Мне немножечко стыдно. Ребра ломать нельзя. Ведь мы же не враги. Мы - родичи, дядя Амфиарай - брат дедушки Адраста. Двоюродный, но все же брат.
      – Знаю. Мне отец объяснил. У тебя это как у Геракла. И как у твоего отца.
      – А что у них такое?
      Папа мне так и не объяснил. И дядя Полиник не объяснил.
      Амфилох медлит, зачем-то оглядывается.
      – А ты… А ты не обидешься?
      Я задумываюсь, наконец качаю головой.
      – Не обижусь. Ведь ты мне расскажешь, чтобы я знал, - а не чтобы обижался.
      Мы поднимаемся выше, садимся на неровные, теплые от солнца ступени. Амфилох не спешит.
      – Понимаешь, Тидид, - наконец начинает он. - Человек… Он не виноват, если болен. А особенно, если болезнь послали боги.
      Я киваю. Не виноват, конечно. Вот дядя Эмвел, брат дяди Эгиалея, так больным и родился. Но он очень хороший, его любят. Даже больше, чем дядю Капанея.
      – Говорят, Геракла преследует Гера. Она насылает безумие. Ты слыхал, Геракл ведь детей своих убил? И племянников…
      – Врешь!
      "Врешь!" - это я просто так. Почему-то я верю Амфилоху. Но как же такое может быть?
      – А сейчас он, говорят, совсем из ума выжил. Никого не узнает, с даймонами разговаривает…
      "Я его, Геракла, сфрашивал, когда он еще пыл… Ну, вы понимаете".
      "Не сравнивай. Не дай Зевес, чтобы мальчик стал таким же!" Вот о чем говорили папа и дядя Полиник!
      – Но… Но мой папа… Он не такой. Не такой! Не такой!
      Это все неправда. Папа не убивает детей!
      – А ты знаешь, за что его изгнали из Калидона? Любопытство щекочет ноздри. А действительно, за что? Плохие родичи напали на моего папу, он защищался… А как же дедушка Ойней? Почему? Нет, не хочу. Лучше сам у папы спрошу!
      – Изгнали - и изгнали. - Я отворачиваюсь, смотрю в сторону. - Ну, ладно, Амфиарид, мир?
      – Мир!
      Жмем руки - тоже по-взрослому.
      – А своим пеласгам… то есть скажи своим, что на нашу улицу они могут приходить, но пусть сначала спрашивают. И в бабки пусть у храма не играют! А драться будем по правилам. Как полагается.
      – Драться? - Голос Амфилоха звучит как-то странно. - А вот насчет драться…
      – Он сказал, что со мной драться больше никто не будет. Никто! Родители запретили. И дедушка Адраст запретил. Если драка, я должен стоять в стороне - как взрослый, а иначе будет не по правилам. Сфенел не отвечает. Сопит.
      Думает.
      – Выходит, мы победили, а, Тидид? Не хочется огорчать друга, но…
      – Так теперь же вы двое будете против всех!
      – Верно…
      Безопасность нашей любимой улицы под угрозой. Если со мной не станут драться, Алкмеон приведет своих пеласгов…
      – Правда, мы с Амфилохом ну… помирились. Он сказал, что драться будут теперь на равных. Вас двое - их двое. Кто кого побьет - тот и победил.
      Капанид снова думает.
      – А если он не придет? С Алкмеоном ты не мирился? С ним я не мирился. Старший сын дяди Амфиарая не пожелал жать руку какой-то мелюзге. У-у, Губа Заячья!
      Ну, тогда…
      – Тогда я все равно драться буду. Если Алкмеон придет. Или если пеласги толпой нападут. У них свои правила-у нас свои. Правильно?
      Капанид ухмыляется, кивает. Военный план готов, да только он пока бесполезен. Вот уже неделя, как на нашу улицу чужаки не приходят. А если и приходят, то по одному. И в бабки не играют.
      А когда нас видят - разрешения просят.
      – Я вот чего подумал, Тидид, - внезапно изрекает Сфенел. - Ты Амфилоха побил - и вы с ним помирились. И даже подружились!
      Я с уважением смотрю на друга. Странно, о таком я даже не подумал. А ведь действительно: побил - и подружились.
      А если бы я Алкмеона побил? - Хорошо. Расскажу…
      Папа долго молчит, наконец качает головой.
