Лето 1945 — зима 1949

Нанкин — Юньнань — Пекин

Было время, когда невозможного не существовало. Китаю довелось пережить эпоху странную и грандиозную. Казалось, реальностью стали внушающие суеверный ужас древние мифы Дальнего Востока: огромные драконы рыскали по горным склонам, раскаты грома раскалывали само небо, воды великих рек краснели от пролитой крови. То было время героев и злодеев.

То было время, когда Чжилинь вернулся к жизни. И тогда же в землю были брошены семена его гибели. Причиной и того и другого стала одна девушка.

Однако, пожалуй, самая неправдоподобная из истин состояла в том, что в эту эпоху, отделенную от нас всего несколькими десятилетиями, в Китае, быть может по воле его небесных покровителей, возродилась древняя форма волшебства.

В наши дни Чунцин, расположенный в местах слияния Янцзы и Цзялинцзян, представляет собой шумный современный город с широкими улицами и безликой архитектурой. Скала, на которой он стоит, круто спускается к мутной от промышленных сбросов воде, где снуют многочисленные сампаны.

Однако во времена драконов и великих потрясений все было иначе. Крохотные домишки всевозможных оттенков кремового цвета, с серыми черепичными крышами стояли на сваях, а между ними по узким улочкам бродили горбатые старухи в соломенных шляпах, нагруженные вязанками хвороста или открытыми корзинками с чаем-сырцом.

Впрочем, и тогда, как и теперь, на протяжении летних месяцев в Чунцине стояла удушливая жара, и люди, непривычные к такой погоде, искали убежище в прохладной тени Жиньюнь Шаня — Горы Красного Шелка.

Вечером одного августовского дня 1945 года Мао Цзэдун и его свита прибыли в город. Они проделали дальний путь (во время которого Мао впервые взошел на борт самолета), чтобы встретиться с генералиссимусом Чан Кайши и посланником президента Трумэна генерал-майором Патриком Дж. Харли. На этой встрече предстояло выработать соглашение между противостоящими друг другу сторонами.

В свое время Рузвельт прислушался к голосам противников возобновления гражданской войны в Китае, приостановившейся только из-за военных катаклизмов более глобального, планетарного масштаба. Однако в глубине души Рузвельт испытывал страх перед Мао и его идеологией.

Мао же, со своей стороны, также склонялся к заключению компромиссного договора с Чан Кайши. Он отдавал себе отчет в том, сколь губительна для Китая эта война, опустошавшая природные богатства страны. Он пребывал в тревоге за будущее народа и государства. Он знал, что Китай отчаянно нуждается в проведении индустриальной революции, чтобы выдержать конкуренцию на международной арене в послевоенном мире. Для этого же, в свою очередь, требовался иностранный капитал.

Однако хитрый Чан Кайши в этом вопросе уже обскакал своего конкурента. Всего лишь за несколько дней до встречи он подписал китайско-советский договор о дружбе и сотрудничестве. Вдобавок к этому, играя на легко предсказуемой боязни коммунизма в Америке, он заключил договор и с Соединенными Штатами.

По мнению Чжилиня, Чан допустил роковую ошибку.

— Он пытается усидеть на двух стульях сразу, — сказал он Мао в самолете по дороге на юг. — И это может иметь гибельные последствия для Китая, если Чан останется у власти.

— В случае создания коалиции, задуманной мной, — возразил Мао, — его, по крайней мере, можно будет контролировать.

— Я сильно сомневаюсь в этом, Мао тон ши. Тот, кому подчиняется армия, управляет страной, любит повторять Чан. До тех пор, пока он придерживается такого мнения, с ним бесполезно разговаривать.

Американские военные советники сидят под боком Чана, нашептывая ему на ухо, что следует делать. В другое же ухо вливаются речи Сталина и Молотова. Русские уже вторглись в Манчжурию. Да, они хотят уничтожить нашего извечного врага, Японию, но не вынашивают ли они при этом другие, куда более коварные и злобные планы? Они хотят отобрать у нас Манчжурию, Мао тон ши.

Мао не торопился с ответом, обдумывая слова собеседника. Со времен инцидента двухлетней давности в горах Юньнань, где военный план, разработанный Чжилинем, привел к разгрому армии Чана, посланной для уничтожения вождя повстанцев и его новоиспеченного крестьянского войска, Мао неизменно прислушивался к словам своего советника. Он считал его самым выдающимся человеком среди своих соратников.

