и эксперты по дактилоскопии. Сыщик Сниткин тотчас же повёл их к лестнице в подвальное помещение, а Маркхэм, Ванс и я поднялись на второй этаж.
      Библиотека была большая роскошная комната, по крайней мере, двадцати футов длиною, во всю ширину дома. Стены её до потолка были уставлены полками с книгами, посредине западной стены возвышался массивный бронзовый камин, громадный письменный стол был завален газетами и брошюрами. Рядом стояли широкие кресла, обитые тёмной кожей.
      Профессор Диллард сидел за письменным столом, одна нога его покоилась на бархатной скамеечке; в углу у окна, на мягком кресле, приютилась его племянница, молодая девушка с правильными чертами лица, в строгом костюме tailleur . Старик не встал нам навстречу и даже не извинился. Он считал, что мы знаем о его болезненном состоянии. Маркхэм объяснил причину присутствия Ванса и меня.
      — Очень сожалею, Маркхэм, — заговорил профессор, когда мы все уселись, — что причиной нашего собрания является трагедия, но видеть вас всегда приятно. Я полагаю, что вы желаете подвергнуть допросу меня и Белл. Спрашивайте обо всем, что вас интересует.
      Профессор Бертран Диллард — человек лет шестидесяти с небольшим, слегка сгорбленный от сидячей жизни, чисто выбритый, с густыми седыми волосами. Его маленькие глаза были на редкость проницательными, морщины вокруг рта придавали ему суровое выражение, свойственное людям, сосредоточенным на решении трудных проблем. В чертах его лица виделся мечтатель и учёный: как известно всему миру, его дикие мечты о пространстве, времени и движении осуществлялись на основе новых научных фактов. Казалось, что смерть Робина только отвлекла его от абстрактных размышлений.
      Маркхэм не сразу ответил. Потом он заговорил с явной почтительностью.
      — Пожалуйста, расскажите, сэр, что вам известно о трагедии, а уже лотом я задам вопросы, которые сочту необходимыми.
      Профессор протянул руку за старой пенковой трубкой, набил её, зажёг и уселся поудобнее в своём кресле.
      — Я уже почти все рассказал вам по телефону. Робин и Сперлинг пришли сегодня к Белл около десяти утра. Но она уже ушла играть в теннис, и они остались ожидать её внизу в гостиной. Я слышал, как они разговаривали там около получаса, а затем спустились в клубную комнату. Я провёл здесь около часа за чтением, а потом, так как солнце ласково светило, я решил выйти на задний балкон. Пробыв там около пяти минут, я почему-то взглянул вниз на стрельбище и, к моему изумлению и ужасу, увидел Робина, лежащего на спине со стрелой в груди. Я поспешил вниз, насколько мне позволяла подагра, и сразу понял, что бедняга был мёртв; я тотчас же позвонил вам. В доме не было никого, кроме старого Пайна, лакея, и меня. Кухарка ушла на рынок, Арнессон в девять часов ушёл в университет, а Белл все ещё играла в теннис. Я послал Пайна поискать Сперлинга, но того нигде не оказалось, и я опять вернулся в библиотеку и стал ждать вас. Вскоре после приезда ваших людей вернулась Белл, а немного позже и кухарка. Арнессон придёт лишь после двух.
      — Сегодня утром здесь никого не было: ни гостей, ни посторонних?
      Профессор покачал головой.
      — Только Друккер. Вы, кажется, видели его здесь однажды. Он живёт в доме за нашим и часто заходит, обыкновенно чтобы повидаться с Арнессоном, у них много общего. Он обладает истинно научным умом… Когда он узнал, что Арнессона нет дома, то посидел немного со мной, мы говорили об экспедиции, отправляемой Королевским астрономическим обществом в Бразилию, а потом он ушёл домой.
      — В котором часу это было?
      — Около половины десятого. Друккер только что ушёл, когда пришли Робин и Сперлинг.
      — Для м-ра Арнессона не совсем обычно отсутствовать утром по субботам? — спросил Ванс.
      Старый профессор взглянул проницательно и не сразу ответил.
      — Не совсем обычно, хотя, вообще, по субботам он дома. Но сегодня утром ему надо было поискать что-то в факультетской библиотеке… Арнессон работает вместе со мной для моей новой книги, — добавил он.
      Наступило короткое молчание, затем заговорил Маркхэм.
      — Сегодня утром вы сказали, что Робин и Сперлинг ухаживали за мисс Диллард, добиваясь её руки?
      — Дядя! — Молодая девушка выпрямилась и сердито посмотрела на старика. — Это нехорошо!
      — Но ведь это правда, милая. — В голосе его чувствовалась нежность.
      — Да, до некоторой степени правда, — согласилась девушка. — Но не следовало говорить об этом. Вы знаете, да и они тоже знали, как я на них смотрела. Мы были друзьями, вот и все. Ещё вчера вечером я совершенно ясно сказала обоим, что не буду больше выслушивать их глупых предложений. Они были просто молодые люди… и вот одного из них уже нет… Бедный Кок-Робин! — Она мужественно старалась победить своё волнение.
      Брови Ванса поднялись, он нагнулся вперёд.
      — Кок-Робин!
      — Да, мы его так поддразнивали, но он не любил этого прозвища.
      — Прозвище было неизбежно, — сочувственно заметил Ванс. — И, право, оно было очень мило. Ведь Кок-Робина любили все «птички в воздухе» и все оплакивали его смерть. — Говоря это, он внимательно смотрел на молодую девушку.
      — Я знаю, — кивнула она головой. Я даже однажды сказала ему это. И все любили Джозефа; его нельзя было не любить, такой он был добрый и славный.
      Ванс снова откинулся в своё кресло, а Маркхэм продолжал допрос.
      — Вы говорили, профессор, что слышали, как разговаривали в гостиной Робин и Сперлинг. Вы расслышали что-нибудь из их разговора?
      Старик искоса посмотрел на племянницу.
      — Действительно, имеет ли этот вопрос значение, Маркхэм? — спросил он после некоторого колебания.
      — При данном положении вещей весьма существенное.
      — Может быть. — Профессор задумчиво затянулся и выпустил густой клуб дыма. — С другой стороны, мой ответ может произвести ложное впечатление.
      — Я предполагаю, что вы доверитесь в этом случае моему суждению?
      Голос Маркхэма звучал настойчиво.
      Опять наступило короткое молчание, прерванное молодой девушкой.
      — Отчего же не рассказать м-ру Маркхэму, что вы слышали, дядя? Кому это повредит?
      — Я думал о тебе, Белл, — мягко ответил профессор, — но может быть, ты права. — Он с неудовольствием заговорил. — Дело в том, Маркхэм, что Робин и Сперлинг обменялись резкими словами по поводу Белл. Я слышал немного, но понял, что каждый из них считал другого помехой…
      — Нет, они не думали этого, — вступилась мисс Диллард. — Они всегда были на ножах, между ними была вражда, но не я была её причиной. Тут дело было в их успехах в стрельбе из лука. Видите ли, Раймонд, то есть м-р Стерлинг, был лучшим стрелком, но в этом году Джозеф несколько раз побеждал его на состязаниях, на последнем годовом турнире он был провозглашён чемпионом.
      — И, вероятно, Сперлингу казалось, что он упал в ваших глазах, — добавил Маркхэм.
      — Какие глупости! — горячо возразила девушка.
      — Я думаю, милая, что мы можем спокойно передать этот вопрос м-ру Маркхэму, — миролюбиво сказал профессор. — Какие у вас ещё вопросы, Маркхэм?
      — Я бы очень хотел узнать все, что вам известно о Робине и Сперлинге: кто они, каковы их связи и знакомства, как долго вы их знали?
      — Думаю, что Белл может просветить вас лучше меня. Оба молодых человека принадлежали к её компании. Я лишь случайно встречался с ними.
      Маркхэм вопросительно повернулся к девушке.
      — Я знаю их несколько лет, — быстро заговорила она. — Джозеф был лет на восемь-десять старше Раймонда и жил в Англии до тех пор, пока не умерли его родители; это было пять лет тому назад. Тогда он переехал в Америку и снял квартиру на Риверсайдской аллее. У него было достаточно денег, и он жил без дела, увлекаясь рыбной ловлей, охотой и другими видами спорта. Он бывал в обществе, но редко, и был хорошим другом, всегда готовым заменить отсутствующего гостя за обедом и войти четвёртым в бридж…
      Она остановилась, точно её сообщения были оскорбительны для памяти погибшего и Маркхэм, поняв её чувства, просто спросил:
      — А Сперлинг?
      — Он сын богатого фабриканта, ушедшего от дел. Живёт в прелестном загородном доме. Там наше парадное стрельбище, а сам Раймонд — инженер-консультант в какой-то фирме, но, я думаю, он служит там только ради удовольствия своего отца, потому что в конторе он бывает раза два-три в неделю. Он окончил Бостонский политехнический университет, а я познакомилась с ним, когда он был первокурсником и приезжал домой на каникулы. Раймонд, конечно, не перевернёт вселенной, но он представляет лучший тип американской молодёжи: искренний, весёлый, немного застенчивый, но совершенно прямодушный.
      Из описания молодой девушки легко было представить себе Робина и Сперлинга, и трудно связать кого-нибудь из них с мрачной трагедией, приведшей нас сегодня в этот дом.
      Маркхэм с минуту сидел нахмурившись. Наконец он поднял голову и посмотрел в лицо молодой девушке.
      — Скажите мне, мисс Диллард, нет ли у вас какой-либо теории, объясняющей смерть м-ра Робина?
      — Нет! — сорвалось с её губ. — Кому нужно было убивать Кок-Робина? У него во всем мире не было ни одного врага. Все это совершенно невероятно. Я не могла поверить случившемуся, пока не убедилась лично. Даже и теперь все кажется мне нереальным.
      — Но все-таки, милое дитя, — вставил профессор, — он убит. Значит, было что-то в его жизни, чего ты не знала и не подозревала. Постоянно мы открываем новые звезды, в существование которых не верили прежние астрономы.
      — Не могу себе представить, что у Джозефа был враг, — возразила она. — Никогда не поверю этому, это просто бессмыслица.
      — Вы полагаете, — спросил Маркхэм, — что Сперлинг ни в каком случае не может быть ответственным за смерть Робина?
      — Это невозможно! — глаза девушки засверкали.
      — А знаете ли вы, мисс Диллард, — заговорил ленивым безразличным тоном Ванс, — что «стерлинг» значит воробей?
      Девушка сидела неподвижно. Лицо её смертельно побледнело, а руки сжали ручки кресла. Потом медленно, как будто с большим усилием, она кивнула головой и тяжёлый вздох поднял её грудь. Вдруг она вздрогнула и прижала носовой платок к лицу.
      — Я боюсь! — прошептала она.
      Ванс встал, подошёл к ней и ласково погладил по плечу.
      — Чего же вы боитесь?
      Она подняла голову и глаза их встретились. Казалось, его взгляд успокоил её, и она с усилием улыбнулась.
      — Накануне, — заговорила она напряжённым голосом, — мы были все внизу на стрельбище. Раймонд собирался выстрелить, как вдруг отворилась дверь и на площадку вышел Робин. Конечно, опасности не было, но Сигурд, м-р Арнессон, смотрел на нас с заднего балкончика. Когда я в шутку крикнула Джозефу «ай-ай», Сигурд нагнулся к нам и сказал: — Вы не знаете, молодой человек, какой опасности вы подвергаетесь. Вы — Кок-Робин, а этот стрелок — Воробей. Помните, что случилось с вашим тёзкой, когда господин Воробей выпустил стрелу из лука? В то время никто не обратил внимания на эти слова. А теперь!.. — Голос её понизился до шопота.
      — Перестань, Белл, не поддавайся тоске. — Профессор говорил успокоительно, но не без нетерпения. — Просто это была одна из неловких шуток Сигурда. Он ведь постоянно смеётся и подшучивает — это естественное желание отдохнуть от напряжённой работы мысли.
      — Я тоже так думаю, — ответила девушка. — Конечно, это была только шутка. А теперь она кажется каким-то страшным пророчеством. Только, — поторопилась она прибавить, — Раймонд не мог этого сделать.
      Во время этой речи внезапно отворилась дверь, и на пороге появилась высокая, худощавая фигура.
      — Сигурд! — в восклицании Белл Диллард слышалось неподдельное облегчение.
      Сигурд Арнессон, ученик профессора Дилларда и его приёмный сын, имел яркую внешность: ростом выше шести футов, прямой и гибкий, с непослушными светлыми волосами, орлиным носом и лукавым выражением серо-синих глаз, отражавших напряжённую работу мысли, — облик, исключавший всякий намёк на поверхностность его характера. Я сразу почувствовал расположение и уважение к нему. В этом человеке таились могущественные возможности и богатейшая одарённость.
      Когда он вошёл в комнату, его глаза сразу охватили нас быстрым, испытующим взглядом. Он кивнул головой мисс Диллард и затем остановил свой взгляд на профессоре.
      — Скажите, пожалуйста, что случилось в этом доме? Повозки и толпа на улице; страж у входа… когда мне удалось проскользнуть мимо цербера, и Пайн впустил меня, два человека в штатском платье потащили меня без церемоний наверх. Забавно, но неловко… А, здесь, кажется, следователь. Здравствуйте, м-р Маркхэм.
      Не дав Маркхэму ответить на приветствие, Белл Диллард заговорила:
      — Сигурд, пожалуйста, будь серьёзен. М-р Робин убит.
      — Кок-Робин, ты хочешь сказать. Но чего же мог ожидать несчастный с таким именем? — Казалось это известие нисколько его не тронуло. — Кто же отправил его к праотцам?
      — Кто это сделал, мы не знаем, — ответил Маркхэм с упрёком в голосе. — Но м-р Робин был убит стрелою, пронзившей ему сердце.
      — Очень подходящая смерть. — Арнессон сел на ручку кресла и вытянул свои длинные ноги. — Так естественно, что Кок-Робин убит стрелою из лука…
      — Сигурд! — прервала его Белл. — Довольно шуток. Ты знаешь, что Раймонд не мог этого сделать.
      — Конечно, сестричка. Он посмотрел на неё пристально. — Я имею в виду орнитологического предка м-ра Робина. — Он медленно повернулся к Маркхэму. — Так здесь действительно произошло таинственное убийство, с трупом, нитями преступления и прочим хламом? Можно ли мне доверить суть разыгравшихся здесь событий?
      Маркхэм вкратце описал ему создавшееся положение; он выслушал с живым интересом. Когда отчёт был закончен, он спросил:
      — А лука не нашли на стрельбище?
      — Ах! — заговорил Ванс в первый раз после прихода Арнессона, как будто пробуждаясь от летаргического сна, и ответил за Маркхэма. — Очень дельный вопрос. — Да, лук был найден как раз под окном клубной комнаты, меньше чем в десяти футах от трупа.
      — Это, конечно, упрощает дело, — сказал Арнессон несколько разочарованно.
      — Теперь остаётся только снять отпечатки пальцев.
      — К несчастью, лук брали в руки, — объяснил Маркхэм. — Профессор Диллард поднял его и принёс домой.
      Арнессон с любопытством повернулся к старику.
      — Под каким импульсом действовали вы, сэр?
      — Импульсом? Милый Сигурд, я совсем не анализировал своих эмоций. Но мне пришло в голову, что лук — важная улика, и я отнёс его в подвал. В качестве меры предосторожности до прихода полиции.
      Арнессон скривил лицо и шутливо подмигнул.
      — Хотел бы я знать, какая подсознательная идея была в вашем уме…
      В дверь постучали, и Бэрк просунул голову в библиотеку.
      — Доктор Доремус ожидает вас внизу, мистер Маркхэм. Он кончил освидетельствование трупа.
      Маркхэм встал и извинился.
      — Не буду вас больше беспокоить. Мне предстоит долгая работа. Но я попрошу вас оставаться ещё некоторое время наверху. Я увижусь с вами перед уходом.
      Доремус нетерпеливо шагал на цыпочках, когда Маркхэм пришёл к нему в гостиную.
      — Ничего сложного, — начал он, не дав Маркхэму возможности заговорить. — Наш спортивный приятель убит стрелою с очень острым наконечником, проникнувшей в сердце через четвёртое междуреберное пространство. Сильное кровоизлияние, внутреннее и наружное. Он убит часа два тому назад, приблизительно в половине двенадцатого. Конечно, это только догадки. Никаких признаков борьбы. Смерть застигла его внезапно. На том месте, где голова при падении ударилась о твёрдый цемент, у него вскочила большая шишка.
      — Это очень интересно, — тягучий голос Ванса врезался в стаккато доктора. — Серьёзный это был удар, доктор?
      Доктор с удивлением посмотрел на Ванса.
      — Достаточно серьёзный, чтобы проломить череп. Я, конечно, этого не мог установить, но в затылочной части видна кровяная опухоль, засохшая кровь в ноздрях и ушах, зрачки разной величины, все это указывает на пролом черепа. После вскрытия я узнаю больше. — Он повернулся к следователю. — Больше ничего?
      — Думаю, что все, доктор. Только представьте как можно скорее протокол вскрытия.
      — Вы получите его вечером. Сержант уже позвонил, чтобы прислали повозку. — И, пожав всем руки, он торопливо ушёл.
      Хэс стоял позади.
      — Осмотр ничего не дал, сэр, — пожаловался он, покусывая свою сигару.
      — Не падайте духом, сержант, — подбодрил его Ванс. — Этот удар по затылку заслуживает самого пристального внимания. Я полагаю, что он не является только следствием падения.
      Замечание это произвело впечатление на сержанта.
      — Кроме того, м-р Маркхэм, — продолжал он, — не было отпечатков пальцев ни на луке, ни на стреле. Дюбуа говорил, что их, вероятно, начисто вытерли. Есть пятнышки только на том конце лука, за который его поднял старый господин. Больше никаких отпечатков не замечено.
      Несколько мгновений Маркхэм курил в мрачном молчании.
      — А скобка ворот, ведущих на улицу, ручка двери в переулок между двумя домами?
      — Ничего! — фыркнул Хэс. — Обе из грубого ржавого железа, на котором не остаётся следов пальцев.
      — Маркхэм, — вступился Ванс, — в этом деле вы идёте по ложному пути. Конечно, не будет никаких отпечатков. Кто поставит театральную пьесу и оставит на виду у публики все подпорки? Нам интересно узнать, почему этотрежиссёр пустился на такие глупые театральные эффекты?
      — Не так-то это легко, м-р Ванс, — с горечью покорился Хэс.
      — А разве я говорю, что легко? Нет, сержант, это чертовски трудно. И даже хуже чем трудно; это хитро, темно… здесь есть что-то от лукавого.

       Суббота, 2 апреля, 2 часа пополудни
 
      Маркхэм решительно уселся у большого стола посреди комнаты.
      — Не вызвать ли нам обоих слуг, сержант?
      Хэс вышел в переднюю и отдал приказание одному из своих людей. Через несколько минут высокий, мрачный человек вошёл точно на шарнирах, и остановился в почтительном ожидании.
      — Это лакей, сэр, — объяснил сержант. — Его зовут Пайн.
      Маркхэм внимательно рассматривал вошедшего. Ему можно было дать около шестидесяти лет; голова его отличалась неправильной формой, руки и ноги были велики и безобразны. Одежда была аккуратно выглажена, но сидела на нем плохо, высокий крахмальный воротничок был слишком широк. Глаза под седыми густыми бровями были какого-то бледного, водянистого цвета, рот казался щелью на пухлом, нездоровом лице. Несмотря на полное отсутствие физической привлекательности, он производил впечатление ловкого и способного человека.
      — Так вы лакей профессора Дилларда? — заговорил Маркхэм. — Как давно вы служите в этом семействе?
      — Уже десять лет, сэр.
      — Значит, вы поступили сразу после того, как профессор покинул кафедру в университете?
      — Думаю, что так, сэр. — Голос Пайна был низок, но звучен.
      — Что вам известно о трагедии, разыгравшейся сегодня утром? — Хотя Маркхэм предложил вопрос внезапно, надеясь, вероятно, добиться чего-нибудь этой внезапностью, но Пайн выслушал его с величайшим спокойствием.
      — Ничего, сэр. Я и не подозревал, что что-то случилось, пока меня не позвал профессор Диллард из библиотеки и не велел поискать м-ра Сперлинга.
      — Значит, он сообщил вам о трагическом случае?
      — Он сказал: «М-р Робин убит, поищите м-ра Сперлинга». И больше ничего, сэр.
      — Вы уверены, что он сказал убит, Пайн? — вмешался Ванс.
      Сначала лакей немного заколебался, взгляд его стал ещё хитрее.
      — Да, уверен. «Убит». — Именно так он и сказал.
      — А вы видели тело м-ра Робина во время поисков? — продолжал Ванс, рассматривая какой-то рисунок на стене.
      Опять он ответил не сразу.
      — Да, сэр. Я отворил дверь из подвального помещения, чтобы осмотреть стрельбище, и увидел бедного господина…
      — Вас это, конечно поразило, Пайн, — сухо заметил Ванс. — Может быть, вы случайно тронули тело или стрелу, или лук?
      Водянистые глаза Пайна на мгновение вспыхнули.
      — Конечно нет, сэр… зачем бы я это сделал?
      — Правда, зачем? — Ванс тяжело вздохнул. — Но вы видели лук?
      Человек покосился, как будто стараясь вызвать в памяти первое впечатление.
      — Не могу сказать, сэр. Я не помню.
      Ванс, по-видимому, потерял к нему всякий интерес, и Маркхэм возобновил допрос.
      — Я слышал, Пайн, что м-р Друккер заходил утром около половины девятого. Вы видели его?
      — Да, сэр. Он всегда пользуется подвальной дверью; проходя мимо буфетной, он поздоровался со мною.
      — Он вернулся тем же путём?
      — Думаю, что так, но я был наверху, когда он уходил. Он живёт в доме за нашим…
      — Знаю, — Маркхэм наклонился вперёд. — Кажется, вы впустили м-ра Робина и м-ра Сперлинга сегодня утром?
      — Да, сэр, около десяти часов.
      — Видели вы их опять или, может быть, слышали что-нибудь из их разговора, когда они ожидали в гостиной мисс Белл?
      — Нет, сэр. Большую часть утра я был занят на половине м-ра Арнессона.
      — Это на втором этаже, в задней части дома, — посмотрел на Пайна Ванс, — комната с балконом?
      — Да, сэр.
      — Чрезвычайно интересно… С этого балкона профессор Диллард и увидел впервые тело м-ра Робина. Как же вы не слышали, что профессор входил в комнату? Вы ведь говорили, что в первый раз узнали о трагедии, когда профессор позвал вас из библиотеки и велел отыскать м-ра Сперлинга.
      Лицо лакея побелело; я заметил, что пальцы его нервно сжимались и разжимались.
      — Я мог выйти на минуту из комнаты м-ра Арнессона, — с усилием объяснял он. — Да, это очень возможно. Вспоминаю, сэр, что я ходил в бельевой чулан…
      — О, наверно. — Ванс снова впал в апатию.
      Маркхэм курил, сосредоточенно разглядывая середину стола.
      — Кто-нибудь другой заходил сегодня, Пайн? — спросил он.
      — Никто, сэр.
      — И вы не можете дать какого-нибудь объяснения тому, что случилось?
      Пайн покачал головой, устремив глаза в пространство.
      — Нет, сэр. М-р Робин был весёлый, всеми любимый молодой человек. Он был не из тех, кто внушают мысли об убийстве; если вы понимаете, что я подразумеваю.
      Ванс поднял глаза.
      — Не могу сказать, чтобы я вполне понимал, что вы подразумеваете, Пайн. А откуда вы знаете, что это не несчастный случай?
      — Я ничего не знаю, сэр, — был спокойный ответ. — Но кое-что я понимаю в стрельбе из лука, и я сразу же увидел, что м-р Робин убит охотничьей стрелой.
      — Вы очень наблюдательны, Пайн, — заметил Ванс, — и вполне искренны.
      Было ясно, что никаких прямых сведений от этого человека добиться нельзя, и Маркхэм быстро отпустил его, приказав Хэсу вызвать кухарку.
      Когда та вошла, я сразу же заметил сходство между отцом и дочерью. Это была неопрятная женщина лет сорока, высокая, угловатая, с продолговатым лицом и большими руками и ногами.
      После нескольких предварительных вопросов стало ясно, что она вдова, фамилия её Бидл, и пять лет тому назад, после смерти мужа, поступила к профессору Дилларду по рекомендации Пайна.
      — В котором часу вы вышли сегодня из дома, Бидл? — спросил её Маркхэм.
      — В половине десятого, сэр. — Она, видимо, чувствовала себя неловко. В её голосе звучали тревожные интонации.
      — А в котором часу вернулись?
      — Около половины первого. Меня впустил вот этот человек, — она злобно посмотрела на Хэса, — и обошёлся со мной как с преступницей.
      Хэс улыбнулся.
      — Время названо точно, м-р Маркхэм. Она обиделась, что я не пустил её вниз.
      Маркхэм неодобрительно покачал головой.
      — Знаете вы что-нибудь о том, что произошло здесь утром? — продолжил он, внимательно разглядывая женщину.
      — Что же я могу знать? Я ведь была на рынке.
      — Видели ли вы м-ра Робина или м-ра Сперлинга?
      — За минуту до моего ухода они прошли мимо кухни в комнату для упражнений в стрельбе.
      — Слышали вы что-нибудь из их разговора?
      — Я не подслушиваю за дверьми.
      Маркхэм сердито сжал челюсти и собрался что-то сказать, но Ванс раньше его заговорил с женщиной:
      — Следователь думал, что, может быть, дверь была отперта, и вы могли случайно услышать что-нибудь из их разговора, несмотря на ваше похвальное желание не подслушивать.
      — Дверь, возможно, и была открыта, но я ничего не слышала, — Неприятным тоном ответила она.
      — Значит, вы не знаете, был ли ещё кто-нибудь в клубной комнате?
      Глаза Бидл сузились, и она подозрительно посмотрела на Ванса.
      — Может быть, и был кто-нибудь, — медленно сказала она. — Да, я как будто слышала голос м-ра Друккера. — Ядовитая нотка послышалась в её голосе, и тень жестокой улыбки появилась на её губах. — Он заходил сегодня рано утром к м-ру Арнессону.
      — Он заходил? — Ванс казался удивлённым этим сообщением. — Вы его видели?
      — Я видела, как он пришёл, но не заметила, когда он вышел. Он постоянно толчётся тут.
      — Толчётся? Вот не подумал бы!.. Да, между прочим, через какую дверь вы вышли, отправляясь на рынок?
      — Через парадную. С тех пор, как мисс Белл сделала из подвала клубную комнату, я всегда хожу через парадную дверь.
      — Так что сегодня утром вы не входили в комнату для упражнений в стрельбе?
      — Нет.
      Ванс выпрямился в своём кресле.
      — Спасибо за помощь, Бидл. Больше вы нам не нужны.
      Когда кухарка вышла, Ванс встал и подошёл к окну.
      — Мы тратим силы впустую, Маркхэм, — сказал он. — Ничего мы не добьёмся ни от прислуги, ни от членов семейства. Надо пробить психологическую стену и тогда уже бросаться на приступ. В здешнем семействе у каждого свои сокровенные переживания, и каждый боится, чтобы они не просочились наружу. Каждый говорил меньше, чем знает. Неприятно, но верно. Все, что мы узнали, не связано одно с другим, и если хронологически события не совпадают — значит, они произвольно искажены. Во всех этих россказнях я не нашёл намёка на внутреннюю связь.
      — Может быть, в действительности связи нет, — возразил Маркхэм, — но мы никогда не найдём её, если прекратим допросы.
      — Ты очень доверчив! — Ванс подошёл к столу. — Чем больше мы задаём вопросов, тем больше мы запутываемся. Даже показание профессора Дилларда не было вполне правдиво. Что-то он скрывает. Арнессон коснулся самого живого места своим вопросом. Ловкий парень этот Арнессон. Затем атлетическая дама с мускулистыми икрами. Она старается выпутать себя и свою компанию, так чтобы и пятнышка на них не осталось.
      У Пайна тоже есть что-то на уме. Эта пухлая маска прикрывает много необыкновенных мыслей, но никакими вопросами до них не докопаешься. Какая-то фальшь и относительно его утренних занятий. Он говорил, что провёл все утро в комнате Арнессона, но он явно не знал, что профессор принимал солнечную ванну на балконе Арнессона. И эта его отлучка в бельевой чулан более чем подозрительна. Из показаний Бидл следует, что она терпеть не может слишком общительного м-ра Друккера и постаралась его замешать в дело. Она «думает», что слышала его голос в злополучной комнате. Но кто знает, так ли это? Все это мы и должны разузнать. Следует вежливо поговорить с самим м-ром Друккером…
      Послышались шаги на лестнице, и в дверях появился Арнессон.
      — Ну, кто же убил Кок-Робина? — спросил он с усмешкой Сатира.
      Маркхэм встал с неприветливым видом и уже хотел выразить неудовольствие за неуместное появление, но Арнессон поднял руку.
      — Простите, одну минуту. Я пришёл предложить свои услуги благородному делу правосудия, обывательского правосудия, потому что с философской точки зрения никакого правосудия, никакой справедливости не существует. — Он сел против Маркхэма и цинично усмехнулся. — Печальный факт неожиданной кончины м-ра Робина взывает к моей научной натуре. Это интересная проблема, в ней чувствуется математический привкус; ряд точных данных и из них надо определить некоторые неизвестные величины. Я именно тот гений, который способен разрешить эту задачу.
      — А как вы будете её решать, Арнессон? — Маркхэм знал и уважал ум и знания этого человека и чувствовал серьёзные намерения под его насмешливым легкомыслием.
      — Пока я ещё не составил уравнения. — Арнессон вытащил из кармана старую трубку и любовно вертел её в руках. — Мне всегда хотелось поработать в сыскном деле — ненасытное любопытство физика — и у меня давно уже создалась теория, что математика выгодно приложима к решению пошлых, мелочных вопросов жизни на этой ничтожной планете. В мире существует лишь закон, и я не вижу достаточных причин утверждать, что сущность и положение преступника не может быть открыто таким же способом, каким была открыта планета Нептун, то есть изучением нарушений правильности движения Урана по орбите.
      Арнессон замолчал и стал набивать трубку.
      — Вот я и хочу применить к этой запутанной чепухе методы открытия Нептуна. Мне нужны данные, и я пришёл просить довериться мне и сообщить факты; организуем некоторое интеллектуальное товарищество. Решая эту проблему, я попутно докажу мою теорию, что математика лежит в основе всякой истины. Согласны?
      — Я с удовольствием сообщу вам все, что нам известно, Арнессон, — ответил, помолчав, Маркхэм. — Но я не могу дать обещания сообщать вам обо всем последующем. Может быть, это будет противоречить целям правосудия и затруднять следствие.
      Ванс сидел с полузакрытыми глазами: по-видимому, удивительное предложение Арнессона не нравилось ему; но вдруг он резко повернулся к Маркхэму.
      — Я не вижу причин препятствовать м-ру Арнессону перевести преступление на язык прикладной математики. Я уверен, что он будет скромен и воспользуется сведениями только для научных целей. А может быть — кто знает — его просвещённая помощь и понадобится нам в этом противоречивом и запутанном деле.
      Маркхэм достаточно хорошо знал Ванса, чтобы понять обдуманность его предложения, и я нисколько не был удивлён, когда он повернулся к Арнессону и сказал:
      — Хорошо. Мы дадим вам все имеющиеся у нас данные для выработки вашей математической формулы. А что бы вы хотели узнать сейчас?
      — Пока ничего. Я знаю то же, что и вы. Когда вы уйдёте, я вытрясу кое-что из Пайна и Бидл, только не откладывайте в сторону того, что я узнаю.
      В это мгновение отворилась парадная дверь, и полицейский, карауливший у входа, вошёл в сопровождении какого-то человека.
      — Этот человек говорит, что ему надо видеть профессора, — доложил полицейский и, повернувшись к неизвестному, указал движением головы на Маркхэма. — Это следователь. Передайте ему, что вам надо.
      Вновь вошедший был, по-видимому, смущён. Этот худощавый, отлично одетый господин, несомненно, принадлежал к высшему обществу. Ему было приблизительно лет пятьдесят, но выглядел он молодо. У него были густые седеющие волосы, заострённый нос и маленький, но не слабый подбородок. Глаза его, над которыми возвышался широкий и высокий лоб, имели удивительное выражение. Это были глаза разочарованного человека, обиженного судьбой, ожесточённого жизнью.
      — А, здравствуйте, Арнессон, — сказал он спокойным, приятным голосом. — Надеюсь, ничего дурного?
      — Просто смерть, Парди, — ответил тот небрежно. — Буря в стакане воды, как говорит мудрая пословица.
      Маркхэму не понравилось это вторжение в его компетенцию.
      — Чем могу служить, сэр? — спросил он.
      — Надеюсь, я не помешал, — извинился Парди. — Я друг семейства. Я живу как раз напротив и заметил, что произошло что-то необычайное. Я подумал, что, может быть, смогу быть чем-нибудь полезен.
      Арнессон тихонько засмеялся.
      — Милый Парди, зачем облекать ваше естественное любопытство в тогу риторики?
      Парди покраснел.
      — Право, Арнессон, — начал он, но Ванс перебил его.
      — Вы сказали, мистер Парди, что живёте напротив. Может быть вы заметили что-нибудь особенное сегодня утром в этом доме?
      — Кажется, ничего, сэр. Кабинет мой выходит на 75-ю улицу, и я все утро просидел там у окна. Но я все время писал. Когда после ленча я вернулся к своей работе, то увидел толпу, полицейские автомобили и одетого в форму стража у дверей.
      Ванс искоса рассматривал его.
      — Не заметили ли вы, чтобы кто-нибудь выходил из дома сегодня утром? — спросил он.
      Парди медленно покачал головою.
      — Никого особенного. Около десяти утра пришли два молодых человека, приятели мисс Диллард, вышла Бидл с рыночной корзинкой. Вот и все, что я запомнил.
      — Видели ли вы, как ушли эти молодые люди?
      — Не помню. — Парди нахмурил брови. — Мне кажется, что только один из них вышел через ворота на стрельбище. Но это только впечатление.
      — В котором часу это было?
      — Право, не могу вам сказать. Может быть, через час после его прихода.
      — Вы не припоминаете, чтобы кто-нибудь другой входил или выходил сегодня утром?
      — Я видел, как вернулась мисс Диллард с тенниса, это было около половины первого, меня как раз позвали завтракать. Она даже помахала мне ракеткой.
      — И больше никого?
      — Кажется, никого. — В его голосе было несомненное сожаление.
      — Один из двух молодых людей убит, — сказал ему Ванс.
      — М-р Робин, иначе Кок-Робин, — вставил Арнессон с комической гримасой, которая мне очень не понравилась.
      — Боже мой! Какое несчастье! — Парди был искренно поражён — Робин? Чемпион стрелкового клуба мисс Белл?
      — Единственное его право на бессмертие. Именно он.
      — Бедная Белл! — Что-то в манере Парди заставило Ванса внимательно посмотреть на него. — Надеюсь, что она не очень убита этой трагедией?
      — Конечно, она очень драматически отнеслась к ней, — ответил Арнессон. — Для этих случаев существует полиция. Столько волнений из-за такого, в сущности, пустяка. Вся земля покрыта крошечными, движущимися комочками нечистых углеводов, подобных Робину; в общем они носят название «человечество».
      Парди грустно и снисходительно улыбнулся, очевидно он был хорошо знаком с циничными выходками Арнессона. Он обратился к Маркхэму.
      — Разрешите мне повидать мисс Диллард и её дядю?
      — О, конечно, — ответил Ванс, раньше чем Маркхэм пришёл к какому-либо решению. — Вы найдёте их в библиотеке, м-р Парди.
      Пробормотав слова благодарности, Парди вышел из комнаты.
      — Странное существо, — сказал Арнессон, когда шаги Парди перестали быть слышны. — Куча денег. Живёт как хочет. Единственная страсть — решать шахматные задачи…
      — Шахматные задачи? — Ванс с интересом взглянул на собеседника. — Может быть, он и есть Джон Парди, изобретатель гамбита Парди?
      — Именно, — лицо Арнессона смешно сморщилось. — Он написал книгу о нем и вообще покровительствовал шахматной игре, устраивал турниры, носился по всему свету, чтобы присутствовать на всяких состязаниях. Его гамбит вызвал сильное волнение в шахматном мире. Парди организовал целый ряд турниров. Это стоило ему больших денег. Конечно, он по мере сил добивался, чтобы играли его гамбитом, но кончилось все кризисом. Все игроки, прибегавшие к его гамбиту, проигрывали. Это был ужасный удар для Парди. Он посыпал снегом его голову и лишил эластичности его мускулы. Теперь он надломленный человек.
      — Я знаю историю этого гамбита, — прошептал Ванс, задумчиво рассматривая потолок. — Я сам его употреблял, Ласкер выучил меня…
      Полицейский снова появился в дверях и сделал знак Хэсу. Сержант быстро встал и вышел в переднюю. Через минуту он вернулся с небольшим листком бумаги в руках.
      — Вот какая штука, сэр, — сказал он, подавая её Маркхэму. — Полицейский у наружных дверей сейчас увидел, что из почтового ящика торчит бумажка, и взял её, чтобы посмотреть. Что вы думаете, сэр, об этом?
      Маркхэм с недоумением рассматривал её некоторое время и без единого слова передал Вансу. Я встал и посмотрел через его плечо. Это была почтовая бумага обычного размера, сложенная так, чтобы её можно было опустить в ящик для писем. На ней бледно-синими чернилами было отпечатано на машинке крупными буквами несколько строк.
      Первая строка гласила:
       «Джозеф Кокрейн умер».
      На второй стоял вопрос:
       «Кто убил Кок-Робина?»
      А внизу было напечатано:
       «Сперлинг значит воробей».
      В нижнем правом углу, на месте подписи, стояло слово, отпечатанное прописными буквами:
      ЕПИСКОП