      – Думал, потом. Ну ладно. Тебе все равно расскажут… У меня такое с детства. Только вижу я не реку, а огонь. Если разозлюсь - себя не помню. Говорят, я очень храбрый…
      – Ты храбрый! - перебиваю я. - Ты самый храбрый, папа!
      Его рука ерошит мои волосы.
      – Может быть. Но когда начинается бой, я вижу только огонь. Словно дерусь не я, а… Даже не знаю кто. Мне нельзя сердиться, нельзя ни с кем ссориться. Ты видел, в гимнасии мы боремся только с Капанеем. И на копьях, и на мечах. И просто так.
      Да, действительно. По праздникам дедушка Адраст всегда устраивает агоны - соревнования. То за кубок, то за новую колесницу. А папа…
      – Мы с Капанеем друзья, я не могу на него сердиться, понимаешь? Даже с Полиником… боюсь. А в Калидоне…
      Сегодня папа согласился рассказать. Он не хотел, но я очень просил.
      – У отца был двоюродный брат - Мелан. Он курет, из западной Этолии. Ты помнишь, я тебе говорил…
      Это я помню. На папиной родине живут калидонцы и куреты. Одни на востоке, другие - на западе, в горах. Калидонцы еще ничего, а куреты - совсем дикие. В шкурах ходят.
      Как волки.
      – Мелан со своими сыновьями и братом Афареем хотели убить отца и захватить престол. Их было восемь человек, они напали на отца в храме Артемиды…
      – И… И ты их убил?
      Я замираю - от страха и одновременно восторга. Восемь человек! На одного моего папу!
      – Убил, - в его голосе не слышно радости. И гордости не слышно. - Даже не помню, как это было. Плеснуло в глаза - все… А потом меня обвинили в нечестии. Будто бы в храме нельзя убивать.
      – Но они же напали! - возмущаюсь я.
      – Вот и я так думал, сынок. А получилось… Обвинил меня Алкатой, твой двоюродный дед, отцов брат. Теперь-то я понимаю - он тоже хотел править в Калидоне, наследовать отцу, ведь я - единственный сын. Он был хитрый, понял, что со мной. Понял, что мне нельзя сердиться. Обвинил при всех, на совете. Назвал нечестивцем, оскорбил…
      – И ты…
      – Его охраняли пять человек, - отец качает головой. - Думал за спины спрятаться. Не спрятался… Ну а убийство Родича прямо на совете… Меня никто не решился очистить от скверны. И до сих пор не решается.
      Я знаю. Папу так и зовут - Тидей Нечестивец. Или Непрощенный. За глаза, конечно. Шепотом.
      – Но ведь ты не виноват, папа!
      Его рука вновь гладит меня по голове.
      – Кто знает, Диомед, кто знает… Поэтому я ни с кем стараюсь не ссориться. И вина почти не пью. Говорят, это наказание богов. Не знаю…
      – Боги плохие! - решаю я. - Они злые. Дядя Капа-ней прав - с ними нужно драться. Собраться вместе - и…
      Папа не отвечает. Молчит, молчит, молчит. Мне даже становится страшно.
      – Нет… Нельзя. Бойся богов, Диомед! Бойся!
      Сегодня я впервые пошел в гимнасий.
      Впервые - после болезни. И Капанид пошел. И Фер-сандр. Сначала мы бегали, потом метали диск, а потом дрались копьями.
      Папа говорит, что копьем не дерутся, а "работают". Но мы все равно дрались. На нас были полотняные панцири и тяжелые шлемы, поэтому можно бить со всей силы.
      Но на этот раз я со всей силы не бью. Только по мишени. У мишени нет ребер. Поэтому Сфенел сегодня меня побеждает.
      Днем, когда солнышко совсем пригрело, в гимнасий зашли папа, дядя Капаней и дядя Эгиалей. Дядя Эгиалей и папа спорили, что лучше: лук или копье. Дядя Эгиалей сказал, что лук лучше. Только тетиву надо тянуть не от груди, а от уха.
      Он показал. Он попал. Дядя Эгиалей лучше всех стреляет. Говорят, он учился луку у бога Эрота. Я его спросил, а он сказал, что учился у Эрота, но не этому. А папа сказал "Гм-м".
      Зато папа лучший на копьях. Его никто не может победить. И он меня учит! Я тоже буду лучшим.
      А дядя Капаней говорит, что лучше всего не копье, а дубина. И смеется.