Разумеется, приказы отдавал Мао, и поэтому победа и тактика, способствовавшая ее достижению, приписывались ему. Слава Мао распространялась по южным провинциям, словно лесной пожар летом. Даже сам главнокомандующий не мог точно сказать, сколько новобранцев принес ему один только тот успех. Он знал лишь, что в 1936 году его армия состояла из восьмидесяти тысяч человек. Теперь же она возросла неизмеримо, и в ее рядах насчитывалось около миллиона солдат, к которым следовало добавить еще примерно столько же бойцов народного ополчения.

Чжилинь никогда не стремился быть признанным в качестве лидера, принимающего решения. Он вообще не просил ни о каком вознаграждении за свои труды. Напротив, когда Мао собрался было назначить его своим министром, Чжилинь отказался.

— Благодарю вас, Мао тон ши, — ответил он на предложение. — Однако мое скромное положение вполне меня устраивает. Оно напоминает мне о жалкой роли человека, отведенной ему в этом бренном мире. — Он опустил голову. — Если время от времени вы и я сможем побеседовать, и результаты наших раздумий окажутся полезными для нашего дела, то это вполне достаточно для меня. — Он улыбнулся Мао. — Кроме того, я думаю, вы согласитесь, что у вас и так хватает официальных помощников. Я думаю, что смогу приносить вам больше пользы, если и дальше буду пребывать в тени, невидимый и неизвестный никому.

И вот теперь, сидя в самолете, Мао глубоко вздохнул и бросил взгляд в иллюминатор на раскинувшийся внизу ландшафт столь милого его сердцу Китая.

— К несчастью, мы занимаем невыгодную позицию, — промолвил он наконец. — Нам нужна помощь извне. Русские боятся нас. Вы знаете, и Сталин, и Молотов называют нас “маргариновыми” коммунистами за то, что я отказываюсь слепо следовать директивам из Москвы. К тому же они утверждают, будто подлинная коммунистическая революция совершается пролетариатом, а не крестьянами.

Мао хмыкнул.

— Единственная наша надежда — это Америка, — продолжал он. — Они уже сами явились сюда. Они любят совать нос во внутренние дела других стран. Я полагаю, что послевоенное промышленное развитие должно идти через свободное предпринимательство. Такая идея придется им по вкусу. У них есть деньги, гораздо больше, чем у русских... Если нам удастся правильно вести себя с ними, то, я думаю, мы сумеем получить от них средства. Имея в виду эту цель, я хочу, чтобы вы поближе сошлись с Россом Дэвисом, помощником их посла. В свое время он был майором и, насколько я слышал, знал толк в своем деле. Поговорите с ним о Сунь Дзу. Хоть он и заморский дьявол, возможно, вы найдете общий язык с помощью военного искусства. Насколько я понимаю, он является доверенным лицом посла Харли, и тот обсуждает с ним все вопросы. Я хочу знать мнение американского президента. Мне необходимо выяснить, станет ли он поддерживать нас.

Чжилинь не возлагал столь больших надежд на помощь Америки. Он хорошо знал, что американцы тонко использовали Чан Кайши в качестве орудия своей политики в Китае просто потому, что могли контролировать его. Однако вне всяких сомнений они не питали иллюзий, будто тот же номер пройдет и с Мао.

— А что они станут делать, — осведомился он, — если в Китае вспыхнет пламя войны?

— Мы должны сосредоточить все силы на том, чтобы этого не произошло, — ответил Мао.

Даже если бы Мао не дал Чжилиню особого поручения, он все равно не желал его присутствия за столом переговоров с Чан Кайши. Май, первая жена Чжилиня, была помощницей доктора Сунь Ятсена. Когда в 1925 году генералиссимус Чан Кайши порвал с Гоминьданом, его хорошо вооруженные подразделения вернулись в Шанхай, в то время главный оплот Гоминьдана, и уничтожили всех до единого человека.

Люди Чана явились за Май ночью и увели ее с собой. Опасаясь за ее судьбу, Чжилинь и Ху Ханмин кинулись за ними следом. Настигнув похитителей, Чжилинь прикончил их всех. Однако не успел предотвратить гибели Май.

