Огромная голова возникла из тусклой пелены тумана в обрамлении трепещущих теней: удлиненная морда с широкими влажными раздувающимися ноздрями, кошмарная пасть с большими квадратными зубами и мохнатые подергивающиеся уши. Из скошенного низкого лба росли два огромных раскидистых рога.

Всю его голову покрывал черный, отливающий глянцем мех. Ронин все-таки пересилил себя и заглянул в глаза Черному Оленю. Он ожидал увидеть круглые звериные глаза, но это были вполне человеческие глаза, разумные, пронзительные и холодные. Правда, странного цвета. Ронин в жизни не видел такого оттенка и даже не знал, с чем его можно сравнить.

Черный Олень раздвинул губы, и в голове у Ронина раздался такой жуткий вопль, что ноги у него подогнулись, он выронил меч и упал перед этим созданием на колени. Откуда-то послышался дикий смех и напуганный голос, кричавший: «Вставай! Поднимись и убей эту тварь. Убей зверя, потому что он – зверь!» Но руки не слушались, а онемевшие пальцы сжимали только мягкие сосновые иголки на земле. Убей его, пока он не прикончил тебя! Ронина подташнивало, но не рвало. Он уткнулся головой в снег; холод обжег ему лоб. Черный Олень выходил из лазурных теней. Скрип его сапог отдавался в деревьях скрежещущим эхом. Ветер усиливался, тоненько завывая среди переплетения ветвей голосом капризного ребенка. Ронин сделал попытку встать, но его как будто пригвоздило к земле. Ощущение было такое, что он пустил корни, словно еще одно дерево в этом застывшем лесу. Земля тянула его к себе.

Черный Олень извлек из ножен длинный меч, черный клинок которого, выкованный в незапамятные времена, походил больше на камень – на полупрозрачный оникс. Послышался вздох задрожавших листьев, шепчущих его имя: Сетсору.

Черный Олень встал над распростертым телом Ронина, протянул свободную руку, схватил его за волосы и приподнял его голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Гигантский меч взмыл вверх, сверкнув в клубящемся мареве, сотканном из теней и тумана. И тогда Черный Олень посмотрел вниз – в бесцветные глаза Ронина. Звериная пасть искривились в злобной гримасе. Голова дернулась. Рога сбили снег с ближайшей ветки. В глазах жуткой твари мелькнули, смешавшись, ненависть и страх, и клинок цвета оникса задрожал.

«Нет!» – вскричал Черный Олень. Вопль его прозвучал в голове у Ронина. Ушами он слышал лишь завывания ветра в ветвях.

И в это мгновение нерешительности, когда оба – и человек, и зверь, – казалось, застыли во времени, не способные ни сдвинуться с места, ни родить ни одной связной мысли, откуда-то сбоку раздалось свирепое рычание и что-то мелькнуло во мраке, стремительное и гибкое. Из клубящегося тумана вырвалась непонятная тень с огромной раскрытой пастью и передними лапами, вытянутыми вперед. Загнутые когти впились Черному Оленю в горло. Все еще в замешательстве, с лицом, искаженным ненавистью, Черный Олень успел только вскинуть свободную руку, пытаясь прикрыться от этого внезапного нападения. Но загадочный спаситель Ронина уже вцепился ему в глотку, щелкая зубами. Острые когти рвали черную шкуру.

Черный Олень разинул рот и издал жуткий вопль неизбывной ярости, прокатившийся в голове у Ронина раскатом грома. Он попытался еще раз ударить напавшее на него существо рукоятью меча, а потом с поразительной быстротой ринулся в заросли сосны и дуба и растворился во тьме.

Нападавший тут же успокоился, уселся на ковер из сосновых иголок рядом с распростертым телом Ронина и принялся тихонько облизывать свои передние лапы.

«Ты его все-таки разыскал».

«Ты знал, что я его найду». Ронин уставился на своего неожиданного спасителя. Это было животное около двух метров в длину, с четырьмя мощными лапами и толстой чешуйчатой шкурой, покрывавшей его мускулистое тело. Мохнатая голова с длинной мордой зловещего вида. Зубастая пасть. В красных глазах светится разум. Тонкий хвост бьет по земле, шелестя иголками.

