Серебряный век. Паралипоменон - Посох в цвету. Собрание стихотворений
ModernLib.Net / Поэзия / Валериан Бородаевский / Посох в цвету. Собрание стихотворений - Чтение
(Ознакомительный отрывок)
(стр. 4)
Ну играй же, таракан! Запляши по балалайке! – «Ночь раскрыла сарафан, Светят груди молодайки!» Богини
I
Богини
Их было две по сторонам балкона, Отрытые из древнего кургана, Две бабы каменных, широкоскулых И с плоским носом – две огромных глыбы, Запечатлевших скифский вещий дух. И милый дом, восставшие от праха, Вы сторожили, мощные богини, С улыбкой простоватой и жестокой На треснувших, обветренных губах… Одна была постарше, с вислой грудью. Ее черты казались стерты влагой: Быть может, сам великий, синий Днепр Ее терзал в порыве покаянном, — Владычицу греховную зачатий, — И мчал к морям, с порога на порог. Другая, юная, еще хранила облик Девический; граненых ожерелий Тройная нить ей обнимала шею, Округлую и тяжкую, как столп. О, серый камень, как томил ты дивно Ваятеля, – как мучил он тебя, Чтобы мечту пылающих ночей Привлечь к твоим шероховатым граням! Когда ко мне прекрасная хозяйка, Чуть улыбаясь, шла с балкона, в блузе И пышных локонах, кивая головой, И становилась, опершись на плечи Одной из двух таинственных богинь, — О, что тогда в груди моей кипело… Я слышал речь ее, с едва заметным Акцентом польским, целовал персты И увлекал от каменных чудовищ К террасе, завитой плющом тенистым… А там, внизу, они стояли грузно, И каменные плечи их серели Непобедимой, вечной, мертвой мощью… II
В осьмнадцать лет
В мой городок из северной столицы Глухой, метельной ночью я скачу Услышать смех двоюродной сестрицы. Я юный ус порывисто кручу, Бубенчикам заливистым внимаю И ямщику нелепости кричу. Оборотясь, кнутом он машет: знаю! (А борода – как глетчер, и в глазах Лазурное приветствие читаю.) Вкруг фонарей танцует снежный прах; Дымится пар над крупами лошадок И свищет ветер в гривах и хвостах. И этот свист, как голос лирный, сладок Под сводами торжественных ворот (Являющих возвышенный упадок). Вот белый дом. И здесь она живет… Молчите, бубенцы! И тихо мимо Дверей заветных он меня везет. Горит душа, больной тоской томима, И к лону нежной девушки мечта — В осьмнадцать лет! – влечет неудержимо. «Теперь скачи!..» Знакомые места: Дрема домов, что выбиты навеки, Как в бронзе, в детской памяти. Креста Серебряное пламя; шар аптеки… Там – сад во мгле… Все за сердце берет! И грезится: вот приоткроет веки, Шепнет: «целуй!» и как дитя уснет. III
Ребенку
Смеясь идешь, но с твоего пути Я сторонюсь и, головой качая, Шепчу: – Дитя, повремени цвести. Не раскрывайся, роза, ласке мая! Они страшат – твои тринадцать лет И этот профиль горного орленка, Глаза огромные – их тьма, их свет, — И алость губ, очерченных так тонко, И платьице в широких кружевах… Скажи мне – зеркалу ты верно говорила Слова любви с улыбкой на устах? И мать печальная, не правда ли, бранила За долгий, нежный и пытливый взгляд? Не прекословь… Склоненные ресницы, Сокройте ясные глаза отроковицы: Пусть тайну женскую до времени хранят. IV