Возможно, за столько лет Чан успел позабыть о том происшествии и начавшейся после него охоте за людьми. На сей счет Мао не мог сказать ничего определенного. Однако даже и в этом случае для него было крайне нежелательно, чтобы давние враги встретились лицом к лицу. По правде говоря, он раздумывал, стоит ли ему вообще брать Чжилиня с собой в поездку. Однако в конечном счете потребность в молодом советнике перевесила возможные последствия такого шага.

Знакомство Чжилиня с Россом Дэвисом началось одним ранним утром, когда Чжилинь занимался гимнастикой тай цзы чуань.Воздух был совершенно неподвижен и полон влаги, хотя солнце еще не поднялось над крышами домов. Внизу под утесом сверкала бело-голубая река. Кое-где ее течение уже бороздили сампаны. В одном из дворов, тянувшихся вдоль узенькой улочки, кричал петух.

Дэвис проснулся ни свет ни заря, весь покрытый холодной испариной. Сев в кровати, он стал жадно глотать воздух, но это не принесло особенного облегчения. В отчаянии он огляделся по сторонам. За окнами только-только рассвело, но утренней свежести и прохлады не ощущалось. Даже прожив в Китае некоторое время, он так и не смог привыкнуть к этому климату. Наихудшим же сезоном для него было, безусловно, лето: он невыносимо страдал от жары даже ночью.

Встав с постели, он торопливо оделся и вышел на улицу. Крошечная комната, отведенная ему, производила на Дэвиса гнетущее впечатление. Он вытер пот с лица прислушиваясь к кукареканию петуха и, отняв платок ото лба, внезапно заметил Чжилиня, сосредоточенно выполнявшего свои упражнения.

Выходя из дома, Дэвис захватил с собой книгу, посвященную римскому военному искусству, намереваясь почитать ее в тени какого-нибудь дерева и хоть немного прийти в себя. Однако, совершенно забыв про нее, он застыл на пороге, наблюдая за утренним ритуалом Чжилиня.

Разумеется, Дэвис не в первый раз был свидетелем демонстрации упражнений тай цзы.Однако еще никогда ему не доводилось видеть, чтобы они исполнялись со столь плавной и грациозной непринужденностью.

Человек, за которым он наблюдал, был единственным из свиты Мао, на кого Харли не сумел раздобыть военное досье. По сути дела, о нем не было известно почти ничего. Даже в отношении его функций в иерархии коммунистического движения и взаимоотношений с Мао не имелось никаких достоверных данных.

Стоя в тени, Дэвис обливался потом. Будучи крупного телосложения, он обладал фигурой атлета, в отличие от многих своих сверстников, накопивших к сорока годам уже изрядное количество жира, только потому, что уделял своему телу достаточно внимания. Дважды в день он по три четверти часа выполнял сложные, требующие большого физического напряжения, гимнастические упражнения. Разумеется, это не относилось к летнему сезону в Китае, когда жара, по мнению Дэвиса, делала немыслимым любое занятие, требующее напряжения.

Глядя на Чжилиня, он изумлялся до глубины души. Ему казалось, что он впервые видит эти медленные, ритуальные движения и жесты. Человек, выполнявший их явно не испытывал никаких затруднений с дыханием хотя находился на самом солнцепеке. И, что самое удивительное, Дэвис не мог разглядеть на обнаженных участках его тела ни единой капельки пота.

Наконец комплекс упражнений подошел к концу. В последней позе, как показалось Дэвису, Чжилинь простоял целую вечность. Все вокруг замерло вместе с ним. Только ветерок, подхватив горстку пыли у ног Чжилиня, закружил ее в миниатюрном смерче.

Где-то по соседству залаяла собака, и Чжилинь вышел из состояния, которое вполне можно было назвать трансом. Заметив Дэвиса с книгой в руках на пороге дома он улыбнулся и промолвил:

— Доброе утро.

Дэвис молча кивнул, внезапно почувствовав себя неловко. Ему пришло в голову, что, возможно, он нарушил границы приличия. Проведя в Китае два с половиной года, он все еще не мог утверждать с уверенностью, что разбирается в местных обычаях.