      А потом мы снова бегали, а дяди и папа спорили о железе. Я так и не понял, почему. Из железа делают украшения. У тети Эрефилы есть железное кольцо. А у тети Эвадны - браслет.
      Папа сказал: "Вот бы мне сотню парней в железе!" Зачем ему столько мальчиков с украшениями?
      Потом мы обедали, и папа сказал, что после обеда я не буду больше бегать, а пойду вместе с дядей Эгиалеем к дяде Эвмелу. Я спросил, пойдут ли с нами Сфенел и Ферсандр, а папа сказал, что нет.
      Я очень огорчился. Сегодня я не смогу победить Капанида на копьях. Он мой друг, но я не хочу, чтобы меня побеждали!
 

***

 
      У дяди Эгиалея длинные ноги, поэтому он быстро ходит. Я так быстро не умею, а он смеется и говорит: "Догоняй!" Я догоняю.
      Сначала я догонял его у могилы Форонея (который огонь людям принес), но не догнал. Потом мы пошли к Крите-риону, где стоит большое каменное кресло. На это кресло иногда садится мой дедушка и судит разбойников.
      Я спешил. Но все равно не догнал!
      Тогда мы пошли к воротам Лариссы, где живет дедушка Адраст, но подниматься не стали, а свернули к Аполлону Волчьему. Там я почти догнал дядю, но он все равно меня опередил и первым пришел к Голове Медузы.
      Эта Голова - настоящая. Саму Медузу у агоры похоронили, а голову тут на память оставили, когда злой Персей ее убил. Медуза была хорошая. Она охраняла Аргос, а Персей был разбойником. Это он потом ванактом стал. И все равно его изгнали. За Медузу. Медуза, между прочим, - моя прапрапрабабушка (три раза "пра"!).
      Про Персея и Медузу у нас каждый мальчишка знает. А те, кто приезжает, думают наоборот и удивляются.
      Папа говорит, что у Персея все дети - разбойники. И внуки. И даже правнуки. Один Геракл хороший. А дядя Амфиарай говорит, что и Геракл плохой. Что ему надо было в колыбели умереть.
      Я сам слышал!
      Возле Головы Медузы я догнал дядю, но оказалось, что уже пришли. Пришли, так как дом, где живет дядя стоит совсем рядом.
      Я это совсем забыл, потому что редко здесь бываю. Тут чужие мальчишки. Они злые и никого не пускают. Их много, с ними даже втроем не справиться. Поэтому я хожу сюда только на дни рождения дяди Эвмела. Сам он к нам не приходит - не любит выходить из дому.
      Дядя Эвмел - очень старый, ему, наверное, сто лет. У него белые брови и совсем нет волос на голове. Некоторые мальчишки его боятся, но я знаю: дядя Эвмел очень добрый и хороший. Только больной.
      Говорят, он таким и родился. Он - младший брат дяди Эгиалея. Только дяде Эгиалею двадцать пять лет, а дяде Эвмелу - сто.
      Или сто двадцать.
      – Ты мне его на обед привел, братишка? Давненько человечинки не пробовал!
      Мне не страшно. Дядя Эвмел шутит. Он не ест людей. И мяса не ест. Только овощи - вареные.
      Дом у дяди Эвмела очень большой. Даже не один дом, а два, сверху и снизу. Это называется "этажи". Раньше я бывал только в нижнем доме, а теперь мы сразу же поднялись в верхний. То есть не "в", а "на" - на этаж. Второй.
      Поднялись - а там!..
      – Ну, смотри, смотри!
      Я стал смотреть. То есть вначале думал убежать, но потом мне стало стыдно. Я не должен убегать, даже если прямо за дверью сидит гидра.
      Настоящая!
      Одно хорошо - дохлая. И не вся, а только кости и кожа. И даже не кости, а что-то другое, но этого слова я не знаю.
      Про кости мне потом дядя Эвмел рассказал. Когда гидру убили, с нее сняли шкуру, высушили и опилками набили. Это называется "чучело". А все равно - страшновато.
      И если бы только гидра!
      – Это маленькая гидра, Тидид. Гидреныш. Та, которую Геракл убил, была втрое больше. Но и она - не самая большая.
      – Ты его не пугай! (Это дядя Эгиалей.) - А я не боюсь! (Это я - очень громко.) - А это зуб Кронова быка. Их уже нет - вымерли. Они до потопа жили. Большой зуб, правда? А это Сетов зверь из страны Кеми'. Не бойся, не кусается!
