Свидание в Раве с Августом II окончательно установило магнит в компасе царя, временно потерявшем свое направление. «Pacta conventa» - пункты, подписанные королем польским при восшествии на престол, заставили также и его требовать от Швеции возвращения областей, некогда принадлежавших республике. Можно было почти с уверенностью рассчитывать на сочувствие Данин: Рёсшильдский договор (1658 г.), навязанный Фридриху III, тяготил его преемников, а герцогство Голштинское - приманка для возбуждения вожделений после смерти Христиана Альберта (1694 г.) - грозило превратиться в яблоко раздора между соседями. Бранден-бург также подавал надежду на возможность союза; соединившись с Францией Людовика XIV и m-me де Ментенон, Швеция отказалась в пользу Пруссии от своей исторической роли в Германии, но сохранила там влияние, осталась соперницей; а в Кенигсберг уже вступал курфюрст. Кроме того, личность Августа произвела на Петра чарующее впечатление, достаточное само по себе, чтобы доказать, сколько сохранилось в едва отшлифованном уме плотника наивной неопытности и легковерия. Высокий, красивый, сильный, искусный во всех физических упражнениях, неутомимый охотник, кутила и волокита, развратный до мозга костей, Август нравился Петру и имел на него сильное влияние. Не задумываясь, Петр признал его гением и был склонен связать свою судьбу с его участью. За четыре дня, проведенных в беспрерывных кутежах, они поделили между собой разгромленную Швецию, а пока обменялись оружием и одеждой. Несколько недель спустя царь появился в Москве в камзоле и со шпагой короля польского на боку. Однако пока не было еще составлено никакого определенного плана союза и кампании: оба друга и будущих союзника были слишком заняты в данную минуту своими домашними делами, чтобы пускаться в предприятия за пределами своих государств. Непокорные поляки причиняли немало хлопот Августу, еще не справившемуся со сторонниками принца де Конти, а Петру предстояло рубить головы: стрельцы снова взбунтовались.
      Окончательный призыв к оружию не выпал на долю ни того, ни другого; нельзя приписать заслугам ни того, ни другого возникновение тройной и четверной коалиции, выставившей два года спустя свою грозную силу против шпаги Карла XII. Это дело рук шведа, по крайней мере, шведского подданного. Свидание в Раве происходило в августе; в октябре 1698 года на сцену вступил Иоанн Рейнгольд Паткуль, родившийся в 1660 году в тюрьме. После сдачи Вольмара Польше его отец и мать были арестованы и заключены в тюрьму в Стокгольме по обвинению в государственной измене. Этот' лифляндский дворянин с самой колыбели казался предназначенным для трагической судьбы. При уме смелом и честолюбивом, при натуре пылкой и страстной, он обладал вообще всеми качествами драматического героя. Соперничество в любви с ранних пор вооружило его против шведского губернатора области Хельмерсена. Вскоре затем, вероятно по личному озлоблению, он превратился в борца лифляндскон аристократии против посягательств Карла XI. Паткуль принадлежал к числу людей, скрывающих свои страсти и верящих в искренность своего лицемерия. Преследуемый и приговоренный заочно к смерти в 1696 году, он нашел себе убежище в Швейцарии, в Пранжене, откуда Флемминг, любимый министр Августа, привлек его в Варшаву. Паткуль прибыл туда с готовым планом коалиции, выставив против Швеции Бранденбург, Данию, Россию и Польшу и предлагая последней в награду за соучастие Лифляндию. На долю России должны были достаться остальные области побережья, и лиф-ляндец постарался тщательно определить эту долю. Он опасался теперь и всегда этой союзницы, советуя хорошенько «связать ей руки, чтобы не дать проглотить кусок, приготовленный для Польши».
