Дикая энергия. Лана

      Ева сдавленно вскрикивает. По инерции пробежав еще несколько шагов, поворачиваю голову; Ева лежит на земле, над ней возвышается черная фигура контролера.
      — Беги! — кричит Ева из последних сил.
      Я и рада бы не послушаться, но не могу. На губах металлический привкус. Я бегу, как затравленный зверь, я лечу, и вдруг передо мной открывается выход!
      Последним рывком прорвавшись сквозь пролом в бетонном заборе, выбегаю на улицу…
      И в этот момент меня хватают за волосы. Сзади.
 
      Комната, где мы расстались с деньгами, пуста. На столе по-прежнему стоит банка со светлячками: они больше не светятся.
      Контролер стряхивает нас с Евой на пол. Именно стряхивает: до этого он нас тащил. Я приземляюсь на руки и колени. Ева падает на бок — неуклюже, будто набитая ватой. Стукается головой о стену, но не перестает улыбаться странной бессмысленной улыбкой.
      Контролер быстро оглядывается. В опустевшей комнате нет никого и ничего: только светлячки по-прежнему шуршат. При свете утра зеленые искорки превратились в отвратительных насекомых. Вогнутое зеркало внутри банки искажает их отражения, и от этого они делаются еще гаже. Просто чудовища.
      — Конечно, он ушел, — говорит контролер сам себе. И оборачивается к нам. — Допрыгались, козы?
      Мы молчим.
      Контролер вздергивает Евину руку вверх. Рукав скатывается к плечу: выше локтя ясно виден след от манжеты.
      — Сколько заплатили? — спрашивает контролер.
      Ева тяжело дышит. Я называю сумму.
      — Откуда у вас такие деньги?
      Странный вопрос. Мы просто отдали все, что было, до копеечки. Теперь будем питаться бесплатной синтетической вермишелью… пока не помрем от недостатка энергии — Ева завтра, я послезавтра.
      Контролер пристально смотрит на Еву. Потом переводит взгляд на меня.
      Он немолод. Вернее, он вне возраста. Лицо в бороздках, но это не старческие морщины. Это будто стыки бронированных плит. Глаза смотрят из черных провалов, будто из глубоких дюз. Я вспоминаю, как он разделался с тремя нападающими. Они там до сих пор, наверное, лежат…
      — Вы заплатили за дрянь, — говорит он неожиданно мягко. — За фальшь. Это не энергия.
      Я смотрю на Еву. Она улыбается.
      — Это не энергия, —говорит он с нажимом. — Это заменитель. Две-три таких заправки — и привет, сумасшествие.
      Ева улыбается. Как будто все, что происходит с нами, — шутка. Игра. Я смотрю на нее с ужасом. Потом перевожу взгляд на контролера; он кивает:
      — Эти сволочи травят вас за ваши деньги.
      — Но иначе она не дожила бы до утра! — вырывается у меня.
      Бронированные плиты его лица чуть заметно сдвигаются — он хмурит брови.
      — Многие не доживают. Энергии не хватает на всех. Ее все равно не хватает! Поэтому… такие людоедские штрафы.
      Становится тихо. Ева молчит. Я молчу. Светлячки в банке понемногу затихают.
      — Иди, — говорит контролер. — Забирай ее… И чтобы духу вашего здесь не было.
      Я смотрю на него, не веря своим ушам.
      — Иди! — повторяет он громче. — Считаю до пяти. Раз…
      Я вскакиваю, будто меня ткнули шилом. Ева отстает только на одну секунду. Мы с ней сталкиваемся в дверях, прорываемся, плечом к плечу бежим по темному коридору… И вырываемся под небо. Справа — стена покинутой башни. Слева — ограда свалки.
      — Четыре, — говорит контролер где-то там, позади, в пустой комнате.
      Я слышала о такой забаве. Отпускают жертву, а потом догоняют — и убивают якобы при попытке к бегству. Такое полицейское развлечение.