      – А я не бо… Ой-й-й! (Это я руку в пасть засунул. А там - зубы. И острые!) - Хорош, а? А это…
      "Этим" была заставлена вся горница. И на стенах висело, и на полулежало. Кости, головы, щупальца сушеные, снова кости…
      А гидра - все равно самая страшная!
      – Дядя Эвмел, это ты гидру убил? Как дядя Геракл? И что я такого смешного спросил?
      – Ну, братишка, оставляю тебе этого юного героя. На съедение.
      Дядя Эгиалей уходит, а я остаюсь. И мне не страшно. То есть почти не страшно. Интересно, зачем он меня сюда привел. Гидру показать?
      – Ну, пойдем, Тидид!
      Оказывается, эта горница - первая. А за ней - вторая. Еще больше первой.
      Я думал, у дяди Эвмела во второй горнице тоже кости, а там оказались не кости, а камни. И дерево. И не просто камни, а идолы. Некоторых я узнал сразу. И Зевса, и Аполлона, и Гекату (у нее три лица, даже в темноте не спутаешь). А еще там были камни круглые и камни с ровными краями.
      На один такой камень я сел. А дядя Эвмел сел на треножник. У треножника тонкие ноги, но дядя Эвмел очень худой, поэтому он не упадет.
      – Ну вот, герой. Мы с твоим папой поговорили, и он согласился. Будешь учиться. Утром - в гимнасий, а после обеда - сюда.
      Такие слова следует обдумать. Я думаю.
      Долго.
      Кеми (Черная 3 е м л я)-Египет.
      – Дядя Эвмел, я ведь и так учусь. В гимнасии. И еще меня папа дома учит. И дядя Капаней.
      – Учатся разному, Диомед.
      Я снова думаю. Мама говорила…
      – А я еще значки знаю. Которыми пишут. Не все, правда… Хочешь, дядя, покажу?
      – Хочу.
      Табличка, кисточка… Вечно я краской мажусь!
      – Это - "алеф", это - "бейт", это - "гимель". Пра вильно?
      – Правильно, Тидид! А откуда они взялись? Он снова улыбается - хитро. Думает, не знаю.
      – Эти значки сидонские. Сидон - это город такой за морем. А страна называется Финикия. Там эти значки придумали, а мы их себе взяли. Чтобы писать. В Сидоне еще пурпур делают. Из лягушек.
      Почему дядя уже не улыбается? Я что-то не то сказал?
      – А ты действительно молодец, парень! Эгиалей был прав. Ну, пойдем.
      Оказывается, за второй горницей есть еще третья! третьей горнице - снова камни. Но другие. Гладкие, с рисунками и значками. И доски - тоже гладкие и тоже с рисунками. И свитки - один на другом.
      Наверное, дядя каждый день письма получает!
      – Знаешь, что это?
      "Что это" на столе. Большое, из бронзы. Круглое.
      Щит?
      Я уже хотел сказать про щит, но не стал. Щит слишком большой. И неровный. На нем что-то нарисовано. Даже не нарисовано - из бронзы вылито.
      На щитах всякое рисуют. У моего папы на щите - звезды и луна. Папа называет луну Глаз Ночи. У дяди Капанея на щите - воин с факелом. А у дяди Полиника на щите богиня Афина и он сам. Его богиня за руку держит. Только у дяди Амфиарая на щите ничего нет. Черный - и все.
      У меня тоже есть щит, но еще не настоящий - маленький. На нем кабан нарисован. Это папа так решил.
      Только этот щит какой-то непонятный. Таких щитов не бывает! Может, это щит киклопа? Какой-нибудь кик-лоп потерял, пока нашу Лариссу строил?Наклонился я, пальцами до бронзы дотронулся. Ага! Кажется, понял. Это вроде как гора, это - река. А это - море. Вот и кораблик. А это что? Тоже гора. И домик. А вот еще домик! - Это наш мир, мальчик. Точнее, Номос.
 

СТРОФА-11

 
      – А еще дядя Эвмел мне про богов рассказывать будет. И про героев. И про потоп расскажет. И про то, что до потопа было!
      Сфенел морщится, хмурится… (Точно как дядя Капаней! Только у Сфенела бороды нет, чтобы ее на пальцы накручивать. У дяди Капанея борода - черная. У папы тоже черная, но короткая. А у дяди Полиника - светлая, почти белая.) - А папа говорит, что воину это все знать не надо. От такого жуки в голове заводятся.