      Август легко пошел на приманку; Фридрих IV датский, не отрывавший взоров от герцогства Голштинского, ждал только одобрения. Примаса польского Радзиежовского подкупили, ста тысячами червонных, и дело закипело. Секретный
      пункт договора, подписанного Паткулем от имени дворянства своей страны, обеспечивал Августу и его наследникам обладание Лнфляндией даже в случае, если они лишатся польского престола. Радзиежовскому этот пункт был неизвестен. В Москву послали саксонского генерала Карловича, чтобы заключить окончательный союз с царем, и Паткуль сопровождал его под вымышленным именем. Они встретились с послами нового короля шведского Карла XII, прибывшими для утверждения Кардисского мира (1660). Петр оказал послам любезный прием, выказывая, однако, в первый раз официально некоторое, неудовольствие по поводу плохого обращения с его послами при их проезде через Ригу. Очевидно, он искал только предлога к разрыву и ожидал, для того чтобы сбросить с себя маску, заключения'мира с Турцией. Подписанный 26 января 1699 года, несмотря на усилия французского посланника Ша-тонёфа, Карловицкий договор, примирив Порту с империей и Польшей, для России обеспечил только двухлетнее перемирие. На царского уполномоченного Украинцева возложено было поручение добиться в Константинополе прочного мира. 11 ноября 1699 года Петр, уверенный в благоприятном исходе этих переговоров, пригласил послов польского и датского в свой маленький домик в Преображенском и подписал с ними секретный договор о союзе оборонительном и наступательном, где, впрочем, Август значился лишь в качестве курфюрста Саксонского. Но в то же время царь продолжал ласкать шведов. Украинцев еще не мог достигнуть желанного успеха. В начале 1700 года, верные взятым на себя обязательствам. Август и Фридрих начали кампанию; Петр, обязавшийся действовать заодно, не обращал на то никакого внимания и не двигался. Фридрих был разбит; опасность угрожала его столице. Тем хуже для него! Август, взяв Динамюнде, потерпел неудачу под Ригой. Тем лучше! Рига достанется России. Другой саксонский генерал, Ланген, поспешил в Москву; царь-спокойно выслушал его сетования и обещал приступить к действиям сейчас же, как то позволят известия из Константинополя. Переговоры шли успешно, и он вскоре надеялся получить возможность напасть на шведов со стороны Пскова, как было им обещано. Паткуль сильно настаивал на этом последнем обстоятельстве, и Петр осмотрительно удержался от всяких возражений. Вопрос был решен: Лифляндии Петр не должен был касаться.
      Наконец 8 августа 1700 года прибыл курьер от Украинцева с давно жданной депешей: мир был подписан, и в тот же
      день царские войска получили приказ выступить в поход. Только направились они не к Пскову, а двинулись на Нарву, прямо в сердце Лифляндии!
      В манифесте о войне Петр распространяется с бесподобной беззастенчивостью об обидах, нанесенных ему при проезде через Ригу. Три недели спустя его посланник в Голландии Матвеев, еще не получивший предупреждения, продолжал уверять Штаты в миролюбивом настроении царя, «отнюдь не намеревающегося обнажать шпагу из-за обид; нанесенных его послам». Теперь оказывалось, что сам царь был оскорблен, несмотря на свое инкогнито, и царь начал войну, чтобы отомстить за пренебрежение, выказанное Петру Михайлову.
      Армия, предназначенная для осады Нарвы, состояла из трех вновь сформированных дивизий под начальством генералов Головина, Вейде и Репнина, из 10 500 казаков и нескольких отрядов иррегулярных войск, всего 3520 человек. Дивизия Репнина, 10 835 человек и казаки остались в дороге, так что весь наличный состав равнялся приблизительно 40 000 человек. Но Карл XII, со своей стороны, мог выслать на помощь крепости не более 6300 пехотинцев и 3130 человек конницы. Кроме того, ему предстояло от самого Везеберга, куда предполагалось выдвинуть кавалерию Шереметева, идти, отделенному от лагеря, летучей колонной по опустошенному, краю. Ему приходилось поэтому везти за собой все свои запасы и боевые снаряды, и отряд этот, встретившись после целого ряда форсированных маршей с неприятелем, в пять раз сильнейшим, оказался в состоянии полного изнеможения.