«Хинд, это ты?..»

«Да. – На Ронина смотрели умные глаза. – Лума ждет тебя на опушке леса».

«Отлично. Она еще здесь?»

«Да. Она придет. Это хорошо?»

«Так, как и должно быть. – Бесплотный голос как-то сумел передать настроение, выражаемое на языке жестов пожатием плеч. – Маккон пока занят, но я не знаю, надолго ли».

«Понятно».

Животное наклонило морду и принялось бросать снег Ронину в лицо. Снег приятно холодил кожу...

Ронин очнулся, поморгал и огляделся. Белые с зеленым деревья. Его выпавший меч, поблескивающий на снегу. Дружеская физиономия Хинда. Да, это был Хинд – зверюга ужасного вида, но вполне мирного нрава, верный спутник Боннедюка Последнего, таинственного человечка, которого Ронин повстречал в Городе Десяти Тысяч Дорог и от которого получил в подарок перчатку из шкуры Маккона.

Он сел, еще наполовину оглушенный. Рвался клочьями перламутровый туман, постепенно рассеиваясь. Золотистый солнечный свет трепетными лучами пробивался сквозь сень леса. Ронин встал и, вложив меч в ножны, пошел вслед за Хиндом сквозь чащу. По мере того, как древние дубы уступали место пушистым соснам и голубым елям, лес светлел, а земля под ногами становилась более мягкой, менее каменистой. Хинд безошибочно вел его к восточной опушке. Они миновали последние деревья, раздвинули невысокий кустарник, и Ронин увидел своего луму, рыжая шкура которого отливала красным. Он взглянул на небо – голубое и яркое, оно было темней на востоке. Скоро начнет смеркаться.

Рядом с лумой Ронина стоял еще один – с небесно-голубой шерстью. На нем сидела Моэру. Он пошел к ней. Хинд легко шагал рядом. Моэру улыбнулась и коснулась его лица маленькой белой ладонью. Длинные черные волосы разметались по плечам, падая на лицо и закрывая один глаз. Прямо как у...

– Моэру, как ты сюда попала?

Она пристально посмотрела на него и нарисовала на слое пыли, покрывавшем ее седло, две точки, движущиеся одна за другой: всадники.

Он схватился за отвороты ее куртки.

– Почему ты поехала за нами?

Она провела пальцем ему по ключице, потом – по груди. Ее ноготь царапнул по ткани.

У Ронина вдруг закружилась голова. Он прислонился лбом к прохладной коже ее седла. Всадники-точки исчезли. Она погладила его по шее. В голове у него прояснилось. Она стерла пыль у него со лба и облизала пальцы.

Что-то ткнулось в ногу Ронину. Он взглянул вниз. Хинд поднял голову и зарычал. Ронин опустился на колени и погладил странную чешуйчатую шкуру.

– Это тебя я слышал? Ты искал меня?

Хинд тихо кашлянул и повернул морду в сторону лумы Ронина.

– Куда ты меня ведешь?

Это был риторический вопрос.

Ронин встал и пошел к своему луме. Вставив ногу в стремя, он помедлил.

– А как быть с Макконом, Хинд? Если я его не убью, мы все обречены.

Хинд снова тихо зарычал.

– Понимаю, я должен следовать за тобой. – Ронин внимательно посмотрел на Хинда. – Хотел бы я знать, как ты меня нашел?

Ответа, естественно, не последовало.

Ронин сел в седло и подобрал поводья. Лума фыркнул, попятился и заржал. Хинд понесся в восточном направлении вверх по пологому склону. Ронин натянул поводья, и лума встал на дыбы. Потом он тронулся с места. Моэру ехала рядом с ним навстречу темнеющему востоку, прочь от леса, где стонущий ветер раскачивал сосны.

Постепенно смеркалось. Они скакали по извилистой дороге, вдоль которой местами торчали скалы, поросшие густым кустарником. Большими скоплениями росли желтые цветы.

Вскоре подъем стал круче, и Ронин сообразил, что они пробираются по серпантину к вершине горы. Цветы остались внизу, дорога становилась все более обрывистой. Иногда на фоне темнеющего неба вырисовывались стройные силуэты сосен, но чем выше они поднимались, тем меньше встречалось растительности, а потом она и вовсе исчезла.