Ты помнишь ли тот день, когда в саду отцовом Вдруг изнемог наш смех… И ты была в лиловом И с лентой венчиком, и голос твой звучал Как сладостный рожок среди вечерних скал; А клены стройные сквозистыми перстами Гасили острый луч и зыбились над нами, — И падал изумруд – и вспыхивал и гас Зеленый огонек полуоткрытых глаз? Я полюбил узор простых и плавных линий, И ты казалась мне забытой героиней Романов дедовских, чью древнюю печать Досужим вечером так сладко пробегать И путать тиш, похожие как братья… И были мы одни. И многое сказать я Хотел тебе… Но нет, нас кто-то окликнул! И охлажденный ветр в лицо нам потянул, И туча сизая, как чья-то дума злая, Гнала полями тень от края и до края. V
Лицо твое, как светлый храм, И купол сверху – золотистый. Как этим северным чертам Идут и кика и монисты! В глаза как будто смотрит бор Зеленых сосенок и елей, Кивая смотрит – взор во взор — Сквозь дымку мглистую метелей. Слова любви дрожат, текут… В ответ едва ты двинешь бровью, Но вьются ленты и зовут И на груди вскипают кровью. А там – гудят колокола От синих струй лесистой дали, И в сердце сладкая стрела Несет нездешние печали. VI
Речные лилии
Вы лишь одни цветы речных холодных лилий Душой младенческой тогда еще любили; И праздником был вам тот долго жданный час, Когда мы под вечер на счастье брали вас В челнок охотницкий, и вы к рулю склоняли Два пестрые крыла персидской легкой шали; Мы ж, властно укротив лягавой визг и прыть, Решали, важные, куда нам лучше плыть, Чтоб дичь сторожкая – бекасы, утки, даже Малютки-кулички (для полноты ягдташей) Нас не почуяли, сокрытых в тростнике. Так плыли мы втроем, качаясь в челноке, И с весел медленных, журча, стекали капли. За беглым плеском рыб, за взлетом тощей цапли Следим прилежные… Вот щелкают курки, — Весло скользит из рук… Напрасно: высоки! И стайка серая чирят, свистя крылами, Углом разорванным проносится над нами. На миг забыты вы… Но зоркий синий глаз Уж видит на волнах то, что пленяет вас: За гривой камышей, в лучистой синей дали Вам белые цветы любовно закивали. Откинув локоны, вы, как бы невзначай, Туда везете нас, и белый этот рай, — Когда приблизимся, – с таким внезапным пылом Охватит жадный взор, таким движеньем милым, Ребяческим, вскочив, склоните лодку к ним, — А шаль протянется по волнам заревым, Чуть розовеющим, – и руки стебель длинный Ухватят, цепкие, и вырвут с липкой тиной, С листами влажными возлюбленный цветок, Что был (казалось мне) тот час уж недалек, Тот строгий час, когда, тревожны и суровы, Любви таинственной предать себя готовы, Мы, побледневшие, как тайной роковой, Упьемся этих глаз бездонной синевой. VII
Мефистофель
В красный вечер вдоль опушки Мне навстречу пудель черный: Завитушки, погремушки, Над ушами бант задорный, — Пышный бант из ленты алой! А за ним, как лебедь статный, Чудо-дева колебала Солнца пурпурные пятна. Скромен был жакет дорожный; Хлыст в руке и Ритор сладкий, — Том божественно-безбожный, — И в глазах одни загадки. Мефистофель с бубенцами Вдруг залился… Вот обида! Улыбнулась мне глазами Чудо-дева, Маргарита. Прянул красный луч по платью, На губах зажег рубины… Сгиньте, мары злой заклятья, Наважденья сатанины! И оделись пыльной тучей, Провалились за ракитой: Лик безмолвный, том певучий, Алый бант и пес сердитый. VIII
Идиллия
Le jour qui plus beau se fait,
Nous refait
Plus belle et verde la terre.
