– Знаю, знаю, – шилан Палаты наказаний Редедя Пересветович Алимагомедов пребывал в приподнятом настроении, – все уже знаю и поздравляю, еч, с прекрасным завершением операции в Разудалом Поселке. – Алимагомедов улыбался. Видеть его улыбку подчиненным выпадало редко; Баг и сам, быть может, всего с десяток раз удостоился лицезреть ее на лице вечно хмурого, невыспавшегося, отягощенного делами шилана.
      – Да ты садись, садись! – Алимагомедов сделал широкий жест рукой, и Баг шагнул к одному из старинных резных стульев, выстроившихся по обе стороны необъятного стола начальника.
      Стулья были не очень удобные, с прямой высокой спинкой, но Баг предпочитал их мягким креслам, также стоявшим в кабинете, – стулья не позволяли расслабиться и отвлечься от мыслей о главном, стулья своими резными завитушками, впивающимися кое-где в спину, напрочь отгоняли сон, ежели Баг оказывался у шилана в ночное время; а такое случалось частенько. Баг даже недавно завел пару похожих стульев у себя в кабинете. Не в точности таких, конечно, но – похожих.
      – Ну что же… – Алимагомедов нажал кнопку управления громкой связью и распорядился принести из буфета чаю. – Я готов удовлетворить твою челобитную о предоставлении отпуска, Баг, но только начиная со следующей первицы… – Видя, что ланчжун собирается что-то сказать, быстро добавил: – Да, да, я все понимаю, сам бы давно должен был прутняками гнать тебя в отпуск, но только что от шаншу пришло предписание мне завтра утром быть в Ханбалыке. Через час я вылетаю. В четверицу, на крайний случай – в пятницу я буду обратно и ты – свободен.
      Баг кивнул головой. Он вовсе не собирался жаловаться на вновь откладываемый – пусть и на семь дён – отпуск; как раз наоборот, Баг хотел сказать, что теперь, после некоторых событий, произошедших буквально вчера, отпуск может подождать, в отпуске сейчас нет необходимости, даже, пожалуй, отпуск теперь вовсе и не нужен: подавая челобитную, он имел в виду отправиться куда-нибудь за пределы Александрии со Стасей вдвоем; теперь же между ними встал траур, и отпуск, столь желанный еще позавчера, ныне потерял всякий смысл.
      Баг промолчал.
      Внесли чай.
      Опять чай… В животе у Бага и так уж плескался без малого чайник.
      – Шаншу Фань Вэнь-гун собирает шиланов всех улусов, – доверительно поведал Алимагомедов, наливая ароматный дымящийся напиток Багу; «Золотой пуэр» – мгновенно определил честный человекоохранитель, – по случаю вступления в должность Чжу Цинь-гуя, императорского племянника… Ну ты помнишь, Баг, эту историю…
      Баг помнил: некоторое время назад последовал милостивый указ учредить в Палате наказаний, коей было подведомственно Управление внешней охраны, должность юаньвайлана . Сначала это известие вызвало у служилого люда недоумение: к чему такое в ведомстве деятельном? Издавна должность юаньвайлана существовала в качестве скрытой формы почетного поощрения сановников, отличившихся на службе двору и покрывших себя на данном поприще почетом и славой; будучи по рангу и жалованью приравнен к соответствующим должностям, юаньвайлан не обладал никакой реальной властью, а весь штат его подчиненных обычно состоял из двух секретарей.
      История знала примеры, когда юаньвайланами становились личные друзья высокопоставленных чиновников, а то и фавориты самого государя. Не желая давать в руки малоспособному, но высокородному юнцу или, к примеру, заслуженному, но престарелому сановнику рычаги реальной власти, но в то же время желая дать оному, скажем, юнцу присмотреться к тому, как осуществляют правильное управление умудренные опытом коллеги, или же отметить заслуги убеленного сединами, императорский двор еще во времена блистательного правления династии Тан стал включать в служебную табель различных ведомств места юаньвайланов; с тех пор так и повелось.