— Меня поразили упражнения, которые вы выполняли. Надеюсь, я не обидел вас тем, что наблюдал за вами.

— Нисколько. — Чжилинь пересек двор и приблизился к Дэвису. — Я не возражаю против хорошей компании.

Он улыбнулся вновь, зная, что это считается признаком хорошего тона у заморских дьяволов. Улыбки помогали им чувствовать себя раскованней. Как знаки, которые животные подают друг другу, —подумал Чжилинь Он читал книгу с описанием привычек африканских горилл. К этим обезьянам следовало приближаться с нейтральным выражением на лице, опустив при этом глаза, чтобы продемонстрировать отсутствие агрессивных намерений. Стоило хоть на мгновение обнажить зубы, и ответная реакция в форме яростного нападения последовала бы незамедлительно.

Гвай-ло, —подумал Чжилинь, — очень похожи на горилл: сильные, опасные и примитивные. Имея с ними дело необходимо знать наверняка мотивы которыми они руководствуются, если хочешь чего-либо от них добиться.

—Вы очень хорошо говорите по-английски — сказал Дэвис, не замечая снисходительных ноток, проскальзывавших в его тоне.

Он сам считает меня обезьяной, —сказал про себя Чжилинь. — Ну что ж, культурный человек должен мириться с любой грубостью, чтобы получить от варвара то, что ему нужно.

—Много лет назад я учился в Шанхае, — ответил он непринужденно. — Мой друг из Вирджинии был достаточно добр и терпелив, чтобы заниматься со мной языком.

Невинная ложь, вполне простительная в данных обстоятельствах.

Глаза Дэвиса загорелись.

— Я родился в Вирджинии, — сказал он. Чжилинь, конечно же, сам знал об этом. — Моя семья жила на ферме неподалеку от Роанона. Мой отец занимался разведением лошадей. Скаковых лошадей. Как зовут вашего друга?

— Сойер. Бартон Сойер. Он тоже вышел из фермерской семьи, хотя, кажется, они не имели никакого отношения к лошадям.

— Никогда не слышал этого имени, — Дэвис был заметно разочарован. — Впрочем, Вирджиния — большой штат. Кстати, я давненько не бывал там. Еще со времен моей молодости.

Заметив, что выражение на лице Дэвиса смягчилось, Чжилинь подумал: По крайней мере, хоть какие-то вещи имеют одинаковое значение повсюду. И то хорошо.

—Должно быть, вы так же соскучились по Вирджинии, как я по Сучжоу?

Дэвис печально улыбнулся, и в его чертах проступило что-то детское. У него были ясные голубые глаза, большой подвижный рот и прямой пропорциональный нос — большая диковина на азиатском континенте. Вьющиеся, чуть рыжеватые волосы его спускались сзади на шею: прическа крайне необычная для военного.

— Пожалуй, да, соскучился.

Достав серебряный портсигар, он вытащил сигарету. Затем протянул его Чжилиню, но тот вежливо отказался. Дэвис чиркнул спичкой и прикурил.

— В свое время я был очень неплохим наездником, — сказал он. — Я хочу сказать, что хорошо ездил верхом на лошадях.

Чжилинь с трудом подавил желание громко заверещать, изображая обезьяну. Раз он полагает, что мой запас английских слов настолько ограничен, то я не стану разубеждать его, —решил он. — Возможно, в будущем мне представится шанс извлечь выгоду из его заблуждения на сей счет.

—Лошади — большая редкость в Китае, — заметил он. — Не думаю, что вам часто удавалось посидеть здесь в седле.

Дэвис рассмеялся и выпустил изо рта облачко сизого дыма.

— Ни разу.

— Что ж, может быть, где-нибудь здесь в округе есть ферма, на которой мы сумеем найти для вас благородного скакуна.

— Правда? — Дэвис сбежал со ступенек, лишившись дополнительного преимущества в росте, впрочем, и без того достаточно заметного. — Я был бы вам ужасно признателен.

На мгновение он задумался, стряхивая пепел с сигареты, и вдруг выпалил:

— Послушайте, Ши тон ши, вы бы не хотели научиться ездить верхом?

Ни за что на свете, —промелькнуло в голове Чжилиня. С внутренним содроганием он представил себя сидящим на спине огромного животного.