      Мы бежим. Проносимся через площадь. Вылетаем на улицу, ныряем в подворотню, пробегаем ее насквозь. Из-под ног шарахаются крысы. Нам слышится погоня за спиной — этот контролер бегает так, будто и не человек вовсе…
      Начинают попадаться люди. Дворник вертит педали уборочной машины: из-под круглой щетки разлетаются фантики и упаковки от энерджи-дринка. Он смотрит на нас, как на бешеных, и тогда мы немного сбавляем темп.
      При свидетелях контролер не станет нас убивать…
      Или станет?
      Мы наконец-то решаемся оглянуться.
      Погони нет. Давно отзвучал счет «пять», но преследователь так и не появился.
      Мы валимся на край тротуара. Садимся, пытаясь отдышаться. Подползает разносчик дринка и с ним — гусеничная тележка с бутербродами. Бездумно сую в прорезь тележки свою кредитную карточку — загорается возмущенный красный глаз. Я забыла: денег-то нет…
      Зато дринк нам полагается бесплатно. Мы выпиваем по две банки.
      — Как ты?
      Ева с минуту молчит, будто прислушиваясь к собственным ощущениям.
      — Странно… Голова кружится. Слюна горькая. Но вроде живая… Как ты думаешь, он врал?
      Может, и врал. Я пожимаю плечами.
      — Он нас отпустил? — осторожно спрашивает Ева.
      — Да вроде.
      — И гражданский код не записал?!
      — Нет.
      — Не бывает, — говорит Ева, подумав.
      Я с трудом поднимаюсь — все мышцы ноют, все суставы болят.
      — Слушай, подруга… Утро наступило. Мы живы. Чего еще? Пойдем поспим, а то ведь вечером на работу.
      Я поднимаюсь и бреду по улице, верчу головой, пытаясь сориентироваться. Теперь-то нам рикша не светит, придется на своих двоих добираться…
      Ева догоняет меня и кладет руку на плечо.
      — Знаешь…
      — Чего?
      — Спасибо тебе, — говорит она еле слышно.
 
      Проходит несколько дней. Каждый вечер, входя в сеть и проверяя, есть ли пакет, я трясусь, как мышь на барабане: будет у меня энергочас? Или… официальное сообщение о штрафе?!
      Но ничего не происходит, и я понемногу перестаю дергаться. В конце концов, если бы контролер вздумал искать нас, уже нашел бы.
      Чем больше я о нем думаю, тем больше замечаю странностей. Вот, например, он даже не спросил, как мы вышли на дилера, кто назвал нам адрес и пароль. Говорят, у контролеров есть специальные методы дознания — утаить от них что-то просто невозможно…
      Однажды ночью, сразу после энергетического часа, я иду в магазин со светящимися рыбами. За прилавком вместо парня с птичьими глазами стоит хмурая некрасивая девушка.
      — Привет, — говорю небрежно. — А где тут… такой работал молодой человек? С черными глазами?
      — Тут я работаю, — говорит она мрачно. — Больше никто. И вакансий нет, не надейся.
      — Послушай, мне очень надо его найти.
      — Такого тут нет и не было, — говорит она упрямо. — Будешь покупать — покупай. А нет — убирайся. Ходят тут всякие.
      В других обстоятельствах я бы объяснила ей, что быть такой грубой — нехорошо. Доходчиво объяснила бы, на всю жизнь. Но теперь нет желания с ней связываться. Я просто разворачиваюсь и выхожу.
      На перекрестке танцуют парень с девушкой. Хорошо танцуют, с душой. Толпа стоит кружком и хлопает — ничего особенного в этом ритме нет, проще не придумаешь. Я останавливаюсь рядом и от нечего делать начинаю отбивать синкопы.
      Арестовали связного? Или он сам ушел от греха подальше? Может, его и в живых уже нет?
      Смотрю на смеющиеся лица вокруг. Вспоминаю слова контролера: «Многие не доживают. Энергии не хватает на всех».
      Ловлю на себе чей-то внимательный взгляд. Мимолетно. Поворачиваю голову — его уже нет: человек отвел глаза. Спрятался. И не найти его в сутолоке.
      Может, мне мерещится?
      Да ну вас всех! Не стану я от каждого взгляда шарахаться!
