Врачи заявили лондонскому журналисту Буслею, страдавшему нервным переутомлением, что самым рациональным средством для восстановления его здоровья они считают длительное морское плавание. Они настойчиво советовали ему сесть на грузовой, а не на пассажирский пароход: Буслею необходимо было избегать общества, а как же избежать болтовни на пассажирском пароходе?
      Буслей сговорился с мистером Смитсом, капитаном грузового судна «Лидс», собиравшегося отплыть из Лондона в Тринидад. Это был длинный рейс, что как раз и было на руку Буслею. В день отплытия «Лидса» журналист стоял на его палубе, в последний раз окидывая взглядом набережные мирового города, с которыми ему приходилось прощаться, как он думал, на несколько недель.
      «Лидс» снялся с якоря в тот же день. Маленький, но могучий, черный от копоти и угольной пыли, буксир потащил его вниз по течению Темзы. И скоро Буслей, все время находившийся на палубе, уже потерял из виду туманные силуэты зданий величайшего осиного гнезда, носящего имя — Лондон.
      Буслею было как будто немного грустно расставаться с Лондоном — человеку свойственно сживаться с местом, как бы пускать корни, прирастать к нему, и когда приходится сразу порывать с таким местом, поневоле чувствуешь приступ щемящей тоски и необъяснимой тревоги.
      «Пустяки, — встряхнулся Буслей, — поплаваю в океане, отдохну, ничего не делая, отвлекусь, отосплюсь, а главное — проветрю легкие свежим и чистым морским воздухом. Вернусь в Лондон совсем неузнаваемым».
      И он направился к отведенной в его распоряжение капитаном Смитсом каютке.
      И день, и два, и неделю плывет «Лидс» по океану. Жизнь идет на судне, как всегда. Разнообразия мало.
      То погода станет свежей и разгуляются в океанском просторе волны, то стихнет буря и океан успокоится. То бушует ветер и гудит в снастях и словно пытается повалить на борт судно, то он уляжется и воздух как бы застынет. Вечером кажется, что на целые дни устанавливается хорошая погода. А утром смотришь — все кругом напоено, насыщено туманом. Ничего не разглядишь в нескольких шагах.
      Пароход замедляет ход. Поминутно заунывно гудит сирена, чтобы дать знать встречным судам об опасности столкновения. Откуда-то чуть слышны, словно с трудом пробиваясь, такие же заунывные гудки. Может быть, это отзываются такие же встречные суда, а может быть, попросту откликается шаловливое эхо…
      И час, и два, и десять часов блуждает пароход в тумане. И кажется, не выбраться из тумана никогда…
      А там, смотришь, откуда-то потянуло холодным ветром, и уже унесло туман, изорванный в клочки. И вновь сияет над пароходом сверкающее солнце, голубеет небо…
      Буслей скоро привык к судовому режиму. Он сдержал данное капитану слово — никому не мешал на судне, никому не надоедал вопросами и неуместным любопытством.
      Капитан Смитс, не совсем охотно взявший Буслея на борт своего парохода, скоро совершенно примирился со своим пассажиром и в минуты доброго расположения духа охотно болтал с ним о том, о сем, посмеиваясь над его незнанием морских терминов, над непривычкой наблюдать явления, совершающиеся вокруг в природе, предвидеть по каким-то незаметным, почти неуловимым, но понятным морякам признакам близость изменения погоды.
      Раза два или три Смитс снисходил до того, что принимался «сражаться» с пассажиром в шашки, но Буслей слишком легко обыгрывал моряка, забирая без пощады его шашки и проводя свои шашки в дамки, что очень не нравилось Смитсу.
      — С вами сам черт не справится. Ну вас в болото, — ворчал он.
      Таким образом, игра в шашки как-то сама собой скоро прекратилась.
      Зато Буслей, оказавшийся недурным портретистом, успел зарисовать физиономии всех матросов, в десятке поз изобразил самого капитана, и все эти наброски поступили в собственность мистера Смитса.
      В скором времени капитанская каюта превратилась в целую картинную галерею. Судовой плотник довольно искусно изготовил рамочки для акварельных эскизов и карандашных набросков Буслея, и «картинки», как называл весь экипаж «Лидса» его произведения, украсили собой стены капитанской каюты.
