Гибель 31-го отдела

У ворот стоял серый полицейский автобус. Задние дверцы у него были распахнуты, и несколько человек в форме выгружали оттуда группу пьяниц. Надо сказать, что с задержанными они не церемонились, но Иенсен уже знал, что причиной тому не столько жестокосердие, сколько отчаянная усталость.

Иенсен прошел через помещение для регистрации алкоголиков, разглядывая по пути их бессмысленные тоскливые лица.

Хотя пьянство на улицах преследовалось строжайшим образом, и с каждым годом все строже, хотя правительство совсем недавно приняло новый закон, запрещающий злоупотребление алкоголем даже в домашних условиях, полиция совершенно изнемогала от непосильной нагрузки: каждый вечер она задерживала от двух до трех тысяч человек, находящихся в более или менее глубокой стадии опьянения. Из них примерно половину составляли женщины. Со времени постовой службы Иенсен помнил, что тогда три сотни задержанных в субботний вечер считалось чрезвычайным происшествием.

Рядом с автобусом стояла санитарная машина, а подле нее молодой человек в спортивной шапочке и белом халате — полицейский врач.

— Пятерых надо отправить в больницу для промывания желудка. — сказал он. — Оставить их здесь я не рискну. Не могу взять на себя такую ответственность.

Иенсен кивнул.

— Черт знает что получается, — продолжал врач. — Сперва облагают спиртные напитки огромным налогом — пять тысяч процентов, потом создают такие условия жизни, которые толкают человека к пьянству, и после всего этого в одном только нашем городе государство ежедневно зарабатывает на штрафах за пьянство триста тысяч.

— Советую вам держать язык за зубами, — ответил Иенсен.

5

Жил комиссар Иенсен по теперешним временам сравнительно недалеко от центра, в южном районе застройки, и на машине он добрался до своего дома меньше чем за час.

В центре на улицах было все так же шумно: не закрылись еще кинотеатры и кафе-автоматы, и люди сновали по тротуарам вдоль освещенных витрин. Лица у них были белые и напряженные, словно их измучил холодный колючий свет реклам и фонарей. Кое-где встречались группки праздношатающейся молодежи. Они собирались вокруг фургонов, где продавали жареную кукурузу, или перед витринами. Стояли по большей части тихо, даже друг с другом почти не разговаривали. Лишь изредка кто-нибудь равнодушно провожал глазами полицейскую машину.

Преступность среди молодежи, считавшаяся прежде чрезвычайно важной проблемой, за последнее десятилетие почти сошла на нет. И вообще теперь совершалось гораздо меньше преступлений, возрастал только алкоголизм. По дороге через центр Иенсен неоднократно наблюдал полицейских при исполнении ими служебных обязанностей. В неоновом свете отливали белым резиновые дубинки, когда полицейские запихивали пьяниц в автобусы.

Перед министерством внутренних дел машина Иенсена нырнула в восьмикилометровый туннель и вынырнула в пустынном заводском районе, потом проехала через мост и продолжала свой путь по шоссе к югу.

Иенсен устал, и в правом подреберье у него засела боль, тяжелая и тягучая.

Пригород, где он жил, состоял из тридцати шести восьмиэтажных домов, выстроенных в четыре параллельные линии. Между этими линиями располагались места для стоянки автомобилей, цветочные газоны, а для детей — игровые павильоны из прозрачной пластмассы.

Иенсен остановил машину перед седьмым домом в третьей линии, выключил зажигание и вылез под холодное звездное небо. Хотя часы показывали всего пять минут одиннадцатого, в доме было темно. Иенсен сунул монету в автомат при стоянке, повернул рычажок с красной часовой стрелкой и пошел к себе.

Он зажег свет, снял плащ, ботинки, галстук, пиджак, расстегнул рубашку, прошелся по комнате, окинул взглядом ее безликую обстановку, большой телевизор и снимки — еще из полицейской школы, — развешанные по стенам.

Потом опустил жалюзи на окнах, снял брюки и погасил свет. В темноте прошел на кухню и достал из холодильника бутылку. Прихватив еще и рюмку, отогнул одеяло и простыню и уселся на постели.

Так он сидел и пил — в полной темноте.

Когда боль поутихла, Иенсен отставил рюмку на тумбочку и лег.

Уснул он почти мгновенно.

