— Я знаю только, что он сработан большим мастером, — ответил М. Аспрей. — И еще я знаю, что он представляет собой большую ценность.

Крис кивнул.

— Да, для некоторых.

По внешней части подоконника медленно прошел черный кот. На мгновение он задержался, посмотрел на них, полизал переднюю лапу, а затем спокойно прошествовал дальше. Через открытое окно вливался звон колокола церкви Богоматери из Бенва, сзывающий прихожан к вечерне.

— Лезвие выточено из имперского нефрита, — объяснил М. Аспрей. — Никогда не видал цельного куска такого размера. Я даже приблизительно не могу назвать цену. А здесь, — указал он на рукоятку, — вставлен рубин. Поднесите его к свету, и вы убедитесь, что это особо ценимый для рубина цвет, называемый специалистами «кроваво-красным». Судя по этому цвету, можно сказать, что камень добыт в Бирме. Шесть каратов вес. Вы не специалист по драгоценным камням? Тогда скажу, что камень такого размера исключительно редок.

— Вы, по-видимому, знаете все про эту штуку.

М. Аспрей улыбнулся.

— Еще бы не знать! Ваш брат попросил меня сделать с него копию.

Значит, иезуит не солгал Сутан, подумал Крис. Хотел ли Терри просто надуть покупателей или у него на уме было нечто большее?

— Ценность кинжала не имеет денежного выражения, — сказал Крис. — Это реликвия.

Я понимаю, — кивнул головой М. Аспрей.

— Тогда хорошо, что он был так надежно спрятан.

— Он и впредь должен быть спрятан так же надежно, — сказал Крис, возвращая кинжал. — Вы позаботитесь об этом?

Черный кот вернулся на подоконник. Он сел, выгнув спину горбом, нежась в последних лучах дня. Затем он услыхал что-то, испугавшее его, и мгновенно исчез. Дальний рокот водопада, когда многотонная масса воды разбивается о камни, долетел до них на крыльях легкого бриза.

Крис стоял и смотрел, как искусные руки М. Аспрей возвращали Преддверие Ночи в его убежище и начинали зашивать рану на теле арлекина.

А праведник да возвеселится о Господе и да найдет в Нем свое прибежище!

И все правые сердцем да похвалятся!

Звуки замерли вдали, и их эхо добавило теней в тени сумрачного храма. Глаза Сутан косили, как у почти укрощенной кобылицы.

На другом конце церкви коленопреклоненная фигура у малого алтаря поднялась с пола, будто не слыша шума их схватки за ангельскими голосами хора, перекрывающими все звуки внутри церкви. Теперь этот богомолец, закончив свою молитву, взял горящую свечу, повернулся и большими шагами направился к ней. Приблизившись, внезапно сунул свечу ей прямо в лицо.

— Дело еще не кончено, — сказал М. Мабюс, осклабившись. — Нет. Для тебя это только начало.

Когда Сутан отпрянула от пламени, он схватил ее за волосы и втащил назад в скопище теней у статуи Богоматери из Бенва, покровительницы путешествующих.

Свет расступался перед ним, тени льнули к нему, будто радуясь его присутствию. Сутан царапала ногтями его щеки, нос, лоб. Он ударил ее наотмашь, и она затихла. После этого он швырнул ее за мраморную статую, втиснул ее в узкое пространство между статуей и стеной.

Сутан глубоко дышала, стараясь восстановить силы и вернуть утраченное душевное равновесие. Она снова убила человека и сейчас она буквально разбухала, как губка от чувства омерзения к себе самой. Эмоционально она была близка к ужасному, холодному состоянию духа, в котором была тогда, когда острое лезвие ножа оставило страшный след поперек вен на внутренней части ее запястья. Близка к тьме, где человеческое существо уменьшается в точку, в ничто: конец мышлению, чувствам, самому бытию.

Крошечное пространство, в которое она оказалась втиснутой, еще больше располагало к рефлексии. Внутри себя она увидела тот самый черный колодец, который заставил ее тогда приставить лезвие к венам. Потому что там, внутри, не было ничего, достойного спасения, а только открытая рана, гноящаяся и зловонная.