      Звенят по булыжнику металлические подковы. Сама не сознавая, выдаю последовательности из своей пиксельной программы: «Кра-си-че-бе! Кра-си-че-бе! Жел-кра-кра-жел!» Потом и этого ритма мне становится мало. Я все усложняю и усложняю его, то сливаясь с мерным ритмом толпы, то снова выныривая в свой собственный, никем не повторимый рисунок. Стучит кровь в висках, стучат каблуки. Сыплются искры…
      Я в кругу. В центре свободного пространства. Оказывается, у меня были зрители, сейчас они хлопают, визжат от восторга, что-то кричат…
      Из памяти всплывает непонятное: пой, будто никто не слышит. Танцуй, будто никто не видит. Живи так, будто на земле рай…
      И я ныряю в толпу. Ухожу.
 
      Ева перехватывает меня на подходе к дому.
      — Где ты ходишь? Тут у Длинного собирается классная компания!
      Длинный живет на соседней улице. Его дом когда-то был девятиэтажный, но потом в подземных коммуникациях что-то просело, и дом, как стоял — так аккуратно и ушел под землю. Бывший пятый этаж Длинного — теперь второй подземный. Говорят еще, что из этого дома есть выход в старое метро.
      Мы с Евой приходим последними, и Длинный запирает за нами двери.
      У него огромная комната — когда-то прямоугольная, а теперь в виде ромба. Целая стена занята беличьими колесами — динамические белки дороже мышей, но и света от них куда больше. У Длинного этих белок — штук пятьдесят, все породистые, почти лысые, очень мускулистые и без хвоста (хвост ухудшает динамические характеристики, потому и вывели такую породу). Когда все белки бегут в колесах — в комнате светло, как днем. Даже ярче.
      Сейчас белки спят. Колеса неподвижны. Посреди комнаты горит единственная свечка. Вообще-то жечь открытый огонь в помещениях запрещено, но Длинный на то и Длинный — у него денег достаточно, чтобы пренебрегать правилами.
      В комнате человек десять. Все сидят кружком на полу. Длинный вытаскивает щепку (настоящую деревянную щепку!) и сует в огонь свечи. Приятно пахнет натуральным дымом. У меня раздуваются ноздри.
      Щепка тоненькая. Красный уголек пожирает сухие волокна, ползет по направлению к пальцам Длинного.
      — У меня был огонь, — говорит он монотонно. — Огонь ушел! Золу не тронь!
      И передает щепку Еве, которая сидит рядом. Ева осторожно сжимает пальцы:
      — У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
      И передает щепку мне. Завороженно глядя на уголек, я шепотом говорю:
      — У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
      И передаю щепку девушке слева, которую я впервые вижу. У нее хриплый простуженный голос:
      — У меня был огонь. Огонь ушел, золу не тронь!
      Щепка движется по кругу. Кто-то быстро проговаривает слова, спеша избавиться от щепки, кто-то, наоборот, хочет подержать ее подольше. А огонек все ползет и ползет, подбирается к пальцам. Все труднее удерживать щепку в руках.
      — У меня был огонь, — это опять Длинный. И, очень быстро проговорив вторую часть фразы, сует щепку Еве.
      — У меня был огонь… — Она говорит медленно, несмотря на то, что уголь почти касается ее пальцев, сложенных щепоткой. — Огонь ушел… золу не тронь…
      Она хочет, чтобы щепка догорела в ее руках. Но слова закончились, и по правилам затягивать нельзя.
      Я получаю в руки крохотный огарок. Щепка трещит и сильно жжет.
      — У меня был огонь, — начинаю я. — Огонь ушел… А-а-а!
      Проклятый уголь так больно впивается в кожу, что я выпускаю прогоревшую щепку. Дую на пальцы. Все смеются.
      — Ты проиграла, — говорит Длинный.
      Сама знаю. Теперь, по правилам, я должна целоваться со всеми, кто сидит в кругу. Девчонки хихикают. Парни довольны, переглядываются, ухмыляются: и Длинный. И Фикус из корпуса «Б». И незнакомый крепыш с пухлыми щеками. И Игнат… вот уж кого видеть не желаю.
      А раньше я никогда не проигрывала, когда мы играли в огарчик!
      — Давай, — говорит Длинный. — Кто первый?