      Но теперь, когда двор повелел создать в Палате наказаний штатную единицу юаньвайлана, это вызвало пересуды как в Ханбалыке, так и в улусах. Были даже такие, кто открыто выражал свое недоумение; основная же масса служилого люда мало-помалу пришла к выводу, что владыка таким образом готовит смену нынешнему шаншу, находящемуся уже в преклонных годах, и дает племяннику время приглядеться к работе огромного ведомства, разобраться изнутри, какие шестеренки за какие цепляются в этом отлаженно действующем механизме.
      Баг, однако же, никогда не доверял слухам и старался держаться от них подальше; подковерные игры тех, кого Баг презрительно называл кабинетными черепахами, привлекали его гораздо меньше, нежели деятельно-розыскные мероприятия; служебный рост Багатура Лобо не интересовал.
      Баг из вежливости пригубил чай.
      – На эту седмицу вместо меня останется ланчжун Зыбов, – продолжал Редедя Пересветович. – А ты его подстрахуй. Я бы с радостью оставил тебя, но знаю, как ты терпеть не можешь кабинетной работы… Это ты зря, конечно. Думаешь, я всю жизнь за этим столом просидел? Улыбаешься? Вот-вот!.. Ты курить, поди, хочешь? – вдруг вкрадчиво спросил Алимагомедов и извлек из ящика стола чистейшую, только что из лавки, простую стеклянную пепельницу. Поставил перед Багом. – Кури, Баг, не стесняйся.
      Положительно, странный выдался день! Одно удивительное событие сменяло другое: сначала шилан улыбнулся, а теперь сам предлагает курить в своем кабинете! Некурящий и не терпящий дыма Редедя! Разрешающий курить при нем только в чрезвычайных обстоятельствах! Ладно. Посмотрим.
      Что-то будет…
      Баг неторопливо, обыденно извлек из рукава кожаный футлярчик, десять минут назад раскопанный в недрах кабинетного стола, из футлярчика вынул тонкую черную сигару и медленно раскурил ее от заморской зажигалки «Zippo». Выдохнул ароматный дым и посмотрел на Алимагомедова в упор.
      – Ну? Говори уж, Пересветыч… Какую каверзу ты мне приготовил?
      Алимагомедов хмыкнул. Покрутил головой.
      – Ну… Словом, есть одна просьба. Дасюэши Артемий Чжугэ, ну ты его знаешь – с законоведческого отделения Александрийского великого училища, сам у него учился…
      – Да, – кивнул Баг. – Бородатый такой. Мы за глаза его звали Чжугэ Ляном .
      – Ну вот, он обратился к нам по поводу группы нынешних студентов-первогодок, кои претендуют стать сюцаями законоведения…
      – Ну и?..
      – Артемий хочет, чтобы кто-нибудь из сотрудников Управления, желательно с большим деятельно-розыскным опытом, провел несколько занятий с будущими сюцаями, ответил на их вопросы. Спецкурс такой. Это у них каждый год. Но Артемий, между прочим, специально подчеркнул, что инициатива позвать именно тебя исходит от самих студентов. Наслышана молодежь о твоих подвигах… Обсуждалось у них на собрании группы несколько вероятных персон, да только твоя перевесила. Особенно, Артемий сказал, староста группы, девушка аж из Цветущей Средины за тебя ратовала… забыл, как ее… Письменную челобитную от студентов могу показать.
      – Да не надо, – кисло ответил Баг. Понес сигару к пепельнице стряхнуть пепел, но, удрученный известием, промазал, и пепел с сигары упал прямо на сукно стола. Только этого ему еще не хватало – спецкурсы читать! «Да неужто Редедя решил, будто из меня уж песочек сыплется?»
      – А я подумал, что ты, Баг, просто идеально подходишь для такого дела.
      – Я?
