— И вы решили взглянуть на меня сами? Из разрозненных кусков постепенно складывалась целостная мозаика.

— Совершенно верно. Вот почему я забросил приманку, пытаясь завербовать вас. Теперь я знаю, что ваши помыслы чисты. Следовательно, я могу довериться вам.

— Довериться мне? В чем?

— Дело в том, что я сам хочу перейти на вашу сторону, Ши тон ши. Я не в состоянии мириться с Чаном и его милитаристскими идеями. Его мысли заняты одними военными победами. Предполагаемыми победами. Он верит только в армию. Все остальное для него не существует. Ему почти совсем нет дела до народа.

— Значит, вы хотите стать коммунистом?

— Я хочу счастливого будущего для моей страны. Чан не способен обеспечить его. Это мне известно.

— Разумеется, вы рассказали обо всем Россу Дэвису, когда выбрали его в качестве посредника?

— Вовсе нет, — возмущенно возразил Хуайшань Хан. — Вы принимаете меня за круглого дурака? Я сказал ему лишь, что хочу неофициальными путями продвинуть вперед создание коалиции. “Возможно, — объяснил я ему, — наладив контакт с кем-нибудь из советников Мао и начав конфиденциальные переговоры, мы сможем ускорить процесс”.

— И он поверил вам?

— А почему бы и нет? Вы знаете Дэвиса не хуже меня. Такой подход не мог ему не понравиться. Он был вынужден согласиться: это означало для него исполнить долг патриота.

Чжилинь засмеялся.

— Да-да. Долг патриота.

— Лучшее качество благородного дикаря, — промолвил Хуайшань Хан.

— Он не так уж и плох, этот Дэвис, — заметил Чжилинь. — Для гвай-ло,во всяком случае.

Хуайшань Хан вышел на середину комнаты.

— Я помогу вам собрать вещи, — сказал он. — Вдвоем мы удерем на север, туда, куда не дотянутся руки генералиссимуса.

— Нет, — возразил Чжилинь. — Это ничего не решит. К тому же ваше исчезновение создаст серьезную проблему для Мао. Надо придумать лучшее решение.

— Решение? — повторил за ним следом Хуайшань Хан. — Как вы можете рассуждать о каких-то решениях, когда каждую минуту вам угрожает смерть?

— Успокойтесь, товарищ. Чан не станет подсылать убийц ночью в мою комнату. Скандал, который обязательно разразится после этого, обойдется для него слишком дорого. Если все, рассказанное вами только что, соответствует действительности, то, значит, ему во что бы то ни стало надо выйти из этого тупика с чистыми руками. По крайней мере, на этом как на обязательном условии продолжения своей помощи будут наверняка настаивать американцы. Отказавшись же от их поддержки, Чан тем самым подпишет себе смертный приговор. Поэтому он не станет торопиться. Он знает, что, пока Мао здесь, я никуда не денусь. Ему придется устроить все таким образом, чтобы моя смерть выглядела результатом несчастного случая. Он и его люди должны быть абсолютно вне подозрений.

— Да, вы правы, — согласился Хуайшань Хан. — И все же...

— Терпение, мой новый товарищ. Терпение. Мы найдем способ решить эту проблему.

Наутро, однако, Чжилиня стали обуревать сомнения в верности его расчетов. Поводом к тому послужило то обстоятельство, что Росс Дэвис не появился на занятиях по тай цзы.Подобное произошло впервые с тех пор, как они заключили свой договор, и могло быть расценено как тревожное предзнаменование. Чжилинь не любил делать поспешных выводов. Однако он не делал секрета из того, что каждое утро выполняет свои упражнения в определенное время и в одном и том же месте. Если Чан и намеревался устранить его, то наверняка не собирался осуществлять свой замысел на глазах у свидетеля, тем более американца. Не было ничего проще, чем придумать предлог, который воспрепятствовал бы появлению Дэвиса на месте преступления.