      Я осторожно трогаю голову - на всякий случай. В глубине души я почти согласен с Капанидом. Копье - понятно, и колесница - понятно. И как прятаться - тоже понятно. Без такого и вправду не повоюешь. А боги-герои, да еще значки для письма в придачу…
      – Так папа решил, - вздыхаю я. - Значит, нужно. Сфенел оглядывается (незачем - пуста наша Глубокая, никого, только взрослые), шепчет баском:
      – А мой папа сказал, что тебя хотят царем сделать. Ну, басилеем1. Потому и к дяде Эвмелу послали. Папа тебя жалеет, говорит, что басилеем быть плохо.
      Тут уж и спорить не приходится. Дедушка Адраст даже не басилей - ванакт, а значит, всем царям - царь. Поэтому из дому, из дворца то есть, почти не выходит - все на троне сидит.
      Думает.
      И еще царю одному ходить не положено. И самому колесницей править - тоже. И еще его все ругают. Скукота!
      Басилей - обычно переводится как "царь". Правильнее - эождь, иногда - наместник. Может быть сравним со средневековым графом или герцогом.
      Дядя Капаней умный. Его дядя тоже басилеем был, а он взял и отказался. И правильно сделал. И я откажусь!
      – А мы в гости уезжаем, - внезапно сообщает Сфенел. - В Лерну, к дяде Гиппомедонту.
      От зависти я не могу даже сказать "Ух ты!". Наконец вздыхаю…
      – Ух ты! А когда?
      – Послезавтра вроде.
      Да, завидовать нехорошо. Тем более лучшему другу. И в особенности Капаниду. Это я понимаю, но…
      Мне уже шесть лет, скоро совсем взрослым стану, а почти еще ничего не видел. В Тиринфе гостил однажды, в Трезенах - и все. Впрочем, в Трезенах не считается. Мне тогда всего два года было.
      А все потому, что папа все время куда-то ездит. Ездит - а меня с собой не берет. Даже в Тиринф, хоть это и рядом совсем. А не берет он меня из-за кровников. Кровники - плохие, они могут зарезать из-за угла. Даже маленького мальчика. И девочку тоже.
      На папу пять раз нападали, но он всех их убил!
      – Ну, ты там это, Капанид, - я отворачиваюсь, делая вид, что смотрю на знакомую черепичную кровлю храма Трубы (старая черепица, под ногами лопается), - гидру увидишь, запомни какая. Хорошо?
      Сфенел-то запомнит. А я?
 

***

 
      – Ойнид, ну послушай меня! Хоть однажды в жизни послушай!
      На этот раз точно - не сон.'
      Мама!
      Кричать нельзя, о маме никто не должен знать. В моей спальне никого, значит, она в большой горнице за дверью…
      – ОНИ что-то задумали. Семья… Это все так похоже на выдумки моего отца. ЕГО - и этого негодяя Психопомпа. Не набегался еще в Гадес! Собрать побольше, а еще лучше - всех вместе. Собрать - и в ножи. А еще лучше - натравить друг на друга!
      Странно, я опять не слышу папу. Нет, слышу, надо только ухо к двери прижать…
      Ой как плохо подслушивать! Но я немножко, совсем немножечко.
      – Так что же, мне всю жизнь сидеть на чужих харчах? Кем мальчик вырастет - сыном изгнанника?
      – Лучше сыном изгнанника, чем сиротой. Ты ведь знаешь - я не всегда смогу его защитить. Особенно от МОИХ.
      У мамы такой голос… О чем это она? Меня защищать не нужно, со мной даже Алкмеон драться не хочет!
      – Ну, ты прямо как Амфиарай! Заладил Вещий-Зловещий: "Боги не велят! Боги не велят!" Да какое им дело до Фив? Мы же не совались на Флегры!' - Ошибаешься, Ойнид, ошибаешься…
      Ничего не понимаю! И не пытаюсь пока. Почему-то становится страшно. Словно я опять болен и вижу знакомого мальчика с мокрой повязкой на лбу.
      – Уедем, Ойнид! Если хочешь - вообще из этого Номоса. Я уеду с тобой и с маленьким…
      – Ты?!
      Папа спрашивает так, что мне становится обидно. За маму.
