Гранит казался теплым. Апрельское солнце нагрело камень, и можно было без страха прислониться к высокому парапету бесконечной набережной, наблюдая за неслышным течением широкой реки. День выпал на славу – ясный, безоблачный, словно специально подаренный людям, чтобы те поскорее забыли долгие безнадежные месяцы суровой зимы. Над рекой деловито кружили птицы, где-то неподалеку играл духовой оркестр, воздух был свеж и чист. Да, весна пришла, и можно было на какое-то время не думать о холоде – по крайней мере, о том, что приносит с собой ледяной февральский ветер…
      Человек, стоявший у гранитного парапета, дернул плечами и запахнул пальто. День был теплым, но холод шел изнутри, от самого сердца. Теплые перчатки на гагачьем пуху помогали плохо: руки сводило намертво, холод шел выше, заставляя то и дело растирать лицо. Вначале казалось, что к этому можно привыкнуть, тем более что врачи обещали: такое не продлится долго. Человек усмехнулся – чуть заметно, одними кончиками губ. Январь, февраль, март… Он был болен уже больше трех месяцев. Странно, холод угнетал его более всего, хотя это было пустяком по сравнению со всем прочим.
      Он еще раз окинул взглядом реку. Внезапно показалось, что он уже бывал здесь, именно на этом месте. Нет, он не помнил… Он ничего не помнил, хотя, возможно, что так и было. Январь, февраль, март – эти месяцы стояли перед глазами день за днем. А дальше начиналась пустота, дальше была жизнь какого-то совсем другого человека, который исчез, чтобы очнуться под белым больничным потолком – без следа, даже без намека на воспоминания о прожитых годах.
      «Сколько мне лет?» Вопрос заставил на мгновение испугаться, но память, которая теперь – с января – работала безукоризненно, тут же подсказала подробности собственной, выученной наизусть биографии. «Мне двадцать пять… Да, конечно, день рождения – 15 февраля, место рождения – город Харьков…» Человек огляделся, бросив взгляд на фланирующие по набережной парочки, подумал, что напрасно пренебрег советом тех, кто встречал его в Столице, и вышел в город. Лучше всего было запереться в номере, взять рижское издание Уоллеса, купленное на прошлой неделе на толкучке возле площади Мира, и проваляться на диване весь день. А можно вообще не читать, а просто лежать неподвижно, закрыв глаза и завесив окна шторами. Странно, так ему становилось легче, даже холод куда-то исчезал, словно Солнце, вечный податель света, невзлюбило его, забирая тепло, вместо того чтобы дарить. Да, солнечные лучи казались холодными. Он даже пытался беседовать с врачами на эту тему, но в последний момент что-то сдерживало – возможно, вполне реальное опасение, что его попросту отправят к психиатру. В общем, в четырех стенах было бы лучше, но ему хотелось пройтись по улицам Столицы – города, в котором он, похоже, бывал, и не раз, но который совершенно не помнил. Может, удастся что-то вспомнить самому, он читал о чем-то подобном. А главное, его не оставляла надежда встретить кого-нибудь из знакомых – тех, прежних. Странно, когда он болел, никто не навестил его. Впрочем, это не было самым странным…
      Человек вынул из кармана пальто пачку «Нашей марки» и попытался достать папиросу. Перчатки мешали, он негромко ругнулся, принялся сдирать их и вдруг почувствовал, что рукам стало теплее. Это удивило, но он тут же понял: гагачий пух и плотная кожа должны сохранять тепло тела, а у него под тонким покровом его собственной кожи был лед, Казалось странным, что кровь все еще способна двигаться по артериям…
      «Не раскисать!» – человек повторил фразу, которую приходилось говорить самому себе уже сотни раз. Не раскисать! Он болен – но болеют и другие. Он потерял память – но врачи обещают, что он сможет все вспомнить. И он вспомнит! Он обязательно вспомнит. А пока – не раскисать, работать и не забывать: он родился 15 февраля в городе Харькове в семье рабочего-металлиста, старого большевика. Отец погиб на деникинском фронте в 1919-м, мать умерла через два года, с 1921-го по 1925 год он был беспризорником, затем воспитывался в Колонии имени Дзержинского…
      Внезапно вновь почудилось, что он вспоминает эту набережную, эту неспешно текущую реку и даже холод – такой знакомый и привычный. Да, тогда было холодно, он шел по набережной, так же подняв воротник пальто. Его что-то беспокоило – или уже тогда он был болен?
      Нет, память обманула: и реку, и темно-красный гранит парапета он видел словно в первый раз. Человек вздохнул и бросил папиросу. Странно, почему он курит? Курение не доставляло ни малейшего удовольствия. Может, в той, другой, жизни он был заядлым курильщиком, и теперь это – последнее, что осталось от него настоящего?
      Человек взглянул на часы: времени было еще более чем достаточно. Можно пройтись по городу, хотя бы вдоль набережной. Там дальше должен быть ЦПКиО, а еще дальше – Нескучный сад, где можно спокойно посидеть на лавочке и выпить газированной воды с мандариновым сиропом…
      Стоп!.. Он не справлялся с планом города, но знал, что дальше по набережной будет Парк имени Горького… Выходит, он помнил? Он бывал здесь! Человек прикрыл ладонью глаза, чтобы яркий солнечный свет не мешал думать… Нет, он не помнил, как бывал в Парке Горького или в Нескучном, просто знал, что если пройти по набережной, то справа будет Крымский мост, а дальше – новый парк, названный именем классика пролетарской литературы. Откуда-то из неведомых глубин всплыли факты – холодные, лишенные всякого личного, почему-то сохраненные сознанием. Это было уже не впервые. Он хорошо помнил уйгурский язык, но только из собственной биографии, которую приходилось заучивать наизусть, узнал, что служил несколько лет в Средней Азии. Да, он помнил уйгурский и узбекский, то и дело всплывали какие-то китайские слова, вероятно тоже когда-то заученные, но это было не свое чужое, принадлежавшее тому, кто исчез без следа…
      И тут он почувствовал страх. Не собственный – чужой. Страх и растерянность. Кто-то стоял рядом, и этот «кто-то» боялся…
      Странная способность ощущать эмоции не подвела и на этот раз: неизвестный стоял в двух шагах, очевидно подойдя со стороны ближайшего переулка. Их глаза встретились – и вновь окатила волна чужого страха. Но не только страха. Неизвестный – чернявый невысокий парень лет двадцати двух чувствовал что-то походившее на радость и огромное, невероятное облегчение…
      – Товарищ… товарищ старший лейтенант! Слова прозвучали неуверенно, неизвестный, похоже, сам испугался сказанного. Надо было отвечать. Это был шанс – тот шанс, ради которого он и вышел сегодня на улицы Столицы…
      – Здравствуйте! – Он попытался улыбнуться, но что-то вышло не так – парень растерянно моргнул и почему-то быстро оглянулся. Он снова боялся – и теперь сильнее, чем раньше.
      – Извините… Я это… ошибся…
      Нет, не ошибся! Теперь в этом не было никаких сомнений! Значит, они были знакомы – в той, другой жизни! Надо было спешить.
      – Погодите! – Мелькнула мысль достать удостоверение, но это, конечно, не самое лучшее начало. – Ведь мы были с вами…
      Тут он сообразил, что говорит явно не то. «Были!» Так нельзя…
      – Нет… Извините, товарищ… Вы просто похожи… Ну, обознался…
      Парень уже пятился, пытаясь поскорее уйти. Странно, почему он так реагирует? Не выходца же с того света он встретил!
      – Постойте… – Человек вздохнул, собираясь с силами, а затем выговорил все сразу: – Меня зовут Павленко Сергей Павлович. Я – сотрудник наркомата госбезопасности. Несколько месяцев назад я получил травму, был ранен… В результате – полная амнезия, я абсолютно не помню, что было со мной до января тридцать восьмого… Если мы с вами встречались, то скажите, я вас… я вас очень прошу…
      Парень молчал, лицо внезапно стало хмурым, губы сжались, побелели… Он не верил, но не уходил.
      – Амнезия… А… разве так бывает, товарищ старший лейтенант?
      – Выходит, я тогда был старшим лейтенантом? Странно, когда же его успели повысить в звании?
      Или они были знакомы с этим чернявым давно, несколько лет назад?
      – Ну… нет… Я это… перепутал, видать…
      – Да не перепутали вы!
      Разговор явно не клеился. Пришлось достать удостоверение.
      – Вот, прошу! Майор Ленинградского Управления НКГБ Павленко. Командирован в Столицу. Командировочное предписание показать?
      – Ну, это… Не надо, товарищ майор… Парень вздохнул и достал из внутреннего кармана красную книжечку. Выходит, они были не просто знакомы! Если чернявый – из той же организации… – Старший лейтенант Прохор Карабаев. Главное Управление НКВД…
      Удостоверение он смотреть не стал. Старший лейтенант говорил правду, в этом не было сомнений. Значит, они все-таки служили в разных наркоматах! Или все-таки нет?
      – А насчет потери памяти… К сожалению, такое бывает. Я не помню ничего. Врач сказал, что если мне удастся поговорить с теми, кто меня знал раньше… Теперь темные глаза Карабаева смотрели в упор – недобро и недоверчиво.
      – Прошу прощения, товарищ майор! Я это… действительно обознался. Вы немного похожи на моего… то есть на одного сотрудника Главного Управления. Он, это, исчез в ноябре тридцать седьмого… Но я ошибся…
      Нет, этот старший лейтенант не ошибся – просто не хотел говорить, более того, жалел, что вообще затеял эту беседу.
      – Ну хорошо… На кого я похож? Надеюсь, это не тайна?
      Карабаев быстро оглянулся и пожал плечами:
      – Ну, вообще-то тайна. Но раз вы из НКГБ, товарищ майор… Вы немного похожи на врага народа Сергея Павловича Пустельгу. Только вы не очень похожи. У вас глаза другие… И голос…
      Старший лейтенант говорил вполне убедительно, но майор верил своим ощущениям. Чернявый Карабаев, похоже, уже не сомневался, кто перед ним. Вот оно, значит, что!.. Пустельга Сергей Павлович, старший лейтенант Главного Управления НКВД, а ныне – враг народа! Пустельга, а не Павленко! Он еще удивлялся, что отчество совпадает с фамилией! Значит, враг народа… Теперь кое-что становилось понятнее…
      – И что такого совершил этот Пустельга?
      – Да враг он, товарищ майор, – вздохнул чернявый. – Саботировал, это, ход расследования, оказался замешан в этом… уголовном преступлении, после чего скрылся…
      Вот те на! Хорошенькая же биография у майора Павленко! Но что-то было не так, старший лейтенант Карабаев, похоже, не особо верил в злодейства своего бывшего сослуживца. Во всяком случае, голос его звучал не очень убедительно.
      – Вот, товарищ майор…
      Это было сложенное вчетверо стандартное объявление о розыске – из тех, что рассылаются Большим Домом по всем областям. Да, Пустельга Сергей Павлович, бывший сотрудник Главного Управления… Снимок сделан, похоже, давно, а может, он, майор Павленко, просто успел здорово постареть за эти месяцы…
      Пальцы дрогнули. Теперь сомнений не было: старший лейтенант Пустельга, враг народа, которого разыскивают по всему Союзу…
      – Здесь… здесь сказано об особых приметах… – В горле стало сухо, и слова прозвучали сдавленно, еле слышно.
      – Ага. – Карабаев глядел куда-то в сторону. – Шрам на шее, слева. Я-то этого шрама и не помню. Наверно, в последние дни…
      – Хотите посмотреть? – Рука уже расстегивала ворот пальто.
      – Нет, не надо. – Старший лейтенант по-прежнему смотрел мимо. – Вы же меня все равно не помните…
      Все стало на свои места. Конечно, парень ему не верил. Его сослуживец, возможно начальник, исчез почти полгода назад, а теперь появляется под другой фамилией, да еще с удостоверением НКГБ!
      – К сожалению, не помню, Прохор! – От звука своего имени чернявый дернулся, повернулся, но тут же отвел взгляд. – А теперь ответьте мне на один вопрос: расследование, которое мы с вами вели, было очень важным?
      – Да вроде бы…
      – Ну что ж… – Потрясение ушло, голова работала четко, и камешки разбитой мозаики начали складываться воедино. – Выходит вот что, Прохор: в конце прошлого – года вы вели какое-то важное расследование. А важное расследование всегда кому-то мешает, особенно тем, кого ищут. Как я понимаю, Пустельга был старшим?
      Карабаев молча кивнул.
      – Ну вот… И тут старший лейтенант Пустельга внезапно исчезает, и уже задним числом его объявляют врагом народа. Так? Расследование, боюсь, сорвано… Я прихожу в себя в больничной палате в одном из госпиталей Ленинграда. Мне говорят, что я майор Павленко, дают учить собственную биографию… Кстати, Пустельга из Харькова? Служил в Средней Азии?
      – А говорите, не помните! – Похоже, чернявый все еще не верил ему до конца.
      – К сожалению. Уйгурский язык помню, а где и как служил – нет! Меня немного приводят в себя и посылают служить в Ленинградское Управление НКГБ. Другой город, другой наркомат… Даже биографию почти не поменяли только фамилию. В Столицу не пускали до поры до времени, ждали, наверно, пока все утрясется. Вот так… Логично?
      Карабаев молчал, майор ответил сам:
      – Нет, нелогично, Прохор! Совсем нелогично! Зачем госбезопасности понадобился какой-то Пустельга? Да сейчас таких пачками к стенке ставят! К чему этакое внимание? Об этом думаете, да?
      И вновь пожатие плеч. Впрочем, слов не требовалось. Майор вздохнул:
      – Ну а ответ совсем простой, Прохор. Не знаю, что было со мною раньше, но сейчас у меня обнаружилась странная способность. Я чувствую людей страшно им или весело, а главное – говорят ли они правду. Представляете, насколько это важно во время следствия?
      И тут во взгляде Карабаева что-то изменилось. Похоже, он знал об этом или о чем-то подобном…
      – Мне, товарищ майор, Михаил… то есть один наш бывший сотрудник, говорил, что вы… то есть старший лейтенант Пустельга, умел по фотографии определять…
      – Жив человек или мертв, – кивнул майор, – Теперь поняли? Выходит, нельзя было меня к стенке ставить! Просто отшибли память и посадили работать, как какой-то детектор лжи… А заодно и сорвали вам операцию… Теперь поняли?
      – А вы не курили раньше, товарищ старший лейтенант, – вздохнул Карабаев, Смотрю: вроде вы – аж страшно стало, – и курите… И глаза у вас и вправду не такие… Другие…
      Странно, Прохор уже второй раз упомянул о глазах. Что в них могло измениться? Он еще Сказал о голосе… Впрочем, это можно узнать и после…
      – Вы сказали о каком-то бывшем сотруднике – Михаиле. Кто он?
      – Да трое нас в группе было, товарищ майор, – неохотно проговорил Прохор. – Вы, я и капитан Ахилло. Пропал он, почти сразу после вас… Эх, товарищ майор, чего они с вами сделали!
      На этот раз чернявый говорил искренно; в голосе чувствовались горечь и жалость. Майор покачал головой:
      – Выходит, сделали… Голос, глаза… Что еще?
      – Да говорите вы совсем по-другому… Будто старше стали лет на десять. И слова у вас какие-то… не такие…
      Сказано было не особо ясно, но майор понял. Очевидно, старший лейтенант Пустельга говорил как-то попроще, да и не столь уверенно. Впрочем, чему удивляться, ведь он, майор Павленко, – не последний человек в Ленинградском Управлении, к тому же незаменимый специалист…
      – Ладно, Прохор. Постарел так постарел, что поделаешь… Значит, нас в группе было трое. Не спрашиваю, чем мы занимались… – Намек был ясен, но Карабаев пропустил его мимо ушей – откровенничать он явно не спешил. – С вами, вижу, все в полном порядке…
      – Ага, третий «кубарь» кинули, – на этот раз старший лейтенант соизволил откликнуться.
      – А что случилось с капитаном Ахилло? Он, как я понял, не был арестован?
      – Не могу знать, товарищ майор! – отчеканил Карабаев. – Исчез он. И говорить о нем не велено…
      Не требовалось каких-то особых способностей, чтобы сообразить: Прохор, конечно, что-то знает, но не желает делиться со своим неизвестно откуда появившимся командиром. Майор понял, что Карабаев прав: в конце концов, вся эта история в глазах чернявого могла быть хорошо спланированной провокацией. Оба они работали не в «Красном Кресте»…
      – Хорошо. Как мне вас найти?
