Баг держал в уме эту манеру Отшельника Га-ва и потому, когда звонил ему вчера вечером и договаривался о встрече в «Фениксе» на десять часов утра, точно знал, что раньше двенадцати Фелициан там никак не появится. Отшельник Гав опаздывал не иначе как на два часа.
      Баг все же пришел пораньше – чтобы иметь возможность спокойно поесть пирожков. Давненько он не ел жареных пирожков с мясом. Или беляшей.
      Мысль связаться с Отшельником Гавом пришла ему на ум еще вчера на работе. Недавно Фелициан написал ряд довольно громких, язвительных статей с общим названием «Лекарства бессмертия» и разобрал некоторые из снадобий на составляющие. Он страшно любил тайные скандалы делового мира, сплетни и слухи, тщательно скрываемые недочеты – и уж если кому что-то и известно про «Лисьи чары» нерадостного, не соответствующего официальным восторгам, то непременно ему.
      В то же время подобные разговоры по телефону не ведутся. Беда в том, что беседа с Отшельником могла закончиться ровно через минуту после начала – он вполне мог ответить: «Нет, ничего не знаю», но с тем же успехом мог открыть рот и закрыть его лишь по истечении пресловутых, почти священных своих двух часов. Рисковать было нельзя; по телефону Отшельник, даже если что-то знает или хотя бы подозревает – не разговорится.
      – Чего изволите? – остановился рядом с Багом любезный служитель с подносом в руках. – Сегодня прекрасные пирожки с семгой.
      – Принесите… э… штучек пять. И чаю жасминового, – заказал Баг.
      В «Яшмовом фениксе» в этот час было тихо и малолюдно; из знакомых Баг заметил лишь известного поэта Петромана Х. Дыльника, уныло сидевшего на табурете в дальнем углу и созерцавшего неотрывно чашку чаю на стойке перед собою; вид у него был какой-то потерянный: видно, муза покинула поэта.
      Ничего, это временное явление: к часу дня начнет собираться проголодавшаяся братия и от сигаретного дыма будет не продохнуть; кто-нибудь заметит понурого Петромана, хлопнет по плечу, расскажет веселую историю, а то и просто предложит выпить вина и – глядишь, уже строчит Петроман что-то на клочке бумаги, а глаза безумные-безумные… Что и говорить: поэт.
      – …Да, я уже поворачиваю на Лигоуский… – раздался уверенный голос, и в дверях харчевни появился Отшельник Гав: в роскошном шелковом укороченном халате с кокетливой вышивкой – плавающие по зеркальной глади уточки-неразлучницы, – с зонтом в руке и с телефонной трубкой, плечом прижатой к уху. – Ой, тут затор, не знаю сколько простоим… Да, да, я буду непременно звонить. Ну что ты, мне так неловко, ты же знаешь, как я не терплю опаздывать! Пока-пока!
      Баг мысленно ухмыльнулся. В голове Отшельника Гава сами собой скапливались и систематизировались самые разнообразные сведения и самые последние новости, и добрый и отзывчивый Фелициан никогда не мог отказать алчущим знаний и вопрошающим о них; так и получалось, что, застигнутый на бегу однимизбесчисленных своих знакомых, интересующимся, скажем, среднестатистическим ростом надоев коров Шицзячжуанского района, Отшельник Гав забывал про время и начинал обстоятельно отвечать, чертя на подвернувшейся под руку бумажке кривые взлетов и падений этих самых надоев, и – безнадежно опаздывал к месту следующей встречи. Фелициан Александрович из-за этого ужасно страдал, ибо и вправду не любил заставлять людей ждать, он неоднократно пытался избавиться от подобной напасти, но вотще: в очередной раз зацеплялся, как говорится, языком и – опаздывал снова. В конце концов ему удалось ввести время, которого ему так не хватало, в определенные рамки, равные двум часам. Правда, иногда случалось, что Отшельник Гав, измученный совестью, делал над собой чрезвычайное усилие и ему удавалось опоздать всего на час сорок – как сегодня, – но такие случаи были очень редки и являли собой для знающих Гаврилкина людей сюрприз скорее неприятный.
      – Драгоценный преждерожденный Лобо! – Отшельник с веселой улыбкой склонился в немного утрированном поклоне, попутно потеряв телефонную трубку и неуловимым движением поймав ее у самого кафельного пола. – Я, кажется, немного опоздал?