      — Никто, — говорю я, не раздумывая. — Я не буду.
      Длинный поднимает брови:
      — Ты знаешь правила.
      — Знаю!
      Я отыскиваю на полу уголек — он еще светится, он горячий. Вытаскиваю из волос стальную заколку, подхватываю уголь, будто щипцами. Подношу уголь к лицу…
      В последний момент спрашиваю себя: может, ну его? Перецелую их всех, ничего от меня не отвалится?
      Прижимаю к губам то, что осталось от щепки. Очень важно не заорать. Меня окатывает потом, всю передергивает от боли. Я выпускаю уголь, он опять летит на пол.
      Все молчат. Даже девчонки притихли. Ева смотрит с сочувствием. Игнат так разочарован, что становится смешно.
      — Вот дикая, — говорит Длинный вполголоса. — Ну что, играем дальше?
      Дальше играть никто не хочет. Ева предлагает рассказывать страшные истории.
      Длинный задувает свечу. Теперь мы сидим в полной темноте, и это к лучшему: никто не видит, как на губах у меня вздувается волдырь.
      Считаемся. Первой выпадает рассказывать хриплой девчонке слева от меня.
      Она начинает нарочно глухим, заунывным голосом:
      — Жила одна девочка. У нее в районе пропадали люди. То один пропадет, то другой… Но она об этом не задумывалась. Однажды после энергетического часа она познакомилась с парнем. У него были очень красивые глаза, а лицо повязано платком. И он этот платок никогда не снимал… Вот пошли они гулять. А парень и говорит: давай залезем на башню! Она и согласилась. Стали они подниматься на башню, дошли до пятидесятого этажа. Девочка говорит: я больше не могу. А парень: выше! Выше! Дошли они уже до сотого этажа, а девочка села и говорит: ну все, теперь точно не могу. А парень ей: прыгни вниз. Она: да ты что?! А парень: прыгни, прыгни! И снимает с лица платок…
      Кто-то из девчонок негромко визжит.
      — А рот у него, — продолжает рассказчица, — такой огромный и круглый, что видно череп изнутри. Девочка тогда поняла, что это за парень. Но она не растерялась — прыгнула в лифтовую шахту и зацепилась за противовес. Трос не был блокирован, противовес пошел вниз и опустил девочку до самой земли невредимой… И это не сказка, — вдруг закончила она совершенно нормальным, хотя все еще и простуженным голосом. — Это со мной было.
      — Врешь, — вырывается у кого-то. Кажется, это Игнат.
      — В старых башнях лифтовые тросы прогнили давно, — это Длинный.
      — В некоторых прогнили. А в некоторых они железные.
      Становится тихо. Если бы не дыхание — казалось бы, что комната пуста.
      — Жизнеедов не бывает, — тихо говорит Ева. — Ну как это человек может питаться жизнью самоубийцы? Непрожитой жизнью? Как?
      — А кто сказал, что они люди? — резонно возражает простуженная девчонка.
      — У нас в блоке трое пропали неизвестно куда, — задумчиво говорит кто-то из парней. — За полгода — трое.
      — Им просто энергии не хватило, — хмыкает Длинный. — Когда кого-то из знакомых штрафуют… или работу теряют, а запаски нет… Ты, что ли, знаешь об этом? Как-то не принято о таком трепаться.
      — А мне говорили, — еле слышно шепчет Ева, — что пропавшие люди уходят на Завод.
      Тишина. Возня. Сопение. Я толкаю Еву локтем в бок.
      — Да, на Завод, — повторяет она упрямо. — И там полно энергии для всех. Никто не дрожит над своим пакетом. Там даже слова нет такого — «пакет». Просто энергия льется, как… как ветер. Или как вода, когда водопровод работает.
      — Жизнееда я своими глазами видела, — говорит простуженная девушка. — А Завод… ты меня извини, но это все равно, что загробный мир. Есть он, нет его — мы все равно не сможем проверить.
 
      На другой день мои губы уже не так болят. Пузырь лопнул. Я могу разговаривать.
      Выспавшись как следует, за час до заката подхожу к проходной у подножия холма. Пиксели стекаются ручьями со всего города.