      Петр не ожидал застать шведского короля в Лифляндии. Он предполагал его еще занятым далеко с королем датским, не зная о Травендальском мире, уже заключенном этим союзником и подписанном в день выступления в поход русской армии. Весело двинулся царь вперед во главе своей роты бомбардиров, рассчитывая на легкий успех. Подойдя к городу 23 сентября, он был крайне удивлен, увидев, что тот как будто собирается упорно защищаться. Предстояла, очевидно, настоящая осада, и когда после месяца приготовлений русские батареи наконец открыли огонь, результата от того не получилось никакого. Орудия оказались плохи и еще хуже обслуживались. Прошло два месяца в ожиданни какой-нибудь счастливой случайности: предложения сдачи, прибытия Репнина. В ночь с 17 на 18 ноября было получено известие о приближении короля шведского, находившегося на расстоянии суток пути.
      В ту же ночь Петр покинул свой лагерь, предоставляя начальствование принцу де Круа.
      Аргументы, приводимые самим государем и его защитниками для оправдания такого беспримерного бегства, не выдерживают критики. Необходимость свидания с королем польским, желание поторопить отряд Репнина, - как все это жалко! Получившие от Августа приказание следить за военными действиями в Лифляндии, генералы Ланген и Халларт серьезно объясняют в своих донесениях, что царю пришлось поспешить' в Москву для приема турецкого посла… ожидавшегося через четыре месяца!
      Посол императора Плейель относится к делу более серьезно, объясняя, что государь покорился настояниям своих приближенных, находивших, что его пребывание под Нарвой было сопряжено с чересчур большой опасностью. И, говоря об этих приближенных, министрах и генералах, сам Халларт, не стесняясь, заявлял на своем грубом языке солдата: «У них столько же храбрости, как шерсти на брюхе у лягушки». Смущенная оказанным ей неожиданным сопротивлением, плохо снабженная средствами для его преодоления, под плохим начальством, плохо расположенная, плохо накормленная, - русская армия находилась в это время в состоянии сильной деморализации. Приближение Карла вызвало панику, что сейчас же отразилось на столь восприимчивой впечатлительности Петра. Приказания, оставленные им принцу де Круа, достаточно ясно указывают на смятение, обуявшее ум царя. Он сделал два распоряжения: одно - ожидать, чтобы приступить к штурму, подвоза недостающих артиллерийских снарядов; другое - попытаться взять город «до прибытия короля Швеции». Ему очень хорошо было известно, что значит это приближение, раз оно заставило его бежать.
      Как полководец, принц Карл Евгений де Круа был не новичок. Прослужив пятнадцать лет. в войсках германского императора, получив чин генерал-фельдмаршала под начальством Карла Лотарингского, участвовав в 1683 году в освобождении Вены Собсским, он обладал опытом и авторитетом; но, прибыв в русский лагерь по поручению короля польского, он не имел никакого понятия о предоставленной в его распоряжение армии, не знал ее начальников, не говорил на их языке. Ему можно поставить в вину только согласие на принятие на себя такого командования. Он искупил ее через два года своею смертью в Ревеле, узником, лишенным всего.
      Молниеносная быстрота, с какой Карл справился под стенами Копенгагена со слабейшим из своих трех противников, меньше поразила бы молодого государя, если бы Петр лучше взвесил те условия, при которых он и его союзники начали борьбу, по-видимому, столь ьевыгодную для них. Король Фридрих не принял в расчет союзных государств, недавно подписавших Альтонский договор и взявших под свою защиту герцогство Голштинское, а также войск Люнебурга и Ганновера, сейчас же поспешивших на помощь Тснингену, и флота англо-голландского, принудившего датский флот укрыться под стенами Копенгагена, что позволило королю шведскому спокойно переправиться через Зундский пролив и высадиться в Зеландии. Он также не принял в расчет, что, впрочем, простительно, обстоятельства, вскоре поразившего всю Европу
      ¦ изумлением и ужасом: счастья и военного гения Карла XII.