      Майор почему-то решил, что Прохор затруднится с ответом, но старший лейтенант тут же назвал свой адрес – он жил в одном из общежитий Главного Управления, – а заодно и служебный телефон. Собственно, почему бы и нет: чернявый показывал, что ему нечего скрывать – ни от своего подозрительного начальства, ни от любопытных из «лазоревого» стана.
      – Может, еще увидимся. – Майор спрятал записную книжку и бросил взгляд на собеседника. Карабаев казался невозмутимым, но нетрудно было понять, что это – лишь маска. Старший лейтенант еле сдерживался, чтобы не заговорить. О чем? Что знал этот чернявый? Чем занимался он сам, бывший старший лейтенант Главного Управления? Спросить? Нет, не скажет.
      – Во всяком случае, спасибо, Прохор. – Майор протянул руку. – Вы первый, кто мне сумел помочь. По крайней мере, я теперь знаю, кем был…
      – Да чего там, товарищ майор. – Чернявый коснулся его ладони и чуть не вскрикнул: – Рука! У вас рука…
      Ах да… Он и забыл об этом. После выхода из вольницы майор старался избегать рукопожатий…
      – Что, холодная? Извините, Прохор, запамятовал. У меня вообще сейчас обычная температура – тридцать пять и девять. Увы…
      Теперь Прохор вновь смотрел на него с плохо скрытым страхом.
      – Вы, это, выздоравливайте, товарищ майор… Чего же врачи – не помогают? Ведь это…
      – Обещают помочь. – Он уже знал, что на ощупь его рука холодна, как у трупа…
      – Ну, я пошел, товарищ майор… – Чернявый быстро кивнул, и майор вдруг подумал, что у Прохора такой вид, будто он действительно простился с покойником.
      – Погодите, старший лейтенант… Скажите, когда мы вместе служили… мы… не ссорились?
      – Нет, – на губах Карабаева мелькнула грустная улыбка. – Товарищ старший лейтенант Пустельга – он был… То есть… Извините, товарищ майор…
      Карабаев вновь кивнул и быстро пошел обратно, в сторону переулка. Последняя фраза ударила больно: «был!» Для Прохора Карабаева Сергей Пустельга был мертв. А тот, с кем пришлось разговаривать, всего лишь похожий на него, вдобавок очень странный и подозрительный сотрудник НКГБ, с которым нечего обсуждать прошлое.
      Майор отвернулся, бездумно глядя на равнодушную серую гладь реки. Вот он и узнал – даже больше, чем надеялся. Никакой он не Павленко, и напрасно он запоминал свою фамилию, которую и сочинили-то, похоже, второпях. Он Пустельга Сергей Павлович, бывший работник НКВД, с которым что-то случилось в ноябре прошлого, от рождества Христова 1937 года. Он не был арестован, иначе не объявили бы всесоюзный розыск, но и не бежал, а почему-то оказался в ленинградском госпитале, где очнулся только в январе следующего, 1938 года. Первая пришедшая на ум версия казалась самой правдоподобной: «лазоревые» – бравые парни из госбезопасности – каким-то образом позаботились о том, чтобы старший лейтенант Пустельга потерял память, но не свои уникальные и столь нужные способности. Наверно, его группа вышла на что-то важное, и «лазоревые» конкуренты поспешили подставить «малиновым» коллегам подножку. А может, все было как-то иначе еще проще и страшнее…
      «Не раскисать!» – он повторил эту фразу, наверно, в тысячу первый раз. В любом случае он жив, не потерял разум, а значит, способен не просто выполнять очередные приказы руководства. Теперь ему известно, кто он и кем был. Значит… Значит, следовало подумать, подумать не спеша и не увлекаясь. Многое должно проясниться, ведь его зачем-то вызвали в Столицу…
      Майор вдруг представил, что он входит в Большой Дом на Лубянке, предъявляет удостоверение и направляется прямо… ну, хотя бы в кабинет Николая, то есть народного комиссара внудел Николая Ивановича Ежова. Интересно, что будет в этом случае? Как отреагируют «малиновые»? Он подумал и понял – никак. Скорее всего, внимательно изучат удостоверение, попросят немного подождать и перезвонят в НКГБ, после чего отпустят подобру-поздорову. А может, и звонить никуда не станут. К майору Павленко у НКВД не было претензий, а то, что он немного похож на сгинувшего врага народа Пустельгу, – невелика беда! В Ленинграде майор много раз заходил в Управление НКВД, и никто даже глазом не моргнул, хотя объявления о розыске туда поступали регулярно. Пустельга исчез, остался не помнящий родства Сергей Павленко, незаменимый специалист, живой детектор лжи, которого никто не даст в обиду.
      Майор бросил последний взгляд на реку и не спеша направился дальше, по направлению к ЦПКиО. Надо было поглядеть, подышать воздухом: вечером предстояла работа, из-за которой его и вызвали в Столицу. Кому-то на самом верху понадобился автомат, умело сортирующий правду и ложь, чувствующий любые колебания подследственных и даже способный определить, далеко ли находится сбежавший из ГУЛАГа враг народа…
      Теперь, после разговора с недоверчивым парнем Карабаевым, майор понял еще одну важную вещь. Его никто не станет лечить, это не нужно тем, кто распоряжается судьбою бывшего старшего лейтенанта Пустельги. Да, он постоянно бывал в госпитале, его осматривали, кололи лекарства и даже переливали кровь, после чего становилось немного легче. Что ж, автомат надо поддерживать в должной форме, для чего необходима профилактика. В автомобиле меняли масло – ему переливали кровь. Сергей был нужен таким, каким он стал.
      Этим вечеров он вновь будет решать чью-то судьбу – безошибочный детектор, способный разоблачить самого великого актера. И это все, что осталось ему, Сергею Пустельге? Даже те, кто сгинул в лагерях, перед смертью имели возможность вспомнить свою жизнь, друзей, близких. Он был лишен и этого. Что ж, кое-что ему все же оставалось. Он должен узнать, что сделали с ним – и с другими тоже. Карабаев назвал странную фамилию – Ахилло. Капитан Михаил Ахилло, его сослуживец, исчезнувший почти одновременно. Что стало с ним? Пусть Сергей не помнит его, но долг все равно остался. Значит, их было трое: лишившийся памяти Сергей Пустельга, сгинувший без вести Михаил Ахилло и чернявый Прохор, который не верит сотруднику НКГБ Павленко. Пока не верит. Интересно, сообщит ли он своему начальству о странной встрече на набережной? Вопрос был излишним, майор знал, что Карабаев ничего не скажет. Что ж, остается ждать следующей встречи и как следует к ней подготовиться…
      А пока надо было гулять, вдыхая теплый весенний воздух, не спеша осматривать забытый им город и собираться с силами: вечером предстояло нечто важное. Майор достал папиросы, привычным движением смял картонный мундштук и вдруг вспомнил слова Карабаева, Старший лейтенант Сергей Пустельга не курил. Ну и правильно! Сергей усмехнулся и швырнул пачку прямо в реку…
      Майор ошибся. Вечером его никто не потревожил, и он успел прочитать половину купленного на толкучке томика Уоллеса, прежде чем в дверь номера постучали. Была уже глухая ночь – часы показывали половину второго. Это не очень смутило, допросы часто проводились в эту пору. Удивило другое: машина с опущенными шторками на окнах ехала очень долго. Значит, его везут не на Лубянку и не в наркомат госбезопасности! Интересно, куда? Впрочем, вопросы задавать не следовало, да и сопровождавшие, крепкие ребята в штатском, в любом случае не собирались удовлетворять его любопытство…
      Дверца открылась, и он оказался в полутемном подземном гараже. Тут уж стало совсем любопытно:
      такого гаража не было даже в Центральном Управлении НКГБ, куда он заезжал утром по приезде. Где это может быть? Штаб округа? Но встречавшие его были в штатском – вежливые, молчаливые, похожие друг на друга словно близнецы.
      И наконец – маленькая комнатка, стол, два стула. Еще одна странность здесь не было света. Темнота не смущала Сергея, напротив, ночью он ощущал себя бодрее, чем днем. Но почему здесь нет ни одной лампочки? Или тот, с кем придется говорить майору, имеет совиные глаза?
      Ждать почти не пришлось. Дверь бесшумно растворилась, пропуская высокую, чуть сутулую фигуру. Темнота не позволяла увидеть детали, но Сергею показалось, что на незнакомце надет широкий плащ. Майор поспешил встать.
      – Здравствуйте, Сергей Павлович! – Неизвестный задержался у порога, словно пытаясь рассмотреть в темноте своего гостя.
      – Здравия желаю!
      Человек в плаще кивнул, подошел ближе и представился:
      – Иванов. Садитесь, Сергей Павлович. Теперь они оказались почти рядом, и майор понял, что не ошибся: Иванов был в плаще, более того, голову покрывал капюшон, мешавший разглядеть лицо даже в полутьме. Впрочем, голос неизвестного показался приятным – спокойным и доброжелательным.
      – Да, – проговорил человек в плаще после минутного молчания. – Здорово они вас… Как сейчас себя чувствуете?
      – Нормально, товарищ Иванов! – Уставная бодрость не скрыла растерянности. Выходит, они уже были знакомы? Похоже, Иванов понял.
      – Да, вы сильно изменились, Сергей Павлович… Что такое «нормально» в вашем положении, могу догадаться. Постоянный холод, светобоязнь, сильная слабость на рассвете…
      – Н-ничего, товарищ Иванов. Мне сказали, что это пройдет…
      – Будем надеяться, Сергей Павлович. Чтобы снять лишние вопросы, скажу сразу. Мы были знакомы с вами до вашей болезни. Более того, ваши способности позволили установить одну важную деталь… Очень важную… Я смог уговорить начальство повысить вас в звании, так сказать, минуя одну ступеньку: прошлой осенью вы были старшим лейтенантом. Да, еще одно: вам, наверно, небезразлично, от чьего имени я действую. Иванов – фамилия, как известно, популярная. Так вот, я помощник товарища Сталина. Как вы когда-то выразились – его псевдоним. И то, что я делаю, делаю по его поручению.
      Сергей кивнул, рассчитывая, что Иванов неплохо видит в темноте. Что-либо ответить он пока не мог:
      слишком много пришлось узнать за эти минуты. Все действительно становилось на свои места: Сергей Пустельга выполнял поручение товарища Сталина, и, конечно, нашлись те, кому это поручение оказалось поперек горла. Поэтому люди Иванова спасли Сергею жизнь и даже наградили двумя внеочередными «шпалами»… Оставалось одно – спросить товарища Иванова, под какой фамилией он знал нынешнего майора Павленко. Но делать это было нельзя…
      – Насколько я знаю, Сергей Павлович, ваши способности, несмотря на болезнь, нисколько не уменьшились. Ленинградские товарищи готовы носить вас на руках. Но вы нужны здесь. Для начала вы поможете мне в одном простом деле. Сейчас я буду разговаривать с очень любопытным человеком. Вы будете присутствовать – незаметно. Вам нет необходимости видеть того, кого вы, так сказать, рентгенируете?
      – Нет, мне главное слышать голос. – Слова давались с трудом. Все-таки подобного Сергей не ожидал, В таких верхах парить было опасно. Похоже, Тот, исчезнувший, Пустельга ощутил это на собственной шкуре.
      – Хорошо. Записывать разговор не надо, его зафиксируют на магнитофонной пленке. Если что – воспроизведем запись. Ваша задача – слушать и следить, когда этот человек начнет лгать. И еще – мне важно его общее состояние: волнуется ли он, боится, – в общем, постарайтесь. Не буду напоминать о том, что все содержание разговора является государственной тайной.
      – Да. Конечно, товарищ Иванов. Я постараюсь.
      – Не сомневаюсь. А потом мы с вами побеседуем… Ну, пора.
      Иванов кивнул и быстро вышел из комнаты. Сергей встал, не зная, что ему делать дальше, но почти тут же на пороге показался чей-то темный силуэт. Майор понял и вышел в коридор, жмурясь от электрического света. Провожающий – снова в штатском, но с револьвером на поясе – молча указал дорогу.
      Через минуту он вновь был в комнате, значительно большей, но столь же темной. Похоже, товарищ Иванов не любил» беседовать при свете. Это было, конечно, странной привычкой, но все же более гуманной, чем двухсотсвечовая лампа, направленная в глаза собеседнику, – любимая забава многих следователей. Да и самому Сергею в темноте легче работать: свет не отвлекал, можно было закрыть глаза, вслушиваясь в эмоции тех, кто ведет разговор.
      Его провели за штору, в маленькую комнатушку, скрытую ложным окном. Здесь был стул и даже небольшой столик, оставалось присесть и ждать. Похоже, намечался не обыкновенный допрос, вернее совсем не допрос. Это место не походило на кабинет следователя, а товарищ Иванов явно не занимался подобными мелочами. Интересно, во время их прошлых встреч он тоже скрывал лицо под капюшоном? Да, это было странно, но Сергей чувствовал, что за этим крылось еще что-то, более важное. Но это, важное, никак не давалось, ускользало, и только | тогда, когда дверь открылась и в комнате послышались шаги, майор понял. Иванов был прав: Сергею было легко чувствовать эмоции собеседника, даже случайного прохожего на улице. Для этого не требовалось особого труда. Но за всю их беседу Сергею не удалось уловить даже тени того, что ощущал человек в плаще, словно товарищ Иванов был не живым существом, а говорящей статуей…
      – Прошу вас, Николай Андреевич. Надеюсь, вы разберетесь, что к чему. Не обессудьте, у нас темно…
      – Бастует электростанция? Голос товарища Иванова был все тем же доброжелательным и спокойным. А вот тот, второй, кого он назвал Николаем Андреевичем, явно волновался – впрочем, волнение было хорошо скрыто: голос неизвестного звучал твердо и почти весело.
      – Бастуют? – послышался смех. – Нет, думаю, товарищ Каганович не допустит подобного форс-мажора. Так, по-моему, спокойнее. Даже если кто-то монтировал подслушивающее устройство, без электричества оно не сработает… Ну да это мелочи. Знаете, мы с вами давно не виделись, Николай Андреевич!
      – Шесть лет.
      На этот раз голос прозвучал без тени юмора – холодно и даже недружелюбно. Впрочем, товарищ ИВАНОВ, похоже, не заметил.
      – Неужели так много? Ну да, конечно, тогда у нас с вами состоялся не очень приятный разговор по поводу товарища… Впрочем, дело давнее, бог с ним. Увы, наша нынешняя беседа тоже не обещает быть легкой. Трудный вы человек, Николай Андреевич…
      – Неужели?
      На этот раз в голосе была ирония, но Сергей Явствовал, что собеседник Иванова еле сдерживает себя. Но теперь это было не волнение, а гнев, даже ярость.
      – Да, вы трудный человек. Сотрудники нарко-1 жалуются, никому спуску не даете… Кого-то домой не отпустили по случаю именин… Нельзя так с кадрами, Николай Андреевич! Кадры требуют бережного к себе отношения, они – наш золотой фонд…
      – Зачем вы расстреляли Рютина? Вопрос был настолько неожиданным, что Сергей невольно вздрогнул. Наступила тишина.
      – А почему вы спрашиваете именно о Рютине? – Иванов заговорил по-прежнему мягко, словно речь шла о какой-то житейской мелочи. – Почему вы не спросите о Зиновьеве, о Ягоде, о Тухачевском или хотя бы о вашем дружке Бухарине?
      – Потому что вы дали слово. Здесь, в этом кабинете. Шесть лет назад.
      – Ах вот оно что!
      Вновь наступила тишина, и Сергей невольно поразился происходящему. Николай Андреевич предъявлял счет помощнику самого товарища Сталина – и за что! В то же время он, похоже, не арестован и даже не боится этого!
      – Ну что ж, раз вы заговорили о Рютине… Я мог бы сослаться на тысячу причин, Николай Андреевич. Но назову главную – Рютин наш враг. За эти годы он не изменился и не собирался меняться. И мы не могли оставить его в живых. Впрочем, речь пойдет не о нем. Вы, кажется, решили обвинить меня в нарушении слова, Николай Андреевич? Я знаю, вы очень смелый человек. Но вы – очень неблагодарный человек. Я расстрелял мерзавца Рютина, но спас кое-кого другого – вашего брата, например, его семью. И немало ваших друзей…
      – А скольких не спасли?
      Майору стало холодно – и это был не привычный холод, который мучил его уже четвертый месяц. Кто эти люди? Если Иванов действует от имени Сталина, то от чьего имени говорит Николай Андреевич? Друг Бухарина, заступающийся за заговорщиков и уклониста Рютина! Он что, самоубийца?