Время сжалось до мига, свет — до отражения на выпуклой поверхности зрачка. Над ней зловеще маячило лицо врага, матерого, неумолимого, ненасытного.

Опять ее вынуждают биться самой, биться за свою жизнь. Она чувствовала жестокую хватку его рук, жесткий камень, к которому он ее прижал. Из его полуоткрытого рта шел мерзкий запах, от которого ее начинало тошнить.

Он нанес ей сильный удар в плечо. Она невольно вскрикнула и тут же почувствовала, как его ладонь зажимает ей рот, как будто пытаясь влезть туда целиком. Ей удалось увернуться, но от сильного удара по шее у нее потекли слезы, и она невольно сама подставила ему голову, чем он тотчас же воспользовался, зажав ей рот рукой, как кляпом. Чтобы она не укусила его, он придерживал ее челюсть своим мощным большим пальцем, как крючком.

Ее шея была не защищена, и, к своему ужасу, она увидела, как его лицо наклоняется к ней, рот открывается, обнажая белые, как у собаки, клыки. Дрожь пробежала по всему ее телу, когда она представила себе, как они разгрызают ее артерии, сухожилия, нервы...

Охвативший ее ужас вытеснил даже ее страх самой себя. Ее кулаки сжались, и со страшной силой она выбросила их перед собой, ударив в болевую точку, расположенную над его сердцем.

Удар отбросил его назад, дав ей возможность выскользнуть из каменного плена. С нечленораздельным криком она промчалась мимо, отбросив его ногой, когда он попытался задержать ее, — и убежала в глубину церкви.

Когда Мун спал, его органы чувств были настороже. Он научился этому во время войны, а перенял он эту технику у Терри Хэя. А уж где Терри ее освоил, этого Мун сначала не знал. А потом, когда они познакомились поближе, он узнал, что первоисточником был Вергилий, как, впрочем, и многого другого, что подцепил у него Терри Хэй.

Мун не понимал этого до одной памятной ночи в джунглях Камбоджи, после того, как они переплыли мутную реку — границу, через которую они никогда не были уверены, что возвратятся. В эту ночь Терри кое-что ему поведал.

"До встречи с Вергилием, — сказал ему тогда Терри, — я не имел понятия, что такое война. Она говорила со мной по-марсиански, время от времени пытаясь выбить почву у меня из-под ног.

«А Вергилий все мне растолковал. Война заключается не в том, чтобы найти тайный штаб противника, не в том, чтобы перестрелять всех чарли. Война — это землетрясение, цунами и ураган вместе взятые, и, когда они обрушиваются на тебя, у тебя появляется ощущение, что спрятаться негде: ни на земле, ни в небесах, ни в море».

Мун начал работать с Вергилием раньше Терри, но он не понимал его до конца. Для него он был просто наемником без сердца и без души в азиатском смысле этих слов. Но, узнав получше Терри, он понял лучше и Вергилия. Для него стало ясно, что никто из них не любил войны, и уж точно не радовался тому, что оказался во Вьетнаме. Как и сам Мун, они просто оказались втянутыми в события, которые не могли контролировать.

Терри сумел рассмотреть самую суть Вергилия, увидеть в нем куперовского следопыта, Тезея в пещере Минотавра войны, человека, который нашел способ выбраться из пекла.

Поэтому, когда Терри учил Муна, как спать с органами чувств настороже, он с благодарностью усвоил урок и впредь спал только так.

Благодаря тому, что Мун спал так, он заслышал шаги предателя, приближающиеся к хижине, в которой он спал. Мун был один, как и задумано, а Могок расположился на некотором расстоянии, терпеливо выжидая.

Ночное время благоприятствует псам. Это одна из заповедей Вергилия. Он обладал талантом выделять из хаоса войны элементарные истины, усваивающиеся легко, как пилюли. Это качество вселяло уверенность в тех, кто его окружал, что с ним ничего не может случиться: он и в темноте видит, и в вакууме не задохнется. А ведь война — это и есть тьма и вакуум: черная дыра, поглощающая мораль, разум и саму жизнь.