— Это было бы очень интересно, мистер Дэвис, — произнес он вслух. — Думаю, мне бы понравилось.

В глазах Дэвиса вдруг появилось хитрое выражение. Ну вылитая обезьяна, —подумал Чжилинь.

— Послушайте, — промолвил американец, — а как насчет того, чтобы вы взамен взялись бы обучать меня таи цзычуань?

Чумада тебя и твоих лошадей, —в сердцах выругался Чжилинь про себя, но вслух же он сказал:

— Отличная идея, мистер Дэвис. Я буду очень рад помочь вам в столь важном начинании. Давайте приступим с завтрашнего дня. Встретимся в половине шестого, идет?

Дэвис едва не задохнулся от удивления.

— Утра?

— Вы схватываете все на лету, сэр, — ответил Чжилинь с легким поклоном. Дэвис протянул ему огромную ручищу.

— Значит, договорились, — и ухмыльнулся, в точности как горилла.

Росс Дэвис и в самом деле оказался на редкость способным учеником. В то время как понятие быстроты было совершенно чуждо тай цзы,американец очень скоро стал постигать интеллектуальные аспекты этой науки. Это вызывало некоторое удивление у Чжилиня, привыкшего к тому, что подавляющее большинство заморских дьяволов оказывалось совершенно неспособным усвоить философскую основу тай цзы. Они считали ее уделом стариков и слабовольных людей, не способных посвятить себя “настоящему” делу, непременно требующему скорости, силы и выносливости.

В действительности, для занятий тай цзыбыли необходимы исключительная сила и выносливость, ибо выполнение упражнений в медленном темпе требовало самоконтроля и координации в гораздо большей степени, нежели механическое запоминание позиций. Что же до скорости, то самое главное заключалось в умении управлять ею. Кроме того, главное отличие этой гимнастики от армейских упражнений состояло в том, что она требовала постоянной работы мозгов.

Дэвис заговорил об этом с Чжилинем в начале второй недели занятий.

— Если я принимаюсь за свои кувыркания и прыжки в такую жару — заметил он, — то через пару минут начинаю задыхаться. Занимаясь тай цзы,мы работаем на протяжении целого часа, а я остаюсь свежим и сухим. Тем не менее, мое тело чувствует себя так, словно я провел полновесную тренировку по акробатике.

— Я плохо знаком с тем, что вы называете акробатикой, — ответил Чжилинь. — Однако я знаю, что тело и ум должны стать одним целым. Тренировать одно без другого не имеет особого смысла.

Они сидели во дворике на лавочке, потягивая душистый чай.

— Начав делать эти упражнения, я стал лучше спать и меньше курить, — промолвил Дэвис. — И вот, взгляните-ка. — Он снова отхлебнул чая. — Я могу влить в себя целую чашку горячего чая в летнюю жару и не обливаться потом. Что вы думаете об этом, Ши тон ши?

Чжилинь рассмеялся.

— Я думаю, что вы становитесь китайцем.

Он навел справки и узнал, что в близлежащих окрестностях есть ферма, на которой имеется конь. Она находилась неподалеку от Жиньюнь Шаня, и её хозяева владели большой плантацией отличного жиньюньского чая. Чжилинь подозревал, что благодаря именно этому обстоятельству коню удалось избежать участи своих собратьев по всей стране и не попасть на стол к хозяевам. Те слишком нуждались в нем при сборе обильного урожая. Впрочем, он и впрямь являлся отличным экземпляром, как заявил Дэвис Чжилиню после их первого визита на ферму. Пожалуй, он питался не хуже, если не лучше самих хозяев.

Все молодые мужчины из семьи, владевшей фермой — их было пятеро братьев, — отправились на войну, оставив в доме отца примерно того же возраста, что и Чжилинь, мать и трех дочерей. Поэтому конь превратился в единственное средство выживания на протяжении суровых лет войны. Здесь, на плодородных склонах горы, где в изобилии бурно произрастали всевозможные субтропические растения, не бывало холодных сезонов. Тщательно возделываемые поля чая сторицей возвращали труд, вложенный в них, и огромный Китай не знал недостатка в чудесном напитке.

Во время первого посещения фермы Чжилинь принес в подарок хозяевам свежую рыбу и яичную лапшу — весьма сомнительное лакомство с точки зрения Дэвиса, но поистине манну небесную для семьи Пу.