      – Ты думаешь, если я… - ее голос становится тихим-тихим, еле слышным. - Если я… такая… Я никого не любила, Тидей! Никого - только тебя. Я уже похоронила одного сына, нашего - не хочу. Я понимаю, что я некрасивая, Ойнид, я грубая, со мной тебе скучно. Не спорь, я знаю…
      Дальше подслушивать нельзя!
      Нельзя!
 

***

 
      Элек натис энки да Нори люко тане фо. Эгис ране зала те Ону вадис карину.
      Мама поет колыбельную. Колыбельную эту я помню с Детства. Помню - хоть и не понимаю ни единого слова. Она - на мамином языке.
      На Флеграх была битва между богами и гигантами, в которой Участвовал Геракл.
      Адо элек токани Зайни геро умифо. Тойно гале арита Велу рато тане фо.
      Раньше, когда я совсем маленький был, я под нее сразу засыпал. Тогда и мама приходила чаще. Теперь я засыпаю сам, сразу, особенно если набегаюсь, но…
      Как хорошо, что мама рядом! И жаль, ни о чем ее не спросишь. Ведь я подслушивал. А подслушивать - плохо!
      И все равно - мама самая красивая. И самая лучшая! -* iii - Ну что, Диомед, собрался?
      Я уже собрался. И собираться-то было нечего. Одежку - новый хитон и фарос - рабыни сами сложили, а все остальное…
      Да зачем его брать - остальное?
      – Ну, тогда пошли! И шляпу не забудь - от солнца.
      Шляпа - широкополая, на самый нос налазит - и вправду нужна. Солнце горячее, наверное, там у себя наверху Гелиос весну с летом перепутал. Но это - ерунда, главное, мы едем!
      В Лерну едем. Гидру смотреть.
      Две повозки - одна с подарками, другая для слуг. И колесница - для папы. Я, конечно, должен ехать в повозке, но попрошусь к папе на колесницу. Хотя бы за городом. Ведь он обещал дать мне вожжи подержать!
      – Отря-я-яд! Перебежками!.. Первая линия - копья вперед, вторая - подтянись! Луки-пращи-дротики!..
      Это папа шутит. Значит - пора ехать. И еще значит, что у папы - очень хорошее настроение.
      – Папа, а мы через Диркские ворота поедем?
      – Через Диркские.
      Через Диркские - это значит мимо провала Никостра-та, через который в Гадес попасть можно, мимо могилы Пеласга, того, что вначале изгнали, а потом обратно в Ар-гос пустили, мимо храма Деметры Печальной и храма Геры Анфии…
      – А вожжи подержать дашь, папа?
      – Вот за город выедем, подъедем к Ликон-горе, где храм Орфии…
      Хейя-а-а!
      Конечно, мы не за гидрой едем. Едем в гости. К дяде Гиппомедонту, тому, что в Лерне живет. То есть не в самой Лерне, а рядом, у моря. Так что зря я Капаниду завидовал. А едем потому, что дядя Гиппомедонт жертву должен принести в храме Афины Сантиды. Его дедушка этот храм построил и велел каждый год особые жертвы приносить. Вот дядя Гиппомедонт папу и позвал. И дядю Капанея позвал. И нас со Сфенелом.
      Жалко только, он впервые об этой жертве вспомнил. Мог бы нас и в прошлом году пригласить. И в позапрошлом тоже!
      Я называю дядю Гиппомедонта дядей, хотя он мне не дядя, а двоюродный дедушка, дедушке Адрасту брат - тоже двоюродный. Но он на дедушку не похож. Он еще не седой и не старый, поэтому он не дедушка, а дядя. А По-лидор, его сын, мне вроде бы как брат. Троюродный. Иначе он мне дядей считаться должен, а какой Полидор дядя? Только на два года меня старше!
      Правда, и дедушка Адраст еще не очень старый и не очень седой. У него только виски белые. Но он уж точно - дедушка.
      А гидру я все равно посмотрю!
 

* "*

 
      Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Коц-коц-коц…
      Это не я, это колесница так стучит.А когда камень под колесо попадет, то "бух-бух".
      Колесницей править трудно. Даже если дорога ровная.А уж если под уклон… Правда, когда под уклон, папа сам вожжи берет.
      – Спину ровнее, сынок. Ровнее! Не сжимайся - расслабься..И на дорогу смотри, на дорогу!