6

Комиссар Иенсен проснулся в половине седьмого. Вылез из постели, прошел в ванную комнату, там вымыл лицо, руки и шею холодной водой, побрился и почистил зубы.

От полоскания долго кашлял.

Потом, вскипятив воды с медом, он постарался выпить ее, пока она не остыла. Между делом просмотрел газеты. Ни одна из них ни словом не обмолвилась о событиях, которые занимали его со вчерашнего дня.

На шоссе было оживленное движение, и, даже включив сирену, он смог добраться до участка только в тридцать пять минут девятого.

Через десять минут позвонил начальник полиции.

— Следствие ведется?

— Да.

— По каким направлениям?

— Послано на анализ вещественное доказательство — бумага. Психологи изучают текст. Откомандировал человека на почту.

— Имеются результаты?

— Пока нет.

— У вас есть какая-нибудь версия?

— Нет.

Молчание.

— Мои сведения об этом издательстве недостаточны, — сказал Иенсен.

— Желательно их освежить.

— Да.

— Еще желательнее, чтобы вы нашли источники информации вне концерна.

— Понял.

— Я порекомендовал бы вам обратиться в министерство, например, к государственному секретарю по вопросам печати.

— Понял.

— Вы читаете их журналы?

— Нет. Но я начну.

— Хорошо, только ради бога постарайтесь не вызывать нареканий со стороны шефа и его кузена.

— Если я назначу кого-нибудь из патруля в личную охрану, вы не будете возражать?

— Для кого охрану? Для шефа с братом?

— Да.

— Без их ведома?

— Да.

— Вы считаете такой шаг обоснованным?

— Да.

— И вы думаете, ваши люди справятся с таким щекотливым поручением?

— Да.

За этим последовало столь продолжительное молчание, что Иенсен невольно взглянул на часы. Он слышал, как дышит начальник, слышал, как тот постукивает чем-то по столу, скорей всего авторучкой.

— Иенсен!

— Слушаю!

— С этой минуты следствие целиком передоверено вам. Я не желаю ничего знать ни о ваших методах, ни о ваших действиях.

— Понимаю.

— За все отвечаете вы. А я на вас полагаюсь.

— Понял.

— Общие установки ясны?

— Да.

— Желаю удачи.

Комиссар Иенсен пошел в туалет, набрал там воды в бумажный стаканчик и вернулся к своему столу. Выдвинув ящик стола, достал оттуда пакетик с питьевой содой, отсыпал в стаканчик ложки три — на глазок — и размешал ручкой.

За двадцать пять лет службы в полиции Иенсен видел начальника один раз, а не говорил с ним ни разу — до вчерашнего дня. Зато со вчерашнего они уже успели поговорить по телефону пять раз.

Соду он выпил залпом, стаканчик смял и кинул в корзинку для бумаг, потом позвонил в лабораторию. Лаборант отозвался сухим, официальным тоном:

— Отпечатки пальцев не обнаружены.

— Вы уверены?

— Разумеется, уверен. Но для нас еще ничего не ясно. Мы прибегнем к другим методам.

— Конверт?

— Из самых обычных. Ничего нам не даст.

— А бумага?

— Вот бумага особой выработки, И кроме того, надорвана по одному краю.

— Это может служить какой-то нитью?

— Допускаю.

— Еще что?

— Ничего. Мы продолжаем работу.

Иенсен положил трубку, подошел к окну и поглядел вниз на цементированный двор участка. У входа в подвал стояли двое полицейских в резиновых сапогах и непромокаемых комбинезонах. Они разматывая шланги собирались мыть камеры. Иенсен распустил ремень, чтобы легче было дышать, пока газы, распиравшие желудок, не выйдут через пищевод.

Зазвонил телефон. Это звонил полицейский, который был откомандирован на почту.

— Боюсь, что скоро мне не управиться.

— Расходуйте столько времени, сколько нужно, но ни секундой больше.

— Как часто докладывать?

— Каждое утро в восемь ноль—ноль письменно.

Иенсен положил трубку, надел фуражку и вышел из комнаты.

Министерство средств информации было расположено в самом центре города, между королевским дворцом и главной канцелярией объединенных партий страны. Кабинет государственного секретаря по делам печати, с видом на дворец, находился на третьем этаже.

