ЛОРЕН

Я прячусь в небольшой гардеробной в гостиной Эда. Когда мне совсем поплохело, я прыгнула в самолет компании «Дельта», прилетела в Л а-Гуардиа и взяла такси до его изящной двухкомнатной квартирки в Северном Ист-Сайде. Вчера Чак Спринг снова ввалил мне за то, что я недостаточно латинос в своих писульках. Вместо того чтобы поддаться соблазну и врезать ему по зубам, я взяла отгул и решила маленько пошпионить. Дверь открыла своим ключом. Эд не ждал меня до следующих выходных.

Несколько минут назад я в поисках улик обшарила ящики и его карманы. И обнаружила макси-коробку голубых презервативов, в которой недоставало шести штук. Эд не любитель презервативов, а заколка могла принадлежать и ему.

Он только что вошел в переднюю дверь – и притом не один. Я прильнула к щели в дверце гардеробной и увидела ее – вперлась на своих вонючих ходулях, а на ногах белые пластиковые сандалии на высоких каблуках. На улице мороз. Она что, ненормальная? Выше была мини-юбка с красными треугольниками, из-под которой блистало откровенное исподнее. Я бросила взгляд на лицо: оно оказалось именно таким молодым, как я представляла по голосовой почте, но несколько темнее. Не знаю почему, но по ее голосу девушки из Долины[116] я бы не сказала, что он принадлежит пришелице из Хуареса – особе со спекшейся оранжевой помадой и перманентом. Ее последнее сообщение гласило, что они намеревались сегодня поужинать.

– Я приготовлю тебе, – промурлыкала она томным оргазмическим голосом. – У тебя дома.

Я, конечно, сбрендила. Но основания есть. Захотелось кашлянуть. Черт возьми, крепись, Лорен. Я сглотнула, зажмурилась, сосредоточилась на чем-то другом. Позыв прошел. Когда я открыла глаза, Эд шлепал девицу по заднице. Затем, хихикая, снял свой синий блейзер с якорно-медными пуговицами и подал ей. Ох-ох! Я окаменела. Неужели она откроет дверцу? «Пожалуйста, нет, пожалуйста, нет», – твердила я, словно мантры. И они помогли. Девица повесила блейзер на спинку стула.

Я слышала, как Эд неестественно долго мочился, не закрыв дверь в туалет. Лола начала шарить по шкафам в поисках кастрюль и сковородок. Эд спустил воду и, насвистывая, вышел из уборной. Остановился перед гардеробной, потянулся, рыгнул и повернул в гостиную. Гостиная и кухня на самом деле одно помещение. Только в одном месте на полу плитка, а в другом ковер. Эд плюхнулся в кресло с массажными штуковинами под кожаной обивкой и включил Си-эн-эн. Снова рыгнул. Тоже мне обольститель. Они разговаривали на мексиканском испанском, а девица в это время быстро и аккуратно резала лук. Я пыталась разобрать слова, но мне в ухо сипели изношенные трубы: в старом здании было паровое отопление. Я кашлянула, надеясь, что меня не услышат. Вскоре до меня донесся запах нагретого масла, жарящегося лука с молотым чили и мяса. Объявили о начале матча с участием «Ковбоев», и Эд, как и следовало ожидать, увеличил звук, вскочил и вздернул руку, как Джон Траволта в «Лихорадке субботнего вечера». Я много раз видела этот жест: Эд изображал, как он приземляет мяч и забивает гол.

– Есть! – раздался его крик, и он затряс задом.

Лола не подняла глаз, и лицо Эда выразило разочарование: что это она вдруг не замечает его спортивной удали. Он пожал плечами, сел на место и стал посмеиваться над рекламой пива, где несколько мужчин выкидывали идиотские штуки. Я подалась вперед, стараясь разглядеть прилипшую к плите Лолу. Она так старалась, что дрыгала увесистой кормой. Как-то мамочка Эда спросила меня, могу ли я готовить то, что любит ее сынуля. Я пошутила, что способна готовить только плохо намазанные бутерброды, и то когда свободна от работы. Женщина нахмурилась, что-то прошептала Эду и вышла из комнаты.