       Суббота, 2 апреля, 2 часа 30 минут пополудни
 
      Поглядев на странную записку с не менее странной подписью, Ванс достал монокль и стал его неторопливо прилаживать, что всегда являлось признаком сдерживаемого интереса; через монокль он снова внимательно прочёл её и передал Арнессону.
      — Вот ценный фактор для вашего уравнения.
      Арнессон бегло взглянул на записку и с кислой гримасой положил её на стол.
      Я уверен, что духовенство тут ни при чем. Оно ведь ужасно ненаучно. Их математикой не проберёшь. Епископ… — раздумывал он. — Я не знаю ни одного епископа. Думаю, что я выброшу эту абракадабру из моих вычислений.
      — Если вы это сделаете, м-р Арнессон, — серьёзно возразил Ванс, — то ваше уравнение обратится в пепел и разлетится по ветру. Мне, наоборот, это послание кажется весьма значительным. В самом деле, я думаю, если вы разрешите высказать мнение непосвящённому, что это пока единственная самая математическая вещь в данном процессе. Она исключает всякую случайность. Это некая постоянная, управляющая всеми уравнениями.
      Хэс с ясно выраженным отвращением смотрел на бумагу.
      — Какой-нибудь безумец написал это, м-р Ванс, — заявил он.
      — Несомненно безумец, сержант, — согласился Ванс. — Но не отвергайте того факта, что этот безумец мог знать много интересных, интимных подробностей. Вспомните, что второе имя м-ра Робина было Кокрейн, что он убит стрелою из лука, и во время его смерти где-то вблизи находился м-р Сперлинг. Кроме того, этот хорошо осведомлённый безумец предвидел убийство, потому что эта бумажка брошена в ящик для писем до появления на сцене вас и ваших людей.
      — Если только он не был одним из зевак на улице, бросившим записку, когда полицейский повернулся спиной.
      — А сначала сбегал домой и аккуратно отпечатал своё сообщение на машинке, да? — Ванс с грустной улыбкой покачал головой. — Нет, сержант, боюсь, что ваше предположение не подойдёт.
      — Так что же это, черт возьми, значит? — спросил Хэс.
      — Не имею ни малейшего представления. — Ванс зевнул и встал. — Пойдём, Маркхэм, поговорим немного с этим м-ром Друккером, которого так ненавидит Бидл.
      — С Друккером! — с удивлением воскликнул Арнессон. — А он здесь при чем?
      — М-р Друккер заходил сегодня сюда утром, чтобы повидаться с вами, — объяснил Маркхэм, — и вполне возможно, что он встретил здесь Робина и Сперлинга. — Он ненадолго остановился. — Угодно вам пойти с нами?
      — Нет, спасибо, — Арнессон выбил трубку и встал. — Мне ещё надо просмотреть целую кучу студенческих работ. Думаю, что вам лучше было бы взять с собою Белл: леди Мэй немного чудаковата.
      — Леди Мэй?
      — Виноват. Забыл, что вы её не знаете. Мы все зовём её леди Мэй, так, из вежливости. Старушке это нравится. Я говорю о матери Друккера. Странная личность, — Он покрутил пальцем у виска. — Немного тронулась, но совершенно безопасна. Уверена, что солнце всходит и заходит только для Друккера. Возится с ним, точно с младенцем. Печальное положение… Да, так возьмите с собой лучше Белл. Леди Мэй её любит.
      — Хорошая мысль, м-р Арнессон, — сказал Ванс — Вам не составит труда спросить мисс Диллард, не будет ли она так добра пойти с нами?
      — Ну конечно, — сказал Арнессон и с улыбкой пошёл наверх.
      Через несколько минут мисс Диллард присоединилась к нам.
      — Сигурд сказал мне, что вы хотите видеть Адольфа. Он, конечно, не будет иметь ничего против, но бедная леди Мэй волнуется от малейших пустяков…
      — Надеюсь, мы не взволнуем её, — успокоительно сказал Ванс — Но, видите ли, м-р Друккер был здесь утром, и кухарка говорит, что она как будто слышала, как он разговаривал с м-ром Робином и м-ром Сперлингом в стрелковой комнате. Может быть, он и поможет нам.
      — Наверное, если только сможет, — пылко ответила молодая девушка. — Но вы, пожалуйста, будьте осторожны.
      — В её голосе были просительные, защищающие интонации, и Ванс с любопытством посмотрел на неё.
      — Расскажите нам что-нибудь о миссис Друккер. Почему мы должны быть с ней так осторожны?
      — Жизнь её была так трагична, — объяснила Белл. — Когда-то она была великой певицей. Не второстепенной артисткой, а настоящей примадонной с блестящей карьерой впереди. Она вышла в Вене замуж за известного критика Отто Друккера, а через четыре года родился Адольф. Когда ребёнку было два года, она уронила его на Пратере, и с этого момента вся её жизнь изменилась. Спина у Адольфа была повреждена, и он стал калекой. Это разбило сердце леди Мэй. Она считала себя виновницей несчастья, бросила сцену и посвятила себя уходу за сыном. Через год, когда муж её умер, она переехала в Америку, где жила в девичестве, и купила дом, в котором они теперь живут. Вся её жизнь сосредоточилась на Адольфе, ставшем горбуном. Она пожертвовала ради него всем и ухаживает за ним, как за ребёнком… — тень пробежала по её лицу. — Иногда я думаю, да и все так думают, что он и в самом деле ребёнок. Она впала в болезненное состояние, болезнь её — ужасная, потрясающая материнская любовь, безумие нежности, как говорит дядя. За последнее время она стала особенно странной. Я часто заставала её с руками, прижатыми к груди, точно она держала ребёнка: при этом она тихонько напевала старинные немецкие колыбельные песни… И она стала ужасно ревнивой, ревнует его ко всем. На прошлой неделе я пошла навестить её вместе с м-ром Сперлингом, — мы часто её навещаем, она такая одинокая, несчастная. Она свирепо посмотрела на него и сказала: «А почему же он не калека?» — Девушка замолчала и посмотрела на нас.
      — Теперь вы понимаете, почему я просила вас быть осторожнее? Леди Мэй может подумать, что мы пришли с дурными намерениями относительно Адольфа.
      — Без нужды мы не станем увеличивать её страданий, — сочувственно сказал Ванс. — А где расположена комната миссис Друккер?
      Девушка изумлённо взглянула на него и тотчас же ответила:
      — В западной части дома. Из её балконного окна видно наше стрельбище.
      Ванс вынул портсигар и тщательно выбрал папиросу.
      — А она часто сидит у окна?
      — Очень часто. Леди Мэй всегда смотрит, когда мы упражняемся в стрельбе. Я уверена, что ей тяжело смотреть на это, потому что Адольф недостаточно силён для стрельбы. Он пробовал несколько раз, но сейчас же уставал и теперь совсем перестал упражняться.
      — Она, возможно, потому и смотрит на вас, что это её мучает, самоистязание, знаете ли… Большое несчастье быть в таком положении, — Ванс говорил ласково, что для знающего его натуру было несколько удивительно. — Может быть, — прибавил он, — было бы лучше зайти сначала на минуту к миссис Друккер. Наш визит, вероятно, не так бы её испугал. Без ведома м-ра Друккера можно пройти в её комнату?
      — Да, конечно. — Идея эта понравилась молодой девушке. — Мы можем пройти через чёрный ход. Кабинет Адольфа находится в передней части дома.
      Миссис Друккер сидела у большого окна на старинной кушетке, вся обложенная подушками. Мисс Диллард поздоровалась с ней и нежно поцеловала её в лоб.
      — У нас в доме произошёл ужасный случай сегодня утром, леди Мэй, — сказала она, — и эти джентльмены пожелали навестить вас. Я предложила проводить их. Вы не сердитесь?
      Бледное, трагическое лицо миссис Друккер было повёрнуто к окну, но, когда мы вошли, выражение ужаса застыло на нем. Это была высокая, чрезвычайно худая женщина; кисти её рук, лежавшие на ручках кресла, были испещрены жилами и морщинами, как лапы сказочных птиц. Лицо её так же было измождено и покрыто глубокими морщинами, но она не выглядела отталкивающе. Украшали лицо ясные и живые глаза, прямой нос. Хотя ей, вероятно, было далеко за шестьдесят, волосы у неё были тёмные и густые.
      Несколько минут она не двигалась и не говорила. Наконец, руки её медленно сжались, и губы раздвинулись.
      — Что вам нужно? — раздался низкий звучный голос.
      — Миссис Друккер, — начал Ванс, — как уже мисс Диллард сообщила вам, в их доме сегодня утром произошла трагедия; так как из вашего окна хорошо видно стрельбище, мы подумали, что, может быть, вы видели что-нибудь и поможете нам в нашем расследовании.
      Насторожённость заметно ослабела, но прошло несколько минут, прежде чем она заговорила.
      — А что же случилось?
      — М-р Робин убит. Вы знали его?
      — Стрелок, чемпион Белл? Да, я его знала. Сильное, здоровое дитя, натягивал лук и не утомлялся. — Кто его убил?
      — Не знаем. — Несмотря на свою небрежную манеру, Ванс рассматривал её очень внимательно. — Но так как он убит на стрельбище, которое хорошо видно из вашего окна, мы надеемся на вашу помощь.
      Веки миссис Друккер опустились, и она, точно с удовлетворением, сложила руки.
      — Вы уверены, что он убит на стрельбище?
      — Мы его там нашли, — ответил Ванс.
      — А чем же я могу помочь вам?
      — Вы никого не видели сегодня утром на стрельбище? — спросил Ванс.
      — Нет, — быстро ответила она, — Я не видела никого. Я даже не смотрела туда сегодня.
      Ванс встретился с ней глазами и вздохнул.
      — Очень жаль, — пробормотал он. — Если бы вы выглянули из окна сегодня утром, весьма возможно, что вы увидели бы трагедию… М-р Робин убит стрелою из лука, и, по-видимому, преступление было совершено без всяких мотивов.
      — Вы знаете, что он убит стрелою из лука? — спросила она, и лёгкая краска выступила на её пепельных щеках.
      — Таково мнение врача. В его сердце была стрела, когда мы его нашли.
      — Конечно. Это ведь совершенно натурально?.. Стрела в сердце Робина! — она сказала это надменно, с каким-то странным взглядом.
      Наступило напряжённое молчание, и Ванс пошёл к окну.
      — Вы разрешите посмотреть?
      — Нет, нет! Оттуда ничего не видно, только деревья на 76-й улице и часть диллардовского двора. Кирпичная стена напротив действует так угнетающе. Когда не было этого высокого дома, был чудесный вид на реку.
      Ванс задумчиво смотрел на стрельбище.
      — Да, — произнёс он, — если бы вы были у окна сегодня утром, вы увидели бы, что случилось. От вас хорошо видно стрельбище и дверь в подвальный этаж… Жалко! — Он посмотрел на часы. — Ваш сын дома, миссис Друккер?
      — Мой сын! Дитя моё! Что вам от него надо? — Голос её стал жалобным, глаза с ненавистью устремились на Ванса.
      — Ничего особенного, — сказал успокоительно Ванс. — Может быть, он видел кого-нибудь на стрельбище…
      — Никого он не видел. Он не мог никого видеть, потому что его не было здесь. Он вышел рано утром и до сих пор не вернулся!
      Ванс с состраданием посмотрел на неё.
      — Его не было все утро? Вы знаете, где он был?
      — Я всегда знаю, где он, — с гордостью ответила миссис Друккер. — Он ничего не скрывает от меня.
      — Он сказал вам утром, куда идёт? — мягко настаивал Ванс.
      — Конечно. Но сейчас я забыла. Дайте мне подумать… — длинные её пальцы стучали по ручкам кресла, глаза беспокойно бегали. — Не могу припомнить. Но я спрошу его, как только он вернётся.
      Мисс Диллард смотрела на неё с возрастающим недоумением.
      — Но, леди Мэй, Адольф был у нас сегодня утром. Он приходил к Сигурду.
      Миссис Друккер выпрямилась.
      — Ничего подобного! — вскрикнула она, глядя почти с ненавистью на девушку. — Адольф должен был идти куда-то в город. Он и близко не был к вашему дому, я знаю, что не был. — Глаза её сверкали, она вызывающе смотрела на Ванса.
      Наступил тяжёлый момент, но дальнейшее было ещё тягостнее.
      Дверь тихо отворилась, и мгновенно руки миссис Друккер протянулись вперёд.
      — Мой маленький мальчик, мой бэби! — закричала она. — Иди сюда, милый.
      Но вошедший остался на месте. Он щурил на нас свои блестящие глаза как человек, проснувшийся в незнакомом месте. Ростом Адольф Друккер еле достигал пяти футов. У него был обычный для горбунов вид: тонкие ноги, а размеры искривлённого туловища увеличивались большой куполообразной головой. Но лицо его поражало интеллигентностью, страстной пугающей одержимостью. Профессор Диллард считал его математическим гением, никто не сомневался в его эрудиции.
      — Что все это значит? — спросил он тонким, дрожащим голосом. — Это ваши знакомые, Белл?
      Девушка начала было говорить, но Ванс жестом остановил её.
      — Дело в том, м-р Друккер, — начал он, — что рядом с вами разыгралась трагедия. Это м-р Маркхэм, участковый следователь, и сержант Хэс из департамента полиции. По нашей просьбе мисс Диллард привела нас сюда, чтобы расспросить вашу мать, не видела ли она чего-нибудь необычного сегодня утром на стрельбище. Трагедия произошла как раз у подвальной двери диллардовского дома.
      Друккер выставил вперёд подбородок.
      — Трагедия? Какая трагедия?
      — М-р Робин убит стрелою из лука.
      Лицо Друккера судорожно задвигалось.
      — Робин убит? Убит?.. В котором часу?
      — Вероятно, между одиннадцатью и двенадцатью.
      — Между одиннадцатью и двенадцатью? — Друккер быстро взглянул на мать. Он как будто начинал волноваться, его большие плоские пальцы теребили края куртки. — Что ты видела? — Его глаза засверкали, когда он устремил их на мать.
      — Что ты хочешь сказать, сынок? — испуганным шёпотом спросила она.
      Лицо Друккера стало суровым, жестокая усмешка появилась на губах.
      — Я хочу сказать, что именно в это время я услышал крик в твоей комнате.
      — Ты не слышал! Нет, нет! — Она с трудом переводила дух, голова её тряслась. — Ты ошибаешься, сынок. Я не кричала сегодня утром.
      — Ну, так кто-нибудь другой. — Голос его звучал холодно, безжалостно. Он помолчал и затем прибавил: — Дело в том, что, услышав крик, я поднялся сюда и стал прислушиваться у двери. Но ты ходила и напевала какую-то песенку, я вернулся к моей работе.
      Мисс Друккер прижала платок к лицу, глаза её на мгновение закрылись.
      — Так ты работал между одиннадцатью и двенадцатью? А я звала тебя несколько раз, — с подавленной тревогой сказала она.
      — Я слышал, только не ответил. Я был очень занят.
      — Ах, вот как. — Она медленно повернулась к окну. — А я думала, что тебя нет дома. Ты же сказал мне…
      — Я сказал тебе, что иду к Диллардам. Но Сигурда не было дома, и я вернулся около одиннадцати.
      — Я не видела, как ты вошёл в дом. — Энергия иссякла у бедной женщины, и она сидела тихо, устремив взгляд на кирпичную стену. — А раз ты не ответил на мой зов, я, естественно, подумала, что тебя нет дома.
      — Я вышел от Диллардов через дверь на улицу и пошёл прогуляться в парк. — Друккер говорил раздражённо. — Домой я вошёл через парадную дверь.
      — Ты говоришь, что слышал мой крик… Но зачем мне было кричать? Спина сегодня утром у меня не болела.
      Друккер нахмурился, и его маленькие глазки быстро перебегали от Ванса к Маркхэму.
      — Я слышал женский крик в этой комнате, — повторил он упрямо. — Около половины одиннадцатого. — Он опустился на стул и стал недовольно смотреть на пол.
      Разговор между матерью и сыном привёл нас в недоумение. Хотя Ванс, по-видимому, был поглощён рассматриванием старинной гравюры, но я отлично знал, что ни одно слово, ни одно повышение или понижение голоса не ускользнёт от него. Он повернулся, сделал Маркхэму знак, чтобы тот не возражал, и подошёл к миссис Друккер.
      — Нам очень жаль, что мы побеспокоили вас, сударыня. Простите, если можете.
      Он поклонился и обратился к мисс Диллард.
      — Угодно ли вам проводить нас обратно или мы сами должны найти дорогу вниз?
      — Я иду с вами, — сказала девушка и, подойдя к миссис Друккер, обняла её. — Мне так жаль, леди Мэй.
      По дороге в переднюю Ванс, как будто вспомнив что-то, остановился и оглянулся на Друккера.
      — Вам тоже лучше пойти с нами, — сказал он спокойным, но настоятельным голосом. — Вы знали м-ра Робина и, может быть, сообщите нам что-нибудь.
      — Не ходи с ними сынок! — закричала миссис Друккер. Лицо её было искажено от страха. — Не ходи! Это враги. Они хотят погубить тебя…
      Друккер встал.
      — Почему же и не пойти с ними? — дерзко сказал он. — Мне хочется разобраться в этом деле. Может быть, как они говорят, я смогу помочь им. — И он присоединился к нам.

       Суббота, 2 апреля, 3 часа пополудни
 
      Когда мы снова были в диллардовской гостиной, и мисс Диллард ушла к своему дяде в библиотеку, Ванс без всяких обиняков приступил к делу.
      — Мне не хотелось волновать вашу мать, м-р Друккер, допрашивая вас в её присутствии, но так как вы заходили сюда утром незадолго до смерти м-ра Робина, необходимо спросить вас, что вы можете сообщить по этому делу?
      Друккер сел у камина. Он осторожно поднял голову, но ничего не ответил.
      — Вы пришли сюда, — продолжал Ванс, — около половины десятого, чтобы повидать м-ра Арнессона.
      — Да.
      — Через стрельбище и подвальную дверь.
      — Я всегда прихожу оттуда. Зачем мне огибать большой дом?
      — Но м-ра Арнессона не было дома утром?
      — Он был в университете.
      — Узнав, что м-ра Арнессона нет дома, вы некоторое время пробыли в библиотеке у профессора, обсуждая астрономическую экспедицию в Южную Америку.
      — Экспедицию Королевского астрономического общества в Собрал, — дополнил Друккер.
      — Сколько времени пробыли вы в библиотеке?
      — Меньше получаса.
      — А потом?
      — Я спустился в стрелковую комнату и посмотрел один из журналов. В нем была шахматная задача, я сел и занялся ею…
      — Одну минуту, м-р Друккер. — Изумление слышалось в голосе Ванса. — Вы интересуетесь шахматами?
      — До некоторой степени. Но я не трачу на них много времени. Ведь эта игра не чисто математическая и недостаточно умозрительная для математического ума.
      — Сколько времени вы потратили на решение этой задачи?
      — Около получаса.
      — Скажем, до половины двенадцатого.
      — Приблизительно так. — Друккер глубже уселся в кресло, но его скрытая насторожённость не уменьшилась.
      — Следовательно, вы были в стрелковой комнате, когда туда пришли м-р Робин и м-р Сперлинг?
      Друккер ответил не сразу, и Ванс, сделав вид, что не замечает его колебаний, прибавил: — Профессор Диллард говорил, что они пришли около десяти часов и, подождав немного в гостиной, спустились вниз.
      — А где же Сперлинг? — Глаза Друккера подозрительно переходили от одного из нас к другому.
      — Мы ожидаем его каждую минуту, — ответил Ванс. — Сержант Хэс послал за ним двух своих помощников.
      Брови у горбуна приподнялись:
      — Ах, так Стерлинга насильственно приведут сюда. — Он сложил вместе свои плоские пальцы и стал их рассматривать. Затем медленно поднял глаза на Ванса. — Вы спрашивали меня, видел ли я Робина и Сперлинга в стрелковой комнате. Да, они пришли вниз в ту минуту, когда я уходил.
      Ванс откинулся назад и вытянул ноги.
      — Не создалось ли у вас, м-р Друккер, впечатления — как бы это сказать, — что они ссорились?
      Друккер несколько мгновений обдумывал вопрос.
      — Уж раз вы об этом упомянули, — заговорил он наконец, — я припоминаю, что между ними была какая-то холодность. Но я не могу настаивать на этом. Видите ли, я вышел из комнаты сразу же после их прихода.
      — Вы как будто говорили, что вышли через подвальную дверь, а потом через ворота в стене на 75-ю улицу. Правильно это?
      На мгновение показалось, что Друккеру не хочется отвечать, но потом он заговорил презрительно:
      — Так точно. Я хотел прогуляться по берегу реки, прежде чем снова приняться за работу. Я вышел на аллею и затем повернул в парк.
      Хэс с обычным для него недоверием ко всему, что говорится в присутствии полиции, предложил следующий вопрос:
      — Не встретили ли вы кого-нибудь из знакомых?
      Друккер сердито повернулся, но Ванс быстро вмешался.
      — Это совсем неважно, сержант. Если нам понадобится, мы снова вернёмся к этому вопросу. — Он снова обратился к Друккеру. — Вы вернулись домой немного раньше одиннадцати, так вы, кажется, сказали, и вошли в дом через парадную дверь.
      — Совершенно верно.
      — Вы не заметили ничего необычного, когда были здесь утром?
      — Нет, кроме того, о чем я уже говорил вам.
      — Вы уверены, что слышали, как вскрикнула ваша мать около половины двенадцатого?
      Ванс не пошевелился, когда задавал этот вопрос, но какая-то особая нотка слышалась в его голосе, и это подействовало на Друккера возбуждающе. Он поднял своё широкое тело со стула и с угрожающей яростью смотрел на Ванса, стоя перед ним. Его круглые маленькие глаза метали искры, тонкие губы конвульсивно двигались. Его руки сгибались и разгибались, словно перед каким-то припадком.
      — На что это вы намекаете? — спросил он резким голосом. — Я сказал вам, что слышал крик, и мне совершенно все равно, соглашается она или нет. Более того, я слышал, как она ходила по комнате. Поймите, между одиннадцатью и двенадцатью она была в своей комнате, а я в моей! И ничего другого вы не можете доказать. Кроме того, я не желаю подвергаться допросу, вами или кем бы то ни было, о том, где я был и что делал. Вам до этого нет никакого дела, черт побери, слышите вы, что я говорю?
      Он был в такой безумной ярости, что казалось сию минуту бросится на Ванса. Хэс уже выступил вперёд, чувствуя скрытую в этом человеке опасность. Ванс же не пошевелился. Он лениво курил, и когда бешенство Друккера прошло, он заговорил спокойно, без малейших признаков волнения.
      — Больше нам не о чем вас спрашивать, м-р Друккер. И, право, напрасно вы так волнуетесь. Мне просто пришло в голову, что крик вашей матери помог бы нам установить точное время убийства.
      — Какое отношение мог иметь её крик ко времени смерти Робина? Ведь она же сказала вам, что ничего не видела. — Друккер выглядел утомлённым и тяжело прислонился к столу.
      В эту минуту профессор Диллард показался в дверях, а за ним Арнессон.
      — В чем тут дело? — спросил профессор. — Я услышал шум и спустился сюда. — Он холодно посмотрел на Друккера. — Белл уже достаточно переживала за сегодняшний день, но вам, кажется, этого мало?
      Ванс встал, но прежде чем он заговорил, Арнессон выступил вперёд и с упрёком погрозил Друккеру пальцем.
      — Вы должны научиться владеть собою, Адольф. Вы принимаете жизнь с такой ужасающей серьёзностью. Зачем придавать так много значения булавочным уколам земной жизни?
      Друккер шумно дышал.
      — Эти свиньи, — начал он, но Арнессон быстро прервал его.
      — Милый Адольф, все люди — свиньи. Зачем входить в подробности! Пойдёмте же, я провожу вас домой. — Он крепко взял Друккера под руку и повёл его вниз по лестнице.
      — Нам очень жаль, что мы потревожили вас, сэр, — извинился Ванс перед профессором. — По какой-то причине господин этот соскочил с рельсов. Допросы, конечно, не особенно приятная вещь, но мы надеемся, что скоро с ними покончим.
      — Постарайтесь сделать это как можно скорее, Маркхэм, а затем зайдите ко мне перед уходом.
      Когда профессор ушёл, Маркхэм, с нахмуренными бровями, заложив за спину руки, стал ходить взад и вперёд по комнате.
      — Что ты думаешь о Друккере? — спросил он, останавливаясь перед Вансом.
      — Миленький характерец. Умственный и физический калека. Прирождённый лжец. Но хитёр, чертовски хитёр. Ненормальный мозг, это часто встречается у калек такого типа. Но наш словесный бой не был безрезультатным. Он что-то скрывает и хотел бы рассказать, да не смеет.
      — Возможно, — с сомнением заметил Маркхэм. — Очень он чувствителен относительно времени между одиннадцатью и полуднем. Он, точно кошка, все время следил за вами.
      — Как хорёк, — поправил Ванс. — Я отлично чувствовал его лестное внимание.
      — Во всяком случае, не могу сказать, чтобы он оказал вам большую услугу.
      — Да, — согласился Ванс. — Мы не особенно продвинулись вперёд, но какой-то багаж попал на наше судно. Наш раздражительный математический колдун обнаружил кое-какие интересные особенности мышления. А миссис Друккер полна всяких возможностей. Если бы мы узнали то, что они оба знают, то нашли бы ключ к разгадке этой глупейшей истории.
      Хэс молчал целый час и презрительно наблюдал за происходящим, но вдруг теперь воинственно заговорил.
      — Я должен сказать вам, м-р Маркхэм, что вы попусту тратите время. Что хорошего во всей этой болтовне? Нам нужен Сперлинг, и когда мои молодцы приведут его, мы заставим его попотеть, у нас соберётся достаточно материала для обвинения. Он был влюблён в Диллардовскую девицу и завидовал Робину не только из-за девицы, но и потому, что тот лучше его стрелял этими красными палками. В этой комнате он схватился с Робином, профессор слышал их, и, согласно показаниям, он за несколько минут до смерти Робина был с ним внизу…
      — Да, — прибавил иронически Ванс, — и зовут его Воробей, что и требовалось доказать. Нет, сержант, уж очень это просто, а между тем задумано это убийство очень хитро.
      — Не нахожу тут никакого обдуманного плана, — настаивал Хэс. — Этот Сперлинг выходит из себя, хватает лук, выдёргивает из колчана стрелу, идёт вслед за Робином из комнаты, стреляет и попадает ему прямо в сердце.
      Ванс вздохнул.
      — Вы слишком прямодушны для этого испорченного мира, сержант. Если бы все случилось с такой наивной поспешностью, жизнь была бы очень проста. И очень скучна. Но не таково было убийство Робина. Во-первых, никакой стрелок, метясь в движущуюся цель, не мог бы с такой точностью попасть между рёбрами в самое опасное место. Во-вторых, череп Робина проломлен. Конечно, это могло случиться при падении, но мало на то похоже. В-третьих, шляпа была у ног, где она никак не могла очутиться, если бы он упал нормально. В-четвёртых, углубление на конце стрелы так испорчено, что тетива не могла на ней держаться. В-пятых, Робин стоял лицом к стреле, так что, пока тот натягивал лук и целился, Робин мог позвать на помощь и укрыться. В-шестых… — Ванс остановился, чтобы закурить папиросу. — Клянусь Юпитером, сержант, я что-то пропустил. Да, когда человек получает рану в сердце, тотчас же в изобилии льётся кровь. Очень возможно, что вы найдёте кровавые пятна на полу в стрелковой комнате, где-нибудь около двери.
      Хэс мгновение медлил. Опыт научил его, что к предположениям Ванса нельзя относиться свысока. С добродушным ворчанием он встал и направился в заднюю часть дома.
      — Я думаю, Ванс, что я начинаю понимать тебя, — смущённо заметил Маркхэм. — Но, Боже милостивый! Если смерть Робина от стрелы была просто инсценировкой, то перед нами что-то дьявольски хитрое.
      — Это работа маньяка, — с непривычной скромностью заявил Ванс. — Конечно, не такого маньяка, который воображает себя Наполеоном, а безумца с таким колоссальным мозгом, что разум его доведён до нелепости.
      Маркхэм жадно курил, погруженный в размышления.
      — Надеюсь, что Хэс ничего не найдёт, — наконец сказал он.
      — Да почему же? — возразил Ванс. — Если не найдётся вещественных доказательств, что смерть Робина произошла в стрелковой комнате, это только затруднит нашу задачу с юридической точки зрения.
      Но вещественные доказательства нашлись. Через несколько минут вернулся сержант, усталый, но возбуждённый.
      — Черт возьми, м-р Ванс, — воскликнул он. — Голова у вас на месте! — Он не мог скрыть своего восхищения. — На полу нет ни капли крови, но на цементе есть тёмное пятно, которое кто-то пытался сегодня затереть мокрой тряпкой. Оно и теперь ещё не высохло, и находится как раз около двери, как вы сказали. А что ещё более подозрительно: один из половиков положен на это место. Но все-таки это не исключает участия Спеллинга в преступлении, — запальчиво прибавил он. — Он мог убить Робина и в комнате.
      — А потом уничтожить кровь, вытереть стрелу, перенести труп и лук на стрельбище и тогда только уйти? Так? Но стрельба из лука не комнатное занятие, и Сперлинг был слишком хорошо знаком с ним, чтобы пытаться совершить убийство в комнате выстрелом из лука.
      В это время Парди проходил по передней, возвращаясь домой. Не успел он дойти до двери, как Ванс подошёл к арке, ведшей из гостиной в переднюю.
      — М-р Парди, подождите, пожалуйста, одну минуту!
      Парди любезно повернулся к нему.
      — Мы хотели бы предложить вам ещё один вопрос, — сказал Ванс. — Вы говорили, что видели сегодня утром, как м-р Сперлинг и Бидл вышли в ворота в стене. А вы хорошо помните, что не видели больше никого, кто проходил бы в эти ворота?
      — Ясно помню. То есть я не припоминаю никого другого.
      — Я думал, в частности, о м-ре Друккере.
      — Друккер? — Парди покачал головой. — Нет, я запомнил бы его. Но вы понимаете, что дюжина людей могла войти в дом и выйти из него, и я не заметил бы этого.
      — Совершенно верно, — безразлично пробормотал Ванс. — А м-р Друккер хороший шахматный игрок?
      Парди слегка удивился.
      — Какой он игрок, — с осторожностью заговорил он. — Он отличный аналитик и изумительно знает теорию игры. Но у него было мало практики в настоящей игре, на доске.
      Когда Парди ушёл, Хэс торжествующе подмигнул Вансу.
      — Я вижу, сэр, — добродушно заметил он, — что не я один желал бы пошатнуть alibi горбуна.
      В это мгновенье отворилась дверь на улицу, и три человека показались в дверях. Двое из них, очевидно, были сыщики, а между ними стоял высокий, чисто выбритый молодой человек, лет тридцати.
      — Мы привели его, сержант, — буркнул один из сыщиков, злобно ухмыляясь. — Он отсюда отправился прямо домой и укладывался, когда мы пришли за ним.
      Сперлинг обвёл комнату сердитыми глазами. Хэс встал перед ним и смотрел на него торжествующе.
      — Ну, молодой человек, вы думали, что уйдёте от нас?
      Сперлинг покраснел и упрямо сжал губы.
      — Ага, вам нечего сказать? — Хэс, свирепо выставив челюсть, продолжал: — Вы молчаливый юноша? Ну, мы заставим вас говорить. — Он повернулся к Маркхэму. — Что с ним делать? Отвезти его в главное управление?
      — Может быть, м-р Сперлинг согласится ответить на несколько вопросов, — спокойно сказал Маркхэм.
      Сперлинг некоторое время смотрел на следователя, а затем перевёл взгляд на Ванса, который ободряюще кивнул ему.
      — На какие вопросы ответить? — спросил он, очевидно, с трудом овладевая собой. — Я приготовлялся к отъезду, когда ваши грубияны ворвались ко мне в комнату и притащили сюда без всяких объяснений, не дав мне возможности навестить мою семью. Теперь вы хотите отослать меня в главное управление. — Он вызывающе взглянул на Хэса. — Ну и везите меня туда, черт с вами.
      — В котором часу вы вышли отсюда сегодня утром, м-р Сперлинг? — Голос Ванса был мягок, манеры спокойны.
      — Около четверти двенадцатого, — был ответ. — Как раз вовремя, чтобы поспеть на поезд, отходящий в одиннадцать часов сорок минут в Скардель с Центрального вокзала.
      — А м-р Робин?
      — Я не знаю, когда ушёл Робин. Он сказал, что будет ждать мисс Диллард. Я оставил его в стрелковой комнате.
      — Вы видели м-ра Друккера?
      — Всего несколько минут. Он был в стрелковой комнате, когда Робин и я спустились туда, но сейчас же ушёл.
      — Через ворота в стене? Или же прошёл все стрельбище?
      — Не помню, не заметил… Да скажите мне, в чем тут дело?
      — М-р Робин убит сегодня утром, — сказал Ванс, — около одиннадцати часов.
      Казалось, глаза Сперлинга выскочат из орбит.
      — Робин убит? Боже мой!.. Кто, кто убил его? — Губы его пересохли, он поминутно облизывал их.
      — Мы ещё не знаем, — ответил Ванс. — Он убит стрелою в сердце.
      Это известие ошеломило Сперлинга. Глаза его переходили с предмета на предмет, он искал папиросы в кармане.
      Хэс, выставив подбородок, подошёл ближе к нему.
      — Может быть, вы скажете нам, кто убил его стрелою из лука?
      — Почему же вы думаете, что я знаю? Почему? — еле слышно проговорил Сперлинг.
      — Потому, — безжалостно ответил Хэс, — что вы завидовали ему. Вы поссорились с ним из-за девушки, вот в этой самой комнате. И вы оставались с ним наедине до самой его смерти! Вы отличный стрелок из лука. Послушайте, сознайтесь. Кроме вас никто не мог этого сделать. Кто, кроме чемпиона, мог сделать подобный меткий выстрел? Пожалейте себя и выложите всю историю. Мы ведь уже изловили вас.
      Странный блеск появился в глазах Сперлинга.
      — Скажите мне, — заговорил он неестественным, напряжённым голосом, — вы нашли лук?
      — Конечно, нашли, — неприятно засмеялся Хэс, — там, где вы его оставили, в переулке.
      — Какой это был лук? — глаза Сперлинга были устремлены куда-то в даль.
      — Какой лук? — повторил Хэс. — Ну, самый обыкновенный…
      Ванс, внимательно слушавший молодого человека, прервал Хэса.
      — Я думаю, что понимаю ваш вопрос. Это был женский лук, лёгкий, легче тридцати фунтов.
      Сперлинг глубоко вздохнул, точно укрепляя себя в каком-то тяжёлом решении. Потом на его губах появилась лёгкая усмешка.
      — Зачем скрывать? — беззвучно спросил он. — Я думал, что успею скрыться. Да, я убил его.
      Хэс довольно заворчал, и его воинственные манеры тотчас же исчезли.
      — У вас больше рассудка, чем я предполагал, — сказал он почти отеческим тоном, кивая сыщикам. — Возьмите его, братцы. Отвезите в моем автомобиле и посадите под замок, не записывая в книгу. Я сам это сделаю, когда буду в конторе.
      — Пойдём, — приказал один из сыщиков. Но Сперлинг не сразу повиновался. Он просительно посмотрел на Ванса.
      — Могу я… можно ли мне? — начал он.
      — Нет, м-р Сперлинг. Лучше вам не видеться с мисс Диллард, зачем теперь тревожить её… Будьте здоровы.
      Сперлинг без слов повернулся и зашагал между конвойными, лишившими его свободы, может быть, навсегда.