      Карл, родившимся в 1682 году, на десять лет позже Петра,
      убивавший медведей на шестнадцатом году, сделавшийся солдатом на восемнадцатом, грезивший о славе, битвах, резне,
      является последним представителем поколения людей, державших с XVI до XVII века всю Центральную Европу в своих железных тисках. Он принадлежит к дикому полчищу рубак, заливших Германию и Италию кровью и огнем, влачивших саблю из города в город, из села в село, сражаясь без отдыха, живя для войны и войной, старея и умирая в латах, среди воздуха, насыщенного убийством, с телом, покрытым ранами, с руками, запятнанными ужаснейшими злодеяниями, но с душой чистой и гордой. На пороге новой эпохи он олицетворяет собой и прославляет прошлую, исчезнувшую для счастья человечества вместе с ним. Граф Гюискар, сопровождавший Карла в первой кампании в качестве посланника короля Франции, рисует следующий портрет шведского короля:
      «Король шведский высокого роста, выше меня почти на голову. Он очень красив, с прекрасными глазами, хорошим цветом овального лица; немного пришепетывает. Носит небольшой парик с волосами, сзади связанными в кошелек. Он носит подгалстучкик, очень узкое полукафтанье из гладкого сукна с рукавами узкими, как у наших камзолов, поверх полукафтанья небольшую портупею со шпагой необычайной длины и толщины; башмаки почти плоские, что составляет одеяние довольно странное для государя в его возрасте». Как видно, описание весьма краткое и чисто внешнее. Отзыв английского посла Степнея, данный спустя несколько лет, гораздо выразительнее: - «Это высокого роста, хорошо сложенный государь, но довольно -неряшливый. Манеры его грубее, чем их можно бы ожидать от молодого человека. Чтобы внешность его стоянок не отличалась от внутренних порядков в них, он выбрал самое грязное место в Саксонии и один из самых плохих домов. Самое чистое и опрятное место - это двор перед домом, где все обязаны слезать с лошадей и где ноги вязнут в грязи по колено. Тут стоят его собственные лошади в недоуздках и с торбами, без попон, без кормушек, без яслей. У них взъерошенная шерсть, круглые животы, широкие крупы, плохо содержимые хвосты, косматые гривы. Конюха, за ними ухаживающие, по-видимому, пользуются не лучшим приютом и едой, чем лошади. Для государя всегда имеется наготове оседланный конь. Карл вскакивает на него и несется вперед один, не дожидаясь, пока кто-нибудь успеет последовать за ним. Он иногда делает в день до десяти, двенадцати немецких миль, что равняется сорока восьми, пятидесяти английским, и это даже зимой, и бывает весь покрыт грязью, словно почтальон. Одежда его голубого цвета с желтыми медными пуговицами, полы полукафтанья отвернуты спереди и сзади, открывая камзол и кожаные штаны, часто очень сальные… Он носит черный креп вместо галстука, но ворот его сюртука застегнут так высоко, что из-под него все равно ничего не видно. Рубашка и рукава обыкновенно очень грязны, манжеты и перчатки он надевает только, когда едет верхом. Руки такого же цвета, как обшлага, так что их с трудом можно различить. Волосы у него светло-каштановые, очень жирные и короткие, и он их расчесывает только пальцами. Он садится без всяких церемоний на первый попавшийся п столовой стул… Ест быстро, никогда не остается за столом дольше четверти часа и не говорит за обедом ни слова… Пиво - единственный, употребляемый им напиток… Он не признает ни простынь, ни пологов над кроватью; перина, лежащая под ним, служит ему и одеялом: он прикрывается ею… Рядом с постелью у него лежит прекрасная покрытая позолотой Библия, - единственная представительная, вещь из всей его обстановки».