Ночное небо затянули густые тучи, слегка фосфоресцирующие снизу. Ронин наблюдал за ними, чувствуя под собой ритмичное движение сильных мышц лумы.

Они неслись сквозь холодную тьму. Лумы скакали без устали в полную силу. Казалось, этот стремительный бег доставляет им истинное наслаждение, как будто само движение наполняло их энергией. Впечатление у Ронина было такое, что чем дальше, тем сильнее становятся их скакуны. Хинд бежал впереди.

Пошел снег. Он то бил колючими хлопьями по лицу, то подталкивал в спину. Они уже приближались к перевалу. В утесах тоненько завывал ветер. Вверху воздух стал жестче, а снегопад превратился в бурю, которая швыряла в них снегом, срываясь с гранита и промерзшей земли, покрывала инеем шкуры лум и звенела металлом на чешуе Хинда.

Один раз Ронин взглянул вниз, на равнину, с которой они поднимались. Он разглядел языки пламени, испещрившие черный бархат ночи, услышал низкие раскаты непонятного происхождения. Ему показалось, он видит темные тени солдат, марширующих под барабанный бой, и полный набор боевых машин, задуманных человеком, чтобы убивать, калечить и уродовать себе подобных. На равнине шел огненный дождь. Континент человека содрогался от войн. У Ронина перехватило дыхание. Прикрыв глаза, он вдавил каблуки в бока лумы. Потом огромные темные скалы закрыли вид на равнину и заглушили все звуки; пробираясь сквозь снежные вихри, они миновали очередной поворот.

Услышав резкий вскрик, Ронин широко распахнул глаза, приподнялся в седле и окликнул Хинда, который и так уже несся к нему. Вглядевшись в темноту, Ронин увидел, что Моэру лежит на земле, придавленная упавшим лумой.

Он спешился и подошел к ней. Лума истошно кричал. Ронин присмотрелся и понял, что у него сломана передняя нога. Он наклонился и осторожно высвободил Моэру из-под тела скакуна. С ней все вроде бы было в порядке. Ронин вынул меч и резким движением перерезал луме горло.

Вложив меч в ножны, он вскочил в седло, подхватил Моэру и усадил ее у себя за спиной. Она обхватила его руками. Он ощутил ее тепло, мягкость прижавшихся к его спине грудей, учащенное биение ее сердца, ее ровное дыхание.

Всю ночь они поднимались к вершине, а когда первые лучи восходящего солнца окрасили розовым краешек неба на востоке, они выбрались к перевалу. Ронин на мгновение остановил скакуна, чтобы вобрать в себя свет зари. Перед ним раскинулись восточные склоны горы, переходящие в широкое плато далеко-далеко внизу – в безбрежную равнину с прямоугольниками полей и лугов, с разбросанными тут и там темно-зелеными пятнами лесов. Плато постепенно спускалось к морю. Оно искрилось и переливалось в алых отблесках солнца, уже приподнявшегося над горизонтом, плоского и сверкающего, как раскаленный металл.

Потом они долго спускались по извилистым тропам вниз по склону и к закату выехали на край плато. Они мчались по зеленому ковру колышущейся травы. Здесь не было ни малейших признаков снега. Чистое синее небо уже темнело на востоке, где солнце встает по утрам и откуда уходит в первую очередь, уступая место ночи.

Хинд бежал впереди по извилистой дороге. Травяные луга постепенно сменились безлюдными в это время суток рисовыми полями, залитыми водой, по краям которых стояли ветхие деревянные домишки на сваях и с крышами из бумаги. У входов в лачуги висели маленькие зажженные фонарики, напоминавшие светлячков в угасающем свете дня.

Несколько раз, заслышав отдаленный гул, переходивший потом в явственный топот множества копыт, вздымавших облака пыли, Хинд заводил их в залитые водой поля, где им приходилось пережидать, пока не пройдут воинские отряды и дорога не освободится снова. Всякий раз, сидя в укрытии, Ронин поглаживал шею своего лумы, чтобы тот не подал голоса.