— Концерн являет нам пример идеального руководства, —сказал он. Концерн — это краса и гордость свободного предпринимательства.

— Понимаю.

— Единственное, чем я могу помочь вам, — это сообщить некоторые статистические данные.

Он взял со стола какую-то папку и рассеянно полистал ее,

— Концерн выпускает сто сорок четыре различных издания. В прошлом году общий тираж их составлял двадцать один миллион триста двадцать шесть тысяч четыреста пятьдесят три экземпляра в неделю.

Иенсен записал на карточке: “21 326 453”.

— Это очень высокая цифра. Она свидетельствует о том, что наша страна имеет самую высокую читательскую активность в мире.

— А еще где-нибудь еженедельники издаются?

— Очень немного. Их печатают всего несколько тысяч экземпляров — для весьма ограниченного круга читателей.

Иенсен кивнул.

— Но издательство представляет собой, разумеется, лишь одну из ветвей концерна.

— А что еще в него входит?

— По моему ведомству речь идет о ряде типографий, печатающих главным образом газеты.

— Сколько именно?

— Чего, типографий? Тридцать шесть.

— А сколько газет они выпускают?

— Около ста… Одну минуточку… — Секретарь порылся в бумагах. — Сто две — на сегодняшний день. Ибо газетное дело на редкость непостоянно. Одни газеты закрываются, вместо них возникают другие.

— Почему?

— Чтобы лучше отвечать новым запросам и улавливать дух времени.

Иенсен кивнул.

— Общий тираж газет за истекший год…

— Какой же?

— У меня есть только сводные цифры, для всей страны. Девять миллионов двести шестьдесят пять тысяч триста двенадцать экземпляров ежедневно. Но это и есть примерно та цифра, которая вас интересует. Выходит, правда, несколько газет, не зависящих от концерна. Но они испытывают затруднения с подписчиками, и тиражи у них ничтожные. Если вы сократите приведенные мной цифры тысяч на пять, вы получите искомый результат.

Иенсен записал на ту же карточку: “9 260 000”. И спросил:

— А кто занимается вопросами подписки?

— Демократическое объединение издателей.

— Там представлены все газеты?

— Да, за исключением тех, чьи тиражи не превышают пяти тысяч экземпляров.

— Почему?

— Более низкие тиражи нерентабельны. Практически концерн незамедлительно закрывает те газеты, чей тираж упал ниже приведенной цифры.

Иенсен сунул карточку в карман.

— Другими словами, концерн контролирует все газеты, выходящие в стране?

— Если угодно. Но я считаю своим долгом подчеркнуть, что это в высшей степени разносторонние издания, заслуживающие всяческой похвалы. И прежде всего заслуживают похвалы наши еженедельники, доказавшие, что они способны без лишнего шума и суеты удовлетворять все законные вкусы и предпочтения наших читателей. Ибо раньше пресса зачастую возбуждала и тревожила читательские круги. Теперь совсем другое дело. Теперь оформление и содержание служат одной цели — нести нашим читателям пользу и… и… секретарь бросил взгляд в папку и перевернул страницу… — и радость. Они принимают в расчет семью, они хотят быть доступными для всех и не порождать при этом агрессивности, недовольства или беспокойства. Они удовлетворяют также естественную потребность человека наших дней уйти от действительности. Короче говоря, они служат созданию единого общества.

— Ясно.

— До того как проблема единого общества была решена, издание газет носило раздробленный характер. Политические партии и профсоюзы издавали свои газеты. Но по мере того как эти газеты сталкивались с экономическими трудностями, концерн либо закрывал, либо присоединял их. И многие сумели выжить именно благодаря…

— Чему же?

— Именно благодаря тем принципам, которые я только что перечислил. Благодаря способности подарить своим читателям душевное спокойствие и уверенность. Благодаря способности быть простыми и общедоступными, способности угадать вкусы современного человека, способности постичь его умственные потребности.

Иенсен кивнул.

— Я не нахожу ни малейшего преувеличения в утверждении, что единая пресса больше, чем все иные средства, содействовала консолидации общества, уничтожению пропастей, отделяющих одну политическую партию от другой, монархию от республики, так называемый правящий класс от…

Он умолк, посмотрел в окно и продолжал:

— И не нахожу ни малейшего преувеличения в утверждении, что заслуга принадлежит главным образом руководителям концерна. Это редкостные… исключительные люди, высоких… высоких моральных качеств. Они начисто лишены тщеславия, они не гонятся ни за почестями, ни за властью, ни за…

— За богатством?

