— Надеремся, когда все закончим, — пообещал Никитин. — Какие ещё будут вопросы? Пожелания?
      — И кто у нас хакер? — спросил я.
      Переглянувшись, мои боевые друзья пожали плечами: этого никто не знает. Хакер — секретная фишка полковника Орешко. Он её держит, как рулетка азартного игрока. Тут разговор, естественно, перешел на великолепного Гошу — он же Гера, он же Гаррик (что значит по фене «героин», заметил Резо), он же Гаранян, он же гарцующая лошадка, на которой я должен въехать на запретную территорию санатория. С минуты на минуту он должен объявиться. Почему, удивился я. Есть данные, что Смирновым-Сокольским заинтересовалось руководство Центра. Оказывается, этот малый, Смирнов-Сокольский, в молодые годы свои был известен в узких научных кругах. Известность пошла ему не впрок — пил как сапожник. И сошел с круга. И вот теперь возродился в моем лице.
      — Так мое сурло известно? — удивился я. — И с ним в самое пекло?
      — Ты, профессор, известен только своими публикациями, — сказал Никитин.
      — А кто это знает?
      — Орешко все знает. И это тоже, — ответил Резо-Хулио.
      — Понятно, иду на заклание, как барашек, — заметил я. Беспредельщина.
      — Никитушка, он боится, — вздохнул Резо. — Сойду я за барашка, да?
      — С твоим носом, Хулио, ты верблюд, корабль пустыни, — хмыкнул Никитин. — Лучше уж я на шашлык.
      Я не выдержал и сказал своим товарищам все, что думаю. О деле. Если оно сгорит на первых моих шагах, то я спущу семь шкур, невзирая на лица и должности. (Орешко-Орешко, интриган. Одна надежда: он знает, что делает.) На том и порешили. И вовремя.
      Затрезвонил телефон — это был восторженный Гоша. Он сообщил неожиданную и радостную весть: моя персона заинтриговала заинтересованную сторону. С его, Гаррика, разумеется, легкой руки.
      — Спасибо, Гаранян, — сказал я. Старался быть официальным, как дипломат на приеме в День независимости эскимосов.
      — Ты чего? — кричал Гера. — С тебя причитается, Смирнов. Бутыль самогона.
      — Два бутыля, — с энтузиазмом пообещал я.
      — Тогда я сейчас буду.
      — Нет. Я на работе не пью.
      — Мы же ещё не работаем, — удивился неутомимый Гоша.
      — Но нас уже ждут, — ляпнул я.
      — А ты откуда знаешь, сокол ясный?
      — От верблюда, — был находчив я. При упоминании благородного животного пустыни Резо закатил глаза, а Никитин погрозил кулаком. — Ты же мне, Гаррик, сам сказал, чтобы я был готов как штык… И я уже готов!
      — А тарахтелка твоя на ходу? Свою я где-то потерял. Забыл, куда поставил.
      — Хорошо гулял, товарищ.
      — Ууу, расскажу, не поверишь. Ну, буду!..
      Бросив трубку, я развел руками: зарапортовался малость. Друзья пожурили меня за беспечность и длинный язык. Если дело и дальше так пойдет, то ясному соколу Смирнову, мать его так, перышки до пупырышек пообщипают. На этой оптимистической ноте мы и расстались.
      Хорошо иметь верных друзей. С такими можно смело в бой пойти и выдуть два или пять бутылей самогона из родной корабельной сосны. Как утверждают терапевты, березовый сок полезен для пищеварительного тракта и мозговых извилин. Особенно после пятого бутыля сосновой бурды становишься мудрым, как вместе взятые царь Соломон, философ Цицерон и портной из местечка Тель-Авив Гордон.
      Я это к тому, что существует банальная истина: то, что у трезвого еврея на уме, у хмельного дурака любой национальности на языке.
      Появившись у меня, елочка Гаранян потребовал бутыль самогона. Ахнув стакан коньяка, Гаррик ещё больше взбодрился. Да так, что мне с трудом удалось втиснуть этот бурдюк с дерьмом в машину. Салон промерз, как стены вытрезвителя, и мой новоявленный друг маленько пришел в себя. И принялся болтать, точно баба на Привозе. Я внимательно слушал. Гаррик нес такую ахинею, что вяли уши. У меня. И тем не менее из словесной руды я извлек крупицы полезной информации.