Когда Лола позвала Эда к столу, у меня уже все зудело и хотелось писать. Я услышала шорох, ерзанье стульев. Эд насвистывал музыкальную тему из ток-шоу О'Рейли. У меня затекла нога. Я задыхалась. Слышала, как скребли по тарелкам ножи и вилки. Эд залакировал закуски пивом. Потом добавил еще.

– Delicioso[117]. Ты славная повариха, asi como mi madre chula[118]. Ух!

Если вылезти сейчас, он объявит, что они просто друзья. Придется ждать.

Пока Лола мыла посуду, вытирала полотенцем и убирала ее на место, а потом массировала Эду плечи, а он ковырял пальцем в зубах, я сидела скрючившись и скукожившись. Наконец послышался влажный чмок поцелуя. Эд замычал, как больной бык, Лола закудахтала, словно курица. Он сказал, что она красивая, Лола ответила, что он guapo – привлекательный, и теперь я точно знала, что она ненормальная.

В Эде есть много чего, но только не привлекательность.

Голоса затихли в спальне. Удивительно, сколько женщин желают лечь в постель с этим огромным отвратительным мексиканцем. Теперь можно было вылезти из убежища и надрать ему задницу. Но я хотела, чтобы он провинился по полной. Дам еще минуту-другую, и ему конец. Идиотская гардеробная – воняет, как в универмаге. Эд держит костюмы в спальне, а здесь всякую всячину. В его понимании это хаки, оксфорды[119] и кепки «Далласских ковбоев», которые он из предрассудка не стирал.

Guapo? Что ж, может быть, если немного прищурить глаза. Эд почти привлекателен, а это хуже, чем просто страшный, поскольку в иные моменты он способен убедить женщину, что привлекателен телом и костюмом. У него большая, как задница, голова (раз или два я уже упоминала об этом), и притом покрытая дырами от старых угрей. Мочки ушей луковичной формы. Это сначала не заметно, но затем мозолит глаза. Нос кривой и мясистый, один глаз посажен ниже другого и косит, будто у святого Бернарда на стоянке грузовиков. Но Эд высокий – это много значит в мужчине, – у него красивые зубы и хорошая улыбка. От игры в сквош и суши у Эда подтянутое тело, но картину портит двойной подбородок. Откуда он появился? Убейте, не знаю, наверное, все дело в генах. Бывает, он выкуривает сигаретку, но трудно сказать когда, потому что у него всегда в запасе жевательная резинка. С таким парнишкой, как Эд, неизменно есть выбор: считать стакан полупустым или полуполным – все зависит от вас. Я пошевелилась, хотя конечности затекли, а мочевой пузырь раздулся. Жесткие от крахмала камуфляжные брюки мазнули меня по лицу. У Эда их пар двадцать, и все они висели плотным рядком. Он одевался так, словно вырос, посещая сельские клубы, а не мексиканское родео. А по пятницам расслаблялся, облачался в хаки и шел выпить с «парнями» (белыми парнями) в спортивные бары Восточного Вест-Сайда. Эд признавался, что у него спрашивали, не камбоджиец ли он, не пакистанец ли или что-либо в этом роде. И ни разу не поинтересовались, не мексиканец ли. А когда Эд отвечал, кто он на самом деле, таращились так, будто мимо прогарцевал Элвис собственной персоной верхом на козле. А Эд хихикал и растягивал рот в улыбке, как перед камерой. Попались!

Когда я познакомилась с Эдом, он работал пресс-атташе мэра, а я в качестве кубинского репортера писала о мэрии. До него у меня уже было несколько парней, и я разочаровалась в мужчинах. Эд стал моим первым латиноамериканцем, способным отличить гомика от женщины. Другие при виде входящего в ресторан мудака с кадыком, в облегающей юбке, с накладными титьками, в длинном светлом парике, с побритыми ногами и размалеванными ярко-красной помадой губами заводились, умильно чмокали воздух и мурлыкали: «Ау, Mami, ven aqui preciosa, bella, mujer de mi vida, te amo, te adoro, te quiero para siempre»[120]. Полные охламоны.