      – Ты. Ты молодой, быстро найдешь со студентами общий язык; ты у нас очень опытный, в поразительных событиях участие принимал – да они будут сидеть и слушать раскрывши рты! Словом, ты зайди на этой седмице к Артемию и договорись, ладно? Сам спецкурс еще не скоро… – В голосе Алимагомедова проступили просительные нотки. – Сделай, Баг. Они все равно не отвяжутся, а тут мы в точности их просьбу выполним, надо же благодарность к старым своим учителям иметь, связи учителя и ученика нерасторжимы. У тебя энергии хоть отбавляй, и времени свободного побольше, нежели у многих…
      Баг сначала не понял, почему шилан вдруг пришел к такому неожиданному предположению, а потом сообразил: потому что Баг не женат.
      – И тебе почетно, и молодежи пользительно!.. Покинув через четверть часа кабинет Алимагомедова и размышляя о коварстве шилана, Баг так и этак прикидывал, отчего то, что прежде им не замечалось и, во всяком случае, совершенно его не трогало, теперь стало задевать не на шутку. «Времени у меня, понимаете ли, свободного много! А… дела? А… а Судья Ди, в конце концов?»
      Но в глубине души он понимал, что неприятно отнюдь не пренебрежение к его делам или тем паче к многотрудным обязанностям по отношению к хвостатому преждерожденному. Ранит его то, что он уже мог бы быть, или почти быть – женат. Но возникло препятствие. А препятствий Баг не терпел. И когда на них намекают – тоже. Он всегда пребывал в убеждении, что, как учил в двадцать второй главе «Лунь юя» великий Конфуций, нет таких крепостей, которые не мог бы взять благородный муж. И честный человекоохранитель, всегда добавлял Баг от себя. А тут-Препятствие есть, вот оно, а взять – нельзя. И обойти – нельзя. Даже думать о том нельзя. Надо смириться и ждать, покуда оно само не рассосется… Непривычно и странно. Карма.

      Спознавшись в корабельной едальне «Святого Савватия», Тумялис, Заговников и Богдан и на тружениях держались по возможности вместе; лишь четвертый их сосед по столику, Бадма Царандоев, на строительстве планетария не показывался, занятый сверхмерно своими новыми обязанностями здешнего нового дувэйна. Оттого-то известие, что Богдан занедужил, огорчило его сотрудников донельзя.
      – И что ж это с вами такое приключилось вдруг, преждерожденный Богдан? – то ли с неподдельной тревогой, то ли с хорошо скрытой иронией вопрошал Юхан. – Не простыли ли? Не набили ли мозоль вчера?
      Более скупой на проявления чувств Павло лишь посматривал на Богдана озабоченно и по возможности умерял любопытство и многословие Юхана.
      – Ну будет вам, Юхан Вольдемарович, будет, – примирительно говорил он. – Мало ли что может случиться… Все городские тут проходят такой период, кто быстрей, кто дольше. Мне тут не впервой утешаться, я-то знаю…
      – Нет, я понял! – вдруг воскликнул Юхан. – Преждерожденный Богдан, откройтесь по совести, мы никому не расскажем. Это ведь только предлог? Вам просто понадобилось свободное время для проведении неких деятельно-розыскных мероприятий. Вам просто не до планетария. Расследование вступило в решительную фазу. Ведь так? А? Ведь так? Все же я был прав! – Он удовлетворенно захохотал, поглубже пряча голову в непродуваемый капюшон и одной рукой стягивая туже его веревочку у горла. – Меня не проведешь, я же понимаю, для чего люди такого уровня могут ездить по глубинке, а для чего – нипочем не могут!
      – Да что вы говорите такое, преждерожденный Юхан… – смущался Богдан, придерживая очки, так и норовящие от каждого удара волны в борт спрыгнуть с носа.
      Заговников сочувственно молчал. Старенький сампанчик, тарахтя мотором, прыгал на крутобоких волнах, натужно выгребая против ветра от главной гавани светлого острова к монастырскому пирсу Больших Зайцев. Свирепый ветер катился над грозно почерневшей, всклокоченной водной ширью, охлестывая лица наждаками, закидывая пеной, сорванной с неистово пляшущих гребней. Позади светлели, медленно удаляясь и проваливаясь за пролив, монастырские громады, придавленные к земле низкими, стремительно текущими по небу тучами; впереди вставал плоский, продутый всеми ветрами промежный островок.