      На этот раз получается хорошо обрисованная дикая, суровая, мощная фигура.
      Высадка в Зеландии была смелым юношеским шагом, и Гюискар, находя предприятие дерзким, не отговаривал от него государя, даже сам бросился вместе с ним в воду, чтобы скорее достичь берега:
      – Ваше величество не пожелает, чтобы я покинул ваш двор в самый прекрасный его день!
      Высадка в Лифляндии, куда плохая погода помешала доставить часть полков, даже в глазах неустрашимого дипломата показалась безумием. «Очень страшно, что королю не уцелеть», - писал он. Чтобы добраться до Нарвы со своим восьмитысячным отрядом, Карлу надо было пройти по пустыне, миновать в Пихайоги узкую долину, пересеченную ручьем, которая, будучи укреплена, могла послужить для него непре-одолимым препятствием. Гордон подумывал об этом, Петр его не слушал и только в последнюю минуту послал туда Шереметева, который застал шведов выступавшими из долины и,
      «получив несколько залпов картечи, в беспорядке отступил. Безумие восторжествовало. Карл, продолжая идти вперед, сделал крупную ставку. Солдаты были истощены, лошади два
      – дня не ели. Но его ничто не останавливало. И вот он под Нарвой. Не успев прийти, он выстроил своих шведов в колонны к атаке, сам вел одну из таких колонн, воспользовался метелью, залеплявшей снегом глаза его противников, пробился в их лагерь и в полчаса овладел им совершенно. Только два гвардейских полка оказали некоторое сопротивление. -Несколько русских солдат потонули в Нарве. Все остальное бежало или сдалось в плен. «Если был бы лед на реке, - насмешливо говорил Карл, - не думаю, чтобы нам удалось хотя кого-нибудь убить».
      Разгром был полный. Не существовало больше ни армии, ни артиллерии, погибла честь и даже не было государя. Честь была опозорена среди издевательств Европы, приветствовавшей это поражение без битвы, а государь бежал! Планы о победах, мечты об общении с Европой, о плавании по Северным морям и просветительной миссии, - все исчезло, все рушилось вокруг Петра. II он сам потерялся среди окружавших его развалин. Он продолжал бежать. Разве шведы не следовали за ним по пятам? Он плакал и хотел заключить мир, - мир поскорее, какой угодно ценой! Он обращался с жалобными мольбами к Голландским Штатам, к Англии, к императору австрийскому, упрашивая о посредничестве.
      Но как быстро снова воспрянул царь духом! Он поднял голову и вскоре сквозь позлащенный туман, каким несовершенное воспитание, самомнение еще полувосточного государя и неопытность окутывали его, как сквозь завесу, разодранную этой ужасной катастрофой, этим страшным уроком, он увидал и понял наконец действительность. Он понял, что ему надо делать, чтобы добиться того, чего он хочет. Не играть больше в солдаты или моряки, не забавляться комедией могущества и славы, выставляя при этом себя напоказ, не стремиться впредь наудачу, не желая считаться ни с пространством, ни с временем, но трудиться действительно, двигаясь шаг за шагом, соразмеряя усилия каждого дня, обдумывая работу на завтра, давая созреть плоду, не протягивая к нему преждевременно руки, чтобы его сорвать; быть благоразумным, выжидать, терпеть. И он проделал все это, черпая в самом себе и в окружающей среде силы для осуществления такой задачи. Сильный народ, к которому он принадлежал, стойкий в страданиях и бедствиях, доставил ему необходимую поддержку, неисчерпаемый источник преданности, преодолевающей все испытания, беспредельное проявление самопожертвования. После десяти разбитых армий он выставил десять новых. Какой ценой - безразлично! Его народ пошел за ним, пожертвовав собой до последнего человека, до последнего куска хлеба, вырванного из голодного рта. Меньше чем через месяц нарвекий беглец принадлежал прошлому, миновавшему, забытому, почти невероятному. Появился будущий победитель при Полтаве.