      – Что вы, преждерожденный Гаврилкин! Какие пустяки! – Баг сделал приглашающий жест в сторону соседней табуретки. – Вы даже пришли раньше.
      – Действительно? – Отшельник с сомнением посмотрел на Бага, потом швырнул трубку на стойку и лихим прыжком устроился на табурете. Пристроил локоть на стойке. – Пирожки, пирожочки… – Блестящие глаза Отшельника живо обежали харчевню, не нашли ничего интересного и впились в прислужника, спешащего к ним с заказом Бага. – Что это вы кушаете? – Лицо Фелициана пришло в движение: он обонял ароматы пищи.
      Прислужник ловко расположил перед Багом блюдо с распространявшими изумительный запах пирожками, простой пузатый глиняный чайник с чашкой и поклонился Отшельнику:
      – Рад приветствовать вас, драгоценный преждерожденный Гаврилкин! Что для вас?
      – Как всегда! – махнул рукой Фелициан, ожесточенно принюхиваясь к Баговым пирожкам. – И один вот такой! Нет, два! Нет, три!
      Служитель отошел, Отшельник взмахнул руками, выронил из рукава диктофон, поймал и бросил на стойку рядом с телефонной трубкой. Трубка тут же зазвонила.
      – Вэй! Вэй! – закричал Гаврилкин в трубку. – Вэй! Очень плохо слышно! Я все еще стою в заторе на Лигоуском. – И отключился. Потом безо всякого перерыва схватился за диктофон, нажал на кнопочку и поднес Багу. – Спасибо, драгоценный преждерожденный Лобо, что наконец-то согласились дать интервью для читателей газеты «Вечерняя Александрия». У читателей накопилось множество вопросов…
      Баг прикрыл диктофон ладонью.
      – Нет? Разве нет? – картинно вытаращил глаза Отшельник, выключая диктофон. – А как же читатели? Они ждут, драгоценный преждерожденный! Они истомились ждать! Вы обещали, как я понял, рассказать о неких до сих пор не известных широкой публике деталях ваших последних удивительных расследований…
      Вернулся служитель и поставил перед Гавом блюдо с какой-то диковинной ватрушкой, пирожками и огромный стакан с темной жидкостью, в которой плавали, глухо постукиваясь боками, крупные прозрачные кубики. «Чай со льдом», – с отвращением подумал Баг. Что делать: в «Яшмовом фениксе» влияние так называемой цивилизации чувствовалось особенно сильно.
      – Нет, – качнул головой Баг. – Нет еще. Но вот Олежень Фочикян…
      – Олежень Фочикян, тридцати двух лет, неженат, любимая собака Аля черного цвета и неясной породы, одно из прозвищ «Олежень-незалежень», недавно стал главным редактором «Асланiвского вестника», известен своим свободомыслием и вкладом в разоблачение человеконарушительной группы Черного Абдуллы и движения так называемых незалежных дервишей в Аслашвском уезде… – тут же, не задумываясь, выдал Отшельник Гав. Схватил стакан и вовсю зазвенел льдом. – Позавчера приобрел билет на куайчэ в Александрию, приедет в следующую шестерицу. – На лице Фелициана живо отразилось недоумение. – Что с ним не так? – Отшельник сделал приличный глоток.
      – Все так, – улыбнулся Баг, наливая чай. «Ну и шустрый же Фочикян! Уже и билет купил!» – А вы знаете, преждерожденный, зачем он едет в Александрию?
      – Стыдно признаться, – Гаврилкин жизнерадостно вгрызся в ватрушку, – но не знаю.
      – Интервью у меня брать едет. – Баг аккуратно откусил полпирожка с семгой. Прислужник был совершенно прав: изумительные пирожки!
      – Не-е-е-ет… – Гаврилкин шлепнул ватрушку обратно на блюдо. Заулыбался, растерянно роняя крошки. – Да нет же! Это ведь шутка? Ну скажите, драгоценный преждерожденный, что это шутка? Я так люблю шутки! Знаете, как это – не пошутишь и не весело.
      – Совершенно не шутка, – отвечал Баг. – Я ему давно обещал.
      Вновь зазвонила трубка. Гаврилкин не обратил на нее никакого внимания, так он был огорчен.