      На дорогу смотреть трудно. И спину держать трудно.Вожжи тянут вперед, дергают, словно кони наши решили меня вниз скинуть… (Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Коц-коц-коц… Бух!) ~ А теперь - чуть дерни. Вверх-вниз! Вот так! Видишь, сразу быстрее пошли!Куда уж быстрее? Мы и так стрелой мчимся, словно нас из лука дяди Эгиалея выпустили. Посмотреть бы, где повозки, наверное, еще за Ликон-гору не повернули…
      Нельзя! Вперед смотреть надо! А в глазах уже все мелькает, мелькает… (Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Коц-коц-коц…) - Ну, хватит! Меняемся. Ну что, сынок, тяжело? Я только вздыхаю. Как это папа может целый день ехать? Да так, что кони устают, а он - нет?
      – Папа, а это боевая колесница? Папа смеется, треплет меня за волосы (а вожжи - в одной руке!).
      – Нет, конечно. Обычная. Боевая - она тяжелая. Да и толку с нее мало.
      – То есть как это? - поражаюсь я. - Воевать на колесницах надо!
      Это я с детства знаю. Война - это когда царь (или ла-вагет, или, например, мой папа) садится на колесницу и едет искать врага. Враг тоже на колеснице, а вокруг - слуги с копьями. Они меж собой дерутся, а те, кто на колесницах, - между собой. На то и война.
      – Колесницы - это древность, Диомед! Так еще до потопа сражались. Мы в Ахайе, честно говоря, и воевать-то толком не умеем. Да и что за войны? Там двух коров угнали, там амбар сожгли… Любой сотник из Баб-Или1 или Кеми разнесет всех наших героев - даже если мы объединимся…
      Странно, кажется, папино хорошее настроение куда-то делось. Из-за чего? Из-за какого сотника из Баб-Или? …А я знаю, где этот Баб-Или! Мне дядя Эвмел на щите медном показал. Там все дяди бороды колечками завивают. И Кеми показал - а я запомнил. С первого раза! У них там все боги - со звериными головами, страшные! (Бух-бух-бух! Сразу три камня попались!) - Ты думаешь, сынок, чем воевать надо? Копьем? Мечом?
      – Или палицей, - подхватываю я, вспомнив дядю Ка-панея. - А еще - секирой, лабрисом… (Лабрис - это топор такой, с двумя лезвиями. Критский) - Баб-Или (Врата Бога) - Вавилон.
      Я его тоже у дяди Эвмела видел. Даже в руках держал.) -…и еще луком, как дядя Эгиалеи!
      – Эх, ты! - Папина рука вновь ерошит мои волосы. - Головой воевать надо. Головой! Эх, если бы Адраст это понимал!..
      Дедушка Адраст? А при чем здесь… (Коц-коц-коц. Ток-ток-ток. Бух-бух-бух-бух!) - Ну и дорога! Я бы здешнему басилею уши отрезал! Может, сынок, в повозку пересядешь?
      Я соплю в ответ. Я что - маленький? То есть маленький, конечно. И в повозке не так трясет…
      – Нет, папа, я с тобой до самой Лерны доеду. (Бух! Бух! Ай!) - Ну давай! А может, еще ходу прибавим? Хорошо, что папа шутит! А интересно, почему это он о»йне заговорил? Папа не любит о войне разговаривать!
 

***

 
      – Славную петь начинаю Сантиду-Афину, С хитро искусным умом, светлоокую, с сердцем немягким, Деву достойную, градов защитницу, полную мощи, Тритогенею. Родил ее сам многомудрый Кронион…
      Жрец думает, что его слушают. А его никто не слушает. Даже разговаривают. И папа разговаривает, и дядя Гип-помедонт, и дядя Капаней, и дядя Полиник… …Он тоже к дяде Гиппомедонту приехал. И Ферсандра привез. И не только он - дядя Мекистий тоже здесь. И Эв-риал, его сын, тоже приехал.
      Дядя Мекистий очень похож на дядю Эгиалея. Такой Же длинноногий. А Эвриал - коричневый. Это он в маму. Его мама - коричневая. Ее из-за моря привезли.
      Правда, папа говорит, что не "коричневая", а "смуглая". А по-моему, все равно - коричневая.
      – Микены? С Эврисфеем лучше не разговаривать… - Атрей, лис старый, не захочет… - Через Кофрея. Он там фсем крутит, таром что глашатай!.. -…Из головы он священной родил ее, в полных доспехах, Золотом ярко сверкавших. При виде ее изумленье Всех охватило бессмертных…
      Интересно, Сантида не обидится? Наверное, нет, ведь жертву ей принесли, и еще какую! Быка, телку, трех баранов. И вина - пифос целый. До сих пор запах стоит.