Укутанный темнотой, Мун не шевелился. Он лишь чуть-чуть приоткрыл глаза, боясь, что свет костра, проникающий в хижину снаружи, отразиться в зрачках и выдаст его. И дыхание он сдерживал, чтобы невозможно было определить, спит он или бодрствует. Вроде как в чистилище: не жив, не мертв, а что-то среднее между этими двумя состояниями.

Ожидая приближения шпиона, Мун думал, кто же все-таки из помощников Адмирала Джумбо окажется им? Жилистый Чао, жирный Пегу или старый Кияк? Чао был самым задиристым, а Кияк, кажется, самым близким к Адмиралу Джумбо человеком. Не считая Могока, конечно. Скрытый враг, Мун знал, липнет к тебе, как пот. Под улыбкой советчика может скрываться черное сердце интригана.

Звук, разбудивший Муна, мог производиться и крыльями насекомого, но Муна обмануть трудно. Отсвет костра на соломенной стене хижины и быстрая тень, промелькнувшая по ней. Мун приготовился.

Нож рассек воздух и с огромной силой вонзился в матрац, на котором мгновение назад лежал Мун. Быстрым движением он схватил руку, направляющую удар.

Его голова мотнулась назад, получив пинок, пришедшийся точно по подбородку. Инстинктивно перекатился по полу, спасаясь от ударов по ребрам, которые, он знал, могут последовать. И, одновременно, сделал ногами «ножницы», подсекая нападающего. Почувствовав, что свалил его, тотчас насел, схватив за руку тянущуюся к воткнувшемуся в матрац ножу. Ударил справа и слева по голове, потом ударом локтем в горло опрокинул на пол.

Тут и Могок подоспел, наклонился над упавшей фигурой, держа фонарь в руке.

— Великий Будда! — пробормотал он, широко раскрыв глаза от удивления. — Так это и есть шпион Генерала Киу?

Мун тоже посмотрел на окровавленное лицо упавшего. Это была Ма Варада, наложница Адмирала Джумбо. Все в синяках и крови, ее лицо и сейчас было прекрасно.

Могок достал из-под своей куртки на подстежке американское короткоствольное ружье армейского образца 45 калибра, приставил ствол к виску Ма Варада.

— Убери оружие, — сказал Мун.

— Нет, — палец Могока начал жать на курок, — для изменника наказание одно — смерть.

Мун отпихнул ствол в сторону.

— Она — мой выигрышный билет. Как ты думаешь, сколько Адмирал Джумбо заплатит нам?

Ма Варада плюнула ему в лицо.

— Вот дикая кошка! — воскликнул Мун, удерживая ее за руки.

— Что ты имеешь в виду под своим «заплатит»? — она переводила взгляд с одного на другого. — Заплатит за что?

— Заткнись! — прикрикнул на нее Могок, но Мун ответил: — За то, что мы сообщим ему, что ты — шпионка Генерала Киу.

Она рассмеялась.

— Да вы с ума сошли! Чтобы я работала на эту свинью!

— Вот как? — Мун намотал на руку ее волосы и потянул. — Тогда говори, на кого же ты работаешь?

Она сказала что-то на диалекте, которого он не понимал. Он вопросительно взглянул на Могока.

— Да врет она все, — сказал тот. — Давай убьем ее, и дело с концом. Адмирал Джумбо будет рад мертвой шпионке не меньше, чем живой.

Но Мун настаивал на своем.

— Что она сказала?

Могок вздохнул.

— Говорит, что работает на человека, который называет себя... Как бы это получше перевести это слово? Кудесник? Маг? — Он пожал плечами. — Да кому это интересно? Мало ли что она наплетет! Не знаю, о ком это она.

— А что, если я знаю? — подумал Мун. — Может, она имеет в виду человека по прозвищу Волшебник? — спросил он.

Могок кивнул.

— Кудесник, маг, волшебник... Какая разница?