— Почему бы вам просто не заплатить им деньгами? — осведомился Дэвис, заставляя Чжилиня задуматься о том, что, как бы ни велик был соблазн, к сожалению, нельзя обезьяну научить мыслить.

По мнению Дэвиса, опять же, его новый знакомый чересчур расшаркивается перед какими-то крестьянами и слишком долго беседует с ними о малозначащих вещах. Тем не менее, он вел себя так, как просил его Чжилинь. Пускай эти люди всего лишь крестьяне, —рассуждал он про себя, стоя на коленях и кланяясь, — зато у них есть конь.

—Вот это животное! — восхищенно заметил он позднее в полуразвалившейся хибаре, служившей конюшней. — Я поражен тем, как хорошо они его содержат.

— Вам не случалось нести на спине вниз по горному склону полтонны чайных листьев, мистер Дэвис?

— Да, я понимаю, о чем вы говорите, — отозвался Дэвис, продолжая осматривать скакуна.

— Соответственно, мы должны обращаться с этим животным крайне осторожно.

Чжилинь предусмотрительно держался подальше от четвероногого монстра. Ему совершенно не улыбалось оказаться с проломленным черепом, если этой зверюге захочется побрыкаться.

— Лишившись его, Пу умрут от голода или непосильного труда.

— Нет проблем, — ответил Дэвис и поразительно стремительным движением взлетел на скакуна.

Тот тихонько заржал, нервно перебирая ногами. Будь Дэвис чуточку понаблюдательней, он наверняка заметил бы ужас, написанный на лице его спутника. Чжилинь изо всей сил вцепился в перекладину стойла, как человек, который хватается за поручень на корабле, попавшем в шторм.

Дэвис же нагнулся вперед, нежно поглаживая выгнутую дугой шею коня и что-то ласково нашептывая тому на ухо.

Конь застыл на месте. Лишь странная дрожь пробегала по его ногам. Затем Дэвис заставил тронуться его с места способом, совершенно непостижимым для Чжилиня.

Тот с опаской вышел из конюшни вслед за всадником и скакуном. Солнце стояло в зените, и крестьяне по традиции делали перерыв в работе, выжидая, пока жара хоть чуть-чуть спадет. Чжилинь не случайно привел Дэвиса на ферму именно в этот час. Ему никогда не пришло бы в голову отрывать людей от работы, приставая к ним с идиотской просьбой уступить на время их драгоценное животное ради развлечения заморского дьявола.

Дочери крестьянина вышли из дому, чтобы взглянуть на громадного гвай-ло. Они хихикали украдкой, не сводя с него глаз, а одна из них поинтересовалась у Чжилиня, почему чужеземный варвар не сгорает заживо, если его волосы охвачены пламенем.

Чжилинь заворожено наблюдал за тем, как Дэвис пригнулся к холке коня, и тот рванул вперед. Птицы, пронзительно крича, шарахались в разные стороны перед несущимся прямо на них двухголовым чудовищем. Чжилинь увидел белый хвост кролика, в ужасе бежавшего куда глаза глядят, петляя в густой траве.

Вдруг до Чжилиня донесся хохот. Сестры Пу услышали его и притихли. Будда, защити меня, —подумал Чжилинь. — Этот варвар смеется.

Долго еще после этого восторженные крики Росса Дэвиса звенели в воздухе, и их гулкое эхо гуляло вдоль склонов Жиньюнь Шаня, слыхом не слыхавших прежде ничего подобного.

Через некоторое время Дэвис вернулся. Он заставил коня трусить медленной рысью, что, как он объяснил Чжилиню позднее, имело существенное значение: животному надо было отойти после бешеной скачки.

Раскрасневшийся, широко улыбающийся Дэвис спрыгнул на землю и промолвил:

— Теперь ваша очередь.

Чжилинь почувствовал, как у него похолодело внутри.

— Что?

— Неужели вы думаете, будто я позабыл о нашем уговоре, Ши тон ши? Я обещал вас научить ездить верхом, если вы станете моим учителем тай цзы.

И это моя награда за праведную жизнь? —тоскливо подумал Чжилинь.

— Пожалуй, мы подзадержались здесь слишком долго, — сказал он. — Может быть, в другой раз?