      – Это… это… – Отшельник Гав не находил слов. Руки его жили отдельной жизнью.
      – Но делу можно помочь, – невозмутимо бросил Баг, берясь за следующий пирожок. – Я дам интервью вам обоим.
      – Да! Да! – Фелициан воодушевленно схватил стакан и единым глотком выпил половину. Радостно захрустел льдом. – Это будет справедливо и сообразно! Я всегда знал, драгоценный преждерожденный Лобо, что вы не оставите наших читателей…
      – А скажите-ка мне, преждерожденный Гаврилкин, – Отшельник с готовностью уставился на Бага, – вот вы писали статьи про лекарственные средства… – Отшельник усиленно закивал: было, помню. – А про снадобье «Лисьи чары» у вас ничего не написано. Это что за средство такое? Тонизирующее или, может, психоисправительное? Я что-то не пойму.
      – А что такое? – Рука Отшельника опять потянулась к диктофону. – Почему «Лисьи чары» интересуют Управление внешней охраны?
      – Нет-нет, – Баг поднес чашку к губам, – у меня совершенно частный интерес. Фелициан разочарованно вздохнул. Из вороха информации, которую одаренный журналист, постоянно прерываемый телефонными звонками – ожил даже ближайший аппарат на стойке, – вывалил на Бага, следовало, что «Лисьи чары» – не что иное, как новомодные пилюли, назначенные для тех, чья мужская сила пошла на убыль или даже стала утрачиваться. Пилюли выпускает Лекарственный дом Брылястова, и они пользуются бешеным успехом: между ватрушкой и пирожком Гаврилкин поведал, что в лекарственных лавках их еще не так просто и найдешь, и это при том, что цена на «Чары» немалая. Пилюли просто-таки волшебные, давясь пирожком, сказал Фелициан, все покупатели очень довольны, никто еще не жаловался, по себе знаю, я ведь когда те статьи писал, все снадобья лично перепробовал, от «Лювэй дихуан вань» и до этих «Чар», так вот – некоторые снадобья были полная дрянь и видимость одна, тьфу просто! хотя написано, что-де они и недужного старца поднимут с ложа страданий и позволят старцу этому провести остаток лет в здоровье и радостях жизни, а вот «Лисьи чары» – это да, мне хоть и не надо совершенно, ну вы понимаете, драгоценный преждерожденный, у меня все в порядке, я еще о-го-го! но когда я принимать стал – знаете, такое со мной сделалось! такое! На ночь надо принимать, так если примешь – всю ночь потом только о Великой радости и думаешь! Да что там думаешь! От меня тогда даже подружка сбежала: не выдержала. Жеребцом обозвала на третий день и сбежала. Так и сказала, знаете ли: жеребец ты, говорит. Конь. Когда обратно человеком станешь, тогда звони. И сбежала. Я ей совершенно спать не давал, поверите ли? То есть ни от каких других пилюль такого эффекта я не испытывал. Да и не только я…
      Баг терпеливо слушал. Все это он в общих чертах уж знал – ну за исключением того, что от Фелициана сбежала из-за «Чар» подружка и как именно она его обозвала напоследок. Но прерывать журналиста было несообразно. Пусть говорит. Если хочешь, чтобы человек был с тобой искренним – веди разговор о нем самом.
      – А вот не было ли каких-то сведений, скажем, противуположного свойства? – осторожно спросил Баг, когда в речи Гаврилкина возникла пауза: Гаврилкин питался.
      Давясь то ли пирожком, то ли возмущением, Фелициан что было сил замотал головой.
      – Ни разу не слышал! Знаете, это тот редкий случай, когда даже я не унюхал ни тени скандала!
      Понятно. Баг приуныл.