      – Не надо, Николай Андреевич! – Тон Иванова оставался ровным и невозмутимым. – Мы не будем ВЕСТИ с вами общеполитическую дискуссию. Речь пойдет о другом. Начну издалека, хочу кое-что напомнить. Сразу же после окончания тринадцатого съезда состоялось секретное заседание ЦК. Причем на нем присутствовали лишь «старики», так называемых рабочих, принятых туда по совету покойного Вождя, как вы помните, не пригласили. Впрочем, вы там были, так же как и я…
      – Что-то не припомню. Или вы были без капюшона?
      Странно, Николай Андреевич, похоже, не боялся товарища Иванова. Сергей ощущал его страх, но бывший рютинец боялся чего-то другого, куда более для него опасного.
      – Конечно, я был без капюшона! Итак, разговор начал Зиновьев, он ведь тогда лез в вожди! Этакий красный Галифе, герой Питера! Знаете, Николай Андреевич, когда его потащили на распыл, он держался несколько иначе. Ну да вы его уже тогда недолюбливали… Ну вот, товарищ Евсей, как вы помните, прочитал целый доклад, смысл которого заключался в том, что межпартийная борьба неизбежно приведет к Термидору, а следовательно, к гильотине. А значит, руководство партии уже сейчас должно позаботиться о создании надежного укрытия для партийных кадров. Если память мне не изменяет, идея всем неожиданно понравилась. Впрочем, если вспомнить тринадцатый съезд, то не так уж неожиданно…
      – Не всем. – Похоже, Николай Андреевич усмехнулся. – Троцкий был против.
      – Ну, что вы хотите от Иудушки? Он, видите ли, считал, что гильотина останется сухой. Этакий идеалист!.. Решение, как вам известно, было принято единогласно, но с важной поправкой. Напомните, Николай Андреевич, с какой?
      Голос Иванова стал мягким, вкрадчивым, он словно заманивал собеседника, приглашая в заранее подготовленную ловушку.
      – Поправка Сталина. Каждый, кто уходит в убежище, навсегда отказывается от всякой политической деятельности. Кроме того, права убежища лишаются по специальному решению Политбюро…
      – – Совершенно верно. Но вы забыли пункт третий…
      – Не забыл. Там было сказано, что Центральный Комитет не берет на себя обязательства защищать убежище от тайной полиции.
      – Запомнили? Да, «тайная полиция» – прозвучало не очень удачно. Наш Феликс даже обиделся… Ну что ж, в таком случае я имею основание обвинить вас, как ответственного за убежище, в нарушении пункта первого поправки. Надеюсь, мне не надо объяснять суть дела?
      – Отчего же? Объясните!
      Голос Николая Андреевича звучал по-прежнему чуть иронично, но Сергей чувствовал, что тот весь напрягся. Похоже, он ждал этого вопроса с самого начала разговора и теперь собирался с силами, чтобы ответить.
      – Ну к чему это, Николай Андреевич? Вы же прекрасно понимаете, о чем идет речь. К вам пришел посланец Семена Богораза, а вы, вместо того чтобы указать ему на дверь, свели его с этим… Чижиковым. Надеюсь, вы не собираетесь этого отрицать?
      – Нет. Не собираюсь.
      Голос не мог скрыть облегчения – невиданного, огромного. Услышанное, похоже, ничуть не взволновало странного гостя. Его беспокоило что-то другое, о чем Иванов не спросил; Выходит, Николай Андреевич нарушил пункт первый поправки не один раз! И данное нарушение – явно не из самых страшных…
      – Что ж, отпираться вам действительно не имеет смысла. Сам Чижиков конспиратор опытный, но кое-кто из его присных излишне болтлив… Итак, вы нарушили условие, Николай Андреевич. Теперь я имею полное право сделать из этого соответствующие выводы…
      – Попробуйте…
      В комнате наступило молчание. Сергей пытался представить, что делают эти двое. Стоят, глядя друг другу в глаза? Или сидят с внешне равнодушным видом, может, даже улыбаются? Почему-то показалось, что оба они – и таинственный товарищ Иванов, и неуступчивый Николай Андреевич – не верят в серьезность угрозы. Похоже, это была лишь проба сил. Интересно, кто не выдержит и заговорит первым?
      – Эх, Николай Андреевич… – Иванов вздохнул, и в голосе промелькнула нотка сочувствия. – Кого вы защищаете? Беглых крыс? Трусов, которые предпочли забиться в щель, оставив вас прикрывать их? Конечно, ваша система защиты надолго задержит ребят Ежова, но вы-то не успеете уйти! Ни вы, ни ваша семья. Я еще тогда не понимал, почему вы взяли на себя это поручение.
      – Я выполнял приказ партии.
      – Э-э-э, бросьте! Приказа не было. Насколько я помню, эту работенку предложили пятерым членам ЦК и все отказались. Никому не хотелось возглавлять подполье в собственной стране: уже тогда, после смерти Феликса, могли сгоряча и к стенке поставить, а уж сейчас… Вы попросились добровольно. Вас что, Чижиков уговорил? Да он же трус! Троцкий – тот хоть не боится, книжонки пописывает. Даже Бухарин – на что слюнтяй, и тот не захотел прятаться в нору! Знаете, что он сказал мне перед смертью? Что его смерть нужнее партии, чем жизнь! Кого вы спасаете, Николай Андреевич? Людей, товарищ Иванов. Сергей уже перестал вслушиваться в ощущения собеседников. Иванов по-прежнему казался каменной статуей, с Николаем Андреевичем, похоже, все было ясно. Тот был уверен в себе. Конечно, страх можно было уловить, но все же подпольщик почему-то надеялся выйти из этой комнаты победителем. Лишь однажды Сергей почувствовал слабину, но разговор благополучно миновал этот риф…
      – Значит, вы спасаете людей… Что я слышу, Николай Андреевич! Бывший комиссар Стальной дивизии впадает во внеклассовый гуманизм! И давно это у вас?
      – Вам что, действительно интересно? Николай Андреевич не скрывал своей иронии. Да, похоже, основное уже сказано, и теперь шел арьергардный бой.
      – Представьте себе, интересно. Давно хочу понять, почему вы и такие, как вы, – Смирнов, Ломинадзе, тот же ваш Рютин – выступаете против политики партии…
      – Мы не выступаем против политики партии.
      – Ах да, вы лишь против некоторых крайностей… Не надо! Вы что, думаете, можно построить какой-нибудь другой социализм? Хороший? Без применения наших методов, которые вам так не нравятся?
      – Да. Без коллективизации, лагерей и Ежова. Теперь Сергей уже не обращал внимания ни на тон, ни на эмоции, вслушиваясь в каждое слово. Вот, значит, в чем дело! А ведь и Рютин, и Смирнов были обвинены в шпионаже и вредительстве! Выходит, дело было совсем в другом?
      – Хорошая формула! А что вы думали во время Гражданской? Скольких вы тогда уложили? Где был ваш гуманизм, Николай Андреевич? Что, лагеря изобрел Ежов? Или вы не ставили к стенке заложников в восемнадцатом? Или тогда вам это нравилось?
      – Нет. Не нравилось. Мы надеялись, что эта кровь – последняя, иначе незачем было все начинать. И мы думали, что гильотина останется сухой!
      – Ах вот как!.. – На этот раз голос Иванова потерял обычное добродушие, в нем промелькнул злой сарказм. – С этого бы и начинали, Николай Андреевич! Кажется, я понял. Можно расстреливать всех, но не товарищей по партии! А я обвинил вас в гуманизме! Беру свои слова назад. Ладно…
      И снова пауза. Может, товарищ Иванов решил слегка потомить своего собеседника ожиданием, а может – Сергею вдруг показалось, что дело именно в этом, – человеку в плаще надо было подумать.
      – Ладно… подытожим: я запрещаю вам всякие контакты с людьми Богораза. Всякие! Пусть Чижиков отсиживается в своей норе, но не пытается вести внешнюю политику. Это первое. Второе: я не буду выдавать вас ищейкам Ежова, но и пальцем не пошевельну, если они выйдут на ваш след, имейте это в виду! Третье, и для вас, пожалуй, самое главное. Если я узнаю, что вы занимаетесь чем-нибудь кроме работы в наркомате и того поручения, о котором сегодня шла речь, то вы и ваша семья немедленно попадете в подвалы Большого Дома со всеми вытекающими последствиями. Вы поняли?
      – А в письменном виде можно?
      Сергею показалось, что Иванов все-таки не сдержится. Ему вдруг стало страшно за Николая Андреевича. Он что, действительно считает себя бессмертным? Но тут же майор подумал, что такая тактика – возможно, самая правильная. Подпольщик стремится не показать слабости. Наступление порою лучший вид обороны.
      – В письменном? – послышался негромкий 'смех. – Вы так привыкли к бюрократии? Если хотите, мы можем провести это решением Политбюро, когда Ежов куда-нибудь отлучится. Он-то вашего юмора не поймет… И, наконец, четвертое… Вы что думаете, мне и всем остальным так по душе эти наши методы? Даже Ежов – и он не выдерживает. Пьет горькую, сволочь, после каждого допроса, протрезвить не можем! Да, в двадцатом мы не ожидали подобного. И знаете, в чем наша ошибка? Кого мы переоценили?
      Пауза. Молчал Николай Андреевич, молчал его всесильный собеседник, а Сергей напряженно ждал, что будет дальше. Он и сам иногда думал об этом, но каждый раз заставлял себя отбрасывать всякие сомнения в правильности совершавшегося в стране. Но, выходит, и на самом верху признают, что допустили ошибку! Значит, там тоже ошибаются? И не в мелочах, не в тактике, а в чем-то большом, главном…
      – Мы переоценили людей, Николай Андреевич. Помните, как изящно выразился столь любимый вами Троцкий: «злые бесхвостые обезьяны»? Так вот, эти злые бесхвостые обезьяны оказались не столь подготовленными к собственному будущему, как хотелось. Увы, дело не только в знании грамоты и всяких «родимых пятнах». Сопротивление идет даже не на уровне разума, заговорили инстинкты. И вот приходится пасти жезлом железным и заодно давить тех, кто мешает этому. Вот и вся истина, Николай Андреевич. А истина может нравиться, может не нравиться – но от этого «не перестает быть истиной. Вот так… Кстати, как там ваш дружок, товарищ Косухин? Процветает в царстве Богораза?
      – Разрешите не отвечать?
      Сергей перевел дух. Главное было сказано, и теперь собеседники вели речь о каких-то мелочах. «Злые бесхвостые обезьяны» – майор не знал этих слов Троцкого, и они показались ему омерзительными. Но товарищ Иванов, похоже, согласен с Иудушкой. Как же так?
      – Можете не отвечать, Николай Андреевич. – Голос Иванова стал скучным и невыразительным, словно он потерял всякий интерес к разговору. – Во всяком случае, вы получили ответ на запрос в ЦК по поводу вашего дружка. Выходит, он обманул всех нас и просто предпочел убраться подальше. А заодно вырастил очень шкодливого наследника.
      Впрочем, этого-то можно не опасаться, не тот масштаб. Ну, очень приятно было побеседовать, Николай Андреевич.
      – Взаимно, товарищ Агасфер.
      Агасфер? Сергей даже привстал. Выводит, этот Иванов – вовсе не Иванов. Впрочем, «Агасфер» – наверно, просто партийная кличка…
      – Кстати, а мне место в своем убежище вы приготовили?
      Это была, очевидно, шутка, но Николай Андреевич не пожелал поддержать ее:
      – Как и всем членам партии. Мне можно идти?
      – Конечно. Всего наилучшего… Стукнула дверь, и Сергей откинулся на спинку стула. Слава Богу, все кончилось. В голове мелькали обрывки услышанных только что фраз, в висках звенела кровь, и казалось, сил не хватит даже на то, чтобы выйти из тайника. Когда его вызвали в Столицу, майор догадывался, что нужен не для простого допроса, но о подобном, конечно, не думал. Услышанное он запомнил, но, чтобы понять, осмыслить, требовалось время. Только будет ли у него это время? Ведь за крупицу того, о чем он услышал, погибали куда более чиновные люди? Впрочем, бояться некогда, ему еще предстоял разговор с тем, кого подпольщик назвал Агасфером… – Выходите, Сергей Павлович. Сергей закусил губу, заставил себя встать и откинуть тяжелую портьеру. Иванов сидел за столом, чуть сгорбившись, в темноте его фигура походила на неровное черное пятно. Почему он даже здесь не снимает капюшона? Или – мелькнула нелепая мысль там, под капюшоном, просто ничего нет?
      – Садитесь. Здесь стул. Найдете?
      – Да. – Слово далось с трудом, но майор уже начинал понемногу приходить в себя. Он на работе, сейчас ему предстоит отчет – дело обычное, даже рутинное. Детектор сообщает показания. Что ж, он готов.
      – Курите, Сергей Павлович. Здесь пепельница. Курить и в самом деле хотелось, и майор пожалел, что так безжалостно поступил со своими папиросами. Но не просить же закурить у товарища Иванова!
      – Спасибо. Я решил бросить.
      – Правда? А вы знаете, это хорошо. Я слыхал, что, как правило, те, кто болен той же болезнью, что и вы, курят. Что-то вроде защитной реакции, хотя и весьма своеобразной. Выходит, ваши дела идут на поправку…
      Болезнь? Но ведь у него амнезия, полученная в результате травмы головы? Впрочем, в последнем Сергей начал сомневаться еще в Ленинграде. Ему переливали кровь, брали пробы костного мозга – какая уж тут травма…
      – Ну, обменяемся впечатлениями? Или вам надо прийти в себя? Разговор, признаться, вышел трудный.
      Сергей вздохнул. Нет, откладывать отчет не хотелось.
      – Я готов. Разрешите?
      – Да, пожалуйста…
      Майор вспомнил обычную форму доклада: общая оценка личности, настроение в начале допроса…
      – По-моему, этот Николай Андреевич пришел сюда хорошо подготовленным. Во всяком случае, он почти не боялся, что-то придавало ему уверенности.
      Он вообще очень уверенный в себе человек… Вас, если не ошибаюсь, недолюбливает…
      – Есть немного… – Иванов негромко рассмеялся. – Когда он особо проявил свои эмоции по отношению к моей скромной персоне?
      – Когда вы говорили о Рютине. Потом напряжение разговора росло, он начал волноваться, особенно ! когда речь пошла о нарушении постановления ЦК…
      – Поправки, – тихо подсказал собеседник. – Пункта первого поправки…
      – Да, извините. – И тут майор понял, что сейчас должен выдать незнакомого ему подпольщика. Мысль об этом показалась отчего-то омерзительной. Но ведь его и пригласили для этого! Он эксперт, выполняет особо важное поручение Сталина! Ему верят!
      – Товарищ Иванов, этот человек, похоже, ждал какого-то другого обвинения. Не в связях с Богоразом. Услыхав о Богоразе и об этом… Чижикове, он сразу успокоился.
      – Значит, грешен в другом. – Иванов помолчал, покачав головой – Ай-яй-яй! А нас еще, Сергей Павлович, обвиняют в отсутствии гуманизма! Знаете, я почувствовал это и, если помните, предостерег… Что ж, наши наблюдения совпадают. Считайте, что этот небольшой экзамен вы вполне выдержали. Не могу заставить вас, конечно, забыть о содержании разговора…
      – Это не так трудно, – не выдержал Сергей и тут же спохватился. Впрочем, Иванов отреагировал спокойно:
      – Да, конечно, совсем запамятовал… Сергей Павлович, я обещал, что мы поговорим о ваших делах, и вот как раз хороший повод… Вы уже поняли, что с вами случилось?
      Вопрос был неожиданным. Проще всего было солгать, но Сергей уже начал понимать, что товарищ Иванов не хуже его самого умеет читать в чужих душах. Оставалось молчать, хотя это тоже не лучший выход.
      – Сегодня вы решили погулять по Столице, хотя вам и не рекомендовали этого. Вы профессионал, мы не стали устанавливать за вами наблюдения, да и зачем? Все равно, если вы решили что-то узнать – то узнаете. И, как я понял, вы погуляли по городу с пользой…
      Что было делать? Отрицать очевидное нелепо, но признаться – значит выдать чернявого старшего лейтенанта! Недаром Карабаев не верил новоявленному майору Павленко. Нет, лучше молчать… – Хорошо… Скорее всего, вы встретили кого-то из старых знакомых. В наркомат, насколько я знаю, не заходили, там все были предупреждены…
      Выходит, в Большой Дом и в самом деле идти бессмысленно! Неужели этот Иванов предусмотрел все – даже встречу с Карабаевым? Но ведь Прохор не играл, он действительно не ожидал увидеть своего бывшего командира…
      – Итак, вы узнали свою настоящую фамилию?.. – Да…
      Теперь роли переменились. Ему приходилось отвечать, а человек в плаще внимательно вслушивался в каждое слово.
      – Место работы, должность?
      – Да…
      – Причины того, что с вами произошло?