Потом рисовые поля закончились, уступив место рощам, шелестевшим в ночи листвой. Вновь оказавшись на твердой почве, их лума прибавил скорость. Они стремительно неслись сквозь ночь, ведомые сверхъестественным инстинктом Хинда.

Они мчались теперь наравне с ветром – на восток по равнине. Унылая монотонность пейзажа нарушалась здесь лишь низкорослой и чахлой растительностью. Хинд вдруг рванулся вперед, словно почуял, что их путешествие близится к концу. Лума фыркнул и припустил за ним, а Ронин, опьяневший от скорости и ритмичного покачивания, еще не оправившийся до конца после странного столкновения с Черным Оленем в лесу, отпустил поводья и полностью доверился скакуну, уже не думая ни о чем. Он ощущал легкое прикосновение щеки Моэру к его плечу; ему было уже безразлично, куда он едет, зачем... Он желал, чтобы все это закончилось прямо сейчас или вообще никогда не кончалось. Он не чувствовал ничего, кроме оцепенения и усталости.

Так, ведомый странным существом, полукрокодилом-полугрызуном с примесью, быть может, чего – то еще, верхом на взмыленном скакуне, чья рыжая шерсть отливала алым, с едва знакомой ему женщиной за спиной, он въехал в Хийян, небольшой портовый город на море. Измученный, с воспаленными, покрасневшими глазами, голодный, с губами, распухшими от жажды, с почерневшим от дорожной пыли лицом, Ронин несся по скользким мощеным улицам, мимо рано поднявшихся заспанных горожан – время было предрассветное, и город потихонечку просыпался, – мимо деревянных домов со скошенными крышами и каменными дымоходами, из которых в холодный просоленный утренний воздух уже поднимались тонкие струйки дыма.

В небе кружили чайки; они скользили над самой поверхностью воды, приветствуя хриплыми криками восходящее солнце. Хинд привел их к самому берегу, к таверне с покачивающейся на морском ветру деревянной вывеской над гостеприимно распахнутыми двойными дверями. Черная надпись на вывеске выцвела от дождя и ветра. На стене сохли рыбачьи сети.

У дверей стоял человек небольшого росточка с загорелым морщинистым лицом, с белыми волосами, подвязанными вытертой кожаной лентой, с седой бородой и темно-серыми глазами. Одет он был в куртку из мятой кожи с наброшенной поверх нее кольчугой, коричневые штаны и грубые кожаные башмаки. Когда они подъехали поближе, он отошел от дверей, чтобы поприветствовать их. При ходьбе стала заметна его хромота.

– Вот и ты, Ронин, – сказал Боннедюк Последний. – Очень рад снова тебя увидеть.

– Континент человека обложен со всех сторон.

– Но главный удар направлен на Камадо.

– Да. Думаю, что все решится в Камадо. Кай-фен произойдет именно там.

– Я уже слышал это слово...

– Кай-фен – последняя битва человечества.

– Но ключевая фигура – Маккон. Убить хотя бы одного из них – значит предотвратить пришествие в мир Дольмена.

Ронин проглотил кусок мяса и подлил вина Моэру.

– Я готовился с ним сразиться. Зачем ты велел Хинду увести меня?

– Потому что, – медленно произнес Боннедюк Последний, – пока ты еще не можешь победить Маккона. Если бы вы с ним столкнулись в лесу, ты бы наверняка погиб.

– Откуда ты знаешь?

– А откуда я знал, что он убьет Г'фанда в Городе Десяти Тысяч Дорог? Кости сказали.

– Ты знал, но дал нам уйти?

– А ты бы позволил мне остановить вас?

Они сидели в полутемной таверне, окна и открытые двери которой выходили на причалы Хийяна. Высокие корабли с белоснежными парусами, что стояли на якоре неподалеку от входа в порт, тихо поскрипывали снастями. Баркасы с людьми и товаром сновали по узкой полоске воды, отделявшей корабли от берега. Мимо дверей прошли двое рыбаков и принялись снимать сети со стены таверны. Раздался смех. Хозяин таверны выбрался из-за стойки и пошел поболтать с рыбаками.