Эд совсем не такой. Он первый из встреченных мною взвешенный, деловой латиноамериканец. Первый чикано, у которого нулевой интерес к потасовкам и настенным граффити. Эд играет в гольф, посмеивается, как окружающие его белые, постоянно употребляет слово «абсолютно», выговаривая каждый слог, и кивает, будто ему не наплевать. Эд источает такое изящество и неприкрытую мощь, что я поплыла и решила: вот тот конюх, который должен пасти моих детей. Похоже, он, как мой папочка, не вылезает из-под садового навеса, чтобы не прокалиться. Организованный джентльмен. Ну и что из того, что у меня к нему никакого сексуального влечения? Очень немногие замужние пары находят удовольствие в сексе.

Я разогнулась и увидела стоящие друг на друге контейнеры с желтыми этикетками: понедельник, вторник, среда, четверг. По выходным к Эду приходит его сестра Мери – занимается стиркой и готовкой: оставляет брату на неделю куриные энчиладас, менудо, толченую кукурузу с мясом и перцем и красный рис. Она графический дизайнер, но ухаживает за братом, словно считает это своим долгом. А затем, не улыбнувшись, уходит. Ей предлагали более выгодную работу в Чикаго, но она отказалась, чтобы быть рядом со своим hermano[121]. «Тебе что, шесть лет?» – однажды спросила я. Эд ответил, что их воспитывала одна мать. Семья была бедной и придерживалась старых традиций. Мать не стеснялась и пускала в ход ремень, поэтому они с сестрой очень близки. А та, когда я попыталась заговорить с ней, смерила меня взглядом и отвернулась. И только потому, что я невеста ее братца. Полный идиотизм. Не уверена, что мне хочется знать, насколько близки эти двое. Готовить! Стирать его грязное исподнее от Келвина Клайна! Гладить драгоценные носки!

Я приблизилась на цыпочках к полузакрытой двери спальни, переступила через валяющийся бюстгальтер лимонного цвета и вошла внутрь. Все было так же мерзко, как ее пластиковые сандалии. Я услышала скрип пружин кровати от Этана Аллена. Кровь застыла в жилах, я едва дышала. Добрую минуту я стояла, пытаясь вспомнить, почему любила этого мужчину.

Эд сделал предложение в сочельник в роскошном отеле в центре Сан-Антонио. Его мать рыдала, уткнувшись в расшитую веточками алтея салфетку. Был грандиозный вечер с шампанским и танцами. Присутствовала вся его семья. Эд устроил настоящее представление: упал на колени и подарил мне дешевенькое кольцо. Получилось очень эффектно – все замерли и зааплодировали, сборище незнакомцев, но все с такими же огромными техасскими головами. Я была счастлива примерно час, пока мы танцевали под плохой оркестрик Хью Люиса, надували тещины языки и посыпали волосы конфетти. А потом мы пошли в номер, так сказать, осуществить на деле брачные узы, и Эд внезапно изменился – стал груб, заговорил по-испански, чего никогда раньше не делал. «Ти eres mi puta? – рычал он с безумными глазами. – Ты моя шлюха? Моя маленькая шлюха – и открыта только для меня? Моя сучонка?»

Когда я позже спросила об этой выходке, Эд ответил, что его первый сексуальный опыт оставил в нем неизгладимый след. Это случилось в маленьком городке на мексиканской границе. Дядя повел тринадцатилетнего Эда в публичный дом, чтобы мальчик ощутил себя мужчиной. Они выпили темной текилы, и он отправился с беременной проституткой в розовую, точно таблетки пепто-висмол[122], комнату, пахнущую канализацией. А когда появился снова, дядя шлепнул его по спине и отвалил деньжищ. Они завалились в дядин «краун-виктория» и всю дорогу обратно распевали corridos. Мне стоило тогда насторожиться. Но вы помните, я предпочитаю думать, что стакан наполовину полный, даже если в стакане желчь.