      Медицинский Центр состоит как бы из трех подразделений (кругов ада, хохотал Гаранян): сектор А, сектор Б, сектор В — и зоны «Гелио». Эта зона самая засекреченная; право прохода туда имеют только члены Правления; их всего пять, светил всевозможных наук. Простые, смертные сотрудники имеют доступ каждый в свой сектор. Пройти в другие без спецразрешения невозможно по причине сложной электронной системы, которая чувствительна к любым вторжениям.
      Словом, из бестолковой болтовни великолепного Гоши я понял, что вся наша (с Орешко) Акция есть чистейшая и откровенная авантюра. На авось. Лезть в пламедышащую пасть дракона без огнетушителя?..
      Правда, признаюсь, в какой-то момент мне показалось, что Гаранян валяет дурака, запугивая меня. Зачем? Нет, он был искренен в хмельном, хвастливом угаре, и от него так натурально разило, что все сомнения терялись в ядовитых испарениях перегара.
      Машина, выбравшись из городских заторов, покатила с ветерком по трассе. Правительственная трасса вела в дачно-охотничьи угодья и поэтому была чиста от снежной каши и ледяных горок и луж. Великолепный Гоша, убаюканный движением, дрых в счастливом неведении своего печального будущего. Впереди его ждала либо случайная пуля, либо койка в грязном лечебно-трудовом профилактории для матерых алкоголиков. А вот что ждало меня за зимними лесами и мерзлыми полями, опаленными ранним багрянцем заката? Вопрос, конечно, интересный, повторим вслед за классиком-сатириком. Но у меня нет ответа на этот вопрос. Я не знаю. Не знаю. Ничего не знаю. Быть может, в незнании и есть надежда на то, что Боженька будет милостив и добр к грешнику-атеисту.
      Господи, дай мне сил и веру в победу! И, точно услышав мои страдания, небо над дальним вишнево-темным лесом разверзлось, и я увидел мощного и величественного рыцаря на лошади-облаке. Рыцарь в доспехах, отливающих кровавым закатным заревом, с острым копьем наперевес двигался в свободном, беззвучном, прекрасном пространстве. Он, посланец Неба, направлялся туда, куда и я — жалкий, убогий, плюгавенький пигмей, сидящий в вонюче-бензиновой, металлической коробке.
      Боже мой, что это?
      Я задал себе этот панический вопрос и тотчас же получил ответ. Ангел-хранитель. Да, это мой ангел-хранитель. Ангел-хранитель.
      Он уходил за край леса, превращаясь в крылатую птицу победы. Не сокола ли?
      От увиденного катаклизма природы я зазевался, и моя автостарушка влепилась в придорожный сугроб. От удара великолепный Гоша проснулся и сразу же издал неприличный пук своей нижней трубой, испоганив и воздух, и чудное видение.
      Небо помрачнело, и повалил липкий, мокрый снег. Даже не верилось, что минуту назад природа дарила свое величие и мистическое озарение небес.
      Я выматерился примерно так:
      — …!..!….!
      — Ты чего? — удивился Гаррик-героин. — Ну и погодка, мать её поземка!
      — А скоро ли нам? — поинтересовался я. — Метелица метет.
      — Ааа, сразу после Барвихи, — последовал ответ моего клятого спутника. — Не пролети, сокол, там поворотик скромненький такой… Ууу, головушка как дерево…
      Я открыл бардачок: поправься, дружок, а то будешь Буратино. Великолепный Гера ахнул:
      — Алекс, ты иллюзионист, ты мне друг по гроб жизни. — Вытащил солдатскую фляжку. — Ууу, да ты Смирнов-Водкин! Я в тебя влюбленный! Открутив колпачок, заглотил содержимое фляжки. — Ууу, крепка, фря. Перцовка?
      — Скипидар на дусте.
      — Перцовка, е-е! Продрала, как на кол сел.
      — Перчик — не человек!
      — Это точно! Можно жить дальше! — заорал великолепный Гоша. — С колом в жопе! Уррра!