Тревога Чжилиня усилилась еще больше, когда он обнаружил, что Мао со свитой, сопровождавшей его на переговорах, уже отбыл на утреннее заседание, хотя стрелка часов только-только достигла цифры шесть. Чжилинь даже не успел передать ему информацию, полученную от Хуайшань Хана. Сам же Хан по предложению Чжилиня вернулся в лагерь Чана, где ему предстояло дожидаться условного сигнала. Чжилинь убедил его, что, находясь там, он сможет в настоящий момент принести Мао больше пользы.

Вокруг царили покой и тишина. Земля во дворике все еще оставалась сырой после ночного дождя. Не было слышно ни лая собак, ни петушиных криков. Плотная пелена тяжелых туч затягивала небо от края до края.

Чжилинь приступил к своим упражнениям, хотя и не мог целиком сосредоточиться на них. Он постоянно следил за воротами, выходившими на улицу. Его обострившийся до предела слух был готов уловить малейший тревожный звук, который мог бы донестись из-за ограды, окружавший двор.

Выполняя привычные движения, он чувствовал, как его коротко остриженные волосы на затылке встают дыбом. Он мысленно видел, как длинный ствол снайперской винтовки направляется в его сторону. Ему казалось, вот-вот раздастся нарастающий визг, и кусочек свинца, заключенный в стальную оболочку, вонзится в его череп.

И вот что-то шевельнулось!

Чжилиню пришлось сделать над собой усилие, чтобы не повернуть голову. Он продолжал делать упражнения, стараясь успокоить взвинченные нервы.

Напрягая глаза, он старался разобрать, было ли движение, которое он уловил боковым зрением, настоящим или только кажущимся. Представляло ли оно собой угрозу или просто какая-то пташка перепрыгнула с ветки на ветку.

Да, так и есть. Едва уловимое движение.

Ворота!

После короткой заминки они начали открываться. Чжилинь беззвучно, на одних носках, перебежал с открытого пространства посредине двора в укромный уголок сбоку от ворот.

Все стихло, словно человек, стоявший снаружи, разглядывал двор через щель, стремясь определить, туда ли он попал. Дыхание Чжилиня не нарушилось, однако он почувствовал, что покрывается холодной испариной.

Крупные капли пота стекали по лбу Чжилиня. Он вдруг понял, что боится. Ему не хотелось умирать. Жажда жизни вдруг вскипела в его душе с необычной силой, и он подумал, что злость, сопровождающая ее, может помочь ему уцелеть. Злость на того, кто явился сюда, чтобы убить его. Чжилинь знал: без этой злости в душе он окажется не в силах лишить жизни другого человека.

Створка ворот, находившаяся всего в дюйме от его плеча, задрожала и медленно открылась. Мурашки поползли по телу Чжилиня при мысли о том, что сделает с ним Чан, если захватит живым.

Он ощущал чье-то присутствие по ту сторону створки ворот. Кто бы то ни был, он собирался зайти во двор, и Чжилинь знал, что для него наступил решающий момент: ему предстояло убить или быть убитым. Прежде ему доводилось убивать, впрочем лишь однажды: он прикончил тех ублюдков Чана, которые похитили Май. Он хотел спасти ее, и у него не оставалось выбора.

Вот и теперь выбора не было. Тем не менее, Чжилинь вдруг подумал о Будде и его учении. В этом отношении, по крайней мере, Дэвис не был неправ.

Внезапно осторожные движения вошедшего сменились на стремительные, и у Чжилиня не осталось больше времени на раздумья. Мысли отступили на задний план, а на авансцену вышли действия: организм намеревался защитить себя любой ценой.

Мелькнула бегущая фигура. Чжилинь выпрыгнул из своей засады. Он занес обе руки, намереваясь нанести удар, используя их силу и инерцию тела. Однако в тот миг, когда смертоносный удар должен был обрушиться на врага, образ, запечатленный глазами Чжилиня, достиг его сознания.

Его рука опустилась, и сильная дрожь, вызванная избытком неизрасходованного адреналина, прошла по его телу. Злость бессильно улетучилась, точно ее и не было.

— Что ты делаешь здесь?