      Переодеваюсь в раздевалке и вдруг вижу, что в шкафчике две пары наушников. Ошибка техников — новые положили, старые забыли забрать. Я невольно оглядываюсь: никто не видел? Никто. Все надевают робы.
      Тогда я перепрятываю старые наушники — с полки кладу к себе в башмак. Если засекут — скажу, что случайно. В конце концов, из шкафчика-то они не выходили!
      Надеваю новые наушники. Надеваю черные очки. Застегиваю липучку — сзади, напротив четвертого позвонка.
      И отправляюсь на рабочее место.
      Иду вверх, пока не добираюсь до отметки «401», и тогда сворачиваю налево. Пробираюсь по узкому проходу. У Евы пятьсот тринадцатое место, у меня — пятьсот двенадцатое, Ева всегда приходит раньше…
      Но сегодня ее нет. Я так удивляюсь, что наступаю на край робы и чуть не падаю.
      На пятьсот тринадцатом месте нет никого! Неужели она опоздает?!
      Я сажусь на свое место, скрестив ноги. Спокойно, говорю себе. Лишние тридцать секунд ничего не значат. Когда я в последний раз видела Еву? Вчера. Сегодня я проспала весь день, а когда выходила из дому — ее уже не было в комнате…
      Время идет. Я верчу головой, вглядываясь в лица последних пикселей, рысью бегущих по местам. Евы среди них нет.
      Незнакомый парнишка, белобрысый и молоденький, вскакивает на платформу номер 401/513. На Евино место!
      — Заблудился? — спрашиваю резко. Он улыбается — рот до ушей, глаза часто моргают.
      — Привет! Меня поставили сюда работать! С крайней линии, представляешь? Был конкурс, я победил! Как думаешь, справлюсь?
      Смотрю на него, как на пришельца с Луны. Его слова до меня не доходят.
      — Это место…
      — 401/513! — Он показывает новенький жетон, который болтается у него на запястье.
      — Конкурс? Когда?
      — Да сегодня же! С полудня!
      Значит, Еву перевели на окраину. Куда-нибудь в угол экрана. На место этого… живчика. За что?
      Не ныть! Дело поправимое. Главное — пакет у нее будет. Ночью после энергочаса сядем рядышком на кухне, выпьем чаю…
      Я не успеваю додумать: в наушниках начинается отсчет. Пришло время шоу.
 
      После работы собираюсь домой впопыхах — думаю о Еве. Белобрысый парнишка справился (я, если честно, в глубине души желала ему провала). Его зовут Никола. Теперь он будет работать рядом со мной… А Ева где же?
      Сую ногу в ботинок — и наталкиваюсь на преграду. Лишние наушники. Я про них совсем забыла.
      Положить их обратно на полку? Еще не поздно…
      Руки действуют сами, без участия разума. Раз — надеваю наушники на ногу повыше колена. Два — опускаю сверху широченную штанину. И нет наушников.
      Запираю свою ячейку. Сердце колотится. Зачем мне это надо?!
      Медленно выхожу из раздевалки. Еще не поздно вернуться и положить на место. На лестнице меня подхватывает толпа — теперь вернуться назад сложнее. Но все еще возможно.
      У выхода сидят полицейские. Скучают. По дороге на работу мы проходим через рамку-металлоискатель. А с работы — валим толпой мимо рамки. И полицейские сидят на входе просто так, на всякий случай…
      — Девушка!
      Это не меня. Иду дальше. Даже головы не поворачиваю.
      — Эй, ты! Оглохла?
      Меня хватают за рукав. Сосчитав до трех, медленно оборачиваюсь.
      Полицейский раздражен: почему это я не подбежала к нему послушно по первому требованию?
      — Что случилось? — спрашиваю очень спокойно и вежливо. Сердце лупит, как в барабан, где-то в районе желудка. Нас, вообще-то, предупреждали о такой фишке: выборочный обыск. Кого-то из ребят в самом деле трясли, но меня — никогда. Ну почему, почему именно сегодня?!
      Теперь все зависит от моей выдержки. Если он учует, что я трясусь и потею… Это конец.
      Он разглядывает меня. Я смотрю ему в глаза.