Секретарь бросил быстрый, недоверчивый взгляд на человека, сидящего в кресле для посетителей.

— Вот именно.

— Какие еще сферы контролирует концерн?

— Понятия не имею, — рассеянно откликнулся секретарь, — подписку и доставку, производство тары, пароходства, мебельную промышленность, само собой, бумажную промышленность и… и вообще это не по моей части.

Он устремил взгляд на Иенсена:

— Не думаю, что могу дать вам сколько-нибудь исчерпывающие сведения. Кстати, зачем вам все это понадобилось?

— Приказ, — сказал комиссар Иенсен.

— Чтобы переменить тему: как отразилось на статистике расширение прав полиции?

— Вы имеете в виду статистику самоубийств?

— Именно.

— Положительно.

— Очень рад это слышать.

Комиссар Иенсен задал еще четыре вопроса.

— Не противоречит ли деятельность концерна антитрестовскому закону?

— Не знаю, я не юрист.

— Каковы обороты издательства?

— Это дело налогового управления.

— А личное состояние владельцев?

— Ну, это трудно подсчитать.

— Вы сами служили в концерне?

— Служил.

На обратном пути Иенсен зашел в кафе-автомат, выпил чашку чаю и съел два ржаных сухарика.

За едой он размышлял о том, что кривая самоубийств заметно пошла вниз после принятия закона об усилении наказания за пьянство. Ибо вытрезвители не ведут статистического учета, а самоубийства в камерах полицейских участков заносятся в рубрику скоропостижных смертей. Хотя надзор там поставлен очень хорошо, это случается не так уж редко.

Когда он прибыл в шестнадцатый участок, было уже без малого два и пьяниц доставляли целыми партиями. С утра наплыв бывает не так велик, потому что полицейские избегают задерживать их до полудня. Это диктуется чисто гигиеническими соображениями — необходимостью предварительно продезинфицировать камеры.

Врач стоял в дежурке, облокотясь на барьер одной рукой, и курил. Халат у него был помятый, в кровавых пятнах. Иенсен посмотрел на него с явным неодобрением. Но врач неправильно истолковал этот взгляд и сказал:

— Ничего страшного. Так, один бедолага… Он уже скончался. Я опоздал.

Иенсен кивнул.

Веки у врача припухли и покраснели, на ресницах висели засохшие кусочки гноя.

Он задумчиво посмотрел на Иенсена и спросил:

— А правду говорят, что вы до сих пор не провалили ни одного расследования?

— Да, — ответил комиссар Иенсен. — Правду.

7

На столе в его кабинете лежали журналы, которые он приказал доставить. Сто сорок четыре журнала, разложенных на четыре стопки, по тридцать шесть в каждой.

Комиссар Иенсен выпил соды и отпустил ремень еще на одну дырочку. Потом сел и взялся за чтение.

Журналы различались по формату, иллюстрациям и числу страниц. Одни были напечатаны на глянцевой бумаге, другие на простой. Сравнение показало, что это определяет и цену.

У всех были цветные обложки с изображением ковбоев, суперменов, членов королевских фамилий, певцов, телезвезд, известных политических деятелей, детей и животных. На некоторых обложках были сразу и дети и животные во всевозможных сочетаниях: например, девочки с котятами, белокурые мальчуганы со щенками, мальчуганы с громадными псами и девочки-подростки с маленькими кошечками. Все люди на обложках были красивые, все голубоглазые и с приветливыми лицами. Все, включая детей и домашних животных. Когда Иенсен взял лупу и более внимательно рассмотрел некоторые иллюстрации, он заметил, что на всех лицах лежит отпечаток безжизненности, словно кто-то удалил с них родинки, поры, синие прожилки.

Комиссар Иенсен начал читать журналы, как обычно читал донесения, быстро, но внимательно, ничего не пропуская, если не был убежден заранее, что это ему уже знакомо. Примерно через час он заметил, что знакомые места встречаются все чаще.