Каменный очаг выплевывал языки пламени к отверстию дымохода, но в такой ранний час помещение таверны еще не успело наполниться дымом. Стропила на потолке давно почернели от копоти и жира.

Боннедюк Последний дал Ронину возможность поспать три часа в небольшой комнатушке на втором этаже с окнами в свинцовых переплетах, выходившими на набережную, и высокой кроватью, на которую Ронин рухнул без звука, и даже резкие выкрики моряков в порту не нарушили его сон. Моэру Боннедюк проводил в соседнюю комнату. Она поднялась раньше Ронина и, как только заслышала на лестнице шаги прихрамывающего Боннедюка, проскользнула к нему в комнату и легонько потрясла его за плечо.

– Где они? – неожиданно спросил Ронин.

Пряча улыбку, Боннедюк Последний полез за пазуху и достал из-под куртки семь белых кубиков, вырезанных, как он однажды сказал Ронину, из зуба мифического гигантского крокодила. На каждой из граней всех семи кубиков чернели какие-то странные знаки. Кости.

– Что они тебе говорят?

– Кай-фен начался, Ронин. Последняя битва. И теперь каждый должен сыграть отведенную ему роль. Каждый. Даже мы с Хиндом.

– Даже?

Лицо карлика потемнело.

– В этой битве человечество либо выстоит, либо падет. Таков расклад: уцелеть или погибнуть. Третьего не дано. Наступает новая эпоха, Ронин, и никто не скажет, что она принесет с собой.

– Даже кости.

Это был не вопрос.

– Ни один человек, ни одно существо не знает нынешнего соотношения сил.

Рядом с ним зашевелился Хинд. Его передние лапы дрожали. Ронин взглянул на него, и ему в голову пришла странная мысль: Может быть, Хинду снился сейчас тот же самый сон, который однажды приснился Ронину, – как он несется по сочным лугам вместе с преображенным Черным Оленем, рога которого превратились в сверкающий шлем.

– Теперь, когда все светлые линии, уходящие в будущее, обрезаны, слепые силы выстроились в боевые порядки. Вот почему так жестока и неоднозначна борьба за власть; вот почему путь к победе лежит через боль и страдания, вот почему... – Боннедюк наклонился и погладил чешуйчатую спину Хинда, – об исходе грядущей битвы я знаю не больше, чем ты.

В голове Ронина мысли о последней битве причудливо переплетались с размышлениями о Черном Олене. Потом он выбросил все это из головы и поднял кулак в перчатке.

– Хочу тебя поблагодарить. Твой подарок не раз выручал меня.

Боннедюк Последний улыбнулся.

– Приятно это услышать.

Ронину вдруг показалось, что что-то ритмично постукивает вдалеке. Очень похоже на звуки, которые он слышал в доме Боннедюка в Городе Десяти Тысяч Дорог. Он подлил себе вина.

– А теперь расскажи, как Хинд меня разыскал.

– Я думал, ты знаешь. Это корень помог.

– То есть не сам корень, а то, что я его съел?

Боннедюк Последний кивнул.

– Главное, ты его заполучил, а уж когда ты его съешь... это был вопрос времени...

– Но как ты узнал...

– Так сложились обстоятельства. – Карлик потер больную ногу. – Как бы там ни было, теперь наша связь стала сильнее, а это важно...

– Но...

– Ты еще ничего не спросил о перчатке из шкуры Маккона, – осторожно проговорил Боннедюк Последний. – И лучше об этом не спрашивай. Это был предпоследний шаг в окончании Старого Цикла.

Ронин открыл было рот, но Боннедюк остановил его взмахом руки.

– Сейчас не время. Три Маккона уже прибыли на континент человека, и четвертый на подходе.

– А что со свитком?

– Я как раз собирался тебе сказать. – Голос у карлика сделался резким. – Тебе надо отплыть на Ама-но-мори.

Воцарилась неуютная тишина. Пламя плясало в камине, облизывая поленья; нижнее прогорело и с тихим треском рассыпалось. Вверх полетели искры. Снаружи доносились крики и песни моряков, снаряжающих в плавание свои корабли. Все эти звуки казались далекими и нереальными. Солнечный свет разливался по небу, опускаясь на землю косыми лучами.