      Сидевший рядом пожилой раскосый монах, родом якут – кажется, его звали отец Перепетуй, – повернулся к балагурящим знакомцам и, напрягая ослабевший с годами голос, чтобы перекрыть буйные голоса безрассудно впадающей в осень полунощной природы, почти прокричал:
      – Правда, однако!
      – Что правда? – разом отозвались Тумялис и Заговников.
      – Что многие новички поначалу немощью необъяснимой болеют.
      – Да-а? – удивился Юхан. – А я вот ничего пока…
      – Погодь, погодь. И до тебя доберутся, однако.
      – Кто? – поразился Юхан.
      – Кто, кто… – со значением глянул на него отец Перепетуй. – Известно кто.
      – Блазнится у вас тут, что ли? – громко и как-то очень легкомысленно спросил Юхан. Отец Перепетуй скривился и повернулся непосредственно к Богдану, решив, видимо, более не разговаривать со столь невоздержанным на язык человеком.
      – Ты не тревожься, – проговорил он, – худого не будет, однако. Седмицу-другую поскрипишь, а коли переможешься, потом станешь лучше прежнего. Часто так, по первости-то, с новоначальными. Насмотрелся. Из мира кто первый раз в святое место приходит, тот сильно подвергается, однако. Есть люди, вполне хорошие и набожные, у коих во храме всегда сердце болит. Сопротивляется враг.
      – Надо же, – качнул головой Павло Заговников.
      – А с вами было такое, когда вы первый раз сюда приехали, преждерожденный Павло? – повернулся к нему Богдан.
      Заговников задумчиво смотрел вдаль, в ярящееся море. Ветер молотил его по щеке стоящим дыбом воротником его куртки.
      – Честно сказать, не помню, – наконец ответил Павло.
      …Отсидев с четверть часа в чистых сенях избы, занимаемой монастырскими лекарями на Заяцком, сразу за пожилой местной преждерожденной в ватнике, с замотанной в шерстяной плат головою, в длинной выцветшей юбке и сношенных мужских сапогах, столичный сановник вошел в светлую горницу, где и был подвергнут короткому, но исчерпывающему осмотру. Пожилой, толстенький, даже пухлый лекарь в рясе и очках с толстенными стеклами подступил к Богдану и, иногда выстреливая в минфа короткими вопросами, принялся щупать, простукивать, слушать и заглядывать ему в глаза. Богдан ощутил себя куклой в ловких руках хворезнатца, а тот еще усугублял положение тем, что иногда маловразумительно бормотал что-то себе под нос: видимо, комментировал результаты осмотра разных частей организма сановника – пульс, цвет лица, цвет белков и радужек в глазах, пониженную напряженность мочки левого – того, что ближе к сердцу, – уха и многое иное.
      Под конец Богдан был уложен на лавку и подвергнут тыканью на удивление жесткими пальцами в живот. После чего лекарь выпрямился, шумно вздохнул и пожал плечами.
      – Шибко здоровым человеком вы никогда не были и никогда уже не сподобитесь быть, преждерожденный, – сообщил он Богдану, потирая ладони. – Но сказано святым апостолом Павлом: из человеков избираемый для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи, могущий снисходить невежествующим и заблуждающим, потому что – обратите внимание! – потому что и сам обложен немощью. Так что с этим у вас все в порядке. То есть я мог бы составить травяной сбор, такой… общеукрепляющий… Но, полагаю, хворь ваша внешняя.
      – То есть? – полюбопытствовал Богдан.
      Лекарь стащил с короткого носа очки, подышал на стекла и тщательно протер полой рясы. Водрузил на место.
      – Затрудняюсь сказать, – развел он руками. – Такое впечатление, что утрудили вы себя сверх меры. Может, по прибытии на светлый остров плоть свою принялись смирять чрезмерно… Нет?
      – Нет, – глядя в сторону, пробормотал Богдан.