      И он, патетический дурак, безусловно, прав: впечатление такое, что вся страна живет и процветает с колом в интересном месте. И большинство населения делает вид, что такое положение вещей приятно для пищеварительного тракта.
      Что и говорить: загадочная русская душа. Скипидар на дусте. Надеюсь, я всеми буду верно понят, включая также определенную часть дуболомных по убеждению граждан.
      Санаторий находился в сосновом бору. Был огорожен чугунной решеткой, поверх которой неназойливой вязью пробегала колючая проволока под чувствительным, должно быть, напряжением. Для любопытных тел.
      На контрольно-пропускном пункте нас задержали. Моя автостарушка оказалась без права проезда на территорию заповедника для партийно-государственных бонз. По этому мелкому поводу великолепный Гоша устроил вселенский хай, подняв на ноги всю Службу безопасности. Я, грешным делом, решил, что мое путешествие к зомби заканчивается, толком не начавшись. К моему удивлению, скоро нам дали зеленый свет к профессору Гараняну Ашоту Гургеновичу в сектор А. И мы проехали в зону повышенной опасности и скрипуче-старых сосен — ровесников тех, кто любит гулять под ними, корабельными мачтами.
      Ведомый указаниями беспокойного спутника, я подрулил авто к неказистому административному зданию в два этажа. Неужели в этом каменном сарае находится ультрасовременный Центр по выпрямлению мозговых извилин? Странно. Но делать нечего, мы с хлопотливым Герой выбрались из машины. Морозец и сосновый воздух кружили голову. За плотной стеной корабельных мачт угадывались лечебно-санаторные стационары, похожие… На мгновение мне показалось, что я снова в лагерной зоне: колючка вокруг, строгая пропускная система, здания, похожие на бараки, лай дрессированных псов… Чур меня, чур!
      Интересно, какая разница между зоной в тайге и зоной в подмосковном сосняке? Наверное, никакой. Разве что в баланде. А так — мы все заключенные мирских и мировых обстоятельств.
      — Дыши-дыши напоследок, Водкин, — пошутил Гаранян-младший. Опускаемся в преисподнюю.
      — Закуси снежком, — посоветовал я спутнику, — а то нас туда не пустят.
      — Пустить-то пустят, а вот выпустят ли? — многозначительно проговорил Гера и рухнул в сугроб для частичного отрезвления.
      Я слепил снежок и подбросил холодный мячик в небо, словно желая напомнить о себе небесному ангелу-хранителю, скрытому мутно-мокрой пеленой.
      — Ну, вперед, — сказал наконец великолепный Гоша. — И будь, Александр, внимателен. — И пропел частушку: — «Оглянись вокруг себя, не еб… ли кто тебя!»
      — Намек понял, — корректно ответил я.
      — Ну, тогда нам сам черт не страшен!
      Жаль, что я атеист, перекрестился бы, ей-Богу!
      В административном коридоре плавал крепкий запах общепитовских щей, хлорки и прошлогодних стенгазет. На однотипных, крашенных белой масляной краской дверях висели таблички с цифровыми обозначениями-шифрами, точно номера на зековских бушлатах.
      — Что это? — поинтересовался я.
      — Не бери в голову, — отмахнулся Гера, все больше превращаясь с каждым шагом в скромного младшего научного сотрудника. — Пришли. — Остановился у одной из дверей, осторожно постучал. — Ашот Гургенович, к вам можно?
      — Кто там? — раздался из кабинета прокуренный басок.
      — Это я. Со Смирновым-Сокольским.
      — Ну-ну, жду-жду.
      Мы вошли в кабинет. Скромный кабинет уездного врачевателя. За столом сидел колоритный седовласый старик в медицинском халате. Коротко взглянул на нас. Белки у профессора были лиловыми, как у негра боксера после нокаута.
      — Ну-с, сволочь, снова натяпался? — сурово буркнул Ашот Гургенович. Позоришь наш род?
      К счастью, его слова относились не ко мне. Племянник залепетал что-то в оправдание, мол, это ещё с первомайских праздников. Дядя бухнул кулаком по столу.
      — Молчи, подлец!
      — Мне лучше выйти, — предложил я.
      — Нет, выйдет он!