       Суббота, 2 апреля, 3 часа 30 минут пополудни
 
      Когда мы снова остались одни в гостиной, Ванс встал и потягиваясь пошёл к окну. Последняя сцена с её поразительным завершением произвела на нас тяжёлое впечатление. Всех нас занимала одна и та же мысль, и когда Ванс заговорил, казалось, что он высказывает наши мысли.
      — Мы точно все вернулись в детскую…
      — Я, — отозвался воробей,
      — Из лука я своей стрелой
      Кок-Робина убил.
      Он повернулся к столу и искоса посмотрел на Хэса.
      — О чем так задумались, Хэс? Вам бы надо было плясать тарантеллу. Ведь ваш преступник сознался в своём тёмном деянии. Разве вы не рады, что скоро он будет томиться в тюрьме?
      — По правде сказать, м-р Ванс, — угрюмо отозвался Хэс, — я не удовлетворён. Уж очень легко досталось его признание: много я видел на своём веку разных молодцов, но этот совсем не похож на преступника.
      — Во всяком случае, — сдался Маркхэм, — это скоропалительное признание успокоит любопытство газетчиков и даст нам возможность спокойно продолжать следствие. Это дело, наверное, поднимет страшный шум, но когда репортёры узнают, что преступник уже сидит в тюрьме, они не будут лезть к нам за «дальнейшими» сведениями.
      — Я не говорю, что он не виновен, — задорно настаивал Хэс. — Лучше его попридержать, чтобы он не болтал лишнего. Может, он и не так нем, как я предполагаю.
      — Это ни к чему, сержант, — сказал Ванс. — Умственный процесс у этого малого очень прост. Он знал, что Робин хотел повидать мисс Диллард, и знал также, что накануне вечером она обошлась с ним не слишком любезно. Сперлинг был, очевидно, не очень высокого мнения о Робине; когда он узнал про его смерть от руки кого-то, кто владел лёгким луком, ему пришло в голову, что Робин преступил границы порядочности в своём ухаживании и получил заслуженный выстрел в сердце. Что же оставалось нашему благородному Воробью, как не подставить свою мужественную грудь и заявить: «Это я». Очень печально.
      — А все-таки я его не выпущу, — проворчал Хэс. — Если м-р Маркхэм не захочет привлекать его к суду, это его добрая воля.
      Маркхэм терпеливо выслушал сержанта.
      — Но все же, сержант, — ласково сказал он, — вы не откажетесь продолжать следствие вместе со мною, если даже я и не привлеку Сперлинга к суду?
      Хэс быстро подошёл и протянул ему руку.
      — Вы знаете, сэр.
      Маркхэм с доброй улыбкой пожал протянутую руку и встал.
      — Так, на время я передаю все вам, а теперь я перед уходом зайду объяснить положение мисс Диллард и профессору. Что вы хотите сказать, сержант?
      — Я отправляюсь на поиски тряпки, которой вытирали кровь. Кроме того, я хочу поговорить с прислугой, особенно с кухаркой. Она уж, наверное, помогала кому-нибудь в этой работе. Потом, как полагается, допрошу соседей.
      — Сообщите мне результаты. Сегодня вечером и завтра утром я буду в клубе.
      В дверях Ванс присоединился к Маркхэму.
      — Смотри, старина, — заговорил он, — не умаляй значения таинственной записки, вынутой из ящика для писем. У меня сильное подозрение, что она и является ключом к разгадке. Расспроси профессора Дилларда и его племянницу, не имеет ли для них «епископ» какого-либо особенного значения. В этой епархиальной подписи есть скрытый смысл.
      — Я в этом не уверен, — с сомнением возразил Маркхэм. — Мне она кажется совершенно бессмысленной. Но я сделаю, как ты говоришь.
      Но ни у профессора, ни у мисс Диллард не было никаких воспоминаний, связанных со словом «епископ». Профессор, как и Маркхэм, был склонён думать, что к делу эта записка не имеет никакого отношения.
      — По моему мнению, — сказал он, — это просто какая-то юношеская экстравагантная выходка. Не станет же убийца Робина выдумывать себе псевдонимы и писать записки о своём преступлении. Я мало знаю преступников, но мне такое поведение не кажется логичным.
      — Да ведь и само преступление не логично, — шутливо заметил Ванс.
      Маркхэм переменил тему разговора.
      — Я пришёл сказать вам, профессор, что недавно заходил м-р Сперлинг, а когда ему сообщили о смерти м-ра Робина, он сознался, что совершил это убийство…
      — Раймонд сознался! — задыхаясь, произнесла мисс Диллард.
      Маркхэм сочувственно посмотрел на неё.
      — Откровенно скажу вам, что я не поверил м-ру Сперлингу. Несомненно, ложно понятое рыцарство внушило ему мысль взять вину на себя.
      — Рыцарство? — повторила она. — Что вы подразумеваете под этим, м-р Маркхэм?
      За него ответил Ванс:
      — Найденный на стрельбище лук был женский.
      Молодая девушка закрыла лицо руками, и тело её содрогнулось от рыданий.
      Профессор беспомощно смотрел на неё. Его бессилие выразилось в форме раздражения.
      — Это что за вздор, Маркхэм? Каждый стрелок может пользоваться женским луком. Эдакий идиот! Своим глупым признанием он принёс Белл столько горя!.. Маркхэм, друг мой, сделайте для него все, что можете.
      Маркхэм дал ему обещание и встал.
      — Надеюсь, профессор, — сказал Ванс, остановившись в дверях, — вы не истолкуете ложно моё предположение, что кто-нибудь, вхожий в ваш дом, позволил себе эту шутку с запиской. Может быть, здесь где-нибудь имеется пишущая машинка?
      Видно было, что профессору не понравился вопрос Ванса, но он ответил достаточно вежливо:
      — Нет, и никогда не было, насколько мне известно. Свою пишущую машинку я выбросил десять лет тому назад, когда покинул университет. Когда нужно, я обращаюсь в конторы.
      — А м-р Арнессон?
      — Он никогда не пользуется машинкой.
      На лестнице мы встретили Арнессона, возвращавшегося от Друккера.
      — Доставил на место нашего Лейбница, — с комическим вздохом сказал он. — Бедный Адольф! Жизнь ему даётся нелегко.
      — Может быть, вам интересно будет знать, — небрежно сказал Ванс, — что м-р Сперлинг сознался в убийстве.
      Арнессон фыркнул.
      — В совершённом согласии… «Я, — отозвался воробей…» Очень мило. Но не знаю, как это обработать математически.
      — Так как мы уже сговорились насчёт вашего участия в деле, — продолжал Ванс, — то для ваших вычислений будет не бесполезно знать, что, по нашему мнению, Робин был убит в стрелковой комнате и потом вынесен на стрельбище.
      — Очень рад узнать это. — Арнессон мгновенно сделался серьёзным. — Да, это затрагивает мою проблему. Если вам понадобятся мои услуги, загляните ко мне.
      Ванс остановился, чтобы закурить папиросу, но по его вялому виду, я догадался, что он принимает решение. Он медленно повернулся к Арнессону.
      — Вы не знаете, не было ли у м-ра Друккера или м-ра Парди?..
      Арнессон вдруг остановился и глаза его блеснули.
      — Ах, эта епископская записка… понимаю. Надо узнать. Совершенно правильно. Да, у обоих есть машинки. Друккер не переставая работает на ней. А у Парди громадная переписка, подобная любовной переписке кинозвезды.
      — Вас не затруднит, — спросил Ванс, — достать образцы, написанные на обоих машинках, а также и образцы бумаги, употребляемой каждым из этих джентльменов?
      — Нисколько. — Арнессону, по-видимому, понравилось поручение. — Сегодня вы их получите. Где будете вечером?
      — М-р Маркхэм будет в клубе. Вы можете позвонить, и он устроит так…
      — Ах, чего там устраивать. Я сам занесу их м-ру Маркхэму. Захватывающая это штука — быть сыщиком.
      В половине восьмого все сидели в клубе, в любимом уголке Маркхэма, и пили кофе.
      В вечерних газетах были краткие замечания об убийстве Робина. Очевидно, Хэсу удалось подрезать крылья репортёрам. Кабинет следователя был закрыт, так что они не могли бомбардировать его вопросами. Сержант отлично караулил дом Дилларда: репортёры не добились свидания ни с одним из членов семейства.
      Маркхэм тщательно просматривал газеты, медленно потягивая свой кофе.
      — Ну вот и первое, слабое эхо, — огорчённо сказал он. — Содрогаюсь при мысли, что будет завтра в утренних газетах.
      — Ну что же, надо и это вынести, — спокойно улыбнулся Ванс. — Как только какой-нибудь развесёлый малый раскроет эту комбинацию: зяблик — воробей — стрела, все издатели с ума сойдут от радости, и первые страницы газет будут иметь вид заглавных листов детских сказок.
      Маркхэм сердито ударил кулаком по ручке кресла.
      — Поди ты к черту, Ванс. Я не позволю тебе разжигать моё воображение какими-то детскими стишками. Это просто совпадение, говорю тебе, ничего тут нет.
      Ванс вздохнул.
      — Что же, убеждай себя против своей воли; все равно ты такого же мнения. — Он вынул из кармана бумагу. — А вот какую хронологическую таблицу я составил.
      Маркхэм несколько минут изучал написанное.
      9 часов — Арнессон вышел из дому и пошёл в университетскую библиотеку.
      9 часов 15 минут — Белл Диллард пошла играть в теннис. 9 часов 30 минут — Друккер пришёл к Арнессону.
      9 часов 50 минут — Друккер спустился в стрелковую комнату.
      10 часов — пришли Робин и Сперлинг, провели полчаса в гостиной. 10 часов 30 минут — Робин и Сперлинг спустились в стрелковую комнату.
      10 часов 32 минуты — Друккер, как он говорит, вышел на прогулку через ворота в стене.
      10 часов 35 минут — Бидл ушла на рынок.
      10 часов 55 минут — Друккер, по его словам, вернулся домой.
      11 часов 15 минут — Сперлинг ушёл через ворота в стене.
      11 часов 30 минут — Друккер услышал крик в комнате матери.
      11 часов 35 минут — профессор Диллард вышел на балкон Арнессона.
      11 часов 40 минут — профессор Диллард увидел труп Робина на стрельбище.
      11 часов 45 минут — профессор Диллард позвонил окружному следователю.
      12 часов 25 минут — Белл Диллард вернулась с тенниса.
      12 часов 30 минут — полиция прибыла в дом Дилларда.
      12 часов 35 минут — Бидл вернулась с рынка.
      2 часа — Арнессон вернулся из университета.
      Вывод: Робин был убит между 11 часами 15 минутами и 11 часами 40 минутами. Известно, что в доме были в течение всего этого времени Пайн и профессор Диллард.
      Другие же лица, имеющие какое-нибудь отношение к убийству, находились в это время согласно свидетельским и их личным показаниям:
      Арнессон с 9 часов до 2 часов в университетской библиотеке.
      Белл Диллард с 9 часов 15 минут до 12 часов 25 минут на теннисе.
      Друккер с 10 часов 32 минут до 10 часов 55 минут гулял в парке, а затем был в своём кабинете.
      Парди все утро был дома.
      Миссис Друккер все утро была в своей комнате.
      Бидл — на рынке с 10 часов 35 минут до 12 часов 35 минут.
      Сперлинг был в дороге на Центральный вокзал от 11 часов 15 минут до 11 часов 40 минут, когда он сел в поезд.
      Заключение: Если ни одно из семи alibi не подвергнется сомнению, вся тяжесть подозрений в убийстве падёт на Пайна или профессора Дилларда.
      С жестом отчаяния закончил Маркхэм чтение этой бумаги.
      — Все это нелепо, — сказал он раздражённо, — заключение не ведёт ни к каким последствиям. Твоя хронология устанавливает время смерти Робина, но вывод, что Робин убит одним из виденных нами сегодня лиц, — сущая ерунда. Ты совершенно исключаешь возможность убийства каким-нибудь лицом, не живущим в доме. Тремя способами можно проникнуть на стрельбище и в стрелковую комнату, не заходя в дом: через ворота в стене, выходящие на 75-ю улицу, через другие ворота, выходящие на 76-ю, и через переулок между жилыми домами, ведущий на Риверсайдскую аллею.
      — Очень может быть, что одним из этих входов кто-нибудь и воспользовался, — возразил Ванс. — Но не забывай, что самый подходящий в данном случае вход — это переулок, а на него выходит только одна запертая на замок дверь, ключ от которой мог быть только у кого-нибудь из семейства Диллардов. Я не могу себе представить преступника, входящего с одной из улиц: очень большой шанс попасться кому-нибудь на глаза.
      Ванс серьёзно наклонился вперёд.
      — По совершенно определённым причинам я исключаю возможность убийства посторонним лицом, случайным бродягой. Лицо, отправившее Робина на тот свет, должно было до мелочен знать, что происходило сегодня утром в диллардовском доме от четверти двенадцатого до без двадцати минут двенадцать. Оно знало, что только Пайн и профессор были дома, что Белл Диллард ушла. Знало также, что Робин — его жертва — был в доме, а Сперлинг ушёл. Кроме того, оно хорошо знало, где расположена стрелковая комната: ведь совершенно ясно, что Робин был убит там. Говорю тебе, Маркхэм, это был кто-то очень близкий семейству Дилларда, отлично знавший все, что в данное время происходило в доме.
      — Ну а крик миссис Друккер?
      — Действительно, почему она кричала? Окно миссис Друккер, возможно, и было фактором, который убийца упустил из виду, а может быть, он и знал о нем, да решил рискнуть. С другой стороны, мы ведь не знаем, кричала эта дама или нет. Она говорит нет, сын — да. Предположим, что Друккер заговорил о крике как о доказательстве, что между одиннадцатью и двенадцатью он был дома, а миссис Друккер отрицает из страха, что его не было. Но все это пустяки. Главное, надо доказать, что только близкий к дому Дилларда человек мог совершить это дьявольское преступление.
      — Но у нас слишком мало подтверждающих фактов, — настаивал Маркхэм, — случай тоже мог сыграть некоторую роль.
      — Эх, старина, а записка в ящике для писем? Убийца знал даже имя Робина.
      — Если, конечно, записку написал убийца.
      — Ты предпочитаешь допустить, что какой-то шутник узнал о преступлении при помощи телепатии или магического камня, побежал к машинистке, стремглав вернулся к дому и, по неизвестной причине, принял на себя страшный риск быть замеченным, когда он будет опускать записку в ящик.
      В эту минуту в комнату вошёл Хэс и быстрыми шагами подошёл к нашему столу. Видно было, что он в большом волнении. Почти не поклонившись, он подал Маркхэму конверт с отпечатанной на машинке надписью.
      — С вечерней почтой это получила газета «Уорлд». Кинин, репортёр, только что принёс мне эту штуку и сказал, что и «Таймс» и «Геральд» получили такие же письма. Судя по штемпелю, они были брошены в ящик между одиннадцатью и двенадцатью где-то вблизи дома Друккера.
      Маркхэм вынул содержимое конверта. Вдруг глаза его широко раскрылись, мускулы рта напряглись, он передал письмо Вансу. Там лежал листок почтовой бумаги, на котором были отпечатаны те же слова, что и в предыдущей записке:
      «Джозеф Кокрейн умер. Кто убил Кок-Робина?»
      Сперлинг значит воробей, Епископ».
      Ванс едва взглянул на бумажку.
      — В полном согласии со всем остальным, — равнодушно заметил он. — Епископ боялся, что до публики не дойдёт его остроумная выходка, он и преподнёс её нашей прессе.
      — Выходка? — обиженно спросил Хэс — Я к таким выходкам или шуткам не привык. Дело это становится все невероятнее.
      — Именно, сержант.
      Мальчик в форме подошёл к следователю и что-то прошептал ему.
      — Сейчас же проведите его сюда, — приказал Маркхэм. — Это Арнессон, — обратился он к нам, — наверное, принёс образцы машинного письма! Ванс, я начинаю думать, что это дело действительно так ужасно, как ты предположил с самого начала. Неужели тот же шрифт?
      Но, когда сравнили записку с принесёнными образцами, никакого сходства не оказалось. Не только буквы и ленты были другими, но даже бумага была совсем другого сорта.

       Понедельник, 11 апреля, 11 часов 30 минут утра
 
      Нет нужды напоминать, какое впечатление произвело убийство Робина во всей стране. В прессе оно упоминалось под различными заголовками. Некоторые газеты называли его «Убийством Кок-Робина». Но подпись под записками сильно подействовала на воображение журналистов, и впоследствии убийство Робина стало называться «Делом Епископа». Удивительно, как это сочетание ужасов и детского жаргона воспламенило воображение публики.
      Целую неделю сыщики из уголовного бюро и следственного отдела работали день и ночь не покладая рук. Получение дубликатов записки Нью-Йоркскими газетами совершенно рассеяло подозрения Хэса о виновности Сперлинга. И хотя он отказался официально подтвердить невиновность Сперлинга, но со свойственным ему жаром принялся за поиски истинного преступника.
      В день убийства Хэс и его люди искали тряпку, которой была вытерта кровь в стрелковой комнате, но она изчезла бесследно. В подвальном этаже вновь был произведён тщательный, но почти безрезультатный обыск. Единственное удалось обнаружить: половики оказались передвинутыми, чтобы закрыть вытертое тряпкой место.
      Протокол вскрытия подтвердил официально принятую теорию, что Робин был убит в стрелковой комнате и затем перенесён на стрельбище. Необыкновенно сильный удар в затылок был сделан тяжёлым тупым предметом. Стали искать его, но не нашли.
      Хэс несколько раз допрашивал Пайна и Бидл, но ничего нового от них не добился. Пайн повторил свои прежние показания: он не прикасался ни к телу, ни к луку, когда профессор послал его искать Сперлинга. Но сержант не особенно верил ему.
      — Эта остроглазая птица что-то скрывает, — с отвращением говорил он Маркхэму. — Следовало бы подвергнуть его пытке, может быть, тогда он и сказал бы что-нибудь.
      Произвели обход всех домов на 75-й улице в надежде, что кто-нибудь из жильцов видел выходящих или входящих людей через ворота в стене диллардовского участка, но этот неприятный опрос ничего не дал.
      Различные alibi семи перечисленных Вансом лиц подтвердились. Результаты расследования были таковы:
      Арнессона видели в университетской библиотеке несколько лиц, в том числе помощник библиотекаря и два студента. Но, конечно, точно установить время они не могли.
      Белл Диллард сыграла несколько партий в теннис на 119-й улице, но, так как в её компании было больше четырех игроков, она несколько раз уступала своё место другим. Никто из игравших не мог с определённостью сказать, оставалась ли она на площадке во время этих перерывов или уходила.
      Время ухода Друккера из стрелковой комнаты точно определил Сперлинг, но не нашли никого, кто видел бы его потом. Он утверждал, что не встретил ни одного знакомого в парке, а только поиграл немного с детьми.
      Парди был один в своём кабинете, его старая кухарка и японец-лакей были в задней части дома и не видели его до ленча. Его алиби удостоверить было некому.
      Показания миссис Друккер о том, как она провела утро, надо было принять на слово, так как никто не видел её между половиной десятого, когда Друккер ушёл к Арнессону, и часом дня, когда кухарка принесла ей ленч.
      Алиби Бидл подтвердилось вполне. Парди видел, что она ушла в тридцать пять минут одиннадцатого и несколько торговцев видели её на рынке между одиннадцатью и двенадцатью.
      Факт отъезда Сперлинга Скардельским поездом в одиннадцать часов сорок минут был проверен, следовательно, он должен был уйти от Диллардов в одиннадцать часов пятнадцать минут, как и утверждал. Если бы не был доказан его отъезд, то он остался бы под подозрением.
      Сержанту пришлось познакомиться с историей жизни подозреваемых лиц и их взаимными отношениями. Это была нетрудная задача: все они были хорошо известны; но не удалось разыскать ничего, что проливало бы свет на убийство Робина.
      Сперлинг не был выпущен, его безумное признание не позволяло пока властям освободить его. Но у Маркхэма было неофициальное совещание с адвокатами, нанятыми отцом Сперлинга, и они достигли некоего соглашения. И Маркхэм, и адвокаты решили, что надо ждать, пока не откроется настоящий виновник.
      Маркхэм несколько раз виделся с членами семейства Дилллардов, стараясь заметить какую-нибудь мелочь, которая могла бы направить следствие на верный путь; снова были допрошены Парди и миссис Друккер, но нового ничего не прибавилось.
      Друккер при втором допросе несколько изменил свои показания. Может быть, он слышал крик не из комнаты матери, а, скорее всего, он донёсся с улицы или из какого-нибудь окна жилого дома. Маркхэм убедился, что ни от него, ни от его матери нельзя ничего узнать, и сосредоточил своё внимание на доме Дилларда.
      Арнессон присутствовал на неофициальных совещаниях у Маркхэма, и Ванс поддразнивал его насчёт математической формулы, но Арнессон настаивал, что формулу можно вывести лишь в том случае, если все факторы налицо. Он полагал, что все это дело является юношеской шалостью. Маркхэм несколько раз упрекал Ванса за то, что он допустил Арнессона к участию в следствии, но тот оправдывался.
      — Его криминально-математическая формула, конечно, вздор, но он знает семейство Диллардов даже лучше, чем мы предполагаем. Он знает также Друккеров и Парди, и, конечно, у человека, осыпанного академическими почестями, должен быть очень острый ум. Возможно, что он даст нам что-нибудь важное.
      — Может быть, ты и прав, но его шуточки действуют мне на нервы, — проворчал Маркхэм.
      Сам Ванс относился к делу с необычайной для него серьёзностью. Каждую ночь он часами читал в библиотеке и изучал полицейские донесения.
      В субботу, на восьмой день после убийства Робина, он мне сказал:
      — Дело неимоверно запутанное, трудное, и самое в нем ужасное, удручающее — это его связь с чем-то детским. Смертью Кок-Робина это дело не закончится. Извращённая фантазия преступника ненасытна; нам предстоит борьба ещё со многими страшными шутками.
      Уже на следующее утро предсказание его сбылось. Мы вошли в одиннадцать часов утра в кабинет Маркхэма, чтобы выслушать доклад Хэса и обсудить дальнейшие действия. Уже девять дней прошло после того, как Робин был найден мёртвым, а дело ни на шаг не продвинулось вперёд. Газеты начали подтрунивать над полицией и над следователем. Маркхэм, здороваясь с нами, был заметно подавлен. Хэс тоже был обескуражен.
      — Мы бьёмся лбом об стену, сэр. Куда бы мы не повернулись, — с горечью сказал он, — никакого намёка на мотивы преступления. Я прихожу к заключению, что просто какой-то проходимец заварил всю эту кашу.
      — Проходимцы, сержант, — возразил Ванс, — обычно лишены воображения и юмора, а отправивший Робина в неведомый мир, очевидно, обладает и тем, и другим. Ему мало было убить Робина, он ещё обратил это дело в безумную шутку. Потом, чтобы публика узнала о ней, он разослал эти записки в газеты. Разве похоже это на поступки безумного бродяги?
      Хэс несколько минут курил молча, а потом с безнадёжной печалью посмотрел на Маркхэма.
      — Теперь ни в чем, что случается в этом городе, нет никакого смысла. Сегодня утром какой-то Спригг убит в Риверсайдском парке, вблизи 84-й улицы. Деньги в кармане, ничего не взято. Просто застрелен. Молодой человек, студент университета. Жил с родителями, никаких врагов. Пошёл, как всегда, прогуляться перед лекциями. Через полчаса найден мёртвым. Вот теперь придётся мучиться с этим убийством. Газеты поднимут гвалт, если мы не скоро раскроем его, а ведь у нас абсолютно нет ничего.
      — Успокойтесь, сержант, — утешал его Ванс, — что человек застрелен — самая обыкновенная вещь. Такие преступления совершаются по самым обыденным причинам. Ведь в деле об убийстве Робина спутала все наши выводы театральность, драматическая обстановка преступления. Если бы не детские стишки…
      Внезапно он замолчал, и веки его слегка опустились. Он совершенно спокойно скомкал свою папиросу.
      — Вы сказали, сержант, что его фамилия Спригг?
      Хэс, насупившись кивнул головой.
      — А как его зовут? — В его тоне слышалось напряжение.
      Хэс поднял на него глаза с недоумением, но, порывшись в своей потрёпанной записной книжке, ответил:
      — Джон Спригг, Джон Е. Спригг.
      Ванс вынул другую папиросу и аккуратно зажёг её.
      — Скажите, он убит из револьвера 32-го калибра?
      Хэс вытаращил глаза.
      — Да.
      — И пуля прошла через верхнюю часть головы?
      Сержант вскочил на ноги и, как очарованный, смотрел на Ванса.
      — Правильно, но как вы могли узнать это?
      Ванс пристально смотрел перед собою. Кто не знал его, подумал бы, что он испуган. Затем он подошёл к окну и стал смотреть в него.
      — Не могу поверить, — прошептал он. — Это слишком ужасно… Но, конечно, это так!..
      Раздался нетерпеливый голос Маркхэма.
      — Что ты там бормочешь, Ванс? Как ты узнал, что Спригг убит выстрелом из револьвера 32-го калибра в верхнюю часть головы?
      — Да разве ты не понимаешь, — сказал Ванс, — что это второй акт дьявольской трагедии. И тихим голосом, погружая нас в невыразимый ужас, он продекламировал:
 
Человечек жил да был,
С ружьецом он все ходил,
И убил он Джона Спригга,
Прострелив ему парик.
 

       Понедельник, 11 апреля, 11 часов 30 минут утра
 
      Маркхэм, словно загипнотизированный смотрел на Ванса. Хэс стоял неподвижно, с разинутым ртом. Что-то комическое было в его фигуре, и мне захотелось смеяться, но кровь точно застыла у меня в жилах, и я не мог пошевелиться.
      Маркхэм заговорил первым.
      — Это ещё что за безумие? Я начинаю думать, что дело Робина лишило тебя рассудка. Разве не может быть убит человек с таким ходким именем, как Спригг, без того, чтобы не приклеить к его смерти какой-то грубой шутки?
      — А все-таки, Маркхэм, милый, ты же должен допустить, что вот этот самый Джонни Спригг застрелен из «маленького» ружья, и пробита, так сказать, середина его «парика».
      — А если и так, причём тут детские стихи, которые ты лепечешь? Неужели ты серьёзно допускаешь?.. — заговорил Маркхэм, но Ванс перебил его.
      — Да, я серьёзно допускаю, что убивший Кок-Робина перенёс свой ужасный юмор на несчастного Спригга. Случайные совпадения я совершенно исключаю. Смерть Спригга возмутительная, но приходится считаться с фактом, И сколько бы ты ни восставал против невероятной путаницы, приходится её допустить.
      Маркхэм встал и нервно зашагал по комнате.
      — Я допускаю элемент непостижимого в этой новой смерти. Но я не могу понять, чего мы добьёмся, если уверим себя, что какой-то маньяк забавляется песенками времён своего детства?
      Ванс задумчиво курил.
      — Я склонён думать, что такое допущение даст нам твёрдую основу для следствия.
      — Отлично, — саркастически сказал Хэс. — Значит, нам только надо отыскать одного оборотня среди шести миллионов людей. Легко сказать!
      — Не поддавайтесь разочарованию, сержант. Наш неуловимый шутник является определённым этномологическим видом. У нас даже есть некоторые нити к объяснению его нрава и обычаев…
      Маркхэм быстро повернулся.
      — Что ты хочешь этим сказать?
      — Просто, что второе преступление связано с первым не только психологически, но и географически. Оба убийства совершены очень близко друг от друга. У нашего демона — слабость к месту, где находится дом Дилларда. Далее, сами обстоятельства обоих убийств исключают возможность прихода преступника издалека в незнакомую ему обстановку. Я уже научно вам доказал, что Робина отправил в потусторонний мир некто, знавший отлично, что происходило в доме Дилларда в определённый час, и второе преступление не могло бы так ловко быть инсценировано, если бы режиссёр не знал об утренних прогулках Спригга.
      За этими словами последовало тягостное молчание, прерванное Хэсом.
      — Если вы правы, м-р Ванс, то Сперлинг должен быть выпущен. — Затем он безнадёжно посмотрел на следователя. — Что же нам теперь делать, сэр?
      Маркхэм ничего не ответил. Он опять сел за письменный стол и забарабанил пальцами по бювару. Потом, не поднимая глаз, он спросил:
      — Кому поручено дело Спригга, сержант?
      — Капитану Питтсу. Питтс только что вернулся. Инспектор Моран поручил ему это дело.
      Маркхэм нажал кнопку звонка под столом, и в дверях появился его юный секретарь Свэкер.
      — Соедините меня с инспектором Мораном, — приказал Маркхэм.
      Он несколько минут говорил по телефону. Повесив трубку на место, он грустно улыбнулся Хэсу.
      — Теперь это дело официально ведёте вы, сержант. Сейчас прибудет капитан Питтс, и мы узнаем, как обстоит дело. Теперь я убеждён, что смерти Робина и Спригга тесно связаны друг с другом.
      Питтс, короткий, плотный мужчина с худым грубым лицом и чёрными торчащими усами, явился спустя несколько минут. Когда его представили Вансу, подозрительно уставился на него и нелюбезно поклонился. Но затем выражение его лица мгновенно изменилось.
      — М-р Фило Ванс, не так ли? — сказал он.
      — К сожалению, да, капитан, — вздохнул Ванс.
      Питтс осклабился и протянул руку.
      — Рад видеть вас, сэр. Сержант часто говорил о вас.
      — М-р Ванс неофициально помогает нам в деле Робина, — объяснил Маркхэм, — так как Спригг убит в том же участке, нам очень хотелось бы получить от вас предварительные сведения о деле.
      — Инспектор сообщил мне, что у вас уже есть кое-какие идеи о новом убийстве. Сказать вам откровенно, я был бы рад освободиться от этого дела. Что вам угодно узнать, сэр?
      — Расскажите нам всю историю, — сказал Маркхэм.
      Питтс уселся поудобнее в кресле.
      — Мне случилось быть под рукой, когда дело обнаружилось, — немного позже восьми часов утра. Я взял двух своих молодцов и отправился на место происшествия. Полицейские уже принялись за работу, в одно время со мной подъехал и врач…
      — Вы слышали его заключение, капитан? — спросил Ванс.
      — Да. Спригг был убит выстрелом в верхнюю часть головы из револьвера 32-го калибра. Никаких следов борьбы.
      — Он лежал на спине, когда его нашли?
      — Точно так. Аккуратно вытянут посередине дорожки.
      — Не был ли его череп проломлен при падении на асфальт? — спросил Ванс очень небрежно.
      Питтс хитро посмотрел на него.
      — Кажется, вы уже знаете кое-что об этом деле? — он кивнул головой. — Да, затылок у малого был раздроблён. Тяжело, наверно, упал.
      — А самый выстрел не поразил вас, капитан?
      — Да… конечно, — согласился Питтс. — Редко пуля попадает в макушку, да и шляпа не задета, а она ведь должна была упасть прежде, чем он грохнулся наземь. Очень странные факты, м-р Ванс.
      — Да, капитан, чертовски странные… И выстрел был сделан в упор?
      — Не больше чем на расстоянии двух дюймов. Волосы опалены вокруг раны. Убитый, вероятно, видел, что тот вынимает оружие, и нагнулся вперёд, уронив шляпу. Этим и объясняется выстрел в упор в верхнюю часть головы.
      — Так, так. Только в этом случае он упал бы не на спину, а ничком… Но продолжайте вашу историю, капитан.
      Питтс продолжал.
      — Прежде всего я обыскал убитого. На нем были хорошие золотые часы и в кармане пятнадцать долларов. Значит, дело не в воровстве… Я оставил двух людей караулить тело, пока не приехала повозка, а сам пошёл в дом Спригга на 93-й улице. Из найденных при нем писем я узнал его имя и адрес. Оказалось, что он студент университета, жил с родителями и по утрам всегда гулял в парке. Около половины восьмого он вышел из дому…
      — А, значит, у него была привычка гулять по утрам, — прошептал Ванс. — Очень интересно.
      — Но все это ни к чему нас не привело, — продолжал Питтс. — Ничего необычного в поведении Спригга в это утро никто из родных не заметил. Затем я побежал в университет, поговорил там с двумя студентами, знавшими его, и с лектором. Спригг был тихий малый. В дружбу ни с кем не вступал и держался в сторонке. Серьёзный был парень, всегда занятый наукой. Хороший ученик, не гулял с барышнями. Согласно показаниям, меньше чем кто-либо способен был попасть в какую-нибудь историю. Наверно, это несчастный случай. Его приняли за кого-нибудь другого.
      — А в котором часу он найден убитым?
      — Около четверти девятого. Каменщик со стройки на 79-й улице шёл по набережной и увидел его. Он сообщил о находке постовому полицейскому, который позвонил в местный участок.
      — Значит, у Спригга только-только хватило времени дойти до того пункта в парке, где он был убит. Точно кто-то, хорошо знавший его привычки, поджидал его. Точность и быстрота… Ну что, Маркхэм, похоже, это не случайность?
      Не отвечая на шутку, Маркхэм обратился к Питтсу.
      — Так и не нашлось ничего, что дало бы нам хоть какое-нибудь указание?
      — Нет, сэр, мои люди обшарили все это место, но ничего не оказалось.
      — А в карманах, среди его бумаг?
      — Ничего. Два обыкновенных письма, разные мелочи, все это я отправил в полицейское бюро… — Он помолчал немного, а потом, точно вспомнив о чем-то, вытащил записную книжку. — Вот что там нашлось, — сказал он скромно и подал треугольный обрывок бумаги. Это найдено под трупом. Конечно, вещь нестоящая, но я сунул её себе в карман в силу привычки…
      Клочок был, очевидно, оторван от листа обыкновенной нелинованной бумаги. На ней была отпечатанная на машинке математическая формула.
      Маркхэм как будто хотел что-то сказать, но, встретившись глазами с Вансом, раздумал и небрежно бросил бумажку на стол.
      — Это все, что вы нашли?
      — Да, сэр, все.
      — Очень вам благодарны, капитан; мы посмотрим, пригодится ли это в деле Спригга.
      Когда капитан ушёл, Ванс быстро встал и нагнулся над бумажкой.
      — Честное слово! — И, вставив монокль, принялся изучать клочок. — Очень увлекательно… Где я недавно видел эту формулу? Ах, да в книге Друккера… Но на что она была Сприггу? Формула эта превышает познания студентов… — Он посмотрел клочок на свет. — Та же самая бумага, что и на записках Епископа. Ведь вы, наверно, заметили, что и шрифт машинки тот же?
      Хэс выступил вперёд и тоже стал рассматривать бумажку.
      — Так точно. Все то же самое. — Факт этот совсем его уничтожил. — Вот звено между двумя преступлениями.
      — Да, звено, — сказал Ванс, — но присутствие этой формулы под телом Спригга так же безумно, как и самое убийство…
      Маркхэм беспокойно зашевелился.
      — Вы говорите, что этой формулой пользовался Друккер в своей книге?
      — Но этот факт вовсе не говорит, что формула написана им. Она известна всем серьёзным математикам. Она чрезвычайно научна и отвлечённа, и не может иметь прямого отношения к убийству Спригга. — Он снова сел. — Арнессон будет в восторге от этой находки. Наверное, он извлечёт из неё какой-нибудь поразительный вывод.
      — Я не вижу причины сообщить Арнессону о новом деле, — возразил Маркхэм. — По моему мнению, надо это дело скрывать как можно дольше.
      — Надеюсь, что Епископ не позволит, — сказал Ванс.
      Маркхэм сжал челюсти.
      — Боже мой! — воскликнул он. — В какой ужас мы попали! Неужели я не проснусь от этого кошмара!
      — Навряд ли, — прорычал Хэс. — Ну а теперь, куда мы двинемся? Я не выношу бездействия.
      Маркхэм обратился к Вансу.
      — У тебя уже есть идеи об этом деле? Что ты предполагаешь?
      — Откровенно говоря, у меня в голове какой-то хаос. Маркхэм, дружище, тут возможен только один вывод. Оба преступления возникли в одном и том же мозгу, под одним и тем же импульсом, а так как первое из них совершено кем-то очень близким к семейству Диллардов, то это же лицо должно было отлично знать об утренних прогулках Спригга в Риверсайдском парке. Найдя этого человека, мы должны установить время, место, обстановку и возможные мотивы преступления. Есть какая-то связь между Сприггом и Диллардами. Какова она — не знаю, но первой нашей задачей будет установить эту связь. Какая отправная точка может быть лучше, чем дом Дилларда?
      — Сначала мы позавтракаем, — устало сказал Маркхэм, — а потом поедем туда.