Она подумала, что Чжилинь сердится на нее, и расплакалась.

Это была одна из дочерей Пу, та, что увидела пламя в волосах Росса Дэвиса.

Дело было плохо, и Чжилинь понимал, что его уже никак не поправишь.

Все произошло из-за того, что конь оступился. Возможно, ноша оказалась слишком тяжела для него, а может, копыто зацепилось за корень или попало в трещину между камней. Какое это теперь имело значение?

Значение имел лишь тот факт, что полтонны груза обрушилось на бедного главу семьи Пу. Конечно, нога лошади сломалась при падении. Что же касается Пу, то, как установил Чжилинь, у него оказались порванными кишки и селезенка. Он буквально плавал в луже собственной крови.

Между тем конь продолжал мучиться от жестокой боли. Со сломанной ногой он не мог принести никакой пользы семье. Разве что в качестве мясного блюда. В любом случае Чжилиню следовало позаботиться о том, чтобы облегчить страдания животного.

Скользя руками по мокрой от пота спине лошади, Чжилинь вспоминал дикие ликующие крики Росса Дэвиса. И еще — свой собственный необузданный прорыв к свободе, пережитый им во время бешеной скачки... Он нащупал точку пересечения нервов и резко надавил большим пальцем. Дико вращающиеся глаза лошади потускнели и безжизненно замерли.

Девушки плакали, давая волю своим чувствам, но их мать стояла с каменным лицом. Оно напоминало Чжилиню лицо многочисленных жертв, виденных им на полях сражений за годы войны: отсутствующее выражение в глазах — признак безнадежно опустошенного сердца. Что причиняло женщине большее горе: потеря мужа или лошади? Чжилинь не знал. Суровые времена предъявляли свои требования к людям, и грубые, прагматические соображения зачастую заслоняли собой все остальные ценности. Смерть мистера Пу еще не означала конца света для его семьи. Однако гибель коня практически не оставляла им шансов на выживание.

— У нас даже нет денег на достойные похороны, — промолвила миссис Пу чуть позже. Ее хрупкий голос звучал не громче шума ветра за окном.

Ее дочери вместе с Чжилинем задержались, разделывая конскую тушу: мясо следовало съесть, пока оно не протухло. Старик Пу остался лежать там, где он упал. Его труп, весь вымазанный в потемневшей, запекшейся крови, был почти целиком засыпан грудой чайных листьев.

— Что станет с его душой, если ее не проводить как полагается в следующую жизнь?

Она обращалась не к Чжилиню или к своим дочерям, сидевшим подле нее, но к своему дому. Создавалось впечатление, будто она чувствует близость духа своего покойного мужа, все еще бродящего в пространстве, ограниченном грубо сколоченными дощатыми стенами, и надеется получить ответ на свой вопрос оттуда.

Пока Чжилинь трудился бок о бок с девушками, у него зародилась неожиданная идея. Он, однако, не высказал ее вслух, а вместо этого принялся вертеть ее в голове то так, то эдак, как поступает ювелир, оценивая редкую жемчужину.

Идея была, несомненно, рискованной, даже более того — сумасшедшей. Однако, убеждал себя Чжилинь, разве вокруг не царила эпоха, когда, казалось, весь мир сошел с ума. К тому же эта идея содержала в себе нечто вроде будничной симметрии, равновесие между потерянным и приобретенным, что не могло не привлекать Чжилиня. Он всегда стремился к тому, чтобы при подведении итогов соблюдался баланс добра и зла.

Наблюдая за отблесками бледного света на лице госпожи Пу, впитывая боль, терзавшую ее сердце, он обдумывал то, о чем хотел попросить несчастную женщину. Хватит ли у него духу сделать это? Впрочем, Чжилинь знал, что точнее было спросить, хватит ли у него духу не сделать это?

Строго говоря, его просьба противоречила моральным принципам буддизма. Однако в Китае полыхал пожар войны. Главной целью каждого, по крайней мере, на ближайшую перспективу являлось выживание. Именно это Чжилинь собирался предложить семье Пу. Выживание в обмен на...