      Из армии, двинутой в поход, осталось всего около двадцати трех тысяч человек: отряд Шереметева, конница, которую имели возможность спасти, и дивизия Репнина. Петр приказал произвести новый набор. Для отливки пушек он взял церковные колокола. Напрасно духовенство кричало о святотатстве! В Петре не осталось никаких следов малодушия. Он распоряжался, действовал, поспевал повсюду, подгоняя одних, подбадривая других, сообщая всем частицу своей энергии, закаленной несчастьем. Он старался также - еще слишком глубоко проникнутый духом Византии, чтобы от того отказаться, - дать другое направление общественному мнению. Матвееву было поручено изложить по-своему для читателей голландской газеты и меморий, посылаемых им Штатам, описание битвы при Нарве и ее последствий. Матвеев писал: «Окруженные в русском лагере превосходными силами шведы принуждены были сдаться; тогда несколько русских офицеров пожелали представиться королю Швеции, и последний вероломно воспользовался этим обстоятельством, чтобы захватить их в плен». Европа только посмеялась над таким объяснением; но эта вымышленная капитуляция, будто бы нарушенная шведами, послужила впоследствии Петру предлогом для нарушения условий сдачи, признанных им самим. В Вене граф Кауниц тоже улыбался, выслушивая заявление князя Голицына, что «царь для доказательства своей военной славы не нуждается в победах», Спрошенный вице-канцлером относи-, тельно условий, какие его государь желал бы предъявить своему победоносному противнику, русский дипломат без колебаний потребовал большую часть Лифляндии с Нарвой, Иван-городом, Колыванью, Коиорьем, Дерптом, и будущее доказало, что он не просил ничего лишнего!
      Будущее недолго медлило с вознаграждением за столь блестящее мужество. Прежде всего, Карл XII отказался от намерения немедленно пожать в России плоды одержанной победы. Петр с восторгом увидал его удаляющимся в глубь польских равнин. Решение короля Швеции, говорят, шедшее наперекор мнению его генералов, подверглось сильному осуждению. Но Гюискар находил его совершенно основательным, так как король еще не покончил дела с Августом посредством мира, на который тот изъявлял полную готовность через того же самого Гюискара. Но в этом отношении Карл оставался глух к убеждениям и мольбам французского дипломата. Почему? «Боялся, что не останется у него врагов», - говорил Гюискар. И так как он не мог углубиться в Россию, обратившись тылом к Саксонии и Польше, то он решил сначала, и совершенно справедливо, обеспечить себе пути отступления и сообщения. Таким образом, он сам укреплял и вос-становлял союз, потрясенный уже всеобщим поражением. Оттолкнутый Карлом, Август снова бросился в объятия Петра, и в феврале 1701 года в замке Бирже, близ Динабурга, снова съехались царь и король польский, чтобы новым договором связать свою судьбу.
      Собственность молодой жены графа-палатина Нейбург-ского, урожденной княжны Радзивилл, этот замок, теперь обратившийся в развалины, представлял собой в то время роскошное жилище. Оба союзника начали с возобновления развлечений Равы. Побитый днем как артиллерист, Петр одержал победу вечером; Август так сильно напился, что не представлялось никакой возможности разбудить его на следующий день и поднять на ноги, чтобы идти в церковь. Петр отправился один. Он набожно прослушал обедню ~- конечно, католическую, потому что действие происходило в Польше, - и со своей обычной любознательностью расспрашивал о подробностях службы. Потом, когда Август проспал свой хмель, орт-ия'снова началась и длилась три дня. Но все-таки друзья нашли возможность беседовать о политике даже за столом, продолжая состязания в ловкости и силе, начатые стрельбой в цель. Заметив, что одна из поставленных перед ним серебряных тарелок недостаточно чиста. Август перебросил ее за ояпну, предварительно свернув пальцами, словно лист бумаги. Петр сейчас же проделал то же, и всему сервизу грозила та же участь; но царь первый остановился на размышлении, что следует подумать о том, чтобы так же расправиться со шпагой короля шведского, и на четвертый день он начал переговоры с вице-канцлером польским Щукой по поводу участия республики в предстоящей войне. Соглашение не состоялось, и республика осталась в стороне, но личный союз обоих государей закреплен был 26 февраля.