      — Ну-ка, пройди через рамку, — говорит он. Я киваю: такие, мол, пустяки. Отчего же не пройти через рамку? Всегда с удовольствием…
      На секунду замираю перед створом металлоискателя. Я не знаю,сработает рамка на мои наушники или нет. Делаю шаг вперед…
      Рамка пищит! Орет на всю проходную: поймали вора! Поймали вора!
      Полицейский крепко берет меня за руку повыше локтя.
      — Что там у тебя?
      — Браслет, — говорю спокойно.
      Судорожно вспоминаю: по дороге на работу я всегда снимаю широкий металлический браслет с правой руки и кладу на лоток перед контролером. А пройдя через рамку — забираю обратно.
      — Сними и пройди еще раз.
      Я стягиваю браслет. Снова замираю перед рамкой. Если она сейчас сработает…
      Делаю шаг — будто в пропасть. Рамка молчит. Я выхожу из опасной зоны… рамка молчит! Полицейский смотрит испытующе.
      У меня трясутся колени. Наушники медленно начинают сползать вниз по ноге. Я чувствую, как они соскальзывают на колено, потом на голень…
      — Я могу идти? — спрашиваю чуть быстрее, чем надо.
      Полицейский молчит целую секунду.
      Проклятые наушники лежат теперь на башмаке, ненадежно прикрытые штаниной. Только бы они не свалились!
      — Иди, — говорит полицейский.
      Я разворачиваюсь и очень быстро иду к выходу. Чуть подволакивая правую ногу.
      — Стой!
      Я оборачиваюсь.
      Полицейский ухмыляется. Что это, игра в кошки-мышки?!
      — Браслет забыла, — говорит полицейский.
      На его ладони лежит мой металлический браслет.
 
      Вернувшись домой, я валюсь на койку и несколько минут ни о чем не думаю. Вот дура, а?! Зачем мне новые неприятности, разве старых было мало? Меня же чуть не сцапали, все висело на волоске — из-за каких-то там наушников?!
      Отдышавшись, вытаскиваю свой трофей. Внимательно разглядываю.
      Сами наушники — мембранки-проводки — меня интересуют мало. А вот плоская коробочка, припаянная с правой стороны — ритм-блок…
      Вообще-то, я не очень хорошо в этом разбираюсь. Я же не инженер — я просто пиксель. Но любой пиксель знает, что на входе в ритм-блок наших наушников — какой-то совсем простой сигнал. А уж дело блока — преобразовывать его в тот самый ритм, который заставляет нас так быстро и точно менять цвета. О небесном экране говорят, что он красочный, что в нем бездна оттенков, что изображения перетекают друг в друга почти незаметно… Поглядела бы я на наше энергошоу, если бы каждый пиксель вместо ритма получал тупой приказ: «Синий! Желтый! Белый!»
      Опомнившись, я прячу наушники в тайник за вентиляционной решеткой. Мне надо найти Еву. Сейчас это самое главное.
      Евина комната не заперта. Там пусто. Вещи валяются как попало — на Еву не похоже, она аккуратная.
      Иду на кухню. Там сидит Игнат — в одиночестве. Волей-неволей приходится с ним заговорить.
      — Еву не видел?
      Он смотрит настороженно.
      — Я думал, она с тобой… Ее с утра нет.
      — И с работы не возвращалась?
      Игнат вертит головой. Я присаживаюсь на край железной табуретки.
      — Ее не было на месте, — говорю, сама не зная зачем.
      Игнат широко раскрывает глаза:
      — Да?! А где…
      И умолкает.
 
      Приближается энергетический час. Евы нет в комнате. По идее, она может подключиться к своему пакету где-нибудь в другом месте… Но я в это не верю.
      Как всегда перед энергочасом, думается о плохом. Становится страшно. От жизни ждешь одних только бед и неприятностей.
      За пятнадцать минут до двенадцати я вспоминаю, что не проверила почту. Сажусь в велосипедное седло, нажимаю на педали… загорается монитор на руле.
      Письмо единственное. От Евы. Вытаращив глаза, читаю: «Завод есть. Он на самом деле есть! Спасибо тебе за все».
      И все. Конец.