— Сударыня, — сказал он, наклоняясь вперед, чтобы не повышать голоса. Девушек в это дело впутывать не следовало. — Я знаю, что сделать, чтобы Дух вашего супруга обрел покой и смог вернуться на землю в следующей жизни.

Подняв голову, она отвела в сторону свисавшие на лицо пряди преждевременно поседевших волос. Темные бороздки на щеках говорили о том, что она все-таки не смогла сдержать слез, но постаралась скрыть их от дочерей. Однако в ее глазах Чжилинь не увидел ни малейшего признака усталости. Напротив, они горели лихорадочным огнем. Ей выпал тяжкий удел в этой жизни, и это обстоятельство давно перестало волновать ее. Она принимала свою судьбу с унаследованной от предков верой в то, что все должно быть именно так. Только так.

— Наша утрата велика, Ши тон ши, — ответила она. — Вы уже и так сделали для нас больше, чем я могла бы попросить вас или даже представить. Я поступила бы дурно, прося вас о чем-либо еще.

— Напротив, сударыня, — осторожно возразил он, — это я хочу попросить вас об ужасной услуге. В моих силах помочь вам осуществить свои желания. Я хочу обеспечить достойные похороны вашему покойному мужу. Более того, я могу раздобыть для вашей семьи новую лошадь.

Госпожа Пу встретила его слова молча, хотя и перестала плакать. Ее мудрые глаза изучающе уставились на лицо Чжилиня. Наконец она промолвила.

— Война приносит страдания всем без разбору, не так ли?

Чжилинь наклонил голову в молчаливом согласии.

— Мы должны выжить, Ши тон ши, — ее голос окреп. — Но важно, какой ценой. Если вы сумеете помочь нам в этом, то я и мои дочери будем считать себя вашими вечными должниками. Я обещаю вам.

Чжилинь знал, что, наоборот, это он должен оказаться в долгу перед ней, но у него хватило ума не затевать спора.

— Я хотел бы вначале сказать, в чем заключается моя просьба, прежде чем вы дадите согласие.

Ее глаза мгновенно сузились, превратившись в две щелочки.

— Вы не заберете у меня дочерей?

— Ни за что, сударыня.

— Я так и думала. — Она походила на птичку, сидящую на жердочке. — Я знаю вас, Ши тон ши. Я заглянула в ваше сердце. Вы бы никогда не поступили так. — Она важно кивнула головой.

— Поэтому я говорю вам: делайте то, что считаете нужным. Мы сумеем выжить. Беде не удастся сломить нас, хотя мы и согнулись под ее тяжестью, подобно гибкому бамбуку.

— Я хочу, чтобы вы узнали. Она пожала плечами.

— Такова судьба.

Чжилинь, кивнув, отозвался эхом.

— Да, такова судьба.

Это безумие, — заявил Хуайшань Хан. — Чистой воды безумие.

— Почему? — осведомился Чжилинь. — Потому что я хочу умереть?

Хуайшань Хан фыркнул.

— У вас это ни за что не получится.

— Получится. Разумеется, с вашей помощью.

— Невозможно!

Чжилинь послал одну из сестер Пу в Чунцин с весточкой, адресованной Хуайшань Хану. Тот появился только после наступления сумерек.

— Великий Будда, — воскликнул он, слегка задыхаясь.

— Узнав, что вы исчезли из города, я решил, что сбылись худшие из моих опасений. Что произошло?

Чжилинь поведал ему о случившемся. Затем изложил свой план.

— Я покажу вам, что в моей затее нет ничего невозможного, — заявил он, когда они, покинув дом Пу, шагали в темноте.

Он заранее развел несколько маленьких костров вокруг того места, где лежал покойный господин Пу, чтобы отпугнуть диких зверей. Ему не хотелось трогать тело раньше срока.

— Взгляните, — промолвил он, когда они вошли внутрь кольца горящих огней. — Мы с ним примерно одного возраста и если и различаемся по росту и ширине плеч, то не настолько, чтобы кто-то смог заметить.