      Предсказания врачей, уверявших Буслея, что он быстро оправится от своих недомоганий, как только отлежится и надышится свежим воздухом, оказались правильными: его бледные щеки заметно порозовели, приобрели здоровый загар, кожа, прежде пористая и вялая, сделалась гладкой, бархатистой. В усталых глазах появился блеск; на хмурых устах чаще и чаще мелькала веселая улыбка. В довершение всего — хороший аппетит, крепкий сон, полное отсутствие мучительных головных болей, почти всегда хорошее, ровное настроение духа…
      Чего же желать больше?
      Кроме того, на пароходе видны были только бодрые вечно занятые работой люди со смуглыми обветренными лицами, и не приходилось слышать бесконечных жалоб на те или иные болезни, как это бывает у больных в санатории.
      Правда, жизнь на пароходе отличалась однообразием, казалась по временам слишком монотонной. Иной раз Буслею почему-то вдруг особенно ярко вспоминались концертные залы и театры Лондона, вспоминался клуб, в котором он бывал ежедневно, вспоминались некоторые постоянные собеседники.
      Иной раз в голову приходили мысли о книгах, которые следовало бы прочитать. А то, особенно ночью, мозг Буслея принимался работать, как работает заведенная машина, и автоматически вырабатывать слова и целые фразы, просящиеся в какую-нибудь статью, — тянуло к перу и бумаге.
      Но Буслей упорно отгонял от себя надоедливые мысли о начатых и брошенных за отъездом из Лондона работах.
      «Вернусь, освежившись, тогда буду работать с удвоенной силой. Теперь самое важное — решительно ни о чем не думать и вести нормальный образ жизни», — думал он.
      И день ото дня молодой журналист чувствовал, как крепнут его силы.
      По истечении некоторого времени плавания, совершавшегося в сравнительно благоприятных условиях, «Лидс» спустился до 22 градуса северной широты и перерезал 35 меридиан западной долготы.
      В этот день вечером Буслей раньше обыкновенного улегся спать, — потянуло ко сну. Но едва он улегся, как сон словно рукой сняло.
      Лениво Буслей достал свою записную книжку, чтобы занести в нее некоторые услышанные им сегодня от капитана Смитса характерные выражения, записать несколько собственных мыслей.
      В это время с пароходом что-то случилось. Раньше Буслей всем своим существом улавливал поступательное движение судна. Теперь это движение по каким-то причинам замедлилось. Винт за кормой работал столь же энергично, как и раньше, корпус парохода дрожал обычной мелкой дрожью, но в то же время движение все замедлялось и замедлялось.
      «В чем дело? Что случилось? — лениво думал Буслей, отрываясь от записной книжки. — Надо бы выйти на палубу, спросить. капитана о причинах остановки, да, пожалуй, старик рассердится. Завтра узнаю».
      С этой мыслью Буслей погасил электрическую лампочку, поправил сбившуюся подушку, вытянулся во весь рост и стал сладко дремать.
      И опять грезился ему покинутый Лондон, ярко освещенные улицы, опера, где он бывал довольно часто. Грезились фигуры знакомых… Им овладел здоровый сон. Он спал и не слышал, что на палубе идет суета, что капитан сердито кричит что-то с высоты своего мостика и что матросы бегают от одного борта к другому, освещая спущенными на канатах фонарями поверхность моря.
      Что же происходило с «Лидсом»?
      В то время, как пароход почему-то стал замедлять ход, капитан Смитс находился в своей каюте. Судном командовал старший штурман Джефф. Он не сразу обратил внимание на странное явление замедления хода, но все же скоро забеспокоился и послал вестового вызвать капитана.
      Смитс ворча выбрался из каюты.
      — Ну, что тут у вас, Джефф? — крикнул он помощнику.
      — Ничего не разберу, капитан. «Лидс», кажется, собирается остановиться, словно в кисель въехал, — ответил помощник.
      — Машины как?
      — В полной исправности.
      — Не потеряли ли мы винта?
      — Были бы слышны толчки. И потом ведь перед отправлением’ в рейс винт был осмотрен. Все в исправности.
      — Распорядитесь-ка осветить море у бортов.
      Через несколько минут над поверхностью моря закачались, бросая на воду призрачный скользящий свет, висячие фонари.
      — Дьявольщина! — вырвалось из уст капитана. — Мы, должно быть, сбились с пути, Джефф!
      — Этого нет, капитан. Компас в полной исправности. Наконец, при заходе солнца я делал проверку нашего курса. Мы не могли далеко уйти от обычной линии. На полградуса южнее, не более.
      — А все-таки нас угораздило врезаться в саргассы, Джефф.