      – Словом, нет явных признаков хворей, которые могли бы давать такие, как вы описали, ощущения. Надобно бы вам лечь в лечебницу на большой земле, чтоб там просветили вас всякими научными приборами, взяли бы кровь на разбор. Богдан уныло кивнул.
      – Куда уж – на материк! Сейчас это никак невозможно.
      – Ну тогда… – Лекарь подошел к столу и, наклонясь, что-то стал быстро писать на длинном листке бумаги. Дописал, отложил перо и протянул бумагу Богдану. – Тогда вот с этим подойдите к аптеке, она в этой же избе, вход от курятника. Травы не нарушат ни вашего поста, ни вашего сосредоточения, и лишь помогут поскорее вам выправиться… – Он запнулся, мгновение помедлил и добавил: – Для того, для чего вы сами захотите… А теперь, когда выйдете в сени, кликните, пожалуйста, следующего.
      …Со связкой приятно, как-то по-летнему пахнущих разнообразными травами бумажных пакетов и полотняных мешочков под мышкою, . Богдан шел по улочке Больших Зайцев, порою чуть покачиваясь от свирепых охлестов налетавшего то слева, то справа ветра. Улочка была пустынна – смеркалось: дело шло к вечеру, и в такую погоду все, кто мог, предпочитали не выходить из уюта и тепла своих скромных, но ухоженных жилищ. Толпы у площади тоже уже не было – она рассасывалась в считанные минуты после того, как начиналось тружение. Поприветствовав и проводив тружающихся, стяжав потребные благословения и вообще завершив на сей день все дела с братией, жители Больших Зайцев быстро расходились по домам, вполне сообразно не желая выглядеть праздными зеваками.
      Богдан не того ждал от результатов осмотра. Собственно, поначалу он вовсе ничего не ждал, но увидев основательного, пожилого лекаря, через заботливые руки которого проходили десятки самых разных болящих, он невольно обнадежился и встревожился одновременно: а ну как лекарь подтвердит его опасения насчет блудных бесов?
      Но лекарь не подтвердил. Лекарь посоветовал обследование более тщательное, научное.
      Как сказал бы наверняка драг еч Баг тогда, тридцать три Яньло мне в глотку, что же это со мной?
      Эх, как-то он там…
      Жаль, что его тут нет. Вот с ним бы можно было все это обсудить до самых косточек и ядрышек. Он бы понял…
      Не убоявшись непогоды, Богдан, отойдя шагов на полтораста от смотровой избы, присел у чьего-то штакетничка на лавку – передохнуть. Сердце било так, словно минфа бежал стошаговку. Слабость накатывала волна за волной. Он поглубже спрятал руки в карманы куртки, локтем прижимая к себе травные пакеты.
      Низкое сизое небо летело, казалось, едва не цепляя виднеющийся вдали почти уж достроенный, весь в лесах, купол планетария; ветер драл и тряс ветви низких кустов краснотала, росших по обе стороны лавочки. Листья еще держались, но как им было сиро, как неуютно и страшно…
      А вон напротив – странноприимный дом. Дальше все было точно по заказу. Богдан, даже если бы нарочно и заранее думал спрятаться, не отыскал бы себе лучшего укрытия, нежели скамейка, затерянная в густом, еще не утратившем листвы кустарнике. Он лишь инстинктивно втянул голову в плечи и поправил очки, увидев, как на крыльцо странноприимного дома вышел младший тангут и почтительно придержал дверь; следом за ним появился и старший. Как их… Вэймин Кэ-ци и Вэймин Чжу-дэ. Мгновение оба постояли на крылечке, оглядываясь (старший оправил шапку), потом спустились по ступеням на деревенский тротуар и, уж больше не оглядываясь, целеустремленно зашагали в сторону причалов.
      Богдан провожал их взглядом, пока они не скрылись за домами.
      «Отче сказал, у них свой катер…» – вспомнил он.
      Сердце, успокоившееся было, сызнова пустилось вскачь.
      Богдан медленно встал. Помедлил, набираясь духу.
      «Даже если они поплывут куда-то, стук мотора я отсюда не услышу. Далеко. И ветер шумит».