— Господи! — подумал Мун. — А я думал, что Волшебник давно умер или, по крайней мере, свихнулся. Если он взялся за работу здесь, нам не сдобровать.

Все у него внутри похолодело, будто кто-то напустил туда змей.

— Да не бери ты в голову! Врет она все, — сказал Могок. — Если бы я был на ее месте, я бы тоже не признался, что работаю на Генерала Киу.

— Я в глаза не видела вашего Генерала Киу, — огрызнулась Ма Варада. Лицо у нее даже перекосило от злости.

Он потянул ее за волосы.

— Опиши человека, с кем поддерживаешь связь. Ма Варада выполнила требование. Конечно, врачи могут изменить внешность человека, но не его физический тип, подумал Мун.

— Я ей верю, — сказал он, наблюдая за выражением ее глаз. Даже если она и прекрасная артистка, это не отменяет факта, что Волшебник описан ей правильно.

— Я говорю правду, — сказала Ма Варада.

— Боюсь, что это так.

Мун поднял глаза. Могок стоял, направив на него дуло своей пушки.

— Потому что шпион Генерала Киу — я.

— Ты? — задохнулся от удивления Мун. — Но вы с Терри...

— Это было давно и, кроме того, Терри уже нет. — Он пожал плечами, как бы извиняясь. — Я рассудил так: Генерал Киу слишком могущественен, чтобы с ним бороться. Он расшибет Адмирала Джумбо в пух и прах. Я чувствовал, что к этому дело клонится. Так что мое предательство сводится к самосохранению.

Он махнул стволом ружья.

— А теперь поднимайся, вместе с девицей. Нам предстоит ночная прогулка. — Он вывел их из хижины, туда, где было светлее и теплее от костра. — Я знал, что отсюда, из лагеря, постоянно происходит утечка информации, но не мог докопаться, кто этим занимается. Ты, желая сделать Адмирала Джумбо своим должником, сослужил мне неплохую службу. Я просто позволил тебе сделать мою работу.

Он опять взмахнул ружьем.

— Пошли. Вон туда, во тьму. Я, честно говоря, хотел прикончить ее, чтобы скрыть мою тайну, но ты не дал. Так что сам виноват. Но, может, все это и к лучшему. Разумеется, не для тебя.

Джунгли поглотили их.

— Мои люди отведут тебя к Генералу Киу. Он задаст парочку вопросов и тебе, и ей. Он всегда расспрашивает с пристрастием, это я могу гарантировать. У меня есть серьезные опасения, выживете ли вы после его расспросов. Но это уже не моя забота.

Крис увидал Сутан, мчащуюся вниз по центральному проходу церкви Богоматери из Бенва, и побежал следом. Он пришел сюда потому, что они договорились встретиться здесь, прямо из дома М. Аспрей. В руках у него был арлекин, упакованный в прозрачную акриловую пленку.

Он увидел, что Сутан круто сменила направление и свернула влево от главного алтаря. На кафедре сверкала серебром чаша, в которой вино и облатка превращались в кровь и тело Спасителя. Над ней и над рядами боковых скамей для прихожан нависали пустые хоры. Ее лицо было искажено страхом. Какого дьявола она повстречала в божьем храме?

Сутан исчезла за дубовой полированной дверью. Когда Крис вошел следом, он увидел, что попал к алтарю, сделанному из серого камня. Налево была ризница, тяжелые портьеры из красного бархата свисали со стен. Старинный крест из обработанной бронзы доминировал на одной из стен, свободной от всяких других украшений. Тут же было скульптурное изображение Святой Троицы и, в небольшой каменной нише, — маленькая деревянная икона Богоматери из Бенва.

Далее его взгляд задержался на гобелене, изображающем хождение Иисуса по мукам: его сошествие в ад, чтобы спасти патриарха и пророков от вечного проклятия. Под ним стояла простая каменная скамья, буквально истертая задами священнослужителей.