      — Саргассы?! — голос помощника дрогнул. — Возможно ли?
      — Поглядите сами.
      Джефф перегнулся через борт, и глухое восклицание вырвалось из его уст. Кажется, он повторил то же самое словечко, которое только что было произнесено капитаном:
      — Дьявольщина!
      — Это — саргассы, Джефф, — угрюмо твердил капитан.
      — Но мы можем избавиться от них. Дадим задний ход, и…
      — Задний ход! — скомандовал Смитс.
      Винт за кормой приостановился, потом двинулся в обратную сторону, все быстрее и быстрее.
      — Двигаемся! — крикнул обрадованный Джефф.
      — Какой там черт, двигаемся, — с досадой отозвался капитан. Стоим преспокойно на месте. Вы только прислушайтесь, как стучит винт. Все глуше, глуше… Проклятие! Морская трава опутала винт. Боюсь, Джефф, мы засели крепко. Проклятая штука эта морская трава.
      — Не попробовать ли нам спустить бот и вывести судно на буксире?
      — Пожалуй.
      Через минуту бот был спущен на воду.
      — Капитан! — крикнул с лодки боцман. — Мы не можем протащить бот. Трава кругом.
      — Отпихивайтесь веслами.
      — Есть.
      Матросы налегли на весла, но бот почти не двигался: кругом бота — и направо, и налево, и сзади его, и спереди, — везде и всюду поверхность моря была словно заплетена водорослями.
      Эти бесконечно длинные, упругие, бледно-зеленые, покрытые слизью нити цеплялись за весла, не давая грести. Они наматывались на весла клубками, тянулись прядями, словно сознательно стремясь увлечь весла, вырвать их из усталых рук гребцов.
      И в то же время, когда матросы пытались проталкивать бот вперед, упираясь веслами в водоросли, проклятая морская трава не давала точки опоры для весел. Последние погружались в воду, не давая ни малейшего толчка боту.
      Крупный пот каплями проступал на теле матросов. А бот не двигался или, если двигался, то только на несколько вершков в минуту.
      — Бесполезно, капитан, — хриплым голосом произнес, наконец, боцман — Выбиваемся из сил, а толку нет.
      — Нажми еще ребята! — ответил капитан, внимательно наблюдавший за ходом работы матросов.
      — Есть, капитан! Нажми, ребята! Разом! Н-ну!
      Но бот через полчаса неимоверных усилий едва отдалился от борта парохода.
      Видя полную безуспешность попыток освободиться таким путем, капитан отдал приказ — поднять лодку на борт.
      — Да, так ничего не выйдет, — сказал он своему помощнику. — В самом деле, это была, признаться, глупая затея. Мускульная сила тут оказывается явно несостоятельной. Надо попробовать очистить запутавшийся винт, тогда попытаемся. Не можем же мы застрять тут на целые сутки. Мне будет здоровая нахлобучка от владельцев.
      — Хотите, капитан, я лично спущусь с кормы на канате, чтобы очистить винт? — спросил Джефф.
      — Валяйте. Возьмите с собой острый нож. Да покрепче привяжите вокруг пояса канат, а то сорветесь и примете холодную ванну.
      Плотник быстро соорудил висячую «люльку». Помощник капитана спустился в ней через кормовой борт к воде и принялся за работу — кромсать острым ножом бесконечно длинные пряди водорослей. Капитан следил за его работой, перегнувшись через борт.
      — Ну что? Как идет?
      — Идет себе понемногу, — отзывался помощник, неутомимо рассекая и кроша водоросли.
      Но, несмотря на успокоительный смысл слов Джеффа, капитан Смитс улавливал в его тоне нотки тревоги.
      — Говорите правду, Джефф! — крикнул он сердито. — Слышите, что ли?
      Несколько секунд штурман не отвечал. Потом снизу донесся его глухой голос:
      — Трудно, чтобы их черти взяли, — ничего не выходит.
      — Почему?
      — Да эту проклятую траву словно со дна к поверхности выпирает. Я крошу, а на место разрезанных тысячи новых вырастают все гуще и гуще…
      — Поднимайтесь на палубу. Бросьте. Ясно, что ничего из этого не выйдет. Придется подождать до утра. Попробуем еще раз машину в ход пустить. Полный ход! — скомандовал капитан, когда Джефф поднялся в своей «люльке» наверх.