      – Нет…
      Иванов подумал, а затем решительно кивнул:
      – Чем раньше, тем лучше; Хотя, пожалуй, раньше вам об этом говорить не стоило, – ваша психика и так серьезно пострадала. То, что вы в розыске, тоже знаете? В таком случае вам пока лучше оставаться майором Павленко – в ваших собственных интересах. А мне следует вам кое-что объяснить. Ни я, ни Ежов не имели отношения к тому, что с вами произошло. Причина другая, может, уже догадались…
      – Не знаю. – Он постарался произнести это как можно равнодушнее, но Иванов покачал головой:
      – Прокол! Сказали неправду! Что-то знаете. Вкратце. Вы руководили группой, выполнявшей важное задание правительства. Но существовало другое, так сказать, учреждение, которое решило оспорить лавры Ежова, Уточнять не надо?
      Да, уточнений не требовалось. Он служил в НКВД и стал на дороге «лазоревому» ведомству.
      – Вас, скорее всего, просто прикончили бы или подбросили компрометирующий материал, что, в общем, одно и то же. Но о ваших способностях знали. Один достаточно влиятельный работник НКГБ захотел иметь в своем распоряжении такого незаменимого специалиста. Остальное было не так сложно…
      Это походило на правду. Во всяком случае, Сергей и сам пришел к таким выводам. Иванов не назвал ни фамилии, ни конкретных обстоятельств, но это покуда не столь важно.
      – Когда вы исчезли, кое-кто из окружения Ежова предпочел объявить вас врагом и преступником. Вы можете спросить, почему не вмешался я? Вмешался, Сергей Павлович! Вы оказались не у того, кто так обошелся с вами, а в ленинградском госпитале. Большего сделать нельзя – иначе начнется слишком большой шум. НКВД и госбезопасность и так на ножах…
      Это было тоже понятно. Майор вздохнул:
      – И все-таки, товарищ Иванов… Что со мной сделали?
      – Об этом лучше спросить у врача. Поэтому, Сергей Павлович, вы завтра же ложитесь в клинику. В этом, собственно, и состоит то задание, ради которого я приказал вас вызвать…

      За эти месяцы Сергей успел привыкнуть к больничному быту. Весь январь он пролежал в госпитале, а затем каждые две недели приходилось являться на процедуры и анализы. Белые халаты успели надоесть, но майор понимал: без этого не обойтись. Он болен, и выбирать не из чего. Что ж, значит, еще одна больница…
      …Его отвезли туда той же ночью. Возможно, товарищ Иванов спешил, а скорее всего, ночь была нужна, чтобы избежать любопытных глаз. Пустельгу даже не стали осматривать, переодели в новенький серый халат и поместили в небольшую палату на четвертом этаже.
      Спать не хотелось, и Сергей посвятил остаток ночи тому, чтобы как следует осмотреться. Похоже, палата предназначалась для двоих, но одна койка была предусмотрительно вынесена. Итак, его ждали. Вполне вероятно, товарищ Иванов позаботился не только о комфорте, но и о микрофоне где-нибудь за зеркалом или под кроватью. Стены были недавно выкрашены, мебель – только что с фабрики, и вся больница, насколько успел заметить майор, казалась новенькой, с иголочки. Он уже знал, что находится в одном из самых лучших лечебных заведений Столицы. Точнее, больница находилась не в самом городе, а в нескольких километрах от него. Из окна можно было разглядеть темные пятна рощиц почти до самого горизонта, пересекаемые широкой, блестевшей в лунном свете, рекой. Вид был красив, но окно заинтересовало Пустельгу из куда более прозаических соображений. Окно, дверь, ведущая на небольшой балкон, решетки, запиравшиеся на ночь… Решетки выглядели надежно, но Сергей знал, что от них и будет зависеть то, насколько удачно он выполнит порученное ему дело. От решеток и от смелости одного человека, пока еще незнакомого…
      Под утро майор все-таки уснул. Иванов не ошибся, на рассвете Сергей чувствовал себя особенно слабым. Лучше было спать, тем более что за все эти месяцы он еще ни разу не видел снов. Просто мрак, безымянная чернота, но Пустельга был рад и этому. Нужно было поспать, силы понадобятся завтра. Если дело пойдет так, как ожидалось, следующей ночью спать не придется.
      День прошел скучно, хотя и оказался наполнен событиями. Был обход, после чего Сергея долго водили по кабинетам – снова, как и в Ленинграде, бесконечные анализы, расспросы, сочувственные кивки. Товарищ Иванов обещал, что здесь ему смогут помочь, но в это верилось слабо. Правда, удалось подметить важную особенность – никто не удивлялся его болезни и не заводил речь и о мифической травме. Похоже, Пустельга не был здесь первым с такой странной формой амнезии.
      Впрочем, вся эта суета не мешала думать. Сергей решил, что о своих заботах он еще найдет время поразмышлять, о ночном разговоре вспоминать не тянуло, оставалось главное – задание. Майор Павленко должен забыть о личном и лишнем и еще раз проанализировать то, то предстоит…
      Итак, в одной из палат, неподалеку от палаты Сергея, помещен особо опасный государственный преступник. Фамилию Иванов называть не стал, однако вполне достаточно того, что преступник умен, опасен, а главное знает некую тайну, представляющую огромный интерес для обороны страны. Вернее, знал: несколько месяцев назад, после несчастного случая он потерял память…
      …Совпадение сразу же насторожило – вновь несчастный случай, полная амнезия и вдобавок какие-то государственные секреты. Правда, Сергей майор НКГБ, а неизвестный сосед – зэк, доставленный сюда прямо из мест заключения, но ведь и сам Пустельга находился по сей день в розыске! Но роли уже распределены – майору предстояло узнать, действительно ли преступник потерял память. Задание важное, срочное и, в общем, не особо сложное.
      Трудности были чисто технические. Зэк знал, кто он, ему сказали; к тому же, палата, естественно, охранялась. Прямой допрос мог не дать результатов – преступник в последнее время отказывался отвечать на вопросы, ссылаясь на потерю памяти. Значит, следовало организовать встречу между двумя собратьями по несчастью. Дело оказалось несложным, помогли решетки: имея ключ от них, можно легко переходить с балкона на балкон. Несколько дней назад одна из медицинских сестер, якобы случайно, оставила связку ключей, так чтобы обитатель охраняемой палаты имел возможность завладеть ими.
      Услыхав об этом, Пустельга невольно поморщился: от такого способа за версту пахло дилетантизмом. Сам он не попался бы на подобную удочку. Но товарищ Иванов пояснил: преступник не имеет ни малейшего оперативного опыта. К тому же, ключи искали, медсестра со слезами ходила по палатам, охрана расспрашивала больных – все, в общем, выглядело вполне достоверно. В первую ночь преступник, похоже, выжидал, но уже на следующую вышел на балкон, начав свое первое путешествие. Очевидно, четыре стены с потолком и охрана возле двери успели ему здорово надоесть. Правда, бежать он не пытался, зато обошел всех ближних и дальних соседей, пытаясь завязать знакомства. Так продолжалось три дня, а на четвертый в палату, находившуюся почти рядом с той, где обитал потерявший память заключенный, поместили нового больного – майора Сергея Павленко…
      Итак, задание не из сложных, но что-то с самого начала не нравилось Сергею. Впрочем, это «что-то» было очевидным. Преступник – такой же больной, как и он сам. Больной пытается разоблачить больного… Пустельгу ожидала благодарность, может даже награда, а неизвестного зэка, в лучшем случае – пожизненное заключение в стенах больницы, а скорее всего Колыма, где он быстро превратится в лагерную пыль. Правда, Иванов уверял, что преступник очень опасен, что он враг, – но те, что искали пропавшего Пустельгу, тоже считали его врагом и даже, кажется, шпионом. Получалось, не больной пытается разоблачить другого больного, а один враг, еще не осужденный, будет стараться разоблачить того, кто уже хлебнул арестантской баланды. А что будет с Пустельгой дальше? Не отправит ли его товарищ Иванов вслед за неведомым преступником? Правда, ему обещали лечение, но такое тоже возможно: подлечат немного, поставят на ноги – и пошлют куда Макар телят не гонял. Это будет весьма целесообразно: меньше риска, что недовольный своей судьбой майор где-нибудь проговорится об увиденном и услышанном. Товарищ Иванов действовал по приказу Сталина – но у вождя могли быть свои соображения по поводу сохранения государственных тайн. То, что миндальничать с каким-то подозрительным майором, вдобавок живущим под чужой фамилией, не станут, Сергей не сомневался.
      Итак, выходило плохо – хуже некуда. Его, скорее всего, используют – и позаботятся, чтобы Пустельга больше не мешал. Для этого достаточно просто позвонить дежурному в Большом Доме и сообщить, где находится беглый враг народа Пустельга…
      Сергей пытался гнать от себя подобные мысли, но логика и простой здравый смысл не давали ошибиться. Возможно, это произойдет не сейчас, а через месяц, в крайнем случае через год, если, конечно, странная болезнь не искалечит его окончательно. Выходит, Пустельга, полумертвый и практически обреченный, все же готов шпионить за другим, таким же больным и загнанным в глухой угол? Да, плохо дело, бывший старший лейтенант НКВД!
      Вечером, когда за рощами медленно гасли последние лучи заходящего солнца, Сергею стало немного легче. Темнота несла с собой бодрость, холод немного отпускал, и происходящее начинало казаться не таким безнадежным. В конце концов он как-то выкрутится. Сергея хотят свести лицом к лицу с опасным преступником – что ж, пусть. Пса пускают за волком… А если пес и волк на минуту задумаются и поищут себе более полезное занятие, чем рвать друг друга на чужую потеху?
      Время тянулось неслышно, но Пустельга не спешил. Это была удача: тихая ночь, темная комната, кровать – и много свободного времени. Можно спокойно обдумать все случившееся с ним за эти месяцы, и особенно за последние сутки, а главное – немного подумать о будущем. Если верить собственной биографии, когда-то Сергей Пустельга был неплохим оперативником. Что ж, не пора ли применить навыки для личной пользы?.. Легкий стук. Пустельга быстро взглянул на светящийся циферблат наручных часов: начало второго. Началось! Стучали в балконную дверь, и сквозь стекло можно было разглядеть чей-то темный силуэт…
      Осторожный стук повторился. Пустельга усмехнулся, вскочил и быстро подошел к двери. Неизвестный стоял на балконе, на нем был такой же, как у Сергея, серый халат, на голове нечто, напоминающее берет. Это было разумно, апрельская ночь не баловала теплом.
      – Гостей принимаете? – голос показался приятным и даже веселым. Сергей кивнул и открыл дверь.
      – Добрый вечер! – неизвестный вошел в комнату, быстро огляделся и протянул руку: – Позвольте отрекомендоваться: ваш сосед, палата номер 43, а чтобы короче – просто Сорок Третий…
      – Сорок Первый, – принимая правила игры, представился Пустельга, запоздало подумав о том, что его рукопожатие будет плохой рекомендацией. Однако Сорок Третий, казалось, не обратил внимания на то, что так смутило Прохора Карабаева. Рукопожатие было крепким, а рука – теплой, даже горячей.
      – Ну как, сидим? – Сорок Третий усмехнулся, продолжая разглядывать палату. – А вас недурно устроили, уважаемый Сорок Первый. Одиночка – прямо как у меня.
      – Сидим, – подтвердил Пустельга. – Кстати, присаживайтесь.
      – Благодарствую, – зэк поудобнее устроился на стуле. – Надеюсь мой визит вас не слишком обеспокоил. Знаете, не удержался: вы же новенький, вдобавок мой, так сказать, собрат по несчастью.
      – То есть?.. – немного удивился Сергей.
      – Тот же диагноз, уважаемый Сорок Первый… Мы с вами сдвинулись на одной и той же почве, а это почти то же самое, что сесть по одинаковой статье.
      – Юмор же у вас! – не удержался Пустельга. Зэк ему понравился, Сорок Третий явно не терялся даже в подобной ситуации. Очевидно, и раньше он был крепким орешком для коллег Сергея…
      – Юмор как раз подходящий, – не согласился гость. – Под петлей и шутки висельные. Впрочем, прошу прощения. Вы, быть может, пребываете в состоянии мрачной хандры…
      – Ни в коем случае! – Пустельга невольно улыбнулся. – Просто вы появились несколько неожиданно…
      – Но вы не спали, – быстро отреагировал Сорок Третий, и Пустельга понял, что его гость не только умен, но и наблюдателен. – Бессонница или плохо спится на новом месте?
      – Вероятно, и то, и другое, – Пустельга понял, что надо переходить в наступление. – А откуда вам стало известно про мою… статью?
      – А-а-а! Для пациента подобного заведения вопрос весьма разумен. Узнал просто: мой лечащий врач, милейшая Любовь Леонтиевна, мне очень сострадает и развлекает всякими новостями этого скорбного дома.
      – Лечащий врач? – Пустельга вспомнил тех, с кем довелось общаться прошлым днем. – Такая симпатичная девушка, высокая, немного длинноносая, со шрамом на правой щеке?
      – Ну вот, только и заметили, что длинный нос и шрам, – покачал головой Сорок Третий. – Между прочим, она здесь чуть ли не единственная, кто действительно сочувствует нам, грешным. Остальные – все больше по долгу службы. А нас, спятивших, не обмануть: сразу ясно, для кого ты человек, а для кого – кролик. Ну вот, узнать было просто, но любопытство мое еще более выросло, когда я увидел, что вы, уважаемый Сорок Первый, оказались в одиночке. У вас, я вижу, даже вторую койку вынесли!
      Вот это да! Зэк был не просто наблюдателен, и Пустельга мысленно обозвал тех, кто готовил операцию, идиотами. Ну конечно, в палатах больные помещались по четверо, в крайнем случае по двое! Хоть бы койку оставили…
      – Но ведь вы тоже в одиночке? – приходилось вновь наступать.
      – Да. Именно что в одиночке, да еще с двумя молодыми людьми за дверью, правда, как выяснилось, не особо внимательными. Но у меня особый случай: я, уважаемый Сорок Первый, уж не пугайтесь, в некотором роде злодей. Точнее – опасный преступник. Не испугались?
      – Нет, – вздохнул Сергей. – Еще не вижу повода. Надеюсь, вы не старушку-процентщицу прикончили?
      Сорок Третий негромко засмеялся, а затем достал из кармана халата пачку папирос.
      – Вы не возражаете? Вообще-то, можно выйти на балкон, но там сегодня на диво прохладно.
      – Нет, – заторопился Пустельга. – Потом проветрим – и порядок. Разрешите и мне, что-то потянуло.
      – Прошу, отравляйтесь на здоровье…
      Щелкнула зажигалка, и за короткие секунды, пока оба по очереди прикуривали, Пустельга постарался лучше рассмотреть незнакомца. Сорок Третий был по-видимому, старше его лет на десять, а выглядел еще старше: худое, изможденное лицо, залысины, глубокие складки возле губ… Да, похоже, зэку довелось немало перенести, прежде чем он попал в отдельную палату на четвертом этаже. Но глаза оставались молодыми – веселыми и очень внимательными.
      – Так вот, насчет старушки, – глубоко затянувшись, продолжал Сорок Третий. – Знаете, с нашим диагнозом я бы не удивился и старушке, но со мной дело похуже. Насколько я понял, у меня 58-я с каким-то скверным хвостом. Срок мне не называли, но, по-моему, он астрономический. Отсюда и такое внимание – отдельная палата, да еще с охраной. Таких, как я, тут еще минимум двое, но они не на нашем этаже. Есть, правда, одиночки без охраны, вроде вашей. Но там сидят люди почтенные, свихнувшиеся на строительстве социализма. Стало быть, вы…
      – Свихнулся на строительстве социализма, – охотно подтвердил Пустельга.
      – Ага! На большого начальника вы непохожи, стало быть, инженер или конструктор…
      – Нет… – Пустельга помолчал секунду, лихорадочно обдумывая ответ, а затем решился. – Я старший лейтенант госбезопасности, по обычному счету майор.
      – Да ну! – зэк даже привстал, и, насколько можно было разглядеть в полутьме, усмехнулся. – Вас-то за что? То есть, извините, а вы-то каким образом умудрились?
      – Честно?
      – Если желаете, – усмешка на лице зэка погасла, глаза смотрели строго и внимательно.
      – Не знаю.
      – Ясно, – Сорок Третий промолчал, затем пожал плечами. – А в общем, забавно. Мне почти ничего не говорят о моем прошлом, лишь намекают, что, буде узнаю о своих грехах, то не иначе как окончательно сойду с ума от страха. А что же вам о ваших… подвигах не рассказывают?