RonsardОтгремел последний гром. Как вином Упоен наш сад приветный. Влажный лист в лучах сквозит, И скользит Резвый зайчик семицветный. Тянет дым из поварской, Над травой Тихо стелется, молочный. Звонкий голос прокричит, Пробежит Босоножка в час урочный. Кличет желтых гусенят; И пищат Ковыляя вперевалку. На балкон с тобой придем И вдвоем Сядем в шаткую качалку. Книжку станем разрезать, Пробегать И страницы потеряем… Прочь! Друг друга на побег В рощу нег Влажным взглядом призываем. IX
Долгий день читали вы журналы, Одиноки в недоступной комнате. Облака уж догорали, алы, И я думал: теперь меня вспомните. И как были мертвы в старом доме Бесконечные коридоры и горенки… И с какой изнывали истомой За окном розоватые горлинки! Я смотрел сквозь кружево завесы На тропинки, песком убеленные, Слушал шепот сада, шорох леса, Свисты кос на лугах, – отдаленные. И когда я грустил на закате, И обвеялись тополи дремою, Зашуршало любимое платье И шаги простучали, – знакомые. Коридоры темны и пустынны. Думал я: в переходах заблудитесь… Ваше платье так строго и длинно. Как от долгого дня вы пробудитесь? И как тронете ручку дверную: Вдруг охватят льдистыми объятьями Тени древние – горячую, живую, — И пройдете, звякнувши запястьями… X
Зарево
Всю ночь над полями алело, Как факел, тепло и светло. Далекое где-то горело Безвестное чье-то село. И облак кровавые звенья Вплетались в лазурную ночь В тот час, как немые виденья Плен сердца идут превозмочь. Мы вышли… Искали прохладу… Над клуней кричала сова… Я верил пурпурному взгляду, Но бледные лгали слова! Всю ночь над равниной алело, — Как знать, что творилось вдали? И сердце восторженно пело О розах ревнивой земли. XI
Баядера
Сонет
Твоей мечтой взлелеяна химера Высокого служения богам. В объятия, отверстые, как храм, Слепой хаос приемлешь, баядера. Не дерзостно свободная гетера Дитя учила ласкам и дарам, — Покорствуя торжественным жрецам, Ты возросла, священная пантера. Твои полуоткрытые уста Лобзаньями бессмертных славословят: Как голубица в страсти ты чиста. И путь из роз, смиренные, готовят К лазури очистительной реки В запястьях две истонченных руки. XII
Ты, женщина любви, бегущая вольней, Чем дикий мчится конь в безудерже степей И, буйный, прядает, кидая вширь ногами; Немая женщина с желанными губами, Раскрытыми для нег, как розовый бокал, Что в забытьи моем я вновь и вновь искал! Я знаю, – ты спешишь… Твои мерцают взоры. Окно зовет тебя; открыты дерзко шторы На площадь шумную, где каждый друг и брат, — И пальцы по стеклу насмешливо стучат… О, конь! Каким тавром плечо твое отметить Иль бархатистый круп, чтоб, – где тебя ни встретить, — Моя рука одна властительно легла На холку длинную бездумного чела, И ты пошел за мной, забыв и степь и волю, И буйных косяков приманчивую долю? Какой бы тайный знак мне в сердце начертать Твоем, о женщина, чтоб, обратившись вспять, Ты вновь пришла, любя, и, сжав чело перстами, Сжигала кровь мою безумными словами? XIII
Уездная
Я люблю печаль уездных городов, Тишину ночей беззвездных, гул подков; Площадей ленивых травы – подорожник и лопух — И причудливые нравы пригородных молодух. Что мне в том, что машет осень рукавом, Льется дождь, другим несносен – что мне в том? Переклик неугомонный ржавых труб Сердцу, ищущему звоны, – только люб! Сердцу, любящему струны, – лучший друг Ночь, несущая буруны, матерь вьюг. На стене моей беленой два скрещенные ружья И портрет необметенный – будто милая моя; Затянуло паутиной взор усталый, неживой, И над грудью лебединой окружило как фатой. Ударяет тихо в ставни чья рука, — Или ты, друг стародавний, ты, Тоска? Нежно бусы прозвенели на губах. Этот пламень в гибком теле, детский страх! Ах, в пурпурных этих волнах мне ли к берегу доплыть? Ты притихнешь и подсолнух станешь робко теребить. На груди, не позабыла, принесла стыдливый дар И, потупясь, говорила: муж хмелен и стар… Как любил я эти нравы молодух! Площадей ленивых травы и лопух; Тишину ночей беззвездных, заглушенный гул подков, — Грусть забытых и безвестных, слишком русских городов. XIV
Ты в дубленом полушубке Хороша, как зимний день! Целовал бы эти губки, Да подняться что-то лень. Сапоги твои расшиты, На подковке каблучок; Брови хмуры и сердиты, И нахохлился платок. А глаза – что у голубки: Не видал таких во сне… Целовал бы эти губки, Только жутко что-то мне. Слово горькое отрубит Иль ударит – не беда! Страшно, если приголубит, Зацелует навсегда. Брови хмуры и сердиты, Ходят бусы на груди… Нецелованный, небитый Лучше мимо проходи. София