      Это письмо так выбивает меня из колеи, что я чуть не забываю подключиться. Без двух минут двенадцать застегиваю манжету на левой руке, щелкаю разъемом… И тут вспоминаю, что не успела проверить: есть у меня на сегодня пакет или нет? Может, меня за что-то оштрафовали?!
      На городской башне начинают бить часы: раз… два… три…
      Двенадцать!
      От манжеты разливается тепло — к сердцу. К горлу. Перед глазами вспыхивают золотые искры, мерцают, танцуют…
      Я улыбаюсь.
      Все в порядке. Все живы. И у Евы все хорошо. Даже лучше, чем можно было представить: Ева нашла дорогу на Завод! Она об этом всегда мечтала! Я за нее рада.
      И еще я все могу. Петь, танцевать, конструировать…
      Я кормлю динамо-мышь специальным кормом из баночки. Запускаю в колесо. Мышь бежит. Колесо вертится. Загорается лампочка над столом.
      Я запираю дверь, сажусь за стол и кладу перед собой унесенные с работы наушники.
 
      Через два часа становится понятно, что нужен барабан. Или бубен. Что-то такое просто необходимо. Я прячу в тайник разобранные наушники и стучу в комнату Игната.
      Он так рад мне, что готов, кажется, руки целовать.
      — Ты?! Заходи… Выпьем чаю… У меня есть вино…
      — Некогда, — говорю. — Одолжи-ка мне ролики. Очень надо.
      Он разочарован.
      Ролики Игната — его сокровище. Он хранит их, чистит, смазывает, сам редко пользуется и другим никогда не дает. Они очень старые, могут сломаться и ремонта не переживут.
      — Зачем тебе? — спрашивает Игнат, отводя глаза. Но я уже знаю, что отказать не решится.
      — Съездить кое-куда. Я очень спешу, понимаешь?
 
      Я качусь по тротуару, перепрыгивая через канализационные решетки. Ролики — замечательная вещь, но мне на них никогда не накопить денег. Особенно после того, как мы с Евой потратили все сбережения на нелегальный пакет.
      Я снова думаю о Еве. Сейчас, когда после счастливого энергетического часа прошло некоторое время, ее письмо уже не кажется мне таким однозначным. «Завод есть»… Могла Ева уйти, не попрощавшись? Слова не сказав? Бросив все? Некрасиво с ее стороны. После того, как мы вместе побывали в такой переделке…
      Я вспоминаю контролера, который нас отпустил. Может быть, исчезновение Евы как-то с ним связано?
      Я вылетаю за поворот. Посреди площади ребята на роликах играют в гамбу — ухватившись друг за друга, катятся паровозиком. Ведущий резко поворачивает то вправо, то влево, и все за ним. Цепочка извивается змеей, уцепившихся последними мотает из стороны в сторону. Играют обычно до тех пор, пока кто-то не упадет и цепочка не развалится.
      Я выжидаю секунду — и присоединяюсь к паровозику последним вагончиком.
      Скорость невиданная. Я едва успеваю перебирать ногами, чтобы не налететь на край тротуара. Сороконожка, сложенная из людей на роликах, проносится через площадь и резко разворачивается перед большой витриной. Меня заносит, я бьюсь о витрину плечом: она гудит, как бубен, но не бьется. Гамба катится дальше. Летит вверх тормашками разносчик бутербродов. Катятся упаковки с дринком. Дворник поспешно сворачивает в сторону. Вдалеке слышен полицейский свисток…
      Впереди кто-то падает, и на него валятся все остальные. Я успеваю разжать руки, по инерции качусь вперед и чуть вправо: мимо кучи-малы. Ребята пытаются встать, кто-то ругается, кто-то смеется. Полицейский свисток все ближе. Я успеваю махнуть рукой парню-заводиле (он, как и я, сумел удержаться на ногах). Он машет мне в ответ.
      На полной скорости влетаю в темный переулок. Асфальт здесь неровный. Грохот роликов отражается от низких сводов. Поворот, еще поворот; пустынная улица, тихая, только лопочут ветряки на крыше. И — освещенная витрина. Я притормаживаю.