      .. - Дядя Мекистий тоже брат дедушки (не двоюродный - родной). И тоже не старый. А его сыну всего шесть лет. Как и мне. Только я не коричневый.
      – Я поеду, Полиник. Не удастся через Копрея, попытаюсь через Фиеста.
      – Ты, Ойнид, острожнее. Фиест такая сволочь!
      – Зато продажная!
      – Тише, о богоравные басилеи!
      – Сам ты богоравный басилеи! -…Пред Зевсом эгвдодержавным Прыгнула наземь она из главы его вечной, Острым копьем потрясая. Под тяжким прыжком Светлоокой Заколебался великий Олимп, застонали ужасно…
      А храм здесь тесный. Правда, и народу полно. Папа, дяди, их тети… Все приехали. Только мамы нет! …Да еще мы - Капанид, Ферсандр, Эвриал, Полидор. Ну и я, конечно.
      И еще жрецы. И слуги. И еще кто-то…
      И все равно храм тесный! И стены давно не красили. И в потолке - дырка. И как только Сантида не обижается? Я бы обиделся!
      – Партенопей согласен. Остается Амфиарай. Без него Адраст не решится.
      – Трус этот Вещий!
      – Тише-тише, Капаней! Он не трус, он просто ждет, пока Адраст к Гад есу…
      – Эй, не поминайте! С Амфиараем, ребята, мы вот что сделаем… -…Окрест лежащие земли, широкое дрогнуло море И закипело волнами багровыми; хлынули воды На берега. Задержал Гиперионов сын лучезарный Надолго быстрых коней…
      Жаль, нам, маленьким, разговаривать нельзя! Ничего, с Полидором мы уже договорились. Пир начнется, по первой выпьют, флейтисток позовут, нас выгонят…
      И Полидор нам гидру покажет!
      Полидор очень толстый - как и дядя Гиппомедонт. Зато у него есть серебряный обруч. Он его в волосах носит. Такой обруч есть и у дедушки Адраста. Но не серебряный - золотой.
      Потому что дедушка - ванакт!
      – Тумаешь, она согласится?
      – Эрифила? Да она за твое, Полиник, ожерелье сама ножки разведет. Каждому по очереди…
      – Тише! Дети тут! Эрифила-то согласится, но нам же не ножки нужны. Ножки ее, хе-хе, как у сороконожки…
      – Мекистий!
      – Да ну вас, завели! Ладно, так и сделаем. Как говорит в Аиде мой прадедушка Тантал: "Попытка - не пытка". - Эй, богоравные, давайте-ка споем! Зря, что ли, жертву приносили? Сейчас, когда он про "радуйся" начнет.
      – Капаней, пасть на ширину колчана!
      – И-и-и раз!
      – Р-р-радуйся мно-о-ого, о до-о-очерь эгидодержав-ного Зевса-а-а-а-а!!!
      Ой, мои уши! Сейчас оглохну. И жрец оглохнет. И тети оглохнут!
      – Ныне ж те-е-ебя помяну-у-ув, к тр-р-ра-а-а-апезе мы-ы-ып-р-р-риступа-а-а-а-а-а-аем!!!
      Ну вот, и жрец не выдержал - за голову схватился. А крыша? Не развалилась? Не иначе, сама Сантида поддержала!
      Смеются - все смеются. Мой папа, дядя Капаней (ух, Раскраснелся!), дядя Полиник, дядя Мекистий… И мы смеемся. И даже жрец.
      А может, мой папа - еще маленький? И остальные - тоже?
      Ну ладно. Пора и к трапезе (к тр-р-ра-а-а-апезе!!!) приступать.
      Проголодался!
 

***

 
      Флейтисток не звали и не пили даже.
      Зато нас выгнали - почти сразу. Вот только барана доели. У дяди Гиппомедонта самые толстые бараны в Ахайе. И сам он самый толстый. (Это я шучу. Дядя Гиппомедонт - хороший.) В общем, выгнали. Выгнали - и даже двери заперли. И всех теть выгнали. То есть не выгнали - их тетя Клея, дядина жена, ковры смотреть пригласила.
      И хорошо. А мы пошли гидру искать!