      – Чтоб я окончательно не сошел с ума от страха, – нашел в себе силы усмехнуться Сергей. Сорок Третий удивленно поднял голову:
      – Вы… вы так действительно думаете?
      – Да, – кивнул Пустельга и вдруг понял, что говорит правду.
      – Тогда ясно, – протянул гость. – Ну, уважаемый Сорок Первый, понятно, почему вас направили в здешнее заведение! С такими-то мыслями! Ну ничего, вылечат, вспомните о славном прошлом, снова станете на боевую вахту… Да, прелюбопытно. Где еще можно встретиться в такой непринужденной обстановке? Постойте, я все-таки чего-то не понимаю… Меня держат здесь не потому что я болен. Подумаешь, память отшибло! Чтоб валить лес, уважаемый Сорок Первый, памяти не требуется. Просто они вбили себе в голову…
      Зэк не закончил мысль, Пустельга же не стал настаивать. Зачем торопить, когда человек сам желает выговориться?
      – Вы хотите спросить, что мешает мне работать? – подхватил он. Вообще-то говоря, оперативник без памяти не очень-то полезен. Но главное не в этом, товарищ Сорок Третий…
      – Гражданин Сорок Третий, – спокойно поправил зэк.
      – Гражданин Сорок Третий. Дело в том, что я действительно болен. Вначале меня уверяли, что это все последствия травмы, но… Рукопожатие мое вас не смутило? У меня температура ниже обычной на целый градус. Про иные мелочи не говорю…
      – Ого, – зэк произнес это без особого выражения, просто констатировал факт. – Здорово это вас… Мне-то жаловаться нечего: здоровье – хоть сейчас в Нарым, или куда вы нас грешных направляете? Не помню ничего, да, может, это и к лучшему в моем положении… Хотя нет, вру…
      Он негромко засмеялся.
      – Вообще-то говоря, дичь! Ни отца, ни матери припомнить не могу, зато могу прочитать вам любую оду Горация – на выбор. Когда я их успел выучить? И древнегреческий помню… И английский… Чушь, правда?
      – Слова появляются словно неоткуда, они какие-то чужие, – негромко добавил Пустельга.
      Сорок Третий резко повернулся:
      – У вас тоже? Словно кто-то подсказывает, но вы знаете, что это – не ваше. Словно тот, кто ушел, оставил кое-что из багажа…
      Сравнение Сергею понравилось. Кое-что из багажа… Куда же ушел тот, кому багаж принадлежал?
      – Знаете, – вновь рассмеялся зэк. – Мне это напоминает милую беседу грабителя с домовладельцем. Помните О. Генри?
      О. Генри Пустельга перечитывал недавно, в феврале, когда в очередной раз лежал в ленинградском госпитале. Он кивнул.
      – Там, кажется, предлагали лечиться мочой молодого поросенка?
      – В этом роде, – Сорок Третий встал и расправил плечи. – Чего-то спать потянуло, пора на воздух… Ну, мочой поросенка меня не пользовали, но все прочее, кажется, применяли. Ваши, так сказать, коллеги, были весьма навязчивы. Правда, обошлось без выбитых зубов. Пока, во всяком случае…
      «И что же они хотели выяснить?» – чуть было не спросил майор, но вовремя сдержался.
      – Добро бы еще явки какие-нибудь узнать хотели, – хмыкнул Сорок Третий и покачал головой. – Ведь я, если не ошибаюсь, вражина калибру немалого! Так нет, подавай им каких-то дхаров. Слыхали о таких?
      – Небольшой народ, жил где-то на Урале, – отрицать не стоило, зэк неплохо различал ложь – едва ли хуже самого Пустельги.
      – И вы знаете. А я вот, нет. Хотя, если верить товарищам, то есть, прошу прощения, гражданам, с Лубянки, я был чуть ли не главным специалистом в стране по дхарам. Мне даже статьи показывали – мои. Ну хоть убей не помню! Ни языка, ни истории, ни заклинаний этих дурацких… Они что там, в Большом Доме, зубы лечить вздумали без стоматолога? Я им латинские заклинания предложил – не хотят… Ладно, пойду…
      Зэк шагнул поближе и протянул руку. Сергей нерешительно посмотрел на свою неживую ладонь, но Сорок Третий улыбнулся и крепко пожал ее.
      – Не падайте духом, гражданин Сорок Первый! Я завтра еще загляну, не возражаете?
      – Нет, конечно! – Пустельга вскочил и запахнул халат. – Я… провожу вас…
      – Вы крайне любезны.
      Они вышли на балкон, и майор плотно закрыл дверь. Теперь микрофоны были неопасны.
      – Налево, направо? – Сорок Третий, нерешительно осмотрелся, а затем махнул рукой. – Налево! Там один бедолага, ему еще похуже вашего, надо словцом перекинуться… Холодно, правда? А ведь скоро Пасха… Впрочем, вы-то, конечно, атеист.
      – Не знаю… – Сергею было не до религиозных пережитков. Он бросил взгляд на пустынный ряд балконов, а затем осторожно положил руку на плечо Сорок Третьему. Тот обернулся.
      – Тише, – Пустельга заговорил шепотом, зная, что береженого, даже атеиста, и Бог бережет. – Я не все сказал, товарищ Сорок Третий…
      Зэк, похоже, вновь хотел ввернуть про «гражданина», но сдержался.
      – Я здесь не просто больной. Вы правы, таких как я, довольно удачно используют. Догадались?
      Сорок Третий удивленно пожал плечами:
      – Вы что? Получили приказ за врачами следить? Ну, контора!
      – Значит, не поняли, – вздохнул Сергей. – Да не за врачами! За вами! Наша встреча была подстроена, ключи вам подброшены. Теперь ясно?
      Зэк замер. Складка у рта на миг дрогнула, затем губы скривились усмешкой.
      – Ну, субчики! Но какого черта? Меня же и так каждую неделю навещают! – Я должен определить, в самом ли деле у вас амнезия. Я – эксперт.
      – Вот как… – Сорок Третий дернул плечами и посмотрел вниз, на темные кроны деревьев. – Вы что, вроде ясновидящего?
      – Да. Я улавливаю эмоции. Живой детектор…
      Оба замолчали. Шли минуты, вокруг стояла тишина, лишь где-то далеко слышался крик ночной птицы.
      – Я-то думал, зачем мне бороться с нашей родной советской властью! негромко проговорил наконец Сорок Третий. – Чуть не раскаялся, представляете… Ну что, определили?
      – Да, – кивнул Сергей. На душе стало легче: что б не случилось дальше, он поступил правильно. – У вас почти полная потеря памяти, так же, как у меня. Ни дхарского языка, ни дхарских заклинаний вы не помните. Так что больничный покой вам обеспечен…
      – Спасибо, – зэк покачал головой. – Хорошо, хоть не ошиблись, а то забили бы раба Божьего до смерти, и без всякого толку для дела диктатуры пролетариата. А спросить можно?
      – Конечно!
      – Если б я действительно симулировал. Выдали бы?
      Проще всего было ответить «нет», но Пустельга невольно задумался. Хотелось не солгать.
      – Не знаю. Скорее всего, сказал бы правду. В общем, выдал бы…
      – Ну, благодарю за откровенность.
      Зэк махнул рукой и быстро перебрался на соседний балкон. Пустельга проводил его взглядом и повернул обратно, в теплую палату. Только сейчас Сергей понял, как он замерз. Апрельская ночь и вправду была холодна…
      Пустельга был вправе ожидать чего угодно. Наиболее логичным казался вызов к товарищу Иванову для немедленного отчета. Следовало получить новые инструкции, ведь главное уже выполнено, однако следующий день прошел совершенно безмятежно. Вновь анализы, процедуры, беседы с врачами. Майору наконец и самому стало интересно. Кое-что походило на знакомый ленинградский госпиталь, но некоторые вещи насторожили.
      С ним беседовал психиатр, причем долго и крайне вежливо, как и следовало разговаривать с тяжелобольным. Пустельга старался как можно точнее отвечать на вопросы, врач улыбался, кивал и задавал новые. Смутила не сама встреча: все-таки он находился, как ни крути, в психиатрической больнице, обеспокоили сами вопросы. Улыбающийся медик интересовался отношениями Сергея к курам, уткам, спрашивал о его кулинарных вкусах. Любой ответ вызывал радостную усмешку, которая в конце концов довела Пустельгу почти до бешенства. Если он болен, то пусть спросят прямо, он еще достаточно разумен, чтобы контролировать свои чувства!
      Но уже позже, вернувшись в палату, он поймал себя на страшной мысли: а что если дело зашло слишком далеко? Что если психиатр беседует с ним именно так, как и полагается говорить с неизлечимыми психами? Куры, утки, любимые сорта мяса, прожаренные и непрожаренные бифштексы – что за этим крылось? Майор невольно вспомнил подследственных, которые тоже не могли разобраться в совершенно нелепых на первый взгляд вопросах и хотели одного – доказать свою невиновность. Но нитка цеплялась за нитку, и к концу допроса самые искренние ответы подследственного без труда подтверждали его вину истинную, а часто и вымышленную штукарем-следователем. Пустельга наслушался подобного в Ленинграде, а до этого, быть может, и сам загонял невинных в угол. Правда, ловкие приемы психиатра грозили, в худшем случае, принудительным лечением, а допрос вел арестованного к верной гибели.
      Интересно, в чем вина Сорок Третьего? Он, похоже, из «бывших», знает латынь, держится, несмотря ни на что, с немалым достоинством… А что если бы этому зэку, когда он очнулся в больнице, не стали говорить о том, кто он на самом деле? Сообщили бы, к примеру, что он… сотрудник НКГБ? Изменился бы человек? Превратился бы волк в пса?
      Сергей задумался, но быстро отбросил такую возможность. Нет, едва ли. Кое-что и он, и Сорок Третий все же помнили, пусть и смутно. Волк оставался волком, а он, бывший сотрудник НКВД – загонщиком. Правда, ему, Пустельге, почему-то не хотели рассказывать о его последнем задании. Из-за секретности? Или… Или из-за того, что тогда произошло нечто, после чего старший лейтенант Пустельга… действительно стал врагом народа! Не вымышленным, не безвинной жертвой, а настоящим!
      Мысль вначале испугала, а затем показалась весьма правдоподобной. Собственная биография теперь виделась совсем иначе. Кто был тот, исчезнувший Пустельга? Отец-большевик, несколько лет бродяжничества, колония имени Дзержинского – карьера чекиста была, так сказать, запрограммирована. А дальше? Средняя Азия – что он там делал? Что увидел? Майор помнил свежие сводки: на Памире по-прежнему держались несколько антисоветских «зон», куда большевикам не было ходу еще с начала 20-х, шли аресты мусульманского духовенства, а заодно и представителей местной интеллигенции – естественно, за шпионаж, вредительство и диверсии.
      Диверсий тоже, впрочем, было предостаточно, заодно агентура сообщала о беззакониях представителей власти, многие из которых в свое время успешно сменили басмаческий маузер на партийный билет. Каким вернулся оттуда Пустельга? Ведь почти все ташкентское управление НКВД сменилось, старый состав «вычищен», можно сказать, Сергею повезло.
      И наконец, Столица. Пустельга занимался тут чем-то действительно важным, причем недолго, с сентября по ноябрь. Что он искал? И почему сгинул не только он, но и какой-то неведомый нынешнему Сергею капитан Ахилло? Это не арест, они оба просто пропали! Пустельга в конце концов очнулся в ленинградском госпитале, а Михаил? А что если они успели узнать нечто, заставившее их изменить прежние убеждения? Да и что нынешний Сергей знал об убеждениях того, кем был раньше? И вот старший лейтенант Пустельга теряет память, а Ахилло… ударяется в бега! Почему бы нет?
      Нет, не получалось. Пустельгу искали, а об Ахилло попросту предпочли забыть. Узнать бы, что в самом деле случилось с их группой! Но Сергей уже понимал: не дадут. В лучшем случае с ним поступят гуманно – оставят здесь лечиться, чтобы время от времени использовать его странный дар. Если, конечно, у товарища Иванова не появятся другие планы…
      Майор с нетерпением ждал ночи. Придет ли Сорок Третий? Вообще-то, зэк должен держаться от него подальше, но Пустельга представил себе, что должен чувствовать этот человек. Несколько месяцев одиночки – пусть больничной палаты, а не камеры, но все равно – взаперти, с охраной у входа. И вдруг – свобода, возможность темной тенью скользить по пустынным балконам, встречи с людьми… К тому же, Пустельга сыграл с ним честно, и зэк вполне может завернуть на огонек. Правда, Сергей уже не стремился что-либо узнать, просто хотелось встретиться, а заодно подкинуть Сорок Третьему одну идею, над которой майор думал весь вечер…
      В дверь постучали около полуночи. Сергей был уже готов, под халат надета шерстяная кофта: беседовать было удобнее на балконе, вдали от чужих ушей.
      – Все-таки пришли?
      – А вы бы – нет? – Сорок Третий быстро пожал майору руку и оглянулся. Вроде, спокойно… А ваши где спрятаны? Внизу, под кустами?
      – Наверно, – рассмеялся Пустельга. – Пусть мерзнут, мешать не будут. – Ну и ладно… – зэк помолчал, а затем неожиданно осведомился: Хотите, свожу к специалисту? Как раз по вашему профилю?
      – К врачу? – удивился Сергей. – Но меня и так целый день обследовали! Кстати, вы правы, Любовь Леонтьевна – душевный человек.
      – Ага, разглядели! – хмыкнул зэк. – А то – шрам, длинный нос…
      – У нее очень странный акцент. Еле заметный, но если прислушаться… Сорок Третий пожал плечами:
      – Это у вас, уважаемый Сорок Первый, уже мания преследования! Хотя я тоже заметил… – он усмехнулся. – Нет, не скажу, а то ваши, чего доброго, за нее возьмутся, пропадет человек… Я вас хочу пригласить, гражданин старший лейтенант госбезопасности, не к врачу, а к биохимику. Он квартирует этажом ниже. Если не боитесь заняться акробатикой…
      Пустельга поглядел вниз. Высоковато, но по решетке спуститься не так и трудно. Зэк, похоже, понял:
      – Я быстро освоился. Ну что, сходим? Заодно торта попробуем. Этот биохимик – большая шишка, чуть ли не академик. Обожает сладкое, и его, естественно, снабжают. Вы как насчет торта?
      – Положительно.
      – Прекрасно. Только… – Сорок Третий замялся. – Имейте в виду, он сразу же начнет жаловаться на то, что его бросила жена. Придется выслушать, а потом уже поговорим…
      – А что, жена его действительно бросила? – невольно заинтересовался Сергей. Зэк, обернулся, посмотрел ему прямо в глаза:
      – Зачем вам?
      – Ну… – растерялся Пустельга. – Все-таки, мы, вроде, в одной лодке…
      – Мы с вами не в одной лодке, гражданин старший лейтенант госбезопасности… Но если вам, так сказать, интересно… Они с женой пытались покончить с собой. Его спасли, ее нет. Ясно?
      Сергею стало не по себе. Он чуть было не спросил о причине, но вовремя сдержался. Крупный ученый, возможно академик, пытается покончить с собой, причем не сам, а вместе с супругой. Это никак не походило на бытовую трагедию. Не так давно покончили с собою Гамарник и Путна, еще раньше Любченко, Иоффе, Скрипник… Этого, выходит, спасли – очевидно, его мозг еще нужен…
      Сорок Третий еще раз глянул вниз, кивнул и начал быстро спускаться по решетке. Пустельга последовал его примеру – получилось удачно, даже халат, не очень приспособленный для подобных упражнений, не особо мешал. Через несколько секунд оба они уже стояли на балконе третьего этажа. Зэк подошел к стеклянной двери и постучал.
      С минуту ответа не было, а затем неярко вспыхнул свет. Пустельга взглянул на Сорок Третьего, тот лишь пожал плечами:
      – Ничего, ему разрешают. В прошлый, раз во всяком случае, нам никто не помешал.
      Наконец, дверь открылась, гости подошли поближе.
      – Торт еще не съели? – Сорок Третий шагнул первым к вышедшему на балкон маленькому сгорбленному человечку. – Добрый вечер, гражданин Тридцать Первый.
      – Добрый вечер, – послышался тихий, немного дребезжащий голос. – Торт я не съел и даже согрел чаю… Заходите, товарищи…
      Все трое прошли в палату, которая оказалась точь-в-точь такая же, как у Пустельги – с единственной койкой, новой мебелью, и, вероятно, заранее встроенными микрофонами. Впрочем, бывшего академика могли «опекать» не так плотно, едва ли охрана интересовалась каждым словом, сказанным в этих стенах.
      – Прошу знакомиться, – продолжал зэк. – Тридцать Первый. А это ваш сосед сверху, соответственно Сорок Первый…
      В голосе звенела ирония. Похоже, эта арифметика забавляла государственного преступника.