— Ерунда! — Дэвис похлопал коня по спине. — Это очень просто. Давайте я помогу вам. С вашим ростом нелегко взобраться на него. — Он сцепил пальцы рук и слегка пригнулся. — Наступайте сюда, не бойтесь. Ну же! Вы даже не представляете себе, какое это удовольствие.

— Не знаю, мистер Дэвис. Эта затея представлялась мне более привлекательной в Чунцине.

— Понимаю, — ответил Дэвис.

Он запрыгнул на скакуна и наклонился в сторону. Даже не успев понять, что произошло, Чжилинь очутился на коне за спиной американца.

— Просто обхватите меня руками за пояс, Ши тон ши, — обратился к нему Дэвис и пришпорил коня каблуками.

О, Будда! Это невозможно! —промелькнуло в смятенном мозгу Чжилиня. Для него, как и для всех китайцев, подобный физический контакт на глазах у других, являлся чем-то не только необдуманным, но даже неприемлемым.

Когда конь взял с места в карьер, Чжилинь чуть было не слетел на землю, скользнув назад по потной спине лошади. В отчаянии он пытался усидеть, но, взглянув вниз, понял, что, упав с такой высоты, неминуемо расшибется. Тогда, обхватив руками поясницу варвара, он закрыл глаза и стал молиться, чтобы никто из его предков не проснулся в этот момент и не стал свидетелем его унижения.

Стремительный напор ветра бил ему в лицо, трепал волосы. В его ушах отдавался громкий стук копыт. Он ощущал под собой горячую плоть, согласованную работу мышц, сухожилий и костей.

Он открыл глаза и едва не потерял сознание, почувствовав резкое головокружение. Мир, мчавшийся ему навстречу, расплывался в огромное пятно, в котором смешались все цвета: коричневый, зеленый, голубой...

От ощущения стремительного движения желудок Чжилиня буквально выворачивало наизнанку. Однажды в детстве, когда он трясся в ознобе, мучимый жестокой лихорадкой, его вырвало рыбным супом, которым его накормила мать. В то время он был уже достаточно взрослым и, несмотря на болезнь, хорошо сознавал происходящее вокруг, чтобы почувствовать стыд за выброшенную в помойное ведро еду, от которой другие члены семьи отказались в его пользу.

Теперь же, чувствуя тошнотворные позывы внизу живота, он с ужасом думал, что вновь, уже в зрелом возрасте, сделает то, что запретил себе в детстве раз и навсегда. Страшно подумать, как он опозорился бы... да еще перед лицом варвара. Нет, немыслимо!

Он снова закрыл глаза и мысленно воззвал к Будде, умоляя того смилостивиться над ним, дать ему сил преодолеть свою слабость. Одновременно он решил пустить в ход собственные резервы. Переключив все внимание внутрь себя, он устремил свои помыслы к источнику духовной энергии — ки.

Тогда Чжилинь еще не был настолько хорошо знаком с экстраординарными возможностями своего ки,открывшимися ему в полной мере в последующие десятилетия. Оно представлялось ему грубой, примитивной силой, к которой он прибегал лишь изредка.

Погрузившись в себя, Чжилинь добрался до так называемой хрустальной тропы.Она занимала промежуточное положение между сознанием и подсознанием, и человек, находясь на ней, мог — при соответствующем опыте и практике — превращать намерения в действия, поступки, позитивную стратегию. Пребывать на хрустальной тропе —означало занимать наиболее выгодную позицию по отношению к окружающему миру. Отсюда можно было проникать в замыслы врагов, а равно формировать и свои собственные, оценивая сложившуюся обстановку в целом, а не ее разрозненные фрагменты. Здесь удавалось примирить даже самые несовместимые вещи.

Не вполне отдавая себе отчет, как это произошло, Чжилинь вдруг очутился на хрустальной тропе. Его страх растаял. Вместо него появилось ощущение взаимосвязанности с могучим животным. Чжилинь увидел его тем, чем оно было на самом деле: мощной четвероногой живой машиной.

Энергия, излучаемая скакуном в идеально скоординированном биополе, стала энергией Чжилиня. Его глаза распахнулись, а сердце затрепетало от восторга, рожденного стремительным движением.