      — И это вместо благодарности за специалиста, — обиделся великолепный Гоша, отступая, однако, к двери. — Дядя…
      — Я на рабочем месте тебе не дядя… — рявкнул профессор Гаранян. Придешь, когда протрезвеешь, как снег в лесу!
      Бедный Гаранян-старший, подумал я, никогда ему больше не видеть Гараняна-младшенького. В лесу скорее наступит Первомай под Новый год, чем… Мои мысли были прерваны восстанием племянника у двери:
      — Пил, пью и буду пить!
      — Вон! — снова рявкнул профессор и выпустил из глаз шаровую молнию ненависти и любви.
      Великолепный Гоша испепелился, и мы остались одни в кабинете — я, Смирнов-Сокольский, и ГаранянА.Г., профессор.
      — Ну-с, молодой человек, ознакомился я с вами. — И мой собеседник выложил на стол папку с моими документами и научными публикациями. — Да, Смирнов-Сокольский… Ну, что могу сказать… Мусора в вашей корзине, молодой человек, предостаточно, — и чтобы я, туповатый, понял верно, указал на мою же голову. — Возьмем, например, ваш труд по телепатии. Тут вы, батенька, зарапортовались… Биотоки мозга не могут преодолеть тысячи километров. Их и в полутора метрах не уловишь — слишком маломощны. Телепаты передают вовсе не мысли, дружище; ведь мысли — это понятия, выраженные словами.
      — Но что же передают телепаты, если не мысли?
      — Ощущения, батенька, ощущения. Признаюсь, наша группа шла именно по вашему пути. По ложному. И понадобилось больше двадцати лет, чтобы найти ошибку. Да-да, поддались убеждению, что все дело в биотоках мозга. И усиленно изучали биотоки. Увы, — развел руками.
      Я выразительно почесал затылок, не зная, что вообще говорить. Как говорится, влипла птичка по самый клювик, а кошка рядом зубки точит. К моему облегчению, профессор был из тех фанатиков своего дела, который любит сам излагать суть проблемы:
      — Мы заблуждались, потому что работали как бы в настоящем времени. А как быть в случаях, когда информация идет из прошлого или из будущего? И мы пришли к выводу, дорогой мой, не без помощи, признаюсь, некоторых американских экспериментов. Они, как известно, не делают тайн из своих опытов. В отличие от нас, м-да. Они замалчивают только практические результаты, дуралеи. Так вот, мы пришли к выводу, что, если говорить упрощенно, существует некий внешний Центр, который и соединяет информационной связью всех тех, кто обладает особой восприимчивостью к сигналам из этого Центра.
      — Да, — покачал я головой, состояние мое было близко к идиотическому. — Интересно.
      — Вот вы, молодой человек, никогда не задумывались, куда исчезают информационно-энергетические оболочки после смерти человека?
      — Задумывался, — пролепетал я. — Реинкарнация…
      — Вот-вот. Эта теория переселения душ в новорожденных получила практическое подтверждение. Это так. А куда же деваются остальные оболочки? Есть предположение, что одна из них — чисто информационная, содержащая весь накопленный владельцем интеллект. И эти оболочки сливаются вместе в некоей окружающей Землю сфере. Очень похоже на ноосферу, о которой писал Вернадский, но с несколько более расширенными, так сказать, функциями. И именно эта сфера, носитель интеллекта, носитель опыта, накопленного человечеством за все время его эволюции, и выходит на контакт с живущими поколениями.
      — И у вас существуют формы взаимодействия с этим информационно-энергетическим Центром?
      — Да-с, — с гордостью произнес профессор. — Самый простой — собственно телепатия, в которой вы, как я понимаю, дока, — когда тебя связывают с нужным человеком и ты считываешь его ощущения и образы. Мы разработали достаточно эффективные способы установления таких связей и методы обучения людей, обладающих определенной восприимчивостью. Именно эта часть нашей работы наглухо засекречена. Надо ли объяснять, почему? Хотя… — И тут по нашим с профессором расслабленным научной беседой нервам ударил телефонный звонок. Мы оба вздрогнули, как дети от ночного кошмара. Гаранян-старший поспешно потянулся к трубке. — Да? — И я увидел, как мужественный, гордый, респектабельный профессор на глазах превращается в половую тряпку. — Да-да, конечно-конечно… Нет проблем. — Аккуратно опустил трубку. Избегая смотреть мне в глаза, промямлил: — Извините, сейчас за вами зайдут. А я на вас даю «добро», — и поставил закорючку в моем личном деле. — Надеюсь, мы ещё встретимся. Желаю успехов.