Неудивительно, что он так же оскорблял маленькую мисс Лолу, пока я набиралась храбрости, чтобы переступить порог спальни.

– Ты моя подстилка! Моя шлюшонка. Ну-ка, открывайся вся!

Лола ответила только: – Si.

– Si, papi, soy tu putita estupida, damelo duro, papi, damelo duro, asi de duro chingame, si quieres, meteme por detras. Con ganas, mi amor, rompeme.[123]

Покрытый светлыми волосами зад Эда двигался как насос, брюки хаки сбились до колен, брякала пряжка ремня. Он так и не снял ни накрахмаленной белой рубашки, ни галстука. А от всей Лолы я видела только маленькие ступни с грязными ногтями: все еще в паршивых сандалиях, они мотались у ушей Эда.

– Rompeme, – повторяла она.

Время тянулось невероятно долго. Я машинально схватилась за бронзовую чашу, в которой Эд держал запонки и заколки для галстука, в том числе и новую, в виде американского флага. И запустила ею в большую смуглую задницу. Эд взвизгнул, как пес. Лола тоже закричала, но как бы издалека, точно его писклявое эхо. А я хватала с туалетного столика, письменного стола и полок всякие предметы и запускала в лежащих: рамки с фотографиями, пузырьки с одеколоном, книги, клавиатуру компьютера, ножницы, пресс-папье с изображением играющего в гольф Снупи, телефон в виде футбольного мяча – в общем, все, что попадалось под руку.

Эд выставил вперед Лолу и прикрылся ею, будто щитом. Лицо его выражало испуг – красное, потное, отвратительное. Рот раскрылся, зубы обнажились – он рычал. А Лола никак не могла обрести равновесие – так и продолжала дергаться с широко раскинутыми ногами, и я получила возможность разглядеть ее совершенное тело. Но вот она закричала, освободилась от хватки Эда и убежала в своих идиотских сандалиях в ванную. Она показалась мне маленькой, красивой, испуганной и молодой. Не старше восемнадцати. Интересно, где это Эд умудряется знакомиться с такими женщинами?

– Это совсем не то, что ты думаешь. – Страх на лице Эда сменился ухмылкой. Он выставил вперед руки, прикрылся ладонями и зашаркал ко мне – брюки цвета хаки мотались на щиколотках, как тюремные кандалы.

– Подонок! – Я бросилась на него и стала колотить кулаками, коленями, ногами. – Сукин сын! Как ты мог? Как ты посмел?

Эд схватил меня за запястья:

– Прекрати! Посмотри, ты вся в крови. – Он поцокал языком, будто я была девчонкой, разбившей вазу, и продолжал увещевать: – Давай-ка займемся твоими царапинами, пока не попала зараза.

– Зараза – это ты! – прошипела я. – Не прикасайся ко мне!

– Ты смешна, Лорен, – возмутился Эд. – Ты же знаешь, что я люблю тебя. Просто захотелось расслабиться, очистить организм. Таковы уж мы, мужчины. Лучше теперь, чем после свадьбы.

– Господи! – Я вцепилась ему в глаза, плюнула в лицо. – Я тебя ненавижу!

Эд попятился, и я увидела, что с его обмякшего члена свисает голубой презерватив. Ощутила на коже Эда запах дешевых духов и терпкого молодого девичьего пота.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя, – повторил он. – Успокойся, вздохни поглубже и давай все обсудим.

– Ты ненормальный? В твоей ванной девица!

– Ох, она? Чушь! Она ничего для меня не значит. – Эд подтянул штаны и пожал плечами.

У меня отвалилась челюсть. Я хотела было ответить, но передумала и повернулась, чтобы уйти.