К половине двенадцатого он проработал семьдесят два журнала — ровно половину. Он спустился вниз, перекинулся несколькими словами с дежурным на телефоне и выпил в буфете стакан чаю. Несмотря на стальные двери и капитальные кирпичные перекрытия, из подвала доносились бранчливые выкрики и жалобные вопли. По дороге к себе в кабинет он заметил, что полицейский в зеленом полотняном кителе читает один из тех журналов, которые он только что изучал. А на полочке за барьером дожидаются своей очереди еще три.

На изучение второй половины у Иенсена ушло в три раза меньше времени. Без двадцати три он перевернул последнюю глянцевую обложку и поглядел в лупу на последнее приветливое лицо.

Проведя кончиками пальцев по щекам, он нашел, что кожа у него дряблая и несвежая. Спать ему даже и не особенно хотелось, а стакан чаю, выпитый в буфете, до сих пор так заметно напоминал о себе, что есть не хотелось тоже.

Иенсен на мгновение расслабил плечи, поставил левую руку на подлокотник и подпер ладонью голову. В такой позе он посидел еще немного, глядя на журналы.

Он не вычитал из них ничего интересного, но зато и ничего такого, что показалось бы ему неприятным, тревожным или отталкивающим. Ничего, что могло бы порадовать его, рассердить, огорчить или удивить. Почерпнул некоторые сведения, преимущественно об автомашинах и личностях, занимающих видное положение, но ни одно из этих сведений не могло бы оказать воздействие на чьи-то поступки или образ мыслей. Встречались и элементы критики, но она всегда была направлена либо против известных из истории психопатов, либо в редких случаях — против каких-то частных обстоятельств в каких-то отдаленных странах, да и то лишь изредка и в чрезвычайно сдержанных выражениях.

Выносился на рассмотрение ряд моральных проблем, выуженных преимущественно из телепередач, где кто-то один, к примеру, выругался, а кто-то другой, к примеру, явится нечесаным или небритым. Эти проблемы занимали видное место в большинстве журналов, и при обсуждении их царило полное взаимопонимание, из чего явствовало, что все правы в равной мере. Порой такой вывод напрашивался.

Часть материала составляла фантастика, она и оформлена была как фантастика, с цветными — словно с натуры — иллюстрациями. Подобно статьям, основанным на фактическом материале, фантастика говорила о людях, которые добились успеха в личной жизни или в области экономики. Материал подавался по-разному, но, насколько Иенсен мог судить, в журналах с глянцевой бумагой подача была не более сложной, чем в массовых выпусках.

Он заметил также, что журналы адресовались к различным классам общества, но содержание их оставалось неизменным. Они хвалили одних и тех же людей, рассказывали те же сказки, и, хотя стиль их не совпадал, при чтении подряд создавалось впечатление, будто все это написано одним автором. Но это, разумеется, была мысль, лишенная каких бы то ни было оснований.

Столь же неосновательной представлялась мысль, что кого-нибудь может задеть или возмутить написанное в этих журналах. Авторы, правда, весьма часто “переходили на личности”, но всякий раз это были личности, известные высокими моральными принципами и прочими добродетелями. Можно было предположить, что некоторые добившиеся почета личности упоминаются реже, чем другие, или не упоминаются вовсе, но это было дело темное, да и маловероятное к тому же.

Комиссар Иенсен достал из нагрудного кармана маленькую белую карточку. И написал четким убористым почерком: “144 журнала. Улик никаких”.

По дороге домой Иенсен вдруг почувствовал, что ему хочется есть. Он остановился перед автоматом, опустил монету, получил два бутерброда в целлофановой обертке и съел их прямо за рулем.

Пока он добрался до дому, в правом подреберье опять начались сильные боли.

Разделся он в темноте, достал бутылку и стакан, откинул одеяло и сел на кровать.

8

— Донесения должны поступать ко мне ежедневно до девяти. В письменном виде. Все, что вы сочтете важным.

Начальник патруля наклонил голову и молча ушел.

Была среда, две минуты десятого.

Комиссар Иенсен подошел к окну и посмотрел, как полицейские в защитных комбинезонах разматывают шланги и поливают камеры дезинфекционным раствором.

Потом Иенсен снова сел за стол и еще раз просмотрел донесения. Два из них были предельно кратки.

От того, кто был откомандирован на почтамт: “Письмо отправлено из западной части города не ранее двадцати одного часа в воскресенье и не позднее десяти часов утра в понедельник”.