      – Хотя… – вдруг сказал Отшельник Гав без уверенности, и Баг тут же навострил уши. – Я этим совершенно не интересовался, это не наши, неордусские проблемы… Кому интересно про чужие скандалы читать? У варваров даже скандалы какие-то варварские, тьфу на них! Так вот там что-то такое… я слышал краем уха. Исключительно краем. Чуть ли не четыре пятых всего выпуска пилюль поступает за пределы Ордуси, там спрос больше, и потому Брылястов может цены заламывать еще выше, хотя и здесь, доложу я вам, они еще те! Но там – вообще небесные. Вы зарубежных фильм синематографических не смотрите? И правильно делаете, что время тратить на глупости! А мне вот иногда приходится по работе, чтобы в курсе новых веяний быть. – Гаврилкин допил наконец чай и замахал служителю, чтоб принес еще. – Так вот, характерная деталька: уж который год что ни фильма – а у них это важнейшее из искусств, – то обязательно заметят так или иначе, что у главного героя нефритовый, извините, стебель размером… ну… ну, в общем… – Фелициан развел руки в стороны, потом подумал и развел еще шире. – Не меньше. И, мол, постоянно готов к сражению. Вот где кони! Рысаки племенные! Как-нибудь так или этак, но обязательно эту мысль доведут до зрителя. Ну например, главной героине ее дети или младшие братья про главного героя расскажут, потому что подсмотрели: а мы видели в душе, у него нефритовый стебель – во какой! И что вы думаете: героиня в героя сразу влюбляется. А то другой герой, второстепенный, главному где-нибудь в бане скажет: эх, мне бы, мол, такой, как у тебя, а с моим стеблем жизни, мол, нету никакой… Или третьего дня смотрел фильму, правда старую: там одна медсестричка ходила за хворым в больничном покое, он в коме был, хворый этот, семь лет лежал и – ни гу-гу, а она за ним смотрела: причесывала, подмывала, все такое. Ну и разговаривала с ним, будто он в сознании. И вот однажды разговаривает как обычно, а потом простынку подняла, посмотрела на его стебель и говорит с чувством: давай, мол, приходи в себя, тебе есть ради чего жить. Радостно так говорит. И что вы думаете? Этот, в коме который, тотчас и очнулся! – Гаврилкин явно перестал смущаться темой, и его понесло. – То есть синематограф буквально вдалбливает и мужчинам, и женщинам, что нормальный нефритовый стебель, ну… для общения не пригоден. Мал и вял. И это же входит в подсознание! У всех зрителей – а там зрители все – раньше или позже возникает комплекс. И все думают, как увеличить стебель. Чтоб больше. Проблема! Что им остается? Жизнеусилители глотать, разумеется! А некоторые к лекарям ходят, те им куски кожи из других мест вырезают и к нефритовому стеблю пришпандоривают. – Гаврилкин выхватил у служителя новый стакан с чаем. – То есть сначала людям вывихивают мозги на этой почве, а потом компании, которые жизнеусилители производят, гребут деньги лопатой. Но Брылястов их всех сделал на их же поле! – Отшельник жизнерадостно захохотал. – «Чары» продаются лучше всех прочих снадобий. «Виагры» там жуткие, электростатические стеблеподъемники, что в кармашке трусов надо держать во время Великой радости… Тоже неплохо, правда? Великая радость в трусах. Ага! И теперь получается, что весь Голливуд много лет работал на Брылястова, на его «Чары»!
      Баг с тем же терпением выслушал и это. Когда Фелициан в очередной раз погрузился в пирожок, он решил уточнить:
      – Так и что же за скандалы?
      – Да не знаю я, не помню, обычная их чушь какая-то… – отмахнулся журналист. – Какие-то судебные процессы были громкие, даже один президент показания давал. Да ерунда, это все наверняка подстроили их медицинские дома, у которых дела пошатнулись. Тамошние представители Брылястова – те, через которых поступают в продажу «Чары», – выиграли все процессы… Нет, прер Лобо, с «Чарами» все чисто. И я… хоть предпочитаю никакими жизнеусилителями не пользоваться, особенно в этой области, – неловко как-то… перед женщинами неловко, вроде как не я их люблю, а брылястовская химия их любит. А тут я все-таки горжусь за свою страну. Просто-таки горжусь! Брылястов их на раз сделал! Знай наших!
      И он вновь вогнал свои белоснежные крепкие зубы в пирожок.
      – За мной интервью, – чуть подождав из вежливости, сказал честный человекоохранитель и откланялся. А Фелициан Александрович Гаврилкин со стаканом в одной руке и телефонной трубкой в другой остался еще постоять в заторе на Лигоуском проспекте.

Соловки,
13-й день девятого месяца, средница,
утро.

Александрия Невская,
Управление внешней охраны,
кабинет Бага,
13-й день девятого месяца, средница,
вторая половина дня.