      Кажется, старик увлекся и получил втык от недремлющего уха-ока. За попытку сболтнуть лишнее. Я оказался прав: открылась дверь — в странном спецкомбинезоне, похожем на космический, стоял мордоворотный малый. Примат-астронавт. На его груди пульсировала светящаяся изумрудная точка. Голова была зажата в обруче универсального индивидуального микрофона. Было такое впечатление, что за мной явился гость из будущего.
      — Да-да, пожалуйста. — Профессор Гаранян торопливо отдал представителю Службы безопасности папку личного дела. — Следуйте за ним. И выполняйте все его указания. — Это он сказал мне с дрожью в голосе; было такое впечатление, что старика хватит кондратий. Что бы все это значило? А так хорошо начиналось. Кажется, меня берут в профилактический оборот. Утешает лишь одно: если из меня сделают полноценного инвалида или трифон с дерьмом, то никто про такое недоразумение не узнает. И я останусь в памяти народной героем, павшим в невидимом окопе невидимого фронта. Аминь!
      Кажется, моя мечта осуществлялась. Помнится, я хотел стать космонавтом, чтобы вместе с лайками Белкой и Стрелкой кружить вокруг земного шарика, олицетворяя мир во всем мире и научный прогресс своей лапотной Отчизны. И вот, пожалуйста, Боженька за облаками услышал мои молитвы.
      Правда, поначалу до звезд было далеко. Боец Службы безопасности провел мою светлость к странной двери, потом он, примат-астронавт, что-то пробурчал в микрофон, и в недрах почвы раздался тяжелый монотонный гул, будто из шахты поднималась стратегическая ракета дальнего радиуса действия. (Трепещи, Америка, сейчас мы тебе покажем кузькину мать, мать её так, американскую мечту!)
      Нет, это была не ракета, а всего-навсего кабина лифта. Корректным жестом я был приглашен туда. Мой опекун набрал цифровой шифр: 137978931, и мы ухнули вниз, в бездну. Желудок мой прилип к гортани. Я почувствовал, что сейчас мы окажемся-таки в Америке. Со стороны её плодово-ягодных ягодиц. Или вылетим на околоземную орбиту. Без Стрелки и Белки.
      Ан опять нет! Плавное торможение; двери открываются — открываются двери, и я вступаю… Чур меня, чур!.. Где я? На орбитальной станции? Такое было первое впечатление. От коридора, где использовались строительные материалы неземного, очевидно, происхождения.
      Мать моя реинкарнация! Может, я уже не я? И моя душа переселилась в параллельный мир? Чем черт не шутит?
      К счастью, я увидел трафаретную табличку на родном языке: «Бокс-карантин». Значит, я у своих.
      — Прошу. — Я был приглашен в этот самый бокс-карантин. — Ждите дальнейших указаний. — И мой сопровождающий буквально растворился в воздухе. С моим, между прочим, личным делом.
      — Е-мое! — только и сказал я, осматриваясь. Бокс представлял собой овальное, удобное для бега помещение с комнатой интимного отдыха, душевой, туалетом, спортзалом. Не хватало лишь гостеприимной хозяйки с теплыми пирогами. Елки зеленые! Да брызги шампанского! Чтоб я так всегда жил.
      Вместо хозяйки и пирогов появился ещё один малахольный. Тоже из молчунов. На его груди пульсировал синенький сигнал «светлячка». Оставив на столе костюм космического братства, он указал рукой в сторону душевой и удалился. Я не понял, то ли мне мыться в комбинезоне, то ли — в чем мама родила? Я решил не искушать судьбу и отправился под водопад голым, как обмылок в общественной бане.