— Вы не слишком-то похожи друг на друга, — проворчал Хуайшань Хан.

— Верное замечание, — согласился Чжилинь. — Однако, когда мы завершим приготовления, это не будет иметь значения.

Хуайшань Хан изумленно уставился на Чжилиня.

— Вы сошли с ума.

— Напротив, я нашел способ выпутаться из сложной ситуации, в которой оказался по вине Чана. На самом деле все довольно просто. Моя смерть положит конец этой истории. Чан успокоится, узнав, что меня больше нет.

— Как вам пришла в голову подобная идея?

— Этот человек умер, — ответил Чжилинь. — Я не желал его смерти, но так уж было суждено судьбой. Его семья осталась без средств к существованию. Кто знает, что станет с ними теперь, когда у них нет лошади? В обмен на возможность использовать по своему усмотрению эту земную оболочку, которую уже покинула душа, я дам им то, в чем они нуждаются.

— Товарищ, ответьте мне, только чистосердечно, на один вопрос, — голос Хуайшань Хана походил на лезвие бритвы. — Что бы вы сделали, если бы госпожа Пу отказала вам? Вы бы предоставили им умирать от голода?

— Я сделал бы в точности то же самое, что делаю сейчас. Я бы обеспечил господину Пу отличные похороны и раздобыл бы для них новую лошадь. Ничего другого просто не остается.

Хуайшань Хан некоторое время пристально разглядывал своего спутника. Сухой хворост трещал, пожираемый пламенем костров, озарявших ночь. Тошнотворный, сладковатый смрад тлена почти не различался за запахом горелого дерева.

— Я думаю, что госпожа Пу догадывается обо всем, — продолжил Чжилинь, — однако она не отказала мне из чувства благодарности. Узнав, что я не собираюсь отбирать у нее дочерей, она была готова согласиться на что угодно. Обмен также удовлетворил ее чувство долга.

Отвернувшись, Хуайшань Хан смотрел на труп. Затем он наклонился и поднял с земли окостеневшую руку покойника. Перевернув ее ладонью вверх, он показал на большие крестьянские мозоли.

— Положим, мы сумеем сделать лицо неузнаваемым. А как насчет вот этого?

Чжилинь рассмеялся и поднял руки, показав свои ладони собеседнику. На них ясно выделялись плотные пятна мозолей.

— Вы забыли, товарищ, что я настоящий революционер. Много лет я трудился на полях наравне с другими крестьянами. Я один из них, как и полагается настоящему революционеру.

— После того, как я поменяюсь с ним одеждой и надену свое кольцо на его палец, после того, как мы создадим видимость несчастного случая и вы окажетесь человеком, обнаружившим труп, меня объявят мертвым. В этом я не сомневаюсь.

Все получилось так, как и рассчитывал Чжилинь. По просьбе Мао официального расследования его “гибели” проведено не было. Впрочем, оно и не представлялось необходимым: на теле Чжилиня, найденном на дне высокого обрыва у подножия Жиньюнь Шаня, не было обнаружено никаких сомнительных следов. Всем было очевидно, что, шагая ночью по узкой дороге вдоль склона горы, он сорвался в обрыв в результате столкновения с каким-то транспортным средством или крупным животным. Событие, разумеется, прискорбное, но вряд ли вызывающее подозрения. Судьба!

Повинуясь недвусмысленному пожеланию Мао, Хуайшань Хан продолжал оставаться в свите генералиссимуса Чана. Исключительно ценные сведения, которыми он снабжал Мао, сыграли, по крайней мере, по мнению Чжилиня, значительную роль в том, что чаша весов склонилась на сторону коммунистов.

Мао пробыл в Чунцине почти до середины октября. Даже узнав от своего советника о том, что Чан не имеет намерений вступать в какие бы то ни было соглашения по поводу создания коалиций, он оставался там из чувства долга и, как полагал Чжилинь, из соображений вежливости.