От лаборанта: “Проведен анализ бумаги. Бумага белая, без примесей, высокого качества. Место изготовления пока не установлено. Способ заклейки: обыкновенный конторский клей, фотопленка, разведенная ацетоном. Производство — не поддается определению”.

От психолога: “Не исключено, что отправителем был человек с ярко выраженной вязкостью психики или человек с угнетенной психикой и, возможно, с навязчивыми представлениями. Совершенно исключается возможность неустойчивой психики. Во всяком случае, можно установить, что обвиняемый человек пунктуальный, причем пунктуальность его граничит с педантизмом или со скрупулезностью. Кроме того, у обвиняемого наблюдается профессиональная привычка к выступлениям, устным или печатным, скорее ко вторым, и привычка, сложившаяся довольно давно. Само изготовление письма говорит о большой тщательности как с технической стороны, так и со стороны текста; например, подбор шрифта (все буквы одинаковой величины) и почти абсолютная ровность строк указывают, как мы уже неоднократно убеждались, на вязкость психики и скованность мышления. Некоторые особенности лексики указывают на то, что автор-мужчина не первой молодости и несколько чудаковатый. Ни одно из этих положений не подкрепляется доказательствами достаточно вескими, чтобы его можно было счесть бесспорным, но зато каждое из них может послужить руководством для дальнейших поисков”.

Это донесение было отстукано на машинке небрежно, торопливо, со множеством опечаток и исправлений.

Комиссар Иенсен аккуратно сунул все три донесения в дырокол, пробил их, спрятал в зеленую папку и переложил папку налево от себя. Потом он встал, надел фуражку, китель и вышел из комнаты.

Погода за это время не испортилась. Так же резал глаза невыносимый солнечный свет, но настоящей жары пока не было, и небо ослепляло холодной синевой, и даже воздух, несмотря на пары бензина, оставался чистым и свежим. Казалось, что пешеходы на тротуарах просто отлучились ненадолго от своих машин. Как обычно, все они были хорошо одеты и, как обычно, походили друг на друга. Двигались они нервно и торопливо, словно до смерти хотели залезть обратно в свои машины.

Только под их надежным кровом они могли чувствовать себя в безопасности. Поскольку автомобили все-таки различались ну хотя бы по цвету, размерам, форме кузова, мощности, они и своим владельцам придавали какие-то личные черты, более того, даже порождали некоторую солидарность: у людей в одинаковых машинах возникало чувство принадлежности к какой-то определенной социальной категории, категории равнозначных, и это чувство казалось более реальным, чем единое общество.

Все эти мысли Иенсен вычитал в циркуляре министерства общественных проблем. Циркуляр составили крупные психологи и разослали руководящим чинам полиции с пометкой “Совершенно секретно”.

Проезжая по южной стороне площади, перед монументом Рабочего он заметил в зеркальце заднего вида точно такую же машину, как и его собственная. Должно быть, в ней сидел комиссар соседнего участка, то ли пятнадцатого, то ли семнадцатого.

По дороге Иенсен рассеянно ловил одним ухом писк своего коротковолнового приемника — через равные промежутки времени приемник передавал краткие шифрованные приказы из радиоцентра пикетам и патрулирующим машинам. Иенсен знал, что репортеры могут свободно подслушивать эту радиосвязь. Но за исключением дорожных происшествий, не случалось почти ничего сколько-нибудь интересного и сенсационного.

Иенсен подал машину на стоянку и загнал ее в промежуток между черными автомобилями шефов и белым — директора.

К нему тотчас подскочил охранник в белой форме и красной фуражке. Иенсен показал ему свой значок и прошел в Дом.

Скоростной лифт автоматически доставил его сразу на восемнадцатый этаж, но, пока Иенсена допустили пред светлые очи, прошло по меньшей мере минут двадцать. Чтобы скоротать время, Иенсен разглядывал модели пассажирских судов, названных одно в честь премьер-министра, другое — в честь его величества.

Секретарша в зеленом платье и с потупленным взором пригласила его войти. Комната как две капли воды походила на ту, где он был позавчера, разве что кубки в витрине были чуть поменьше да вид из окна другой.

Первый директор на мгновение перестал полировать ногти и пригласил Иенсена садиться.

— Ну как, дело уже закончено?

— К сожалению, нет.