      – Виталий Дмитриевич, – человек протянул руку и вздохнул. – Хотя, конечно, Тридцать Первый – это правильнее.
      – Сергей.
      – Простите, а как полностью? Знаете, привык…
      – Сергей Павлович, – Пустельга с любопытством разглядывал того, кто предпочел номер фамилии. Виталий Дмитриевич Тридцать Первый был не просто мал ростом – он походил на карлика, на сказочного человека, обитателя подземных глубин, а еще больше – на домового. Сморщенное, почти с кулак, личико, узкие плечи, короткие ручонки, казалось, неспособные удержать даже авторучку. На вид ему было за семьдесят, и, лишь присмотревшись, майор понял, что Тридцать Первому едва-едва стукнуло полвека. Что-то страшное сломало и мгновенно состарило этого человека.
      – Проходите, – Виталий Дмитриевич засуетился, приглашая к столу. Там действительно стоял торт, а рядом с ним – чайник, накрытый полотенцем. Тридцать Первый явно ждал гостей.
      – Пражский? – осведомился зэк, приглядываясь к угощению. Карлик невесело рассмеялся:
      – Увы, пражский. В хорошие времена я бы сам приготовил, да такой, что сам шеф-повар «Берлина» позавидовал бы… А это – прислали. Не забывают…
      Они принялись за торт. Виталий Дмитриевич ел жадно, кусок за куском.
      У Сергея почти не было аппетита, да и Сорок Третий явно не был поклонником сладостей. Было ясно, что он пригласил сюда Пустельгу совсем не за этим.
      – Что ж вы не едите? – карлик откинулся на стул и вздохнул. – Знаю! Вы, любезный Юрий Петрович, просто уговорили нашего новенького навестить меня. Так сказать, повысить мне настроение. Ну, спасибо…
      Пустельга удивился – оказывается Сорок Третьего звали Юрием Петровичем! Здесь зэк не скрывал своего имени. Итак, Юрий Петрович Сорок Третий…
      – Юрий Петрович наверно успел рассказать вам, – Тридцать Первый повернулся к Сергею. – Здесь все считают, что лишился ума, после того, как меня бросила супруга…
      Зэк еле заметно кивнул, но Сергей предпочел отделаться неопределенным угуканьем. Карлик вздохнул.
      – Смешно, правда? Старик, похожий на какое-то чучело… Но ведь я все еще не разучился думать! Почему? Не могу понять…
      Он заговорил быстро, так, что Пустельга еле различал отдельные слова: Тридцать лет, тридцать лет мы жили вместе, ни разу по-настоящему не ссорились. Что же могло случиться? Почему она меня бросила? Может, я чем-то ее обидел? Но чем? Даже если так, почему она ни разу не навестила меня, не написала? Я ведь действительно болен! Почему? Они не говорят мне, не хотят волновать. Но я не могу. Я должен узнать…
      Сергей постарался незаметно отвернуться. Виталий Дмитриевич тоже не мог вспомнить прошлое, как Сорок Третий, как и он сам. Что сделали с этим безобидным человеком? Или это просто защитная реакция психики, спасающая от самого страшного?
      Речь Тридцать Первого стала совсем тихой, неразличимой. Наконец он затих, глаза закрылись, и он недвижно застыл, прижавшись к спинке стула. Зэк чуть заметно дернул щекой и достал папиросы.
      – Курите, Сорок Первый! Ну его все к черту, никак не привыкну… Курите, потом проветрим. Сейчас он очнется…
      Действительно, не прошло и двух минут, как Виталий Дмитриевич открыл глаза.
      – А? – дернулся он, но тут же успокоился. – Кажется, я опять… Извините, товарищи… Юрий Петрович, вы говорили вчера, что наш новенький…
      – Да, он, кажется, по вашей части…
      Карлик вскочил со стула. Пустельга тоже встал, но решительный жест маленькой ручки остановил его:
      – Сидите, сидите, Сергей Павлович. Я быстро. Надеюсь, Юрий Петрович все же ошибся. Если ваши с ним случаи сходны, то волноваться нечего. Сама по себе амнезия конечно, малоприятна…
      Не прекращая говорить, Виталий Дмитриевич осторожно взял Сергея за руку, пощупал пульс и замер. Затем сморщенное лицо дернулось, Тридцать Первый проговорил нечто вроде: «Ох ты!» – и легким движением прикоснулся сначала ко лбу, а затем к шее Сергея – там, где проходила артерия.
      – Сергей Петрович… любезнейший… если можно, к свету. Я должен осмотреть глазное яблоко…
      Осмотр на этот раз длился долго. Карлик хмурился, вздыхал, а затем кивнул на стул:
      – Садитесь… Рассказывайте, и поподробнее…
      Слушал он внимательно, время от времени кивая. Затем вздохнул и покрутил головой:
      – Несколько вопросов, если можно. Только не обижайтесь…
      – Ни в коем случае, – Пустельга тут же вспомнил психиатра.
      – У вас, как я понял, очень плохой аппетит, предпочитаете все жидкое и, желательно, теплое. Так?
      Сергей кивнул. Сейчас должен последовать вопрос о бифштексах.
      – Привкус крови во рту ощущали?
      – Нет! – Пустельга удивился. – По-моему… Нет, ни разу…
      – Так… А желание… уж, извините… попробовать свежей крови…
      Поразил не сам вопрос, а то, что его об этом уже спрашивали. Вот они, бифштексы с кровью!
      – Нет. Я даже кровяной колбасы не ем.
      – Ну и хорошо…
      Виталий Дмитриевич прошелся по комнате, затем опустился на стул и легко ударил ребром ладошки по дереву:
      – Так. Порадовать ничем не могу, Сергей Павлович. Разве что – болезнь ваша проходит в самой легкой форме. Это единственный положительный момент…
      – Какая болезнь? – еле выговорил Пустельга. Значит, никакой травмы на боевом посту! Его обманули и в этом…
      – Так называемая болезнь Воронина. Открыта моим близким приятелем перед самой мировой войной на Среднем Урале. Василий Воронин был тогда молодым земским врачом. Однажды его вызвали в одну глухую деревню где-то под… Впрочем, это неважно. Воронин был умница, сразу понял, что перед ним нечто совершенно неизвестное науке…
      Виталий Дмитриевич замолчал, а затем махнул рукой:
      – Ну, это все в далеком прошлом. Василий пропал без вести в 18-м, на юге. К этому времени мы уже выделили вирус – возбудитель болезни. Искали метод лечения… Мне поручили создать состав, в котором возбудитель болезни Воронина мог существовать в течение длительного времени. Дело в том, что в обычных условиях он быстро погибал, и слава Богу… Увы, мне это удалось. Состав назвали ВРТ.
      «Почему?» – хотел спросить Пустельга, но удержался. «В», похоже, означало «Воронин». Возможно, остальные буквы тоже были инициалами.
      – Да… И в том же 18-м я был вызван на Лубянку. Со мной беседовал некто Кедров, он, кажется, тогда был заместителем Дзержинского. Меня уверяли, что большевики чрезвычайно заинтересованы в лечении болезни, обещали новую лабораторию, сотрудников… Тогда я был еще в здравом уме, Виталий Дмитриевич усмехнулся и покачал головой. – Да, я был в здравом уме и решил на следующий день уничтожить все запасы ВРТ, а заодно и документацию. Увы, Кедров оказался сообразительнее, его люди захватили лабораторию тем же вечером. Меня арестовали, и до 21-го я был в специальном лагере под Псковом…
      Тридцать Первый вновь умолк и замер, прикрыв глаза. Молчание тянулось долго, наконец он вздохнул, попытавшись улыбнуться:
      – Извините… Мои личные неурядицы не имеют к данной истории прямого отношения. В общем, насколько мне удалось узнать, Кедров продолжил работы по ВРТ. Не сам конечно, хотя он, вроде как, врач, давал клятву Гиппократа… Естественно, речь шла не о лечении. Надеюсь, вы уже поняли, Сергей Павлович?
      – Этот состав… вводил здоровым людям? – Пустельга даже привстал, чувствуя как его вновь охватывает холод. – Но зачем?! Хотя… Я, кажется, понял! Человек теряет память, его можно использовать, как какой-то… механизм…
      – Если бы только это, – маленький человечек скривился. – Увы, любезнейший Сергей Павлович, это не самое страшное.
      – А что… самое страшное?
      – Нет-нет, лучше промолчу. Вам, да еще в вашем состоянии, это совершенно ни к чему. Болезнь может протекать в разных формах, у вас самая легкая ну и слава Богу… Правда, в некоторых случаях человек не теряет памяти, но это как раз в самых безнадежных ситуациях…
      – А как это лечится? – вмешался в разговор зэк. Виталий Дмитриевич покачал головой.
      – Не лечится… Увы… В самых легких случаях, таких, как у Сергея Павловича, можно несколько притормозить: те же переливания крови… Но вылечить не удалось еще никого. Во всяком случае, еще год назад… Да, как раз перед тем, как я очутился здесь…
      – Значит, вы продолжали заниматься болезнью Воронина? – Сорок Третий недобро усмехнулся.
      – Мой грех, мой страшный грех… Лена, жена… она все время говорила мне… Если бы это была просто болезнь, как, например, бубонная чума! Это страшнее… Как-то я нашел в бумагах Воронина запись, которую тот сделал на Урале, там, где встретил первых больных. Так сказать, народная версия происхождения этой напасти… Так там, представляете, сказано, что больной умирает почти сразу, а то, что остается, – лишь его видимость. Душа уходит, остается тело и дух…
      – Простите, что остается? – не понял Пустельга.
      – Там так сказано. Душа уходит, остается тело и дух. А потом и дух исчезает, а в тело вселяется бес…
      Звучало жутковато, хотя и непонятно. Наступило молчание, которое нарушил Сорок Третий.
      – Кажется, сообразил! По народным представлениям, у человека не одна, а две души. Одна – та, что дается Богом. Вторая – своеобразный человеческий двойник, он не покидает землю и после смерти. В Древнем Египте эти души называли Ка и Ба, на Украине – душа и доля… Любопытная версия! Душа уходит, остается дух – хранитель тепла, который пользуется крохами того, что уцелело от прежнего хозяина. К моему случаю подходит в самый раз. Я не помню ничего, связанного со мною лично, зато, как видите, вспомнил про Ка и Ба. Сергей Павлович, я не слишком вас шокирую?
      – Нет, ни в коем случае, – майор уже успел успокоиться. – Легенда, действительно, очень точна. Но ведь вы не больны?
      – У Юрия Петровича что-то совсем другое, – подтвердил Тридцать Первый. Может, просто последствия травмы – обычная амнезия… В таком случае, это со временем пройдет… Кстати, Юрий Петрович, меня про вас расспрашивала девушка – ваш лечащий врач. Она вообще интересовалась болезнью Воронина и моим препаратом.
      – Любовь Леонтьевна? – не удержался Сергей.
      – Да, кажется. Она не с нашего этажа, так что могу спутать. Симпатичная девушка, все надеется нам, грешным, помочь. Она думает, что руководство скрывает какие-то подробности о действии ВРТ. Я, конечно, рассказал все, что мне известно. И о ВРТ и о голубом излучении… На пятом этаже сейчас лежат двое – в очень тяжелой форме…
      Это было что-то новое. «Голубое излучение» – об этом Сергей и не слыхал, точнее не помнил. Интересно, что это еще за мерзость?
      – Но самое любопытное, – голос ученого упал до шепота. Представляете, товарищи, почти сразу ко мне зашли двое… В штатском, естественно, но узнать нетрудно… Они спрашивали, о чем я говорил с этой девушкой… Боюсь… боюсь я был излишне откровенен…
      Пустельга и Сорок Третий переглянулись. Сергей хотел было переспросить, но зэк быстро поднес палец к губам.
      – Благодарим за консультацию, профессор! – Юрий Петрович встал и кивнул Пустельге. – Или я вас понизил в чине, гражданин Тридцать Первый? Вы, кажется, академик?
      – Я никто… – глухо проговорил карлик. Его глаза словно погасли, голова упала на грудь, из горла послышался хрип. – Никто… Я – номер Тридцать Первый… Это не вы потеряли души, товарищи. Это я продал свою… Она говорила мне…
      Узкие плечи дернулись, и Виталий Дмитриевич застыл.
      – Пора, – вздохнул Сорок Третий. – Уходим, гражданин майор. Пусть думает, что мы ему приснились…
      На балконе сразу стало холодно, но Пустельга не спешил возвращаться в палату. Не хотелось оставаться одному, к тому же кое о чем следовало договорить. Зэк, похоже, понял.
      – Что, не порадовал академик? Или вы этой байке поверили?
      – Нет. Не в этом дело, просто…
      – Понимаю. Держите.
      Сорок Третий достал папиросы. Оба закурили.
      – Вы ему не очень-то верьте, – продолжал Сорок Третий. – Все-таки псих, как и мы с вами. Может, все выглядит не так безнадежно. Правда, если с душой и в самом деле такой форс-мажор вышел…
      По тону Сорок Третьего нельзя было понять, шутит он или говорит всерьез. Пустельга заставил себя улыбнуться:
      – На правах атеиста предпочитаю верить в микробы. Кстати, Юрий Петрович, что ж вы не представились?
      – Взаимно, Сергей Павлович. Вам что, мою фамилию не назвали? Я Орловский Юрий Петрович, особо опасный преступник… Ну, об этом вы знаете…
      – Пустельга.
      – Оч-чень приятно, – зэк усмехнулся. – Кстати, гражданин Сорок Первый, раз в жизни будьте человеком – не спешите с докладом, чтобы я успел предупредить Любовь Леонтьевну. Вот сволочи, ни одного хорошего человека в покое не оставят!
      – Обещаю, – кивнул Сергей. – И у меня к вам совет. Профессиональный. – Что делать, когда начнут ногами бить? – резко повернулся Орловский. – Нет. Тут, боюсь, даже я не советчик. Я вот о чем: наверно, завтра, самое позднее послезавтра, ключи у вас отберут. Так вот, сегодня же разберите связку и все ключи бросьте вниз – по одному. Ваши сторожа решат, что вы все поняли и решили напоследок немного им досадить.
      – И в чем секрет?
      – Один ключ вы оставьте – свой, тот, что отпирает вашу решетку. Здесь высоко, ключи будут искать долго – если вообще станут этим заниматься. Свой вы спрячьте и в любой момент сможете бежать.
      – Недурно, – подумав, заметил зэк. – Только бежать-то мне некуда, так и доложите. Кроме того, палату обыщут, не дураки же они! Что связка, что один ключ – найдут.
      – У вас такая же палата, как у меня?
      Орловский кивнул.
      – Тогда я вам покажу, где его надо спрятать. «Они», конечно, не дураки, но и не семи пядей во лбу. Пойдемте, покажу…
      – Душу думаете спасти? – Сорок Третий запахнул халат и бросил взгляд на темные кроны деревьев. – Не поздно ли, гражданин майор?
      – Даже если поздно, – Пустельга затоптал окурок и решительно бросил: Пошли!
      Сергея вызвали следующим вечером. Вновь большая темная машина с занавешенными окнами, пустой подземный гараж… И комната была той же, даже стулья стояли точь в точь, как несколько дней назад.
      – Присаживайтесь… – Иванов, как и прежде, был в широком плаще, и у Пустельги вновь мелькнула нелепая догадка, что под глубоко надвинутым капюшоном нет ничего – лишь черная пустота. – Разрешите доложить, товарищ Иванов?
      Сергей был готов к разговору. Следовало говорить спокойно и только о деле, не отвлекаясь и не волнуясь: товарищ Иванов не должен ничего заметить. В конце концов, он, майор Павленко, выполнил задание.
      – Прошу вас… Итак, ваше мнение?
      – У заключенного Орловского – полная амнезия. Он забыл все, связанное с ним лично. Остались знания некоторых языков, фактов, но ни дхарского, ни чего-либо связанного с дхарами, он не помнит. В том числе и заклинаний.
      – Так…
      Наступило молчание. В темноте силуэт Иванова начал расплываться, гаснуть, и Сергея внезапно охватил страх. Кто этот человек? Почему он не решается открыть лицо? Если он прячется в темноте, значит Пустельга видел его раньше, иначе к чему маскарад? А если дело действительно столь секретно, то что сделают с ним, увидевшим и узнавшим?
      – Не волнуйтесь…
      – Тихий голос заставил вздрогнуть. Иванов почувствовал! Да, от такого не спрячешься…
      – Все еще не верите мне, Сергей Павлович? Вас смущает этот антураж?