Осенью Мао покинул Чунцин, предоставив вести переговоры Чжоу Эньлаю. Это было всего лишь простой уступкой все еще настойчивым требованиям посла Харли, который, впрочем, сам с каждым днем все больше разочаровывался в успешном исходе предприятия.

Вернувшись в Юньнань, Мао устроил военный совет. Русские наконец-то вступили в войну с Японией: острый нюх Сталина почуял добычу. Советские дивизии вторглись на территорию южной Манчжурии, сметая на ходу японские оборонительные рубежи.

Именно на это в первую очередь были обращены помыслы Мао. В тот момент он больше всего опасался, что американцы позволят частям армии Чан Кайши занять так называемые свободные зоны, оставленные разбитыми японцами. Мао знал, что после их ухода останутся большие запасы военного имущества и техники, представлявшие бесценные сокровища для его плохо вооруженной армии. Он содрогался, думая о том, что произойдет, если все это богатство попадет в лапы националистов, которые не преминут воспользоваться им в борьбе против коммунистов.

Этими тревожными мыслями он поделился с Чжилинем, единственным среди своих помощников, с которым он был откровенным до конца.

— У Чана больше людей, — сказал ему Мао однажды хмурым дождливым днем в конце декабря. — Он опирается на поддержку как американцев, так и русских. Его правительство признано в мире. Я боюсь, что сейчас он достаточно силен, чтобы разбить нас окончательно.

Чжилинь стоял, опираясь спиной о каменный свод пещеры, в которой размещался их штаб.

— То, что армия Чана превосходит нашу по численности, не будет иметь решающего значения для исхода войны, — ответил он.

Мао, сидевший скрестив ноги на полу, внимательно посмотрел на своего верного советника.

— Пожалуйста, продолжайте.

Чжилинь закрыл глаза и прислонился затылком к холодному камню. Казалось, они были отрезаны от внешнего мира серо-зеленой пеленой дождя, начинавшейся сразу у входа в пещеру.

— Сунь Цзу сказал как-то: “Если враг не знает, каково ваше военное положение, то даже имея столько солдат, сколько на небе звезд, он не будет знать, как подготовиться к битве”.

— Нам следует изменить тактику, — сказал Мао. — Это собьет с толку Чана, который сейчас полагает, будто разгадал наши замыслы. Такую информацию я получил от Хана.

— Если вы станете совершать неожиданные налеты на его постоянные коммуникации, то это повергнет его в еще большую растерянность. Если же вы затем прибегнете к секретной тактике, неизвестной даже генералам нашей армии, а только нам, то вы по праву сможете назвать себя творцом самой важной победы коммунистических сил.

Долгое время Мао сидел молча. Затем он поднялся и стал расхаживать взад и вперед по пещере.

— Манчжурия — вот ключ к победе, — задумчиво промолвил он наконец. — Я чувствую это. Господство в Манчжурии — залог успеха Чана. Вот почему он так настаивал на этом пункте во время переговоров. Если мы сумеем устроить ему там западню, то победа будет за нами.

Чжилинь по-прежнему не открывал глаз.

— Раз так, Мао тон ши, то давайте направим основные силы именно туда. Давайте выманим Чана в северную Манчжурию. Давайте устроим себе там громкое поражение.

— Что? — Мао застыл на месте от изумления.

— Да, — подтвердил Чжилинь. — Да. Давайте выдадим нашу тактику Чану. Мы сосредоточим крупную армию у стен города, являющегося одним из ключевых пунктов Манчжурии. Какой вы выберете?

Мао, завороженный против своей воли словами Чжилиня, пробормотал:

— Сыпин подойдет вполне.

— Пусть будет Сыпин. — Чжилинь кивнул и открыл глаза. — Боюсь, нам придется пожертвовать большим количеством людей. Однако после этой победы Чан наверняка решит, что наконец-то раскусил нас. Его превосходство в силе заработает против него.

И Чжилинь в общих чертах обрисовал свой план.