Уткнувшись в тупик, Крис вернулся в узкий вестибюль, отделяющий ризницу от самой церкви. Он протиснулся мимо дубовых комодов, стоящих по обе стороны. Здесь было довольно темно, и поэтому в подсвечниках из кованого железа горели свечи.

Прошмыгнув мимо двух священников в накрахмаленных белых стихарях, он услыхал позади себя какой-то звук и, оглянувшись, увидал М. Мабюса, появляющегося из двери, ведущей из самой церкви. Лицо вьетнамца потемнело, будто налившееся кровью.

— Проваливайте отсюда! — заорал он на священников.

Крис схватил деревянную икону, швырнул ее в голову Мабюса.

Священники затрепыхались, как перепуганные птицы, попытались задержать М. Мабюса. Тот отмахнулся от их неуклюжих попыток и помчался вниз по коридору.

Крис побежал назад в ризницу, но М. Мабюс догнал его и пихнул так, что он ударился спиной о каменную стену. Голова стукнулась об один из железных подсвечников, из шеи сразу же начала сочиться кровь.

Он попытался пустить в ход локоть, но М. Мабюс поймал его на полпути. Крис повернулся и, вспомнив советы Сутан, ударил противника кулаком в подмышку. Это помогло ему освободить локоть, но М. Мабюс прижал его спиной к железному основанию подсвечников и не выпускал.

Он потянулся рукой назад, схватил один из подсвечников и ударил им в грудь М. Мабюса, вырвался, чувствуя жар и запах паленого. М. Мабюс отскочил назад, сбивая огонь с одежды.

Крис помчался в ризницу, захлопнул за собой дубовую дверь. Замка на двери не было, лишь железный засов. Крис задвинул его, затем подтащил к двери кресло с толстыми ножками, продел одну из ножек в массивную железную ручку, накрепко заклинив дверь.

Обежал взглядом комнату. Освинцованные стекла окон, ровные, как послушные монахини на молитве, пропускали с улицы тени ночи. Зажженные тонкие свечи в серебряном подсвечнике как бы расширяли замкнутое пространство комнаты.

Тут тоже стояло несколько комодов, трапезный стол, дюжина удобных на вид стульев с высокими прямыми спинками, под одним из окон — сундук, обитый тисненой кожей. На толстых деревянных штырях висело священническое облачение, надевавшееся, вероятно, на вечерню, вместе с несколькими черными сутанами и помятым белым стихарем. Висящие одежды всегда напоминали Крису лес, лишенный жизни.

Рядом с одним из комодов была низенькая скамеечка, обитая бархатом, на которой стоял коленопреклоненный полный священник. Наверно, молится, подумал Крис. Потом, проследив по направлению его взгляда, он увидал Сутан. Она стояла, прижавшись к стене, ее грудь вздымалась в большей степени от испуга, чем от изнеможения. Она издавала тихие стоны. Голова священника повернулась: он заслышал шаги Криса. Наконец, Сутан узнала его.

— Крис!

М. Мабюс начал ломиться в дверь. От его ударов она дрожала на своих петлях.

— Бежим! — Он схватил Сутан за руку и потащил ее сквозь лабиринт висящих священнических облачений на обитый кожей сундук, а с него, через окно, — в сгущающиеся сумерки.

Уличные фонари уже были зажжены, даже в углублениях каменных стен мерцали огоньки. Он мог себе представить, какой несокрушимой твердыней, должно быть, Турет казался тем, кто в далеком прошлом намеревался взять его приступом.

Возведенные на гранитном уступе Альпийского хребта каменные стены вздымались ввысь на отвесных скалах. Они с Сутан как бы висели в пространстве, стоя на деревянной планке, уходящей в сумеречную даль.

Под ними был усыпанный острыми камнями почти отвесный склон, спускающийся в долину, едва различимую с этой почти тысячефутовой высоты. Один неверный шаг — и безжалостные камни отделят плоть от костей прежде, чем сами кости переломаются. Огромное небо раскинулось над ними, чистое, как фарфор.

Порывы ветра стегали их, как кнутом. Сутан была так близко от него, что он мог слышать, как в ее груди колотилось сердце.