      – Нет, – выдавил из себя Пустельга. – То есть… не совсем…
      – Представьте себе, что я действую так по приказу, о причинах которого и сам не особо извещен. Примите это как рабочую гипотезу… Я не обманывал вас и не обманываю теперь. Насколько я понял, вы уже успели узнать о болезни Воронина?
      – Да… – лгать не имело смысла.
      – Кстати, мы не подслушивали. Просто Виталий Дмитриевич не умеет хранить тайны… Что он сказал о вас лично?
      – Что у меня болезнь протекает в легкой форме. И что есть легенда… – О потерянной душе? – в голосе Иванова мелькнула ирония. – Глас народа, как известно, – глас Божий… К сожалению, вынужден кое-что добавить: не о душе, тут я не специалист, а про вас лично. Легкая форма болезни Воронина заканчивается тем же, что и тяжелая. И примерно в те же сроки.
      Вновь вернулся страх, а вместе со страхом – холод. Вот и все… Его даже не поставят к стенке. Зачем? Стоит лишь немного подождать – месяц, полгода, много – год…
      – А теперь слушайте внимательно, – голос стал внезапно совсем иным низким, повелительным, властным. – Слушайте, внимательно, Сергей Павлович, ибо от этого зависит ваша жизнь…
      Пустельга замер. Мысли исчезли, остались лишь тревога и надежда, хотя, казалось бы, надеяться не на что…
      – То, что сейчас называют болезнью Воронина, не лечится современной наукой. Но раньше ее лечили. Это были редкие случаи, может один в столетие, – но были. Подробности вам не нужны, достаточно знать, что это в принципе возможно…
      Пустельга вслушивался в каждое слово. Неужели, правда? Или его хотят поманить надеждой – и бросить умирать? Но зачем Иванову лгать, ведь Сергей и так полностью в его власти!
      – Да, это возможно, но для излечения требуется очень многое… Вам следует запомнить: вас спасут в том случае, если смогут вылечить вашего нового знакомого – гражданина Орловского. Вы поняли? Спасут его – спасут и вас!
      – Понял… – в голове все смешалось, секунды текли, а Сергей никак не мог опомниться: – Но… Товарищ Иванов, заключенный Орловский не болен…
      – Он болен, Сергей Павлович. И ваши случаи очень сходны – может, вы уже успели заметить. Поэтому я предлагаю следующее: вы поможете вернуть память Юрию Орловскому. Я помогу вам выздороветь. Но помните: все приказы должны выполняться быстро, точно и без рассуждений. Если это вас устраивает…
      Устраивает ли это его? Ему предлагали жизнь, какие еще могли быть сомнения! Но Сергей вспомнил странные слова несчастного человечка, отзывающегося на «номер Тридцать Первый». «Это не вы потеряли души, это я продал свою…» А что предлагают сейчас ему, Сергею Пустельге? Но ведь выбора нет! В крайнем случае Иванов найдет себе другого!
      – Я согласен! – майор вздохнул и повторил: – Я согласен, товарищ Иванов. Что мне нужно делать?
      – Для начала, успокоиться, – голос вновь стал прежним – мягким и добродушным. – Вернетесь в больницу, за вами будут присматривать, подлечитесь… А заодно начнете работу… Кстати, может, нам придется побеседовать с вашим лечащим врачом.
      – С Любовью Леонтьевной? – Пустельга вспомнил все слышанное об этой девушке. Значит, зэк не ошибся! Но в чем провинилась длинноносая?
      – Именно с ней. На редкость смелая девица! Смелая – но совершенно неопытная. Вы еще не сталкивались с тускульской разведкой?
      – Нет! – странное название ни о чем не говорило. – Может, раньше…
      – Раньше агентов Богораза у нас не было. Неплохо работают! Надо будет спросить, кто ее устроил в эту больницу. И не только это…
      Сердце сжалось. Неужели девушку схватят, бросят в подвал, а он, тот, кого она пыталась лечить, будет ассистировать при допросе! Но если она шпионка… Все равно – пусть уходит, скроется где-нибудь далеко… Сорок Третий должен успеть! Он ведь умный, этот зэк, помнящий оды Горация…
      – Но это к слову… Главное ваше задание будет иным, хотя тоже связанным с некой дамой. Завтра вам предоставят все материалы, которые удалось собрать по поводу одной особы. Задача – завербовать, причем надежно, чтобы не было никаких сюрпризов. Эта дама должна помочь нам вернуть память гражданину Орловскому.
      – Она – врач?
      – Да, она училась в медицинском, но интересна вовсе не этим. Не спешите, Сергей Павлович, все узнаете в свой черед. Пока же запоминайте: ее зовут Виктория Николаевна. Виктория Николаевна Артамонова…

      Первый выстрел ударил неожиданно. Тут же ответило эхо: каменные своды ущелья многократно усилили сухой треск карабина, и через секунду вокруг уже грохотало вовсю. Новые выстрелы рождали ответный гром, ущелье наполнилось гулом, слышным, наверно, за много километров вокруг. В ушах стоял звон, приходилось открывать рот, чтобы не оглохнуть окончательно, старый способ, известный еще во времена первых бомбардировок.
      Чиф сидел, прижавшись спиной к огромному сырому валуну, в который раз чувствуя себя ненужным и бесполезным. Так было каждый раз, когда бой начинался внезапно. В теории все казалось понятным: фронт, тыл, огневое прикрытие, атака, но как только начинали сухо бить винтовки, Чиф терялся. Страха не было, напротив, Косухин-младший рвался вперед, в самое пекло, но часто не мог даже понять, где это самое «пекло» находится. Вот и сейчас грохот доносился со всех сторон, и единственное что приходило в голову, это нелепая мысль о круговой обороне. Впрочем, бойцы отряда не подозревали о сумбуре, творившемся в голове Чифа. Они делали свое дело – неторопливо, сноровисто, как и полагается отборным разведчикам из Особого района. Краем глаза Чиф заметил, что за соседними камнями заняли позицию пулеметчики, дальше залегли бойцы передового охранения – все шло как полагается, ни грохот, ни разрывы гранат не смущали красноармейцев, каждый из которых был моложе Косухина на год, а то и на два-три. Немного успокоившись, Чиф понял, что никто из его отряда не стреляет, бой вел кто-то другой, причем неблизко – на противоположной стороне ущелья.
      – Разрешите доложить, товарищ Хо? – Лю Вэй-цзян, заместитель Косухина, который, собственно, и командовал отрядом, появился внезапно. Он даже не стал садиться, а лишь пригнулся, стараясь, чтобы его серое кепи не привлекло внимание чужаков. Чифу стало стыдно, он тоже привстал, но неудачно – пуля прошла над самой головой, заставив вновь присесть.
      – Будьте осторожны, товарищ Хо, – Лю озабоченно покачал головой. Бойцы и так говорят, что вы излишне рискуете.
      Чиф смутился: похоже, в отряде несколько неверно оценивали его неопытность, заставлявшую Косухина то и дело попадать в переделки. Красноармейцы, для которых Чиф был таинственным «представителем Центрального Комитета», похоже, считали его бесшабашным храбрецом.
      – Что там, Лю? – Чиф предпочел перевести разговор на деловую почву.
      – Около роты, – заместитель быстро выглянул из-за камня, указав на противоположную сторону ущелья. – Три пулемета, одно горное орудие. Они атакуют кого-то наверху. Там двое-трое – не больше…
      Лю был, как всегда, спокоен. Шел бой – привычная обстановка для командира Красной Армии. Чиф знал, что Лю Вэй-цзян воюет с пятнадцати лет, прошел Великий Поход и считается одним из лучших разведчиков. Он редко улыбался, но еще реже падал духом.
      Косухин достал бинокль и осторожно выглянул. Вначале он ничего не заметил, но затем в объектив попали невысокие фигуры в серых полушубках с короткими карабинами. Странно, такой формы Чиф еще не видел.
      – Лю, а кто это?
      Молодой командир невозмутимо пожал плечами:
      – Это может быть кто угодно, товарищ Хо. Наших войск здесь нет, так что в любом случае – враги.
      – Бандиты? – уж кого-кого, а подобной публики Чиф насмотрелся за эти месяцы достаточно.
      – Может быть. Жду приказа, товарищ Хо.
      Чиф быстро взглянул на заместителя. Лю был серьезен. Для него, как и для бойцов, Косухин являлся непререкаемым авторитетом, чьи решения не подлежали обсуждению. Разведчик принимал как должное, что всеми делами отряда приходится заниматься ему: товарищ Хо выполнял секретную миссию, о которой Лю знать не полагалось. И теперь от Чифа зависело дальнейшее: будут ли бойцы атаковать или останутся за безопасными скалами, ожидая исхода схватки.
      Косухин стал лихорадочно вспоминать то, чему успел выучиться за это время. Неизвестная банда преградила путь. Если отряд промедлит, «серые» расправятся с теми, кто отстреливался из-за дальних камней, бойцов Чифа рано или поздно обнаружат, а тогда…
      – Атакуем! – Чиф вздохнул, но иначе не получалось. – Пока они не развернулись…
      – Есть! – Лю подбросил руку к козырьку кепи и на мгновенье замялся. Товарищ Хо! Прошу вас на время боя оставаться здесь. Я отвечаю за вас перед Центральным Комитетом…
      – Лю! – спорить было некогда, тем более, что опыт показывал: молодого командира переубедить невозможно. – Ладно, держите скрайбер.
      – Спасибо! – на лице разведчика мелькнула улыбка, он уже успел опробовать в бою любимое оружие Бена. – Возьмите карабин, товарищ Хо…
      Итак, Косухину вновь предстояло отсиживаться за камнями. Конечно, так было далеко не всегда, но перед каждой серьезной схваткой Лю Вэй-цзян старался любой ценой не пустить своего командира в атаку. Аргумент оставался одним и тем же без «товарища Хо» поход терял смысл, даже случайная рана, полученная Чифом, задержала бы отряд. Это было правдой, как и то, что в бою толку от Чифа мало, но все равно Косухин чувствовал себя дезертиром. То и дело вспоминался отец: бывший командир РККА в давние годы не отсиживался за камнями в минуты боя. Правда, на вопросы о личном героизме Степан Иванович всегда отвечал с достаточно кислой миной, подчеркивая, что на войне каждый должен находиться там, где он нужнее. Это немного успокаивало.
      Лю жестом подозвал связного и что-то проговорил, указывая вперед. Тот быстро приложил ладонь к кепи и скользнул вправо. Через несколько секунд Чиф заметил, как бойцы один за другим начали перебегать вниз по склону. Итак, дело завязалось – очередной бой, которых было уже немало за эти месяцы. Хотя «серых» в ущелье оказалось не менее сотни, да еще с пушкой впридачу, Чиф не волновался, он знал, на что способны бойцы отряда…
      Еще три месяца назад их было тридцать два, считая с самим Косухиным. Теперь в отряде осталось ровно на десять человек меньше: трое погибли, а семерых, раненых и больных, пришлось оставить по пути у верных друзей. Итак, не дошел каждый третий, но и это казалось чудом: три месяца пути, более тысячи километров по горным тропам, плоскогорьям, через бурные реки, ледники и опасные в эту пору года перевалы. Шли пешком, доверяя груз неторопливым черным якам, без которых отряд не прошел бы и половины пути. Порою приходилось вступать в схватки – то с мелкими бандами, то с разъездами местных, никому не подотчетных генералов, а то и с населением особо упорных горных поселков, не желавших пропускать никого из носивших оружие. Конечно, обычные солдаты едва ли дошли в такую даль, да еще зимой, когда и местные жители редко пускаются в путь. Но Чифу повезло: человек в старом даньи, записавший ему на память стихотворение о Люпаншане, приказал направить в поход самых лучших из тех, кто уже много лет воевал в горах. Китайцев в отряде было меньше половины, в основном, здесь собрались горцы с восточного Тибета из племен с экзотичными названиями «и», «лоло» и «тэнг»; впрочем, были и двое бхотов – молчаливые невысокие ребята, считавшиеся лучшими диверсантами. К тому же, повезло с командиром: Лю уже воевал на Тибете, неплохо знал здешние горы, а заодно свободно изъяснялся на полудюжине местных наречий…
      Косухин выглянул из-за камня, пытаясь понять, что задумал его заместитель. Бойцы быстро спускались вниз, где шумела невидимая отсюда речушка. Противник – «серые» – по-прежнему пытался выкурить тех, кто занял оборону у скалы на противоположном склоне и не замечал новой опасности. Впрочем, название «серые» не особо подходило. Как успел заметить Чиф, враги были одеты по-разному – и в полушубки, и в зеленые шинели, из тех, что носили правительственные войска, и в темные куртки. Это походило на очередную банду, если бы не оружие: пулеметы и, тем более, горное орудие. Впрочем, в горах можно увидеть всякое…
      Еще в Яньане, разглядывая огромную карту страны, которую ему предстояло пересечь, Чиф поражался собственному замыслу: добраться от северной Шэньси, где находилась главная база Красной Армии, до тибетских гор можно было лишь за много месяцев. Идти пришлось бы через всю охваченную войной страну. Его удивляло, что никто в штабе не возразил и, более того, не обратил, казалось, на это внимания. Обсуждали только путь по Тибету, словно остальное не представляло ни малейших трудностей. Косухин не вмешивался, положившись на своих опытных друзей.
      Все выяснилось в конце ноября, когда поступила команда выступать. Идти не пришлось, два стареньких транспортных самолета перебросили отряд с аэродрома севернее Яньаня до самой западной базы Красной Армии – города Ганьцзы в восточном Тибете.
      Там пришлось задержаться почти на целый месяц. В Ганьцзы оказался не просто центр одного из освобожденных районов – в городе находилось правительство Советской республики Тибет, созданное три года назад, во время Великого Похода. Чифа встретили не только как гостя, в Ганьцзы он был «человеком из Яньаня», представителем далекого, но грозного центра китайской революции. Пришлось говорить речи, посещать правительственные приемы, словом, выступать в совершенно неожиданной роли дипломата. А в это время товарищ Лю уже начал разведку, уточняя будущий маршрут…
      Выстрелы ударили вновь, теперь уже ближе. Десяток «серых» спустился почти к самой реке, похоже, пытаясь обойти тех, кто продолжал отстреливаться, не подпуская врага к вершине. Косухин прижал бинокль к глазам: «серые» двигались не особо грамотно, то и дело подставляясь под летевшие сверху пули. Да, похоже бандиты, причем не Бог весть какие опытные… А вот те, что отстреливались, вызывали уважение: целая рота ничего не могла поделать с несколькими бойцами. Чиф перевел взгляд на противоположный берег и тут же заметил ребят Лю, которые уже разворачивались в цепь. Замысел Лю Вэй-цзяна становился понятен: «серые», увлеченные боем, подставляли спину. Теперь оставалось лишь выждать нужный момент…
      И тут громыхнуло. Казалось, в ущелье разорвалась бомба. Удар пришелся по барабанным перепонкам, гулко ответило эхо, а над вершиной вырос черный столб разрыва. Чиф понял: «серые» развернули орудие. Теперь их противникам придется туго, если, конечно, товарищ Лю не вмешается. Снова грохот – и вновь черный столб, на этот раз ниже, как раз там, откуда неизвестные вели огонь. «Серые», забыв о всякой осторожности, выбежали из укрытий, радостно крича и размахивая винтовками. Для них бой уже кончился. Орудие ударило третий раз, на миг в ущелье наступила тишина, но внезапно послышался резкий звук свистка. Чиф сразу узнал этот звук: сигнал к атаке. И почти тут же ударили пулеметы… Косухин передернул затвор карабина и бросился вниз, догоняя бойцов. Теперь все наконец стало ясно: враг оказался, как ему и положено, впереди, пулеметы – на флангах и можно было не изображать из себя стратега. Чиф скатился по склону, тут же угодив обеими ногами в воду: речка незаметно подобралась, подмывая берег, к самому краю скалы. Ноги, обутые в ичиги – горные сапоги без подошв, скользнули по мокрому камню, но Косухин все-таки удержался, высоко подняв карабин над головой, услыхал над самым ухом свист шальной пули и одним прыжком оказался на другом берегу.
      Здесь все уже было кончено: несколько «серых» неподвижно застыли у самой воды, а остальные отступали в глубину ущелья, откуда и пришли. Где-то неподалеку взорвалась граната, Чиф автоматически пригнулся, но поспешил дальше. Еще один «серый» рядом с разбитым пулеметом, чей-то труп в старом порванном даньи, брошенная английская винтовка… И вот он добежал. Цепь бойцов двигалась вперед, гоня перед собою отступающих. Товарищ Лю заметил Чифа, укоризненно покачал головой, но Косухин, довольный, что на этот раз не остался в тылу, поспешил занять место рядом с молодым командиром.