— Если вам нужна помощь или более сложная информация, мне поручено оказывать вам всяческое содействие. Итак, я к вашим услугам.

Иенсен кивнул.

— Хотя я должен предупредить вас, что немыслимо занят.

Иенсен взглянул на кубки и спросил:

— Вы увлекаетесь спортом?

— Я член общества любителей природы. До сих пор активный. Парусный спорт, рыбная ловля, стрельба из лука, гольф… Ну, разумеется, мне далеко до…

Директор стыдливо улыбнулся и неопределенным жестом указал на дверь. Через несколько секунд уголки его рта снова опустились. Он поглядел на свои часы, большие, элегантные часы с широким золотым браслетом.

— Итак, чем могу быть полезен?

Комиссар Иенсен давно уже составил в уме те вопросы, которые собирался задать.

— Имели у вас место какие-нибудь события, которые могли бы удовлетворительно объяснить выражение “совершенное вами убийство”?

— Конечно, нет.

— Значит, вы не можете увязать это выражение с каким-нибудь конкретным случаем?

— Нет, я ведь уже сказал, что нет. Идиотская выдумка, и писал идиот вот единственное мыслимое объяснение.

— И смертных случаев никаких не припомните?

— Во всяком случае, за последнее время — никаких. Впрочем, по этому вопросу вам лучше обратиться к директору по кадрам. Я ведь, по сути дела, журналист, отвечаю за содержание и оформление журналов. Вдобавок…

— Что вдобавок?

— Вдобавок вы пошли по ложному следу. Неужели вы сами не видите, как абсурден такой ход мыслей?

— Какой?

Директор посмотрел на него растерянно.

— И еще один вопрос, — сказал Иенсен. — Если мы предположим, что автор письма намеревался просто насолить руководителям издательства или одному из них, в каком кругу нам следует его искать?

— Ну, это пусть решает полиция. Я уже выразил свою точку зрения: в кругу сумасшедших.

— Существуют ли отдельные индивидуумы или группа таковых, которые могли бы питать антипатию к издательству или его руководителям?

— Вы наши журналы знаете?

— Я их читал.

— Тогда вы должны были понять, что вся наша политика к тому и сводится: не пробуждать недовольства, агрессивности, разногласий. Мы издаем журналы здоровые и развлекательные. Они меньше всего способны усложнить жизнь читателя и смутить его чувства.

Директор сделал небольшую паузу, после чего подвел итоги:

— У нашего издательства нет врагов. У его руководителей — тоже. Сама мысль об этом нелепа.

Комиссар Иенсен все так же прямо и неподвижно сидел в кресле для посетителей. Лицо его по обыкновению ничего не выражало.

— Не исключено, что мне придется произвести розыск в самом здании.

— Не забывайте о необходимости соблюдать строжайшую тайну, — немедленно отозвался директор. —Только шеф, издатель да еще я знаем, чем вы здесь занимаетесь. Мы, конечно, постараемся помочь вам по мере возможности, но повторяю: никто не должен знать, что полиция интересуется нашим издательством, и прежде всего не должны знать об этом наши служащие.

— Вести следствие немыслимо без известной свободы передвижения.

Директор задумался, потом ответил:

— Я могу дать вам универсальный ключ и выписать удостоверение, которое позволит вам посещать все отделы.

— Хорошо.

— Оно… оно, так сказать, оправдает ваше присутствие.

Директор постучал костяшками пальцев по краю стола. Потом улыбнулся доверительно, с заговорщическим видом и сказал:

— Пожалуй, я сам напишу и оформлю ваше удостоверение. Так будет лучше. — И словно мимоходом нажал кнопку возле телефона. Тотчас же откинулся какой-то щиток, и на выдвижную доску стола плюхнулась пишущая машинка. Машинка обтекаемой формы блистала хромом и лаком и, казалось, никогда не бывала в употреблении.

Директор выдвинул какой-то ящик, достал оттуда синюю карточку. Пересел на табурет, легким движением вставил ее в машинку. Немножко поколдовал над рычагом интервалов, задумчиво почесал указательным пальцем переносицу, пробежал по клавиатуре и, сдвинув очки на лоб, посмотрел, что у него получается. Потом выдернул карточку из машинки, смял ее и бросил в корзину для бумаг, а из ящика достал новую.