– Подожди, крошка, – окликнул он меня. – А как насчет Валентинова дня на Тахо? Ты же не откажешься? Будут мои приятели со своими девушками. Необыкновенно дорогое лыжное предприятие – я заплатил кучу денег. И теперь уже ничего не отменишь.

Я в последний раз подняла на него глаза:

– Возьми с собой Лолу. – Хлопнув дверью, я пошла вниз по лестнице. Сначала я хотела швырнуть в него кольцом, но потом решила, что лучше заложу его и на вырученные деньги куплю что-нибудь полезное, например шариковую ручку. Мне казалось, что я убиваю себя. Я остановилась у корейского рынка, купила пакет хрустящих палочек, коробку сахарных пончиков, три шоколадки, баночку чипсов «Принте», подозвала такси и по дороге в аэропорт съела все до последней соленой и сахарной крошки. Когда мы набрали высоту, я заперлась в туалете и над маленьким металлическим унитазом сунула палец в рот. А выйдя, попросила у стюардессы охлажденного белого вина. Солнце садилось, когда мы коснулись полосы в Бостоне; я уже чувствовала себя довольно сносно, хотя и не очень.

Из аэропорта я позвонила Уснейвис, заплатила за разговор и рассказала ей, что случилось.

– Мой доктор меня тоже не порадовал, – ответила она. – Мужчины – все такая дрянь.

– Воспринимай это нормально. Все их племя поганое (ик).

– Ты что, пила?

– (Ик.) Кто, я? Нет. Почему ты спрашиваешь? (Ик.)

– Хорошо, что ты не на машине. Я за тобой приеду. Тебе сейчас не стоит оставаться одной. Давай немного развлечемся.

Уснейвис привезла меня не в бар, а в настоящий крысятник – воспоминание ее детства рядом с Дадли-сквер посреди домов с заколоченными окнами и винных забегаловок под тентами. Ди-джеи крутили и сальсу, и меренгу, чтобы потрафить представителям обоих народов: пуэрториканцам и доминиканцам. Уснейвис говорила, я пила. Я говорила, она потягивала красное вино.

Я разозлилась. В этом не оставалось сомнений. Мы обе разозлились и разочаровались. Мы рассказывали каждая о своем и давали друг другу советы. Я – Уснейвис: наплевать на его машину и на его обувку. Она – мне: переждать, а потом подобрать себе парня, и чтобы у него было побольше денег.

– Не-а, – заявила я, пропуская по третьему разу холодный лонг-айлендский чай. – Знаешь, что я сделаю?

– Что?

Я оглянулась на доминиканских ребятишек с волевыми лицами, короткими стрижками афро, с полными губами, в одежде свободного покроя. Все они одинаково неестественно поводили бедрами, словно не люди, а метрономы. И одинаково облизывали губы. Я вычислила человечка посимпатичнее, чем все остальные. Крепкая челюсть, длинные ресницы, полные губы, идеальный нос, широкие плечи и одет со вкусом. Он мог бы послужить моделью Ральфу Лорену. Теперь понимаете, как он выглядел? Хозяин «Соул трейна» – черная звезда мыльной оперы. У него были умные глаза. Но почему меня это так удивило? Мне захотелось услышать его рассказ о себе. Разобраться, в чем его соль.

Я щелкнула по чашке так, что та сдвинулась в его, сторону.

– Вот что, дорогая моя Нейви, я зазову к себе домой вон того малого.

– Какого?

– Самого смазливого – в темно-зеленой клетчатой рубашке и кожаной куртке «Уорнер бразерз».

Уснейвис покосилась на него, покачала головой и стала махать перед носом рукой, словно стараясь избавиться от дурного запаха.

– Ay, mi'ja, он того не стоит.

– А я все равно с ним пойду. Сегодня.

– Ay, Dios mio. Tas loca[124], ты это знаешь? – Она закрыла ладонью стакан, который только что подал мне бармен. – С тебя хватит. Ты обижена, это так. Но лучше пойдем домой и не будем глупить. Я знаю этого типа. Он нехороший.