      – Хорошо бьет! – коротко бросил Лю, кивая на скрайбер, и на его лице вновь мелькнула улыбка. – Пулемет подбил, – добавил он немного погодя. Думали, за камнем усидят…
      Чиф кивнул: камень скрайберу не помеха, впрочем как и железобетон, и двухдюймовая сталь. К счастью, на Земле это был единственный экземпляр остроумного изобретения инженера Вязьмитинова…
      Цепь прошла еще с сотню метров, уже не встречая сопротивления. Стрельба постепенно стихала: «серые», сумев оторваться, были уже далеко. Впрочем, ушли не все, не менее двух десятков остались в ущелье, уже неопасных и никому не нужных. В первые недели вид трупов еще вызывал нервный озноб, но затем Чиф привык и к этому. На каменистом берегу безымянной речки лежали не люди – лежали враги, и, чем больше их осталось здесь, тем безопаснее будет путь отряда.
      Лю остановил цепь и повернулся к Чифу:
      – Товарищ Хо! Какие будут распоряжения?
      – Убитые, раненые? – что делать после боя, Косухин уже знал.
      – По-моему, обошлось… – Лю оглянулся и закинул скрайбер за спину. Разрешите уточнить?
      – Да… Лю, я подойду к тем, на скале…
      Косухин кивнул туда, где занимали оборону неизвестные. Лю Вэй-цзян задумался:
      – Товарищ Хо, это опасно. Может, там тоже бандиты…
      – Но… может, это те, кого мы ищем…
      Косухин решительно направился в сторону нависавшей над ущельем скалы. Туда вела узкая тропа, вдоль которой лежали трупы в серых полушубках. Через несколько секунд Чиф услыхал шаги: его догонял десяток бойцов. Косухин лишь вздохнул, рисковать ему не позволяли.
      Дойдя до места, где тропа начинала резко карабкаться вверх, он нерешительно остановился. Если там, на скале, действительно бандиты, поссорившиеся со своими товарищами по ремеслу, то первая же пуля уложит Чифа на месте, дальше укрыться негде. Один из разведчиков вопросительно кивнул, предлагая осмотреть тропу, но Косухин остановил парня. Что-то подсказывало, что там, наверху, – свои.
      Чиф шагнул вперед, сорвал с головы кепи и принялся размахивать им. Наверху было по-прежнему тихо, но вот из-за скалы показалась высокая фигура в темной куртке и большой мохнатой шапке. Незнакомец постоял, очевидно приглядываясь к гостям, затем опустил руку с биноклем, и воздух прорезал резкий свист. Чиф почувствовал, как сердце радостно дрогнуло: значит, он не ошибся!
      – Дядя Тэд! Дядя Тэд! Это я – Джон Косухин!
      – Оу, Джон!
      Человек забросил за спину винтовку и начал быстро спускаться. Красноармейцы, увидев, что «посланцу Центрального Комитета» опасность не грозит, присели на камнях, кто-то уже успел достать пачку трофейных папирос и чиркнуть огнивом, заменявшим в этих местах привычные зажигалки.
      – Джон! Неужели ты?
      По тропинке спешил высокий широкоплечий мужчина лет сорока, весь обвешанный оружием, с командирской сумкой на боку и цейссовским биноклем на шее. Несмотря на столь воинственный вид, а также на многодневную щетину, старившую моложавое, без единой морщины лицо, человек весело улыбался, время от времени изумленно покачивая головой.
      – Ну Джон! Откуда ты взялся?
      Человек говорил по-английски с заметным американским акцентом, столь популярным на Тускуле. Чиф шагнул вперед.
      – Но мы же договорились… Здравствуй, дядя Тэд!
      Сильные руки на мгновение оторвали Косухина от земли, затем последовал мощный удар по плечу:
      – Ну, рад познакомиться, Джон!
      Рукопожатие оказалось соответствующим, кисть тут же заныла.
      – Твоя армия? – широкоплечий кивнул на бойцов, с интересом разглядывавших колоритного незнакомца.
      – Ну… в общем-то, да.
      – Здорово вы им дали! А я уж подумал, последний парад. Прижали нас еще утром и давай обрабатывать! А у нас патронов – по одной обойме осталось…
      – Дядя Тэд, а почему ты не подождал нас в Кэбэнчунгу?
      – Расскажу. Слушай, а ты вылитый отец!
      Тэд повернулся и помахал рукой. Из-за камней показались двое, столь же обильно обвешанные оружием. Сообразив, что опасность миновала, они начали спускаться по тропе.
      – Черт, и это называется археология! – Тэд улыбнулся и с удовольствием вдохнул пропахший порохом воздух. – Видит Бог, никогда не гонялся за острыми ощущениями!
      – Товарищ Хо… – Лю подошел незаметно и теперь не без опаски рассматривал вооруженного до зубов археолога. Чиф спохватился.
      – Дядя Тэд! Это товарищ Лю… Мой заместитель.
      – Валюженич. Штат Индиана, – американец улыбнулся и протянул руку.
      – О, товарищ Ю Жень! – Лю улыбнулся в ответ. – Я читал о вас.
      – Увлекаетесь археологией?
      Тэд говорил по-китайски скверно, но не хуже Косухина.
      – К сожалению, нет, – командир Лю покачал головой. – О вас была статья как о большом друге Китая. Вы ведь подписали протест по поводу зверств в Шанхае…
      – Подписать – не заслуга, – Валюженич нахмурился. – Знаете, мистер Лю, я был здесь впервые семнадцать лет назад и попал в очень похожую передрягу. Кстати, меня выручил в тот раз отец… товарища Хо. Годы идут, а здесь, похоже, все тот же ветер…
      – Да, – Лю кивнул, – но не по вине китайского народа… Товарищи, нам лучше уйти. Бандиты могут вернуться…
      – Точно! – в руках Валюженича тут же оказалась карта. – Черт, по ущелью дальше не пойдешь, напоремся… И откуда тут взялась эта публика?
      Теперь карту рассматривали уже втроем.
      – Вот – Лю указал на узенькую тропку, уводившую куда-то на север, попробуем обойти… Товарищ Хо, у нас потерь нет. Что делать с трофеями?
      – Оу, заберем патроны! – вмешался Тэд. – Кстати, мистер Лю, я там, кажется, видел английскую одиннадцатизарядку. – Если не будет претендентов…
      – Мы взяли пулемет, – продолжал Лю. – К сожалению, он сильно поврежден… Зато орудие цело… И даже снаряды…
      – Лю, не потащим же мы его с собой! – удивился Чиф.
      Молодой командир вздохнул:
      – А жаль, полезная штука. Между прочим, советского производства… Здесь вообще много советского оружия… Странно, откуда оно на Тибете?
      – Здесь неподалеку древний караванный путь, – пожал плечами археолог. – В Китае сейчас столько оружия… Но что это за типы?
      Обсуждение отложили на потом, следовало спешить. Спутники Валюженича уже успели спуститься. Один был явно из местных жителей – немолодой тибетец в старой ватной куртке и шапке-капюшоне. Второй выглядел странно: в модном осеннем пальто, шляпе и белом шарфе он напоминал респектабельного бизнесмена, разве что на ногах вместо туфель были горные ботинки.
      – Господин Чжао, сотрудник шанхайского музея древностей, – усмехнулся Тэд, – специалист по тибетскому фольклору.
      Специалист по фольклору блеснул очками в золотой оправе и с достоинством поклонился. Было заметно, что вид бойцов Красной Армии не вызвал у него положительных эмоций. Похоже, чувство было взаимным. Тибетец, как предполагал Чиф, оказался проводником. Он бегло взглянул на карту и поддержал предложение Лю. Тропа позволяла обойти опасное место, прикрываясь грядой высоких скал. Лю собрал бойцов, наскоро подсчитал собранные патроны и с явной неохотой распорядился подорвать орудие. Взрыв услышали уже в пути – проводник вел отряд подальше от негостеприимного ущелья.
      Только через несколько часов, оставив за спиной два перевала и глубокую седловину, решили отдохнуть. Пока бойцы разводили костер, Чиф и Валюженич присели на сгруженные с яков тюки, чтобы наконец поговорить без помех.
      – Знаешь, Джон, – Тэд покачал головой и усмехнулся, – я, как тебя увидел, так чуть не испугался. Ну вылитый Стив! На фотографии ты как-то меньше похож.
      Косухин-младший вспомнил тех, кого довелось встретить в Столице. Странно, его сходство с отцом почему-то пугало. Может, потому, что Степана Косухина слишком долго не видели под этим небом.
      – Ну рассказывай! – велел Валюженич. – А то письма – письмами, а все кажется, что Тускула – просто легенда. Вроде Шамбалы, которую так мечтает найти мистер Ингвар… Как там Стив?
      Тэд слушал внимательно, не перебивая, по загорелому небритому лицу то и дело пробегала грустная улыбка. Наконец он вздохнул:
      – Значит, Стиву сейчас за пятьдесят? И Наталье Федоровне тоже? Ну ее к черту, эту физику! Стоило так далеко ехать, чтобы состариться! А я вот до сих пор как перекати-поле. Ни кола, ни двора, так кажется, по-русски? Последние слова он произнес на родном языке Чифа, правда с чудовищным акцентом.
      – Вот видишь, стал русский забывать… А чуть было не выучил…
      – Дядя Тэд, а почему ты – перекати-поле? – удивился Чиф.
      – Оу, мне самое время обратиться к твоему отцу за социальной защитой! Я ведь безработный, остается надеть на шею плакат и выйти к Белому Дому. Контракт в Джонсвилле кончился, а новый предпочли не заключать. Впрочем, это мои проблемы…
      – Тогда в самом деле, – оживился Косухин, – давай к нам, в Сент-Алекс!
      Валюженич помотал головой:
      – Нет-нет, Джон! Стив уже предлагал, но – нет! Что мне у вас делать? Вы будущее, а я занимаюсь прошлым. Вот и мистер Арцеулов так считает, так что нам с ним нужно оставаться здесь. К тому же, Шарль, то есть мистер Карно, обещает помочь с работой, так что – выкручусь. Можно поехать с профессором Робером в Анатолию, можно с Ростовцевым – в Дура-Европос… Представляешь, Джон, римский город в пустыне – целый, некоторые дома даже с крышами! Оу, ты бы видел!
      – А отстреливаться часто приходится? – Джон вспомнил рассказы отца о мудреной науке «акэолоджи». Тэд засмеялся:
      – Что ты, Джон! Археология – наука тихая, пыльная и довольно скучная. Два месяца копаешь, полмесяца стоишь под душем, а затем три месяца разбираешься, что ты, собственно, накопал.
      – А это? – Косухин кивнул на грозный арсенал, которым был обвешан археолог.
      – Ну… это на всякий случай. Конечно, даже в Дура-Европос револьвер не помешает… Кстати, Джон, ты видел одиннадцатизарядку? В этих горах за нее дают дюжину обычных винтовок.
      – Я тебе еще скрайбер покажу, – пообещал Чиф, не принимая всерьез миролюбивые заявления Валюженича. Скрайбер должен понравиться дяде Тэду…
      После обеда Лю Вэй-цзян намекнул, что неплохо бы посовещаться о дальнейшем маршруте. Чиф намек понял и собрал военный совет. Кроме него самого и товарища Лю возле большой карты Тибета расположились Валюженич и интеллигентный господин Чжао, который, отказавшись сидеть на расстеленном ватнике, притащил маленький складной стульчик.
      – О'кей, господа! – начал Валюженич, на правах старшего открывший совещание. – Давайте подумаем, во-первых, зачем мы здесь, а во-вторых, что будем делать дальше. Мистер Лю, вы – единственный военный среди нас, так что вам слово.
      Лю Вэй-цзян вежливо кивнул:
      – Благодарю, товарищ Ю Жень. Я получил в Яньане приказ, согласно которому отряду ставились две задачи. Первая и главная – сопровождать товарища Хо. И вторая – провести военную разведку Центрального Тибета. Командование нуждается в новых данных, за последние месяцы тут многое изменилось…
      Лю склонился над картой, остальные внимательно следили за рассказом.
      По сравнению с бурлящими равнинами Китая, тибетские горы казались тихими, далекими от громыхавшей в стране войны. На востоке, в районе Ганьцзы, существовало несколько небольших освобожденных районов, контролируемых правительством Советской республики Тибет. На юге, вдоль границы с Непалом, англичане продвинулись вперед, заняв своими войсками главные перевалы. Лхасса с окрестностями контролировалась войсками далай-ламы, а остальной Тибет – огромные горные просторы – по сути, не подчинялся никому. Там действовали небольшие банды, горные селения охранялись отрядами местной самообороны, в целом же наблюдалось то, что на военном языке называется «стратегической пустотой». Затем карандаш Лю указал на запад:
      – Вот здесь, товарищи, полная неясность. По некоторым данным, в горах Западного Тибета действует сильная военная группировка. К сожалению, подробностей мы не знаем, известно лишь, что войска из этого района дважды направлялись на север, приблизительно туда, где мы с вами находимся…
      – Шекар-Гомп, – негромко вставил Валюженич, указывая в центр «белого пятна». Лю кивнул:
      – Товарищ Хо рассказывал мне. Вполне вероятно, что центром западно-тибетской группировки является именно Шекар-Гомп. Англичане несколько раз направляли туда войска, но без малейшего успеха…
      – Эта группировка посылает войска на север, – продолжил Чиф. – Тут находится их противник, и мы хотим узнать, с кем они воюют…
      – Оу, грандиозно! – покачал головой Тэд. – Моя задача куда как скромнее. Я был в Лхассе, где как раз получил твою радиограмму, Джон, а теперь собираюсь в Пачанг.
      Все склонились над картой. Валюженич указал на маленький кружок посреди желто-серых разводов.
      – Это маленький город в долине, окруженной почти непроходимыми горами. Европейцы ни разу еще не бывали в Пачанге, а там, по слухам, находится уникальная библиотека. Мой друг Шарль Карно финансировал экспедицию, я добрался до Лхассы, получил разрешение у далай-ламы на посещение Пачанга и двинулся туда. Вот, собственно, и все. Мы собирались, Джон, встретиться с тобою в Кэбэчунгу, но, как раз когда мы появились, там началась паника, население стало разбегаться. Похоже, ждали какую-то банду. Я решил не рисковать и пошел дальше…
      – Когда мы вошли в Кэбэчунгу, там было пусто – ни одного жителя, заметил Лю. – Мы еще подумали, что началась эпидемия. Странно, город никто не тронул…
      – Значит, дядя Тэд, ты думаешь, что эти бандиты собираются напасть на Пачанг? – Чиф внимательно разглядывал карту. – Но зачем? Маленький городок, вокруг ничего нет…
      – Ну, может, там спрятано что-то ценное… Или они думают, что спрятано. Вообще-то говоря, бандиты довольно странные.
      Чиф и Лю переглянулись: об этом они уже думали. Горное орудие как-то не особо вязалось с обычным вооружением разбойников.
      – А почему вы так считаете, товарищ Ю Жень? – осторожно поинтересовался Лю.
      – Вчера над ущельем кружил самолет, – пожал плечами Тэд. – Я почти уверен, что именно он навел на нас эту компанию.
      – Что? – Лю Вэй-цзян даже привстал от удивления. – Самолет? Вы уверены?
      – Конечно! Причем военный, правда, какой именно – не скажу. Во всяком случае, не американский и не японский. Кстати – без опознавательных знаков. Что интересно – машина небольшая, очевидно дальность полета не более нескольких сот миль… Вот я и думаю: откуда?..
      Пояснений не требовалось, вокруг, в радиусе не менее тысячи километров, не было ни одного аэродрома.
      – Это еще не все, – продолжал Валюженич, – наш проводник недавно вернулся. Он был как раз на западе, недалеко от Пачанга. Так вот, там строят дорогу. Вернее, военное шоссе… Примерно вот здесь… Шоссе, как я понял, рассчитано на тяжелую технику и грузовые автомобили…
      С минуту все молчали. Чиф не мог прийти в себя от удивления. Они шли по самым глухим местам Азии, где почти не бывали европейцы, по земле мифов и древних «артефактов», – и вот в небе кружат военные самолеты, а через горы кто-то неизвестный, но могущественный прокладывает трассу…
      – Может быть, так… – задумчиво проговорил Лю. – Есть данные, что западно-тибетская группировка уже пыталась захватить Пачанг, но неудачно. На этот раз они подготовились лучше – протянули шоссе и построили аэродром, может даже не один. Тогда… Тогда получается так, товарищи: основные силы наступают на шоссе, а вокруг действует прикрытие – небольшие отряды, такие, как вчерашний. Теперь понятно, почему они не приняли боя! Их задача – уничтожать мелкие группы и вовремя сообщать о чем-то более опасном… Мы вовремя ушли из ущелья…