       Понедельник, 11 апреля, 2 часа пополудни
 
      Вскоре после двух часов мы подъехали к дому Дилларда. Дверь отворил Пайн; если наш визит и удивил его, то он отлично сумел скрыть своё удивление. На Хэса он посмотрел с некоторым беспокойством, но голос его звучал спокойно и почтительно, как у хорошо вышколенного слуги.
      — М-р Арнессон ещё не вернулся из университета, — сообщил он.
      — Я вижу, — сказал Ванс, — что чтение мыслей не является вашей сильной стороной. Мы пришли к вам и к профессору Дилларду.
      Пайн как будто забеспокоился, но ответить ему помешало появление мисс Диллард в дверях гостиной.
      — Мне послышался ваш голос, м-р Ванс. — Она с улыбкой поклонилась всем сразу. — Пожалуйста, войдите. Леди Мэй тоже здесь, сейчас мы едем с ней кататься.
      Миссис Друккер стояла у окна посреди комнаты, опершись рукой на спинку стула, с которого она, очевидно, только что встала. Она смотрела не мигая, в глазах её виделся страх, черты лица слегка исказились. Она не пыталась говорить, а стояла, прямая и неподвижная, как подсудимый, ожидающий приговора.
      Весёлый голос Белл Диллард разрядил напряжённую атмосферу.
      — Сейчас побегу и скажу дяде, что вы здесь.
      Как только она вышла, миссис Друккер произнесла каким-то приглушённым голосом.
      — Я знаю, зачем вы пришли. По поводу милого юноши, застреленного сегодня утром в парке.
      Слова её были так неожиданны, так поразительны, что Маркхэм не мог тотчас ответить. Ванс заговорил вместо него.
      — Вы уже слышали об этой трагедии, миссис Друккер? Как быстро дошло до вас это известие!
      Какое-то злобное выражение появилось на её лице, она стала похожа на злую ведьму.
      — Все об этом говорят, — ответила она неопределённо.
      — Правда, очень неприятно. Отчего же вы предполагаете, что мы здесь именно по этому делу?
      — Да разве юношу не звали Джонни Спригг? — Слабая, но внушающая ужас улыбка сопровождала этот вопрос.
      — Так точно, Джон Е. Спригг. Но разве это указывает на связь его с Диллардами?
      — Ах, конечно. — С ужасающим удовольствием она кивала головой. — Ведь эта игра, детская игра. Сначала Кок-Робин… Потом Джонни Спригг… Дети должны играть, все здоровые дети должны играть. — Её настроение вдруг изменилось. Лицо смягчилось, глаза стали печальными.
      — Это дьявольская игра, миссис Друккер, как вы думаете?
      — А почему нет? Разве жизнь не дьявольская игра?
      — Для некоторых — да. — Слова Ванса звучали сочувственно. — Скажите мне, — он быстро изменил тон, — вы знаете, кто такой этот Епископ?
      — Епископ? — Она недоуменно нахмурилась. — Нет, не знаю. А это тоже игра?
      — Что-то вроде игры. Во всяком случае, Епископ заинтересован Кок-Робином и Джонни Сприггом. Может быть, он и устраивает эти фантастические игры. Мы его разыскиваем, миссис Друккер.
      Старуха недоверчиво покачала головой.
      — Я не знаю. Но не будет вам добра, если вы вздумаете доискиваться, кто убил Кок-Робина и застрелил Джонни Спригга. Вы этого никогда не узнаете, никогда… — голос её стал громким и резким, она вся дрожала.
      В эту минуту в комнату вошла Белл Диллард. Она быстро подошла к миссис Друккер и обняла её.
      — Пойдёмте, — сказала она успокоительно, — мы поедем за город, леди Мэй. — Повернувшись к Маркхэму, она холодно сказала: — Дядя просит вас в библиотеку, — и повела миссис Друккер в переднюю.
      — Как это странно, сэр, — заметил Хэс. — Эта глупость о Джонни Спригге все время у неё на уме.
      Ванс кивнул головой.
      — Наше появление испугало её. Разум у неё не в порядке, и она чрезвычайно впечатлительная. Постоянно носясь с мыслью об уродстве своего сына и о том времени, когда он был как все дети, она, может быть совершенно случайно, вспомнила, как в детских сказках описывается смерть Робина и Спригга. В этом деле существуют какие-то скрытые подземные толчки и страшная осложненность. Может быть, у профессора Дилларда мы найдём более твёрдую почву.
      Профессор встретил нас без особой любезности. Стол его был завален бумагами, очевидно, мы потревожили его в самом разгаре работы.
      — По какому случаю этот неожиданный визит, Маркхэм? — спросил он, пригласив нас сесть. — Что-нибудь новое о смерти Робина? — Он заложил страницу в книге и нетерпеливо посмотрел на нас. — Я очень занят…
      — К сожалению, — ответил Маркхэм, — нового о смерти Робина я ничего не принёс. Но по соседству случилось другое убийство, и мы имеем основания думать, что оно находится в связи со смертью Робина. Я желал бы узнать, сэр, знакомо ли вам имя Джона Е. Спригга?
      — Ах, так звали убитого?
      — Да. Человек по имени Джон Е. Спригг убит сегодня в Риверсайдском парке, близ 84-й улицы около половины восьмого утра.
      Глаза профессора устремились на камин, несколько мгновений он молчал. Казалось, будто он с чем-то внутренне боролся.
      — Да, — наконец сказал он. — Я — мы — знаем молодого человека с таким именем, но я не уверен, что это тот.
      — А кто он? — настойчиво, с любопытством спросил Маркхэм.
      — Я думал о лучшем ученике Арнессона, получившем математическую премию.
      — Каким образом вы познакомились с ним, сэр?
      — Арнессон приводил его к нам несколько раз, чтобы я поговорил с ним. Арнессон гордился им, и, действительно, юноша был необыкновенно талантлив.
      — Так что, все члены вашего семейства знали его?
      — Да. Белл, кажется, встречалась с ним, и если в «семейство» вы включаете и Пайна с Бидл, то имя это было известно и им.
      — Друккеры знали Спригга? — был следующий вопрос Ванса.
      — Очень может быть. Арнессон и Друккер часто видятся. Припоминается мне, что однажды вечером, когда заходил Спригг, Друккер тоже был здесь.
      — А Парди знал Спригга?
      — Вот этого я вам не могу сказать. Скажите, пожалуйста, — заговорил он с некоторой вспыльчивостью, — какой смысл скрывается в ваших вопросах? Ведь, наверное, вы не собираетесь доказывать мне, что убитый — ученик Арнессона?
      — Боюсь, что так, — сказал Ванс.
      Когда профессор снова заговорил, в его голосе слышались беспокойство и страх.
      — Если бы даже и так, какое нам до этого дело? И как вы связываете его смерть со смертью Робина?
      — Я согласен, что определённого у нас ничего нет, — сказал ему Маркхэм. — Но бесцельность обоих убийств, отсутствие мотивов, делает их до странности похожими.
      — Это основы вашего предположения? — проговорил презрительно-благосклонным тоном профессор. — Вы никогда не были хорошим математиком, Маркхэм, но все-таки вы должны бы знать, что гипотезы не строятся на таких шатких основаниях.
      — Оба имени, — заметил Ванс, — и Кок-Робин, и Спригг встречаются во всем известном детском стихотворении.
      Старик посмотрел на него с нескрываемым изумлением, краска гнева стала постепенно заливать его лицо.
      — Ваш юмор совершенно неуместен, сэр!
      — Увы, это не мой юмор, — печально возразил Ванс. — Это шутка Епископа.
      — Епископа? — Профессор с усилием подавлял гнев. — Послушайте, Маркхэм, я не позволю играть с собою. Уже второй раз в этой комнате вы упоминаете о каком-то таинственном Епископе; я хочу узнать, что это такое. Если какой-то безумец послал дурацкое письмо в газеты по поводу смерти Робина, так до Спригга-то какое дело этому Епископу?
      — Под трупом Спригга была найдена бумажка с математической формулой, отпечатанной на той же машинке, что и записка Епископа.
      — Что? — Профессор нагнулся вперёд. — На той же машинке, вы говорите? Математическая формула?.. Какая формула?
      Маркхэм раскрыл свою книжку и протянул ему клочок бумаги, найденный Питтсом.
      — Формула Римана. — Профессор долго смотрел на бумажку, затем передал её Маркхэму. Он сразу как-то постарел. — Ничего не понимаю. — Тон его голоса был безнадёжно покорный. — Может быть, вы и правы. Что вам угодно от меня?
      Маркхэм был поражён переменой в наружности профессора.
      — Я пришёл к вам, чтобы удостовериться, было ли соединительное звено между Сприггом и этим домом. Но, честно говоря, получив это звено, я не знаю, подойдёт ли оно к цепи. Во всяком случае, разрешите мне поговорить с Пайном и Бидл.
      — Спрашивайте их о чем хотите, Маркхэм. Вам не придётся обвинять меня в том, что я стоял на вашем пути. Но надеюсь, — он вопросительно взглянул, — что вы посоветуетесь со мною, прежде чем предпримите какие-либо решительные шаги.
      — Это я могу обещать вам, сэр, но, боюсь, что мы ещё очень далеки от всяких решительных шагов. — Он протянул руку. Видно было, что он опасается за старика и хочет выразить ему симпатию.
      Профессор вместе с ним пошёл к дверям.
      — Не могу понять, причём тут эта формула, — прошептал он, покачивая головою. — Но если я могу сделать что-нибудь…
      — Вы можетесделать нечто для нас, профессор, — сказал Ванс, остановясь в дверях. — В то утро, когда был убит Робин, мы беседовали с миссис Друккер, и хотя она уверяет, что не сидела у окна, все-таки возможно, что она видела происшедшее на стрельбище между одиннадцатью и двенадцатью.
      — У вас осталось такое впечатление? — с интересом спросил профессор.
      — Очень слабое. Утверждение Друккера, что он слышал её крик, и её отрицание этого факта навели меня на мысль, что, возможно, она и видела что-то, но предпочитает скрывать это от нас. И тогда я подумал: может быть, вы имеете на неё влияние и уговорите её сообщить нам, что она видела.
      — Нет, не просите меня об этом. Если эта несчастная женщина и видела что-нибудь из своего окна, разузнавайте об этом сами. Я не хочу принимать участия в этой пытке и надеюсь, что и вы не будете её терзать. То, что вы хотите, можно узнать другим способом. — Он посмотрел Маркхэму прямо в глаза. — Но онане из тех, которые говорят. Вам самим потом будет неприятно.
      — Мы должны сделать все, что только можем, — решительно сказал Маркхэм. — Какой-то злой дух скрывается в этом городе, и я не могу никого защитить от страданий. Но, уверяю, вас, что без нужды я никого не буду мучить.
      — А вы не подумали, — спросил профессор, — что истина, которой вы добиваетесь, может быть ещё ужаснее, чем само преступление?
      — Я должен идти на риск. Но если бы даже знал, что это так, я ни в коем случае не остановился бы.
      — Конечно, конечно. Я гораздо старше вас, Маркхэм, я вас помню ещё мальчиком, а жизнь клонится к закату, начинаешь находить истинные пропорции в мире. Все отношения меняются. Вещи теряют своё значение. Вот потому-то старики становятся снисходительнее, что они знают: все созданные человеком ценности не важны.
      — Но мы пока живём человеческими ценностями, и я обязан поддерживать их, — возразил Маркхэм. — Никогда чувство личной симпатии не заставит меня свернуть с истинного пути.
      — Может быть, вы и правы, — вздохнул профессор. — Но не просите меня о такой помощи. Если вы откроете истину, будьте милосердны: убедитесь, можно ли считать преступника ответственным, прежде чем посылать его на электрический стул. Бывают больные умы, как больные тела, и часто они существуют одновременно в одном и том же человеке.
      Когда Ванс вернулся в гостиную, он тщательнее обычного закурил папиросу.
      — Профессора, — сказал он, — огорчила смерть Спригга, и хотя он протестует, но все-таки формула убедила его, что Робин и Спригг относятся к одному и тому же уравнению.
      Только он уж очень легко дал себя убедить. Почему? Более того, он тотчас же сознался, что Спригг был здесь хорошо известен. Не могу сказать, что он что-то подозревает, но несомненно боится кого-то… Он, по-видимому, не желает мешать правосудию, хотя решительно отказывает принять участие в крестовом походе против Друккеров. Не знаю, какая подкладка под его почтительностью к миссис Друккер, профессор не сентиментален. А эта пошлость о больном уме и больном теле? Точно на лекции по физической культуре. Ну, предложим несколько вопросов Пайну.
      — Не думаю, чтобы можно было бы от него чего-нибудь добиться, — сказал Маркхэм. — А все-таки, сержант, приведите сюда Пайна.
      Когда Хэс вышел, Ванс бросил на Маркхэма шутливый взгляд.
      — Уверяю тебя, ты не будешь раскаиваться. Честное слово, трудная это проблема… — Он снова сделался серьёзен. — Нам тут приходится иметь дело с неизвестными величинами. Мы столкнулись с какой-то странной, ненормальной силой, которая не действует согласно принятым законам. Она чрезвычайно утончённа и неизвестна нам. Но мы знаем, по крайней мере, что источник её где-то вблизи этого дома; мы должны обыскать каждый психологический уголок, каждую щель. Пожалуйста, не раздражайся вопросами, которые я буду предлагать Пайну. Придётся заглядывать в самые невероятные места…
      Послышались приближающиеся шаги, и через мгновение вошёл Хэс, ведя на, буксире старого лакея.

       Понедельник, 11 апреля, 3 часа дня
 
      — Садитесь, Пайн, — ласково, но строго сказал Ванс. — Профессор разрешил нам допросить вас, и мы уверены, что вы ответите на все вопросы.
      — Конечно, сэр, — отвечал слуга. — Я уверен, что у профессора нет причины что-нибудь скрывать.
      — Отлично. — Ванс откинулся на спинку кресла. — Ну, для начала, скажите мне, в котором часу был сегодня подан завтрак?
      — В половине десятого, сэр, как всегда.
      — Все члены семейства присутствовали на нем?
      — О да, сэр.
      — Кто их будит по утрам и в котором часу?
      — Я бужу, в половине восьмого я стучу в дверь.
      — И ожидаете ответа?
      — Да, всегда, сэр.
      — И никто не опоздал к завтраку?
      — Все были вовремя, как всегда, сэр.
      — Не случилось ли вам видеть, чтобы кто-нибудь выходил сегодня из дому или возвращался домой до завтрака?
      Вопрос был предложен очень небрежно, но я заметил, что тонкие веки Пайна дрогнули.
      — Нет, сэр.
      — А не мог ли кто-нибудь из членов семейства выйти из дому и вернуться без вашего ведома?
      Первый раз за время допроса Пайн ответил неохотно.
      — Конечно, сэр, можно было пройти через парадную дверь без моего ведома, пока я накрывал стол в столовой. А кроме того, можно было пройти и в дверь стрелковой комнаты, потому что моя дочь всегда запирает дверь в кухню, когда готовит завтрак.
      Ванс помолчал, а потом спокойно спросил:
      — У кого-нибудь в доме есть револьвер?
      Глаза Пайна широко раскрылись.
      — Нет… насколько я знаю.
      — Слышали ли вы когда-нибудь о Епископе, Пайн?
      — О, никогда, сэр! — Лицо его побелело. — Вы говорите о человеке, который посылал эти записки в газеты?
      — Я говорил просто о епископе, — небрежно сказал Ванс. — Но скажите-ка мне, слышали ли вы что-нибудь о сегодняшнем убийстве в Риверсайдском парке?
      — Да, сэр. Дворник из соседнего дома рассказал мне о нем.
      — Вы знали молодого м-ра Спригга?
      — Я видел его здесь раз или два, сэр.
      — Он был здесь недавно?
      — На прошлой неделе, сэр, кажется, в четверг.
      — Кто ещё был здесь в это время?
      Пайн сморщился, как будто стараясь припомнить.
      — М-р Друккер, сэр. И, как я припоминаю, м-р Парди тоже приходил. Они все до поздней ночи разговаривали в комнате м-ра Арнессона.
      — М-р Арнессон всегда принимает посетителей в своей комнате?
      — Нет, сэр, но профессор работал в библиотеке, а мисс Диллард была в гостиной с миссис Друккер.
      Минуту Ванс помолчал.
      — Теперь все, Пайн, — наконец сказал он, — но, пожалуйста, пришлите сюда Бидл.
      Бидл пришла и стала против нас, с мрачным и воинственным видом.
      Ответы её, большей частью односложные, не прибавили ничего нового. Но в конце краткой беседы Ванс спросил, не пришлось ли ей выглянуть из окна сегодня утром перед завтраком.
      — Раза два я смотрела в окно, — вызывающе ответила она. — Почему же мне было и не посмотреть?
      — Видели ли вы кого-нибудь на стрельбище или на заднем дворе?
      — Никого, кроме профессора и миссис Друккер!
      — Никого посторонних? — Ванс сделал вид, что не придал никакого значения присутствию профессора и миссис Друккер на заднем дворе.
      — Нет, — коротко ответила Бидл.
      — В котором часу вы увидели профессора и миссис Друккер?
      — Может быть, в восемь.
      — Они разговаривали?
      — Да. Во всяком случае, — поправилась она, — они ходили взад и вперёд.
      — У них привычка гулять во дворе до завтрака?
      — Миссис Друккер часто выходит и гуляет по утрам среди цветов. Полагаю, что и профессор имеет право гулять на своём собственном дворе в любое время.
      — Я не спрашивал вас, Бидл, о его правах, — коротко сказал Ванс. — Я хотел только узнать, есть ли у него привычка осуществлять свои права рано утром.
      — Да, сегодня утром он ими пользовался.
      Ванс отпустил кухарку и подошёл к окну. Маркхэм заметил, что он в недоумении.
      — Ну и что же можно извлечь из этого? — спросил он. — Я полагаю, что надо просто игнорировать показания Бидл.
      — Беда в том, что мы ничего не можем игнорировать в этом деле, — тихо проговорил Ванс. — Я допускаю, что в данную минуту показания Бидл не имеют никакой цены. Мы узнали, что два актёра этой мелодрамы были на ногах вскоре после того, как Спригг был отправлен на тот свет. Моцион профессора с миссис Друккер, возможно, является одним из твоих излюбленных совпадений, а, с другой стороны, может быть связан с нежными чувствами старого господина к этой даме. Надо бы осторожно навести справки о его прошлом. А вот идёт Арнессон; как будто немного взволнован.
      Спустя мгновение послышался звук открывающего дверь ключа, и в передней появился Арнессон. Увидя нас, он быстро вошёл в гостиную и, не поздоровавшись, сказал:
      — Правда это, что Спригг застрелен? Вы здесь, чтобы расспросить меня о нем? Ну, начинайте. — Он бросил на стол набитый портфель и уселся на край стула. — Сегодня утром в университете был сыщик, задавал глупые вопросы и вёл себя как шут в комической опере. Очень таинственно… Ужасное убийство! Что мы знаем о Джоне Спригге и так далее. Я слышал, что он имел бесстыдство спросить, с какими женщинами бывал Спригг. Спригг и женщины! Да у него ничего на уме не было, кроме его работы. Никогда не пропускал лекций. Когда сегодня при перекличке его не оказалось, я понял, что случилось что-то серьёзное. А потом пошёл слух об убийстве… Что это такое?
      — Нам нечего ответить вам, м-р Арнессон. — Ванс пристально посмотрел на него. — Но у нас есть детерминант для вашей формулы: Джонни Спригг убит выстрелом «из маленького ружья в середину его парика».
      Арнессон некоторое время неподвижно смотрел на Ванса и потом засмеялся.
      — Опять ваша чепуха? Как о смерти Кок-Робина… Ну, рассказывайте.
      Ванс коротко изложил ему подробности преступления.
      — Вот и все, что мы знаем в данную минуту, — заключил он. — Не прибавите ли вы, м-р Арнессон, какие-нибудь подробности?
      — Господи Боже, да нет же их. Спригг один из лучших студентов. Математический гений, может быть. И зачем родители назвали его Джоном?! Какой-то маньяк прострелил ему голову, возможно, тот же самый, кто убил Робина стрелой. Но абстрактный мыслитель взял верх. Отличная задача. Вы все мне сказали? Может быть, решая её, я натолкнусь на новые математические методы. Может, формула, которую я выведу, решая эту задачу, откроет новое поле для научных изысканий. Тогда Робин и Спригг окажутся мучениками.
      Шутки Арнессона показались мне особенно безвкусными, но Ванс как будто не замечал этого.
      — Да, вот ещё одна вещь, которую я забыл упомянуть. — Он попросил у Маркхэма клочок с формулой и протянул его Арнессону. — Это нашли под трупом Спригга.
      Арнессон небрежно прочёл её.
      — Опять тут запутан Епископ. Та же бумага, тот же шрифт… Но откуда у него эта формула? Я накануне говорил о ней со Сприггом, и он её записал.
      — Пайн сказал, что Спригг заходил сюда в четверг, — произнёс Ванс.
      — В четверг? Правильно. Были ещё Парди и Друккер. Друккер первый заговорил об этой формуле. А у Парди безумная идея применить принципы высшей математики к шахматной игре…
      — А вы играете в шахматы? — спросил Ванс.
      — Играл, но больше не играю. Прекрасная игра, но не игроки.
      — А вы изучали гамбит Парди?
      — Бедный старый Парди! — Арнессон улыбнулся. — Он недурной элементарный математик. Привязался к шахматам. Я говорил, что его гамбит ненаучен, показал ему, как его можно разбить, но он не понял. Алёхин, Капабланка, Видмар, Тартаковер разнесли его изобретение в пух и прах. Он несколько лет бился над другим гамбитом, но тоже ничего не вышло. Разбитая жизнь.
      — А Парди хорошо знал Спригга? — спросил Ванс.
      — Нет. Встречался с ним раза два. Парди хорошо знает Друккера, все говорит с ним о математике.
      — Был он тогда заинтересован этой формулой?
      — Не могу сказать.
      — Как вы думаете, почему эта формула была найдена у Спригга?
      — Ничего не понимаю. Если бы она была написана рукою Спригга, я бы сказан, что она вывалилась у него из кармана. Но кто стал бы печатать формулы на машинке?
      — Вероятно, Епископ.
      Арнессон вынул трубку изо рта и осклабился.
      — Епископ — X. Постараемся найти этот X. Но он такой капризный. Превратное понятие о значениях.
      — По-видимому, — медленно заговорил Ванс. — А я чуть не забыл спросить вас: существуют ли у вас в доме револьверы?
      — Вот что! — Арнессон засмеялся с нескрываемым восхищением. — Вот откуда дует ветер… Должен вас разочаровать. Револьверов нет. Нет скользящих дверей. Нет потайных лестниц! Все открыто, все наружу.
      Белл Диллард стояла в дверях. Она, очевидно, слышала вопрос Ванса и ответ Арнессона.
      — Но в доме есть два револьвера, Сигурд, — объявила она. — Разве ты забыл, что в деревне я стреляла из них в цель.
      — Я думал, что ты давно уже их выбросила. — Арнессон встал и подвинул ей стул.
      — А вы сохранили их, мисс Диллард? — раздался спокойный голос Ванса.
      — Да. Разве это запрещено?
      — Думаю, что это несколько противозаконно. Но ведь сержант, — начал успокоительно Ванс, — наверно, не захочет обратить закон против вас. Где они теперь?
      — Внизу, в стрелковой комнате, в ящике для инструментов.
      Ванс встал.
      — Не будете ли вы столь любезны, мисс Диллард, и не покажете ли их мне?
      Когда Арнессон кивком выразил согласие, она встала и повела всех в стрелковую комнату.
      — Вот в этом комоде у окна. — Она выдвинула ящик, под разным хламом лежал автоматический кольт-38.
      — Что же это? — воскликнула она. — Тут только один. Другой пропал!
      — Другой был поменьше? — спросил Ванс.
      — Да.
      — Калибр 32?
      Девушка кивнула и обратила изумлённый взгляд к Арнессону.
      — Ну что же, Белл, пропал, — сказал он, пожимая плечами. — Ничего не поделаешь. Вероятно, один из юных стрелков взял его, чтобы прострелить себе голову в случае неудачи при стрельбе из лука.
      — Да будь же серьёзен, Сигурд. — Она слегка испугалась. — Куда же он мог деться?
      — Пока это мрачная тайна, — сострил Арнессон.
      Видя беспокойство молодой девушки, Ванс переменил тему.
      — Может быть, мисс Диллард, вам будет угодно проводить нас к миссис Друккер? Нам надо поговорить с нею. Я вижу, что и ваша загородная поездка отложена.
      По лицу девушки скользнуло облако печали.
      — О, не беспокойте её сегодня, — умоляюще сказала она. — Ей очень плохо. Казалось, она чувствовала себя хорошо, но, увидев м-ра Маркхэма, изменилась, ослабела… Что-то тягостное овладело её умом. Когда я уложила её в постель, она все время повторяла страшным шёпотом: «Джонни Спригг, Джонни Спригг…» Я вызвала по телефону доктора. Он велел ничем не беспокоить её.
      — Но это нам не к спеху, — уверял её Ванс. — Мы, конечно, подождём. А кто её доктор?
      — Уитни Барстед. На моей памяти он всегда лечил её.
      — Хороший человек, — кивнул Ванс, — и лучший невропатолог в нашем отечестве. Мы ничего не предпримем без его разрешения.
      Мисс Диллард благодарно посмотрела на него и вышла.
      Когда мы снова оказались в гостиной, Арнессон встал перед камином и насмешливо посмотрел на Ванса.
      — Джонни Спригг, Джонни Спригг? Леди Мэй сразу же прониклась этой идеей. Может, она и с придурью, но некоторые доли её мозга слишком деятельны.
      Ванс сделал вид, что не слышит, и повернулся к Маркхэму.
      — Кажется, нам здесь больше нечего делать, старина. Пойдём-ка домой. Хотя перед уходом надо поговорить с профессором… Вы подождёте нас здесь, м-р Арнессон?
      Арнессон удивлённо поднял брови, но тотчас же скривил лицо в презрительную гримасу.
      — Хорошо, идите, — и он начал набивать свою трубку.
      Профессор был очень недоволен нашим новым вторжением.
      — Мы только что узнали, — сказал Маркхэм, — что вы разговаривали сегодня утром, ещё до завтрака, с миссис Друккер.
      Мускулы на лице профессора сердито задвигались.
      — Разве разговоры с соседями в моем собственном саду подведомственны следователю?
      — Конечно нет, сэр. Но я же веду следствие, которое близко касается вашего дома. Мы просто хотели спросить, не показалось ли вам, что миссис Друккер подозревала о том, что произошло в Риверсайдском парке?
      Профессор, подумав мгновение, сказал:
      — Нет, мне этого не показалось.
      — Она не показалась вам беспокойной, возбуждённой?
      — Нет. — Профессор встал и прямо посмотрел на Маркхэма. — Я понимаю, куда вы метите, и мне это не нравится, Я уже говорил вам, Маркхэм, что не приму участия в шпионстве и доносах, когда дело коснётся этой несчастной женщины. Вот и все, что я могу вам сказать. — Он вернулся к своему письменному столу. — Извините, я очень занят сегодня.
      Мы спустились вниз и распрощались с Арнессоном.
      Когда мы вышли на тротуар, Ванс остановился и закурил.
      — Ну, теперь остался лишь маленький разговор с грустным, благородным м-ром Парди.
      Но Парди не оказалось дома. Его слуга-японец сообщил нам, что господин его, вероятно, в шахматном клубе.
      — И завтра будет достаточно времени, — сказал Ванс, когда мы отошли от дома. — Утром я поговорю с доктором Барстедом и попытаюсь повидаться с миссис Друккер. Сюда же мы включим и м-ра Парди.
      — Надеюсь, — проворчал Хэс, — что завтра мы достигнем большего, чем сегодня.
      — Вы пропускаете два утешительных факта, — возразил Ванс. — Первый: что все живущие в доме Дилларда знали Спригга и вполне могли знать о его утренних прогулках; второй: мы узнали также, что профессор и миссис Друккер сегодня в восемь часов утра прогуливались в саду. А затем мы открыли, что револьвер 32-го калибра исчез из стрелковой комнаты. Немного, но все-таки кое-что.
      Когда мы ехали в город, Маркхэм стряхнул с себя мрачность и сказал Вансу:
      — Я просто боюсь этого дела. Уж очень зловещим оно становится. А когда газеты узнают об этой детской песенке и свяжут оба убийства, я не знаю, что тогда произойдёт.
      — Боюсь, что ты прав, — вздохнул Ванс. — Что-то говорит мне, что Епископ познакомит прессу с этими стишками. Новая шутка ещё темнее, чем история с Кок-Робином. Он уж постарается, чтобы никто не пропустил её, ему нужна аудитория. В этом и заключается слабое место его гнусных преступлений. Это — наша единственная надежда.
      — Сейчас я позвоню Кинану, — сказал Хэс, — и узнаю, не получено ли ещё что-нибудь.
      Но сержанту не пришлось беспокоиться. Репортёр из «Уорлда» уже ждал нас в кабинете следователя.
      — Здравствуйте, м-р Маркхэм, — Кинан был явно взволнован. — У меня есть кое-что для сержанта Хэса. — Он пошарил в кармане и, вынув лист бумаги, передал его Хэсу. — Видите, как я мил с вами, сержант, ожидаю от вас взаимности… Взгляните на этот документ, он только что получен самым передовым американским журналом.
      Это был клочок бумаги для пишущей машинки с отпечатанной крупными буквами песенкой о Джонни Спригге. Снизу, в правом углу была подпись прописными буквами: ЕПИСКОП.
      — А вот и конверт, сержант. — Кинан опять полез в карман.
      Штемпель был от девяти часов утра и, как и первая записка, это письмо было опущено в ящик так же вблизи дома Дилларда.

       Вторник, 12 апреля, 10 часов утра
 
      На следующее утро первые страницы столичных газет были посвящены сенсационным известиям, превосходящим все ожидания Маркхэма.
      Весь город был погружён в страх и трепет, и хотя были попытки объяснить оба преступления странными совпадениями, а записки Епископа представить в виде шутки маньяка, все же большая часть публики была твёрдо убеждена, что какой-то новый убийца захватил город в свою власть.
      Репортёры осаждали Маркхэма и Хэса, но те хранили молчание. Никому не было открыто, что разгадка таилась вблизи дома Дилларда, что пропал револьвер 32-го калибра. Газеты сочувственно отнеслись к Сперлингу как к несчастной жертве обстоятельств.
      В день убийства Спригга Маркхэм собрал совещание в своём клубе.
      Инспектор Моран из уголовного бюро и главный инспектор О'Брайен присутствовали на нем. Подробности убийств были выяснены, и Ванс указал причины, в связи с которыми он полагал, что решение этой задачи таится в диллардовском доме или вблизи него.
      — Мы теперь в контакте со всеми лицами, обладающими достаточной информацией об образе жизни обоих жертв, что и сделало эти преступления возможными; единственный наш путь — это сосредоточить все внимание на этих лицах.
      Инспектор Моран согласился.
      — Только, — прибавил он, — ни одно из указанных лиц не представляется мне кровожадным маньяком.
      — Убийца не маньяк в обыкновенном смысле слова, — возразил Ванс. — Вероятно, во всех других отношениях он абсолютно нормален. Я бы сказал, что у него блестящий мозг, кроме одного поражённого участка.
      — Неужели такие гнусные преступления можно совершить без всяких мотивов? — спросил инспектор.
      — Но мотив есть. Концепция преступлений имеет в своей основе какую-то ужасающую двигательную силу, проявляющуюся в форме сатанинского юмора.
      Главный инспектор не принимал участия в этой части прений.
      — Все эти разговоры, — веско произнёс он, — пригодны для газет, но не деловые. Нам же надо пользоваться всеми средствами, чтобы добиться юридических доказательств.
      Окончательно было постановлено передать записки Епископа эксперту и постараться выяснить, кто печатал и где продавалась такая бумага. Решили вести систематические поиски свидетелей, которые были в парке утром между семью и восемью часами, и составить подробный доклад об образе жизни и знакомствах Спригга. Постановили также допросить почтальона, вынимающего письма из ящиков, в надежде, что тот запомнил конверты, адресованные в газету, и может указать, в какой ящик они были опущены.
      Моран посоветовал поставить трех человек вблизи места убийства, чтобы следить за дальнейшими событиями и, может быть, за подозрительными поступками причастных лиц. Полицейский департамент и окружной следователь должны были работать рука об руку. Во главе следствия был поставлен Маркхэм.
      На следующее утро Маркхэм и Хэс зашли к Вансу ещё до девяти часов.
      — Так не может продолжаться, — сказал Маркхэм. — Если кому-нибудь кое-что известно, мы должны узнать это. Сейчас я расставлю силки, и черт с ними, с последствиями.
      — Непременно натяни все нити, — возбуждённо сказал Ванс. — Только я сомневаюсь, что это нам поможет. Чтобы разгадать эту загадку, надо применить особые приёмы. Между прочим, я говорил по телефону сегодня с доктором Барстедом. Он разрешил нам поговорить с миссис Друккер сегодня утром. Но сначала я повидаюсь с ним. Мне хочется узнать побольше о патологии Друккера. Горбунами люди становятся не только при падении.
      Мы сейчас же поехали к доктору и были немедленно приняты. Доктор оказался спокойным, утончённо любезным человеком.
      Ванс тотчас же заговорил о деле.
      — Мы имеем основания предполагать, доктор, что миссис Друккер, может быть, и её сын косвенно связаны с убийством Робина в доме Дилларда, и прежде чем приступить к допросу, хотели бы получить от вас — насколько, конечно, позволяет врачебная этика — кое-какие сведения о невропатологическом состоянии этих лиц.
      — Пожалуйста, говорите яснее, сэр, — надменно сказан доктор Барстед.
      — Мне говорили, — продолжал Ванс, — что миссис Друккер считает себя виновной в уродстве своего сына. Но мне кажется, что подобное уродство не всегда является результатом физических повреждений.
      Доктор медленно кивнул головой.
      — Совершенно верно. Сжатие позвоночника может произойти от вывиха, от удара. Но гниение позвонков обычно туберкулёзного происхождения; и туберкулёз позвоночника чаще всего случается в детстве. Часто он существует уже при рождении. Правда, какое-нибудь повреждение возбуждает скрытый процесс, поэтому возникло поверье, что удар сам по себе является причиной болезни. Горб Друккера, несомненно, туберкулёзного происхождения.
      — Вы, конечно, объяснили миссис Друккер положение вещей?
      — Несколько раз, но безуспешно. Дело в том, что какое-то извращённое стремление к мученичеству заставляет её цепляться за мысль, что она сама виновата в несчастье, постигшем её сына. Эта ложная идея сделалась её idee fixe.
      — До какой степени, — спросил Ванс, — этот психоневроз подействовал на её рассудок?
      — Трудно сказать, да я и не хотел бы заниматься обсуждением этого вопроса. Одно могу подтвердить: она, несомненно, больна, и мысли её смутны. По временам, конечно, я сообщаю вам под строжайшим секретом, у неё бывали галлюцинации, всегда касавшиеся её сына. Она готова на все для его благополучия.
      — Мы очень ценим ваше доверие, доктор… А не логично ли было бы предположить, что вчерашнее её болезненное состояние вызвано страхом за его благополучие?
      — Несомненно. Вне его у неё нет никакой эмоциональной или умственной жизни. Но был ли это страх реальной или выдуманной опасности, я не могу сказать. Она давно живёт на границе реальности и фантазии.
      Наступило короткое молчание, затем Ванс спросил:
      — А самого Друккера вы считаете ответственным за свои поступки?
      — Так как он мой пациент и до сих пор я оставляю его на свободе, то вопрос ваш я считаю неуместным, — холодно ответил доктор.
      Маркхэм заговорил властно.
      — У нас нет времени подбирать выражения, доктор. Мы ведём следствие о ряде отвратительных преступлений. М-р Друккер причастен к одному из них, до какой степени — мы не знаем. Но наш долг узнать.
      Первая реакция доктора была воинственного характера, но он сдержал себя и ответил прежним снисходительным тоном.
      — Есть несколько степеней ответственности. Ум м-ра Друккера слишком развит, как это часто бывает у горбунов. Умственные процессы у него обращены, так сказать, внутрь себя, а недостаток нормальных физических реакций часто ведёт к заблуждениям. Но у м-ра Друккера я не заметил ничего, указывающего на это. Он очень раздражителен и склонён к истерии, но такое психическое состояние свойственно его болезни.
      — В чем заключается его отдых?
      — В детских играх, я полагаю. Такие забавы часто нравятся калекам. Не имея нормального детства, он хватается за то, что даёт ему возможность до некоторой степени пополнить детские переживания. Эти детские забавы и удерживают в равновесии его чисто умственную жизнь.
      — А как относится миссис Друккер к этим играм?
      — Очень их одобряет. Она часто, перегнувшись через стену, смотрит на детскую площадку в Риверсайдском парке, когда он там забавляется. И всегда возглавляет детские праздники и обеды, устраняемые её сыном в их доме.
      Через несколько минут мы ушли. Хэс каким-то испуганным голосом спросил:
      — Великий Боже! Во что это дело обратится?
      В доме Друккеров нам открыла дверь высокая полная немка, заявившая нам, что м-р Друккер очень занят и никого не принимает.
      — А все-таки вы доложите ему, — сказал Ванс, — что следователь желает поговорить с ним.
      Тотчас же, точно в паническом страхе, она побежала по лестнице. Мы услышали стук в дверь, затем голоса, а через несколько мгновений она вернулась и сообщила, что м-р Друккер готов принять нас в своём кабинете.
      Когда мы проходили мимо неё, Ванс повернулся к ней и спросил:
      — В котором часу встал м-р Друккер вчера утром?
      — Не знаю, — испуганно пролепетала она. — Вероятно, в девять, как всегда.
      Друккер принял нас, стоя у большого стола, заваленного книгами и рукописями.
      Ванс одно мгновенье пристально смотрел на него, точно стараясь узнать, какая тайна скрывалась за его беспокойными впалыми глазами.
      — М-р Друккер, — начал он, — мы вовсе не желаем причинять вам излишних беспокойств, но мы узнали, что вы были знакомы с покойным Джоном Сприггом. Не знаете ли вы, по какой причине кто-нибудь мог желать его смерти?
      Друккер встал. Несмотря на старание овладеть собою, голос его слегка дрожал, когда он заговорил.
      — Я знал м-ра Спригга поверхностно. Что касается его смерти, у меня нет никаких предположений…
      — Под телом был найден клочок бумаги с математической формулой Римана, которую вы включили в вашей книге в главу о предельности физического пространства. — Говоря это, Ванс подвинул к себе по столу один из отпечатанных на машинке листов и пристально посмотрел на него.
      Друккер не заметил этого. Снова Ванса приковали его внимание.
      — Не могу понять, — уклончиво сказал он. — Можно посмотреть на запись?
      Рассмотрев бумажку, Друккер вернул её обратно; его маленькие глаза злобно сощурились.
      — Вы спрашивали Арнессона? На прошлой неделе он говорил на эту тему со Сприггом.
      — Да, — беспечно ответил Ванс. — М-р Арнессон не мог пролить света на этот инцидент. Мы подумали, что, может быть, вам удастся то, чего он не смог сделать.
      — Очень жаль, но я не могу быть ничем полезен. — В ответе Друккера была насмешки. — Формулу всякий может употребить. Почему вы обратились ко мне?
      — Не только формула направила наши стопы к вашей двери. У нас, например, есть причины допускать, что смерть Спригга связана с убийством Робина…
      Длинные руки Друккера ухватились за край стола, глаза засверкали.
      — Спригг и Робин… связаны! Ведь вы же не верите газетной болтовне?.. Это отвратительная ложь! — Лицо его скривилось, голос стал пронзительным. — Это безумный вздор… Нет никаких доказательств, никакого намёка на доказательства!
      — Кок-Робин и Джонни Спригг, — тихо, но настоятельно сказал Ванс.
      — Чепуха! Бессмысленная чепуха! Боже мой, да неужели весь мир помешался! — Он качался взад и вперёд и бил рукой по столу, разбрасывая бумаги в стороны.
      — А вы не знакомы с Епископом, м-р Друккер?
      Качание прекратилось, он с ужасающей напряжённостью посмотрел на Ванса.
      — Вы тоже… вы тоже сошли с ума! — Он обвёл всех нас глазами. — Вы проклятые глупцы! Никакого Епископа не существует! Да и Кок-Робина и Джонни Спригга никогда не было, И вы, взрослые люди, пытаетесь испугать меня — меня, математика — детскими сказками.
      Он истерически захохотал.
      Ванс быстро подошёл к нему, взял его за руку и повёл к кресту. Понемногу смех прекратился, и он с трудом помахал нам рукой.
      — Нехорошо, что Робин и Спригг убиты, — заговорил он медленно и бесцветно. — Но только дети и стоят внимания… Вы, наверное, найдёте убийц. Если же нет, то, может быть, я помогу вам. Но не позволяйте воображению увлекать вас. Держитесь фактов… фактов…
      Он был утомлён, и мы ушли.
      — Он испуган, Маркхэм, чертовски испуган, — заметил Ванс, когда мы опять были в передней. — Очень бы я хотел знать, что таится в этом остром, но сбитом с пути уме.
      По дороге к двери миссис Друккер он заметил:
      — Это не лучший способ наносить визиты дамам. Право, я не рождён быть полицейским, я ненавижу шпионаж.
      На наш стук в дверь нам ответил слабый голос. Миссис Друккер, бледнее, чем обыкновенно, лежала на кушетке у окна.
      Она заговорила испуганным голосом:
      — Я знала, что вы придёте, знала, что вы ещё не кончили мучить меня.
      — Мучить вас, — возразил мягко Ванс, — никоим образом не входит в наши намерения. Мы просто хотим просить вас помочь нам.
      Слова Ванса немного успокоили её.
      — Если бы только я могла помочь вам! — прошептала она. — Но ничего нельзя поделать, ничего…
      — Вы могли бы сообщить нам, что вы видели из окна в день смерти м-ра Робина.
      — Нет, нет! — глаза её смотрели с ужасом. — Я ничего не видела; я не подходила к окну в то утро. Вы можете убить меня, но последнее моё слово будет: нет, нет!
      Ванс не настаивал.
      — Билд сказал нам, — продолжал он, — что вы часто встаёте рано и гуляете в саду.
      — Да. Я плохо сплю по утрам. Я часто просыпаюсь от боли в спине. Тогда я встаю и гуляю по двору, если погода позволяет.
      — Бидл видела, как вы гуляли вчера утром с профессором Диллардом.
      Она кивнула, но тотчас же вопросительно и неприязненно посмотрела на Ванса.
      — Да, мы иногда гуляем вместе, — поторопилась она объяснить. — Профессор жалеет меня и восхищается Адольфом; он считает, что Адольф великий гений. Да он и действительногений. Он мог бы быть великим человеком, таким, как профессор Диллард, если бы не его болезнь… Все это по моей вине. Я уронила его, когда он был ребёнком… — Рыдание сотрясло её измождённое тело.
      Через мгновение Ванс спросил:
      — О чем вы говорили с профессором вчера в саду?
      Лукавое выражение появилось на её лице.
      — По большей части об Адольфе.
      — А кого-нибудь ещё вы не видели в саду или на стрельбище?
      — Нет! — Она опять испугалась. — Но кто-то был там, не правда ли? Кто-то, кто не хотел, чтобы его видели… Да, кто-то был — и он думает, что я его видела. Но я не видела! О Боже милосердный! Я не видела! — Она закрыла лицо руками, и тело её конвульсивно содрогнулось.
      — Если бы я видела! Если бы я знала! Но это не Адольф… Мой маленький мальчик спал, слава Богу, он спал!
      Ванс подошёл к ней.
      — Почему вы благодарите Бога, что это не был ваш сын? — ласково спросил он.
      Она с удивлением посмотрела на него.
      — Да разве вы не понимаете? Маленький человечек застрелил Джонни Спригга из маленького ружьеца, тот же самый маленький человечек, который убил Кок-Робина стрелой из лука. Ах, это ужасная игра, и я боюсь… Но я не должна говорить, не могуговорить, А то маленький человечек сделает что-нибудь ужасное. Может быть, он подумает, что я старуха из башмака!
      — Успокойтесь, миссис Друккер, — утешал её Ванс. — Все это бессмысленная болтовня. Для всего есть совершенно разумное объяснение. И мне кажется, что именно вы поможете нам найти это объяснение!
      — Нет, нет! Я не могу, не должна. Я сама ничего не понимаю!
      — Почему вы нам не скажете? — настаивал Ванс.
      — Потому что я не знаю, — воскликнула она. — Я хотела бы знать, клянусь Богом! Знаю только, что должно случиться что-то ужасное, что какое-то проклятье висит над этим домом.
      — Почему вы это знаете?
      — Потому, — еле слышно сказала она, что сегодня ночью приходил маленький человечек.
      Холодок пробежал у меня по спине, и я увидел, что даже невозмутимый сержант глубоко втянул в себя воздух. Раздался спокойный голос Ванса.
      — Почему же вы знаете, что он был здесь? Вы видели его?
      — Нет, не видела, но он пытался войти ко мне в комнату через эту дверь.
      — Вы должны нам рассказать все, — сказал Ванс, — а то мы подумаем, что все эту историю вы выдумали.
      — Нет, я не выдумала, Бог свидетель. Я лежала в постели, но не спала. Часы на камине пробили полночь, и я услышала мягкий шорох в передней за дверью. Я повернулась к двери — на столе горел ночник — и увидела, как ручка двери медленно, бесшумно поворачивается; как будто кто-то хочет войти так, чтобы не разбудить меня…
      — Остановитесь на минутку, миссис Друккер, — прервал её Ванс. — Вы замыкаете дверь на ключ?
      — Я никогда не замыкала её до последнего времени, до смерти м-ра Робина. Но теперь я чувствую себя в опасности… не могу объяснить почему.
      — Понимаю. Продолжайте ваш рассказ. Что случилось потом?
      — Она двигалась взад и вперёд, а я застыла от ужаса. Наконец, мне удалось крикнуть, ручка мгновенно перестала шевелиться, и я услышала быстрые шаги… Я встала, подошла к двери и стала прислушиваться. Я боялась за Адольфа. Я слышала, как кто-то быстро и легко спускался по лестнице…
      — По какой лестнице?
      — По кухонной… Затем хлопнула наружная дверь — и все снова стихло. Что-то подсказало мне, что я должна открыть дверь. Я была в смертельном страхе, но знала, что я должна открыть её. Я тихонько повернула ключ и взялась за ручку. Когда я потянула дверь к себе, что-то, лежавшее с другой стороны на ручке, с шумом упало… к моим ногам!
      Она не могла больше говорить. Спокойный голос Ванса вернул ей дар речи.
      — Что же лежало на полу, миссис Друккер?
      С трудом она встала и пошла к туалетному столику. Выдвинув маленький ящик, она запустила в него руку и стала что-то искать. Потом она протянула раскрытую руку. На ладони её лежала маленькая шахматная фигурка из чёрного дерева. Это был епископ .