      Опять заработала машина, завертелся с бешеной скоростью винт, задрожал весь корпус судна, но — увы — пароход оставался на месте. Вокруг винта образовался целый ком водрослей, сам винт обратился в подобие зеленого шара, и лопасти его уже не давали судну толчков.
      — Стой, будем ждать до утра! — скомандовал капитан.
      Утром, когда Буслей, отлично выспавшийся и бывший в превосходном настроении, выбрался на палубу, он сразу даже не понял, что, собственно, случилось: его взор блуждал по поверхности моря и видел, что, насколько хватал взгляд, эта поверхность казалась изумрудно-зеленой. Словно каким-то чудом «Лидс» оказался перенесенным в центр огромного болотистого луга с роскошной, хотя и несколько однообразной растительностью.
      — Что такое? Кажется, мы стоим? — обратился удивленно Буслей к штурману…
      — Стоим, — ответил тот лаконически.
      — Но почему, и что это за зелень?
      — Водоросли.
      — Да, но почему же мы стоим?
      — Застряли. Винт опутан травой.
      — А-а… Но, надеюсь, скоро избавимся?
      — Гм, гм…
      Помолчав, Джефф вымолвил самым беззаботным тоном:
      — Саргассы. Слышали, что это за штука?
      — Мы попали в зону Саргассова моря?
      — Ну уж, в зону… — с видимым неудовольствием ответил Джефф. — Просто течением оторвало от Саргассова моря, которое находится отсюда за добрых триста километров, известную часть травы и унесло в океан. А нас сам черт занес в это плавучее царство зелени.
      Побродив по палубе, Буслей скоро заметил угрюмые лица матросов. От двух-трех человек он уже слышал о ночных попытках освободиться от саргассов.
      — Надо же, ребята, что-нибудь придумать, — твердил Буслей. Не сидеть же нам тут целую неделю.
      — Капитан, авось, что-нибудь придумает, — угрюмо, с видимым раздражением, отзывались матросы.
      — Заберем лодки и уйдем отсюда — вот что надо сделать, если не хотим пропасть тут, — проворчал кто-то.
      — Разумеется, не будем сидеть, — раздраженно поддакнул другой матрос. — Капитан завел судно сюда, пусть он и сидит сам, если ему нравится.
      — Стойте, ребята! — встрепенулся Буслей. — Да ведь вы же сами говорили, что бот, спущенный сегодня ночью, не мог проплыть и пяти шагов.
      — Ну, да.
      — Так как же вы мечтаете о том, чтобы уйти на лодках? Ничего из этого не выйдет. Надо придумать что-нибудь другое.
      — А вы придумайте, если можете.
      Буслей задумчиво потер переносицу.
      — Стойте, стойте! — вскрикнул он. — Мне пришла в голову идея. Я вспомнил, что когда-то в детстве, гостя у одного школьного товарища, я устраивал отчаянные штуки, путешествуя по болотам на маленьком плоту. Плот — не лодка: он будет не плыть, а, так сказать, скользить по поверхности. Я иду сейчас к капитану…
      — Идите, идите. Авось, что-нибудь выйдет.
      Капитан, выслушав заявление Буслея, отдал приказ изготовить плот.
      Весело застучали топоры и молотки. Но, когда был спущен плот, оказалось, что и он двигаться не может.
      Буслей, однако, не унывал. Его изобретательный ум выдумывал с лихорадочной быстротой один способ освобождения за другим.
      Оставшийся в воде плот спокойно лежал не погружаясь. Это дало иное направление мыслям Буслея.
      — Много ли у нас досок? — осведомился он.
      — Сколько хотите. А что?
      — Так, я попробовал бы, знаете ли, вот какую штуку: насколько я соображаю, мы не могли врезаться очень глубоко в водоросли. Так?
      — Положим. Дальше.
      — Мы проложим из досок тропинку, дорожку, мостик, — называйте, как хотите. Ну, а потом по этим доскам протащим бот.
      — Куда именно?
      — А вы посмотрите: вон там, мне кажется, довольно широкая лагуна, свободная вода. Проследив получше, вы увидите, что она только очень-очень узким перешейком отделяется от другой, еще большей лагуны. А там… А, черт! Да ведь там же, в самом деле, настоящее свободное море!
      — Позвольте, мистер Буслей. Положим, все, что вы говорите, правда. Но что из всего этого следует?
      — Очень многое. Прежде всего, у нас будет надежда хотя бы на лодках выбраться из этого положения.
      — А пароход?