      1701 год был еще тяжелым для Петра. Соединение, происшедшее между его армией, кое-как пополненной, и саксонской армией Августа привело лишь к общему поражению под Ригрй (3 июля). В нюне загорелся Московский Кремль. Приказы с архивом, провиантские склады, дворцы стали добычей 'пламени. Колокола срывались с колокольни Ивана Великого, и самый большой весом в 8000 пудов разбился при падении. Но зимой Шереметеву удалось захватить Шлиппенбаха с превосходными силами и разбить его при Эрестфере (29 декабря). Можно себе представить ликование Петра и бесконечный ряд торжественных празднеств, затеянных им по этому поводу. Он не удовольствовался только выставлением напоказ в Москве, среди вновь воскресшей роскоши, доставшихся ему редких пленников-шведов. Его практический ум внушил ему мысль воспользоваться ими еще иным способом, и Корнелиус фон Брюин, уже освоившийся с местными нравами, спокойно рассказывает, что цена пленников, продававшихся раньше по три-четыре флорина за человека, поднялась до двадцати-тридцати флоринов, Даже иностранцы решились принять участие в торге и наперебой расхватывали товар. 18 июля 1702 года - новая победа Шереметева над Шлиппенбахом. Тридцать тысяч русских одолели восемь тысяч шведов. В бюллетене, выпущенном Петром, говорится. Что пять тысяч пятьсот вражеских тел полегло на поле брани, Шереметев же потерял всего четыреста человек. Такое сообщение опять рассмешило всю "Европу; но Лифляндии было уже не до смеха. Вольмар и Мариенбург достались победителям, немилосердно опустошавшим страну. Русские еще не научились иначе воевать, а Петр, без сомнения, не мог себе пока представить, что этой области суждено впоследствии стать его владениями. Кроме того, он был поглощен иными делами. Прежние заботы, старые причуды опять всецело завладели им, и он предоставлял Апраксину свирепствовать в Ингрин, на берегах Невы, на месте своей будущей столицы, а сам наблюдал в Архангельске за постройкой нескольких несчастных барок. Только в сентябре, гонимый льдами, уже затянувшими северный порт, он возвратился на запад и нашел свой настоящий путь. Вот он на Ладожском озере. Туда при-. зывает он Шереметева, и наконец в его подвижном уме обрисовывается цель, к которой он будет стремиться долгие годы: он начинает осаду Нотебурга - древнего Орешка, где находился гарнизон всего из четырехсот пятидесяти человек, и 11 декабря 1702 года перекрещивает сдавшуюся крепостцу новым, символическим именем Шлиссельбург - «город-ключ»: ключ к морю! Петр был в восторге.
      В апреле 1703 года произошло взятие Ниеншанца у самого устья Невы. Это уже был личный успех бомбардира Петра Михайлова, пустившего здесь в ход свои батареи. Месяц спустя артиллерист преобразился в моряка и подарил России первую морскую победу: два гвардейских полка, посаженные на тридцать шлюпок, окружили два маленьких шведских судна, еще не знавших о сдаче Ниеншанца и плывших по направлению к этому городу, взяли их в плен и перебили команду. Безумная, детская радость брызжет в письмах, отосланных победителем своим друзьям. И нельзя отрицать, что торжество Петра было основательно: он вернул исторический путь, послуживший в IX веке для первых варягов дорогой к югу, к солнцу Греции, и с 16 мая на одном из прибрежных островков начали появляться деревянные домики, стали множиться, превращаться в дворцы и называться Петербургом!