       Вторник, 12 апреля, 11 часов утра
 
      Ванс взял епископа и положил его себе в карман.
      — Было бы очень опасно, сударыня, — торжественно и выразительно произнёс он, — если бы случившееся здесь сегодня ночью стало кому-либо известно. Если лицо, сыгравшее с вами эту шутку, узнает, что вы известили полицию, оно попробует напугать вас ещё чем нибудь. Поэтому никому ни слова о том, что вы нам рассказали.
      — Даже Адольфу нельзя сказать? — спросила она.
      — Никому! Вы должны хранить молчание даже при сыне.
      Я не мог понять, почему Ванс так настаивает на этом пункте, но очень скоро мне все стало ясно. Правильность его совета трагически подтвердилась.
      Через несколько минут мы ушли, спустились по кухонной лестнице и вышли на залитое солнцем крыльцо.
      Маркхэм заговорил первым.
      — Вы думаете, Ванс, что лицо, принёсшее сегодня ночью эту фигурку, и есть убийца Робина и Спригга?
      — Вне всякого сомнения. Цель ночного визита отвратительно ясна. Во всем этом кошмаре это единственная вешь, которая не может быть названа проявлением сумасшедшего юмора. Теперь у нас есть нечто определённое.
      — Что же это такое? — спросил Хэс.
      — Прежде всего, нам стало известно, что наш шахматный трубадур хорошо знаком с планом этого дома. Он также должен был знать, когда вернётся Друккер в эту ночь; иначе он не отважился бы нанести свой визит.
      — Но мы и так уже установили, что убийца отлично ознакомлен с этими домами, — проворчал Хэс.
      — Верно. Но можно близко знать семью и не уметь пробраться в дом незаметно. Кроме того, этот ночной посетитель знал, что обычно миссис Друккер не замыкала дверь на ночь; он, несомненно, имел намерение войти в комнату, оставить в ней фигурку и уйти. То, как он поворачивал ручку двери, доказывает, что он хотел именно этого.
      — Может быть, он хотел просто разбудить миссис Друккер, чтобы она тотчас же нашла злополучную фигурку, — предположил Маркхэм.
      — А зачем же он так осторожно повёртывал ручку, как будто старался никогоне разбудить? Нет, Маркхэм, у него в мозгу было что-то более зловещее; но когда дверь оказалась замкнутой, и миссис Друккер вскрикнула, он оставил епископа там, где его нашла миссис Друккер, и убежал.
      — Но, сэр, — заговорил Хэс, — ведь и кто-нибудь другой мог знать, что она не замыкает дверь на ночь, и быть настолько знакомым с расположением дома, чтобы ходить по нему впотьмах.
      — Но у кого мог быть ключ от задней двери, сержант?
      — Дверь могла остаться незамкнутой, — упорствовал Хэс, — вот когда мы проверим все alibi, тогда у нас будет руководящая нить.
      Ванс вздохнул.
      — Вероятно, вы найдёте двух-трех человек без alibi, а если ночной визит был сделан по плану, так и alibi, наверное, подготовлено. Мы ведь не с дураками имеем дело, сержант. Мы играем в смертоносную игру с хитрым, находчивым убийцей, который так же быстро соображает, как и мы, и так же искушён в тонкостях логики…
      Вдруг он встал, а за ним и мы, и все пошли в кухню. У стола сидела немка и что-то готовила. Ванс с улыбкой посмотрел на неё и спросил:
      — Как вас зовут?
      — Менцель, — ответила она. — Грета Менцель.
      — Вы уже давно у Друккеров?
      — Двадцать пятый год.
      — Давно, — заметил Ванс. — Скажите, отчего вы так испугались нас сегодня утром?
      — Я не испугалась, но м-р Друккер был занят.
      — Вы, может быть, подумали, что мы пришли его арестовать?
      Её глаза расширились, но она ничего не ответила.
      — В котором часу м-р Друккер вчера встал? — продолжал Ванс.
      — Я уже сказала вам, в девять, как всегда.
      — В котором часу встал м-р Друккер? — голос его звучал настойчиво и значительно.
      — Я сказала вам.
      — Die Wahrheit Frau Menzel! Um wie viel Uhr ist er aufgestanden?
      Повторение вопроса по-немецки мгновенно вызвало психологический эффект. Женщина закрыла лицо руками, и у неё вырвался подавленный крик.
      — Не знаю, — сказала она. — Я будила его в половине девятого, но он не ответил. Я приоткрыла дверь… она была незамкнута, и — Di, lieber Gott! — его там не было.
      — Когда вы его опять увидели?
      — В девять. Я пошла наверх, чтобы сказать ему, что завтрак готов. Он был в кабинете за столом, работал, как сумасшедший, и был взволнован. Он сказал мне, чтобы я ушла.
      — Он спустился к завтраку?
      — Ja, ja. Он пришёл вниз через полчаса.
      — Почему вы сказали мне сегодня, что м-р Друккер встал в девять часов? — спросил Ванс.
      — Я должна была… так мне было велено. Когда миссис Друккер вернулась вчера от мисс Диллард, она сказала мне, что если мне будут задавать этот вопрос, я должна отвечать: в девять часов. Она даже заставила меня поклясться…
      Ванс все-таки казался сбитым с толку.
      — В том, что вы рассказали, нет ничего такого, что могло бы на вас подействовать. Вполне естественно, что болезненная женщина вбила себе в голову, что она должна защитить своего сына от подозрений, когда по соседству было совершено убийство. Вы ведь знаете, как она преувеличивает самую отдалённую опасность во всем, что касается её сына. У вас нет оснований связывать м-ра Друккера с этим преступлением?
      — Нет, нет! — Женщина затрясла головой, как сумасшедшая.
      Ванс суровым неумолимым тоном спросил:
      — Где вы были в то утро, когда был убит м-р Робин?
      Вдруг изумительная перемена произошла в ней: лицо её побледнело, губы задрожали, она судорожно сжала руки. Она хотела отвести свои глаза от Ванса, но что-то в его взгляде удержало её.
      — Где вы были, фрау Менцель? — Ванс резко повторил вопрос.
      — Я была здесь, — начала она, но вдруг остановилась и взволнованно посмотрела на Хэса.
      — Вы были в кухне?
      Она кивнула головой, казалось, она потеряла дар речи.
      — И вы видели, как м-р Друккер вернулся от Диллардов? — продолжал Ванс. — Он прошёл по чёрному ходу и пошёл наверх… Он не знал, что вы его видели через кухонную дверь… А позже он спросил, где вы были в это время. Потом вы узнали о смерти м-ра Робина за несколько минут до его прихода. А вчера, когда миссис Друккер приказала вам говорить всем, что он встал в девять часов, вы узнали, что по соседству был ещё кто-то убит, и у вас возникли подозрения… Верно, фрау Менцель?
      Женщина громко плакала в передник.
      Хэс свирепо посмотрел на неё.
      — Вот как! — загремел он. — Вы лгали, когда я вас допрашивал, сопротивлялись правосудию!
      — Миссис Менцель, сержант, — заговорил Ванс, — не имела никакого намерения обманывать правосудие, она теперь сказала всю правду. — И не дав Хэсу времени ответить, он обратился деловым тоном к перепуганной женщине: — Вы каждую ночь замыкаете дверь, ведущую на крыльцо?
      — Да, каждую ночь.
      — Вы уверены, что замкнули её сегодня ночью?
      — В половине девятого, когда я пошла спать.
      Ванс подошёл к двери и осмотрел замок.
      — У кого есть ключ от двери?
      — Ни у кого, кроме мисс Диллард.
      — Мисс Диллард? А на что ей ключ? — спросил Ванс.
      — Да у неё он уже несколько лет. Она ведь, как член семейства, приходит два-три раза в день. Когда я ухожу, я замыкаю дверь, а так как у неё есть свой ключ, миссис Друккер не приходится беспокоиться и спускаться вниз.
      — Совершенно естественно, — пробормотал Ванс. — Больше мы не будем вас беспокоить, фрау Менцель.
      Когда мы вышли, он указал на дверь, ведущую во двор.
      — Заметьте, пожалуйста, что проволочная сетка выломана из рамы, конечно, для того, чтобы можно было просунуть руку внутрь и повернуть защёлку. Дверь открывали ключом миссис Друккер или мисс Диллард, вернее ключом последней.
      Хэс кивнул головой, но Маркхэм стоял в отдалении и сердито пыхтел папиросой. Вдруг он решительно повернулся и уже готов был снова войти в дом, когда Ванс схватил его за руку.
      — Нет, Маркхэм. Технически это может страшно повредить. Смири свой гнев.
      Маркхэм стряхнул с себя его руку.
      — Черт возьми, Ванс. Друккер наврал нам, что он ушёл от Диллардов через ворота до убийства Робина.
      — Конечно, наврал. Я все время подозревал, что отчёт, данный им о том утре, был несколько условен. Но не стоит идти к нему с расспросами. Он просто скажет, что кухарка ошибается.
      Маркхэм не успокоился.
      — Но я хочу знать, где он был вчера утром. Почему это миссис Друккер старается уверить нас, что он спал?
      — Вероятно, она тоже ходила в его комнату и видела, что она пуста. Когда она узнала о смерти Спригга, то стала придумывать alibi. Но не выйдет ничего хорошего, если вы сейчас же пойдёте обличать несообразность её рассказа.
      — Может быть, — серьёзно заговорил Маркхэм, — я и добился бы объяснения этого омерзительного дела.
      Ванс ответил не сразу. Подумав, он тихо сказал:
      — Все-таки не следует рисковать. Если то, что вы думаете, окажется правдой, и вы сообщите только что полученные вами сведения, маленький человек может на этот раз не удовлетвориться оставлением фигурки у дверей…
      Маркхэм с ужасом посмотрел на него.
      — Вы думаете, что жизнь кухарки будет в опасности, если я сейчас воспользуюсь уликой против него?
      — Самое ужасное в этом деле то, что пока мы не добьёмся правды, опасность не исчезнет. Мы не можем подвергать ей кого бы то ни было…
      Дверь на крыльцо отворилась и на пороге появился Друккер. Его взгляд остановился на Маркхэме и хитрая, злобная улыбка скривила его рот.
      — Надеюсь, я не помешал? Но кухарка только что сообщила мне, что сказала вам, будто бы она видела, как я вышел через заднюю дверь утром в день убийства м-ра Робина.
      — Так что же из этого, м-р Друккер? — спросил Маркхэм.
      — Я только хотел сказать вам, что кухарка ошибается. Она, очевидно, спутала дни, я часто прихожу домой через эту дверь. Я уже сказал вам, что ушёл со стрельбища через ворота, выходящие на 75-ю улицу, и после короткой прогулки в парке вернулся домой через парадную дверь. Я убедил Грету, что она ошиблась.
      Ванс внимательно слушал. Потом он повернулся и встретил улыбку Друккера тоже ясной невинной улыбкой.
      — Вы убедили её, может быть, при помощи шахматной фигуры?
      Друккер дёрнул головой и втянул глубоко воздух. Его исковерканное тело напряглось, мускулы у глаз и рта задрожали, жилы на шее вздулись как верёвки. На одно мгновенье я подумал, что он потерял власть над собою, но с большим усилием он принял спокойный вид.
      — Я не понимаю вас, сэр. — Голос его дрожал от гнева. — Причём тут шахматная фигура?
      — Фигуры носят различные названия, — лаконично заметил Ванс.
      — Вы будете рассказывать мне о шахматах. — Ядовитое презрение было в его голосе, но все-таки ему удалось усмехнуться. — Конечно, разные названия: король, ферзь, ладья, конь. — Он вдруг остановился… — епископ… — Он прижался головой к дверям и захохотал. — Так вот что вы подразумеваете! Епископ!.. Да вы просто сборище глупых детей, играющих в какую-то дурацкую игру.
      — У нас есть основательные причины думать, — сказал с внушительным спокойствием Ванс, — что играет в эту игру кто-то другой, и шахматный епископ в этой игре имеет символическое значение.
      Друккер успокоился.
      — Не принимайте всерьёз неразумные речи моей матери, — укоризненно сказал он. — Воображение часто играет с ней разные шутки.
      — Но почему же вы заговорили о вашей матушке?
      — Да ведь вы сейчас беседовали с нею? И ваши рассуждения напоминают мне её безвредные галлюцинации.
      — С другой стороны, — мягко заметил Ванс, — ваша мать могла иметь серьёзные основания для страхов.
      — Вздор!
      — Но все-таки, м-р Друккер, мне очень важно знать, где вы были вчера утром между восемью и девятью часами?
      Друккер как будто хотел ответить, но потом губы его опять сжались, он долго смотрел на Ванса, высчитывая что-то. Наконец, громко, твёрдо заговорил.
      — Я работал в кабинете с шести утра до половины десятого. Уже несколько месяцев я работаю по интерференции света. — В глазах ею загорелся фанатический огонь. — Но вчера утром я проснулся с ясным представлением о некоторых факторах моей теории, сейчас же встал и пошёл в кабинет.
      — Значит, вы там и были, — спокойно сказал Ванс. — Это не особенно важно. Простите за беспокойство. — Он кивнул Маркхэму, и мы пошли на стрельбище. По дороге он обернулся и, улыбаясь, заботливо сказал: — Миссис Мендель под нашим покровительством. Очень будет больно, если с ней что-нибудь случится.
      Друккер глядел нам вслед как загипнотизированный.
      Когда мы отошли достаточно далеко, Ванс обратился к Хэсу.
      — Сержант, — сказал он беспокойно, — эта честная немецкая фрау сунула голову в петлю. Честное слово, я боюсь. Поставьте-ка около дома Друккера хорошего человека на ночь, вот под теми деревьями. При первом крике или призыве о помощи пусть он сразу же ломится в дом… Я спокойнее усну, если буду знать, что ангел в штатском платье охраняет сон фрау Менцель.

       Вторник, 12 апреля, 11 часов 30 мин. утра
 
      По дороге к дому Дилларда я решил, что сейчас должны быть наведены справки о том, где провело ночь каждое лицо, хоть сколько-нибудь связанное с этой драмой.
      — Не надо только сообщать о случившемся с миссис Друккер, — предупредил Ванс. — Наш полуночный странник, оставивший епископа у дверей, вовсе не желал, чтобы мы знали о его визите. Он был уверен, что бедная дама от страха не решится нам сообщить об этом.
      — Я склонён думать, — возразил Маркхэм, — что ты приписываешь епископу слишком большое значение.
      — Милый мой! — Ванс остановился и положил обе руки на плечи Маркхэма. — Поэзия души твоей обратилась в прозу. Я же даю полную свободу воображению и говорю тебе, что епископ у дверей миссис Друккер — отчаянный поступок отчаявшегося человека. Это предупреждение.
      — Ты полагаешь, что она знает что-то?
      — Я думаю, что она видела тело Робина на стрельбище. А кроме того, я думаю, что она видела кое-что другое и отдала бы жизнь, чтобы не видеть этого другого.
      Когда мы проходили мимо стрелковой комнаты, дверь в подвальный этаж открылась, и Белл Диллард, встревоженная, предстала перед нами.
      — Я видела, как вы шли по стрельбищу, — заговорила она торопливо, обращаясь к Маркхэму. — Больше часа я ожидала вас, звонила вам. Случилось нечто странное. Сегодня утром, по дороге к леди Мэн, я выдвинула ящик с инструментами… и револьвер снова лежал там. Она с трудом переводила дыхание. — М-р Маркхэм, кто-то подходил сегодня ночью к этому ящику.
      На Хэса это сообщение подействовало как электрический ток.
      — Вы трогали его? — возбуждённо спросил он.
      — Конечно, нет…
      Хэс бросился в комнату и выдвинул ящик. Маленький револьвер лежат рядом с большим. Он посмотрел его на свет и подул в дуло.
      — Одна камера пустая, — довольно заявил он — И стреляли совсем недавно.
      Он небрежно завернул револьвер в носовой платок и положил себе в карман.
      — Неужели вы допускаете, сержант, — спросил Ванс, — что джентльмен, которого мы ищем, вытер лук и стрелу, но оставил следы своих пальцев на револьвере?
      Он повернулся к Белл Диллард.
      — Мы собственно пришли к профессору и м-ру Арнессону. Но кое о чем мы хотели бы поговорить и с вами. У вас есть ключ от задней двери друккеровского дома?
      Она посмотрела на него изумлённо.
      — Да, уже несколько лет. Ведь я бегаю взад и вперёд, а это избавляет миссис Друккер от беспокойства…
      — Нам интересно знать, не употреблялся ли этот ключ кем-нибудь, кто не имеет на это права?
      — Это невозможно, я никогда не давала его никому. Он всегда в моей сумочке.
      — Известно кому-нибудь, что у вас есть ключ от друккеровского дома?
      — Я думаю, что да. — Она, видимо, была в недоумении.
      — Может быть, вы упомянули об этом при посторонних?
      — Может быть, только я не могу припомнить такого случая.
      — А вы уверены, что ключ и теперь у вас?
      Она испуганно посмотрела на Ванса и взяла со стола маленькую кожаную сумочку. Раскрыв её, она пошарила во внутреннем карманчике.
      — Здесь! — объявила она с видимым облегчением. — Там, где я его всегда держу. Почему вы меня спрашивали об этом?
      — Нам важно знать, кто имел доступ в дом Друккеров, — ответил Ванс, а потом быстро спросил: — Не могло ли случиться, что сегодня ночью ключа у вас не было, нельзя ли было вынуть его из сумочки так, чтобы вы не знали об этом?
      На её лице появилось выражение страха.
      — Да что же случилось? — начала она, но Ванс перебил её.
      — Пожалуйста, не беспокойтесь, мисс Диллард. Скажите мне только, мог кто-нибудь взять этот ключ у вас сегодня ночью?
      — Никто, — беспокойно ответила она. — Вчера в восемь часов вечера я уехала в театр, и сумочка все время была у меня на руке.
      — Когда вы последний раз пользовались ключом?
      — Вчера после обеда. Я бегала узнавать, как чувствовала себя миссис Друккер, и пожелать ей спокойной ночи.
      Ванс слегка нахмурился.
      — Вы пользовались ключом вчера после обеда, — повторил он. — И весь вечер не расставались с сумочкой. Правильно, мисс Диллард?
      Девушка кивнула.
      — Даже во время представления сумочка лежала у меня на коленях.
      Ванс задумчиво посмотрел на сумочку.
      — Значит, конец роману с ключом. А теперь опять пойдём надоедать вашему дяде.
      — Дяди нет дома. Он ушёл на длительную прогулку по аллее.
      — М-р Арнессон не вернулся ещё из университета?
      — Нет, но он придёт к ленчу. У него по вторникам нет лекций после полудня.
      — Ну так мы пока побеседуем с Бидл и Пайном. Я думаю, что для миссис Друккер было бы очень полезно, если бы вы навестили её.
      Молодая девушка с лёгким поклоном прошла через подвальную дверь.
      Хэс тотчас же отыскал Бидл и Пайна, но от них нельзя было получить никаких сведений. Оба легли спать в десять часов. Комнаты их были на четвёртом этаже; они даже не слышали, когда мисс Диллард вернулась из театра. Ванс спросил, не слышали ли они шума на стрельбище, и сообщил им, что дверь друккеровского дома с шумом захлопнулась около полуночи. Но оба они спали в это время. Их отпустили с предупреждением, чтобы они никому не говорили, о чем их расспрашивали.
      Через пять минут вернулся профессор, и, несмотря на своё удивление при виде нас, приветствовал нас дружески.
      — Ну хоть раз, Маркхэм, вы выбрали такое время, когда я не поглощён работой. Пойдём в библиотеку для инквизиции — там удобней, — и он повёл нас наверх и, когда мы уселись, предложил нам по рюмке портвейна, который достал из шкафа.
      — Жаль, что нет Друккера, он очень любит мой портвейн. Бедный малый. Его ум точно костёр, пожирающий его тело. Если бы его физические силы равнялись силе его ума, он был бы одним из величайших в мире физиков… Но вы, наверно, пришли сюда не для разговоров о Друккере. Чем я могу быть вам полезен, Маркхэм? Может быть, вы принесли какие-нибудь новости?
      — К сожалению, у нас нет никаких новостей. Мы опять пришли просить о помощи… — Маркхэм не знал, как продолжать, и снова Ванс стал задавать вопросы.
      — Положение со вчерашнего дня несколько изменилось. Наше следствие значительно облегчилось бы, если бы мы точно знали, куда и кто из членов вашего семейства выходил сегодня ночью.
      Профессор удивлённо посмотрел, но просто сказал:
      — Это очень легко установить. О каких членах семьи вы говорите?
      — О всех вообще, — поспешил ответить Ванс.
      — Хорошо, подождите… — Он взял трубку и стал набивать её табаком.
      — Белл, Сигурд и я обедали втроём в шесть часов. В половине восьмого пришёл Друккер, а немного спустя Парди. В восемь часов Белл и Сигурд уехали в театр, а в половине одиннадцатого ушли Друккер и Парди. Около одиннадцати я запер дом и отпустил Бидл и Пайна. Вот и все, что я могу сказать вам.
      — Мисс Диллард и м-р Арнессон вместе поехали в театр?
      — Да. Сигурд редко бывает в театре, но если бывает, то всегда берет с собой Белл. Большей частью на пьесы Ибсена. Американское воспитание нисколько не уменьшило его восхищения всем норвежским. В сердце он сохранил верность своей родине.
      — Вчера они тоже были на пьесе Ибсена?
      — Да, кажется они смотрели «Росмерсхольм».
      — Вы видели м-ра Арнессона или мисс Диллард, когда они вернулись из театра?
      — Нет, они вернулись, по-моему, очень поздно. Белл сегодня утром сказала, что они ужинали в ресторане. Но Сигурд сейчас вернётся, и от него вы узнаете все подробности.
      — Будьте так добры, сэр, — продолжал Ванс, — расскажите нам все обстоятельства, связанные с пребыванием здесь м-ра Друккера и м-ра Парди вчера после обеда.
      — Ничего необыкновенного в их посещении не было. Они часто заходят сюда по вечерам, Друккер заходил поговорить о своей работе; но когда пришёл Парди, мы прекратили этот разговор.
      — М-р Друккер или м-р Парди видели мисс Диллард до её отъезда в театр?
      Профессор вынул трубку изо рта, и на лице его появилось неприятное выражение.
      — Я не вижу причин, — резко заговорил он, — почему я должен отвечать на подобные вопросы. Но все-таки, — прибавил он более снисходительно, — если подробности моей домашней жизни могут быть вам полезны, я, конечно, охотно вам их сообщу. Да, и Друккер и Парди видели Белл вчера вечером. Мы все, включая Сигурда, посидели здесь с полчаса. Поговорили об Ибсене.
      — Значит, в восемь часов м-р Арнессон и мисс Диллард уехали, оставив вас с Парди и Друккером.
      — Совершенно верно.
      — А в половине одиннадцатого ушли Парди и Друккер. Они ушли вместе?
      — По лестнице они шли вместе, — ответил довольно кисло профессор. — Друккер, кажется, пошёл домой, а у Парди было свидание в шахматном клубе. Друккер нездоров. — Голос Профессора звучал как-то особенно. — Вчера вечером он говорил, что очень устал, и, придя домой, сразу же ляжет в постель.
      — Да, все так и есть, — прошептал Ванс. — Несколько минут тому назад он сказал нам, что встал сегодня в шесть часов утра.
      — Нисколько не удивлён. Раз какая-нибудь проблема овладела его умом, он будет работать над нею непрерывно. Было время, когда я боялся за его рассудок.
      Ванс почему-то прекратил разговор на эту тему.
      — Вчера, вы говорите, у м-ра Парди было свидание в шахматном клубе? Не сказал ли он вам, какого характера?
      — Он говорил об этом целый час. Джентльмен по фамилии Рубинштейн — шахматный гений, посетивший наше отечество, — пригласил его на три показательных партия. Первую он проиграл, вторую затянул, но надеялся вчера ночью выиграть.
      — Да, для Парди была бы большая честь обыграть Рубинштейна. Несмотря на свой гамбит, Парди никогда не был признан маэстро. Вы слышали, чем кончилась вчерашняя партия?
      — Нет, — ответил профессор, — я не спрашивал. Но думаю, что он проиграл. Друккер указывал ему на слабые стороны его положения.
      Ванс наклонился над столом и погасил свою папиросу. Потом он встал и беззаботно подошёл к шахматному столу, стоявшему в углу.
      — Вы говорите, что Парди обсуждал свою позицию вот на этой доске, когда к нему подошёл Друккер?
      — Именно так, — профессор говорил с вынужденной любезностью. — Друккер сидел и изучал его ходы. Он хотел сделать замечание, но Парди попросил его ничего не говорить. Через четверть часа Парди убрал фигуры, и только тогда Друккер сказал ему, что его игра проиграна.
      Ванс рассеянно водил пальцами по доске, а потом взял из ящика две или три фигуры и снова бросил их обратно, точно забавляясь ими.
      — Вы не помните, что именно сказал м-р Друккер?
      — Я не был особенно внимателен, но, насколько я помню, Друккер сказал, что Рубинштейн очень медлительный и осторожный игрок и неизбежно откроет слабое место в позиции Парди.
      — Эта критика не рассердила м-ра Парди?
      — Очень рассердила. У Друккера неприятная манера спорить, а Парди сверхчувствителен, когда дело идёт о шахматах. Он дошёл до белого каления от издевательств Друккера.
      Мы ещё немного посидели. Маркхэм все извинялся перед профессором за беспокойство, причинённое ему нашим визитом. Ему не понравились приставания Ванса насчёт деталей шахматной партии Парди и, спустившись в гостиную, он высказал это Вансу. Тот лукаво ответил:
      — В моей болтовне был известный метод. Я болтал — и я узнал…
      — Что ты узнал? — резко спросил Маркхэм.
      — Я узнал, что в ящике с шахматами не хватает чёрного епископа, и что найденная у дверей миссис Друккер фигура вполне подходит к тем, которые я видел здесь.