— Крис, я столкнулась с человеком, который следил за мной. Вышла стычка и...

Из окна до них донесся страшный треск сломанной двери, и будто буря ворвалась в ризницу.

Крис схватил ее за руку, поднял на ноги.

— Что...

— Вперед, — скомандовал. — И вверх!

Почувствовал ее вес, как она карабкалась по нему. Когда она была уже наверху, повернулся лицом к стене, кинул ей Кота в сапогах. Потом нашел в старинной кладке углубление для ноги, осторожно поднялся на второй уровень.

Коснулся рукой ее голени, полез по ней выше. Она дрожала, прильнув к камням изо всех сил. Он двигался медленно, но уверенно все выше, пока не достиг крыши. Только слегка мешала его травмированная нога. Затем он наклонился, ухватил Сутан за кисти рук и втащил и ее наверх.

— Пошли! — крикнул он.

— Куда?

— Подальше отсюда, — ответил он. — Подальше от него.

— Я не... — начала она и вдруг страшно вскрикнула. Снизу протянулась рука, схватила ее за лодыжку и потащила ее вниз, назад в ризницу.

Широко раскрытыми от ужаса глазами Сутан смотрела вниз. Казалось, она не могла двинуться с места, не говоря уж о том, чтобы обороняться. Она только что убила человека, и сейчас и помыслить не могла о том, чтобы разить по новой.

Крис, опустившись на колени, пытался отцепить эти мощные пальцы от ноги Сутан, но они не разжимали хватки. Наоборот, было очевидно, что она неумолимо сползает к краю крыши.

Крис все ждал, что Сутан использует какой-нибудь из своих приемов самообороны, но, видя, что она буквально парализована страхом, решил сам принять какие-нибудь решительные меры. Он полез в карман и, достав оттуда нож, который ему когда-то подарил Терри, всадил его лезвие в схватившую Сутан руку.

Хлынувшая из раны кровь, казалось, вывела Сутан из оцепенения. Она выдернула ногу из ослабевшей хватки, и Крис одним рывком поднял ее ноги.

Они убежали в сгущающуюся тьму. Черное небо будто поддразнивало их своими недостижимыми безопасными просторами, преображающей мир красотою ярких звезд.

За их спиною из-за края крыши как из-за горизонта, выползла черная, сгорбленная фигура.

Крис слышал прерывистое дыхание Сутан, ощущал слабый запах ее пота. Вот они и снова скованы одной цепью в этом странном живописном полотне, созданном Терри. Он чувствовал себя совсем другим человеком. Странный душевный подъем, ощущающийся, как победный вой волка или как клекот сокола, схватившего добычу в свои цепкие когти, влек их через крыши, затем вниз на улицу, а потом они перелетели через несколько низких заборчиков. Адреналин бушевал в их крови, когда они бежали, прыгали, петляли, пока Крис не почувствовал, что их преследователь, должно быть, отстал.

— Давай уйдем с улицы, — шепнула Сутан, которая стояла, прижавшись к нему. — Здесь у меня ощущение, что мы торчим у всех на виду.

Крис кивнул, подтолкнул ее вниз по широкой каменной лестнице в направлении совершенно затененной площадки.

— Ты права. У этого ублюдка нюх, как у чертовой ищейки.

— Кто он?

— Будь здесь Терри, он бы, сказал нам, — ответил Крис.

Сутан подняла на него глаза.

— Ну и что же нам делать?

Он оглянулся назад, но было трудно понять, что там скрывается во тьме. Они были в узком переулке. За полуразрушенным каменным забором по пояс высотой скала обрывалась вниз, где смутно виднелись покрытые вереском камни.

— Придется самим выяснять, кто это.

— И как же мы это выясним?

Крис все оглядывался. В темноте что-то блестело, будто металлом, и, подойдя поближе, он разглядел дверь в стене. Это ее ручка блестела.

Он схватился за ручку и повернул ее, затем плечом нажал на обветренные доски двери. Раздался резкий протестующий скрип проржавевших петель. Мгновение спустя они уже вошли внутрь и закрыли за собой дверь.