      Пряча лицо в дезинфицированных струях, я размышлял на тему: явь все это или сон? Для сна уж больно горяча вода. И впечатления конкретны. Неужели в нашей запендюханной властью, обобранной ею же, нищей стороне возможна такая здравница? Если это, конечно, здравница. Или это все-таки Центр, о котором ботал неосторожный и увлеченный профессор Гаранян? Какой там, к такой-то матери, Мировой разум с его информационно-энергетическими полями! Если человек сам в состоянии создать искусственный Центр по управлению психологией биологической массы. Зачем нам ждать милости от квелой природы?!
      После водных процедур я натянул комбинезон на стерильное тело и наконец почувствовал себя космонавтом. В таких случаях говорят: сбылась мечта идиота. Я, как член ВКС СССР, был готов к полету через тернии. Более того, на моей груди запульсировал солнечно-желтоватый светлячок, утверждающий, вероятно, что все бортовые системы работают нормально.
      — Поехали! — крикнул я. Но ничего не происходило. Увы, космодром что-то мудрил с запуском. Я пожал плечами и прилег на диван. Чему быть того не миновать. Хотя, признаюсь, эта общая стерильная обстановка начинала действовать мне на нервы. Возникло доброе желание либо харкнуть в невидимое око (а в том, что меня, как подопытного кролика, исследуют, сомневаться не приходилось), либо высморкаться на пудовую гирю, болтающуюся под ногами.
      Я не успел доставить себе радость. Снова появился малахольный малый с синеньким «светлячком» на груди и жестом пригласил следовать за собой.
      Я поплелся за ним, хотя желание огреть дубака по стриженому затылку и прижатым ушам было велико. Хрясь — от всей души чтобы. Нельзя.
      Мы прошли по безлюдному коридору (люди, ау?) и остановились у люка в человеческий рост. Мой дубак что-то пробурчал в свой микрофончик, и створки люка, подобно створкам мидии, приоткрылись. Мы попали в следующий коридор. Тут было куда оживленнее — нам навстречу попался какой-то махлак в медицинском халате. Увидев нас, он буквально растворился в воздухе. Я чертыхнулся — шарлатан на шарлатане. Иллюзионисты хреновы!
      Путешествие наше закончилось у одной из бесконечных дверей. Она открылась — и я, к своему облегчению, увидел вполне земную обстановку какой-то лаборатории, напичканной всевозможной аппаратурой и компьютерами. В ней находилась группка людей. Обыкновенных, как картофель. Старичок разночинец. И два молодых паренька в свитерах и джинсиках, из бывших, должно быть, студентов.
      — О, — обрадовался я им. — Живые люди. Братцы, что это за шарашкина контора?
      Бывшие студенты переглянулись, точно я им показал гирю, старичок бомбист захихикал, а из-за нагромождения аппаратуры появился мощный лысый циклоп лет пятидесяти; такого завалить практически невозможно; был он в комбинезоне с алым «светлячком», забасил:
      — Ждем-с, ждем-с, друже. Как впечатления?
      — Тихий уголок, курорт.
      — А доцент мне нравится, — хохотнул циклоп. — Я — Петр Петрович Страхов, Служба безопасности. А вот этот господин ученый, — указал на старичка, — Аристарх Фридрихович, замечательный ученый, из кого угодно душу вытащит, и его помощнички Петя и Федя… Прошу любить и жаловать…
      — А в чем, собственно, дело? — спросил я. — Какая-то галиматья. Можно объясниться доступным языком, матерным, например, пожалуйста. Притомился я от научных изысков.
      — Ну, доцент, ты даешь на гору! — захохотал убийца из Службы безопасности. — Если ты и вправду будешь Смирнов-Сокольский, я первый стану с тобой дружить.
      — А кто же я? — снова удивился доцент в моем лице. — Тульский пряник, что ли?
      — А черт тебя знает, кто ты есть, — признался циклоп. — Может, ты казачок засланный? Сейчас тебе все кишки вывернем… Фридрихович, готов?
      — Я всегда готов, — отрапортовал бодренький старичок, похожий скорее таки на троцкиста-каменевца.
      — Э! — предупредил я. — Кишки мои.
      — Не бойся, герой, — хмыкнул циклоп. — Это всего-навсего детектор лжи.
      — Полиграф, — проблеял старичок.
      — Машина — не баба, брехать бесполезно, — предупредил жизнерадостный убийца.