* * *
София, София, Небесная Дева, Кропила и грела ты эти поля; Но рдяные заросли вражьего гнева Мне к лету высоко подъемлет земля. София, София, Царица, Царица, От гарпий спасешь ли твой гибнущий всход? Взмахнешь ли серпом, светлоликая жница, — Крылатая стая мне сердце клюет! В победе неверной на миг возлетает И кубком горячим упьется одна, — Но мертвая снова, грозя, оживает И вновь с победившей змеей сплетена. София, София, Небесная Дева, Царица над сонмами ложных цариц, Исполнись святого и правого гнева! Сожженный к стопам твоим падает ниц… София, София, Царица, Царица, Еще я не кончил молитвы моей, — Как новая сладкая, страшная птица Резнула мне сердце ударом когтей. Разбитое зеркало
I
Моя свирель
Моя свирель – из белой косточки: Слезами щели прожжены. Когда взойдут, мигая, звездочки, И копья льдистые ясны Над белым и лазурным глетчером, И зелень неба холодна, — Еще белей холодным вечером, Еще умильнее она. Ко мне свирель моя запросится, Коснется губ моих, любя; И с ней душа горе возносится, И с ней – ищу, ловлю тебя! Вожу очами оробелыми: И там и здесь – неверный свет… И мне ль за горними пределами Найти твой перелетный след? II
Я не знаю, что было, как было, — А смерть – та будет потом. И за что мое сердце изныло, Расскажет Архангел с мечом. Расскажет Архангел гневный, Потрясая пурпуром крыл, Что очи любимой царевны Я сам – убийца – закрыл. А впрочем, на свитке свершений Так много заклятых имен… Так темны сходящие тени, Так жуток прощальный их стон! Не знаю, как было, что было, — Вся мудрость моя изошла. Кровавые смотрят светила На холм, где царевна легла. III
Июль пылал, и вихорь пыльный, Крутясь, бежал и бил в лицо И от невесты замогильной Бросал разбитое кольцо. Лучились жгучие осколки, Дымился золотистый прах… И дале вихорь мчался колкий И где-то падал – на полях. И где-то падал – в сизой дали, И не восстанет никогда! Ланиты, как июль, пылали От грезы смутной и стыда. А кузнецы в траве звенели, Ковали неразрывный сплав… И кольца новые горели На перегибах шатких трав. IV
Огнем пожара сожигая Из темных, окруженных глаз, Мою дорогу, роковая, Пересекала ты не раз. И как губительной стихии, Что победить не станет сил, Я образа заповедные Тебе навстречу выносил. Ты усмехалась и бледнела И, вскинув горестно платком, Как лиру, выгнутое тело Топила в хаосе людском. Тогда я звал… Но ты молчала, И я достичь тебя не мог, Пока ты вдруг не вырастала На перекрестке трех дорог! И через годы, – в этой пытке, — На перекрестке трех дорог, Судеб таинственные свитки Я разбирал – за слогом слог. И ныне мне темно и сиро: Уж не постичь твоих путей, Ты, пламень сумрачных очей, Ты, плоть, звенящая как лира! V
Довольно. Злая повесть кончена О возмутившемся рабе. Чтоб улыбнулась ты утонченно, Я посвящу ее – тебе. Ты в ней проходишь, маскирована; Но, размышляя, ты поймешь, Зачем с прожитым согласована Однажды снившаяся ложь. И острия зачем притуплены Былой снедающей тоски, И много ранее искуплены Пожатия твоей руки. Не повторить, что жизнью скажется О возмутившемся рабе; А как узлы в ней крепко вяжутся, Ты верно знаешь – по себе. VI
Подошли мы к разбитому зеркалу И глядимся, глядимся туда… Черной трещиной лица коверкало; О былые, о злые года! Камнем выбит твой смех озаряющий (Я осколок в душе схоронил). Брезжит глаз, как огонь догорающий, Как светляк на кусте у могил. Изувеченный резкими струями, С омертвелым стоял я лицом. Покрывай же его поцелуями И рыдай о небывшем былом… VII
Натянешь ли ты голубую вуаль, Мерцая булавкой, – широко, округло Откинувши руки, и смотрятся в даль Глаза, где угрюмое пламя потухло; Иль руку в перчатке мне молча даешь (Там бледный кружок у ладони любовно Моим поцелуям оставлен!) – и ждешь И слушаешь сердце, – забилось ли ровно; И тронешь дверную скобу и ко мне Опять повернешься и медлишь, мечтая О встречах давнишних, о милой весне, И крадет румянец вуаль голубая, — Я знаю: я нищий… И чем отплатить За чашу, где пенится горечь разлуки? Не этой ли позой: недвижно скрестить Тебя обнимавшие руки? VIII
Прогулка
И гуще кровь становится, и сердце,
Больное сердце, привыкает к боли.