Внутри пахло мочой и сеном, но, несмотря на это, место имело явно заброшенный вид. Где-то жужжали мухи, пытаясь пробить головой стекло небольшого оконца, сквозь которое просачивался голубоватый свет. Окно выходило на долину. Сумерки сгустили воздух почти до консистенции воды.

— Куда нас, к черту, занесло? — Его низкий голос странно отдавался в пустом пространстве.

— По-видимому, в заброшенный склад, — высказала предположение Сутан, — который раньше был конюшней.

Лицо арлекина, которого Крис прижимал к своему боку, было удивительно ясным и проницательным.

Она указала на него рукой.

— Что это?

— А это то, что Терри мне завещал, — объяснил он. — Лес Мечей.

— Значит, он у нас!

— Правда, польза от него будет невелика, если мы отсюда не выберемся.

Теперь они могли рассмотреть остатки стойла для лошади, какие-то коробки, стоящие у стены. Над их головами нависал грязный брезент. Больше в помещении ничего не было. Они бухнулись на пол поближе к углу.

— Сутан, — обратился он к ней, — что там с тобой случилось? Никогда в жизни не видал тебя такой перепуганной.

Она отвела глаза.

— Я хочу помочь тебе.

Терри сказал ей именно эти слова. Как они все-таки похожи!

— Я убила человека, — ответила она, — вьетнамца, который преследовал меня. Крис, меня ужасает, что я могу делать такое.

— А у тебя что, был выбор?

— Не было, конечно.

Он взглянул на ее точеный профиль.

— Тогда дело не только в этом, верно? Я хочу сказать, не только в убийстве.

— Да. — Слезы уже готовы были хлынуть из ее глаз.

— Так в чем же?

Она долго не отвечала, а когда ответила, от ее слов у него пошел мороз по коже.

— Когда это случается, когда я это делаю, я получаю от этого удовольствие.

Он молчал, вслушиваясь в ночь.

— О чем ты думаешь? — спросила Сутан.

В глазах у Криса стояли призраки минувшего. Где-то там, в другой жизни, на больничной койке, лежала Аликс, вся опутанная трубочками с питательной жидкостью. Она любила его, спасла ему жизнь. Как он мог покинуть ее? Она перестала быть просто Аликс Лэйн, приобретши статус символа другой жизни, которая теперь казалась далекой и туманной, как выцветшая фотография в серебряной рамке.

— Я вспоминаю, каково быть молодым.

— Быть невинным, ты хочешь казать?

— Нет, — серьезным голосом ответил Крис. — Не думаю, что мы когда-либо были невинными.

— Ну, тогда невиновными.

— Это не одно и то же, верно?

Он чувствовал себя, как будто вернулся в прошлое. Или нет, сказать так не совсем верно. Это звучит слишком просто. Его ощущение было гораздо более сложным.

Стоявшая рядом с ним Сутан вздрогнула.

— Что с тобой?

— Не знаю. Мне послышался какой-то шум.

В ее голосе запекся страх. Не беспокойся,говорила она ему в художественном салоне. Я могу постоять за себя.Крису было ясно, что сейчас на это рассчитывать не приходится.

Он встал. Теперь он тоже слышал что-то. Подошел поближе к свету. Звук шел откуда-то сверху. Он задрал голову и увидал черную тень, мелькающую среди стропил.

Он вернулся к Сутан, сел рядом, ближе, чем сидел до того.

— Ничего страшного, — успокоил он. — Это летучая мышь.

И сразу почувствовал, как напряжение покидает ее. Он взял ее за руку.

— Не пойму, что это такое происходит со мной, — сказал он, желая как-то отвлечь ее от тяжелых мыслей. Но он сказал это вполне искренне.

— Что ты имеешь в виду? С тобой, вроде, ничего пока не произошло.

— Ну, не скажи. Я вернулся во Францию. Снова нашел тебя. Вроде как вступил совсем в другую жизнь.

— Благодаря Терри.