      — Молодой человек, прошу, — указал на кресло Аристарх Фридрихович. Не волнуйтесь. Процедура долгая, но не болезненная. Я буду задавать вам вопросы, вы на них отвечаете только «да» или «нет». Без комментариев.
      Я опустился в удобное, похожее на зубоврачебное кресло. (Люблю, когда дерут зубы. Другим. Это я шучу. Нервничаю и шучу в очередной раз. Давненько я проходил психологическую подготовку, давненько. Как бы нынешнее трюмление не закончилось потрошением моих рубиновых кишок в оцинкованное ведро. Грустноватое зрелище: кишки в ведре.)
      Пока я рассуждал на отвлеченные темы, талантливые на руки Петя и Федя присоединили мое опечаленное тело к полиграфу-паскуде. Что делать: человек и машина — вечная борьба. Достаточно одного удара в детекторно-лживую рыль, чтобы эта металлическая параша забыла, кто её Создатель и сколько лет его супруге. Но нельзя. Нельзя ломать народное достояние. Налогоплательщики меня не поймут.
      — Ну-с, у меня все готово, — радостно потирал сухие ручки старичок экзекутор. — А вы, молодой человек?
      — Кино, вино и домино, — образно выразился я. — И дерьмо тоже.
      — Значит, готовы-с, — пробормотал старичок.
      — Давно уже, не тяни кота за яйца, АристррФррридрх, тьфу ты, ну, тебя, дед, и обозвали!
      Старичка затрясло, как весеннего кота на крыше при виде кошечки; он человек, конечно, — затопал ногами и заорал:
      — Молчать! Поганец!
      — Так молчать? Или отвечать? — не понял я.
      — Отвечать. И только «да» или «нет», — крякнул троцкист-бухаринец. — И без комментариев.
      Я вздохнул. Циклоп Петр Петрович Страхов погрозил мне пальцем-дубинкой. Юноши колдовали над аппаратурой. Я заерзал в кресле.
      — Господа, а не правда ли, хорошая погода?
      — Вы любите картофель? — рявкнул старичок.
      — Обожаю, батя.
      — Только «да» или «нет».
      — Так мы уже поехали?
      — Вы любите мужчин?
      — Это в каком смысле? — оскорбился я.
      — Петр Петрович, — заныл мой экзекутор.
      Циклоп наклонился надо мной и предупредил:
      — Хлопчик, это саботаж! Ты меня понял?
      — Вопросы-то мудацкие, — сказал я. — Какие вопросы, такие и ответы.
      — Ты в чужом монастыре, хлопчик…
      — А вы, значит, монахи, посланцы Божьи?
      — Угадал, — ощерился циклоп. — Советую не гневить, — и ткнул пальцем вверх. Там был потолок с видеокамерами. — Продолжайте, Аристарх Фридрихович.
      И старичок естествоиспытатель продолжил:
      — Вы агент ЦРУ?
      — Нет. (Так я тебе, старый пень, и сказал бы.)
      — Ваше имя Артур?
      — Нет. (Имя мерзкое, как Аристарх, ей-ей.)
      — Вы любите бананы?
      — Нет. (Бананы любят женщины. Они удобны для них.)
      — Вы любите собак?
      — Да. (Где мой Тузик? Замерз, наверное, бродяжка.)
      — Вы гомосексуалист?
      — Нет. (Совсем дедуля охренел.)
      — Вы агент КГБ?
      — Нет. (Если я не агент ЦРУ и КГБ, тогда кто я?)
      — В детстве вы болели ангиной?
      — Да. (Правда-правда, болел, мама поила меня малиновым чаем.)
      — Вы член КПСС?
      — Нет. (Упаси Боже!)
      — Вы страдаете запорами?
      — Нет. (По-моему, мой мучитель страдает этим самым.)
      — Вы видели когда-нибудь репродукцию картины «Гибель Помпеи»?
      — Да. (При чем тут «Гибель Помпеи»? Кажется, я угодил в филиал дурдома?)
      — Вам нравятся женщины?
      — Да. Очень.
      — Только «да» или «нет»… Дважды два — четыре?
      — Да.
      — Вы находились под следствием?