      Надо было решаться. Эти двое были крайне подозрительны. Крайне.
      Промысел Божий…
      Жаль, Бага нет. Богдан очень скучал по нему – но тут еще и для дела…
      «До каких же пор ты, драг еч, – строго и даже несколько неприязненно сказал себе Богдан, – будешь перекладывать все самое неприятное на друга?»
      Он медленно, не вынимая рук из карманов, пошел к странноприимному дому.
      Это было старое, крепкое трехэтажное здание серого кирпича под черепичной двускатной крышею, украшенной несколькими телеантеннами и тройкой могучих печных труб. Строили его, верно, еще в прошлом веке, и трубы в ту пору были насущной необходимостью, но, придавая строению законченный, сообразно величавый вид, вряд ли, однако, они сохранили свое значение по сей день…
      Впрочем, какая разница. Не было для Богдана в том разницы.
      Какие пустяки лезут в голову в решительные мгновения…
      Пожилой служитель в наглухо застегнутом сером халате был на месте и, сильно ссутулившись, беззвучно шевеля губами, самозабвенно решал крестословицу. Лишь когда Богдан подошел к нему вплотную, он поднял голову.
      – Чем могу? – спросил он.
      – Добрый день, уважаемый, – проговорил Богдан.
      – И вам поздорову, драгоценный преждерожденный… – выжидательно ответил служитель.
      – Я был бы вам очень признателен, ежели бы вы сочли возможным проводить меня к преждерожденным Вэйминам. У меня есть до них дело.
      На лице служителя отразилось искреннее сожаление.
      – Так они ж, – ответил он, откладывая газету с крестословицею, – вот только вышли. Чуть-чуть вы разминулись.
      – Могу я их подождать? – спросил Богдан, постаравшись тоже изобразить на лице огорчение.
      – Так вотще, – покачал головой служитель. – В начале каждой седмицы они на матеру землю плавают. На день, много – на два. А в другое время как с утра выйдут – так до самого вечера и не возвращаются.
      – Что за невезение! – сказал Богдан, внутренне ликуя. – Тогда, может быть, вы позволите мне оставить для них записку у вас?
      Если бы служитель сказал «да», Богдан честно написал бы: «Почему вы сегодня утром следили за мной?» Ничего лучше он не смог придумать, пока шел от скамейки. В конце концов, даже если отрешиться от всех второстепенных мелочей, уже само по себе поведение тангутов возле его пустыньки было несколько странным.
      Но служитель ответил иначе:
      – Да что мудрить. Вдруг я забуду или выйду куда… Вы сейчас идите прямо в ихний покой, положите грамотку вашу на видное место и вся недолга. У нас же тут никто не запирает.
      Зная порядки странноприимных домов, именно на такой исход Богдан и рассчитывал.
      – Благодарю вас, уважаемый. Будьте любезны в таком случае, сообщите мне номер их покоя.
      – Двадцать семь. Второй этаж, налево. – И славный служитель, посчитав свой долг выполненным, вновь потянулся к газете.
      Богдан поправил очки и пошел к лестнице.
      У нужной двери он остановился и отер пот. Воздуху не хватало. И было очень муторно на душе. То, что он собирался сделать, никак не могло считаться сообразным деянием. Мало ли что ему покажется подозрительным – а вот нарушать безмятежную доверчивость богоспасаемого места и пользоваться ею в своих – даже не служебных, а просто своих! – целях было из рук вон отвратительно.
      На миг у Богдана пропала вся решимость.
      Но перед глазами у него, ровно наяву, проявились беспомощно и жутко оскаленные зубы замученной лисички – и более он не колебался.
      Шатающиеся по дебре невесть зачем Вэймины были чрезвычайно, отчаянно подозрительны. Они вышли навстречу Богдану – прямо от мертвого тела с непонятной жестокостью искалеченного зверька, – и, хотя телесные повреждения явно были нанесены лисичке много ранее, по крайней мере вчера, – их скитания возле трупа наводили на размышления.