       Вторник, 12 апреля, 12 часов 30 минут пополудни
 
      Сообщение это потрясло Маркхэма. В это время дверь в передней отворилась, и лёгкие шаги стали приближаться к гостиной, Белл Диллард, возвращаясь от миссис Друккер, появилась в дверях. У неё было смущённое лицо и, остановив взгляд на Маркхэме, она спросила:
      — Что вы сказали Адольфу сегодня утром? Он в ужасном состоянии. Ходит и пробует все двери и окна, точно ожидает нападения разбойников; он испугал бедную Грету, приказав ей заложить дверь на засов сегодня ночью.
      — Значит, он предупредил миссис Мендель? — вмешался Ванс.
      Взор девушки быстро обратился на него.
      — Да, но он ничего не хочет объяснить мне. Он так возбуждён и так таинствен. А самое странное в его поведении, что он близко не подходит к матери. Что это значит, м-р Ванс? Мне кажется, что произойдёт что-то ужасное.
      — Не знаю, что это значит. — Ванс говорил тихо и грустно. — Я даже боюсь сделать попытку объяснить… Мы должны ждать. Как вы нашли миссис Друккер?
      — Ей, по-видимому, гораздо лучше. Но все-таки что-то её мучает. Она все время говорила об Адольфе и спрашивала, не заметила ли я в нем чего-нибудь особенного.
      — При теперешних обстоятельствах это совершенно естественно, — ответил Ванс, — но переменим разговор. Я слышал, что вчера вечером, перед отъездом в театр, вы провели полчаса в библиотеке. Скажите мне, где была ваша сумочка в течение этого времени?
      — Когда я вошла в библиотеку, я положила её вместе с моим манто на столик у двери.
      — Это была та же сумочка с ключом?
      — Да.
      — Так что в течение получаса сумочка лежала на столе, а потом весь вечер вы держали её при себе. А сегодня утром?
      — До завтрака я гуляла, и она была со мною. Потом я оставила её на решётке для шляп в передней, и она была там, может быть, час. Когда я пошла в десять часов к леди Мэй, то взяла её с собой. В это время я узнала, что револьвер опять на месте, и отложила свой визит. Сумочка оставалась в стрелковой комнате до вашего прихода, а с тех пор она все время при мне.
      Ванс задумчиво поблагодарил её.
      — Теперь, когда странствования вашей сумочки прослежены, постарайтесь все о ней забыть. Вы вчера ужинали в ресторане, говорил ваш дядя. Значит, вы поздно вернулись домой?
      — Я никогда не возвращаюсь очень поздно, когда бываю где-нибудь с Сигурдом. Мы вернулись в половине первого.
      Ванс с улыбкой встал.
      — Теперь мы пойдём к м-ру Парди, может, он просветит нас. Кажется, он всегда дома в это время?
      — Наверно. Он только что был здесь и сказал, что пойдёт домой.
      Мы уже хотели выйти, как вдруг Ванс остановился.
      — Мисс Диллард, я забыл спросить одну вещь. Как вы могли узнать, что вернулись домой в половине первого? Я заметил, что вы не носите часов.
      — Сигурд мне сказал, — ответила она.
      В эту минуту дверь с улицы отворилась, и вошёл Арнессон. С насмешливым изумлением он посмотрел на нас, а потом увидел Белл.
      — Сестричка-то, — заговорил он шутливо, — попала в лапы полицейских. О чем конклав? Блестящий юноша, убитый своим завистливым профессором и тому подобное? Надеюсь, вы не подвергли нашу Диану-охотницу испытаниям на учёное звание?
      — Ничего подобного, — сказала девушка.
      Когда она исчезла, Арнессон обратился к Маркхэму.
      — Ну, какие благие вести вы принесли? Ничего нового о последней жертве? А мне так не достаёт этого мальчика. Он пошёл бы далеко. Позор, что его назвали Джонни Спригг.
      — Нам нечего сказать, Арнессон, — прервал его Маркхэм, раздражённый его легкомысленной болтовнёй, — положение осталось прежним.
      — Пришли со светским визитом? Может быть, останетесь на ленч?
      — Наше право, — холодно сказал Маркхэм, — вести следствие, как мы находим нужным. Мы не обязаны следовать вашим советам.
      — Значит, случилосьчто-то досадное, — саркастически сказал Арнессон. — Я думал, что меня приняли в сотрудники, но вижу, что меня держат впотьмах. Увы! — и он вздохнул с напускной печалью.
      Ванс подошёл ближе и заговорил.
      — Действительно, Маркхэм, м-р Арнессон совершенно прав. Мы согласились работать вместе, и он может быть полезен нам только в том случае, если будет знать все факты. Я уверен в его скромности, — и Ванс подробно рассказал историю с миссис Друккер.
      Арнессон слушал с жадным вниманием.
      — Действительно, это жизненный фактор в нашей проблеме, — наконец заговорил он. — Зачем этот Епископ явился к леди Мэй?
      — Она вскрикнула как раз в момент смерти Робина.
      — Ага, понимаю! Она увидела Епископа из окна, а потом он уселся на ручке её двери в знак предупреждения, что она должна молчать.
      — Может быть и так… Теперь у вас достаточно данных, чтобы вывести формулу?
      — Можно посмотреть на этого чёрного епископа? Где он?
      Ванс достал из кармана шахматную фигурку и подал её Арнессону.
      — Вы, наверно, узнаете этого епископа, — коротко сказал Ванс. — Он взят из шахматного ящика в библиотеке.
      Арнессон утвердительно кивнул головой.
      — Так вот почему вы меня держали впотьмах! Я под подозрением? Какое же наказание полагается за преступное распространение шахматных фигур между соседями?
      — Вы не под подозрением, Арнессон, — ответил Маркхэм. — Епископ был оставлен у дверей ровно в полночь.
      — А! На полчаса опоздал. Простите, что разочаровал вас.
      — Сообщите нам, если ваша формула начнёт выясняться, — сказал Ванс, когда мы уходили.
      ***
      Парди встретил нас с обычной спокойной вежливостью. Трагичность в выражении его лица как будто ещё усилилась.
      — Мы пришли к вам, м-р Парди, — начал Ванс, — узнать об убийстве Спригга в Риверсайдском парке. У нас есть основательные причины для каждого вопроса, который мы вам предложим.
      Парди покорно кивнул.
      — Тогда скажите нам, пожалуйста, где вы были вчера утром между семью и восемью часами?
      — В постели. Я встал около девяти.
      — Вы не имеете привычки гулять в парке до завтрака?
      — Да, гуляю. Но вчера не гулял. Я очень долго работал ночью.
      — Когда вы первый раз услышали о смерти Спригга?
      — За завтраком. Кухарка передала мне сплетни по этому поводу. Потом я читал газеты.
      — И вы, конечно, видели репродукцию с записки Епископа. Какое у вас сложилось мнение об этом деле?
      — Вряд ли я знаю что-нибудь о нем. — В первый раз его угасшие глаза слегка оживились. — Невероятная ситуация.
      — Да, — согласился Ванс. — А вам известна математическая формула Римана?
      — Да, я знаю её. Друккер пользуется ею в своей книге.
      Ванс слушал Парди с большим вниманием.
      Вы, как я узнал, были у Диллардов в прошедший четверг, когда Арнессон разбирал эту формулу с Друккером и Сприггом?
      — Да, я припоминаю, был такой разговор.
      — Вы хорошо знали Спригга?
      — Поверхностно. Я видел его два раза у Арнессона.
      — Спригг тоже, по-видимому, имел привычку гулять по утрам в парке, — небрежно заметил Ванс. — Никогда вам не приходилось встречать его?
      Веки Парди слегка дрогнули, и он ответил не сразу.
      — Никогда, — наконец произнёс он.
      Ванс отнёсся равнодушно к ответу. Он встал, подошёл к окну и выглянул из него.
      — Я думал, что стрельбище видно отсюда. Теперь вижу, что оно совершенно скрыто за углом.
      — Да, стрельбище совершенно закрыто от моих глаз. Вы, вероятно, думали о возможности найти свидетеля убийства Робина?
      — Это и кое-что другое. — Ванс вернулся на своё место. — Вы ведь не стреляете из лука, я уверен.
      — Это немного утомительно для меня. Мисс Диллард пыталась заинтересовать меня этим, но я оказался неспособным учеником. Несколько раз я был с нею на турнирах.
      В голосе Парди появилась нежность, и вдруг я почувствовал, что он любит Белл Диллард. Ванс, очевидно, почувствовал то же, потому что после короткого молчания сказал:
      — Вы, конечно, понимаете, что в наши намерения не входит ненужное вмешательство в частную жизнь людей; но мотивы обоих убийств все ещё не выяснены. Вначале было высказано ни на чем не основанное предположение, что убийство совершено вследствие соперничества из-за расположения мисс Диллард. Нам было бы важно узнать истинное положение вещей в том, что касается её чувств.
      Взор Парди устремился к окну, и он слегка вздохнул.
      — Я всегда чувствовал, что она и Арнессон непременно поженятся, но это только предположение.
      — Так вы не думаете, — продолжал Ванс, — что её сердце было тронуто юным Сперлингом.
      Парди покачал головой.
      — Мисс Диллард говорила, что вы заходили к ней сегодня утром.
      — Я обычно забегаю ежедневно. — Он, видимо, был смущён.
      — Вы хорошо знаете миссис Друккер?
      Парди вопросительно посмотрел на Ванса.
      — Не особенно. Конечно, я встречался с ней много раз.
      — Вы посещали её дом?
      — Очень часто, но всегда, чтобы повидаться с Друккером. Я ведь уже много лет занимаюсь вопросом о взаимоотношении математики и шахмат…
      Ванс кивнул головой.
      — А как окончилась ваша вчерашняя партия с Рубинштейном?
      — Я сдался на сорок четвёртом ходу. Рубинштейн открыл слабое место в моей атаке, которое я проглядел.
      — Профессор Диллард рассказывал нам, что Друккер предвидел исход, когда вчера вечером вы обсуждали ситуацию.
      Я не мог понять, почему Ванс так настойчиво говорил об этом, зная, что это больное место Парди.
      Парди покраснел и задвигался на стуле.
      — Друккер слишком много говорил вчера вечером. — Замечание было высказано не без ядовитости. — Хотя он и не игрок, но все-таки должен знать, что такие дискуссии не допустимы, пока игра не окончена. Но его анализ игры всегда чрезвычайно глубокомыслен. Зависть слышалась в его тоне: я почувствовал, что он ненавидит Друккера, насколько ему позваляла, конечно, его кроткая натура.
      — Когда окончилась игра? — спросил Ванс.
      — Немного позже часа ночи.
      — Было много зрителей?
      — Необычайно много, принимая во внимание поздний час!
      Ванс положил папиросу и встал. Но около двери он вдруг остановился и взглянул на Парди.
      — А ведь чёрный епископ опять был выпущен на свободу сегодня около полуночи.
      Эффект его слов был поразительный. Парди вдруг подскочил, точно его ударили; лицо стало бледным, как мел. С усилием он повернулся к двери и широко распахнул её для нас.
      Когда мы шли по Риверсайдской аллее к автомобилю следователя, Маркхэм стал расспрашивать Ванса относительно его последних слов.
      — Я надеялся, — объяснил Ванс, — что он хоть взглядом выдаст себя. Но такого эффекта я никак не ожидал.
      Он задумался, но когда автомобиль выехал на Бродвей, он очнулся и велел шофёру ехать в отель Шермана.
      — Я непременно хочу узнать подробнее об этой партии Парди и Рубинштейна. Никаких причин нет, просто мой каприз… С одиннадцати утра до половины первого ночи — чертовски много времени для неоконченной игры.
      Мы остановились на углу, и Ванс исчез в шахматном клубе. Когда он вернулся, в руке у него был лист бумаги с отметками. Но в выражении его лица не было ничего весёлого.
      — Моя далеко ведущая, прелестная теория, — сказал он с гримасой, — рухнула вследствие весьма прозаических обстоятельств. Я сейчас говорил с секретарём клуба: оказывается, вчерашняя вечерняя игра продолжалась два часа и девятнадцать минут. Около половины двенадцатого казалось, что выиграет Парди, но мастерским ходом Рубинштейн разбил его тактику в пух и прах, как и предсказывал Друккер.

       Со вторника, 12 апреля, до субботы, 21 апреля
 
      После ленча Маркхэм и Хэс продолжили странствия по городу. Им предстоял тяжёлый день. У Маркхэма накопилось множество текущей работы, а сержанту к следствию о Робине прибавилось ещё дело Спригга. Вечером в половине восьмого было неофициальное совещание с участием Хэса и инспектора Морана, но хотя оно и затянулось до полуночи, ничего существенного из этого не получилось.
      Следующий день тоже не принёс ничего, кроме разочарований. Пришло донесение от капитана Дюбуа, что на присланном Хэсом револьвере не оказалось отпечатков пальцев. Капитан Хагедорн установил, что выстрел в Спригга был сделан именно из этого револьвера. Человек, карауливший дом Друккера, провёл спокойную ночь. Миссис Друккер оказалась в саду в начале девятого утра, а в половине десятого через парадную дверь вышел Друккер и просидел за чтением два часа в парке.
      Прошло ещё два дня, к следствию ничего не прибавилось. Газеты старались перещеголять друг друга в риторике.
      Ванс заходил к профессору Дилларду, к Арнессону, два раза был в шахматном клубе у Парди, который вёл себя вежливо, холодно-сдержанно. Не входил ни в какие сношения ни с Друккером, ни с миссис Друккер, а когда я спросил, почему он игнорирует их, он ответил: — Теперь от них не узнаешь правды; оба чрезвычайно напуганы. Пока у нас нет определённых улик, не стоит их допрашивать, может выйти не лучше, а хуже.
      Несомненная улика была получена на следующий день из самого неожиданного источника. Ею отмечено начало последней фазы нашего следствия, — такой ужасной, потрясающей душу трагедии, такой невероятной жестокости и чудовищного юмора, что и теперь, через много лет, мне хочется верить, что это был фантастический, отвратительный кошмар.
      В пятницу после полудня Маркхэм с отчаяния созвал опять совещание, в четыре часа мы все, включая инспектора Морана, собрались в кабинете следователя. Арнессон был необыкновенно молчалив и внимательно слушал все, что говорилось. Он как будто умышленно избегал высказывать своё мнение.
      Мы заседали уже около получаса, когда тихо вошёл секретарь и положил перед Маркхэмом бумагу. Маркхэм заглянул в неё и нахмурился. Через минуту он подписал два печатных бланка и передал их Свэкеру.
      — Заполните их и передайте Бену, — приказал он. Когда секретарь вышел, он объяснил нам причину перерыва: — Сперлинг прислал записку с просьбой переговорить со мною: пишет, что у него есть на то важные причины.
      Через десять минут был введён Сперлинг. Он приветливо улыбнулся Маркхэму, кивнул Вансу. Маркхэм пригласил его сесть, Ванс предложил папиросу.
      — Я хотел поговорить с вами, м-р Маркхэм, об одной вещи, которая, может быть, вам поможет… — начал он. — Помните, когда вы меня спросили, куда пошёл м-р Друккер из стрелковой комнаты, я ответил, что помню только, что он вышел через подвальную дверь… За последние дни у меня было много времени для размышления, и я кое-что вспомнил… Одно из этих воспоминаний относится к м-ру Друккеру, вот почему я и захотел повидаться с вами. Сегодня днём мне представилось, что я снова в стрелковой комнате и разговариваю с Робином. И вдруг в моем уме промелькнуло нечто. Я вспомнил, что когда я выглянул в окно, чтобы узнать, какова погода для моей поездки, то увидел в беседке за домом м-ра Друккера…
      — В котором часу это было? — быстро спросил Маркхэм.
      — За несколько секунд перед моим уходом на станцию.
      — Так вы предполагаете, что м-р Друккер вместо того, чтобы уйти со двора, пошёл в беседку и пробыл там, пока вы не ушли?
      — Как будто так, сэр.
      — Вы вполне уверены в том, что вы видели его?
      — Да, сэр. Я теперь отчётливо помню это.
      — Вы могли бы поклясться, — спросил серьёзно Маркхэм, — зная, что жизнь человека может зависеть от вашего показания?
      — Да.
      Когда увели заключённого, Маркхэм посмотрел на Ванса.
      — Это как будто даёт нам некоторую опору.
      — Да. Показание кухарки не имело цены. Друккер просто отрицал его. Теперь мы вооружены по-настоящему.
      — Мне кажется, — начал Маркхэм после некоторого молчания, — что сейчас у нас достаточно данных против Друккера. Он был на диллардовском дворе за несколько секунд до того, как был убит Робин. Он легко мог видеть, как уходил Сперлинг, и, так как сам только что вышел от профессора, то знал, что никого нет дома. Миссис Друккер уверяет, что она никого не видела из окна, хотя вскрикнула в момент смерти Робина, а потом испугалась, когда мы пришли допрашивать Друккера. Она даже назвала нас «врагами». Я полагаю, что она видела, как сын возвращался домой тотчас же после того, как тело Робина было вынесено на стрельбище. Друккера не было в его комнате, когда был убит Спригг, и оба, мать и сын, изо всех сил старались скрыть этот факт. Многие из его поступков чрезвычайно подозрительны. Мы узнали также, что он имеет пристрастие к детским играм. Очень возможно, что он, как сказал доктор Барстед, спутал фантазию с действительностью и совершил преступления в момент временного помешательства. Формулу Римана он какими-то безумными ассоциациями связывал со Сприггом, потому что при нем Арнессон и Спригг обсуждали её. Что же касается записок Епископа, то они тоже находятся в связи с его сумасбродными играми: детям всегда хочется одобряющих слушателей, когда они выдумывают новую форму забавы. То, что он выбрал слово «епископ» для подписи, может быть, есть результат его интереса к шахматной игре. Это предположение подтверждается появлением шахматного епископа у дверей его матери. Возможно, он боялся, что она видела его в то утро, и таким способом хотел дать ей понять, что она должна молчать. Он легко мог захлопнуть дверь на крыльцо изнутри, без ключа и создать впечатление, что принёсший епископа вышел через заднюю дверь. Ему было легко взять епископа из библиотеки в тот вечер, когда Парди разбирал партию.
      Маркхэм был точен и обстоятелен, он перебрал все улики против Друккера. Долгое молчание последовало за его ответом.
      — Может ты и прав, Маркхэм. — сказал Ванс, — но моё главное возражение против твоего resume состоит в том, что очень уж тут все просто. Ум, задумавший эти гнусные убийства, слишком изощрён, чтобы запутаться в сети косвенных улик. У Друккера поразительные умственные способности, кроме того, совершенно ясно что Друккер, если он и невиновен, знает что-то, имеющее прямую и тесную связь с преступлениями. И моё скромное мнение — мы должны во что бы то ни стало добиться от него этих сведений. Показание Сперлинга дало нам толчок в этом направлении. М-р Арнессон, каково ваше мнение?
      — У меня нет никакого мнения, — ответил Арнессон, — я посторонний зритель, но мне трудно заподозрить бедного Адольфа в такой низости.
      Хэс предложил тотчас же приступить к действию.
      — Если только у него есть что сказать, так он заговорит, как только его возьмут под стражу.
      — У нас весьма тяжёлое положение, — заговорил тихим голосом инспектор Моран. — Нельзя допускать ошибки. Если потом окажется, что не Друккер является преступником, а кто-то другой, то мы станем просто посмешищем.
      Ванс посмотрел на Маркхэма.
      — Почему сначала не допросить его? Может быть, и удастся убедить его открыть свою душу.
      Маркхэм нервно дымил сигаретой. Затем обратился к Хэсу:
      — Приведите сюда Друккера завтра в девять часов утра.
      На этом совещание закончилось.
      ***
      Было туманное утро, когда мы приехали к следователю. Ни Друккера, ни Хэса ещё не было.
      Ванс уселся в комфортабельное кожаное кресло и закурил.
      — Я чувствую себя в приподнятом настроении сегодня, — сказал он. — Если Друккер расскажет нам то, что мы ожидаем, мы окончим это ужасное дело.
      Только он замолчал, как Хэс ворвался в кабинет.
      — Ну, сэр нам не удастся допросить Друккера сегодня! — в отчаянии крикнул он. — Он упал со стены в Риверсайдском парке и сломал себе шею. Его нашли только в семь часов утра…
      Маркхэм посмотрел на него.
      — Это верно? — спросил он недоверчиво.
      — Я был там, пока не убрали труп.
      — Что же вы узнали?
      — Да там нечего было узнавать. Ребятишки в парке нашли его труп около семи часов утра. Ребят там куча, сегодня ведь суббота. Местный полицейский вызвал полицейского врача. Доктор сказал, что Друккер упал со стены около десяти часов вечера и мгновенно умер. Стена в этом месте — против 76-й улицы — на тридцать футов возвышается над детской площадкой.
      — Миссис Друккер предупреждена?
      — Нет. Я сказал, что сам позабочусь об этом, но решил, что сначала зайду сюда.
      — Не вижу, что мы тут можем сделать, — уныло заявил Маркхэм.
      — Следовало бы известить Арнессона, — сказал Ванс. — Честное слово, Маркхэм, это дело — настоящий кошмар. На Друккера была вся наша надежда, но он падает со стены… — он вдруг остановился: — Горбун упал со стены!.. Горбун!
      Он медленно повернулся к Маркхэму и сказал с трудом узнаваемым голосом:
      — Ещё одна безумная мелодрама… На этот раз детская загадка.
      — Это, конечно, нелепо, — объявил Маркхэм. — Дружище, этот случай поразил твой разум. Предоставь это дело мне и сержанту, мы к этому привыкли, а сам поезжай куда-нибудь отдохнуть. Может быть, в Европу?
      — Верно, верно… Я сдаюсь. Почти на наших глазах разыгран третий акт этой ужасной трагедии, а мы до сих пор ещё ничего не открыли!
      В эту минуту в комнату заглянул Свэкер и заговорил с сержантом.
      — Кинан из газеты «Уорлд» хочет вас видеть.
      Маркхэм бистро обернулся:
      — Ведите его сюда скорее!
      Вошёл Кинан и подал сержанту письмо.
      — Ещё billet doux , получена сегодня утром.
      Хэс вскрыл письмо. Я сразу же узнал бумагу и бледно-синие буквы крупного шрифта. В письме было следующее:
      Раз горбун наш сел на стену
      Бух! И грохнул, как полено.
      Никто спасти его не мог
      Ни глас царя, ни ратный рог.
      А внизу была знакомая подпись прописными буквами:
      ЕПИСКОП.

       Суббота, 16 апреля, 9 часов 30 минут
 
      Когда Хэсу удалось выпроводить Кинана, в комнате несколько минут царило молчание. Епископ снова взялся за свою омерзительную работу.
      Ванс, мрачно шагавший по комнате, дал, наконец, выход своему волнению.
      — Дьявольское дело, Маркхэм… квинтэссенция зла. Дети в парке в свободный день, мечтающие, играющие, верящие в свои выдумки… и вдруг эта страшная ошеломляющая действительность… Да понимаете ли всю гнусность? Эти дети находят Горбуна, их Горбуна, с которым они играли, мёртвым у подножия стены.
      Он постоял у окна, весенний свет оживлял серые камни города.
      — Но не надо быть сентиментальным, — с принуждённой улыбкой обратился он к нам, — разум слабеет.
      — Чем скорее и энергичнее мы примемся за дело, тем лучше!
      Этот призыв вывел нас из апатии. Маркхэм по телефону поговорил с инспектором Мораном, и они условились передать дело Друккера Хэсу. Потом он потребовал протокол вскрытия. Сержант ожидал приказаний.
      — Вашим людям было приказано установить наблюдение за домами Дилларда и Друккера. Вы говорили с кем-нибудь из наблюдателей? — спросил Маркхэм.
      — У меня не было времени, сэр, да я, кроме того, думал, что это несчастный случай. Но я приказал им не уходить, пока я не вернусь.
      — Что же сказал врач?
      — Только то, что это похоже на несчастный случай, и что уже прошло десять часов с момента смерти.
      Ванс спросил:
      — Говорил он о проломленном черепе?
      — Он говорил, собственно, что череп проломлен, как у Робина и Спригга.
      — Несомненно. Техника убийцы проста. Он наносит своим жертвам удар по черепу, оглушает или убивает их, а потом придаёт им положения, соответствующие той роли, которая им назначалась в этой гнусной игре. Друккер, вероятно, стоял у края и смотрел вниз. Был туман, и он неясно видел окружающее, вдруг удар по голове, и Друккер бесшумно валится через парапет.
      — Меня злит, — сердито сказал Хэс, — что наблюдатель Гилфойл, поставленный мною позади дома Друккера, не донёс мне, что Друккера всю ночь не было дома. Как вы полагаете, сэр, не лучше ли нам сейчас же поговорить с ним?
      Маркхэм согласился. Хэс отдал приказ по телефону, и через десять минут явился Гилфойл. Хэс набросился на него, как только он вошёл.
      — В котором часу Друккер ушёл из дому вчера вечером?
      — Около восьми, сейчас же после обеда.
      — Куда он пошёл?
      Он вышел через заднюю дверь, прошёл по стрельбищу и через стрелковую комнату вошёл в дом Дилларда.
      — Просто посидеть?
      — Как будто так, сержант. Он проводит много времени у Дилларда.
      — А в котором часу он вернулся?
      Гилфойл беспокойно задвигался.
      — Похоже на то, что он совсем не возвращался, сержант.
      — Не возвращался? — жёлчно переспросил Хэс. — После того, как он сломал себе шею, конечно, ему было не до возвращения домой!
      — Я хотел сказать, сержант…
      — Вы хотите сказать, что Друккер, с которого вы не должны были спускать глаз, отправился в восемь часов к Дилларду, а вы уселись в беседке и задремали… В котором же часу вы проснулись?
      Гилфойл вспыхнул.
      — Я не спал всю ночь. То, что я не видел, как этот молодец вернулся домой, не значит, что я не караулил.
      — Почему же вы не позвонили мне, что он развлекается где-то в городе?
      — Я думал, что он вернулся через парадную дверь.
      — Слишком много думаете, мозг-то у вас не очень утомлён?
      — Послушайте, сержант, мне ведь не было приказано ходить следом за Друккером. Вы велели мне караулить дом и следить, кто в него входит и выходит, а при малейшем шуме вломиться в дом. Друккер ушёл к Диллардам в восемь часов, и я не сводил глаз с окон его дома. Около девяти часов кухарка идёт наверх и зажигает свет в своей комнате. Через полчаса свет гаснет. Потом около десяти часов свет появляется в комнате Друккера…
      — Что такое?
      — Да вы же слышите! В десять часов в комнате Друккера зажигается свет, и я вижу движущуюся тень. Спрашиваю вас, сержант, вы не были бы уверены, что Горбун вернулся домой через парадную дверь?
      — Может быть, — согласился Хэс. — А вы уверены, что это было в десять часов?
      — Я не смотрел на часы, но уверен, что это было около десяти часов.
      — А когда свет погас в комнате Друккера?
      — Он горел всю ночь. Друккер ведь не обращает внимания на время; уже два раза у него и раньше был свет до утра.
      — Это понятно, — раздался ленивый голос Ванса. — Вчера он решал трудную задачу. Но скажите, а в комнате миссис Друккер тоже был свет?
      — Как всегда. Старая дама на всю ночь оставляет свет в своей комнате.
      — Кто-нибудь наблюдал за парадной дверью Друккера сегодня ночью? — спросил Маркхэм.
      — Только до шести часов. Наш человек следит за домом Друккера весь день, но он оканчивает дежурство в шесть часов, когда Гилфойл становится на свой пост за домом.
      — А на каком расстоянии от двери в переулок вы стояли ночью? — спросил Ванс.
      — Может быть, на расстоянии сорока или пятидесяти футов.
      — И между вами и переулком была железная решётка и ветви деревьев?
      — Да, сэр. Вид был несколько закрыт, если вы на это намекаете.
      — Возможно ли из дома Дилларда выйти и вернуться через эту дверь так, чтобы вы не заметили?
      — Может быть, сэр, — согласился сыщик, — особенно, если малый не хотел, чтобы я его видел. Было туманно и темно, шум с Риверсайдской аллеи заглушал его шаги, если он был достаточно осторожен.
      Когда Гилфойл был отпущен, Ванс дал выход своему недоумению.
      — Дьявольски сложная ситуация. Друккер зашёл к Диллардам в восемь часов, а в десять был сброшен со стены. Записка, принесённая Кинаном, была проштемпелёвана в одиннадцать часов вечера, значит, она была отпечатана до преступления. Епископ заранее обдумал свою комедию и приготовил заметку в газеты. Поразительная дерзость! Возможно только одно допущение: убийца в точности знал все, что касалось Друккера, знал даже то, что произойдёт между восемью и девятью часами вечера.
      — Насколько я понял, — сказал Маркхэм, — твоя теория заключается в том, что убийца вошёл и вышел через переулок между большими домами!
      — У меня нет никакой теории. Я спросил о переулке, чтобы убедиться, что никто не проходил через него в парк, кроме Друккера. В таком случае навязывается гипотеза, что убийца прошёл в парк по этому переулку и таким образом ускользнул от наблюдения.
      — Если этот путь был доступен для убийцы, то совершенно неважно, кого видели вместе с Друккером, — мрачно заметил Маркхэм.
      — Совершенно верно. Тот, кто инсценировал этот фарс, мог смело войти в парк на глазах у сыщика или тихонько пробраться туда через переулок.
      — Но что меня особенно сбивает с толку, — продолжал Ванс, — это свет в комнате Друккера в течение всей ночи. Он загорелся почти в то мгновение, кода бедный малый упал в пропасть. Гилфойл говорил ещё, что он видел ночью тень. — Он остановился. — Вы, вероятно, знаете, сержант, был ли ключ от парадной двери в кармане у Друккера, когда его нашли?
      — Не знаю, но сейчас же могу узнать. — И он заговорил во телефону. Через несколько минут он повесил трубку. — Никакого ключа при нем не найдено.
      Ванс сильно затянулся и медленно выпустил дым.
      — Я начинаю думать, что Епископ стянул ключ у Друккера и ночью, после убийства, проник в его комнату. Невероятно, но все допустимо в этом фантастическом деле. Думаю, что когда мы узнаем мотивы этих убийств, мы поймём и причину ночного визита.
      Маркхэм вынул шляпу из шкафа.
      — Пойдёмте туда.
      Но Ванс не двинулся с места.
      — Знаешь, Маркхэм, мне кажется, что следует прежде всего повидаться с миссис Друккер. Может быть, она и откроет нам то, что таится в глубинах её мозга. Возьмём с собой Барстеда и поедем к ней.
      Мы тотчас же вышли, заехали за Барстедом и явились в дом Друккеров. Нам отворила миссис Менцель, по лицу которой мы догадались, что она знает о смерти Друккера. Ванс спросил:
      — Миссис Друккер знает?
      — Нет ещё, — дрожащим голосом ответила она. — Мисс Диллард заходила около часа тому назад, но я сказала, что барыня вышла. Случилось несчастье…
      — Какое несчастье, миссис Менцель?
      — Не знаю, к завтраку она не спустилась…
      — Когда вы узнали о происшествии?
      — Почти в восемь. Газетчик сказал мне о Друккере.
      — Не бойтесь, — утешал её Ванс, — с нами доктор, и мы обо всем позаботимся.
      Мы подошли к комнате миссис Друккер, Ванс постучался. Ответа не было — комната оказалась пустой.
      Не говоря ни слова, мы вернулись в переднюю. Одна из двух дверей вела в спальню Друккера. Ванс отворил её, не постучав. Свет, о котором говорил Гилфойл, не был погашен.
      Ванс остановился на пороге. Маркхэм быстро отступил. На узкой постели лежала миссис Друккер, совершенно одетая. Лицо её было пепельно-бледным, глаза закрыты, руки прижаты к груди.
      Барстед быстро подошёл и наклонился над ней. Прикоснувшись к ней раза два, он выпрямился и медленно покачал головой.
      — Скончалась, может быть, ещё вечером. — Он снова нагнулся над телом и стал производить осмотр. — Она уже много лет страдала хроническим нефритом, атеросклерозом и гипертрофией сердца… Она умерла тогда же, когда и Друккер — около десяти…
      — Естественной смертью? — спросил Ванс.
      — Несомненно.
      — Никаких признаков насилия?
      — Никаких. Совершенно ясный, типичный случай.

       Суббота, 16 апреля, 11 часов утра
 
      Когда доктор положил тело миссис Друккер на кровать и прикрыл его простынёю, мы опять спустились вниз.
      — С научной точки зрения совершенно правильно говорить о естественной смерти от потрясения, — сказал Ванс, — но наша ближайшая задача — найти причину потрясения. Очевидно, оно связано со смертью Друккера. Быстро повернувшись, он вошёл в гостиную. Миссис Менцель сидела там же, где он её оставил. Ванс подошёл к ней и ласково сказал:
      — Ваша барыня умерла ночью от разрыва сердца. Хорошо, что она не пережила своего сына.
      — Gott gebe ihr die ewige Ruh!  — набожно прошептала Мендель. — Ja, так лучше…
      — Смерть наступила в десять часов. — Вы не спали в это время, миссис Мендель?
      — Я не спала всю ночь, — испуганным голосом сказала она.
      — Скажите нам, что вы слышали сегодня ночью?
      — Кто-то приходил сюда.
      — Да, кто-то приходил около десяти часов через парадную дверь. Вы слышали?
      — Нет, но когда я легла, я слышала голоса в комнате м-ра Друккера.
      — Разве раньше вам никогда не случалось слышать голоса в комнате около десяти часов?
      — Но слышен был не его голос. У него был высокий голос, а этот был низкий, грубый… Ещё слышался голос миссис Друккер… а она никогда не заходила ночью в комнату сына.
      — Как вы могли все так ясно слышать через закрытую дверь?
      — Моя комната как раз над комнатой м-ра Друккера.
      — Что же вы услышали ещё? — спросил Ванс.
      — Сначала похоже было, что барыня плачет. Потом мне показалось, что она смеётся… А дальше мне показалось, что барыня говорит какие-то стихи…
      — Вы бы их узнали, если бы опять услышали? Не эти ли?
      «Раз горбун наш сел на стену,
      Бух! И грохнул, как полено».
      — Bei Gott, das sind diselben.  — Опять выражение ужаса появилось на её лице.
      — Слышали вы ещё что-нибудь?
      — Нет. Потом все было тихо.
      — Вы не слышали, чтобы кто-нибудь выходил из комнаты м-ра Друккера?
      — Через несколько минут кто-то очень тихо открыл и закрыл дверь, и я услышала шаги в передней.
      — Ну, все кончилось, миссис Менцель, — сказал Ванс успокоительно, — вам больше нечего бояться. Теперь мы можем сделать некоторые догадки о том, что произошло здесь вчера ночью. Убийца взял у Друккера ключ и вошёл через парадную дверь. Зная, что комната миссис Друккер находится в задней части дома, он рассчитывал пробраться в комнату Друккера, исполнить задуманное и уйти незамеченным тем же путём. Но миссис Друккер услышала и пошла в комнату сына. Дверь могла быть приоткрыта, она увидела пришельца и узнала его. Она вошла в комнату и спросила, что ему надо. Он мог ей ответить, что пришёл известить её о смерти сына — вот причина её стонов и истерического смеха. Но это была лишь временная игра. Он обдумывал, как её убить! Он не мог допустить, чтобы она вышла живой из комнаты. Может, он ей это и сказал, — помните, «говорил сердито»? А потом он рассмеялся. Он терзал её в порыве безумного эгоизма, он рассказал ей всю правду, а она могла лишь повторять: «О Боже! О Боже!». Может, он вспоминал Горбуна; для своей чудовищной шутки он не мог найти лучшего слушателя. Она, в припадке ужаса, повторяла стишки, но сердце не выдержало потрясения, она упала поперёк кровати. Он понял, что случилось, и спокойно ушёл.
      — Самое непонятное в трагедии сегодняшней ночи — почему этот человек приходил сюда после убийства Друккера, — сказал Маркхэм.
      Ванс задумчиво курил.
      — Попросим Арнессона разъяснить нам этот пункт. Может быть, он и прольёт кое-какой свет.
      — Да, очень может быть, — присоединился Хэс. — Но ведь тут было несколько человек, которые могли бы многое объяснить.
      Маркхэм остановился перед сержантом и спросил:
      — А сколько их было? Приведите их завтра ко мне. Как они были расставлены?
      — Их было трое, сэр, кроме Гилфойла. Эмери было приказано следить за Парди; Сниткин был поставлен на Риверсайдской аллее у 75-й улицы, чтобы наблюдать за домом Друккера. Хеннеси стоял на 75-й улице возле Вест-авеню. Они ведь все ждут у того места, где был найден Друккер, я сейчас их приведу.
      Через пять минут он вернулся с тремя сыщиками. Маркхэм первым вызвал Сниткина. Вот результаты его показаний:
      Парди вышел из дому в 6 часов 30 минут и пошёл прямо к Дилларду. В 8 часов 30 минут Белл Диллард, в вечернем туалете, села в такси и поехала по Вест-авеню. (Арнессон вышел вместе с нею и усадил её, а потом сейчас же вернулся домой).
      В 9 часов 15 минут профессор Диллард и Друккер вышли из диллардовского дома и медленно пошли по Риверсайдской аллее, перешли её у 74-й улицы и свернули на дорожку для верховой езды.
      В 9 часов 30 минут Парди вышел из диллардовского дома, пошёл по аллее и повернул в город.
      Немного позже десяти профессор один вернулся, перейдя через аллею у 74-й улицы.
      В 10 часов 20 минут Парди вернулся домой по той же дороге, по какой ушёл.
      Белл Диллард была доставлена домой в 12 часов 30 минут в лимузине, наполненном молодёжью.
      Затем докладывал Хеннеси, но его сведения только подтвердили то, что сказал Сниткин.
      Эмери сообщил:
      — Днём Парди долго был в шахматном клубе и вернулся домой около четырех часов. Потом в половине седьмого он пошёл к Дилларду и оставался там до половины десятого. Когда он вышел оттуда, я пошёл за ним. Пройдя по аллее до 79-й улицы, он вошёл в верхний парк…
      — Не пошёл ли он по дорожке, на которой был убит Спригг?
      — Он должен был пойти по ней. В этом месте нет другого пути наверх.
      — Далеко он ушёл?
      — Нет, он остановился на том месте, где убили Спригга, а потом тем же путём пошёл назад и свернул в малый парк, где находится детская площадка. Он медленно шёл вдоль дороги для верховой езды и, когда проходил по верху стены, натолкнулся на старика и Друккера, которые разговаривали, опершись на балюстраду.
      — Вы говорите, что встретили профессора и Друккера на том самом месте, откуда потом Друккер свалился вниз? — спросил Маркхэм.
      — Да, сэр. Парди остановился поговорить с ними, а я пошёл дальше. Когда я проходил мимо них, Друккер сказал: «Почему вы сегодня не играете в шахматы?». И мне показалось, точно он был недоволен, что Парди остановился, и намекнул ему, что он лишний. Я шёл дальше по стене до 74-й улицы, где растут деревья, под которыми можно спрятаться…
      — Вы хорошо могли оттуда видеть Парди и Друккера? — прервал его Маркхэм.
      — По правде говоря, сэр, я совсем не мог их видеть. Спустился туман, а в этой части парка нет ни одного фонаря. Но я рассчитал, что Парди скоро дойдёт до меня и стал ждать его.
      — Ведь было около десяти часов?
      — Полагаю, сэр, без четверти десять.
      — Был кто-нибудь ещё на дорожке в это время?
      — Я не видел никого. Туман всех заставил сидеть дома. Вот именно потому, что кругом никого не было, я и ушёл так далеко вперёд. Парди не дурак, и я уж подметил, что он раза два посмотрел на меня, точно подозревал, что я выслеживаю его.
      — Сколько времени прошло, пока вы снова его увидели?
      — Плохо я рассчитал сегодня ночью, — сознался он, осклабясь. — Парди должен был идти назад тем же путём и перейти аллею у 79-й улицы; через полчаса, а может и позже, я увидел, что он идёт домой с угла 75-й улицы.
      — Но, если вы были у входа в парк с 74-й улицы до четверти одиннадцатого, вы должны были видеть профессора Дилларда. Он вернулся домой около десяти часов по этой дороге, — заметил Ванс.
      — Так точно, я его видел. Я уже минут двадцать ожидал Парди, когда профессор один прошёл мимо меня, перешёл через аллею и пошёл домой. Я подумал, что Парди и Горбун все ещё разговаривают, и не вернулся назад, чтобы проверить.
      — Как я представляю себе, минут через пятнадцать после того, как профессор прошёл мимо вас, вы увидели, что Парди возвращается домой в обратном направлении?
      — Так точно, сэр. Потом, конечно, я снова занял свой пост на 75-й улице.
      — Вы понимаете, Эмери, — значительно сказал Маркхэм, — что пока вы ожидали на 74-й улице, Друккер упал со стены?
      — Да, сэр. Но ведь вы не порицаете меня? Нелёгкое дело наблюдать за человеком в туманную ночь, на открытой дороге, где ничто не может прикрыть вас. Приходится пользоваться всякими случайностями и хорошо рассчитывать, чтобы не попасться.
      — Я прекрасно понимаю трудность вашего положения, — сказал Маркхэм, — и не порицаю вас.
      Сержант отпустил сыщиков. Он, очевидно, был недоволен их донесениями.
      — Чем дальше, тем более скользким становится это дело, — проворчал он.
      — Тише, сержант, — остановил его Ванс. — Не позволяйте мрачному настроению овладевать вами. Когда Парди и профессор дадут показания о том, что произошло, пока Эмери стоял под деревьями на 74-й улице, мы сумеем связать воедино отдельные части расследования.
      Белл Диллард вошла в это время в переднюю через чёрный ход. Она увидела, что мы в гостиной, и пришла туда же.
      — Где леди Мэй? — спросила она. — Час тому назад я заходила сюда, и Грета сказала мне, что она вышла. Теперь её нет в её комнате.
      Ванс встал и предложил ей свой стул.
      — Миссис Друккер умерла сегодня ночью от разрыва сердца. Миссис Менцель боялась пустить вас наверх.
      Несколько минут девушка сидела молча. Потом у неё на глазах выступили слезы.
      — Может быть, она узнала об ужасном случае с Адольфом?
      — Возможно, но пока ещё не вполне ясно, что произошло здесь сегодня ночью. Доктор Барстед полагает, что она скончалась в десять часов вечера.
      — Почти в то же время, что и Адольф, — тихо сказала девушка. — Что-то странное есть в его смерти.
      — Что вы подразумеваете, мисс Диллард? — спросил Ванс.
      — Я и сама не знаю… — подавленно ответила она. — Ещё только вчера миссис Друккер говорила со мной об Адольфе и… о стене.
      — Что же она говорила? — спокойнее обыкновенного спросил Ванс, но я чувствовал, что каждый нерв в его теле напряжён до крайности.
      — Вчера мы гуляли с миссис Друккер по дорожке над детской площадкой — она любит смотреть оттуда, как Адольф играет с детьми, — и долго стояли, перегнувшись через каменную балюстраду. Около Адольфа собралась группа детей, он показывал им игрушечный аэроплан. Дети обращались с ним как с равным. Леди Мэй очень этим гордилась и была весела. Она следила за ним сияющими глазами, а потом сказала мне: «Дети не боятся его, хотя он и горбун. Они и называют его „Горбуном“, он их старый друг из детской книжки. Бедный мой Горбун! Это моя вина, я его уронила, когда он был маленьким…» — голос девушки дрогнул, и она приложила к глазам платок. — А потом она задрожала и отодвинулась от стены. Я спросила её, в чем дело, она ответила испуганным голосом: «Белл, вдруг Адольф упадёт со стены, как настоящий Горбунчик!». Я и сама испугалась, но принудила себя улыбнуться и назвала её безрассудной. Она покачала головой и так взглянула на меня, что дрожь пробежала по мне. «Я не безрассудна, — сказала она, — разве не убит стрелою из лука Кок-Робин и не застрелен из маленького ружья Джонни Спригг здесь в Нью-Йорке?» — девушка со страхом посмотрела на нас.
      — Да, так случилось, — согласился Ванс. — Но не нужно впадать в мистицизм. Воображение миссис Друккер работало ненормально. — А вы, мисс Диллард, — спросил он небрежно, — не передали случайно кому-нибудь свой вчерашний разговор с миссис Друккер?
      Она с удивлением посмотрела на Ванса.
      — Я говорила о нем вчера за обедом.
      — Какие же последовали комментарии?
      — Дядя сказал, что я не должна проводить столько времени с миссис Друккер, что она не совсем нормальна. М-р Парди согласился с дядей.
      — А м-р Арнессон?
      — О, Сигурд никогда ни к чему не относится серьёзно.
      — М-р Арнессон дома сейчас?
      — Он рано утром ушёл в университет и вернётся к ленчу. Я уверена, что он обо всем позаботится. Ведь мы были единственными друзьями Друккеров. Пока я присмотрю, чтобы Грета привела дом в порядок.
      Через несколько минут мы попрощались и пошли разговаривать с профессором.