      — Нет.
      — Никотин убивает лошадь?
      — Да. Черт подери! Если эта лошадь — человек.
      — Только «да» или «нет»… Вы секретный сотрудник КГБ?
      — Нет.
      — Помидор — овощ?
      — Да.
      — Вы знаете «Отче наш»?
      — Нет.
      — У вас в квартире металлическая дверь?
      — Да. (Кажется, я здесь малость лопухнулся: то, что у меня дверь металлическая, — это правда. Но это у меня, бойца невидимого фронта, не у пьянчуги Смирнова-Сокольского.)
      — Вы отдыхали на Черноморском побережье?
      — Да. (Море — это лужа, как, помнится, смеялась Лика.)
      — Вы убивали людей?
      — Нет. (Убивал-убивал, батенька. Ухайдокивал исключительно падл и сук.)
      — Вы посещали мавзолей Ленина?
      — Да. (В детстве. Помню, мама тащила меня по брусчатке, а я хотел писать, и мне было не до засушенной временем куклы.)
      — Вы лечили зубы?
      — Нет. (Хотя лечил, но в зоне. Помню, как тучная тетка, упираясь слоновьей коленкой в мою грудь, тащила клещами мой же больной зуб. Бррр!)
      — Вы работали в НИИ «Полюс»?
      — Да. (Вот конкретный вопрос. Трудился на благо общества в течение десяти лет. Хм. И Смирнов-Сокольский тянул лямку десятку, и я сам тоже под червонец. Это, по-моему, единственное, что нас роднит.)
      — Вы знакомы с Еленой Анатольевной Борсук?
      — Нет. (И вправду незнаком. Надеюсь, она девушка приятная во всех отношениях?)
      — Вы себя считаете хорошим человеком?
      — Да. (А каким еще, батенька?)
      — Снег белый?
      — Да.
      — Сажа черная?
      — Да.
      — Вы летали на самолете ИЛ-62?
      — Да. Кажется.
      — Только «да» или «нет»… Дважды два — пять?
      — Нет.
      — Вы боитесь умереть?
      — Да. (А кто не боится?)
      — Нерон — тиран?
      — Да. (Ну при чем тут этот убийца из убийц?)
      — Вы посещаете синагогу?
      — Нет. (Ну, достал меня этот троцкист-бомбист. Если я выберусь, он у меня свое же пенсне сожрет, пархач.)
      — Вы агент ЦРУ?
      — Нет. (Ну, старый придурок пошел, кажется, по второму кругу.)
      — В СССР есть секс?
      — Нет. (От таких вопросов и от такой жизни все мужское население уже давно импотенты.)
      — Вы болеете за футбольный клуб «Динамо»?
      — Да.
      — Вы верите в Бога?
      — И да, и нет.
      И так далее. По-моему, меня сутки мочалили бредовыми, запредельными, хитроватыми, подлыми, елдачными вопросами. В конце концов я озверел и на какую-то часть вопросов отвечал только «да», а потом — все время «нет». В моем чердачном доме смешалось все: и люди, и кони, и снег с сажей, и ЦРУ с КГБ, и сексуальный конец Помпеи, и картофель с бананом, и запоры с членством в КПСС, и Боженька, летящий на ИЛ-62… Я взопрел, как помидор на огороде под обжигающими лучами солнца. Чтоб все жили, как я прожил в этом бессознательном полете над вечностью.
      Когда все закончилось, я выматерился, высморкавшись в белый халат Аристарха Фридриховича:
      — Ну и чего, туфтальщик? Чего нарыл?
      Боевой старичок с ассистентами изучал листы, испещренные импульсными зигзагами. Циклоп Петр Петрович Страхов внимательно наблюдал за мной, а вдруг я казачок засланный, или агент ЦРУ, или болельщик «Спартака».
      Я же на вид был беззаботен и радостен, решая, однако, каким предметом мне проломить железобетонный, циклопский лоб.
      Циклоп родился под счастливой звездой. Притомившийся старичок экзекутор задумчиво подвел итоги:
      — Скорее «да», чем «нет».
      — Это как? — вскричали мы одновременно, я и представитель Службы безопасности, готовые смертельно вцепиться друг в друга.