– Нет, хороший. Ты только посмотри на него. – Я убрала ее руку со стакана и присосалась к вину. – Я серьезно. Он очень красив. Как революционер, воин. – Парень заметил, что я смотрю на него, и улыбнулся – как в мультиках, когда герой ослепляет вспышкой на зубах. Пинг! Мое сердце скакнуло, как раненая жаба.

– Ребекка говорила, что он наркоторговец. Ты уж поверь своим sucias. Нельзя связываться с такими мужчинами.

Не видя ни малейшего сходства между этим молодым, красивым доминиканцем и ветреным ценителем клубнички Эдом, я начал защищаться.

– А что хорошего в твоем обшарпанном докторе? – Удар ниже пояса. – Прости, – тут же сказала я. – Я не собиралась тебя обидеть. Просто я очень хочу его. – Я стукнула кулаком по столу. – А то, что хочет Лорен, она всегда получает. Вот так!

– Ya, basta[125]. – Уснейвис отодвинула от меня стакан. – Довольно.

– Ты только взгляни, какой он горячий, подружка. Так и пышет жаром.

Уснейвис скривилась, словно ее попросили съесть землеройку.

– Я так не считаю. – Она порылась в своей блестящей кожаной сумочке и выудила из нее компакт-пудру «Бобби Браун». – Наберись терпения, найдется что-нибудь получше.

– Мне не надо получше. Вспомни, у меня уже было «получше». И это «получше» дерет сейчас девчонку в голливудских штанишках без промежности. И твое «получше» тебя надуло. «Получше» – это вовсе не получше. Ты понимаешь, о чем я?

Уснейвис припудрила нос и театрально рассмеялась, словно хотела, чтобы все и каждый считали, что она прекрасно проводит время, хотя все было не совсем так. А к нему подвалили две малолетки – плоскогрудые, с хвостиками на макушках. Тинейджеры. Опять тинейджеры. Меня так и подмывало броситься и вышибить из них дух. Но тут я заметила, что они совершенно не интересуют его. Парень смотрел в мою сторону.

Я вырвала у Уснейвис стакан и в два глотка допила содержимое, чтобы она снова не отобрала. Затем, решив позлить ее, выпила и вино Уснейвис. И, чувствуя себя непобедимой, повернулась к нему на вертящемся стуле. Уснейвис закатила глаза, но остановить меня не пыталась. Зная меня, она понимала, что это бессмысленно.

Парень стоял в кругу других молодых парней. Они шутили и тараторили на каком-то диалекте испанского. У большинства из них блестели в обоих ушах золотые кольца. Время от времени я выхватывала из их разговора слова. Притворилась, что направляюсь куда-то, но улыбалась ему одному. Парень поздоровался по-английски, хотя вместо «здравствуйте», произнес «здрасьте». Его приятели смотрели на меня с недоумением: так, как я, здесь никто не одевался – ни тебе убогих облегающих мини-юбок, ни коротких шортиков. Я взглянула на себя их глазами. На мне были свободные шерстяные брюки в клетку и джемпер с высоким воротом. Не слишком сексуально. Да к тому же очки. Косметика тоже была другой. У здешних женщин выделялись темные губы, а глаза были слегка подкрашены. А я, напротив, оставляла светлыми губы, а глаза подчеркивала.

– Лорен Фернандес: ее casa – ваша casa, Бостон, – произнес симпатичный парень, покачиваясь на носках, как веселый пацаненок. Постеры. Они узнали меня по дурацким постерам. – А ты белее на самом деле. А там кажешься morena[126]. Все так. Не поспоришь.

Я не знала, как себя вести. Его приятели, неизвестно почему, повернулись ко мне спинами. А он смотрел мне в глаза и, как я и предполагала, облизывал губы. И, прислонившись к стойке бара, сложил руки на промежности.