      Богдан открыл дверь.
      Только ничего не трогать руками. Это не обыск. Это я просто случайно зашел.
      Чисто. Аккуратно. Прибрано и проветрено. Мебели совсем мало, только самое необходимое.
      Небрежно брошенный на кресло маленький магнитофон.
      Книги.
      И тут сердце Богдана едва не выскочило из груди. Желваки вздулись от праведного негодования.
      На подоконнике книги стояли стопами, и на самом верху одной красовалась большая, аглицкого издания книга по лисьей охоте. Они же там все на лис охотятся, вспомнил Богдан. В-варвары!!
      Пожалуй, впервые в жизни Богдан вложил в это слово оскорбительный смысл.
      Стараясь ни до чего не дотрагиваться, Богдан с трудом присел на корточки возле подоконника и стал просматривать корешки книг. Скажи мне, что ты читаешь, – и я скажу тебе, чего ты хочешь…
      Не вспомнить сейчас, кто это сказал. Не до того.
      Одна, две, три… нет, четыре книги на ханьском наречии. По изгнанию и заклинанию духов и бесов. Странно. Вэймины не производят впечатление магов-любителей.
      Еще две книги о повадках лис. Натуралистические.
      Одна – о приручении лис.
      «Не понимаю, – подумал Богдан. – А впрочем… Охота и приручение. Это не так далеко одно от другого. Но – охота! Знание повадок – это же… приручать сподручней, но и капканы ставить – тоже сподручней!»
      Не вставая с корточек, он, словно на шутейных соревнованиях в детстве, двумя смешными шажками переместился к другой стопе. Чуть не упал. В куртке было нестерпимо жарко, пот неприятно тек между лопатками, сердце начало ломить – но раздеваться, даже расстегиваться было некогда.
      И тут словно вся тяжеленная стопа книг рухнула минфа на затылок. Забывшись, он даже хлопнул себя ладонью по лбу. Потом тихонько засмеялся.
      Все начало вставать на свои места.
      Потому что среди прочих книг на подоконнике лежал один из томов трактата «О лисьем естестве».
      Как же мог Богдан забыть это!
      Наверное, только из-за потрясения. Все, что угодно, он мог предположить – от живой влюбленной жены до сатанинского искушения, но…
      Лисы-оборотни!
      А эти отвратительные Вэймины вообразили себя не иначе как благородными рыцарями борьбы с сонмищем оборотней – и теперь беззастенчиво и жестокосердно губят эти удивительные создания! Негодяи!!
      Трудно было вот так сразу поверить и признать, что здесь, на светлом острове Соловецком, православном и кармолюбивом, невесть каким Божиим попущением завелись лисы-оборотни. В голове не укладывалось. Еще и потому, верно, не подумал о такой возможности Богдан. Но зато теперь все встало на свои места.
      Во всяком случае, многое…
      Уже минуты, наверное, две до слуха Богдана доносился внезапно возникший далекий, смутный, шум. Поначалу он не проникал в сознание увлеченного осмотром минфа. Но постепенно крики делались все громче, и наконец под самыми окнами странноприимного дома вдруг отчаянно заголосил женский голос.
      Богдан вскочил. Машинально встав так сбоку окна, чтобы его не могли увидеть, осторожно взглянул наружу. Посреди улицы, мельтеша руками, бежала, чуть не теряя сапоги, та самая пожилая, замотанная в просторный шерстяной плат преждерожденная поселянка в ватнике – и с надрывом, со слезой кричала в голос:
      – Убилися! Ой, Господи ж Боже ж!! Люди! Да где же ж вы, люди? Тама все поубивалися!!

      Баг вернулся к себе домой около десяти вечера. Судья Ди вышел из темноты комнат и нехотя, с деланым равнодушием зевнул, старательно изображая, что приход друга радует его лишь постольку, поскольку на его, Судьи Ди, блюдце теперь наверняка появится освобожденная от упаковки очередная банка корюшки в собственном соку и в пиале зашипит пеной обычная вечерняя бутылка «Великой Ордуси».