      — Что пароход? Если судно осуждено на гибель, то это не значит, что должны погибать и мы.
      — Я не покину судна. Я — капитан.
      — Позвольте. Может быть, тогда можно будет попытаться спасти судно.
      — Это каким же способом?
      — Попробуем протащить его сквозь водоросли на буксире бота.
      — А водоросли? «Лидс» будет упираться в упругие пряди, и его не стронешь с места.
      — Стойте! Мне пришла еще одна мысль.
      — Не слишком ли много мыслей у вас, Буслей, — угрюмо проворчал старый моряк. — Выдумываете-выдумываете, а толку мало.
      Капитан махнул рукой. Он, видно, потерял всю свою энергию, попав в столь необычайные, непривычные условия, и его мозг, привыкший работать по раз намеченному трафарету, теперь отказывался работать.
      — Ну, говорите, что вы там еще придумали, — сказал он, наконец, Буслею.
      — Почему, капитан, нам не удавалось продвинуть бот по водорослям? Да потому, что водоросли не давали ему ходу, заплетая нос, — ответил Буслей.
      — Ну, да.
      — Почему мы не можем стронуть с места «Лидс»? По той же причине. Исходя из этого, я рассуждаю так: а что, если мы снабдим носовую часть судна подобием остро отточенного ножа, и затем попытаемся тянуть судно? Тогда нож на форштевне будет не напирать на водоросли, а разрезать их. Поняли?
      — Идея, черт возьми! — оживился капитан. — Нож мы можем выковать. Слесаря есть… Слушайте, Буслей. Право, вы — башковитый парень. Никогда я этого от вас не ожидал.
      И Смитс быстро вышел на палубу отдавать приказания матросам.
      В машинном отделении застучали молотки: кузнецы принялись изготовлять под руководством механика огромный нож, чтобы, надев его на форштевень, обратить судно в подобие плуга для вспахивания саргассового поля.
      Тем временем другая часть матросов занялась попыткой проложить мостки по саргассам, чтобы по ним протащить до лагуны бот для буксирования «Лидса».
      Доски приходилось спускать с большой осторожностью, потому что на глазах у команды парохода одна оброненная доска, попав концом в воду, погрузилась и после не всплыла на поверхность.
      Но другие доски оправдали надежды: очутившись на поверхности воды, они опирались о водоросли и выдерживали довольно значительную тяжесть, погружаясь лишь незначительно.
      Мостки быстро росли. Матросы оживились: они поняли, что таким путем представится возможность в крайнем случае хотя бы покинуть прикованное к саргассам судно и на лодках уйти в беспредельное пространство океана.
      Работа кипела, и эту работу совершали все свободные люди. На борту парохода оставалось только семь-восемь человек, не считая Буслея и самого капитана.
      Работа шла следующим порядком: положив около самого борта «Лидса» на водоросли две широких доски, матросы испытали их устойчивость и на всякий случай, чтобы доски не разошлись, скрепили их при помощи перекладины. Затем были спущены и уложены еще две доски, концами к прежним. Закрепили и эти доски, связав их с первыми, и так далее.
      Работа не прерывалась даже на время обеда. Часть матросов обедала, другая работала, не покладая рук, создавая все новые и новые звенья мостков.
      Так дело шло до вечера.
      Вечером работу пришлось прекратить: было темно, фонари мало помогали, странствование по зыбким мосткам становилось опасным.
      Но едва взошла багровая луна, как капитан отдал приказ продолжать работы, и матросы снова забегали по доскам мостков, весело перекликаясь.
      Буслей и Смитс стояли на командирском мостике «Лидса», следя за работой матросов. Буслей обдумывал возникшие в его голове фантастические планы. Лицо Смитса было угрюмо, и глаза, казалось, с ненавистью глядели на все окружающее.
      — Посмотрите-ка на луну, — вдруг прервал он размышления Буслея. — Кажется, что она сегодня точно выкупалась в крови.
      — Ничего особенного. Это известное атмосферное явление рефракция.
      — Называйте как хотите. Это слово ничего мне не поясняет… А вот не нравится мне эта луна сегодня.
      В это время крики матросов возвестили, что работа по сооружению мостков благополучно приведена к концу, — мостики достигли свободной воды.
      Теперь следовало спустить с парохода бот и осторожно протащить его до лагуны.
      — Отложим до утра, — предложил было Буслей.
      — До утра? — удивился капитан. — Это с какой же стати? Ночь ясна, спокойна. Все рады-радешеньки делать что-нибудь. Нет, пусть уж тащат бот, нечего откладывать.