      Вся витрина уставлена барабанами. Здесь огромные ударные установки и маленькие детские бубны. Тамтамы, Тулумбасы. Кожи и ткани натянуты на рамы всевозможных свойств и очертаний. Я очень люблю это место, но не могу тут часто бывать. Слишком далеко от дома.
      Дверь закрыта. Я безнадежно дергаю ручку. Который час? Скоро рассвет, неудивительно, что магазин закрыт…
      Из глубины, из-за барабанов-чудовищ в человеческий рост медленно выходит чья-то тень. В полутьме я не вижу лица.
      Скрежещет замок. Открывается дверь.
      — Входи.
 
      Хозяина барабанного магазина зовут Римус. Он гораздо старше всех моих знакомых — ему лет сорок. Для меня он зажигает в магазине все огни: будит мышей и белок, выпускает светлячков, тормошит единственного электрического ската в глубоком, но тесном аквариуме. Я осматриваюсь, будто вижу все это в первый раз.
      Барабанов тысячи. У каждого свой голос. Но сейчас все они молчат. Я протягиваю руку, несмело постукиваю пальцем по жесткой, странно теплой коже. Звук очень глубокий, низкий, таинственный: бум-м…
      — Простите, что потревожила вас так поздно.
      — Ничего. Я тебя ждал.
      От удивления я оборачиваюсь:
      — Меня?!
      — Я тебя запомнил, Дикая. Ты часто приходишь. Посмотреть на барабаны.
      — Не очень часто, — теперь я смущаюсь по-настоящему. — Я далеко живу. И… у меня нет денег. Только на очень маленький… самый маленький барабан.
      Он кивает, будто так и знал. Жестом зовет меня за собой — в глубь магазина. Там стоит странная установка — что-то вроде клетки из грубо спаянных арматурных прутьев. Внутри клетки закреплены и развешены барабаны — на первый взгляд, как попало. На самом деле в их расположении есть система. Не могу понять, какая.
      — Сядь. Расскажи, что тебе нужно.
      Я сажусь, прячу под стул ноги на роликах и рассказываю. Мне нужен барабан. Лучше — система барабанов, но это уж как получится. Мне нужно самой, на свое усмотрение, сконструировать ударную установку. Миниатюрную. Это будет… Короче, это будет синтезатор ритмов.
      Римус выслушивает очень внимательно. Кивает. Долго думает, потом входит в арматурную клетку. В его руках две тонкие деревянные палочки. Потихоньку, монотонно начинает выстукивать на большом барабане. Я невольно подхватываю, начинаю отбивать ритм ладонью по колену…
      Римус мельком смотрит на меня — и вдруг его будто прорывает. Он мечется внутри клетки, барабаны оживают —все разом. Я слышу стук своей крови — и крови Римуса. Я слышу ритм целого города.На мгновение кажется, что снова наступил энергетический час и теплая волна вот-вот зальет меня целиком…
      Римус обрывает игру. Опускает руки. Выбирается сквозь щель между двумя арматурными прутьями. Мое сердце колотится, как после долгого бега.
      — Скажи, — Римус делает паузу, испытующе смотрит на меня. — Ты могла бы прожить… без подзарядок? Без энергетического часа? Хотя бы сутки?
      Я не ждала этого вопроса. Звучит неприятно и угрожающе. Я встаю. На роликах, вообще-то, трудно принять боевую стойку. Что он имеет в виду? Неужели догадался, что я украла наушники и за это меня могут отключить?!
      — Да нет… — Он огорчен, что я его неправильно поняла. — Я не собираюсь ничего у тебя отбирать… или запугивать. Просто ты похожа на… на некоторых людей. Они чувствуют ритм, как ты. И у них… своя энергия. Энергия из сердца. А не из разъема. Понимаешь?
      — Мне нужен барабан, — говорю я холодно. — Всего лишь маленький барабанчик. Остальное я сделаю сама.
 
      Мы беседуем до рассвета.
      — Люди, живущие на равнине, не похожи на тех, кто родился и вырос в горах. Другой ритм, понимаешь? Сам мир ритмически организован. На равнине — плавно, это протяжная песня. А в горах — резкие перепады. Крутые повороты. Вершины и пропасти. В горах выживают по-настоящему дикие.