Ап. ГригорьевДа, мы пройдем с тобой близ ветхого собора И стену обогнем, и тот же жидкий сквер Нас поманит иссохшими ветвями К скамье убогой, где когда-то мы Читали вензеля, слова – признанья Любовников давнишних… Уж они Те надписи забыли и затерли Телами грузными, вкушая отдых С детьми и няньками в закатный час. Под нами – Тускар. В голубых волнах, Как жимолости цвет, снесенный ветром, Тела людей отрадно розовеют — Бесстыдные, зовущие тела. Там, над водой часовенка и крест, Которому так жарко я молился; О чем – ты знаешь… Эти вечера, Когда луна нас мягко озаряла, Казалась ты далекой, как луна, Как метеор, низвергнутый на землю… Теперь все это – правда ведь – как сон? И, может быть, пора с холодным смехом Резнуть ножом усталую скамью И начертать горящие два сердца, Которые пронзил единый вертел, Протянутый лукавою судьбой? Ты видишь, там – веселые гуляки, Идут сюда… В нахохленном платочке Девица краснощекая… Нам нужно Скамейку уступить. Мечтать о жизни Они не будут, если должно жить! И отведем глаза, затем что опыт Неправо судит бренную любовь. IX
Ты, дорассветной мечтою взволнована, Никнешь к стеклу утомленным челом. Белое небо, печально по-новому, Смотрится будто незрячим бельмом. С плеч заостренных платок опускается; Ночью греховной ты шепчешь упрек. Жадные красные губы сжимаются, Как на снегу оброненный цветок. К Царству Небесному сердце усталое, Уж не противится, тихо идет. Но и земное свое, запоздалое, Счастье, как крест, покоряясь, несет. X
Солнце потоками крови горячей исходит. Солнцем зажженные, мы улыбаемся двое. Губы раскрылись, как рана, – и рану находят. Солнце великое, кто твою рану закроет? В древнем покое бесстрастья – кто прорубил тебя, злобный, Жизнь неизбывная, боль воспаленных зияний? Черные, милые очи, что тайне домирной подобны, Слезы роняют одни, но верны своей тайне… XI
Двое
С улыбкой детских губ, раскрашенных на диво, Он смело подбежит и, перед вами став, Окинет взглядом вас так остро и пытливо Глазами цвета ранних вешних трав! И вы потянетесь к остриженной головке, Звеня запястьями; а он, скользнув, как уж, Докажет скоро вам, что не всегда вы ловки И что дитя отважнее, чем муж… Легки, затопают сафьянные сапожки; У ваших ног, грозя, сомкнет он полк солдат, Рукой коснется вдруг агата круглой брошки, — И, не сморгнув, на взгляд ответит взгляд. А вы потупитесь негаданно-нежданно, И в сердце запоет, заноет, зацветет, Как роза пурпура, зияющая рана И бледность щек окрасит в свой черед… XII
Если сердцу нужно приобщиться радости, — Шелковинку нежной паутинной нити, Что струится в крепком, ясном, синем августе, Между мной и вами, улыбаясь, киньте. Если скорби сердце хочет упояющей, Только скорби жгучей – что, слепые, знаем? — К страсти одинокой неравного товарища Увлечете ль весело, холодная и злая? Но я знаю, знаю… Пусть вы не поверите… Ночь любимых глаз мне одному измерить: Если станет жаждать сердце только смерти, Вы одна придете смертный кубок вспенить. XIII
Гремели, ослабев, и множились трикраты Над сводами туманных, синих чащ Еще зловещие, последних битв раскаты, И в клочьях багровел простертый в небе плащ. Стволы дубов, мрачась, как уголья, чернели; Больной огонь под пеплом слабо тлел. И только над крестом горе взнесенной ели Кровавый мотылек любовью пламенел. XIV
Осенний пантум