       Суббота, 16 апреля, полдень
 
      Профессор был явно взволнован, когда мы в полдень вошли в библиотеку. Он сидел в кресле, спиной к окну, на столе перед ним стояла рюмка его великолепного портвейна.
      — Я ожидал вас, Маркхэм, — сказал он раньше, чем мы успели заговорить. — Нечего притворяться. Смерть Друккера не была случайностью. Я сознаюсь, что был склонён не считаться с безумными выводами по поводу смертей Робина и Спригга, но, как только Пайн сообщил мне подробности падения Друккера, я понял, что за этими смертями скрывается определённый план: всякая случайность исключается. Вы это знаете так же, как и я; в противном случае вы не пришли бы ко мне.
      — Совершенно верно, — Маркхэм сел в кресло напротив профессора. — Перед нами труднейшая проблема. Кроме того, миссис Друккер умерла от потрясения сегодня ночью.
      — Это божья милость, — помолчав, заговорил старик. — Хорошо, что она не пережила его, рассудок её помутился бы окончательно.
      — За исключением убийцы, вы последний видели Друккера живым, и нам хотелось бы знать, что вы можете сообщить о том, что произошло сегодня ночью?
      Профессор кивком головы выразил согласие.
      — Друккер пришёл ко мне после обеда, где-то около восьми часов. Парди обедал у нас, и Друккер был недоволен его присутствием, злобно настроен против него. Арнессон безобидно подтрунивал над Друккером, что рассердило его ещё больше. Так как я знал, что Друккеру хочется поговорить со мной о решении сложной задачи, я предложил ему прогуляться вместе по парку…
      — Вы долго гуляли? — спросил Маркхэм.
      — Нет. Произошёл неприятный инцидент. Мы дошли почти до того самого места, где был убит несчастный Спригг. Мы простояли там около получаса, когда появился Парди. Он остановился поговорить с нами, но Друккер был так с ним резок, что он повернулся и пошёл домой в том же направлении, в каком пришёл. Друккер был очень подавлен, и я предложил отложить нашу беседу. Он обиделся и сказал, что ещё не хочет идти домой. Тогда я распрощался и пошёл к себе.
      — Вы говорили об этом эпизоде с Арнессоном?
      — Я не видел Сигурда по возвращении. Он, вероятно, уже лёг спать.
      Когда мы поднялись, чтобы проститься, Ванс как будто случайно, спросил:
      — Не можете ли вы сказать, где обыкновенно хранится ключ от двери, ведущей в переулок?
      — Об этом я ничего не знаю, сэр, — сердито сказал профессор, но потом прибавил более мягко: — Как будто я припоминаю, что он обыкновенно висел на гвозде у двери в стрелковой комнате.
      ***
      От профессора мы пошли прямо к Парди. Он принял нас тотчас же в своём кабинете. Манеры его были натянуты и даже резки. Предложив нам сесть, он остался стоять.
      — Известно ли вам, м-р Парди, — начал Маркхэм, — что м-р Друккер упал со стены в парке в десять часов вечера, вскоре после разговора с вами?
      — Утром я узнал об этом несчастном случае, — Парди заметно побледнел. — Большое несчастье! Вы говорили с профессором Диллардом? Он ведь был с Друккером…
      — Да, да, мы прямо от профессора, — перебил его Ванс. — Он сказал, что у вас с Друккером сложились натянутые отношения.
      Парди медленно подошёл к своему столу и сел.
      — Друккер был почему-то недоволен моим присутствием у Диллардов, когда пришёл к ним после обеда, и не смог скрыть своего раздражения. Но, зная его хорошо, я старался не замечать этого. Вскоре профессор позвал его прогуляться.
      — Вы ведь недолго оставались там после их ухода?
      — Около четверти часа. Арнессон был утомлён, и я тоже решил пройтись. На обратном пути я пошёл не по аллее, а свернул на дорожку и наткнулся на профессора и Друккера, которые разговаривали, стоя у края стены. Не желая показаться невежливым, я на минуту остановился, но Друккер, бывший в невозможном настроении, стал говорить мне дерзости. Я повернулся и пошёл назад к 79-й улице, перешёл аллею и пришёл домой.
      — Вы не останавливались на тротуаре?
      — Я присел у выхода на 79-ю улицу и выкурил папиросу.
      Когда мы вышли на улицу, из парадной двери диллардовского дома нас окликнул Арнессон и вышел нам навстречу.
      — Только что услышал печальное известие. Я пришёл из университета немного раньше, и профессор сообщил мне, что вы отправились говорить с Парди. Узнали что-нибудь? — И не дожидаясь ответа, продолжал: — Вот каша-то! И никаких нитей!
      — Ариадна ещё не смилостивилась над нами, — ответил Ванс. — Вы не посланник с Крита?
      — Неизвестно. Допрашивайте.
      Ванс повёл нас к воротам в стене и остановился на стрельбище.
      — Вернёмся к Друккерам: вероятно, вы займётесь погребением?
      — Да! Но на похоронах я не буду. Тяжёлое это зрелище — похороны. Но Белл и я присмотрим за всем. Леди Мэй, наверно, оставила завещание, надо его найти. Кстати, где женщины прячут свои завещания?
      Ванс остановился у подвальной двери диллардовского дома и вошёл в стрелковую комнату. Осмотрев дверь, он вернулся к нам на стрельбище.
      — Ключа там нет. А вы ничего о нем не знаете, м-р Арнессон?
      — Вы говорите о ключе от деревянных ворот?.. Не имею никакого представления. Сам я никогда не хожу по переулку, гораздо проще выходить через парадную дверь. Да и никто не ходит здесь, насколько я знаю. Несколько лет тому назад Белл замкнула дверь, чтобы кто-нибудь не забрался и не получил стрелы в глаз. Я говорил ей, чтобы она не мешала залезать сюда: так им и надо, пусть не интересуются стрельбой из лука!

* * *

      Мы вошли в дом Друккера через чёрный ход. Белл Диллард и миссис Менцель хлопотали на кухне.
      — Хэлло, сестричка, — приветствовал её Арнессон. Его развязный тон пропал. — Трудная работа для такой девочки. Иди-ка домой, а я приму командование на себя. — И, взяв её отечески за руку, повёл к двери.
      Она немного сопротивлялась и посмотрела на Ванса.
      — М-р Арнессон прав, — кивнул тот головой. — Но разрешите раньше задать один вопрос. Вы всегда держите ключ от ворот в переулок на гвозде в стрелковой комнате?
      — Всегда. Да разве его нет там?
      Арнессон ответил со своей шутовской иронией.
      — Пропал! Исчез! Чрезвычайно трагично! Верно, какой-нибудь коллекционер ключей бродил вокруг дома. — Когда девушка ушла, он подмигнул Вансу. — Но причём тут, ради всего несвятого, заржавевший ключ?
      — Может быть, и ни при чем, — беспечно сказал Ванс. — Пойдёмте в гостиную, там удобнее. — Он прошёл через переднюю. — Расскажите нам, что вы знаете о сегодняшней ночи?
      Арнессон сел в кресло у окна и вынул трубку.
      — О сегодняшней ночи?.. Ну вот, Парди пришёл к обеду, это у него вошло в привычку по пятницам. Затем Друккер, в муках творчества своей новой книги, пришёл выкачать из профессора все что можно, и присутствие Парди разозлило его. Профессор предупредил бурю, уведя Друккера на свежий воздух. Парди болтался здесь минут пятнадцать, пока я делал нечеловеческие усилия, чтобы не заснуть. Затем он смилостивился и ушёл, а я просмотрел несколько работ и отправился в постель. А как трогательное поэтическое произведение объясняет смерть Друккера?
      — Никак, — ответил Ванс, — но оно не лишено интереса. Вы слышали, когда вернулся профессор?
      — Слышал ли? — засмеялся Арнессон. — Когда он шаркает больной ногой, стучит палкой и сотрясает перила, нельзя усомниться в его возвращении. Сегодня ночью он был необыкновенно шумен.
      — Какой же следует вывод о дальнейшем развитии событий?
      — Я ещё не совсем посвящён в детали. Профессор не был слишком красноречив. Друккер упал со стены, как «Горбун» из детской книжки, вчера около десяти часов вечера и найден сегодня утром. Но при каких обстоятельствах скончалась леди Мэй? Что её потрясло?
      — Убийца взял ключ Друккера и тотчас же по совершении преступления пришёл сюда. Миссис Друккер застала его в комнате сына. По словам кухарки, слышавшей все с лестницы, между ними произошло объяснение, и миссис Друккер умерла от разрыва сердца.
      — И таким образом избавила джентльмена от неприятности убить её.
      — Это, кажется, ясно, — согласился Ванс. — Но причина прихода убийцы не выяснена. Может быть, вы найдёте объяснение?
      Арнессон задумчиво дымил своей трубкой.
      — Непостижимо, — наконец сказал он тихо. — У Друккера не было ни ценностей, ни компрометирующих документов. Ни в какие тёмные дела он не вмешивался… Никакой причины забираться в его комнату я не вижу.
      — А что это за теория, над которой работал Друккер?
      — О, великая вещь. Она произвела бы революцию в физике, прославила бы его. Жаль, что он ушёл, не закончив её.
      — Не знаете ли вы случайно, где он держал результаты своих вычислений?
      — В записной книжке с неприкрепленными листиками, все в виде таблиц, все пронумеровано, везде указатели. Методичный и аккуратный во всем был человек.
      — Вы знаете, как выглядит эта книжка?
      — Конечно, он столько раз мне её показывал. Гладкий, красный кожаный переплёт, тонкие желтоватые листки: на переплёте вытеснено золотом его имя.
      — Где может находиться теперь эта книжка?
      — Или в ящике его стола, или на письменном приборе в спальне. Днём он работал в кабинете, но когда он увлекался какой-нибудь проблемой, то работал и день, и ночь. В спальне у него стоял письменный прибор; он тотчас же записывал свои мысли, как только его посещало вдохновение, а утром уносил записи в кабинет. Настоящая машина в смысле систематичности.
      Ванс лениво смотрел в окно все время, пока говорил Арнессон. Казалось, он даже и не слушал описания привычек Друккера, но вдруг он с томным видом повернулся лицом к Арнессону.
      — Может быть, — растягивая слова, сказал он, — вы сходите наверх и принесёте мне книжку Друккера? Поищите и в кабинете, и в спальне.
      Мне показалось, что Арнессон как будто колеблется. Но потом он быстро встал. — Хорошая идея. Такой важный документ не должен находиться без присмотра. — И он вышел из комнаты.
      В маленькой гостиной была напряжённая атмосфера, пока мы ожидали возвращения Арнессона.
      Через десять минут он появился. Пожал плечами и протянул пустые руки.
      — Пропала! — возвестил он. — Осмотрел все и не нашёл. — Он бросился в кресло и снова закурил свою трубку. — Понять не могу… Может быть, он её спрятал!
      — Может быть, — пробормотал Ванс.

       Суббота, 16 апреля, час дня
 
      Мы договорились встретиться в шахматном клубе. У Маркхэма было назначено совещание с полицейским комиссаром на три часа. Ванс и я пошли после ленча на выставку картин, а потом на концерт. Когда мы очутились на Пятой авеню, уже начало темнеть, и Ванс приказал шофёру ехать в шахматный клуб, где Маркхэм ждал нас к чаю.
      — Чувствую себя таким юным, простым, наивным, — мрачно жаловался Ванс. — Мимо прошло множество событий, задуманных так хитро, что я никак не могу в них разобраться. Это меня так обескураживает, так смущает. Мне это не нравится, утомляет меня. — Он тяжело вздохнул и хлебнул чаю.
      — Твои горести меня не трогают, — ответил Маркхэм. — Вот если бы ты перенёс такие мучения, как я…
      — Не сердись, пожалуйста, — остановил его Ванс. — Волнения, страсти не приведут нас к решению этой задачи. Надежда только на мозг. Будем спокойны и рассудительны. — Он стал серьёзен. — Преступление доведено до совершенства. Никаких руководящих нитей. Но все-таки… все-таки что-то пытается пробиться наружу. Неясный голос пытается что-то сказать и не может. Уже много раз я испытывал присутствие напряжённой силы, которая, как невидимый призрак, старается подействовать на меня, не обнаруживая своей сущности.
      Маркхэм безнадёжно вздохнул.
      — Очень утешительно. Не обратиться ли к медиуму?
      — Что-то мы проглядели, — продолжал Ванс, не обращая внимания на насмешку. — Попробуем привести все хоть в какой-то порядок.
      Аккуратность — вот что нам надо. Первое — убит Робин. Следующее — Спригг застрелен. Потом миссис Друккер испугана чёрным епископом. Дальше — Друккер сброшен со стены. Вот четыре эпизода в этой вакханалии убийств. Три из них были строго обдуманы, но подбросить к дверям миссис Друккер чёрного епископа убийца был вынужден и сделал это без подготовки.
      — Пожалуйста, будь яснее.
      — Милый мой, тот, кто принёс чёрного епископа, действовал в целях самозащиты. Неожиданная опасность угрожала дальнейшему развитию предпринятой им кампании, и он прибегнул к этому средству, чтобы предотвратить её. Перед самой смертью Робина Друккер вышел из стрелковой комнаты и устроился в беседке во дворе, откуда он мог видеть стрелковую комнату. Немного позже он услышал, что кто-то говорит с Робином в комнате. Он пошёл домой, а в это время тело Робина было выброшено на стрельбище. Миссис Друккер видела это и в то же время видела, вероятно, и сына. Она вскрикнула: очень естественно, не правда ли? Друккер услышал крик, о чем он потом сообщил нам, стараясь установить своё alibi. Убийца почувствовал, что миссис Друккер что-то видела, но что именно, он не знал. В полночь он отправился в её комнату, чтобы заставить её молчать, и захватил с собой чёрного епископа, рассчитывая оставить его у её тела как подпись. Но дверь оказалась запертой, и он положил чёрного епископа с наружной стороны как предупреждение, что она должна молчать под страхом смерти. Он знал, что бедная женщина подозревала своего сына.
      — Почему же Друккер не сказал нам, кого он видел в стрелковой комнате?
      — Вероятно, потому, что бывшее там лицо он не мог представить себе как преступника. Возможно, он так и сказал и этим подписал свой приговор.
      — Допустим, что теория правильна. Куда же она нас ведёт?
      — К единственному эпизоду, который не был обдуман заранее. А когда преступление подготовлено недостаточно хорошо, всегда найдёшь слабое место в деталях. Заметьте, пожалуйста, что во время совершения каждого из трех преступлений любое из лиц, участвовавших в этой в драме, могло присутствовать. Ни у кого не было alibi. Все было искусно рассчитано: убийца выбирал такое время, когда актёры, так сказать, уже ожидали выхода. Но этот полуночный визит! Это — совсем другое дело. Уже не было времени для того, чтобы придумать совершённый ряд обстоятельств, опасность была близка. И что же получилось? Только Друккер и профессор были дома в полночь. Арнессон и Белл Диллард вернулись домой в половине первого. Парди от двенадцати до часу сидел за шахматной доской. Теперь Друккер исключён… Каков ответ?
      — Я должен тебе напомнить, — сердито сказал Маркхэм, — что alibi других лиц не поколеблены.
      — Хорошо, хорошо, — и Ванс стал спокойно пускать клубы дыма к потолку. Потом он посмотрел на часы и быстро встал.
      — Ещё нет шести часов. Вот когда Арнессон может быть нам полезен. Пойдём, уничтожим alibi Парди.
      Через полчаса мы сидели с профессором и Арнессоном в диллардовской библиотеке.
      — Мы пришли по не совсем обыкновенному делу, — объяснил Ванс, — но оно может оказать громадное влияние на следствие. — Он открыл бювар и достал оттуда лист бумаги. — Просмотрите этот документ, м-р Арнессон. Это копия с официальной записи партии Рубинштейна и Парди.
      Арнессон взял бумагу и с удовольствием стал её рассматривать.
      — Ага! Бесславный отчёт о поражении нашего друга Парди?
      — Что это ещё за выдумки? — презрительно спросил профессор.
      — М-р Ванс думает, что из этого можно кое-что извлечь.
      — Глупости! — Профессор налил себе ещё рюмку портвейна и погрузился в чтение, совершенно игнорируя нас.
      Арнессон углубился в записи.
      — Вот странно. Игра в общем продолжалась два часа тридцать минут для белых, то есть для Парди, и три часа тридцать две минуты для чёрных. Отсюда вытекает, что после перерыва белым потребовалось лишь сорок пять минут, тогда как чёрным понадобился час и тридцать четыре минуты.
      Ванс кивнул.
      — Правильно. Игра продолжалась два часа и девятнадцать минут, от одиннадцати часов вечера до девятнадцати минут второго ночи. Но попробуем докончить партию: мне хотелось бы знать ваше мнение о ней.
      Арнессон тотчас же пошёл к шахматному столику и выложил из ящика шахматные фигуры.
      — Ого, не хватает чёрного епископа. Когда же я получу его обратно? Но ничего, он здесь не нужен, он уже обменён. Он расставил фигуры, сел и стал изучать положение.
      — Мне не представляется положение Парди безнадёжным, — заметил Ванс.
      — Мне тоже. Не могу понять, почему он проиграл. Посмотрим! — Он взял лист с записями и сделал несколько ходов; через короткое время он издал радостное восклицание. — Ага, вот так Рубинштейн! Умно и тонко. Насколько я знаю Рубинштейна, эта комбинация потребовала много времени. Он ведь медлителен!
      — Вероятно, обдумывание этой комбинации и привело к такому несоответствию во времени, — заметил Ванс.
      — Несомненно, оно и заняло все эти сорок пять минут.
      — А как вы думаете, в котором часу воспользовался Рубинштейн этими сорока пятью минутами? — спросил Ванс.
      — Посмотрим… — Он долго вычислял и наконец сказал: — Обдумывание заняло время между половиной двенадцатого и половиной первого.
      — Из любопытства, — продолжал Ванс, — я разыграл всю игру до мата, может быть и вы, м-р Арнессон, сделаете то же самое. Интересно было бы выслушать ваше мнение.
      Арнессон несколько минут изучал позицию. Потом он поднял глаза на Ванса. Лицо его расплылось в улыбке.
      — Я понимаю, в чем дело. Вот так позиция! В пять ходов чёрные выигрывают! Почти неслыханный финал. Парди был побит чёрным епископом! Невероятно!
      Маркхэм нахмурился с видом глубокого недоумения.
      — Вы находите необыкновенным, что один епископ решил партию? — спросил он Арнессона.
      — Я не помню подобной комбинации! Именно с Парди это случилось. Начинаю верить в Немезиду. Двадцать лет Парди возился с епископом и погиб с ним!
      Через несколько минут мы простились и пошли по направлению к Вест-авеню, где наняли такси.
      — Не удивительно, Ванс, — говорил по дороге Маркхэм, — что Парди побледнел, когда ты сказал, что чёрный епископ разгуливал в полночь. Вероятно, он подумал, что ты нарочно бросаешь ему в лицо ошибку всей его жизни, чтобы оскорбить его.
      — Может быть, — сонно ответил Ванс. — Чертовски забавно, что епископ был его злым роком все эти годы. Такие неудачи действуют на самые сильные умы, вызывают жажду мести.
      — Трудно представить себе Парди в роли мстителя, — возразил Маркхэм. — А почему ты так заинтересовался расхождением во времени? Не вижу, чтобы визит к Арнессону продвинул нас хоть сколько-нибудь вперёд.
      — Это потому, что ты не знаком с привычками шахматистов. Во время такой партии игрок не сидит за столом, пока его противник обдумывает свой ход. Он разгуливает по комнате, рассматривает развешенные по стенам картины, выходит на воздух, разговаривает с дамами, пьёт воду, а иногда и ест. На последнем шахматном турнире маэстро в комнате было четыре стола, и всегда по крайней мере три стула были не заняты. Парди нервный человек. Он не мог бы спокойно высидеть, пока Рубинштейн обдумывал свои ходы.
      Ванс закурил папиросу.
      — Маркхэм, разбор Арнессоном этой партии установил тот факт, что у Парди около полуночи было три четверти часа свободного времени.

       Суббота, 16 апреля, 8 часов 30 минут вечера
 
      За обедом мы не говорили о нашем деле, но когда уселись в укромном уголке клубного зала, Маркхэм вернулся к больному месту.
      — Не нахожу, — начал он, — чтобы слабый пункт в alibi Парди сколь-нибудь помог нам. Невыносимое положение ещё усложнилось.
      — Да, — вздохнул Ванс, — печален, жалок наш мир. С каждым шагом мы все больше запутываемся. А самое удивительное в этом деле то, что истина стоит перед нами, а мы её не видим.
      — Но у нас нет оснований даже подозревать кого-нибудь.
      — Ну, я бы этого не сказал. Преступление совершено математиком; весь пейзаж усеян математиками.
      В течение следствия ни разу не было названо имя предполагаемого преступника, но каждый из нас в глубине души был уверен, что один из тех, с кем мы мирно беседовали, был убийца. Мысль эта была столь отвратительная, что мы инстинктивно избегали выражать её словами.
      — Преступление совершено математиком? — повторил Маркхэм, — а мне кажется, что эта серия бессмысленных убийств совершена вырвавшимся на свободу маньяком.
      Ванс покачал головой.
      — Преступник более чем здоров умственно, и поступки его гнусно логичны и точны.
      — Как могут сочетаться эти убийства на тему сказок с математическим умом? — спросил Маркхэм.
      Ванс приступил к анализу дела, который свёл все события и всех действующих лиц в один фокус. Точность этого анализа была через несколько дней доказана с потрясающей ясностью.
      После продолжительного молчания Маркхэм спросил:
      — Почему Парди, если считать его виновным, взял Арнессонова чёрного епископа, а не принёс фигуру из клуба, где отсутствие её было бы не замечено?
      — Мы не знаем достаточно точно мотивов преступления, чтобы ответить на этот вопрос. Да и какие у нас доказательства его виновности? Каковы бы ни были наши подозрения, мы не можем предпринять ни одного шага против него. Если бы мы даже знали, что, без сомнения, он — убийца, мы все-таки были бы совершенно беспомощны… Я уже говорил тебе, Маркхэм, мы имеем дело с умом необычайной остроты, который вычисляет все вероятности, обдумывает каждый шаг. У нас только одна надежда: найти слабое место в комбинациях убийцы.
      — Завтра же утром, — решительно заявил Маркхэм, — я прикажу Хэсу заняться alibi Парди. Если мы допросим всех зрителей игры, то у нас к полудню будет двадцать свидетелей против, а если ещё нам удастся найти кого-нибудь, кто действительно видел Парди близ друккеровского дома в полночь, у нас получится весьма серьёзная косвенная улика.
      — Да, — согласился Ванс, — у нас была бы точка отправления. Парди, наверно, затруднился бы объяснить, почему он очутился за шесть кварталов от клуба во время партии с Рубинштейном именно в то время, когда к дверям миссис Друккер был подброшен чёрный епископ… Непременно прикажите Хэсу и его помощникам заняться вопросом об alibi Парди. Это будет шагом вперёд.
      Но не пришлось отдавать такого приказания сержанту. Ещё не было и девяти часов, когда на следующее утро Маркхэм явился к Вансу с известием, что Парди совершил самоубийство.

       Воскресенье, 17 апреля, 9 часов утра
 
      Неожиданная весть о смерти Парди произвела на Ванса потрясающее впечатление. Он стал поспешно одеваться.
      — Честное слово, Маркхэм! — воскликнул он, — это невероятно… Как ты узнал об этом?
      — Профессор Диллард позвонил мне полчаса тому назад. Парди лишил себя жизни в стрелковой комнате. Пайн утром нашёл тело и сообщил профессору. Я передал известие Хэсу и поехал сюда. Полагаю, что нам следует быть там. Кажется, «Дело Епископа» закончилось… Не особенно удовлетворительный финал, но, может, так лучше для лиц, причастных к делу.
      Ванс ничего не ответил. Он задумчиво пил кофе, потом встал, взял шляпу и палку.
      — Самоубийство… — ворчал он, когда мы спускались по лестнице. — Да, это последовательно, но, как ты говоришь, неудовлетворительно, чертовски неудовлетворительно…
      Мы поехали к Диллардам, Пайн впустил нас в дом. Только профессор вышел к нам в гостиную, как раздался звонок у входной двери и в комнату влетел Хэс.
      — Ну, теперь дело чистое, сэр, — обратился он к Маркхэму. — Эти тихони! Ну кто бы мог подумать?..
      — Пожалуйста, сержант, — протянул Ванс, — не будем думать. Слишком утомительно. Тут нужен открытый ум, бесплодный, как пустыня.
      Профессор Диллард провёл нас в стрелковую комнату. Все шторы были опущены, и электричество ещё горело. Я заметил, что и окна были плотно закрыты.
      — Я оставил все так, как было, — объяснил профессор.
      Маркхэм подошёл к большому плетёному стулу посредине комнаты.
      Парди сидел на стуле против двери на стрельбище. Голова и плечи лежали на столе; правая рука свисала вниз, в пальцах был зажат револьвер. В правом виске зияла рана, а под головой была лужа запёкшейся крови.
      Но мы недолго смотрели на труп: наше внимание приковала к себе поразительная, нелепая вещь. Журналы на столе были сдвинуты в сторону, и на освободившемся месте возвышался большой с удивительным искусством воздвигнутый карточный дом. Четыре стрелы изображали двор, спички, уложенные одна на другую, обозначали дорожки. Эта постройка привела бы в восторг всякое детское сердце; я вспомнил, что накануне вечером Ванс говорил нам, что очень серьёзные умы ищут отдыха в детских играх. Было что-то невыразимо ужасное в сочетании детской игрушки со страшной смертью.
      Ванс печально посмотрел на эту картину.
      — Здесь покоится Джон Парди, — прошептал он с благоговением. — А это дом, им построенный… карточный дом…
      Он подошёл ближе, но едва его тело коснулось края стола, как послышался лёгкий шелест, и воздушная постройка рассыпалась.
      Маркхэм спросил Хэса:
      — Вы известили врача?
      — Так точно. — Сержант с трудом отвёл глаза от стола, подошёл к окну и поднял шторы. Затем он снова вернулся к телу Парди и продолжал его рассматривать. Вдруг он встал на колени и нагнулся.
      — Похоже на револьвер 38-го калибра, который лежал в ящике с инструментами, — заметил он.
      — Без всякого сомнения, — подтвердил Ванс.
      Хэс встал, подошёл к комоду и осмотрел содержимое ящика. — Кажется, все на месте. Пусть мисс Диллард удостоверит это, когда уйдёт доктор.
      В это мгновенье Арнессон, в ярком красно-жёлтом халате, возбуждённый, вбежал в комнату.
      — Тысяча ведьм! — воскликнул он. — Сейчас Пайн сообщил мне эту новость. — Он подошёл к столу и долго смотрел на труп. — Самоубийство? Но почему же он не предпочёл собственный дом для этого представления? Чертовски неприлично забираться с такой целью в чужие дома. Необдуманный поступок, такой же необдуманный, как его последняя игра в шахматы. — Он взглянул на Маркхэма. — Надеюсь, это не навлечёт на нас новых неприятностей? Достаточно уж мы прославились. Голова идёт кругом. А когда же вы уберёте останки бедняги? Я не хотел бы, чтобы его увидела Белл.
      — Тело будет убрано, как только врач освидетельствует его, — ледяным тоном ответил Маркхэм. — Нет необходимости приводить сюда мисс Диллард.
      — Хорошо. — Арнессон все ещё смотрел на мертвеца. — Бедняга! Жизнь оказалась ему не по силам. Сверхчувствителен был, не было душевной силы. Относился ко всему слишком серьёзно. Тяготился жизнью после неудачи со своим гамбитом. Чёрный епископ мерещился ему, может быть, он и лишил его рассудка. Возможно, он вообразил, что он сам — шахматный епископ.
      — Интересная идея, — заметил Ванс. — Между прочим, когда мы увидели труп, на столе был карточный домик.
      — Зачем же здесь были карты? Карточный домик… Звучит ужасно глупо. Вы знаете ответ?
      — Не весь. Дом, построенный Джеком, мог бы кое-что объяснить.
      — Понимаю: забавлялся детскими играми до конца, даже и над собой потешался. — Арнессон зевнул и пошёл одеваться.
      Профессор все время печально смотрел на Арнессона. Затем он повернулся к Маркхэму.
      — Сигурд всегда скрывает свои чувства, стыдится их. Не принимайте его шуток всерьёз.
      В это время Пайн ввёл сыщика Бэрка, и Ванс воспользовался случаем, чтобы расспросить слугу, как тот нашёл тело Парди.
      — Почему вы вошли сегодня утром в стрелковую комнату? — спросил он.
      — В кладовой было душновато, сэр, — ответил Пайн, — и я отворил дверь на лестницу, чтобы немного проветрить. Тогда я и заметил, что все шторы спущены.
      — Значит, обыкновенно вы не спускаете штор на ночь?
      — В этой комнате нет.
      — А окна?
      — Я всегда на ночь оставляю их слегка открытыми.
      — И вчера вы их оставили открытыми?
      — Да, сэр.
      — Хорошо. А когда вы открыли сегодня утром дверь?
      — Я сейчас же пошёл гасить свет, предполагая, что мисс Диллард забыла, уходя, повернуть кнопку. Вот тогда я и увидел бедного господина за столом и пошёл доложить об этом профессору.
      — Бидл знает о происшедшей трагедии?
      — Я сказал ей тотчас же после вашего прибытия.
      — В котором часу вы и Бидл ушли в свои комнаты вчера вечером?
      — В десять часов, сэр.
      Когда Пайн вышел, Маркхэм обратился к профессору.
      — Сообщите нам, какие вы знаете подробности, пока мы ожидаем врача. Может быть, мы поднимемся наверх?
      Бэрк остался в стрелковой комнате, а мы пошли в библиотеку.
      — Боюсь, что смогу сказать вам очень немногое, — сказал профессор, усаживаясь в кресло. В манерах его чувствовалась особая сдержанность. — Парди пришёл сюда вчера вечером, чтобы поболтать с Арнессоном, но я думаю, чтобы повидать Белл. Однако Белл рано ушла спать, у неё болела голова, а Парди оставался почти до половины двенадцатого. Потом он ушёл; это было наше последнее свидание, увидел я его опять, когда Пайн принёс известие об ужасном событии сегодняшней ночи.
      — Если м-р Парди, — вставил Ванс, — приходил повидаться с вашей племянницей, то как вы объясните, что он оставался так долго, хотя она и ушла?
      — Никак не объясню. Он производил впечатление человека, у которого было что-то на душе и которому хотелось человеческой близости. Я должен был намекнуть ему, что очень устал, только тогда он и ушёл.
      — А где был м-р Арнессон вчера вечером?
      — Сигурд, после того как ушла Белл, разговаривал с нами ещё полчаса, а потом пошёл спать.
      — В котором часу?
      — Около половины двенадцатого.
      — Как вы говорили, — продолжал Ванс, — м-р Парди производил впечатление человека, ум которого был сильно утомлён?
      — Дело было не в утомлении, он скорее казался подавленным, расстроенным.
      Ванс замолчал, и вопросы стал задавать Маркхэм.
      — Я полагаю, — начал он, — что бесполезно спрашивать вас, не слышали ли вы звука, напоминавшего выстрел?
      — В доме было тихо, — ответил профессор, — да и никакой звук не мог донестись сюда из стрелковой комнаты. Стены в этом доме очень толстые.
      — Последние минуты жизни самоубийцы ещё недостаточно изучены, — небрежно сказал Ванс. — О чем вы разговаривали с м-ром Парди в течение часа, предшествовавшего его уходу?
      — Мы говорили немного. Какая-то навязчивая мысль владела им, и большую часть времени он провёл за шахматной доской.
      Ванс посмотрел на доску. Некоторые фигуры ещё стояли на чёрных и белых квадратах.
      — Очень любопытно, — тихо проговорил он. — Очевидно, он размышлял над концом партии с Рубинштейном. Фигуры расставлены так, как в тот момент, когда он сдался, с неизбежным матом чёрным епископом на пятом ходу.
      Профессор перевёл взгляд на шахматный стол.
      — Чёрный епископ, — повторил он тихо. — Вот что занимало его вчера ночью. Как могла такая тривиальная вещь подействовать на него так губительно!
      — Не забывайте, сэр, — напомнил ему Ванс, — что чёрный епископ — символ его поражения. Он воплощал гибель его надежд. Гораздо менее могущественные факторы доводили людей до самоубийства.
      Через несколько минут Бэрк доложил о прибытии врача. Простившись с профессором, мы опять спустились в стрелковую комнату, где доктор Доремус производил освидетельствование трупа Парди.
      На этот раз доктор не был в весёлом настроении.
      — Когда же, наконец, кончится это дело? — заворчал он. — Мне не нравится здешняя атмосфера. Убийства, смерть от потрясения, самоубийство — достаточно, чтобы довести человека до тихого помешательства!
      — Мы полагаем, сказал Маркхэм, что это конец.
      — Очень надеюсь. — Он снова наклонился к трупу, и, разогнув пальцы его руки, бросил на стол револьвер.
      — Для нашей коллекции оружия, сержант.
      Хэс опустил револьвер в карман.
      — Когда он умер, доктор?
      — В полночь или около того, может быть раньше, может быть позже. Есть ещё дурацкие вопросы?
      — Нет сомнения, что это самоубийство?
      Доктор с гневом посмотрел на него.
      — А на что же это похоже? Оружие было в руке. На виске следы пороха. Положение тела естественное. Что же, все ещё сомневаетесь?
      Ему ответил Маркхэм:
      — Нет, доктор. С нашей точки зрения, все указывает на самоубийство.
      Когда Хэс помог доктору переложить тело, мы все пошли в гостиную, где скоро к нам присоединился и Арнессон.
      Ему вкратце объяснили положение вещей.
      — Конечно, все уравнение рушится. Но вот чего я не могу понять, — прибавил он, — почему он выбрал стрелковую комнату? У него в своём доме было достаточно места.
      — В стрелковой комнате было подходящее оружие, — предположил Ванс. — Вот, кстати: сержант Хэс желал бы, чтобы мисс Диллард удостоверила подлинность револьвера; просто ради формальности.
      — Это возможно. А где он?
      Хэс подал ему револьвер, и он вышел из комнаты. Ванс остановил его.
      — Спросите также у мисс Диллард, были ли у неё карты в стрелковой комнате.
      Через несколько минут Арнессон вернулся и сообщил, что револьвер именно тот, который лежал в ящике для инструментов, и что в стрелковой комнате были карты в ящике стола, а Парди знал об этом.
      Вскоре появился доктор и подтвердил своё заключение, что Парди застрелился.
      Маркхэм кивнул головой с нескрываемой удовлетворённостью.
      — У нас нет причин, доктор, сомневаться в вашем заключении. Наконец эта оргия убийств приходит к логическому завершению.