В мае 1946 года коммунистическая армия потерпела поражение в сражении при Сыпине, понеся тяжелые потери. Два месяца спустя Мао во всеуслышанье объявил, что отныне его силы будут именоваться Народной Освободительной Армией.

Вслед за этим он отдал приказ своим частям оставить все города в Манчжурии, за исключением тех, которые можно было оборонять малыми силами. Основная масса Народной Освободительной Армии зажила новой, партизанской жизнью. Ее подразделения превратились в мобильные боевые единицы диверсионного типа.

Чан, раздувшийся от гордости после решающей, как он полагал, победы под Сыпином, воспринимал изменение тактики НОА как свой очередной успех. Исходя из этого, он незамедлительно приказал крупным силам своей армии занять города Манчжурии, сданные без боя спасающимися бегством коммунистами.

Не останавливаясь на достигнутом, Чан, воодушевленный победами в Манчжурии, начал мощное наступление на противника. Под его ударами армия Мао рассеялась, а сам главнокомандующий коммунистическими силами и его советники спаслись бегством в горы Юньнаня. Ослепительный свет близящейся полной победы все больше и больше затмевал разум Чана.

Он отдавал приказы своим войскам занимать и удерживать все новые и новые города на бескрайних просторах Манчжурии. В конце концов, как и предсказывал Чжилинь, силы националистов оказались рассредоточенными на слишком большой территории.

И вот тогда Народная Освободительная Армия впервые перешла в серьезное контрнаступление, руководствуясь информацией, поставляемой Ханом. Длительное, неослабевающее на протяжении месяцев, оно стало постепенно приносить плоды. Через девять месяцев после его начала один из полевых командиров НОА одержал победу в битве с националистами при Сиане. Таким образом, возможный путь отхода Чана из Юньнаня оказался надежно перерезанным. Тогда коммунистические силы стали стягивать с двух сторон мешок, в который попала армия Чана, готовя смертельный удар.

Помощь Соединенных Штатов националистической армии в виде военных советников и денежных вливаний возрастала с каждым днем. Чем хуже становилось положение Чана, тем в больший ужас приходили американцы и тем больше денег они тратили.

Несколькими месяцами ранее генерал-майор Дэвид Барр упрашивал Чан Кайши покинуть позиции Манчжурии. Мао оставил там незначительные силы, но они, руководствуясь его указаниями, завербовали на свою сторону всех, кто остался (то есть около трехсот тысяч человек) из манчжурской “марионеточной” армии. Она была сформирована японцами из местного населения и брошена ими на произвол судьбы при поспешном бегстве. Оставшаяся не у дел после ухода русских, она представляла собой грозную силу. Таким образом, северная группировка НОА получила значительное подкрепление, при этом южная осталась нетронутой.

Однако Чан по наущению своих советников — в том числе и Хана — отказался уступать противнику столь важную территорию. В конце концов, генерал Барр являлся всего лишь гвай-ло, и от него нельзя было ожидать понимания исторической необходимости удержания контроля над Манчжурией.

В ноябре 1948 года коммунистические силы под общим командованием генерала Чен И развернули грандиозное наступление в центральных и восточных провинциях. В результате него всего за три месяца была полностью уничтожена полумиллионная группировка националистической армии.

Теперь уже Чан Кайши стал изыскивать возможность заключить мир. Однако освободительный марш уже набрал ход, и ни воинственный генералиссимус, ни американские толстосумы, ни двурушнические советские лидеры не могли поставить преграды на пути могучего движения, порожденного гремучей смесью чужеземной интервенции, лютой ненависти и отчаяния народа.

В апреле 1949 года части НОА вступили в Нанкин. К началу осени разгром националистических сил был завершен. Армия Мао Цзедуна одержала полную, безоговорочную победу Первого октября в Пекине была торжественно провозглашена Китайская Народная Республика.

С каким ликованием в этот день жители древней столицы Китая приветствовали Мао! Великого вождя Мао! Что же касается невысокого человека, скромно шагавше го в конце цепочки новых китайских лидеров, то немногие знали его в лицо. И уж вовсе никому не было известно, как его зовут.