– У тебя есть номер? – Он говорил по-английски с испанским акцентом, и речь отдавала бостонским уличным жаргоном. Сразу вспомнив, какая я толстая, старая и страшная, я обернулась, чтобы посмотреть, не задал ли он этот вопрос кому-нибудь другому – стройнее, привлекательнее и в другой одежде. Но нет, он спрашивал меня.

Неужели все так просто? Так и поступают в его мире? Не ходят вокруг да около. Не говорят о присвоенной ученой степени и портфолио капиталовложений. Комната поплыла у меня перед глазами. Горячая кровь ударила в таз. Я ощутила жар, вспотела, почувствовала, какая я толстая, глупая, отвратительная, мне стало грустно и интересно – и все это одновременно. Неужели такой привлекательный мужчина способен заинтересоваться мною? Мой размер скатился до восьмого, но до шестого мне было далеко.

– Да, – ответила я; он вынул из кармана куртки ручку и маленькую записную книжку и открыл на «Ф» – Фернандес. Я назвала ему свой телефон.

– Ты такая красивая, – продолжал он на своем необычном английском. – Очень красивая, крошка. Я тебя любить.

Любить меня? Я покосилась на Уснейвис – дна прикрывала глаза, как обычно делают люди, не желающие видеть последствий жуткой дорожной аварии. Ей любопытно, но не хочется знать, что получится дальше.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Иисус. – Его товарищи рассмеялись, хотя и непонятно чему. – Нет, не Иисус. Тито. Да, Тито Рохас. – Снова смех. – Нет, Амаури. – На этот раз никто не рассмеялся.

– Откуда ты?

– Из Санто-Доминго.

– Чем занимаешься?

– Limpieza.[127]

Он уборщик. Это вполне достойно.

– Ну так позвони мне. – Пол качнулся у меня под ногами, и, чтобы не упасть, я ухватилась за его руку. Оказывается, я напилась. Ткнула в него пальцем и сказала: – Сегодня. – И, уже уходя, добавила: – Я тебя тоже люблю.

Его товарищи изогнули брови. Амаури смотрел на меня озадаченно.

– Вот видишь, – сказала я Уснейвис, – он вовсе не наркоторговец, a limpieza, – и показала ей язык.

– Его зовут Амаури? – спросила Уснейвис с видом всезнающей мисс. – Я кивнула. – Он из Санто-Доминго. – Я опять кивнула. – Он не рассказывал тебе про своих детей? – Я покачала головой. Не понимаю, когда она шутит, а когда говорит серьезно. Уснейвис рассмеялась: – Ay, mi'ja, тебе еще многое неведомо о латиноамериканках.

– Что ты хочешь сказать?

– Na. Olvidalo.[128]

– Ты считаешь, что я не латиноамериканка. Почему? Потому что я белая. Полагаешь, чтобы стать латиноамериканкой, надо вырасти в трущобах?

– Формально латиноамериканка. Но и с белой стороны у тебя очень много выпирает.

– Ты, наверное, забыла: моя белая сторона и есть латиноамериканская. Мы самых разных цветов.

– Давай без дискуссий – не принимайся за свою очередную писульку. – Уснейвис демонстративно кивнула. – Я не в настроении. И к тому же ты прекрасно понимаешь, что я хотела сказать.

– Заткнись.

– Como quieras, mi'ja.[129]

Ни о чем подобном я не собиралась заговаривать в этот вечер.

– Он обещал позвонить мне сегодня, – похвасталась я. – Как только приду домой. Я хочу его. После всего, что сегодня случилось, я заслужила его. Отведать, съесть и выбросить. Вот так себя ведут. И с этого момента я буду тоже так поступать.

Уснейвис пожала плечами:

– Никак не могу тебе помешать. Только предупреждаю: будь осмотрительна. Да, осторожна. Я давно знакома с его семьей. Этот тип в жизни не держал в руках швабры. Ты уж поверь мне, sucia: Ese tipo no sirve pa'na.