Он кивнул.

— И даже более того. Будто я занял место Терри, будто через какую-то алхимию я превратился в Терри.

— Это не так. — Она провела пальцем по линии его подбородка. — Всю свою жизнь ты хотел быть им. И теперь тебе кажется, что это свершилось.

— Да ничего такого я не хотел, — огрызнулся Крис. — Просто у всех нас есть какие-то мечты.

— Это точно. Я всегда мечтала быть балериной, — согласилась она. — Я так завидовала этим les petits rats. И еще я мечтала стать великим живописцем, как Монэ. Но я знаю, что мне не дано ни то, ни другое. — Ее лицо, напряженное и кажущееся бледным в этом освещении, будто светилось. — Но ты был не прав, говоря, что мы никогда не были по-настоящему невинными. Мы с тобой были. В то далекое лето, когда мы могли довольствоваться нашими мечтами. Теперь это невозможно. Я, например, точно знаю, кто я такая, на что я способна и на что неспособна. Мне никогда не быть балериной и никогда не рисовать так, как мне бы того хотелось.

— Но это ведь ничего не меняет!

— Нет, меняет, — возразила Сутан. Слезы струились по ее лицу. — Любишь ли ты меня, как прежде, зная, кем я стала?

— Давай сейчас не будем лезть в эти дебри.

— Почему не сейчас? Чем тебе это время не подходит?

— Ты не права. Я вовсе не хотел этого, — в голосе его прозвучали жалкие нотки.

— Нет, права, — упорствовала она. — Ты хотел этого еще как! Вот только не ожидал, что получится из этого.

— Не надо так говорить. Сутан, — такие слова разрушают душу почище убийства.

— Именно это притягивало нас друг к другу тогда, — говорила она, не обращая внимания на его замечание. — Мы оба страдали от недовольства собой. В то лето, когда ты думал, что хочешь бежать от войны, на самом деле ты рвался к ней. — Она посмотрела ему прямо в лицо. — Спросишь, почему? Да потому, что твой брат Терри воевал. Спросишь, ну и что из этого? Как это на тебя повлияло? А я тебе скажу, что, если бы ты побольше думал о том, чего ты хочешь, и поменьше о том, чего ожидают от тебя, ты был бы более счастливым. Во всяком случае, более довольным собой, своим жребием.

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — возразил Крис. — Мне никогда не надо было никому и ничего доказывать.

— Неправда, — настаивала Сутан. — Несмотря на ваши разногласия, ты преклонялся перед отцом. Ну а что касается твоего брата Терри, то...

— Послушай, оставь, ради Христа, моего брата в покое. — Он устал от постоянных напоминаний о его прошлом; ему было страшно от того, как много вины носил он в себе.

— Вот это в твоем духе, — не унималась она. — Ты и слышать не хочешь о таких неприятных вещах. — Она приложила руки к его щекам. — Неужели ты не видишь, Крис, что не от войны ты тогда пытался убежать, а от себя самого. А под конец ты просто вынудил меня прогнать себя. Вот как все получилось. И теперь все опять складывается по-старому, и я не хочу принимать в этом участия.

Она вырвалась из его рук и прежде, чем он успел остановить ее, она уже встала и сделала нетвердый шаг по направлению к двери.

— О, Господи!

Крис мгновенно вскочил и тоже вышел из темноты. И он увидал то, что видела Сутан: М. Мабюс мчался на них, легкий, как ветер.

Глубокой ночью воспоминания о прошлой жизни вырвали Мильо из объятий Морфеи. Опять выследил его, как Жана Вальжана в романе Гюго, его беспощадный преследователь из другого времени, из другой жизни, из которой ему так счастливо и так часто удавалось сбежать.

Это неприятно поразило его, когда он сел в кровати, сбрасывая с себя черные атласные простыни, именно поразило, поскольку всегда считал себя человеком, неспособным чувствовать вину. Строки из песни Жака Бреля, которую он слышал во сне, все еще звучали в его ушах:

Смерть ждет меня средь падающих листьев