      И бот потащили по мосткам, соблюдая все предосторожности.
      Буслей и Смитс наблюдали за этим в бинокли. Когда бот протащили всего третью часть мостков, «Лидс» вздрогнул, словно получил мягкий толчок. Может быть, под ним прокатилась выросшая в неведомых глубинах моря волна и всколыхнула массивный корпус судна.
      — Осторожнее с ботом! — крикнул в рупор капитан.
      — Есть! — отозвался штурман, командовавший матросами у бота.
      И именно в это мгновение произошло нечто непонятное и вместе с тем ужасное: в нескольких десятках сажен от парохода воды океана вдруг словно вспухли, встали холмом. Холм этот быстро, неимоверно быстро рос. Еще миг, и затрещали жидкие скрепы досок мостков, сами же доски оказались разбросанными во все стороны. Крик, треск ломающегося в щепы дерева, стоны и все смолкло…
      Секунду спустя волна докатилась и до самого «Лидса», подняла его, поставив почти вертикально, положила на бок, потом пароход оправился и принял обычное положение.
      Во время этой встряски Буслей был сбит с ног и покатился по палубе. Капитан устоял на ногах, но ударился головой о какую-то стойку настолько сильно, что на несколько секунд потерял сознание.
      Опомнившись, Буслей закричал раздирающим голосом:
      — Бот!.. Капитан!
      Ни бота, ни матросов, ни мостков уже не было видно: их во мгновение ока поглотила зеленая морская пучина.
      Только здесь и — там еще виднелись обломки мостков, да по временам по зеленой поверхности саргассов ходили, перекатываясь, мелкие волны. На небе, сделавшемся прозрачным, удивительно чистым и светлым, спокойно плыла багровая луна, безучастная свидетельница ужасной драмы.
      И день, и два, и три, и целая неделя прошла над молчаливо стоявшим в Саргассовом море «Лидсом», не принося несчастному судну никаких перемен.
      Разыгравшаяся трагедия окончательно убила у оставшихся матросов надежду на спасение и, что еще хуже, убила всякую энергию. Ничем нельзя было расшевелить упавших духом моряков и заставить их приняться за выковывание ножа, при помощи которого Буслей мечтал вывести из саргассов если не пароход, то хоть лодки с экипажем.
      По наблюдениям капитана, саргассы медленно, но безостановочно плыли в северо-западном направлении, перемещаясь ежедневно на десяток километров. Плывя, они увлекали с собой свою жертву, — застрявший в водорослях пароход.
      — Может быть, в этом наше спасение, — иногда говорил капитан.
      — Это каким же образом? — спрашивал Буслей.
      — Говорят, эти проклятые водоросли выдерживают только определенную и притом довольно высокую температуру воды. Попав в более холодные воды, они быстро умирают. А нас тянет именно туда, где имеется холодное океанское течение. Значит, можно рассчитывать, что некоторое время спустя водоросли начнут вымирать, распадаться, и тогда…
      — А хватит ли у нас провизии и воды до тех пор?
      — Кладовые у нас снабжены недурно, но все же припасы тают… Я и то уже распорядился, чтобы уменьшить рационы. Но матросы сердятся. Со дня на день жду среди них беспорядков.
      Да, капитан Смитс не ошибся. Действительно, среди уцелевших матросов судна назревал бунт, и скоро он вырвался наружу.
      Началось с того, что как-то днем матросы, окружив капитана, беседовавшего с Буслеем, закричали:
      — Вы нас завели в эту ловушку, вы и выводите, как знаете!
      Бледный, как полотно, капитан Смитс смотрел на обезумевших от тоски и ужаса людей, но не нахрдил слов для ответа.
      Покричав, матросы разбрелись по судну.
      На ночь Буслей и Смитс забаррикадировались в одной из кают, куда стащили все наличное оружие. Долго они не спали, но потом, убедившись, что матросы не думают о нападении, предались сну.
      Вскоре их разбудил грохот и крики на палубе.
      — «Лидс» движется! — воскликнул, вскочив со своей койки, капитан.
      В самом деле, с пароходом что-то творилось: он тяжело переваливался с боку на бок, трясясь всем корпусом. Потом послышались странные звуки, словно кто-то шлепал по бортам и палубе огромными тяжелыми лапами. Несколько мгновений судно лежало на левом боку, потом оно опять выпрямилось и приняло нормальное положение.