Разносит вихорь сумрачный глагол Бездомными червлеными листами. Сойди ко мне в уединенный дол, Коснись чела прохладными перстами! Бездомными червлеными листами Пестрят овраги и сожженный луг. Коснись чела прохладными перстами, Заворожи снедающий недуг. Пестрят овраги и сожженный луг. Зеленый луч дробится в сетке веток. Заворожи снедающий недуг, Твой поцелуй рассеянный так редок… Зеленый луч дробится в сетке веток. Смешливая синица прозвенит. Твой поцелуй рассеянный так редок… В какую даль лазурный взор стремит? Смешливая синица прозвенит. Стучит желна, подъемлясь по вершине. В какую даль лазурный взор стремит? Ведь ты моя… Ведь ты моя – поныне? Стучит желна, подъемлясь по вершине. Там за холмом, трубя, манит рожок. Ведь ты моя… Ведь ты моя – поныне? Пусть затаен язвительный упрек. Там за холмом, трубя, манит рожок. Заноет сук надломленной березы. Пусть затаен язвительный упрек, — Я жадно жду, когда прольются слезы. Заноет сук надломленной березы; Вот дождь листов пурпуровый пошел. Я жадно жду, когда прольются слезы. Разносит вихорь сумрачный глагол. XV
Рондели
1
Румяный луч из-за руин Прощался с темною землею, Когда склоняла над волною Ты тонкогорлый твой кувшин. И по тропе среди стремнин Прошла бесшумною стопою. Румяный луч из-за руин Прощался с темною землею. Я поднял твой забытый крин, Благоухающий тобою. Смыкались тени под горою; И лишь в кудрях дрожал один Румяный луч из-за руин. 2
Вас было двое меж олив. И ты, и он в забвеньи млели. Уж очи неба пламенели, Был вечер грустен и красив. У ног едва плескал залив, И волны тускло голубели. Вас было двое меж олив. И ты, и он в забвеньи млели. Домчал ли ветерка порыв Вам нежный стон моей свирели?.. Вы лишь на звезды посмотрели, Про землю скудную забыв: Вас было двое меж олив. 3
Листва вздымалась под ногой Пестрее, чем ковер востока. Скакала пегая сорока По сучьям яблони нагой. Ты шла с поникшей головой И так задумалась глубоко. Листва вздымалась под ногой Пестрее, чем ковер востока. Я тихо крался за тобой, А возле, злая птица рока, Треща вертелась белобока, И, будто смочена слезой, Листва вздымалась под ногой. XVI
Золотая минута любви как лист пролетает осенний, Лист, что утренник меткой рукой в лазоревом небе сломил. Выходите же, мудрые девы, спешите на встречу мгновений: Скоро буря все золото вмиг свеет к уступам могил. В час крылатых свиданий забудь про ненужные, длинные речи. Постучится ли в маске любовь, – нет, не гони ее прочь. День придет, и вздыхая шепнешь: день не румянит мне плечи. Ночи скажешь: не лги про любовь, гадальщица нищая, прочь! XVII
Последний ландыш
Цикл сонетов
1
О, светлый день, едва на вешней прялке, Дробясь, мелькнет лазоревая нить, И пальцами холодными весталки Подснежники ты в цепи станешь вить! О, первый день, едва дохнут фиалки, А над рекой слетятся, чтоб кружить В священном танце, белые рыбалки, И сердце вновь запросится любить!.. Но высока стена меж нами, дева, — На камень налегла, хладея, грудь. В глазах огни то нежности, то гнева, А губы шепчут: «Уходи! Забудь!» И на руках – лазурны и лиловы — Цветы весны, как сладкие оковы. 2
Уж по кустам малиновок и славок Весенний хор щебечет без конца, — Плетут круги из прошлогодних травок, И сладко бьются нежные сердца. Взгляни: клювы острей твоих булавок, В их горле медь и сила бубенца… Приобрети нехитрый сельский навык Узнать по песне каждого певца. Ах, приготовь душе своей тропинки, Где можно сбросить иго тайных мук И позабыть о скорбном поединке Безжалостно сплетенных страстью рук, Когда сердца покорны и усталы, Как две ладьи, гонимые на скалы. 3
Ты, бархат глаз! Истомная кручина Смешливой речи: «брат, твоя сестра, В саду тобой забытая вчера, Уснула на скамейке у жасмина»…
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5
|
|