      Карл XII нисколько не обеспокоился этими победами и воздвигающимся городом. «Пусть себе строит города, больше нам достанется». Таким образом, Петру и его войскам предстояли с этой стороны лишь стычки с отрядами мелкими н как бы заранее обреченными. Этим он воспользовался, чтобы извлечь наибольшую выгоду из такого положения, распространяясь и укрепляясь в Ингрии и Лифляндии. В июле 1704 года Петр присутствовал при взятии Дерпта; в августе вознаградил себя под Нарвой, взяв город после смертоносного штурма, и уже в ноябре 1703 года в устьях Невы появился так нетерпеливо жданный гость: иностранный коммерческий корабль с грузом водки и соли. Губернатор Петербурга Меншиков устроил в честь капитана банкет и поднес ему подарок в виде пятисот гульденов, а каждому матросу - по тридцати талеров.
      Карл XII продолжал оставаться в Польше, где дела Августа шли все хуже и хуже. Сейм, собравшийся в феврале в Варшаве, объявил его низложенным. После кандидатуры Яна Собеского, устрашенного ловушкой, в которую свергнутый король поймал сына освободителя Вены, Карл выдвинул Станислава Лещинского. Он теперь был хозяином положения и не заботился пока ни о России, ни о ее государе, а последний уже начинал беспокоиться о последствиях, какие мог иметь для него такой захват власти в Польше и в Саксонии. Очевидно, Карл, в конце концов, должен был вернуться обратно, а встреча Шереметева с Левснгауптом при Гемауерторфс (в Курляндии 15 июля 1705 г.) подтвердила тот факт, что помимо громадной разницы в силах, участвовавших с обеих сторон, русекзя армия не в состоянии выдержать натиска шведских войск под начальством хорошего вождя. Сам тяжело раненный, Шереметев на этот раз лишился всей своей пехоты.
      Что теперь делать? Продолжать работать, накоплять силы и опыт, видя, что полководцам, подобным Шереметеву, не справиться с такой задачей, искать за границей генералов, инструкторов, техников; затем опять ждать терпеливо, уклоняясь от всяких сомнительных стычек; стараться заключить мир, сохранив за собой часть захваченных владений; вести переговоры. Годы 1705-1707 были заполнены для Петра внутри государства беспримерными усилиями организации военной и экономической, извне - неустанной дипломатической кампанией во всех четырех концах Европы. Мы перейдем к первой части этой трудной работы, лишь мимоходом коснувшись второй.
      Задача русской дипломатии в это время еще оставалась весьма неблагодарной. Европейские кабинеты все еще смотрели на Россию под впечатлением постыдного поражения под Нарвой в 1700 году. В Вене князь Петр Голицын, преследуемый оскорблениями, как милости просил отозвания; Матвеев, бедствовавший в Гааге, получая всего две тысячи рублей в год на представительство, имел поручение устроить заем в обмен на вспомогательный отряд против Франции. Его-спрашивали: предлагаемые им войска не те ли это самые, что взяли в плен шведского короля? Голландцы, люди практичные и предусмотрительные, недоброжелательным взором следили за новыми приобретениями России на Балтийском побережье. В 1705 году Матвеев решился предпринять путешествие в Париж, где у царя с 1703 года был только резидент без определенного характера, Постников. Он наивно признавался, что его никто не принимает всерьез. Дмитрий Голицын добивался с 1701 года утверждения договора, заключенного Украинце-вьш, требуя, сверх того, свободного плавания по Черному морю. Увы! Турки не хотели даже допустить прибытия послов в Стамбул водным путем, «ихводами»!.. Однако впервые они согласились на постоянное пребывание русского посланника в Андрианополе; но Петр Толстой, назначенный на этот пост, напрасно старался склонить их на диверсию в сторону Германии. Все же Петр чувствовал себя в настоящую минуту в безопасности, по крайней мере, с этой стороны.