Наконец Ронин взглянул в морщинистое лицо старика.

– Ты знаешь, где этот остров?

Боннедюк кивнул:

– Я дам тебе карту. Знаний, которых ты ищешь, знаний, необходимых всему человечеству, здесь больше нет. Континент человека утратил былое величие. Последняя наша надежда...

– Буджуны... – обронил Ронин.

– Да.

Воздух был теплым и мягким, каким и должен быть воздух летом. Казалось, здесь солнце греет сильнее. Но и здесь, в тишине и покое, невозможно было забыть о распрях, кипящих за склонами голубых, в дымке, гор далеко на западе. Невозможно было забыть о войне, разрушающей континент человека.

Ронин с мрачным лицом шагал к пристани, держа за руку Моэру. Боннедюк с Хиндом шли рядом.

Прикрыв ладонью глаза, Ронин посмотрел в направлении, указанном стариком, и увидел стоявший неподалеку от берега двухмачтовый корабль, готовый сняться с якоря. На палубе у мачты суетились матросы – ставили прямые паруса.

– "Киоку", – сказал Боннедюк Последний, – твой корабль.

– Мой? – удивленно переспросил Ронин.

– Ты – капитан этого корабля. Экипаж уже на борту. – Он положил руку Ронину на плечо. – Вы отплываете с первым приливом. То есть сейчас.

Тут же рядом покачивался на волнах баркас. Матросы терпеливо дожидались своего капитана. Ронин отпустил руку Моэру.

– Позаботься о ней.

Но Боннедюк Последний покачал головой.

– Она плывет с тобой, Ронин.

Ронин перевел взгляд со старика на женщину. Возможно, это была игра света, но ему показалось, что глаза у нее другие, совсем не похожие на глаза жителей Шаангсея. В них как будто проглядывало далекое, взбаламученное штормом море.

– Да, вероятно, так лучше.

Боннедюк Последний взглянул на море.

– Только так, и никак иначе.

Они взошли на баркас и уселись на скамью посередине.

– Жалко, что ты не с нами, – крикнул Ронин.

Карлик погладил шерсть на шее Хинда.

– У нас много дел здесь. Надеюсь, твое путешествие будет успешным.

– Но мы увидимся? – крикнул Ронин. Однако баркас уже отошел от причала, и ответ Боннедюка отнес в сторону ветер. Они удалялись от берегов континента человека.

«Киоку» снялась с якоря, как только Ронин с Моэру поднялись на борт. Крепчающий ветер наполнил белые паруса, и корабль устремился навстречу утреннему солнцу.

Ронин стоял на корме, на высоком полуюте, и смотрел на лазурные волны с гребнями пены, обтекавшие гладкие борта корабля. Они выходили в открытое море, в сторону Ама-но-мори, навстречу неопределенному, загадочному будущему. Как там сказал Боннедюк? Все светлые линии в будущее отрезаны, а слепые силы выстроились в боевые порядки. Даже кости теперь бесполезны. Рядом с ним стояла Моэру. Чайки еще кружили над мачтами корабля, но вскоре и эти последние провожатые развернулись и полетели обратно к берегу.

Ронин был так поглощен видом бескрайнего моря, так глубоко погрузился он в мысли о том, что после долгих и многотрудных странствий увидит наконец таинственный и сказочный остров Ама-но-мори, что не узнал или даже вообще не заметил своего первого помощника – человека с изуродованным лицом, с перекошенным ртом без губ и без челюсти. Будь Ронин чуть повнимательней, он бы, наверное, разглядел под этой жуткой и бледной маской лютую ненависть, сдерживаемую до поры, холодным пламенем горящую в черных глазах, так хорошо ему знакомых. Но мысли его, наполненные радужным предвкушением новых чудес, были действительно далеко от того неуправляемого корабля, что когда-то давным-давно унесся в туманную даль по просторам ледяного моря, увозя с собой труп врага. Ронин и думать забыл про саардина, которого он считал мертвым, но который сейчас злобно смотрел на него со сверкающего на солнце фордека «Киоку», лелея планы ужасной мести.