* * *

      Вечером Ванс, Маркхэм и я сидели в длинном зале клуба; в газеты были посланы сообщения о самоубийстве Парди и предположения, что «Дело Епископа» заканчивается. Весь день Ванс помалкивал, но теперь он заговорил.
      — Слишком просто, Маркхэм, слишком просто. Все логично, но неубедительно. Не могу себе представить, чтобы наш Епископ закончил свои дьявольские шутки таким банальным способом. Я разочарован.
      — Может быть, его воображение исчерпалось убийствами… Пьеса окончена, и надо было опустить занавес. Поражение и разочарование являлись не раз причинами самоубийств.
      — Правильно. У нас разумные объяснения самоубийства, но чем мотивированы убийства, мы все-таки не знаем.
      — Парди был влюблён в мисс Диллард, — возразил Маркхэм, — и, вероятно, знал, что Робин претендует на её руку. Возможно, и Друккера он ревновал.
      Ванс покачал головой.
      — Относительно мотивов мы не можем расчленять преступления: они все являются следствием одного импульса, совершены под влиянием одной страсти.
      Маркхэм нетерпеливо вздохнул.
      — Если самоубийство Парди и не связано с этими убийствами, то, во всяком случае, мы дошли до мёртвой точки и буквально, и фигурально.
      — Да, да. До мёртвой точки. Но не понимай ложно моей болтовни. Смерть Парди неоспоримо связана с убийствами. Слишком тесно связана, говорю я.
      Маркхэм несколько мгновений испытующе смотрел на Ванса.
      — Ты, значит, сомневаешься, что Парди совершил самоубийство?
      Прежде чем ответить, Ванс помолчал.
      — Я хотел бы знать, — начал он, растягивая слова, — почему карточный дом моментально развалился, когда я слегка облокотился на стол, и почему он уцелел, когда голова Парди упала на стол после того, как он выстрелил в себя?
      — Ну так что же? — сказал Маркхэм. — Первый же толчок разъединил карты. — Вдруг глаза его сузились. — Ты полагаешь, что карточный домик был построен послесмерти Парди?
      — Ничего я не предполагаю, милый друг, просто даю волю моему юношескому любопытству.

       Понедельник, 25 апреля, 8 часов 30 минут вечера
 
      Прошло восемь дней. Похоронный обряд был совершён над Друккером в его маленьком домике на 76-й улице в присутствии Диллардов, Арнессона и нескольких человек из университета, пришедших отдать последний долг учёному, работами которого они восхищались.
      Ванс и я были в траурном доме, когда какая-то маленькая девочка принесла пучочек весенних цветов, которые она сама собрала, и попросила Арнессона передать их Друккеру.
      — Я сейчас же отнесу их ему, Медлин. Горбун благодарит тебя за память. — Когда гувернантка увела девочку, он обратился к нам.
      — Это любимица Друккера… Чудак, он никогда не ходил в театр, ненавидел путешествовать. Единственным его отдыхом было общение с детьми.
      Я упоминаю об этом эпизоде, несмотря на его видимую незначительность, потому что он дал недостающее звено в цепи улик, которое не оставило места для сомнений в «Деле Епископа».
      Смерть Парди создала беспрецедентное положение в летописи современных преступлений. В официальном отчёте следователя было лишь указано на возможностьвиновности Парди.
      Первым официальным актом на следующий день после смерти Парди было освобождение Сперлинга. Департамент полиции снял охрану с диллардовского дома, хотя Ванс и возражал против этого.
      В течение недели после смерти Парди Ванс был беспокоен и рассеян больше обыкновенного, как будто ожидал чего-то. В нем чувствовалась какая-то насторожённость, почти страх.
      После похорон Друккера, Ванс как-то зашёл к Арнессону, и они вместе в пятницу отправились смотреть «Привидения» Ибсена. Мне было известно, что Ванс терпеть не мог этой пьесы. Он узнал, что Белл Диллард уехала на месяц к родным: последствия пережитого стали сказываться на её здоровье и ей нужна была перемена места. Арнессон очень грустил в её отсутствие и сообщил Вансу, что в июне они рассчитывают обвенчаться. От него же Ванс узнал, что миссис Друккер завещала в случае смерти сына все своё имущество Белл Диллард и профессору. Факт, очень заинтересовавший Ванса.
      Начало конца этой истории относится к 25 апреля. Мы обедали втроём в клубе. Маркхэм казался чем-то взволнованным. Когда мы уселись в клубной гостиной, он рассказал нам о телефонном разговоре с профессором Диллардом.
      — Он настоятельно просил меня прийти к нему сегодня вечером. Он сказал, что Арнессон уйдёт на весь вечер, и что второй такой благоприятный случай предоставится, может быть, когда уже будет поздно.
      Ванс выслушал с глубочайшим интересом.
      — Мы должны отправиться туда. Я ожидал такого приглашения. Может быть, мы и найдём наконец ключ к истине.
      — К какой истине? Виновности Парди?
      В половине девятого мы звонили у дверей диллардовского дома, и Пайн тотчас же провёл нас в библиотеку.
      Профессор встретил нас со сдержанной нервозностью.
      — Спасибо, что пришли Маркхэм, — сказал он, не вставая. — Садитесь. Я хочу поговорить с вами, воспользовавшись временем. Это очень затруднительно…
      Мы все сели в ожидании.
      — Не знаю, как и приступить к этому разговору, потому что тут дело идёт не о фактах, а о чем-то невидимом, но сознаваемом. Я предпочёл обсудить с вами эти мысли в отсутствие Сигурда, он сегодня пошёл смотреть «Претендентов» Ибсена — это его любимая пьеса, я и решил пригласить вас сюда.
      — О чем же эти мысли? — спросил Маркхэм.
      — Ничего определённого. Я уже говорил вам, что они смутны, но тем не менее они овладели мною… Настолько овладели, что я счёл за лучшее удалить Белл на некоторое время. Меня одолели сомнения.
      — Сомнения? — Маркхэм нагнулся вперёд. — Какие сомнения?
      — Позвольте мне ответить на этот вопрос другим вопросом: вы совершенно согласны в глубине души, что относительно Парди все обстоит благополучно?
      — Вы подразумеваете подлинность его самоубийства?
      — Да, а также предположение о его виновности.
      Маркхэм задумался.
      — Вы не совсем удовлетворены? — спросил он.
      — Я не могу ответить на этот вопрос, — отрывисто сказал профессор. — Вы не имеете права спрашивать меня. Я просто хотел удостовериться, что власти, имея все данные, убедились, что это ужасное дело — прочтённая книга. Если бы я знал, что так, то, может быть, поборол бы предчувствия, мучившие меня день и ночь всю эту неделю.
      — А если бы я сказал, что я не удовлетворён?
      Глаза профессора приняли печальное выражение. Голова его склонилась как будто под тяжестью, он глубоко вздохнул.
      — Самая трудная вещь в мире, — сказал он, — это понять, в чем заключается твой долг; долг — это ведь механизм ума, а сердце часто издевается над его заключениями. Возможно, я поступил неправильно, пригласив вас сюда, потому что я могу говорить лишь о неясных подозрениях и туманных идеях. Но, может быть, для моего беспокойства были какие-нибудь глубоко скрытые основания, о существовании которых я и не подозревал… Вы понимаете, о чем я говорю?
      Как не уклончивы были его слова, не было сомнений, что чей-то образ неясно вырисовывался в глубине его сознания.
      Маркхэм сочувственно кивнул головой.
      — Нет причин подвергать сомнению заключение врача, — сказал он принуждённо-деловым тоном. — Я понимаю, что близость этих трагедий создала атмосферу, способствующую зарождению сомнений. Но я полагаю, что у вас не должно быть дурных предчувствий.
      — От души надеюсь, что вы правы, — тихо сказал профессор, но видно было, что он не удовлетворён.
      Во время этой беседы Ванс мирно курил, но слушал он чрезвычайно внимательно, и, наконец, заговорил.
      — Скажите мне, профессор, не было ли чего-нибудь, хотя бы самого неопределённого, что вызвало в вас неуверенность?
      — Нет, ничего, — последовал быстрый ответ. — Я только хотел проверить все возможности. Строгая логика хороша для принципов, не касающихся нас лично. Но когда дело касается собственной безопасности, человеческий ум требует видимых доказательств.
      Маркхэм стал прощаться, но профессор попросил его остаться ещё на несколько минут.
      — Скоро вернётся Сигурд. Он будет рад повидаться с вами. А знаете, м-р Ванс, Сигурд рассказывал мне, что вы вместе с ним ходили на «Привидения». Вы разделяете его поклонение Ибсену?
      Я заметил, что Ванс слегка смущён вопросом, но когда он стал отвечать, в его голосе не было и намёка на смущение.
      — Я много читал Ибсена, несомненно, он гениален, но я не нахожу в нем ни красоты формы, ни философской глубины, свойственных «Фаусту» Гёте.
      — Я вижу, что у вас и Сигурда есть определённые расхождения во взглядах.
      Через несколько минут мы шли по Вест-авеню, вдыхая свежий апрельский воздух.
      — Заметь, Маркхэм, — лукаво сказал Ванс, — что профессор нисколько не удовлетворился твоими заверениями.
      — Его подозрительность вполне понятна. Ведь эти убийства близко коснулись его дома.
      — Нет, это не объяснение. Он что-то знает, о чем не хочет нам сказать.
      — Не думаю.
      — Маркхэм, милый Маркхэм! Да ведь ты же слышал его спотыкающийся, неясный рассказ? Предполагалось, что мы догадаемся. Да! Вот поэтому он и настаивал, чтобы мы пришли к нему, когда Арнессона не было дома.
      Вдруг Ванс перестал говорить.
      — О-о! Так вот почему он расспрашивал меня об Ибсене!.. Честное слово! Вот дурака-то я свалял. — Он уставился на Маркхэма. — Наконец истина! — сказал он мягко и выразительно. — И разрешение этой задачи дано не тобой, не мной, не полицией, а норвежским драматургом, умершим двадцать лет назад. У Ибсена ключ к этой тайне!
      Маркхэм испугался, что тот лишился рассудка, но прежде чем ему удалось заговорить, Ванс подозвал автомобиль.
      — Я покажу тебе то, о чем я думаю, когда приедем домой. Невероятно страшная действительность! Я сразу же понял, что было три возможных виновника, — продолжал Ванс. — Психологически каждый из них был способен на убийство, так как эмоциональные толчки могли нарушить у них умственное равновесие. Один из подозреваемых мною был Друккер, но его убили; осталось двое других. Парди, по всей видимости, совершил самоубийство, и я допускаю, что его смерть могла быть принята как доказательство его виновности. Но смерть его не является, по моему мнению, завершением событий — карточный домик смутил меня. Я знаю, что Парди был невиновен и не совершил самоубийства. Вероятно, убийца потешается над нашим легковерием.
      — Какими рассуждениями дошёл ты до такого фантастического вывода?
      — Тут дело не в рассуждениях. Наконец объяснение этих преступлений в моих руках. Я знаю смысл подписи «Епископ».
      Когда мы приехали к нему, он повёл нас прямо в библиотеку и снял с полки второй том полного собрания сочинений Ибсена. Найдя «Претендентов», он открыл страницу, на которой был перечень действующих лиц: среди них было имя:
       Николай Арнессон, епископ в Христиании.
      Как зачарованный, я не мог отвести глаз от этой строки. А потом я вспомнил… Епископ Арнессон— один из ужасающих злодеев во всемирной литературе, циничное, над всем издевающееся чудовище, коверкающее все жизненные ценности, обращая их в гнусное шутовство.

       Вторник, 26 апреля, 9 часов утра
 
      В месте с этим изумительным открытием «Дело Епископа» вступило в последнюю и самую страшную фазу. Хэс был извещён об открытии Ванса, и на другой день рано утром мы все должны были собраться у следователя для военного совета. Ванс и я явились на несколько минут позже десяти. Свэкер встретил нас и попросил подождать в приёмной, так как Маркхэм в эту минуту был занят. Едва мы успели сесть, как появился Хэс, нахмуренный и недоверчивый.
      — Я передаю это дело вам, м-р Ванс, — объявил он. — Не можем же мы арестовать этого молодца, потому что его имя напечатано в книжке.
      — Может, нам удастся найти какой-нибудь выход, — возразил Ванс. — По крайней мере, мы знаем теперь, где мы.
      Через десять минут Свэкер объявил нам, что Маркхэм освободился.
      — Простите, что заставил вас ждать, — извинился Маркхэм. — Новая беда, и опять в той же части Риверсайдского парка, где был убит Друккер. Вчера с детской площадки исчезла девочка после разговора с неизвестным мужчиной. Но этим делом будет заниматься бюро о пропавших людях. Так я отцу и сказал. Если твоё любопытство удовлетворено, то…
      — Совсем не удовлетворено, — не уступил Ванс. — Я должен узнать подробности. Эта часть парка имеет для меня какую-то притягательную силу.
      — Хорошо, — согласился Маркхэм. — Пятилетняя девочка, по имени Медлин Маффет играла с группой других детей вчера в половине шестого. Она взобралась на высокий вал у стены; вскоре гувернантка пошла за нею, думая, что она спустилась на другую сторону, но девочки нигде не оказалось. Двое или трое детей говорят, что видели, как она разговаривала с каким-то человеком, а потом пропала.
      — Медлин. — Ванс задумчиво повторил имя. — Маркхэм, кажется, эта девочка знала Друккера?
      — Да. — Маркхэм выпрямился. — Отец упоминал, что она часто ходила к нему в гости…
      — Я её видел. Очаровательное существо… Она принесла пучок цветов в день похорон Друккера, а теперь она исчезла…
      — Что у тебя на уме? — резко спросил Маркхэм. — Ведь мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать исчезновение девочки…
      Ванс поднял голову; на лице его было выражение ужаса. Он зашагал по комнате взад и вперёд.
      — Да, да именно так, и время подходящее… и все подходит…
      Он быстро повернулся и схватил Маркхэма за руку.
      — Пойдём, скорее! Это единственный шанс, нельзя терять ни минуты. Всю неделю я боялся этого.
      Маркхэм выдернул у него руку.
      — Я шагу не сделаю, Ванс, пока ты не объяснишься.
      — Это последний акт. Даю тебе слово. — В глазах Ванса теперь было что-то такое, чего я раньше никогда не видел. — Теперь «Маленькая мисс Маффет». Имя несколько иное, но это ничего не значит. Достаточно похожее для шуток Епископа.
      Через несколько минут мы мчались в автомобиле следователя.
      — Может быть, я не прав, — сказал Ванс, — но все-таки мы должны рискнуть. Предполагается, что мы ещё ничего не знаем, и это наш единственный шанс…
      Когда автомобиль остановился у подъезда диллардовского дома, Ванс выскочил первым и побежал по ступенькам. Пайн открыл двери.
      — Где м-р Арнессон? — спросил Ванс.
      — В университете, сэр, — спокойно ответил старый слуга.
      — Тогда проводите нас к профессору Дилларду.
      — Простите, сэр, но профессора тоже нет дома.
      — Вы один здесь?
      — Да, Бидл пошла на рынок.
      — Тем лучше. Сейчас мы произведём обыск. Ведите нас.
      Обыск начался с подвального этажа. Каждая каморка, каждый шкаф — все было обыскано.
      Постепенно мы переходили с одного этажа на другой. Библиотека и комната Арнессона были осмотрены очень тщательно, но мы ничего не обнаружили.
      Случайно мы увидели замкнутую дверь на верхней площадке.
      — Куда она ведёт? — спросил Ванс.
      — На чердак, сэр. Но им никогда не пользуются.
      — Отомкните дверь.
      Несколько мгновений Пайн перебирал ключи.
      — Не нахожу ключа, сэр, а мне казалось, что он был здесь…
      — Когда вы им пользовались последний раз?
      — Не могу сказать, сэр. Насколько я знаю, уже несколько лет никто не был на чердаке.
      Не медля ни минуты мы выломали дверь.
      На чердаке не было света, и нам пришлось сначала привыкнуть к потёмкам. Воздух был удушливый. Ванс быстро осмотрелся, и на лице его выразилось разочарование. Ещё раз осмотрев комнату, он подошёл к маленькому окошку в углу и увидел на полу старый чемодан. Наклонившись, он поднял крышку.
      — А здесь, по крайней мере, нашлось кое-что для тебя, Маркхэм.
      Мы столпились вокруг него. В чемодане была старая пишущая машинка. В неё был вставлен лист бумаги, на котором были отпечатаны две бледно-голубые строчки:
      Маленькая мисс Маффет
      Сидела на кучке.
      На этом месте пишущему кто-то помешал, и он не докончил стишков из «Сказок матушки Гусыни».
      — Новая заметка Епископа в газеты, — заметил Ванс, а затем нашёл на дне чемодана красную записную книжку. Он передал её Маркхэму: — Вычисления Друккера для его последней книги.
      Но все-таки он не выглядел победителем и снова стал осматривать комнату. Прежде всего он подошёл к старому туалетному столу, стоявшему у стены против окна. Наклонившись, чтобы заглянуть за стол, он вдруг отодвинулся назад и, подняв голову, несколько раз втянул носом воздух. В то же время он увидел что-то на полу у своих ног и отшвырнул находку на середину комнаты. Мы с удивлением заметили, что это был противогаз, употребляемый химиками.
      — Отойдите! — крикнул он, и, зажав нос и рот рукою, отодвинул стол. За ним виднелась маленькая дверца от шкафа, вделанного в стену. Он быстро её отворил, посмотрел внутрь и тотчас же захлопнул дверцу.
      Все-таки я успел рассмотреть внутренность шкафа. На верхней полке стояла бутыль на железной подставке, спиртовая лампа, прибор для сгущения газов, стеклянный бокал и два пузырька.
      Ванс с отчаянием во взоре повернулся к нам.
      — Мы можем уйти, здесь больше ничего нет.
      Мы вернулись в гостиную, оставив сыщика у дверей чердака.
      — Ты был прав, затеяв этот обыск, — серьёзно сказал Маркхэм.
      Ванс недовольно ворчал себе под нос.
      — Не знаю, почему ты ворчишь, — сказал Маркхэм. — Ты нашёл великолепную улику. Теперь я могу арестовать Арнессона, когда он вернётся из университета.
      — Конечно, конечно. Но я не думал ни об Арнессоне, ни об аресте виновного. Я надеялся…
      Он вдруг остановился.
      — Но мы не опоздали! Я не продумал до конца! Обыскать надо дом Друккера… Скорей!
      Мы сбежали по лестнице, промчались через стрелковую комнату и выбежали на стрельбище.
      Когда мы оказались у двери друккеровского дома, Ванс протянул руку в разломанное место железной сетки и отодвинул защёлку. Дверь кухни, к моему удивлению, была не замкнута; но Ванс, по-видимому, ожидал этого, потому что он без всякого колебания повернул ручку и раскрыл дверь.
      — Стойте! — крикнул он, остановившись в маленькой передней. — Нет нужды обыскивать весь дом… Самое подходящее место… Наверху… в каком-нибудь чулане…
      Говоря это, он быстро вёл нас на третий этаж. На верхней площадке было только две двери, одна в самом конце, другая, поменьше, посредине правой стены.
      Ванс подошёл прямо к маленькой двери. Ключ торчал в замке. Повернув его, он распахнул дверь. Внутри была абсолютная темнота. Через мгновение Ванс уже ползал на коленях во мраке.
      — Скорее, сержант. Ваш фонарь!
      Когда вспыхнул свет, то мы увидели на полу в бессознательном состоянии девочку, ту самую, которая приносила цветы своему Горбунчику».
      Ванс приложил ухо к её сердцу. Потом он нежно взял её на руки.
      — Идите в диллардовский дом и ждите меня там, — бросил он нам, когда мы вышли из дома.

       Вторник, 26 апреля, 11 часов утра
 
      Через двадцать минут Ванс был с нами в диллардовской гостиной.
      — Она будет жить, — вскричал он. — У неё был обморок от потрясения и страха.
      Маркхэм с восхищением посмотрел на Ванса.
      — Ты надеялся найти ребёнка живым?
      — Да. Я не допускал мысли, что она умерла, потому что это противоречило бы стихам из «Сказок матушки Гусыни».
      Хэс размышлял над чем-то, что, очевидно, очень смущало его.
      — Никак моя башка не может переварить, что этот Епископ оставил дверь в друккеровском доме незамкнутой.
      — Предполагалось, что мы найдём девочку, — ответил Ванс. — Все нам было облегчено. Но предполагалось, что мы найдём её завтра, после того как появится в газетах заметка о «Маленькой мисс Маффет».
      — Почему же заметки не посланы в газеты вчера?
      — Несомненно, что у Епископа было намерение отослать их вчера вечером, но, по моему мнению, он решил, что целесообразнее дать сначала разгореться любопытству публики к исчезновению девочки.
      Маркхэм посмотрел на часы и решительно встал.
      — Нам незачем дожидаться Арнессона. Чем скорее мы его арестуем, тем лучше.
      — Не торопись, Маркхэм, у тебя нет никаких улик против этого человека.
      Маркхэм понял, что Ванс прав.
      — Но ведь надо же как-нибудь остановить этого маньяка, — свирепо сказал он.
      — Как-нибудь, да. — Ванс зашагал по комнате. — Может быть, нам удастся вырвать истину хитростью; он ведь не знает, что мы нашли девочку… Может быть, профессор нам поможет.
      — Ты думаешь, что он знает больше того, что он нам сообщил?
      — Несомненно. Я тебе уже говорил об этом.
      — Ну, это ещё неизвестно. — Маркхэм был настроен пессимистически. — Но попытаться можно.
      Через несколько мгновений открылась входная дверь и в передней появился профессор. Он пристально смотрел на нас, как будто стараясь прочесть на наших лицах смысл неожиданного визита. Наконец, он спросил:
      — Вы, вероятно, обдумали то, что я говорил вчера вечером?
      — Не только обдумали, — сказал Маркхэм, — но м-р Ванс даже узнал, что вас так беспокоило. Он показал мне экземпляр «Претендентов».
      — Ах! — восклицание напоминало вздох облегчения. — Столько дней эта пьеса не выходила у меня из головы.
      Он со страхом посмотрел на нас.
      — Что это значит?
      — Это значит, сэр, что вы привели нас к истине. Мы ожидаем теперь м-ра Арнессона. А пока нам хотелось бы поговорить с вами. Может быть, вы могли бы нам помочь.
      — Я не думал, что буду орудием в деле осуждения бедного малого.
      Проведя нас в библиотеку, он остановился у шкафа и налил себе рюмку портвейна, а потом посмотрел на Маркхэма, точно извиняясь.
      — Простите, я слишком рассеян. Он выдвинул шахматный столик и поставил на него рюмки.
      — Расскажите мне все, — сказал он, — не щадите меня.
      Ванс посмотрел сочувственно на него и сказал:
      — Мы нашли пишущую машинку, на которой Епископ печатал свои заметки. Она была в старом чемодане на чердаке.
      Профессор не обнаружил никаких признаков удивления:
      — Вы убеждены, что это действительно та самая?
      — Вне всякого сомнения. Вчера маленькая девочка, по имени Медлин Маффет, исчезла с детской площадки в парке. В машинку был вставлен лист бумаги и на нем было отпечатано: «Маленькая мисс Маффет сидела на кучке».
      Голова профессора упала на грудь.
      — Ещё одно безумное зверство. Если бы я не затянул своего сообщения до вчерашнего дня…
      — Большой беды не произошло. Мы вовремя нашли девочку; она вне всякой опасности.
      — Ах!
      — Она была замкнута в чулане, на верхнем этаже друккеровского дома. Мы думали, что она должна находиться где-нибудь здесь; вот почему мы произвели обыск вашего чердака.
      Наступило молчание, затем профессор спросил:
      — Что ещё вы мне скажете?
      — Записная книжка Друккера с выкладками для его последней книги была украдена в день его смерти. Мы нашли эту книжку на чердаке вместе с пишущей машинкой.
      — Он унизился даже до этого! — Это был не вопрос, это было удивлённое восклицание. — Вы уже сделали выводы? Может быть, если бы мои вчерашние намёки не посеяли семена подозрения…
      — В этом не может быть сомнения, — мягко заявил Ванс. — М-р Маркхэм намерен арестовать м-ра Арнессона, как только тот вернётся из университета. Но, откровенно говоря, сэр, у нас нет никаких улик, и м-р Маркхэм даже сомневается, поддержит ли его закон.
      Ванс задумчиво курил; наконец он заговорил спокойно, но значительно.
      — Если бы м-р Арнессон убедился, что у нас против него несомненная улика, он мог бы, в качестве выхода из положения, совершить самоубийство.
      Профессор кивнул головой в знак того, что он соглашается.
      В это мгновенье отворилась дверь и в комнату вошёл Арнессон.
      — Опять совещание? — Он вопросительно посмотрел на нас. — Разве смерть Парди не положила конец делу?
      Ванс посмотрел ему прямо в глаза.
      — Мы нашли «Маленькую мисс Маффет», м-р Арнессон.
      Арнессон поднял брови с весёлой иронией.
      — Это шарада? Что же я должен ответить?
      — Мы нашли её в кладовой друккеровского дома, — добавил он ровным, тихим голосом.
      Сначала Арнессон нахмурился, но потом рот его медленно расплылся в улыбку.
      — Ужасно деятельный народ эти полицейские. А какой следующий ход?
      — Мы нашли также пишущую машинку, — продолжал Ванс, не замечая вопроса. — И записную книжку Друккера.
      — В самом деле? Где же были эти сказочные предметы?
      — На чердаке.
      — Не могу сказать, — презрительно заметил Арнессон, чтобы у вас были неопровержимые улики против кого бы то ни было. Пишущая машинка может употребляться кем угодно. И кто может знать, каким образом книжка Друккера попала на наш чердак?
      — И ещё есть улика, о которой я не говорил, — сказал Ванс. — Маленькая мисс Маффет может узнать человека, который её завёл в дом Друккера и бросил в чулан.
      Арнессон долго молчал. Наконец он заговорил.
      — А если вы все-таки ошибаетесь…
      — Уверяю вас, Арнессон, что я знаювиновного.
      — Вы положительно пугаете меня. Если бы я был Епископом, я был бы склонён допустить поражение… Во всяком случае одно совершенно ясно: Епископ принёс шахматную фигуру в полночь к дверям комнаты миссис Друккер, а я вернулся с Белл домой в половине первого.
      — Так вы говорили. Скажите правду, который был час?
      — Я сказал правду: была половина первого.
      Ванс вздохнул.
      — А вы хороший химик, м-р Арнессон?
      — Один из лучших, — усмехнулся Арнессон. — Имею премию.
      — Когда я обыскивал сегодня утром чердак, я нашёл маленький стенной шкафчик, в котором кто-то выделял циан из железосинеродистого калия.
      — Настоящая сокровищница наш чердак. Обиталище бога Локи.
      — Действительно, — серьёзно сказал Ванс, — пещера Злого Духа.
      Во время этого мрачного диалога профессор сидел, закрыв глаза рукой, как будто от боли. Со скорбным лицом обратился он к человеку, которому столько лет был отцом.
      — Великие люди, Сигурд, оправдывали самоубийство, — сказал он и грустно вздохнул. — Никто не знает, что происходит в человеческом сердце в последний тёмный час.
      Я пришёл к заключению, что он вовсе не стремился как можно скорей посадить Арнессона в тюрьму. Но я заметил, что под его внешним спокойствием скрывается чрезвычайное напряжение.
      Конец настал скоро. После замечания профессора наступило молчание. Потом заговорил Арнессон.
      — Вы говорите, м-р Ванс, что знаете, кто такой этот Епископ. Если это правда, так зачем все эти разговоры?
      — Нам некуда торопиться, — почти небрежно сказал Ванс. — И потом я надеюсь связать кое-какие концы: удовлетворить судей, как вам известно, нелегко. Но какой чудесный портвейн.
      Арнессон посмотрел на наши рюмки и с обиженным видом повернулся к профессору.
      — С каких пор я стал трезвенником, сэр?
      — Извини, Сигурд. Мне не пришло в голову… ты ведь никогда не пьёшь по утрам. — Он подошёл к шкафу и, налив ещё одну рюмку, поставил её нетвёрдой рукой перед Арнессоном.
      Он не успел сесть, как Ванс вдруг издал возглас удивления.
      — Честное слово! Раньше я этого никогда не замечал. Поразительно!
      Его восклицание было так неожиданно и движение столь порывисто, что в этой напряжённой атмосфере все обернулись и посмотрели в ту сторону, куда был устремлён его взгляд.
      — Дощечка Челлини! — воскликнул он. — Фонтеблосская нимфа! Мне сказали, что она была уничтожена в семнадцатом веке. Я видел пару к ней в Лувре…
      Профессор Диллард посмотрел на него исподлобья, на его лице был написан страх.
      — Вы выбрали странное время, сэр, для выражения вашей страсти к искусству, — ехидно заметил он.
      Ванс, как будто желая скрыть своё замешательство, поднёс рюмку к губам. Всем было не по себе, нервы были натянуты, и, автоматически повторяя его жест, мы тоже подняли наши рюмки.
      Ванс встал, подошёл к окну и остановился спиной к комнате. Почти в тот же момент край стола сильно ударил меня о бок, и раздался звон разбитого стекла.
      Я вскочил на ноги и с ужасом увидел против себя неподвижное, в упор смотрящее на меня лицо профессора. Его руки застыли в судорожном движении к вороту халата. Все мы были парализованы.
      — Боже милосердный! — изумлённое восклицание Арнессона разрешило напряжение.
      — Позовите доктора, Арнессон, — приказал Маркхэм.
      В ту же минуту грузное тело профессора рухнуло на пол. Ванс медленно отошёл от окна и сел в кресло.
      — Ничего нельзя сделать для него, — сказал он с глубоким усталым вздохом. — Он подготовил себе быструю безболезненную смерть, изготовляя свой цианистый калий. «Дело Епископа» закончено.
      Маркхэм уставился на него, ничего не понимая.
      — Я стал подозревать его со дня смерти Парди, — продолжал Ванс. — Но уверенности у меня не было до вчерашнего дня, когда профессор стал взваливать преступления на м-ра Арнессона.
      — Что? На меня? — Арнессон отвернулся от телефона.
      — О да, — подтвердил Ванс. — Вы должны были расплатиться за него. С самого начала вы были выбраны жертвой. Он старался внушить нам возможность вашей виновности.
      Арнессон был не так удивлён, как можно было ожидать.
      — Я знал, что профессор ненавидел меня, — начал он. — Он ревновал меня к Белл. И он начинал слабеть умом, что я заметил уже несколько месяцев тому назад. Значит, он хотел меня отправить на электрический стул?
      — Эта опасность вам не угрожала, — сказал Ванс. — Я должен извиниться перед вами за моё поведение в предыдущие полчаса. Это была просто тактика. Я заставил его поторопиться.
      Арнессон мрачно улыбнулся.
      — Не надо извинений, дружище. Я знал, что вы не в меня метите. А когда вы насели на меня, я старался играть в вашем тоне. Вот чего я не понимаю: почему он отравился цианистым калием, если думал, что вы подозреваете меня?
      — Этого мы никогда не узнаем, — ответил Ванс. — Может быть он боялся, что девочка признает его, или он догадался, что открыли его карты. А может быть, он вдруг почувствовал отвращение при мысли, что взваливает на ваши плечи страшный конец. Сам он сказал: никто не знает, что происходит в сердце человека в его последний тёмный час.

       Вторник, 26 апреля, 4 часа пополудни
 
      Когда мы уезжали из дома Дилларда, я было подумал, что «Дело Епископа» окончено. Но предстояло ещё открытие, самое изумительное из всех фактов, выясненных в этот день.
      После ленча к следователю пришёл Хэс, и Ванс снова разобрал все дело, объясняя нам тёмные места.
      — Арнессон уже указал мотивы этих безумных преступлений, — начал он. — Профессор понимал, что его местом в учёном мире завладевает молодой соперник. Ум его уже потерял силу и остроту. Только при помощи Арнессона он мог выпустить свою книгу о строении атома. Интеллектуальная враждебность увеличивалась ещё и ревностью. В течение десяти лет на Белл Диллард сосредоточивались все чувства одинокого холостяка.
      — Мотив этого понятен, — сказал Маркхэм, — но он не объясняет остальных убийств.
      — Мотив этот подействовал на его ненормальную психику. Обдумывая, как погубить Арнессона, он придумал дьявольскую шутку с Епископом. Эти убийства дали выход его подавленности.
      — Но почему же, — спросил Маркхэм, — он просто не убил Арнессона?
      — Вы не учитываете психологической ситуации. Ум профессора стал разрушаться от постоянного напряжения. Природа требовала разрядки. Пламенная ненависть к Арнессону довела давление до взрыва. Таким образом два импульса объединились. Совершая убийства, он ослаблял внутреннее напряжение и давал выход злобе против Арнессона, потому что кара за преступления возлагалась бы на Арнессона. Но в этом адском плане был крупный недостаток, которого профессор не заметил. Дело было открыто для психологического анализа, и с самого начала я уже предположил, что преступником должен быть математик. Один Арнессон был в моих глазах вне подозрений, потому что он всегда сохранял психическое равновесие.
      — Это разумно, — согласился Маркхэм. — Но откуда же у Дилларда появилась эта фантастическая идея относительно убийств?
      — Воспоминания о «Сказках матушки Гусыни», вероятно, возникли у него, когда Арнессон в шутку советовал Робину остерегаться стрелы Сперлинга. Возможность инсценировки преступления скоро предоставилась. Когда он увидел, что Сперлинг переходит через улицу, он знал, что Робин остался один в стрелковой комнате. Он спустился вниз, завёл с Робином разговор, ударил его по голове, воткнул ему в сердце стрелу и выволок на стрельбище. Потом он вытер кровь, уничтожил тряпку, опустил свои записки в почтовый ящик, вернулся в библиотеку и позвонил по телефону сюда.
      — А все же, — вставил Хэс, — вы догадались, что Робин убит не стрелой из лука.
      — Да, по испорченной выемке на другом конце стрелы я догадался, что она вбита молотком в сердце Робина. Раз его шутка удалась, он больше ни о чем не беспокоился.
      — Ну а чем вызвано убийство Спригга?
      — После смерти Робина он мог спокойно выбирать материал для другого преступления в духе той же сказки. О привычке Спригга гулять по утрам он мог узнать от Арнессона, а может, и от самого юноши.
      — Но как вы объясняете эпизод с формулой?
      — Профессор слышал, как Арнессон говорил о ней со Сприггом и подложил её под труп, чтобы привлечь внимание к Арнессону. Теперь мы подходим к ночному визиту в дом Друккера. Разговоры о крике миссис Друккер заставили его пойти туда. Он боялся, что она видела, как тело Робина было выброшено на стрельбище. Чтобы запугать старуху, он подложил ей чёрного епископа.
      — Как вы полагаете, у него уже была в то время мысль запутать в это дело Парди?
      — О нет. Он был искренне удивлён, когда анализ партии Рубинштейн—Парди, сделанный Арнессоном, обнаружил тот факт, что епископ был уже давно Немезидой Парди… Что касается убийства Друккера, то сама миссис Друккер внушила ему эту мысль. Она рассказала о своих воображаемых страхах Белл Диллард, а та передала за обедом этот разговор, и план принял законченную форму. После обеда он пошёл на чердак и отпечатал свои записки. Вечером он предложил Друккеру прогуляться, зная, что Парди долго не просидит с Арнессоном; когда он увидел Парди на верхней дорожке, то понял, что Арнессон остался один. Как только Парди отошёл от них, он ударил Друккера и перебросил его через стенку. Тотчас же он вышел на Риверсайдскую аллею, перешёл 76-ю улицу и пошёл к дому Друккера по той же дороге.
      — Чего моя голова не переваривает, — пожаловался Хэс, — так это — почему Диллард убил Парди.
      — Поддельное самоубийство является самой фантастической шуткой профессора. В ней и ирония, и презрение; она имела ту же цель: погубить Арнессона. Действительно, тем фактом, что на сцене появился возможный убийца, ослаблялась наша бдительность. Но, как я уже сказал, это проявление свирепого шутовства было лишь частичным исходом. Эпизод с «Маленькой мисс Маффет» должен был стать развязкой; все было искусно рассчитано, чтобы обратить громы небесные на Арнессона. Потом он заманил девочку в дом Друккера.
      Маркхэм молча курил.
      — Ты говоришь, что убедился в виновности Дилларда вчера вечером, когда припомнил личность епископа Арнессона…
      — Да, да. Именно это было мотивом. В ту минуту я понял ясно, что целью профессора было взвалить все преступления на Арнессона, и подпись под его записками была выбрана именно с этой целью…
      Вдруг Хэс неожиданно спросил:
      — Я хочу знать, м-р Ванс, почему, когда вы вскочили и указали на дощечку на камине, вы переставили рюмки Арнессона и профессора?
      Ванс глубоко вздохнул и покачал головой.
      — Моя мысль была — притвориться, что я согласен с профессором и подозреваю Арнессона. Сегодня утром я ему нарочно указал, что у нас нет улик и что, если бы даже и арестовали Арнессона, нам вряд ли удалось бы удержать его. Я знал, что при таких обстоятельствах профессор начнёт действовать. Так оно и случилось. Профессор, когда наливал Арнессону рюмку, подсыпал туда цианистого калия. Это не ускользнуло от моего внимания.
      — Но ведь это убийство! — с негодованием и ужасом воскликнул Маркхэм.
      — Ну конечно, — весело сказал Ванс. — Конечно, убийство… Что же, я может быть, арестован?

* * *

      Самоубийство профессора Дилларда, этого злого гения Нью-Йорка, положило конец «Делу Епископа». В следующем году Арнессон и Белл Диллард тихо обвенчались и уплыли в Норвегию, где и поселились навсегда. Старого диллардовского дома на 75-й улице уже нет, а на его месте стоит современный многоквартирный дом, на фасаде которого красуются два громадных терракотовых медальона, очень похожих на мишени для стрельбы из лука. Хотел бы я знать, умышленно ли выбрал архитектор эти украшения?